Аарон Розенфельд эмигрировал в США из Германии в 1938 году. В ту пору Германия представляла собой "поршень", выдавливающий из себя всех не арийцев. Многие евреи уезжали из страны. Пока это ещё нельзя было назвать массовым бегством, но всё же, пароходы, заполненные людьми, плыли в сторону Палестины, Америки.
Семья Аарона — родители, старший брат и сестричка, уехали в Палестину. Аарон был молодым здоровым парнем и он решил искать своё счастье в США. Аарону повезло, он сразу нашёл работу на одном из автомобильных заводов в городе Детройт. Был он ещё в ту пору холост и снимал небольшую комнатку в огромном доме, заселённом такими же, как и он, недавними эмигрантами со всего света. За 2 года жизни в Америке, он мало что смог повидать в стране. Жизнь его напоминала маятник, качающийся между работой и домом.
Огромный город, огромная страна. Ему было трудно привыкать к жизни здесь, после его любимой, уютной Германии.
Сегодня, 18 сентября 1940 года, он встречает на вокзале в Детройте своего лучшего друга Давида Кирш. Тот прибыл в Америку неделю назад пароходом, вырвавшись чудом один, оставив там всех своих близких, из уже ставшей полностью нацистской Германии. Неделю он жил в изоляторе для вновь прибывших эмигрантов, находившемся в Нью-Йорке, на берегу пролива Гудзон, .
Аарон, когда уезжал из Германии, предупреждал семью Кирш, что нужно всё бросать и уезжать. Но тогда отец Давида, засмеявшись, сказал Аарону: "Мальчик, не может такого быть, чтобы меня, воевавшего за Германию, имеющего военные награды и ранение в войну 1914 года, смогут как-то притеснять в моей стране, только за то, что я хожу молиться не в Костёл, а в Синагогу. Да и скажи на милость, мальчик, куда я дену мой магазин? Возьму с собой? Я же начинал сам этот гешефт с нуля. Так что, Аарон, вы уж поезжайте. Тем более, что твоему отцу, доктору Розенфелду, удалось несмотря ни на что, очень выгодно продать свою медицинскую практику. Успехов тебе и твоей семье на новой родине. А мы уж тут останемся. У себя дома."
Сейчас, встречая Давида, Аарон вспомнил этот разговор с его отцом.
Поезд уже подошёл к перрону вокзала. Из толпы приехавших, Аарон сразу выхватил взглядом высокую фигуру своего друга. Они обнялись.
Давид, сделав шаг назад, оглядел Аарона с ног до головы.
- Даааа! Ты, Арик, уже совсем американец. И картуз и куртка модная, и башмаки. Ну, ты красавчик! Ну, мужик!
- Да ладно тебе, Давид, через месяц ты будешь выглядеть не хуже. Я уже разговаривал с нашим мастером. Тебя берут на конвейер. Тебе здорово повезло, дружище! Сейчас кризис. Работу найти сложно. Жить будешь у меня. Места нам с тобой хватит.
-Спасибо, друг.
- Вот, входи в мою, теперь нашу, "берлогу". Не роскошно конечно, не сравнить с вашим домом в Гамбурге.
Извини Давид, сказал, не подумал. Извини.
- Да. Дом уже не наш. Да и где сейчас мои сёстры и родители, не знаю. Страшно об этом даже подумать.
И тут Давид видит на стене, прямо над столом, портрет Гитлера. Он в недоумении поворачивается к Аарону.
- Что это? Почему? Зачем ты эту гадость, этого изверга, здесь повесил? Ты не представляешь, что они сделали со страной в последнее время.
- Давид, друг, успокойся. Ты же знаешь, как я любил наш Гамбург, наш дом, нашу родину Германию. Я люблю её и теперь. Но к сожалению, родина, это не только Рейн, Шварцвальд, Берлин, но и эта рожа тоже.
Иногда такая тоска по Германии нападает на меня, что хочется бросить всё и, немедленно, не собирая чемоданы, плыть обратно. Но смотрю на этот портрет, и ностальгию, как рукой снимает...
Фото из интернета "Детройт 40-х".