6.
Ее знобило весь день. Зря не выспалась, зря пошла утром гулять в одиночку. Переоценила свои возможности. Дочь вполне предсказуемо отказалась идти в школу - все еще плохо себя чувствовала, а погода повернула на холод. Как Лиля ненавидела зиму, и до последнего сопротивлялась ей, отказываясь замечать, что пора надевать теплую шапку и перчатки.
Она с утра выпила кофе, что-то съела. Сидеть дома, слушая сонное дыхание дочери вместе с мужем показалось невыносимым, и она отправилась по магазинам, в банк, просто пройтись по аллее, в конце концов. На карте по-прежнему значилось три рубля. Куда делась зарплата, и почему муж не собирается ничего выяснять в бухгалтерии- непонятно. Но она уже и с этим смирилась, закупая на отпустевшую кредитку самое необходимое, самое дешёвое. Замерзла она. А убрела далеко. Сопли и кашель все еще донимали. Набрала максима без всякой надежды. Если честно, ей не хотелось сейчас говорить даже с ним. Но стало еще хуже, когда он не ответил.
И все же главным было - дойти, согреться, лечь. Даже не Максим. Но он добавил вселенской тоски.
Ей удалось поспать часа полтора, а согреться - нет. И голова болела все сильнее. Висок. И зуб заныл. Не поймешь, то ли зуб, то ли иррадиация по нерву. Открывать живой зуб, если не уверена, что болит от него - слабенькое удовольствие. А он не звонит. Упорно. Зато звонят разные незнакомые номера, мешая ее сну. Затем позвонила покупательница с Авито. Очень кстати. Пришла. Лиля избавилась от старой клетки для птицы, и получила несколько разноцветных купюр. Давно она их не держала в руках. Только теперь ей нужно отнести их в банкомат, чтобы пополнить кредитку. Надо было попросить переводом...
Она грустно писала подруге в вотсапе, что он не звонит, и что скоро она согласится стать лесбиянкой, лишь бы получать хоть от кого-то тепло и поддержку. "Ой, нет", - была ее последняя фраза. Потому что она услышала его звонок. "Конечно, нет", - ответила подруга, не зная еще, в чем дело.
Она не успела. Пришлось выйти во двор и перезванивать.
- Привет. Я вот клетку продаю.
- Что продаёшь?
- Клетку. Для попугая.
- Не расслышал, ветер слова уносит.
- Чем занимаешься?
- Жду Елену Юрьевну.
Лучше бы она стала лесбиянкой... Все оборвалось внутри. Елена Юрьевна была та самая медсестра, с которой они "столько лет работали... уехала в Финляндию..." "Вот расчёска, туфли Елены Юрьевны, надо тебе?" - спрашивал он когда-то в разные моменты очень давно. Когда она не могла найти расчёску, когда не хотелось влезать в сапоги. Разумеется, она брезгливо морщилась, надевала его тапки, и приглаживала волосы хоть пальцами. "Одна ты здесь чай пьешь. Раньше здесь только Елена Юрьевна пила чай, и все". Откуда ее принесло?! Лиля уверена была, что между ними что-то было. Ну и что, что замужем. Работать с ним бок-о-бок.. пить чай. Не смешите меня...
Но бог с ним, это было давно, до Лили, хоть и неприятно. Наверное. Было.
Сейчас то зачем? Сидела бы в своей Финляндии!
- Работать будет? - бодро спросила Лиля.
- Вряд ли...
Так, еще и "вряд ли". То есть, не исключается.
- Так ты теперь совсем занят?
"Вернулась старая любовь, и я не нужна." Мысли путались от шока, она не знала, что говорить.
- То есть, что ты завтра делаешь?
- Завтра когда?
- Хоть когда. Муж на больничном, я могу в любое время. Все равно.
- Совсем все равно? Ну, днем, вечером?
- Все равно.
- Сейчас соображу... надо подумать... что у меня завтра, завтра. Так, утром парень. Вечером... В четыре, в пять?
- Давай в пять.
Так, значит. Решил пораньше разделаться с ней, чтобы освободить вечер для Елены Юрьевны. Небось еще скажет, что не повезет ее, еще будут автобусы ходить. Придет эта медсестра, и они начнут общаться и пить чай, а Лилю выгонят на автобус. А она и сказать ничего не посмеет, потому что он ей не муж.И сейчас она к нему придет! Господи, как дожить до завтра? Она придет и устроит истерику, разобьёт чашку, если из нее пила теперь эта... Спросит: "Ты с ней спал вчера?" Вот прямо открыто спросит, потому что невозможно терпеть... Как жить, как? Села писать подруге. Выливать боль и ужас, потому что надо было куда-то выливать, иначе умерла бы. Подруга слушала, помогала, говорила нужные слова.
Корвалол. Сибазон. Анальгин, много анальгина. Невыносимо.
От вотсапа отвлек муж. Сообщив, что нашел в подвесном шкафчике баночку тресковой икры, которую Лиля покупала по акции. Так бы не взяла. Баночки маленькие, ей хватало на несколько дней - намазать хлеб утром. Муж вообще никогда не ел морепродуктов. Но последнее время он стал съедать все, что Лиля покупала для себя и дочки. Немного конфет, пряники, икра вот эта малюсенькая. Для него она тоже покупала. Просто она знала, что он съедает упаковку печенья или пряников за один присест, поэтому старалась брать большие выгодные пачки, тоже нормальные и вкусные. Таскала колбасу, сыр, яйца, молоко, картошку, и прочая, прочая. Если он съедал сковородку еды - картошки, риса, гречки, - с мясом, то неужели надо съесть даже детские "вкусняшки", даже ее деликатес? Она открывала баночку, и намазывала кусок величиной с чайную ложку. А он залезал в холодильник, и просто съедал все остальное! Она стала прятать. И сегодня он сообщает ей, что нашел баночку в шкафчике и съел целиком. Небось даже без хлеба. Ее баночку, в ее шкафчике!
- Нельзя было?
Специально издевается? Нарочно? Кстати, Реутов тоже нарочно? - догадывается про ее бешеную ревность к медсестре?
Какой смысл спрашивать после того, как съел? А главное - как он смел искать в ее шкафчиках? Почему он роется по всем углам, в надежде найти спрятанную про запас еду? Да, она прячет еще и про запас, потому что любит, чтобы был запас! А он опустошает все, как ураган. Он просто не может, когда в доме осталась еда - срочно надо уничтожить. Но рыться в ее шкафу...
Ее затрясло.
- Где, говоришь, ты ее взял?
- В шкафчике с приправами и Стасиными конфетами.
- А что, там обычно лежат консервы? Почему ты искал там?
- Нет, обычно не лежат. Но я нашел! Нельзя было?
- Если они там не лежат обычно, а сейчас оказались в нем - что это может значить?
- Значит, их кто-то туда положил. Ты просто скажи - мне нельзя?
Он не хочет признать, что ведёт себя отвратительно, что это хуже, чем по чужим карманам рыться. Он хочет выставить плохой ее. Чтобы она произнесла такую фразу: "Тебе нельзя. Я не разрешаю. Я такая сволочь, рабовладелица, говорю тебе, как собачке: нельзя." А он будет бедный и обиженный.
- Можно! Все можно! Так же, как мне. Пойди в магазин и купи то, что тебе надо. Когда ты приносишь пиво, ветчину, и прочее, я не забираю твое! И я не хочу твое. Я хочу то, что я купила для себя! Есть общая еда - суп, второе, булка, печенье. А хочешь чего-то сверх - пойди и купи сам! Только желательно тогда, когда по акции. Чтобы хоть на обязательный взнос по кредитам хватило. И таскать каждый день эту еду я устала, те же бананы тяжелые!
И это написала подруге.
О том, что мозг сейчас взорвётся. А еще дочь пляшет на голове, ноет, скучает... Минус на минус дает плюс? Бешенство на мужа отвлекло от ревности, взбодрило даже. Зато сердце выскакивает из груди. А гулять надо все равно. И в банкомат. Собрала дочь, и вновь потащилась по холоду. И вновь закупили: два молока, два хлеба, растительное масло, сметана, бананы, курица... Ежедневная карусель...
...
- Я на дыхательную гимнастику. Только вспомнила, сегодня же пятница, а не суббота.
Муж пожал плечами. Поверил ли? Какая разница. Главное, не пришлось говорить "к стоматологу". К тому же сегодня раньше, может, и поверил. К пяти она, само собой, не успевает, выходит без десяти пять. Ну и ладно.
Сейчас ей хорошо. Утро (если его можно назвать утром) прошло замечательно - все спали, ее никто не трогал. Спокойно выпила кофе, смогла поесть, залезть в душ. Волнения ни на грош. Может, наконец-то подействовали вчерашние таблетки. Или она настроила себя правильно. Не будет она ничего спрашивать и истерить. Как он повёл бы себя в такой ситуации? Стал бы ревновать- она почувствовала бы удовлетворение. Не заметил бы ничего- ей было бы досадно. Зачем доставлять ему удовольствие, или раздражать глупой ревностью? Она самая лучшая, остальные не в счет. А если кто-то думает иначе - она сильно удивится, но это будет потом, позже. Если что и было - уже не исправить. Лучше быть королевой, чем прогибаться заранее.
Надела мягонький тёплый свитер, под него - любимое кружевное бюстье без бретелек. Пусть ему все равно, какое белье, она не для него, а для себя. Удобно и приятно в нем. Не торопясь шла к остановке. Белая субару в соседнем дворе просто выпятила свой зведочный шильдик на нее, Лиля даже и не смотрела. Автобуса не было довольно долго, но как-то не расстроило. Хорошо, солнышко светит. Музыка в телефоне.
Место для нее нашлось, несмотря на час пик. Зато ближе к выходу народ столпился.
- Выходите? - спросила соседка по сиденью.
- Да, только выходят ли все эти перед нами?
Почему-то им стало смешно.
Они безуспешно пытались выяснить, выходит ли парень, закрывшийся от мира наушниками. Снова засмеялись про "глухого", мягко, но решительно отпихнули его в сторону, и прошли к выходу.
- Да, я уже подъезжаю, к зубному еду, - говорила в телефон впередистоящая пассажирка.
"Ну когда я перестану так остро реагировать", - злилась Лиля на себя, когда, соскочив с подножки, проследила, в какую сторону направилась эта "красная шапочка". По улице, не во двор. Конечно, она идет в официальную, крупную, которую Максим называет "соседями". Но такое чувство, словно все кругом говорят только о зубах и стоматологах.
Пара неудачных селфи, ныряние в темноту двора, сигарета. Она идет очень медленно. Субару не видно. Зато издали замечает знакомый силуэт. Почему он стоит посреди двора без машины?
- Мы на пять договаривались или на шесть?
- На пять, - признает она. Будто он сам никогда не опаздывал на час.
- Пойдем уже...
Любовного пыла в его глазах она не замечает. Но ей спокойно. Просто, будто расстались час назад. Им даже здороваться не обязательно.
(Когда она к маме приезжает, разве они говорят друг другу "здравствуй"? Все что угодно говорят, с места в карьер... когда она бежит встречать подругу к поезду, ищет ее, зовет, находит, - они тоже не говорят даже "привет". Совсем другие слова.)
- Ты помнишь симптомы аневризмы аорты?
- Так, навскидку, нет. Если скажешь, подумаю, может и соображу.
Она думает, что его опять кто-то нагрузил проблемами.
Нет, это он за себя беспокоится. Раньше она думала, что он смеётся, не переживает всерьёз, потому что всегда говорит обо всем с юмором. Теперь понимает, что он на самом деле очень переживает и боится.
- Ну, там можно прослушать или прощупать? Болит в области сердца, каким-то треугольником, в трёх точках. Вот здесь больше.
Они уже зашли в помещение, он показывает, где болит, а она пытается раздеться и убрать пальто в шкаф, но слушает его.
- Постоянно болит? При движениях? Почему решил, что именно это? Я не помню. Аневризма брюшной пальпируется, да, а здесь то как? Только УЗИ сердца, думаю. Ну, выслушать, наверное, можно, но я не помню, что там будет.
- Вас учили все-таки. Так кажется, что все забыто, а когда начнёшь вспоминать, может и сообразишь. Мы-то не проходили терапию совсем. Шумы какие-то будут, наверное?
- Да. Но реально только узи покажет. С чего такие мысли вообще?
- Ну, давление, лишний вес, малоподвижный образ жизни...
- Да какой лишний вес! Ты вообще худой уже. Живот только, но и то небольшой.
Не хочет она, чтобы он худел. Излишне. И так напрягает, что за последнее время, кажется, две трети него остались. Может, и неплохо, но страшно же... Все ей страшно. Жизнь такая пошла...
- Выматывает меня эта боль несколько дней. Несильная, но выматывающая.
Темно-янтарные глаза смотрят на нее непривычно, ужасающе серьёзно. Она прилипает к ним. Что бы ни было... все равно они самые лучшие и самые любимые. Наверное, сегодня не до эротики, если у него так болит в самом деле. Она не психует, не бьётся в мысленной истерике, не разочаровывается, не раздражается (хоть, в общем-то, он действительно "ноет" ей часто). Она просто взаимодействует. Впитывает, дает, слушает.
- Сегодня по-быстрому надо. Мне потом еще ехать по делам.
А вот это уже раздражает.
- Совсем по-быстрому? - говорит она скучным, скисшим голосом. - Даже чаю не попить?
- Что ты, я уже поставил. Так вот, вчера Ленка приходила...
("Ленка. До сих пор она называлась Еленой Юрьевной. И говорилось о ней с уважением и ностальгией по замечательной совместной работе. Сейчас прозвучало иначе. Словно муху надоевшую рукой смахнул.")
- Надолго приехала? Здесь останется или обратно?
- Да фиг ее поймёшь, мутная какая-то история. Муж у нее пил, потерял вид на жительство. А у нее есть. Теперь она ищет ему здесь квартиру, потому что...
Далее следует запутанная и не интересная история, в которую Лиля и вникать не стала бы, но ей все-таки хочется знать, скоро ли эта Ленка уберется. Ленка ее возраста. И должна неплохо выглядеть. И наверняка в прошлом что-то было. Радует во всей ситуации лишь интонация, с которой он сейчас про нее говорит. И то, что дела, которые сегодня неожиданно свалились на него, связаны не с Ленкой, а с бабушкой, и опять какими-то не то ремонтными, не то кладбищенскими делами.
- Я не знал. А тут вдруг приспичило и бабушку везти, и с ребятами встретиться, хоть разорвись.
Она рассказала про рентген, на котором и вправду ничего не было видно, но Таня предположила, что если и есть пульпит, то в четвёрке.
- Но она же не болит! Зачем ее трогать? - возмутилась Лиля.
- А так, полечить то, что не болит, - засмеялся Максим. - Ты не принесла снимок?
- Нет. Он у них в компьютере. Меня тоже жаба задушила, четыреста рублей.
Максим присвистнул.
- В смысле, за распечатку. Так-то бесплатно. Ну я и не стала брать.
- Я понял. Я думал, ты с экрана сфотографировала.
- Ой нет. Вот я глупая! Не пришло в голову.
- Там, видишь, проекции разные. Сними с одной стороны, кажется, большая пломба в четвёрке, с другой она может выглядеть маленькой. Но больше ничего, да?
- Да. Просто сказала, что по виду пломбы четвёрка скорее может болеть.
- Так, ну я уже переоделся, готов.
С разговорами она так и не дошла до чая, который он ей налил. Почему-то в самом деле думала, что сейчас они проведут электроодонтодиагностику, может быть, полечат что-то, и все.
Свет погас слишком внезапно, а он уже обнимал ее. Переоделся он, как выяснилось, в костюм под названием "трусы".
- Я сегодня в пять проснулся, потом еще лег доспать... с парнем договорились на восемь.
- Когда же тогда досыпать? - удивилась она.
- Все равно надо...
Руки ее привычно гладили спину, голову, уши. "Подстригся ведь", - заметили руки. Глаза заметить не успели. Помнит, слушает ее. Правда, в мелочах только.
- А у тебя руки холодные, - говорит он.
- Какие есть...
- Хотя у меня тоже. Так, живот втянуть... получилось? - смеется.
- Получилось. Еще как!
Свитер легко скользит вверх, бюстье тоже снимается. Кажется, он что-то бурчит про "какой лифчик", хоть и его не видно в темноте. Ну, на ощупь. Кидает одежду сверху на сумочку с телефоном, и радуется:
- Ой, как хорошо, теперь совсем тишина!
Не совсем. Достаточно слышно ее "ля муры". Было слишком громко, да. Но она не знала, что он уже сейчас начнет, а то бы убавила. Почему он хочет тишину? Ей не обидно, но его образ ассоциируется с их песнями. А если ему не нравятся, то как ассоциировать? Хотя песни-то нравятся, просто во время их общения не хочет музыкального фона. Или не всегда. Впрочем, тут компромисс - иногда она выключает все, иногда он слушает.
- Опять подмышки вспотели. Но я смазался дезиком. - Это тоже из серии компромиссов. Раньше он признавал только мытье и спирт. Дезик - ради нее. Но, слава богу, почти без запаха. Не выносит она сильный парфюм, как и он, впрочем. Просто доказывала ему когда-то, что данный предмет все таки удобен, хоть раньше ему и не требовалось. Обходился дедушкиными средствами, и всегда от него приятно пахнет чем-то живым и свежим. А она вот, оказывается все равно перебарщивает с любимым молочком для тела. Он удивляется, что это не духи.
- Нет. Ты сказал, что не любишь, и я не пользуюсь духами больше, когда к тебе иду. Это крем. Ну, для тела.
- Крем? Надо же.
Она опять расстраивается - и одновременно нет. Потому что опять, как и с музыкой, оказывается, что нежный аромат крема воспринимается им слишком сильно. Что она зря делает некоторые вещи. Не потому, что пугается не понравиться ему. Просто, она думала иначе, и это неприятно. Насчет "понравиться" ощущения в точности до наоборот. Он говорит, просто констатируя факт, так же, как и она про него. Почему-то от этих несовпадений и высказываний друг другу... не недовольства даже, а... пожеланий, что ли. Нет, и не пожеланий. Просто фактов. От них ощущается большее единство, чем от комплиментов. Как-то понятно вдруг становится, что "вопреки", "несмотря ни на что". Что все эти внешние вещи и различия есть, но в целом они не играют никакой роли...
- Сегодня надо быстро.
- По ускоренному методу Илоны Давыдовой? - смеется она, в душе расстраиваясь.
- Кто такая Илона Давыдова? - тем самым шепотом уже, который она так любит.
- Курсы английского, когда-то были в моде. Реклама постоянно отовсюду звучала. "Ускоренный метод Илоны Давыдовой"..
- Я не помню никакой Илоны Давыдовой... - сейчас его фраза звучит не так, как бывало, когда он хотел отмахнуться "Не знаю я ничего". Лиле услышалось в интонации нечто другое "никого не знаю кроме нас с тобой..."
- Душой хочу, внутри уже возбудился, а внешне не проявляется, - грустно-насмешливо говорит он. Хотя внешне, вообще-то проявляется, но ему виднее, наверное, недостаточно.
- Ну что же делать? И я тоже, внутри хочу, а внешне нет. Эта гормональная перестройка..., - горестно озвучивает она больную тему.
- У тебя сейчас гормональная перестройка?
Думает, что она имеет в виду месячные.
- Ну да. Этот год.
- А как проявляется?
- Не было ничего долго, потом пришли один раз весной, один - летом. А сейчас так и не приходят.
- Придут, - одно слово, но с таким теплом, сочувствием и нежностью, так прижимая и гладя ее, что умереть можно. Неправда, конечно, и от его слов не придут, конечно...
"Пожалуйста, организм, отреагируй. Это же он. Он. Почему грудь не чувствует поцелуи?" Только губы все еще жадно вцепляются, только поцелуи приносят какое-то вечное счастье. Наверное, потому что это больше душа, чем тело.
- Говори, если сильно хватаю, если больно.
Она не отвечает. Конечно, скажет, если да. Всегда на грани. Она помнит мамин рассказ про четырёхлетнего дальнего племянника, который ужасно любил котёнка, и так его сжимал в руках, что котёнок задохнулся. Здесь что-то похожее, но Максим все-таки соображает, хоть и знает за собой это свойство, видно.
Тело реагирует, но гораздо медленнее, чем прежде. Но реагирует, взвивается благодарным воплем, пока еще коротким. Он выходит, вернее, выскальзывает, потому что так вот получается, и продолжает ласкать ее руками, не отпуская от себя ни на миллиметр.
- Да, да... давай... давай...
Его шёпот (единственный из всех в жизни) не кажется ей смешным, он заводит и помогает. Он не наблюдатель, он участник, он заводится и стонет с ней вместе. Теперь лучше, освобожденнее, дольше... ближе к звёздам. Она убирает его руку:
- Не надо пока. Сейчас полная рефрактерность.
- А что это? - насколько молодым и страстным становится его голос, с ума сойти.
- Как что? - ласково, нежно. - Не изучал что ли? Пейсмекерные клетки миокарда возбуждается,передают импульс, и сердечная мышца возбуждается, сокращается, а затем расслабляется, и в этот момент абсолютно не чувствительна. Рефрактерность. За счет этого отдыха сердце и работает.
- Надо же... не знал. Уже прошло?
Он входит снова, она извращается - обхватывает его ногами очень плотно, задрав их вверх, просто чтобы его порадовать разнообразием. Она привычно гладит его спину, и руки ее скользят к ягодицам. Для нее это табу, не может она, не выносит мужские (и женские, наверное?) задницы в принципе (ну вот извращенная пуританка, избирательная брезгливость, личная заморочка!) Но ей хочется попробовать пересилить себя, и это получается, более того, ей приятно! Конечно, он даже не замечает, в этом настолько ничего нет, просто она прикоснулась ниже, чем обычно, прижала его к себе, но для нее это нечто новое. Всего... любит. Неожиданно она снова возбуждается...
- Все хорошо? Ты успела? Что такое?
Она смотрит на него тревожными глазами.
- Ты...
Одно слово, он понимает.
- Я, - машет рукой. - Фиг с ним. Для тебя, главное... Странно, я тебя сегодня то чувствую, то не чувствую.
- Потому что я сама, действительно, то чувствую, то не чувствую...
Все-таки получается, пусть и не совсем так, как хотелось, конечно, с многократными перерывами. Пару минут они лежат, обнявшись, и раздается безжалостная трель телефона. Он вскакивает.
- Але, але! Да, подъезжайте, скоро буду, минут через тридцать. Да, на Луначарского.
- Ну, вот... - бурчит она, медленно поднимаясь тоже. Голова кружится. Всегда теперь кружится, как в анекдоте про то, что "теперь все те же звуки в постели я издаю, просто поднимаясь с кровати"... Она ведь даже воды не попила, сушит во рту.
- Что такое?
- Да все нормально. Только вот отдохнуть бы, полежать. А надо вскакивать.
- Хочешь, оставайся здесь, - серьёзно говорит он. - Спи. Мне до десяти надо по делам съездить, а потом приеду опять.
- А сколько времени?
- Восемь почти.
- Я есть захочу.
- Я бутерброды принёс.
- Нет. Был бы здесь интернет хотя бы.
- Вай фай? Чего нет, того нет.
Она представила, как два часа лежит здесь, стараясь заснуть, без таблеток от мигрени (а висок опять болит, то ли зуб ноет и отдаёт в висок, то ли наоборот), и эти два часа без него здесь покажутся вечностью. А главное, дома она сказала про дыхательную гимнастику, которая вряд ли может идти до двенадцати ночи. Бутерброды и музыка не спасут, без книг, интернета и таблеток, и нормального ужина ей станет грустно. Но он предлагает по правде. Значит, вернулся бы к ней. Значит, правда, срочные дела, а хочет к ней. ПОЧЕМУ ее даже осознание этого не утешает теперь? Словно поселилась в ней какая-то вселенская тоска, пустота. Без него она совсем ничего не может и не хочет. Но и с ним ей грустно.
- А ты заметила, что сейчас у ВСЕХ людей исчезла радость? - говорит он. Хотя бы тон не тоскливый, а такой, как прежде - тон любопытного исследователя. - Вот все, с кем говорю, потеряли вкус и радость жизни. Что с намисделали... Ну, кроме бабки, конечно, - смеётся. - Ей сожрать все в доме, и телевизор смотреть, не понимая, что там показывают- и все отлично.
- Да...
Она рассказывает свое наболевшее. Про тайники припрятанных для себя и дочки маленьких вкусностей.
- Ведь он огромную сковороду съест чего-то - картошки, макарон, гречки там, с мясом; суп, еще всякого.. я не успеваю покупать и готовить. И опять "ой, я голодный".
- Это от скуки, - кивает Максим, - когда не работает. - И таблетки эти жор вызывают. У бабки тоже ведь...
- Ты представь, - заводится она, - я купила два молока, со скидкой потому что. Притащила кучу всего, и картошку, и прочее. - При уточнении о скидке он понимающе кивает. - Радуюсь, что надолго хватит. И снится мне сон, что я встаю, а бутылка молока вся пустая. А он так радостно сообщает, что ему захотелось и он всю выпил. И я во сне сажусь и просто рыдаю. Понимаешь, рыдаю во сне. Потом проснулась- нет, стоит молоко в холодильнике. Но психике хана...
Он что-то рассказывает, готовя прибор одонтодиагностики, она слушает, и не может отойти. Чтобы не терять время, хватает зубное зеркало, и красит смазанную бровь прямо перед ним. Мда. Вопрос - для кого тогда?
- Садись.
- Да мне хоть чаю глотнуть надо.
- Ну, давай. Вот бутерброды.
- А конфеты для дочки?
- Нету.
- Она ж меня шмонает теперь, когда прихожу. - Усмехается.
Достаёт намазанные булочки, непонимающе смотрит на отдельно завёрнутое нечто в плотном пакете. - Что это?
- Красная рыба.
- Тогда не буду сейчас. Хлеба откушу только. Рыба в зубах застрянет.
- Ну с собой возьми.
С собой возьмёт. Это ей компенсация за баночку икры. Хотя маленькая такая, конечно. И фантик не сохранить, как от конфет. Зато специально для нее ведь делал, хлебушек еще и зеленью укропа посыпал. Сердце распирает. Хотя, если честно, на ужин в ресторане не тянет. Но...
Садится в кресло, сжимает электрод. Прилипает глазами к его тёплым, гладким, карим. Рассматривает.
- Кричи "ой". Есть?
- Угу. - мотает головой, что чуть-чуть.
- Угу... Уу. Здесь сильнее.
- Ну кариес показывает. Пломбу сменить, и посмотрим. С уколом придется, пришеечный. Анестетик купить надо. Сейчас и нет даже.
- Пошли. Опаздываю совсем. А полегчало ведь. После тебя. Не болит. В груди.
- Потому что ты энергию тянешь. Раньше ты давал, теперь тянешь. Не хорошо и не плохо, но это так. Я зато... Я ведь в тот раз приходила простуженная насквозь. А ты даже не заразился.
- Правда? Вот какой организм, оказывается.
- Не в иммунитете дело, в энергетике... к сожалению для меня. Ну что ж делать.
Она бережно засовывает в сумочку бутерброды. Рыба так упакована, что не испачкает ничего. Дохлебыает чай. Ее чашка. Даже если кто-то и смела сюда приходить. Это ее чашка...
Одеваются, гасят свет.
- Все-таки почему так вот стало... с возбуждением. Может, не сразу, но очередные стрессы дали знать.
- Да. И я раньше... только ты прикоснешься - плыла... а теперь вот все не так. Ну что делать. Как-то получается, что-то радует, и надо радоваться этому? Надо жить.
- Да.
(Хотя очень обидно. Ей то кажется, жизнь только началась. Когда появился он).
Он открывает дверь.
- А я думала, заперто...
Она бы не выпендривалась, правда думала, что он еще не открыл замок.
Она смотрит на его руку в кармане, протягивает свою, и тянет ладошку.
- Ты хочешь за ручку? - улыбается он насмешливо, но за ручку берет.
- Да... Ой, так нам во двор? Тогда не надо, здесь неудобно. - Отнимает руку. - Я думала, машина далеко.
Она же встретила его во дворе, а машины не было.
- Точно! Дурак, забыл.
Он поворачивает в противоположную сторону по диагонали, через дворы теперь все равно. В полную темноту. Подставляет ей руку привычно, как раньше. Так держаться получается крепче.
- Подожди, совсем же не видно, хоть и с рукой...
Она хочет идти совсем медленно.
- Я сам не вижу, на ощупь иду. Вскоре они выходят к освещённой фонарями тропинке, но никто не убирает рук до самой машины. Черный бумер. Не субару. Жаль, но что же делать.
- Иней на машине, видишь? Минус на улице.
- Вижу. Но мне сейчас гораздо теплее, чем вчера.
("Еще бы".)
- Нет, вчера плюс был.
- Я верю. Но вчера я ужасно мёрзла, а сейчас мне нормально. По ощущениям.
Он спешит, пристегивается на ходу. Ругается на мастеров:
- Вот что они сделали? Ползали туда. - Нажимает какие-то кнопки, проводит рукой по приборной доске. - Не отпотевает стекло...
Снова кто-то звонит, они договариваются о месте встречи.
- Я же не с той стороны буду ехать! Не так объяснил им. Ну, ладно, что теперь... Я уже должен быть там двадцать минут назад.
Да, и не то сказал, и забыл, где припарковал машину. Сейчас она видит и понимает, что проблемы с памятью в самом деле не только у нее одной.
Они еще говорят о каких-то пустяках, но сейчас он уже, кажется, забывает о ней, погруженный в свои заботы. Переключился. В принципе, правильно. Хоть и обидно.
- Это ведь Венера, над Тетрисом висит? - буднично спрашивает она, когда стоят на светофоре. Тетрис - торговый центр, похожий по форме на игру, давшую ему свое название.
- Кажется, эта, - рассеянно.
Она не играет. Ей все еще интересно, но эта Венера настолько "засмотрена" ей за два года, что не вызывает почти никаких эмоций. Просто хочется знать, и все.
- Слишком она какая-то большая и постоянная, словно искусственное что-то. Хотя этого не может быть...