Старая пластмассовая подставка под карандаши, ручки и бумажки для заметок, найденная недавно среди старых вещей, напомнила мне о многом. Почти 40 лет назад, когда я увольнялась из Яррыбпрома – объединения рыбной промышленности славного верхневолжского города Рыбинска, эту подставку с моего рабочего стола коллеги предложили взять себе на память. С тех пор она побывала вместе со мной и в других служебных кабинетах, пока не была заменена современным более удобным органайзером. На подставке – небольшой стаканчик, на котором схематически изображен Астраханский кремль, рядом воткнута в прорези литая металлическая фигура рыбака. Рыбак стоит как бы по колено в воде – в высоких сапогах, в робе с капюшоном – и держит в руках хвостом вверх огромного осетра. Корпоративный сувенир, как сказали бы теперь. Почему вдруг Астраханский Кремль? Потому что «Сделано в Астрахани. Ц. 2 р. 50 к.», как написано на донышке. Но – где Астрахань и где Рыбинск? Хотя, если разобраться, оба города стоят на Волге, оба издавна связаны с рыбной добычей и переработкой. Кроме того, Астраханский институт рыбного хозяйства неизменно поставлял своих выпускников и в Рыбинск.
На третьем курсе заочного юридического я и мои сокурсники считали себя если уж не готовыми специалистами, то, по крайней мере, бывалыми юристами, и не боялись браться за серьезную работу. Действительно, мы были на голову выше своих сверстников, учившихся очно где-нибудь в политехническом или педагогическом. Они-то еще и практики не нюхали к третьему курсу, продолжая с восторгом ездить в стройотряды. Мы же все уже работали «в органах», в основном, конечно, на технических должностях. Именно эти должности и позволяли подавать заявления в юридический, куда требовался обязательный стаж работы по специальности. Вообще, очные юридические вузы были в советское время закрытыми для поступления людям со стороны – принимались только целевики с направлениями из тех самых органов. В заочном вузе, которым наш ВЮЗИ (Всесоюзный юридический заочный институт) был чуть ли не единственным в стране, были-таки небольшие лазейки для свеженьких выпускников школ и армейских дембелей без стажа работы. Вот так я и просунулась туда, как сквозь игольное ушко, набрав, правда, 24 балла из 25. Такого 17-летнего абитуриента было просто грех не принять: ишь, как рвется встать в ряды охранителей закона!
Так что к неполным 20 годам и к середине третьего курса института у меня были за душой почти трехлетний стаж работы в народном суде и в военном штабе плюс полученные на курсах совсем неплохие знания машинописи и умение писать деловые бумаги. И вот под новый 1980 год звезды сошлись: я решила, что пора начинать самостоятельное профессиональное плавание, а Ярославское производственное объединение рыбной промышленности с дислокацией в г. Рыбинске искало юрисконсульта, поскольку занимавший эту должность некий Александр, пьяница и прогульщик, был наконец уволен.
С трепетом поднималась я по крутой лестнице старого, века этак 19-го, дома на второй этаж, где в нескольких комнатах находилось это самое рыбное объединение в лице генерального директора, его секретаря, главного инженера, бухгалтерии и главных специалистов по всем направлениям рыбной промышленности, которые только можно представить. Но в этом я разобралась чуть позже, а пока попала в руки бывшего фронтовика, майора в отставке Николая Михайловича, сидевшего здесь «на кадрах». Впоследствии мне еще не раз придется убедиться, что бывшие кадровые военные, вышедшие на пенсию раньше своих сверстников на гражданке, почему-то с удовольствием занимают должности кадровиков.
Николай Михайлович был приветлив и разговорчив. Внимательно изучил мои документы (образование подтверждала институтская зачетная книжка с почти сплошными пятерками) и пошел в кабинет генерального. Не знаю, что уж он там про меня сказал, но генеральный – невысокий мужчина с внешностью Николая Сличенко – вышел в приемную, посмотрел на меня оценивающе, заглянул в зачетку и велел кадровику оформлять. Так я стала юрисконсультом и несколько следующих лет успела поработать в условиях стабильного законодательства застойной брежневской эпохи. Через пять лет начнется перестройка, потом придет рыночная экономика, все будет ломаться и меняться, но мой первый профессиональный опыт окажется бесценным и будет помогать везде, где бы я потом не трудилась.
Производственные объединения рыбной промышленности в то время образовывались по территориальному (областному) принципу и включали в себя несколько небольших рыбзаводов, разбросанных в местах обитания и вылова рыбы, и единую производственную администрацию наверху, которая управляла этими заводами: планировала их деятельность, контролировала бухучет, занималась снабжением и сбытом, обеспечивала соблюдение технологического процесса. Заводы не имели юридической самостоятельности и не могли через голову объединения обращаться в министерство. Вроде бы все было логично: на маленьких заводиках работало минимум людей, необходимых для производственного процесса, а все сложные вопросы хозяйственной деятельности решались из одного центра. Забегая вперед, скажу, что в 90-е от нашего объединения не осталось ничего и только один, самый крупный завод – Привожский в Рыбинске – оказался конкурентоспособным, а все остальные развалились. Но это уже другая история.
Рабочее место мое оказалось в кабинете главных специалистов. Впрочем, кабинетом эту вместительную комнату о четырех окнах с видом на Волгу назвать было трудно – скорее, помещением (слова «офис» в лексиконе еще не было). В нем стояли двенадцать письменных столов – парами, в два ряда, между рядами – длинный проход. Получалось, что в одном ряду люди сидели лицом друг к другу, но спиной к другому ряду.
Напротив меня была улыбчивая женщина лет сорока – главный технолог Людмила Викторовна. С ней я познакомилась первой, подружилась и наша дружба, несмотря на большую разницу в возрасте, продолжалась многие десятилетия до самой ее смерти. С технологов, пожалуй, и начну. С ними мне пришлось работать наиболее плотно, потому что с этой службой была связана бОльшая часть моих профессиональных дел.
Людмила Викторовна к моменту моего прихода тоже была здесь новенькой, успев поработать в объединении только пару месяцев. Но новичком в рыбной промышленности она не была – напротив, окончив Астраханский рыбный институт, приехала в Рыбинск по распределению и всю жизнь работала на Приволжском рыбзаводе технологом, потом начальником консервного цеха. К моему приходу ее повысили, переведя «в контору», и она стажировалась у старого технолога Антонины Александровны, вышедшей на пенсию, которая должна была вот-вот уволиться.
Технологическая служба была, безусловно, ключевой, поскольку она отвечала за выпуск готовой продукции: копченой, вяленой рыбы и консервов. Коптилась рыба, выловленная в местных водоемах, а также морская, поступавшая в объединение централизованно по фондам министерства. А вот консервы выпускались практически только из океанической рыбы – консервная линия стояла на заводе в Рыбинске и выпускала в то время рыбные фрикадельки с овощным гарниром в томатном соусе. Еда эта была, скажу я вам, не для слабых желудков, но некоторые люди в эпоху всеобщего продовольственного дефицита ее даже очень любили. Наши консервы в пределах области были всегда в продаже, излишки отправлялись в другие регионы по фондам министерства.
На головном заводе работало несколько технологов: они возглавляли консервный и коптильный цеха, заводскую лабораторию. А на других заводах, скорее всего, были просто практики – там рыбу только коптили и вялили. Так что почти вся моя договорная и претензионная работа приходилась на Приволжский завод. Сюда приходили как минимум раз в квартал большие секции с мороженой рыбой (четыре вагона-рефрижератора), обеспечивая бесперебойность производства. И каждый раз начинался аврал! Вагоны нужно было разгрузить (желательно без простоев), рыбу принять по качеству и количеству. Не было ни одного случая, чтобы секция пришла без претензий: то порча, то недостача.
Помню, как впервые составляла претензию поставщику на качество рыбы. Досконально изучила ГОСТ «Рыба мороженая» и посочувствовала заводским технологам, потому что стало ясно, насколько трудоемкой каждый раз была приемка сырья. Рыбка в те времена приходила к нам или с севера – из Мурманска от «Севрыбы», или с запада – из Риги от «Запрыбы». Так назывались крупные сбытовые объединения. Выловлена и заморожена она могла быть в дальних океанах несколько месяцев назад, поэтому, естественно, проделав такой большой путь, в конечный пункт назначения приходила порой в совершенно несъедобном (даже в консервах!) виде. А к качеству своей продукции наши рыбопереработчики, смею заверить, относились очень ответственно, плохое сырье не использовали и справедливо гордились тем, что нареканий от торговли и потребителей практически не имели. А круг покупателей был достаточно широк: если копченая рыба расходилась в местной торговой сети, то консервы могли продаваться по всей стране.
На рыбзаводе мне нравилось. Старалась не упускать возможности побывать в цехах. Это очень важно для юриста-хозяйственника: законодательство в пищевой промышленности было сложным, много подзаконных актов – разных инструкций министерств и контролирующих органов, поэтому хотелось видеть все своими глазами и понимать производство хотя бы в общих чертах.
Коптильный цех был небольшой. Стояли чаны, где в тузлуке лежала рыба. Красивое тюркское слово «тузлук» означает соляной раствор для посола рыбы. Рядом стояли клети с вишелами, на которые рядами развешивали рыбу для копчения в специальных камерах.
Консервный цех представлял собой несколько соединенных между собой помещений. Вынутая из холодильника рыба размораживалась, затем попадала на столы для разделки. Помню, как поразили меня женщины-разделочницы. В длинных резиновых фартуках, в перчатках, в сапогах они стояли на мокром полу вдоль длинного стола с большими ножами в руках и быстрыми точными движениями отмахивали у рыбин голову, хвост, плавники, вспарывали брюхо. И так – целую смену. Остальные операции были более-менее механизированы. В большой мясорубке (правильнее бы назвать рыборубкой) делался фарш, шарики-фрикадельки капали в консервную банку, подплывавшую на конвейере, туда же укладывался гарнир – сушеная морковка, лук и специи, все это заливалось томатным соусом и банки ползли дальше на закрутку крышками и в автоклав. Готовые консервы упаковывались в коробки и учитывались не штуками, а «тубами». Туб (или туба) – сокращенно «тысяча условных банок». Это слово пополнило мой разговорный русский наряду с «тузлуком», «консистенцией», «дОбычей», «похОдом» и прочими рыбными словечками.
С подсчета количества выпущенных туб начиналось каждое рабочее утро в нашем кабинете. Хочешь – не хочешь, а приходилось слушать, как передавала ежедневный отчет в министерство Екатерина Томовна из планового отдела. Как называлась ее должность, сейчас уже не вспомнить, но помню, что в ее обязанности входило собирать по телефону статистические сведения с заводов, заполнять расчерченную карандашом ведомость для начальника отдела и оперативно звонить в министерство, где такая же Марь Ванна заполняла свою ведомость, но уже, страшно подумать, по всей стране. Работой своей Екатерина Томовна очень дорожила, начальника, сидевшего напротив, обожала. Было ей в то время где-то около сорока, жила она с матерью и сыном-школьником в деревянном доме на левом берегу Волги. Про свое странное отчество сказала однажды, что в каких-то документах имя ее отца, поляка Томаша, было записано неверно, но исправлять потом не стали. Кстати, фамилия у нее была очень известная – якобы из-за родства со знаменитым летчиком 30-х годов.
Начальник планового отдела Борис Васильевич был тогда предпенсионного возраста. На вид – типичный советский бухгалтер, каких показывают в старых фильмах: невысокий, с залысинами, в очках и серых нарукавниках. Был скромным, говорил тихо. Думаю, его образование было не выше техникума, но экономику рыбной промышленности он знал хорошо, был выходцем с одного из наших заводов и проделал нелегкий путь наверх. Бориса Васильевича уважали все, с его мнением считались и генеральный директор, и главный инженер. За долгие годы службы его успели хорошо узнать и в министерстве, эти связи очень помогали решить иной раз не только экономический вопрос.
Мне же начальник планового давал грамотные консультации и с самого начала относился ко мне по-отечески, в отличие от главных бухгалтеров, которые, во-первых, часто менялись, а, во-вторых, все имели такой скверный характер, что я уже стала подозревать, не является ли это квалификационным требованием по должности? К счастью, бухгалтерия находилась в отдельном кабинете и посещать его можно было эпизодически.
Третьим работником планового отдела была инженер по организации труда Галина Дмитриевна – аккуратная, педантичная, со спокойным характером. К ней всегда было удобно обратиться по вопросам нормирования труда, начисления заработной платы, рабочего времени и прочих трудовых проблем, которых тоже было немало. Плановики сидели рядом друг с другом в одном из углов нашего кабинета. Им полагался один из трех телефонных аппаратов, бывших у нас под одним номером.
Что в объединении должен был делать инженер-строитель Николай Александрович, я так и не поняла, потому что на моей памяти он не делал ничего. Создавалось впечатление, что штаты для таких вот организаций верстались в министерстве под копирку – для всех одинаково, без учета конкретных потребностей, а просто на всякий случай. Впрочем, один случай участия строителя в делах Яррыбпрома припоминаю: когда затевалось строительство под Ярославлем рыбоводного хозяйства, он даже пытался читать чертежи. Все остальное время тупо сидел за столом с карандашом в руках, раскрыв какую-нибудь папку, и создавал видимость работы. Терпения и усидчивости Николаю Александровичу было не занимать, мы все его жалели за не востребованность, а он по-видимому чувствовал себя превосходно и никуда уходить не собирался. Стоит ли говорить, что наши профессиональные пути за несколько лет так и не пересеклись, учиться у него было мне нечему.
Второй угол занимали технари: главный механик Лев Павлович и капитан флота Юрий Сергеевич. Лев Павлович был похож на артиста Евгения Леонова – маленький, кругленький, смешливый, с доброжелательным характером. Фамилию носил купеческую, рассказывал, что дед до революции держал в Рыбинске скобяную лавку. Лев Павлович занимался обслуживанием и ремонтами заводского оборудования, в чем разбирался прекрасно. А вот Юрий Сергеевич, отвечавший за техническое состояние рыболовецких судов и соответствие их требованиям речного регистра, был ему полная противоположность: постоянно хмурый, чем-то недовольный, молчаливый, да к тому же страдающий недугом пьянства. Работу делал аврально, по необходимости, мог и прогулять. К счастью, бороздившие воды Рыбинского водохранилища небольшие рыболовецкие суденышки и не требовали его постоянного присутствия на рабочем месте. Рыбаки дело свое знали туго. Рыба ловилась исправно. За ее вылов отвечал инженер по дОбыче Владислав Степанович, которого все звали просто Влад. Никаких серьезных дел на моей памяти им сделано не было, да и чем мог помочь инженер по дОбыче, сидя в кабинете? Хотя какие-то командировки у него все-таки случались. Был он примечательной внешности: скуластый, с черными, как смоль, волосами и желтоватой кожей – ханты по национальности, родом из Западной Сибири. Закончил рыбопромышленный техникум в Ханто-Мансийске и распределился сюда. Влад запомнился рассказом о том, как его жена готовит рыбу. (А, надо сказать, что только профессиональные рыбники, по их мнению, понимали, как это нужно делать!) Так вот, он в красках описывал, как жена брезгливо и неумело чистила рыбину, мыла ее под краном сначала всю целиком, потом каждый кусочек отдельно и т.д. В общем, всё делала не так. А настоящий рыбник рыбу никогда не моет – упаси Бог прополоскать ей брюхо после удаления внутренностей. Она должна попадать в кастрюлю со всей слизью – только тогда уха будет вкусной! Да ещё если стопку водки добавить (в уху, разумеется!). Действительно, подтверждаю, что вкуснее ухи, приготовленной однажды нашими рыбаками, я в жизни не ела.
Самым шумным членом нашего коллектива была Ольга Вячеславовна – экономист по рыболовецким колхозам. Была она красивой дородной женщиной с громким голосом и веселым нравом. Любила пошутить и посмеяться, только шутки ее бывали часто невпопад, и особенно остро на них реагировала интеллигентная Людмила Викторовна. По поводу колхозов надо сказать, что они не входили в состав объединения, но во многом от него зависели. Снабжение материалами и оборудованием, сбыт выловленной рыбы, бухучет и отчетность – все шло через объединение. И Ольга Вячеславовна была как бы доверенным представителем колхозов в центре. Общаться с нею было легко, и мы сразу же подружились. Ольга умела виртуозно считать на деревянных счетах. Я, видевшая счеты последний раз в начальной школе, была поражена, что она не только складывает и вычитает, но и умножает числа!
В общем, все работники в кабинете, как в большом аквариуме, были на виду и оказывались в курсе не только служебных дел друг друга, но и личных, семейных. Тут было трудно скрыть свое настроение, самочувствие, проблемы. Людмила Викторовна контролировала по телефону дочку, которая в первый год моей работы пошла в школу. Потом та стала учиться музыке – без особого усердия, а больше по желанию родителей «приобщать ребенка к прекрасному», и телефонных забот маме прибавилось. У Ольги Вячеславовны было двое маленьких детей, которые часто болели, и она брала работу на дом. Начальник планового отдела Борис Васильевич своими взрослыми детьми тихо гордился и было чем. Названные из любви к Пушкину Евгением и Татьяной они крепко укоренились в жизни: получили хорошее образование, работали на серьезных должностях, а сын, благодаря своим способностям и трудолюбию, даже перебрался в Москву, что было событием для того времени исключительным. Он был переводчиком с немецкого, да таким, что в Германии все принимали его за истинного немца. Другие мужчины нашего коллектива о своих детях как-то особенно не распространялись, в вот их жены у нас на работе бывали.
Начальником над нашими специалистами, кроме планового отдела и меня, подчинявшихся непосредственно генеральному директору, был главный инженер Валентин Маркович. Он сидел в соседнем отдельном кабинете. Сюда приехал аж из самого Салехарда, отработав много лет на северах. Руководитель был грамотный, любил вникать подробно во все производственные вопросы – настоящий рыбник до мозга костей. Работу свою любил, постоянно изучал технические и технологические новшества и нацеливал на это подчиненных. Характер имел мягкий, обращался с людьми деликатно, никогда не повышал голос, как бы подчиненный не был виноват. Называл всех исключительно по имени и отчеству и на «вы». Я была в коллективе самой младшей и однажды в присутствии Валентина Марковича кто-то назвал меня только по имени, так он даже не понял, о ком идет речь. Вот так вела себя с подчиненными «старая гвардия», начавшая трудовую деятельность еще в войну или сразу после нее.
Нельзя не упомянуть еще двух замечательных людей, с которыми мне посчастливилось работать в молодости. Анатолий Иванович и Израиль Григорьевич сидели особняком в маленьком кабинете у лестницы, доверху заваленном папками, картами, бумагами. Как-то они помещались там: оба рослые, полные – громоздкие такие. Но самое главное, как-то умудрялись еще и не мешать друг другу работать. Анатолий Иванович занимал должность заместителя генерального директора и занимался всеми вопросами, связанными с выловом и воспроизводством рыбы в водохранилище и на Волге. Был местным, из-под Гаютина. Говорил басом, носил ботинки сорок шестого размера. Такими, наверное, были бурлаки в прежние времена, думалось мне, глядя на его огромные кулаки. А между тем, человек был добрейший, любил детей, много читал. На работе – всегда увлеченно занятой, много ездил в командировки, встречался «с наукой» – так рыбники называли специалистов института биологии внутренних вод им. И.Д. Папанина в Борке Брейтовского района, которые изучали Рыбинское водохранилище.
А Израиль Григорьевич занимался снабжением и сбытом: один на все объединение – и все успевал. Это был местечковый еврей, рожденный еще до революции в черте оседлости под Барановичами. Внешность имел колоритную: лысый, горбоносый, с квадратной фигурой, сильно картавил. Прошел войну. В мое время он был уже пожилым человеком, старше 60-ти, но очень энергичным, быстрым, активным в работе. Рыба тогда была средством открывания всяких дверей, прежде всего – в высоких кабинетах, и он это средство использовал виртуозно для выбивания фондов на нужное оборудование и сырье. Наблюдать Израиля Григорьевича в работе было одно удовольствие. Вот приходит на склад, который находился на первом этаже под нашей конторой, машина с завода. А в машине доверху ящики с речной рыбой, пересыпанной ледяной крошкой. Грузчики начинают их таскать, а Григорич просит пару ящиков поставить на большие напольные весы – ему не терпится убедиться в том, что недостач в его хозяйстве быть не может. Так приучены им за много лет люди. Взвешивает сам выборочно один ящик – похОд килограмма полтора, второй – то же самое. «Вот! Я же говогил! Всегда с походом!»– радостно кричит он нам. Меня тут же просвещают опытные рыбники, что поход – это небольшой перевес, излишек, то есть в ящике должно, к примеру, быть 20 кг рыбы, а там 21 с половиной. А свидетелями этой сцены мы оказываемся потому, что пришли получить свой рыбный паек на какой-то приближающийся праздник. Администрация рыбного объединения старалась подкормить сотрудников и иногда продавала рыбу для своих – свежих судаков, лещей, налимов. Помню, даже чехонь бывала. Иногда привозили копченую рыбу – тоже свежайшую, какую в магазине не купишь, или деликатесные консервы, выпущенные малой партией – печень налима, например.
Израиль Григорьевич запомнился еще «крылатой» фразой по поводу молодых женщин, работавших в объединении (и меня, в том числе): «У нас не контога, а институт благогодных девиц!» Однажды случилось так, что двое специалистов одновременно уехали сдавать экзамены. Работа, естественно, была отложена на потом – так бывает, когда заменить некому. Но ведь Григоричу нужно было сделать всё и сразу, а тут юриста и экономиста нет! Вот он и выдал про «благородных девиц». С тех пор, как только мы приносили вызов на сессию, кадровик Николай Михайлович язвительно спрашивал: «А как же институт благородных девиц? Рыба без вас тут не протухнет?»
Рыбе, слава Богу, за мое отсутствие ничего не делалось. Но и дела не делались тоже. За месяц накапливалось немало случаев, требующих моего вмешательства – поводов для предъявления претензий и исков. Ведь главная задача любого юрисконсульта – доказать и постараться возместить причиненный предприятию материальный ущерб, а это требует соблюдения предусмотренных законом сроков. Эти сроки, как Дамоклов меч, постоянно висят над каждым юристом, где бы он не работал. Сроки пропустить нельзя ни при каких обстоятельствах! И как-то это получалось, несмотря учебу, отпуска и больничные.
Интересных дел было много. Про секции мороженой рыбы с почти обязательными недостачами или нарушением требований по качеству я уже рассказывала. Разные проблемы случались с новым оборудованием (некомплект и брак), бывали простои вагонов, за которые грозили большие штрафы, недопоставка продукции по договорам. Однажды по халатности начальника цеха сгорел склад, где хранились сушеные лук и морковка. Авария на рыбохолодильнике привела к гибели яблонь на ближайшем дачном участке. Сети у рыбаков рвались несоразмерно количеству сданной рыбы… Да чего только не было! И все эти вопросы требовали правовой оценки, а значит и непрерывного пополнения моих профессиональных знаний и умений. Бывали, что греха таить, и провалы. Но отрицательный результат – это не повод опускать руки, ибо, как говорят умные люди, на ошибках надо учиться. Но как же радостно бывало, когда с твоими доводами соглашались высокие арбитражные инстанции, в которых уж точно работали не студенты юрфаков.
Коллектив рыбного объединения стал для меня первым в самостоятельной профессиональной деятельности. Здесь была положена основа всему будущему трудовому пути. Кроме специальных знаний, я получила и большой нравственный опыт, который тоже не менее важен. Не раз возникали ситуации, когда нужно было выбирать: поступить по совести или покривить душой. И именно здесь пришло понимание того, что нельзя закон применять формально, не видя за ним конкретного человека. Согласитесь, ни в одном институте этому не научат.