Юрину запись я прослушала раз десять. Ну, так мне показалось. На самом деле, я просто то и дело останавливала её, возвращалась и по нескольку раз повторяла отдельные фрагменты, чтобы записать в блокнот. Вслушивалась в медленную речь, в неожиданно звучный, хотя и слегка надтреснутый голос. Пыталась проникнуть в какие-то тайные смыслы слов, что-то вытащить из интонаций: уверенная интонация, неуверенная? По сути, Юра рассказал-таки мне всё самое главное, но я всё надеялась на какие-то новые скрытые слои подсознания. Иногда в молчании кроется больше информации, чем в словах. И я вслушивалась в молчание.
И ничего, ничего нового...
- Слушай, а может, Надя Подгорецкая сама по себе, а Вера Кашко - сама по себе?
- В смысле? - Татка грозно глядит на меня из под-своей копны.
Её можно понять: она уже кучу листов перепечатала из-за моих поправок, а я опять тут со своими сомнениями и желанием всё переделать.
- Слушай, дорогая, - объявляет Татка. - Я тебе скажу, как следователь следователю: мы не можем пришить к делу сомнения. К делу можно пришить только факты. Вот сейчас надо думать не о том, что уже есть, а о том, чего у нас нет. Думай, чего у нас нет.
- У нас нет до сих пор сведений из военкомата.
- Почему?
- Не сохранились.
- А центральный архив?
- Требуют специальное разрешение.
- Ну так возьми у Ильича.
- А я его много видела за это время? Вон, его и сейчас нет...
- Ладно, у тебя ещё месяц впереди для уточнений. Конференция седьмого мая.
- Мы хотели с князем вместе съездить в этот дом и поспрашивать жильцов. Может быть, там старожилы целы. Могут же в доме жить люди, которые никуда не переехали за это время..
- Или люди, которые знают, куда кто переехал.
- Вот именно... вот именно...
И я задумчиво стою перед окном, задумчиво смотрю в него сверху на наш институтский двор. За окном весна в который раз борется с остатками зимы и побеждает. Дороги уже совсем сухие, можно в туфельках ходить, но утрами ещё холодно, и мы ещё топчемся по сухому асфальту в сапожках. У меня красивые осенние сапожки на каблучках - благодаря Милке, точнее, благодаря её девочкам с работы, которые без конца что-то перепродают и перепокупают. Тёмно-синие тугие, немножко перламутровые. И всё бы прекрасно. Только носить их совершенно не с чем. Моя синяя куртка, в которой я ездила в Крым, уже становится слишком тепла.
- Мне носить нечего, - горестно говорю я.
- А плащ? - напоминает Татка.
- Он к сапогам не подходит.
- Почему это не подходит? Какой у тебя плащ?
- Да тот, старый, - с досадой говорю я, глядя в окно. - Институтский ещё. Помнишь его? С пряжками.
- Такой защитного цвета, - кивает Татка. - Помню. Да, не подходит. Можно как-то обыграть цвет. Синюю сумочку какую-нибудь подобрать.
- И где я её возьму, эту синюю сумочку? За ней надо неделю бегать по всем магазинам.
- Можно на Рижский рынок съездить, там с машин торгуют кооператоры всяким барахлом. Или пакет какой-нибудь синий красивый. О! Пусть твой князь попросит своего Эдика, чтобы он нам красивых пакетов продал.
- Нет уж, сама его проси, - говорю я сердито.
- И спрошу, - грозит Татка и через минуту весело салютует обеими поднятыми руками. - Всё! Всё! Готово!
Она вытаскивает лист, вынимает копирку и торжественно вручает мне всю распечатку.
- Получайте, герр профессор! Копии сама разберёшь. Пошли чай пить!
Мы идём за шкафы. День тихо, солнечно угасает. В нашем чайном домике душисто пахнет чайная заварка с травкой. Собственно, чая там практически нет, одна трава с дач наших научных дам - зверобой, мята, смородиновый лист... Но это всё-таки лучше, чем нынешний чай - вместо которого пыль и немного трухи, пахнущей мокрым картоном...
- Сейчас оттащишь доклад Олежке, - говорит Татка, - и давай махнём по магазинам.
- Денег у нас мало осталось?
- Мало. Но если будет что-то вкусное для стола, возьмём. Консервы, например. Вообще, надо съездить на окраинные магазины. Куда-нибудь, в глушь. В Ясенево, в Чертаново...
- В деревню, в глушь, в Саратов, - задумчивым эхом вторю я.
Мне грустно. Вру сама себе, что это от того, что денег нет и неизвестно когда будут. Но на самом деле, конечно же, это не из-за денег. Конечно же, из-за князя. К тому, что денег нет, и даже к тому, что нечего есть, можно привыкнуть. А вот к тому, что мы опять врозь, что опять всё рушится у нас, опять растаскивает нас в разные стороны... Как можно к этому привыкнуть? Но живут же некоторые женщины. Жёны моряков. Жёны геологов... Значит, я не рождена быть женой моряка и геолога... А чьей женой я рождена быть?
Думать обо всём этом совсем уже тоскливо, лучше уж - про будущий день рождения. Хотя тоже радостного мало. С нынешними ценами даже страшно представить, как устраивать праздничный стол.
Всё, что у нас есть на сегодняшний день - банка варенья, десяток яиц, несколько морковок, которые мы усиленно берегли всё это время, чтобы сделать из них салат, и бессменная тётушкина капуста "Белая гвардия".
- Хоть бы курицу какую-то где-то ухватить, - ловит Татка мои мысли. - На курицу у нас хватит. Если она рубля по четыре. Если курицу не встретим, купим сыру, что делать. Сыр по шесть рублей российский сейчас. Но нам же не нужен килограмм.
- Мама с Милкой что-то передаст, - сказала я вздыхая. - Мама не подведёт. Обещала сухую колбасу - у них на работе была в продуктовых заказах. И банку огурцов.
- Сейчас бы я огурчика хряпнула, - мечтает Татка. - Надо поискать по кулинарийкам свёклу. Если найдём - сделаем винегрет.
Но кажется, она и сама не верит в этот план.
Да уж, при всем нашем с Таткой бытовом разгильдяйстве невозможно не видеть этот беспредел в ценах, начавшийся в феврале. Даже стол нашего "чайного домика" только за один апрель поменялся радикально. Например, вот сейчас из еды к вечеру только хлеб с остатками плавленого сырка "Волна" - по два кусочка на бутерброд без масла. Все остальное подъедено сотрудниками за день.
Но опять, опять не это важно...
- Значит, ничего нового в записи не было? - спрашивает Татка, захлёбывая чаем скромную еду.
Я качаю головой.
- Ничего, - утешает она меня оптимистично. - Сейчас у тебя мозги проветрятся, и ты что-нибудь нашаришь. Осенит тебя. Или нас вместе осенит. Кстати, выставка открывается четырнадцатого. Люська звонила сегодня. Хорошо бы нам всем вместе туда завалиться.
- Не получится, - говорю я. - Четырнадцатого мы все идём на прогон, а вечером - Милку провожать.
- Тогда в понедельник. Можно даже с работы удрать. Слушай, а у тебя с собой блокнот? Пошли ещё раз посмотрим эти все твои совпадения?
- А ты чего хочешь?
- Просто хочу вспомнить. Глазами посмотреть.
- Ну, пошли.
Мы споласкиваем чашки, я несу из сумочки блокнот. "Все эти" совпадения у меня выписаны на отдельной странице.
Больше всего строчек досталось числу 22. Целых шесть.
22 июня - начало войны.
22 сентября - князь попал в рип.
22 сентября - я в тот же день получиала травму.
22 января - я вышла на новую работу.
22 января в один день со мной кольцо приехало в Москву.
22 января в тот же день началась денежная реформа.
Татка наклоняет голову к моей голове и повторяет строчку за строчкой, шевеля губами.
- На самом-то деле совпадений только два, - говорит она. - Вы с князем одновременно получили какую-то травматическую ситуацию, и вы с кольцом появились в Москве в день реформы.
- Знаешь, на самом деле, это тоже ни о чём не говорит, - говорю я. - В этот же день в Москву могла приехать куча народу. И даже выйти впервые на работу.
Татка смотрит на список задумчиво.
- А вот, интересно, - говорит она. Вам ведь тоже по двадцать два года - и ему, и тебе.
Я тоже задумываюсь и киваю.
- Ну... да. Но это тоже не совпадение. Тем более, что князю, когда мы встретились, было двадцать один. А мне сейчас уже исполняется двадцать три.
- Вот именно, - говорит Татка. - Что двадцать один и двадцать три. А не восемнадцать и тридцать пять.
Где-то она права. Всё-таки, нам, действительно, по двадцать два года. В среднем.
- Ну, разве что в среднем, - усмехаюсь я. - Если в среднем, то принято.
- Слушай, - Татка заинтересованно поворачивается ко мне. - А какого числа ты позвонила князю?
- В какой именно раз?
- Ну, в самый первый, когда вы наконец узнали друг друга.
- Когда я его ракушку увидела? Когда из Загорска приехала, из своей командировки? В тот вечер?
- Да нет. Когда ты увидела ракушку, ты с ним не стала разговаривать, всё стояла и слушала его голос. Нет, я имею в виду, когда вы с ним, наконец, поговорили. То есть, встретились наконец в Москве. Только встретились через телефон. Помнишь день?
- Ну, конечно. Как не помнить. Я как раз в тот вечер уезжала домой, к папе на день рождения. А весь день мы с тобой по магазинам бегали к празднику.
- Так какое это было число?
- Ну, накануне двадцать третьего это было, - говорю я и замираю на полуслове.
И мы долго смотрим друг на друга молча.
- Двадцать второго - говорю я еле слышно упавшим голосом...