Женьке не хотелось курить одной. Но Ленки не было. А кроме Ленки на конюшне никто не курил. Женька убирала денник Дакрона. Латвийский жеребец, умный зараза, из конюхов любил только Лешку. Женька закидывала грязные опилки в тачку, искоса наблюдая за Дакроном. Тот был занят любимым делом: мордой из тачки вышвыривал опилки, фыркал и балдел, втягивая ноздрями запах собственного навоза. "А ну пошел!"- Женька замахнулась лопатой, жеребец оскалился, нехотя отошел. Женька вышла в коридор, толкнула переполненную тачку плечами, по-мужски навалилась, тачка скрипнула, словно фыркнула, нехотя покатилась. Женька почувствовала слабость в ногах. На улице сняла перчатки, достала сигареты, села на лавочку перед навозной горой. У опилок Грин, немецкая овчарка, внимательно следил за ней. Серьезная собака. Молодец, Грин! Почему-то жалко стало Грина. Всю зиму просидел на цепи, бедолага.
Женька курила не спеша. Собирала силы перед следующим препятствием. Чтобы выбросить навоз, надо было вскарабкаться на самый край горы. Весеннее солнце растапливало снег. Колеса на прокатанной колее скользили. И Женька боялась упасть как Людка под колеса тачки. Но Людка всегда толкала тачку с места, а Женька научилась у Лешки разгоняться перед подъемом. Так легче.
Женька затушила сигарету, размяла руки, еще раз осмотрела препятствие, сосредоточенно, будто спортсмен перед подходом. Отошла метра на четыре, резко рванула, напрягла мышцы, уперлась ногами в снег, разбежалась. Тачку разогнала, у подножия ловко повернула влево, почти без надрыва закатила на подъем. Пологий подъем преодолеть уже легче. Женька отдышалась.
- Эй, Геркулес, - из конюшни вышел Лешка.- Надорваться захотела! Трудно было попросить?
- Как-нибудь без тебя справлюсь,- огрызнулась Женька. Медленно переступая, подталкивала тачку. "Молокосос, каждой мартышке задницу лижет. В управляющие лезет. Так тебя Рыжий и сделает управляющим. Сопляк!» Женька затарила тачку свежими опилками, закатила в конюшню, в денник к Дакрону. Жеребец притих, покорно отошел к окну. Женька громыхнула задвижкой, яростно раскидала опилки. Лешка осторожно подошел к деннику, попытался объясниться.
- Жень, я же не жаловался, я только объяснить хотел.
- Да пошел ты куда подальше. Ябеда несчастный.
- Ах, ты так заговорила,- Лешка раздулся от злобы.- Ты еще поговоришь у меня. Вы еще не так у меня попляшете. Всю конюшню у меня вылизывать будете!
- Беги, беги, жалуйся своему Киселеву.
К стоянке подкатил темно-синий джип. Приехал Алексей Иванович со Светой. На добродушное приветствие Женька ответила нехотя. Светка заметила, поджала от злости накрашенные губы. " Дура, конюх ты обыкновенный, а не управляющая". Женька сидела на лавочке, нахохлившись, в отцовской куртке защитного цвета и в маминых осенних сапогах, уже растресканных от холода и мокрого снега.
Пришла Людка, дневальный конюх. Опоздала на три часа. Сказала, что, якобы, в метро не ходили электрички. Светка не поверила и как всегда разозлилась. "Не верит и не надо. Мне-то какое дело". У Людки после вчерашнего падения болел копчик. Работать ей было тяжело. Понурая тащила кое-как тачку. Женька помогала. Сама тянула за ручку, а Людка толкала сзади.
Людка хныкала. По конюшне ходила, словно старушка, шаркая кирзовыми сапогами. Светку раздражала. Та следила за ней высокомерно, наверняка замышляя какую-нибудь гадость. Потом повелела почистить Кулона для проката. Людка спорить не стала, хотя знала, что проката не будет. Взяла щетки, вошла в денник. Смахнула с Кулона пыль, причесала гриву и хвост.
Людка с Женькой закрылись в комнатушке. Заварили чай, нарезали бутербродов. За дверью слышны были Светкины шаги. Людка жестами показала, что Светка подслушивает. Женька махнула рукой, беззвучно рассмеялась. Девчонки пили чай и молчали.
Из офиса вышел важный Лешка. По требованию Алексея Ивановича позвал конюхов на собрание.
Алексей Иванович сделал важное заявление, которое, как он предполагал, должно было изменить уже привычный на конюшне распорядок дел: «Дорогие девушки, по не зависящим от меня причинам я вынужден упразднить на конюшне главную должность, то есть уволить самого себя. Основную организационную и административную работу станет выполнять управляющий - Светлана. Ежемесячно она будет предъявлять мне, как владельцу, финансовый отчет. Я же со своей стороны обязуюсь спонсировать конюшню. Непосредственно за порядок будет отвечать Алексей. Я назначил его главным конюхом. Выполняя работу подменного конюха, он будет следить за работой остальных. Вы же, как подчиненные, Алексей Иванович обратился к Жене и Люде, обязаны слушаться и Алексея, и Светлану. Все понятно? Вопросы есть?»
У Женьки был один вопрос. Только к чему теперь ее вопросы? Плечами пожала и на Лешку посмотрела ехидно: "Что, Лешка, сделал тебя Киселев управляющим? Конюх ты и есть конюх".
Собрание прошло. Людка и Женька вернулись к своей тачке. Толкали ее до вечера, как бурлаки. Алексей Иванович со Светкой закрылись в офисе. О чем-то шушукали. Потом сели в машину и укатили. Лешка в гостиной бренчал на гитаре. Потом переоделся и ушел, обиженный на весь белый свет: "Проклятая Светка дорогу перешла. На конюшне, как дурак, торчу за гроши".
В отсутствии начальства Женька и Людка пошли отдыхать. Людка совсем раскисла. Оказывается, с мужем у нее проблемы. В Узбекистане веселым был, а теперь, как с цепи сорвался. Перебежал к какой-то москвичке. И обвинил во всем Людку. Мол, в сексе стала неизобретательной. «Куда уж мне теперь изобретать»,- кряхтела Людка. Переодевалась, обвязывала больную спину.
Спину надорвала Людка в Узбекистане. Последствия автокатастрофы. После родов и после автокатастрофы организм у нее ослаб. Людка рассказывала: «Я раньше была очень выносливой, могла не спать целые сутки. Засыпала в три часа ночи, а вставала в пять утра. С пяти до семи делала уроки, потом уходила в школу. А после занятий бежала на тренировки в секцию каратэ. Я была как заведенная».
Водителя Людка наказывать не стала, а могла бы подать на него в суд и потребовать компенсацию за моральный и физический ущерб…
В свое время Людка выпросила у Киселева повышения зарплаты. Пожаловалась, что денег не хватает на лекарства. А Светка с тех пор Людку возненавидела и при любой возможности забрасывала ее дополнительной работой.
Людка собралась домой. Заковыляла потихоньку до автобусной остановки.
Женька осталась одна, сидела на корточках у ворот и как всегда дымила. Вдруг вспомнила о Грине. Побежала в конюшне за кордой. "Грин! Гринка! Да подожди же ты! Господи!» А Грин чуть с ума не сошел. Вертелся, скулил, прыгал, обнимался! Счастье-то какое! Три месяца, бедолага, на цепи сидел!
Женьку ожидала двухсотметровая пробежка. От свободы у собаки, кажется, поехала крыша. Грин припустился, ничего не соображая и даже не замечая тявкающих на него дворняжек. Остановить Грина в таком состоянии было невозможно. Женька держалась за край корды, едва успевая перескакивать лужи и камни. Еще бы чуть-чуть и взлетела бы, наверное, как воздушный змей.
Эх ты, Грин! Классная собака! Взять бы тебя домой. Кому ты здесь нужен?
Грин опять сидел у опилок. Смотрел на Женьку и улыбался. Женька отдыхала. Она устала от бега. А Грин совсем не устал. Только успокоился и больше не скулил, и больше не разбрасывал эти проклятые, истерзанные опилки.