В горах Алтая. Снимок чёрно-белый. Фото и компьютерная обработка автора.
УСТАВ БРИГАДЫ «Прыжок в тайгу».
Бригада является самоопределяющимся в рамках экспедиции штатом с принудительной республикой в обязанностях и добровольной диктатурой в правах. По обязанностям бригада делится на суточного дежурного и разбойников. По правам бригада делится на начальника экспедиции, его заместителя по хозяйственной части и рядовых членов.
В основу управления бригадой положен принцип единоначалия. Решения и распоряжения начальника при любых обстоятельствах по любому вопросу являются законом для всех членов бригады. Они могут быть обсуждены на общем собрании бригады только после их выполнения. Ответственность за них целиком и полностью лежит на начальнике. Основные полномочия начальника экспедиции:
1. режим каждого дня;
2. время и место привала;
3. хозяйственные вопросы;
4. распределение временных и постоянных обязанностей;
5. распределение снаряжения и продовольственных запасов;
6. финансы экспедиции;
7. порядок караула;
8. разведка;
9. журнал экспедиции.
На общее собрание бригада собирается по требованию простого большинства не чаще чем раз в четверо суток. Собрание правомочно рассматривать любые вопросы и принимать решения, не противоречащие настоящему уставу. Такие решения принимаются простым большинством голосов в устной форме и подлежат исполнению в оговоренном порядке.
Заместитель начальника по хозяйственной части (замхоз) ведёт учёт и контроль снаряжения и продовольствия, имеет подробное расписание клади, в хозяйственных вопросах выполняет функции начальника при отсутствии или по поручению последнего. Подотчётен начальнику.
Суточный дежурный утверждается начальником в порядке общей очереди. В его полномочия входит:
1. организация бивака;
2. приготовление пищи;
3. обеспечение членов бригады всем полагающимся им по штату в текущие сутки;
4. порядок в лагере.
При временном отсутствии начальника его полномочия выполняет дежурный, не имеющий, однако, права отменять или изменять прежние распоряжения начальника. В хозяйственных вопросах дежурный подчиняется замхозу.
Разбойники выполняют поручения начальника, замхоза, дежурного. При отсутствии поручений считаются свободными в рамках походной свободы. В их полномочия входит:
1. добыча продовольствия, в том числе дичи и рыбы;
2. свежевание (ощипывание) дичи;
3. обеспечение безопасности и защита лагеря и всей бригады;
4. разбивка лагеря, сборка и разборка снаряжения, заготовка дров.
Настоящий устав вступает в силу за сутки до отъезда из дома и теряет силу по объявлению начальника экспедиции, но не позднее, чем через сутки после возвращения. Устав может быть частично пересмотрен общим собранием бригады через 15 суток после вступления его в силу.
Состав бригады принял устав единогласно и подчиняется ему: (подписи).
Начальником экспедиции и его заместителем по хозяйственной части избраны соответственно Альфред Авотин и Татьяна Брезкун.
КОДЕКС ЗАПОВЕДЕЙ УЧАСТНИКА ЭКСПЕДИЦИИ
ДРУЖБА. Нас четверо, и ты – часть, а не целое. Уважь всех четверых вместе, но не себя отдельно, ибо радости и лишения общие. И коли бес дёрнет тебя сказать или сделать что-нибудь злое, укуси свой язык. Будь душой со всеми, не замыкайся, оставь дома обидчивость и гонор, и всегда тебе будет радостно. Святым законом для себя считай прежде всего заботу о благополучии товарища как в радости, так и в беде.
ДИСЦИПЛИНА. Ты принадлежишь не только себе, но и всем остальным. Поэтому всё, что сделал ты, касается всех. Учетвери же ответственность за слова и поступки, и пусть в тебя вживётся правило не поступать, как хочет твоя правая (или левая) нога. О своих намерениях всегда ставь в известность начальника экспедиции – человека, которому тобой отданы бразды управления. Слушайся его, как самого себя: он менее всех Я, менее всех отдельное целое, более всех часть общего целого. Он отвечает за всех, но ты перед ним отвечаешь за себя.
ОСТОРОЖНОСТЬ. Помни! Что каждый миг над экспедицией висит опасность неудачи, провала, вынужденного возвращения из-за одного твоего неосторожного шага, жеста, поступка. Для невнимательного путника тайга расставила жестокие сети из коварных капканов, скользких камней, ядовитых змей, свирепых медведей, бесшумных рысей, глубоких топей, всепожирающего огня. Горожанин не имеет прочных навыков обращения с ружьём, ножом, пилой, топором, поэтому избавь себя и окружающих от всяческой лихости и шуточек с опасными предметами. И пусть осторожность и предусмотрительность ни на миг не покидают тебя, что бы ты ни делал, где бы ни находился.
ЛИТЕРАТУРНАЯ ХРОНИКА ЭКСПЕДИЦИИ
Наконец-то позади все хлопоты, сборы, закупки и разговоры. Мы вчетвером – Таня, Галя, Лёва и я – стоим в купе 50-го поезда, звучит мягкий баритон электровоза, и Москва плавно начинает уходить из-под ног. 7 августа 1958 года. Половина двенадцатого ночи. Сколько вечеров, как тёмных и холодных – зимних, так и светлых и тёплых – летних, сколько фантазии, мечты и здравого смысла брошено в пасть истории ради эпопеи, начавшейся с этой минуты! И уже можно отметить первые просчёты: забыты оснащённые удочки со всех удилищ; забыты лёгкие тапочки; забыт припасённый шпиг; забыт один компас; нет запасных лампочек для фонарей. Но в остальном и в основном экспедиция подготовлена прилично, и потому поезд столь уверенно прёт на восток.
Однако следует познакомить читателя с предысторией и героями этой авантюры. Я и обе девчушки – студенты Московского института инженеров железнодорожного транспорта, в просторечии – МИИТа. В этом году закончили третий курс. Ещё зимой мы с Таней увлеклись идеей дальних походов, хотя до сих пор имели только небольшой опыт коротких вылазок в Подмосковье. Но романтика палаток, костров и дикой природы захватила нас настолько, что долгие зимние вечера, устав от занятий, мы просиживали в библиотеке Московского клуба туристов за изучением многочисленных отчётов и выбором предпочтительного района для летнего путешествия.
Надо сказать, организованные маршруты нас как-то не привлекали, мы хотели быть вольными первопроходцами. Глаза у нас разбегались, потому что страна наша велика и прекрасна. Наконец, остановились на Алтае. Там разнообразная природа – леса, горы, реки и озёра, малонаселённая местность, к тому же, видимо, алтайские отчёты оказались на тот момент наиболее интересными. В качестве целевого ориентира определили себе Каракольские озёра. Я вступил в общество охотников, завладел старинным отцовским ружьём – курковым двуствольным «Кеттнером» шестнадцатого калибра, прикупил к нему мелкокалиберку ТОЗ-8 и теперь чувствовал себя во всеоружии перед лицом любых приключений.
Летом мы проходили производственную практику на Рижском машиностроительном заводе, а в Риге у меня – и родной дом, и дача на взморье в Ли;елупе. Там мы без свойственного студентам легкомыслия и занимались практической подготовкой к путешествию. Понимая, что в этом деле мы – новички, или, выражаясь языком героев Джека Лондона, «чечако», мы проработали «Справочник путешественника и краеведа» Обручева, даже учились вязать простые и сложные, морские и альпинистские узлы.
Подходящих ружейных патронов в продаже не было, и нам пришлось освоить технику их снаряжения. Ощущалась нехватка холодного оружия, и отец, работавший директором Музея революции, позаимствовал там на время пару кинжалов. Забегая вперёд, признаюсь, что эти кинжалы на обратном пути были реквизированы у нас одним бдительным милиционером, поскольку не были вписаны в мой охотничий билет. Но в музей они всё-таки вернулись.
Галя заразилась нашим азартом и вовлекла в авантюру заводского инженера Лёву, с которым познакомилась во время практики. Так образовалась боевая компания, вполне пригодная, как нам казалось, для предстоящих подвигов.
Снарядились мы серьёзно. Составили детальный список с учётом известной пословицы: «Гласит народная молва – игла в походе тяжела, а не возьмёшь иглу в поход – не обойдёшься без хлопот». Что там игла, мы взяли даже кипу увесистых пакетов с химикатами для разжигания разноцветных костров, не говоря уже о предметах первой и второй необходимости. Рюкзаки получились – будь здоров. Таня, как надела попробовать, так и села на землю под смех домочадцев.
Однако вернёмся в вагон. Пока мы спали, поезд укатил за Волгу, а там недалеко и Предуралье. Свердловск – первый большой город на нашем пути, если Киров считать за маленький. В Свердловске мы походили по привокзальной площади, слопали по сто пятьдесят граммов развесного мороженого, похожего на утрамбованную манную кашу, купили вечернюю газету и поехали дальше.
Ожидаемых Уральских гор нам не показали: немножко похолмистее местность да сплошные ёлки. Зато уж ёлки здесь – просто сказка, одна другой красивее, пышные и острые, как кипарисы, симметричные и до того многочисленные, что начинаешь подозревать, что это – самое распространённое дерево в нашей стране. С другой стороны, возможно, это были вовсе и не ёлки, а пихты (из вагона не разберёшь), а самое распространённое дерево у нас, если судить по карте лесов, – лиственница, которой пока мы и в глаза не видели.
Потом пошла Азия. Тоже ничего себе материк. Западносибирская низменность. Эта равнина оказалась отнюдь не столь удручающе однообразной, как можно было вообразить по учебникам географии, а наоборот, очень даже весёлой и привлекательной. Ёлки-пихты сменились берёзками, на каждом шагу порхают и сидят на столбах ястребы, которых так много, что просто удивляешься, как они обеспечивают себя пищей, ибо никаких съедобных пташек вокруг не видно. Наверное, питаются объедками, выбрасываемыми из вагонов.
Но вот мы подъехали к Омску. Стоянка полчаса. Вышли на вокзал и прогулялись по ближайшим городским кварталам. Заглянули в пару магазинчиков, поглазели на народ, да и потянулись обратно. Выходим на перрон – стоит поезд, да только не наш. Караул! Соображаем, что подъезжали вроде бы не к этой платформе. Пролезаем сквозь чужой поезд – и точно, позади него стоит другой, на этот раз наш. Только было расслабились, как он взял и поехал. Да так уверенно, словно отстоял положенные полчаса, тогда как на самом деле прошло всего восемнадцать минут. Решил смыться под прикрытием своего собрата, чтобы мы остались в Омске. Нет уж, дудки. Мы догнали его и повскакали в вагон на ходу.
Потом опять – дорога, берёзки, луговые цветы, ястреба… На вторые сутки дорога ещё увлекает, на третьи начинает утомлять. А на четвёртые мы выбросились в Новосибирске и перевели все свои часы на четыре часа вперёд. А было пять сорок по Москве, 11 августа. Рюкзаки, ящики, камера хранения, шикарный вокзал, фильм «Штепсель женит Тарапуньку», сон в зале ожидания, непростая компостировка билетов до Бийска, прогулка по городу, жара, большие дома, троллейбусы, красивый театр оперы и балета, прямые улицы в центре, деревня по окраинам, Обь шириной с Лиелупе, опять вокзал – таковы новосибирские впечатления.
Сибирь! Как много в этом звуке... Далеко же мы забрались. Уже пора быть краю света, а ведь на самом деле это – самый центр нашей страны. Ну и странища нам досталась! Какие-то там французы, какие-то немцы пытались её захватить… Чудачьё, да и только. Что с них возьмёшь – европейцы, наших масштабов им просто не понять и не вообразить.
Далее последовал штурм 63-го поезда «Томск – Бийск», общий вагон и деревянные полки, жёсткие, как столовские отбивные котлеты. Намяв на них бока, утром 12-го августа прибыли в Бийск. Он предстал перед нами солнечным просторным городишком с грязными, непросыхающими и в жару улицами, но довольно приятным. Окраины расположены террасами вокруг города, этажом ниже вдоль парка струится красивая Бия с пляжем и пристанью. С болью в сердце расстались мы со своими ящиками, полными запасов провизии и снаряжения, отправив их по почте в Эликманар, следующий контрольный пункт нашего маршрута. Сразу отмечу, что ударения в названиях здесь, в отличие от Латвии и северных широт, – на последний слог.
Вот и всё про Бийск, если не считать того, что я два часа прошлялся по его улицам в тщетных поисках некоторых нужных мелочей вроде компаса, лицензии на отстрел копытных и возможности обмена мелкашки ТОЗ-8 на пятизарядную ТОЗ-17.
Затем мы со своим скарбом загрузились в автобус, и незнакомая, но очень симпатичная девчушка, оставшаяся на остановке, проводила меня долгим, завлекательным, но бесперспективным взглядом. Автобус вывез нас за город, на Чуйский тракт, где мы вылезли и стали ловить попутную машину. Машины были, но никто не брал в кузов, ибо таков новый порядок. Для удобства трудящихся. Ведь им так неудобно трястись в кузовах грузовиков! В кабине же умещались только двое. Наконец, договорились с двумя грузовиками и поехали по двое в их кабинах.
Дорога в целом неплохая, но местами страшно разбитая, и если бы мы сидели в кузове, пришлось бы изрядно попрыгать.
В легендарной красоте Чуйского тракта я разочаровался. Ожидал гораздо большего, вроде дороги на озеро Рица. А оказалось – обычное шоссе, обсаженное берёзками, ведёт по равнине, а вдоль горизонта справа, слева и спереди громоздятся голубые затуманенные невысокие горы. Справа журчит Катунь, обычно невидимая за крутыми заросшими берегами. Изредка попадаются кручи, но кручи тоже так себе. Конечно, мы проехали только малую часть Чуйского тракта, возможно, что все красоты разместились где-то впереди.
Водитель рассказывает нам об «алтайском барометре» – горе Богурган, на которой перед ненастьем «заседает небесная канцелярия», то есть собираются тучи. Но сейчас далёкая вершина Богургана чётко вычерчивается на фоне нежноголубого вечернего неба. Горы приближаются, золотой шар солнца склоняется всё ниже, раскрашивая небеса и окрестности всё более красивыми красками, сначала розового спектра, потом сиреневого, а там и вообще сложно-непонятного, но очень нежного и глубокого. Вершины гор озаряются последними лучами, и темнота быстро заливает долину.
В 21.30, в кромешной тьме, вылезаем в Майме, на развилке дорог в Горно-Алтайск и Эликманар. Лёва предлагает идти вперёд пешком и либо ставить палатку, либо искать сено, либо проситься на ночлег к туземцам, но я властью начальника экспедиции принимаю решение ехать в Горно-Алтайск, ибо тут уже ходят городские автобусы.
Через полчаса мы – в центре города. В гостинице нас приняли весьма радушно, дали на четверых трёхместный номер и взяли по семь рублей с места. Комнатка оказалась чудесной, бельё чистым, и отдохнули мы на славу.
13 августа.
С утра побродили по городу и на попутном газике выехали обратно на развилку дорог ловить машину до Эликманара. Долго не везло, машины привередничали, но, в конце концов, мы поймали грузовик, приспособленный для перевозки людей, то есть с высокими бортами и досками-скамейками, и полетели дальше по тракту. В кузове нам очень понравилось. Шофёр попался лихой, зато и жадный. Если за далёкий путь от Бийска до Горно-Алтайска мы заплатили по червонцу с рыла, то этот всего-то до Усть-Семы взял тридцать рублей, да и то насилу сторговались.
Здесь дорога уже живописнее, пейзаж приобретает горный колорит. Рядом продолжает бежать Катунь, вскипая на порогах и озорничая на торчащих в русле камнях. В Усть-Семе, на следующей развилке, мы ещё часок посидели и оседлали кузов очередной машины, гружёный почтой из Бийска, горой вкусных огурчиков и девушкой-попутчицей. Среди посылок мы обнаружили свои родимые ящики и констатировали, что могли бы ехать с ними от самого Бийска без хлопот, перегрузок, ожиданий и ловли увёртливых машин. Но нам не терпелось, мы поспешили – и сами себя насмешили.
В Эликманаре мы надолго расстались с транспортными средствами и ненадолго – с ящиками, которые пока остались на почте. Тщетно поискав баньку, прошли большой и довольно грязный посёлок и двинулись было вдоль одноимённой речки с целью разбить палатку на её берегу, но тут нас окликнула девушка-алтайка, ехавшая с нами в кузове, и пригласила в гости посмотреть, как живут алтайцы, а заодно и переночевать.
Девушка и её мама были очень радушны, а их крохотный домик, состоявший из сеней и одной комнатёнки, – очень чистеньким и аккуратным, и мы согласились. Запалили во дворе огонь, приготовили общими усилиями ужин, сообща съели его и завалились под московскую радиотрансляцию спать, расположившись на полу, устланном циновками и ковриками. А в Москве ещё и не темнеет!.. Ночью нас веселил чёрный котёнок, устроившийся между нами и во сне забавно разевавший рот.
14 августа.
Утром истопили баньку, помылись, девчата затеяли стирку, а мы с Лёвой отправились на охоту. Вдоволь полазали по окрестным лесистым горам, устали от сумасшедших подъёмов и спусков, отдохнули на цветастой и солнечной верхотуре, полакомились крупной земляникой и костяникой. По дороге в зарослях я подбил рябчика, с которым, усталые и голодные, мы и вернулись к гостеприимной хате. Подарив рябчика хозяйке, к вечеру вышли в путь и в километре выше по речке разбили лагерь. Понаблюдав, как туземцы ловят хариусов, попробовали сами, но у нас ничего не вышло.
15 августа.
Позавтракали, написали домой послания, и Галя ушла в село их отправить. Тут пошёл дождь, сначала мелкий, потом какой следует, и шёл почти весь день, поэтому мы не сдвинулись с места. Лёва, невзирая на дождь, охотился и ловил хариусов, но безрезультатно, если не считать полной промоклости. Вечером мы разговорились на идеологические темы и заснули поздно.
16 августа.
В 16 часов снялись с якоря и двинулись вверх по реке. Точнее, по её берегу. Живописной тропкой, то поднимаясь, то спускаясь, под палящими лучами алтайского солнца прошли километров восемь, делая через каждые полчаса десятиминутные остановки, и стали лагерем недалеко от крестьянского хутора, в березняке. Поблизости возвышался большой стог сена, с помощью которого мы соорудили себе роскошное мягкое ложе под палатку. Я обошёл окрестные склоны в поисках какой-нибудь дичи, но никто не попался.
Девчата сходили на хутор и принесли молоко и картошку. Развели костёр, поужинали и легли спать. Засыпая, я услышал снаружи какие-то звуки. Кто-то ходил, скрипел и чавкал. Потом у погасшего костра звякнула посуда. Я вскочил, расстегнул палатку и уставился в темноту. Никого не было видно, но, судя по звукам, это был какой-то крупный зверь. Через некоторое время я увидел тёмный силуэт. «Медведь!» – радостно прошипел я в палатку. Лёва вскочил и прильнул к приоткрытой двери. За ним поднялись и девчата. Медведь ворочал наши кружки, долизывал молоко и доедал картошку. Потом тёмной массой укатился в кусты.
Мы подождали, пообсуждали, и я решил зарядить ружьё пулей: мало ли что. Но впотьмах пулевой патрон заклинился, и только утром мне удалось извлечь его из ружья. А за то время, пока мы сидели в палатке с мелкокалиберкой и музейными финками, наглый медведь приходил ещё два раза и снова проводил инвентаризацию нашей посуды в трёх шагах от нас. Жаль, наш фотоаппарат был без вспышки, не то мы бы его сфотографировали.
17 августа.
Опять стояла жара, мы с Таней лазали по горам, подбили ястреба и насобирали немного грибов. Галя дежурила, а Лёва бродил где-то возле, стрелял из винтовки и безуспешно ловил рыбу.
А ночью мы решили устроить охоту на медведя. С вечера забрались на стог сена метрах в сорока от палатки, снизу подстраховали себя наклонно воткнутыми острыми колами, разбросали вокруг посуду, объедки и принялись ждать, изготовив ружья и напряжённо всматриваясь в заросли за лужайкой. Ночь была тёмная и холодная, медведь что-то не торопился, и мы начали уставать. От пристального глядения белевшая в отдалении палатка стала совершать какие-то ритуальные танцы. За ней последовали молодые берёзки, которые, покачавшись на месте, по одной выбегали из рощи на опушку и плясали там игривое соло. Интересно, что это видели мы все, дивясь и поддакивая друг другу. Коллективные галлюцинации? Или мираж? Вопрос остался открытым.
Что касается медведя, то он так и не появился. Девчата продрогли, и в половине четвёртого мы пошли досыпать в палатку, сильно обидевшись на виновника ночных бдений за некорректное поведение. Но не исключено, что мы переоценили его наивность, и он, подкравшись сзади и учуяв нас на стогу, сам смертельно обиделся на такое коварное гостеприимство и ушёл домой, не поздоровавшись и не простившись.
18 августа.
Проснулись, разумеется, поздно. На дворе стояла жара, парило. Лёва в зарослях у реки подстрелил из ружья аж трёх рябчиков и сломал курок, после чего ушёл на охоту с винтовкой. Со всех сторон бродили тучи, стало погромыхивать, и вскоре пошёл дождь. Палатка уже была окопана, причём лопатка не выдержала первого испытания и сломалась, а крышу, не рассчитывая на её непромокаемость, мы застелили лакотканью.
Поев рябчиков, мы с Таней и Галей забились в палатку и оживлённо проболтали всю непогоду. К вечеру пришёл Лёва, насквозь промокший и без трофеев. Как выразился классик тов. Крылов И.А., «охотник мой, измокши весь, пришёл домой с пустой сумой». Ночью опять кто-то крутился у палатки, только вроде уже не медведь.
19 августа.
С утра стали собираться в путь. Солнце так и жгло, и, позавтракав, мы с Таней пошли купаться, прихватив фотоаппарат. Полазали по камням между белыми бурунами, побрызгались, поснимались и получили хороший заряд бодрости на дорогу. Вода здесь совсем не холодная, почти такая, как обычно на Рижском взморье. Тем не менее, в сильную жару она прекрасно освежает и восстанавливает силы.
В итоге отправились в путь мы только в половине седьмого вечера. Прошли километра два и остановились: разведка установила, что в пределах досягаемости других подходящих для стоянки мест нет.
20 августа.
Вышли пораньше и прошли за день километров десять. Тропа идёт правым берегом, поднимаясь и спускаясь по крутому склону. От высокой травы с обеих сторон пышет жаром, из-под ног с камней взвиваются тучи бабочек, неумолчно и на разные голоса звенят кузнечики, а по лицу ползут капли пота. Через каждые двадцать минут – остановка. Вылезаешь из взмокшего рюкзака, опускаешь на землю ружьё, фотоаппарат, этюдник, падаешь навзничь, ноги на рюкзак, и так лежишь десять минут. Потом – подъём, и всё сначала. Посреди дня вышли на большой луг, что-то вроде прерии. По сторонам – горы, справа в кустах – Эликманар, посредине – палящее солнце, душная высокая трава, треск и звон кузнечиков, двухпудовый гнёт рюкзака. Ни тенёчка. Даже отдыхать приходится на солнцепёке.
Но вот за поворотом горы показалась избушка. Необитаемая и пустая. Приют для путников. Внутри все поверхности исписаны именами, датами и всплесками эмоций. Очень многие клянут скверную погоду. Больше всего нам понравился автограф «Жив здоров тащю мешок» (орфография автора надписи). Простенько и со вкусом. Нам пришлось тоже отметиться на потолке, не ломать же традицию. Потом сварили обед в сенях и решили переждать жару, устроить сиесту по случаю невообразимого пекла.
Тут подъехали верхом двое местных алтайцев – мужчина и женщина. Мы угостили их обедом, а они облегчили нам проблему передвижения. К этому времени продукты наши были почти на исходе, и Лёва с Галей двинулись обратно в Эликманар, где, как помнит читатель, остались наши ящики с резервом питания и снаряжения. Мы же с Таней зашагали берегом реки в сторону Усть-Каракола вслед за лошадьми, нагруженными нашим скарбом. Посреди дороги пошёл-таки дождь, и мы вымокли до нитки.
Усть-Каракол – это не населённый пункт, а просто место, где в Эликманар впадает его приток Каракол – такая же горная речка. Здесь мы и распрощались с алтайцами, которые от денег отказались и за наше спасибо пожелали нам удачи. Место тут относительно просторное – этакая луговина с двумя берёзками, окружённая горами. Дождь временно прекратился, дав нам возможность заняться устройством лагеря, но мы спешили, так как небеса зловеще погромыхивали.
Охотничий топорик – незаменимая вещь! – в несколько секунд срубал пышные сосенки и обрубал с них мягкую мокрую хвою для подстилки. Я звенел топором, Таня мастерила ложе для палатки, а вокруг творилось что-то странное и угрожающее. Каждую минуту среди всеобщего мрака ослепительные вспышки дневным светом освещали лужайку. Разноцветные тучи – с запада розовые, с востока синие – ползли и над головой, и прямо на нас, клубясь по лесистым склонам. Оказывается, мы незаметно забрались уже на высоту облаков. Горы в тёмно-молочном тумане слились с небом. Розовые краски быстро переходили в грязно-пурпурные и вообще закрывались серым занавесом. На три стороны ничего не было видно, кроме сплошной пелены, при вспышках молний озарявшейся лимонно-жёлтым светом. Эхо грома долго и грозно перекатывалось в горах.
Наконец, мы укрыли вещи и забились в палатку. Хлебнув для профилактики по глотку спирта из фляги, стали ожидать ливня, бури или ещё чего похуже. Тем временем спокойный шум сливающихся рядом речек всё усиливался и скоро превратился в грохот. Мы уже воображали, как наша палатка, стоящая на невысокой луговине в треугольнике междуречья, будет сметена вздувшимися от ливня потоками, но усталость взяла своё, и безмятежный сон сделал нас равнодушными к любым угрозам стихий, тем более что кузнечики снаружи продолжали стрекотать как ни в чём не бывало.
21 августа.
Высота уже даёт себя чувствовать. Ночью стоит такой холод, что приходится закупоривать вентиляционную отдушину в палатке. А днём тридцатиградусная жара загоняет время от времени в освежающие воды Эликманара. С утра температура этих вод составляет 7-8 градусов, а к середине дня поднимается аж до 15-16.
Сегодня мы с Таней заперли палатку на все двадцать две застёжки и пошли в деревню Каракол. Дорога идёт вдоль крутого южного и потому безлесного склона горы, извиваясь каменистой тропой в зарослях душной высокой травы, тяжело взбегая наверх и круто, каменными ступенями обрываясь вниз, продираясь между прибрежными кустарниками и вновь возвращаясь на жаркий склон, на все лады голосящий трелями кузнечиков.
Через полтора-два километра вышли к деревне, представляющей собой грязную после дождя улицу с дюжиной избушек. В одной из них нам удалось купить каравай самодельного хлеба, банку мёда и крынку молока, и мы устроились в тени старой берёзы, предвкушая великое удовольствие. Мёд и хлеб были и взаправду великолепны, а вот молоко подпортило ожидаемое удовольствие каким-то солоновато-специфичным вкусом. Вернув тару хозяйке, мы поинтересовались его свежестью. «Да только утром кобылку подоила», – отвечала она. Всё стало ясно, и мы долго потом смеялись, в какой просак угодили.
Оставив деревню, двинулись назад вдоль неумолчно журчащего Каракола. Здесь он поуже Эликманара, зато более бурный и живописный. И водичка в нём ощутимо прохладнее. Вниз идти – не наверх: порой приходится и притормаживать. Вскоре, бодрые и весёлые, вышли к своей запертой палатке и в ожидании возвращения остальных разбойников стали метать топоры и ножи в ни в чём не повинное дерево. Надо сказать, занятие это довольно увлекательное, особенно когда начинает неплохо получаться.
Тем не менее, наши разбойники не явились, и мы в одиночестве жгли костёр, ужинали и дышали превосходным горным воздухом.
22 августа.
Утром пришли-таки Лёва с Галей, принесли продукты и бутылку смородинового вина, поскольку сегодня у меня день рождения, а послезавтра ещё и у Тани. Позавтракав, мы с Лёвой полезли в горы, где подстрелили трёх кедровок, которых ощипать и съесть так и не собрались, ибо выглядели они недостаточно аппетитно. Галя дежурила, Таня побродила по окрестной тайге, а к вечерней дойке (дай Бог, коров) отправилась в Каракол за молоком, медовым квасом и картошкой. Вернулась уже впотьмах, расплескав по дороге по пол-литра молока и кваса, но продемонстрировав на освещённых луной таёжных тропах настоящую разбойничью храбрость.
Потом праздновали сразу два дня рождения, жгли цветные костры с помощью химикатов, которые самоотверженно притащили сюда на своих спинах, пили смородиновое вино, пели песни, трепались на идеологические темы и глазели на звёздное небо. Спать, разумеется, пошли поздно.
23 августа.
Спали, изнывали от жары, читали вслух книжку Франко Проспери «На лунных островах», в общем, для Лёвы с Галей устроили передышку после далёкого марш-броска. Однако Лёва, в отличие от Гали, передышку не одобрил и собрался было в одиночку двигаться дальше, но пошёл дождь, и он остался до завтра.
24 августа.
С утра Лёва попытался мобилизовать остальную компанию на подвиги в плане скорейшего движения вперёд и вверх, но маршрутные гонки компанию не устраивали. Нас более прельщало единение с природой, а не борьба с ней, и мы видели цель в самом ощущении вольной жизни среди таёжных рек и гор, а не в том, чтобы куда-то дойти и там зафиксироваться. Разозлившись и в сердцах обрушив на нас палатку, Лёва ушёл в Каракол, презрев Кодекс заповедей участника экспедиции. Потом вернулся за винтовкой с патронами и полез один в горы в направлении Каракольских озёр.
Мы же с девчатами не спеша провели смотр снаряжению, свернули лагерь и дошли до деревни, где остановились у деда с бабкой, продававших нам хлеб и мёд. Там тщательно рассортировали поклажу, ибо Лёва оставил на нас всё общественное снаряжение, и вес рюкзаков вышел за пределы наших возможностей. Сложив всё необязательное в мешок, мы оставили его на сохранение деду, а сами относительно налегке двинулись вперёд. Солнце уже склонялось к западу, пора было ставить лагерь. Найдя подходящую полянку, заночевали. Трещали ночные кузнечики, подстраиваясь в унисон, а внизу журчал Каракол, отличавшийся голосом от Эликманара, несмотря на сходство характеров и судеб. На противоположном берегу реки в ярком лунном свете возвышалась величественная скала.
Втроём нам понравилось больше. Лёва своей какой-то нервозностью вечно давил на психику и мешал наслаждаться волшебством окружающей природы, требующей неторопливого и проникновенного восприятия. В спешке невозможно прочувствовать её величия, невозможно ощутить себя частицей вечности. Но Лёвин психоз объяснялся не столько его характером, как неоправдавшимися видами на отношения с Галей, что выяснилось во время их экскурса в Эликманар. Видимо, приглашение в нашу компанию он воспринял как намёк на сближение, и теперь был явно раздосадован. Что ж, смешанные компании редко обходятся без выяснения личных отношений, тут уж никуда не денешься, и к этому надо быть готовым. Конечно, лучше выяснять их, что называется, «на берегу», но не всегда это получается. Ведь подходящие условия для сближения обычно возникают именно в походе.
25 августа.
Позавтракали, свернулись и быстрым маршем двинулись в горы. Погода стояла пасмурная, по близким вершинам волочились седые клочья облаков. Идти было легко. Тропинка продолжала струиться вдоль речки, изредка перебираясь на другой берег то по мосткам, то по бревну, то вброд по камням. Небо хмурилось, хмурилось, да и нахмурилось совсем. Неприветливые, рыхлые, туманного вида тучи совсем низко ползали по склонам. На самом деле, конечно, это мы были высоко, на их территории, и не желали в этом ракурсе их узнавать. А они были тучи как тучи, и с уровня моря, видимо, не представляли собой ничего особенного. Тем не менее, назревал дождь, и часов в шесть вечера мы остановились, найдя укромное место под большой ёлкой. После ужина дождь всё-таки заморосил.
Следующие дни погоды не вернули. С неба текло, лес и горы стояли мокрые и печальные. Мы сидели в палатке, играли в вертолину, рассказывали истории и читали Франко Проспери. Вылезали только размять кости да приготовить на костре что-нибудь горяченькое.
29 августа.
К 12 часам дождик, наконец, прекратился. Мы поели и только собрались снимать лагерь, как явился Лёва с Каракольских озёр. Рыбы, говорит, там нет, дичь иногда попадается, на дороге имеется два шалаша, где он и ночевал. Оттуда его прогнали мыши, бегающие ночью по лицу, какие-то крики в ночи и неприветливый характер природы – гольцы, осыпи, чахлые деревья. Сами озёра тоже не показались ему интересными.
Увидев, что мы почти собрались, Лёва приободрился и зашагал обратно, абы устроить к нашему приходу костёр и настрелять рябчиков. Поскольку с мелкокалиберкой это дело дохлое, я дал ему ружьё. Только он ушёл, снова стал собираться дождик, и мы опять застряли до половины седьмого.
Наконец, вышли и встретили Лёву на полдороге до первого шалаша. Здесь тропа уже шла сплошным лесом с крутыми подъёмами. Через сорок минут вышли к первому шалашу и устроились неподалёку. Речка оказалась в отдалении, а вокруг нас торчали пихты, кедры и берёзы. Ночью девчонки страшно промёрзли, подтвердив аксиому, что на нашей планете, чем ближе к Солнцу, тем холоднее.
30 – 31 августа.
Два дня наш лагерь стоял здесь. Поднимать его выше не было смысла, проще было ходить туда налегке. Мы с Лёвой лазали наверх, ко второму шалашу и дальше. Там тропа вообще принимает характер крутого подъёма, иногда заставляя карабкаться на четвереньках. В кедраче я подстрелил белку, в травяных зарослях – рябчика, что вместе со вчерашней Лёвиной добычей составило две белки и два рябчика.
Рябчики нам не очень понравились – грубоватая пища. Напрасно Маяковский завидовал буржуям, уплетавшим их вприкуску с ананасами. Зато белки неожиданно оказались
вкусными. Но ещё более нас поразили перепёлки, добытые на другой день. Вот это дичь так дичь! Действительно, царское блюдо. Это наверняка самая вкусная птица из всех, которых мне когда-либо доводилось есть. А вот кедровка, которую мы взялись попробовать для разнообразия, оказалась синей и несъедобной, хотя питается вкуснейшими кедровыми орешками. У этих птиц никакой логики!
Для рисования мне до сих пор всё не предоставлялось то времени, то погоды, то пейзажей, а то и настроения. Пока только присматривался да таскал этюдник. Возможно, что и напрасно его взял. Конечно, можно было использовать более оперативную технику, чем масло, например, карандаш или акварель, но в этом я чувствовал себя менее уверенно. Всё-таки лес и горы, буйные травы и задние планы – это вам не то же, что гипсовая голова или натюрморт, с которыми я мог бы справиться без труда…
Сроки нашей экспедиции истекали, второго сентября мы планировали быть в Эликманаре. Поэтому 31-го вечером двинулись в обратный путь, сказав какракольской тайге последнее «прости». Затемно ворвались в Каракол, распугав немногочисленных собак. Вломились к деду, объелись молоком, хлебом и мёдом, причём дед на этот раз стал жадничать и неприлично торговаться. Денег у нас не было, и мы расплачивались сэкономленными патронами. Завалились спать в тепле, на полу его хибары.
1 сентября.
Провозились полдня, разбираясь и собираясь, трепались с пятью туристами, идущими на Телецкое озеро, потом я рисовал живописный пейзаж в полукилометре ниже по реке, а потом мы долго топали вниз в направлении Эликманара, сначала в лучах заходящего солнца, потом в кромешной тьме, в свете фонариков, то и дело проваливаясь в грязную топь, которая весьма некстати господствовала в этой части дороги. Наконец, приткнулись под раскидистой лиственницей у ревущего Эликманара и заснули мертвецким сном.
2 сентября.
Утром Лёва не стал дожидаться, когда мы сподобимся свернуть лагерь, и ускакал в Эликманар. Мы вышли через три часа и прошли эту дистанцию быстрее него, хотя он свою резвость любил ставить нам в пример, самоустранившись от общественных работ.
В Эликманаре солнце пекло по-прежнему, будто за минувшие две недели погода здесь и не менялась. И чего мы мёрзли и мокли наверху – непонятно. Но здорово.
В посёлке мы прямиком заявились к знакомым алтайцам, разогнули натруженные спины, переоделись, умылись, поели, сходили вечером «в город», то есть в центр селения, – хотели посмотреть местные танцы, но их так и не устроили. Вернулись домой, поели ещё раз, причём изголодавшийся в одиночестве Лёва восхищал всех своей прожорливостью, и завалились спать.
3 сентября.
Получили на почте письма и 400 рублей денег, дали торопившемуся на работу Лёве 70 рублей и отправили его утренним автобусом. Сами не спеша собрались и, дождавшись попутной машины, заколесили к Усть-Семе, к Чуйскому тракту.
Однако грузовик оказался с норовом – ехал только под горку, на подъёмах же чихал, кашлял, дрожал и останавливался. С грехом пополам докряхтели до Усть-Семы. Там – пересадка, и новый весёлый перегон до Маймы. В Майме – приличный обед в чайной, ещё пересадка, на этот раз на лесовоз, и – вперёд, вернее, назад, по уже стемневшему Чуйскому тракту в сторону Бийска.
Как выяснилось, втроём мы неплохо умещались в одной кабине грузовика, и с попутками теперь не было проблем. Но без проблем не бывает. Последний перегон едва не стал для нас действительно последним. Сначала мы беседовали с шофёром, потом пели песни, потом пригрелись и задремали. Проснулись от сильной тряски: лесовоз прыгал по левой обочине, собираясь свалиться в Катунь. Шофёр, проснувшийся одновременно с нами, закричал чужим голосом: «Да пойте же вы, черти!» и поспешно вывернул грузовик подальше от обрыва. Этот весёленький эпизод нас взбодрил, шофёра тоже, поэтому до Бийска уже не повторился.
В Бийске – вокзал, нудное ожидание, сон, бурная компостировка билетов и общий вагон до Новосибирска. Там – из поезда в поезд, и трое суток знакомой дороги через западную Сибирь, Урал и Поволжье. С сожалением вспоминали мы пекло, оставленное в Эликманаре: кругом стоял лютый холод…
На этом прозаическая часть литературной хроники заканчивается, а ниже я приведу оду, сочинённую мной на последнем пешем переходе. Она более эмоционально отражает восприятие природных красот, чем перо прозаического хроникёра, хотя поэт и хроникёр объединились здесь в одном лице.
На день прощания с горным Алтаем.
Чудесный край! Когда тебя я покидаю,
И вдаль уносятся мои мечты,
Тебе я песню эту оставляю,
Страна величественной красоты!
Мне не забыть теперь, Алтай прекрасный,
Твой необъятный, сказочный простор,
Я полюбил твой воздух – чистый, ясный,
И голубую дымку дальних гор,
И рокот рек твоих, крутящих вихри пены,
И говор ласковый прозрачных ручейков,
И сине-серых скал теснящиеся стены,
И зелень яркую средь каменных оков.
Брести я полюбил тропою бесконечной,
Петляя по горам, где всё ласкает глаз…
Хоть тяжесть рюкзака и давит мне на плечи,
Зато краса твоя на сердце мне легла.
Стоят в глазах, на стражников похожи,
Пихт стрелы тёмные средь зелени берёз,
И чувствую давно не мытой кожей
И жар полдневный, и ночной мороз…
Алтай! Я улетаю вольной птицей,
Не в силах унести тебя в руках,
Но оставляю здесь души частицу –
На кручах гор, в повисших облаках!