На переулке имени профессора Бочкова - тишина: ветка ни вздрогнет, листок ни всколыхнётся и пыль ни завьётся. Упокоение. Во дворах тоже тихо. За штакетником углового дома пожилая женщина, крепкая на вид и строгая лицом, стирает в цинковой выварке какое-то тряпье – розовое, белое и малиновое, все вперемешку. Рядом с ней, под раскрытым окном летней кухни сидят за столом мужчина и женщина, они едят из ведра только что сорванную, немытую вишню и вопросительно смотрят на полусогнутую фигуру стирающей.
- Сестра, - обращается мужчина к женщине, - мы же с тобой одной плоти, как бы из одной бочки выплеснулись, давай решим с тобой полюбовно вопрос о накоплениях нашей мамы. Как будем делить, если мама того… в мир иной…
- И че предлагаешь?
- Да ничего особенного… Хочу, чтобы по родственному, справедливо…
- Мама-мама!
- Что доченька?
- Васька тебя обзывает всяко-разно!
- Верк, а ну скажи, как этот шелудивый, обзывает?
- Бочкой!
- Васятка, ремня хошь? – Разогнувшись и вытирая руки о подол фартука, спокойно без тени смущения спрашивает мама.
- Мама, что же вы так остро реагируете? Я же образно сказал, иносказательно…
- Дожилась… Маму, любиму, бочкой, иносказательной, обзывают ! Нееее…, Васятка, хошь-нехошь, а ремнину ты сегодня получишь, бушь знать как родну мамку в грязь принародно втаптывать.
- Мама, что вы… ей Богу… Я Вере, доченьки вашей, сказал, что мы вышли, образно говоря, из одного сосуда… Ну как бы имеем одни корни, плоть, кровь. Метафора своего рода… Троп литературный… Только и всего…
- Мама, ты слышала!? Теперь он вас обозвал похлеще прежнего… Вы не только бочка, но и метафора… ну это… типо человеческий орган…
- Какой еще оргАн? Что я совсем уже одичала на музыках и симфониях…?
- Да не оргАн, а орган, так гинеколог на приёме кричал на меня: не бойсь, баба-дура, давай свою метафору, будем орган оптимизировать.
- Что ещё там за орган?
- Ну тот самый, который нужен для некоторого дела… то есть которая в который раз… ну это...
- Мама, кого вы слушаете… Какие могут тут быть которые. Глупости… это Вера злится, что вы летнюю кухню отписали мне. Вот её и прёт.
- Мама, ты слышала? Ну и наглец, ваш сыночек! Сначала - бочкой, потом другого на другую натравил, а теперь говорит, что ты все углы его летней кухни отпИсала. Хамлюга!
- Верк, а Верк…, а ну тащи сюда ремень!
- Мама, что вы всё у вашей доченьки на поводу ходите, как телок за тёлкой… Какой ремень!? Мне уже сорок лет, а вы все ремнём стегаете, живого места нет, вон у Верки, доченьки вашей, этой бабищи пятидесятилетней, все ляжки красные от ремня. Тоже, однако, несёт позорное бремя.
- Сейчас-сейчас, мама, я принесу ремень… дай ему… чтоб выл собакой, а рыдал рептилией… ещё беременной обзывается. Падлюга!
- Мама, не надо! Мне перед женой и детьми неудобно… Сколько уже можно, меня, представителя научной словесности, профессора казанского петербургского университетов, мирового светилу, ремнем охаживать. Студенты уже смеются, а вы все за своё. Сечёте по чём попало… Больно же и стыдно.
- Верк, ты скоро там…
- Ой, мама, несу-несу… Добрый ремень… дедов… он с ним на врага ходил… косил бляхой налево и направо. Вмятины звездочкой на черепах оставлял… Это тебе Васька, за беременную.
- Не беременную, а обременённую заботой… Мама, детей, моих, пожалейте… как им смотреть на это безобразие… Я же достойно несу фамилию Бочкиных, не позорю её, папа был профессором словесности, я по его стопам иду. Сохраняю семейные традиции. Вот название переулка его именем нарекли. Я постарался. Если бы вы знали сколько денег на взятки ушло. Мэру дай, архитектору дай, уличному дай, полицейским дай и политическим партиям тоже дай, всем дай... А вы… позорите его честное имя… Детей его избиваете прилюдно. Да еще деньги папины прикарманили, никому не даёте. Мне хочется машину толковую поиметь, сверкнуть богатством, а вы уперлись. Не дам и не дам – талдычите… Не хорошо…
- Какие деньги?
- Папины…
- Да я их давно Верке отдала на развитие, она что, ничего тебе не говорила?
- Мама, не правда! Ничего ты мне не давала! Брехня!
- Какая брехня? Мы же с тобой договорились: Васятке – летнюю кухню, тебе – папины накопления.
- Брешешь, падлюга !
- Маму падлюгой обзывать!?
Взлетел ремень над головами. Послышался женский вскрик, потом мужской... Над домом и близлежащими переулками еще долго носились: охи, аханья вперемешку со вскриками: не надо, мама... не позорь перед детьми!