В крохотной долине Айна Хайна в Гонолулу жил да был крохотный торговый центр. Он был сердцем и душой поселившихся здесь не один десяток лет назад предприимчивых китайцев, тихих и аккуратных японцев с ухоженными двориками, гавайцев, уходящих по тропе, начинающейся прямо от дома, на охоту за дикими кабанчиками. Охота разрешается и сейчас, но по старым обычаям: с ножом или стрелами.
Беда началась с первого слуха, что центр купили новые владельцы из Гонконга. В один день, слух стал правдой, разбившей тихие долинные сердца. Новые владельцы решили перестроить центр на современный лад. Никакие пикеты и гневно-просящие письма обитателей долины не сломили воли новых хозяев.
Пока шла борьба, центр продолжал плести узор своей неспешной гавайской жизни.
В цветочном собирали душистые леи из тубероз, в закусочной «У Джека» на завтрак жарили на гриле свежий улов и взбивали из пяти домашних яиц яичницу с манго.
Старый мороженщик, снимавший много лет угол в небольшом продуктовом магазине, развозил после дневного сна мороженое по долине на своем весело раскрашенном фургоне. Для детей у него всегда водились свистульки, дешевые леденцы
и легко надуваемые шарики. Он объезжал долину с музыкой сентиментальной парижской шарманки, был всегда приветлив, умел участливо выслушать засидевшихся дома стариков и рассказать последние, гуляющие по долине, новости.
В корейской забегаловке центра жарили самые вкусные в Гонолулу бульгоги, подаваемые с кимчой, которую уже много лет поставляла ко двору вышедшая на пенсию кореянка. Корейскую капусту, огурцы и редьку для этого обязательного в корейской кухне блюда ей привозил племянник, живущий через дорогу.
Был в старом центре и гимнастический зал, в котором молодая женская поросль долины укрепляла силу мышц и совершенствовала гибкость тела.
На почте народ подолгу задерживался, вел простые житейские разговоры певучими и мягкими гавайскими голосами.
Ходили по долине неспешно, останавливались в соседних дворах, приносили друг другу саженцы, делились поспевшими фруктами, называли по именам подрастающих на глазах внуков и приветствовали дружески настроенных собак.
Особой любовью в старом центре пользовалась кофейня, помнившая еще первого владельца, норвежца Улофа. Предки его были моряками, ездили по свету и, приехав более ста лет на Гавайи, так и остались здесь. Улоф женился на местной хохотушке Уилани (в переводе с гавайского «сошедшая с небес»)и прожил вместе с кофейней долгую и счастливую жизнь. С Норвегией кофейню связывали две вещи. Первая – суп из лосося. Вторым норвежским чудом был старый пузатый буфет. Вот об этом буфете и наш сказ.
Буфету давно шла вторая сотня лет. Сделан он был дедом Улофа из небольшой деревни, что на берегу норвежского фьорда. Старик Острем был мебельщиком и подарил вырезанный им буфет сыну – отцу Улофа, когда тот отправился с женой искать счастья на чужой стороне.
Улоф деда знал по желтой фотографии в черной бумажной рамке, а буфет ему достался от отца, как часть нехитрого наследства.
Этот диковинный буфет был маленькой норвежской империей в простой гавайской кофейне. В вечерние закатные часы, когда свет особенно мягок, а тени стелятся по стенам кофейни загадочными лапастыми чудами, буфет становился похожим на древнюю крепость викингов, он был выше и шире, захватывал всю стену и, казалось, заносил свою огромную ножищу, собираясь выйти на улицу.
С утра, когда в кофейне было много народу, буфет жил трудовой, напряженной жизнью. На его верхней полке стояли кофейные кружки с рисунками гавайских цветов: кремовой плюмерией, восковыми туберозaми, ярким сочным гибискусом, горделивой птицей рая, чешуйчатым имбирем, величественной протеей и царственной орхидеей.
Кружки быстро выбегали из шкафа и забегали вновь с новостями, заряженные особой, солнечной энергией жителей долины.
Под ними, на второй широкой полке, жили чудесные гавайские штучки. Шершавые от времени рыбацкие стеклянные шары, выловленные завсегдатаями на диких пляжах; изящная юкелеле со сладким, щемящим голосом в умелых руках; куколки Барби, одетые в национальные гавайские платья «муму»; выброшенные на берег акульи челюсти; деревяшки от старых лодок; полустершиеся поплавки и всякие другие диковинные разности из пестрой гавайской жизни.
Обе полки были закрыты ребристым голубоватым стеклом. В середине дня, когда в кофейню заходило яркое тропическое солнце, они оживали. Казалось, что рыбацкие шары начинали катиться, готовые выпасть на пол кофейни, девочки Барби кружились в ленивой полуденной «хуле», цветы на кружках начинали отдавать ароматы, юкелеле заводила певучую гавайскую мелодию. Все оживало и наполняло кофейню необычной, яркой и трепетной явью.
Новая, перестроечная жизнь, тем временем, наступала на пятки старого гавайского уюта, душевности и сложившегося годами уклада долины. В один из солнечных ленивых дней, буфет, сквозь легкую дрему, услышал разговор молодого владельца кофейни с сестрой, которая вместе с ним держала бизнес.
Он сетовал на то, что не знал, куда девать «эту норвежскую рухлядь». Буфет испуганно закрыл глаза, чтобы не выдать свою острую внезапную боль. Ему казалось, что кофейня бы не состоялась без его громоздкого деревянного тела, без скрипа открываемых дверок, резных цветов, запаха старого дуба, того особого интима, который мог создать только он, неся в себя память о стольких счастливых людях и часах в этой крохотной кофейне.
Кофейню сломали быстро. На оставшемся пустыре, каким-то странным образом, стоял один буфет. Он знал о своих коротких часах и уговаривал жителей своего большого деревянного нутра покинуть его чрево. Никто не уходил.
Ранним утром над буфетом навис ковш небольшого бульдозера. Бульдозерист был веселым молодым парнем, жил в этой долине и помнил буфет с детства, когда они мальчишками бегали в кофейню за коржиками. Он заносил ковш с раненым сердцем, стараясь не смотреть, как будет умирать буфет.
Старый норвежец начал как-то странно приседать, плющиться, а потом загудел, как уходящий в последний рейс пароход, и рассыпался. С полок скатились раздавленные шары, смятая юкелеле, исковерканные куклы и раскрошенные кружки с оторванными лепестками цветов.
Парень вышел из кабины бульдозера и подобрал кусок деревянного цветка, украшавшего буфетную дверцу.