Мои женщины. Январь 1965. Некогда!
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация из сети Интернет: 1965 год. Тула. Дворовый хоккей. В декабре 1964 года в газете «Пионерская правда» был опубликован призыв к мальчишкам всего Советского Союза: «На старт друзья! Золотая шайба зовет!» и в январе-марте 1965 года развернулось всеобщее спортивное движение «дворового хоккея». Тогда же состоялись первые соревнования «Золотой шайбы», в которых приняли участие 57 команд. Первым победителем стала команда «Шайба» ЖЭКа № 11 Куйбышевского района Москвы, капитаном которой был Сергей Коротков – будущий игрок московского «Спартака» и заслуженный мастер спорта. Началом хоккейного движения в стране стал визит советских «золотых» олимпийских хоккеистов-чемпионов в редакцию «Пионерской правды», которые привезли с собой победную шайбу, заброшенную в ворота канадцев на зимней Олимпиаде в Инсбруке. Так и возникло название всесоюзного турнира дворовых хоккейных команд – «Золотая шайба». Основателем турнира и председателем клуба «Золотая шайба» стал знаменитый хоккейный тренер Анатолий Тарасов.
Январь 1965 года начался в нашей семье весело и интересно, но самой замечательной особенностью этого Нового 1965 года было понятие «некогда!» (с восклицательным знаком). Дело в том, что буквально с первого рабочего дня нам всем – маме, папе, Юре и мне – было некогда, потому что каждый из нас был занят каким-то важным делом, событием, обязанностью, уроком.
Папа работал в школе и на второй работе токарем, фрезеровщиком, сверловщиком, сварщиком, слесарем-сантехником, слесарем-электромонтажником, просто электриком и ещё бог весь каким иным специалистом-работником.
Мама дежурила в своём инфекционном отделении Суворовской районной больницы №1 и там же работала на должности старшей медицинской сестры отделения. Регулярно эти дежурства были ночные, и за это мама получала немного больше денег в зарплату.
Юра успешно готовился к выпускному концерту в Суворовской музыкальной школе, усиленно репетировал дома и бегал к ребятам на репетиции; там у него сложилась отличная дружба с другими выпускниками музыкальной школы. Кроме этого, наш Юра усиленно учился, корпел над учебниками и тетрадями, писал и списывал домашние задания, бегал на «консультации» к школьным друзьям и вообще – вёл весьма активный образ жизни.
Я тоже, глядя на занятия моих родных, усиленно учился в школе не за «пятёрки», не для «галочки», а для себя. Во-первых, я брал пример со старших, во-вторых, всем было некогда и им было не до меня, а в-третьих, мне было просто интересно учиться. Не знаю, как было у других ребят и девчонок из нашего класса, но я очень сильно ощутил разницу в уроках и предметах четвёртого и пятого класса – они стали намного труднее для восприятия, усвоения и изучения. Мне изначально в пятом классе было труднее учиться, чем в четвёртом и это меня «подстегнуло»…
Это понятие «некогда!» преследовало нас не только дома, но и в школе. Некогда стало «считать ворон» и отвлекаться на уроках. Некогда стало играть и баловаться. Некогда стало шушукаться, переговариваться и дерзить учителям. Требования к нам, ученикам, сильно возросли и стали суровыми – так мы считали. Некоторые ученики из нашего класса не были готовы к таким требованиям и с начала учебного 1964-1965 года успеваемость в нашем 5 «А» классе резко понизилась.
Самое главное – мы не успевали усвоить за время урока весь необходимый материал и нам приходилось дома по нескольку раз прочитывать те места в учебниках, в которых был материал урока; вспоминать по записям в тетрадях то, что нам давали учителя на уроках; решать и писать домашние задания сначала в «черновую» тетрадку, а потом переписывать в «чистовую». Привыкнуть к такому режиму учёбы было очень трудно, а Юра, мой старший брат, ещё и посмеивался надо мной, говоря, что «это ещё цветочки, а ягодки будут впереди»…
Я видел, как Юра сам мучился с усвоением трудного материала по предметам 11-го класса. Ему было в 100 раз труднее, чем мне сейчас и я, видя это воочию, уже сам понимал, что медлить нельзя, что дальше будет только некогда всё наверстать, вернуть вспять, поправить, изменить, исправить ошибки и недоразумения. Я начал учиться всерьёз…
Привыкнуть «учиться всерьёз» было очень трудно, потому что вокруг была масса соблазнов. На нашей улице снег намёл большие сугробы вдоль заборов, в которых ребята рыли норы, устраивали свои берлоги и «штабы». Своды снежных пещер укрепляли досками и стойками из штакетника. Сидеть в таких снежных пещерах было холодно и опасно, поэтому очень интересно и заманчиво.
Кроме этого мы играли на улице в хоккей. Клюшки мы делали сами из того же самого штакетника, который выдирали из соседских заборов: строгали длинные ручки и прибивали гвоздями под углом к ручке деревянные планки. Шайбой служила консервная банка, которую наполняли утрамбованным снегом. В нашей нижней части улицы Белинского была настоящая уличная «команда» игроков-хоккеистов: «старшие» - мой брат Юра Суворов, братья Сашка и Колька Азаровы, Мишка Изотин, Шурик Сидоров и Сашка Федунец и «младшие» - я, Саша Суворов, Вовка Изотин, Вовка Бикеев и Колька Клеймёнов. Кроме нас на улице в хоккей и другие зимние игры играли младшие ребята – соседи по улице.
Наше общее увлечение хоккеем с шайбой возникло ещё в феврале 1964 года, когда на IX зимних Олимпийских играх в австрийском Инсбруке наша советская хоккейная дружина победила канадских хоккеистов в решающем матче и стала золотым олимпийским чемпионом.
Тогда мы следили за успехами наших олимпийцев по телевизору и газетам, но такого ажиотажа, как сейчас в игре в хоккей не было. Был восторг и нашем городком зимнем стадионе, где был залит каток и играли команды хоккеистов, но они играли не с шайбой, а с круглым мячом. Эти хоккеисты стремительно катались по катку как по футбольному полю и даже ворота у них были почти как футбольные.
Наш уличный хоккей был гораздо меньше: ровная площадка в утоптанном снегу, ящик из-под пивных бутылок вместо ворот и мы, двое, трое, четверо или несколько ребят, одновременно атакующих и защищающих эти самые «ворота». Главное – надо было забить шайбу «консервную банку» в эти ворота. Счёт в игре вёлся по числу забитых «шайб» и по времени игры – два периода по полчаса каждый.
Зимой 1964-1965 годов в нашем городе настоящие плоские хоккейные клюшки и резиновые шайбы были в «страшном дефиците». Только в ДЮСШ (Детско-юношеской спортивной школе) и в Суворовской средней школе №2 были настоящие клюшки, шайбы, коньки на ботинках со шнуровкой и даже спортивная форма хоккеистов. Туда попасть простому пацану было практически невозможно, но стремящиеся играть в «настоящий хоккей», настырные и отчаянные ребята прорывались туда.
Они приходили на тренировки «официальных» команд, болели, орали, шутили и издевались над их игроками и вынуждали тренеров приглашать наиболее активных и хулиганистых на площадку, давать им коньки и клюшки и эти пацаны показывали «класс» уличного хоккея «без правил». Некоторые ребята, такие, например, как Вовка Коротков с соседней улицы Лермонтова на всю жизнь становились настоящими природными хоккеистами и героями игры в хоккей с шайбой.
В январе 1965 года азартное отношение к игре в хоккей достигло пика, поэтому, сделав наспех уроки, я хватал со стола на кухне кусок хлеба с кружком ароматной колбасы, кричал маме: «Мне некогда!» и нёсся на улицу к ребятам, чтобы «в поте лица» играть в хоккей. При этом мы сами комментировали свою игру, называя друг друга именами героев зимней Олимпиады в Инсбруке.
- Левый крайний нападающий Вениамин Александров передаёт шайбу Вячеславу Старшинову и тот, - с восторгом орал я во время игры.
- Теряет шайбу! – тоже ором отвечал мне Вовка Бикеев, отнимая у меня шайбу (консервную банку) своей загнутой многослойной профессиональной клюшкой для игры в хоккей с мячом. – А Иржи Голик точным ударом посылает шайбу в ворота!
Иржи Голик был крайний нападающий сборной Чехословакии по хоккею, которая заняла на Олимпиаде в Инсбруке третье «бронзовое» место. Кроме этих хоккеистов мы знали почти всех игроков всех сборных по именам и фамилиям. Мы даже в игре присваивали себе некоторые имена игроков, которые поражали нас своими созвучиями и мастерством в игре: Борис и Евгений Майоровы, Александр Рагулин, Анатолий Фирсов, Виктор Якушев (все из сборной СССР); Андерс Андерсон, Эйлерт Меття, Нильс Нильсон, Леннарт и Нильс Юхансон (все из «серебрянной» сборной Швеции); Властимил Бубник, Иржи Голик, Владимир Дзурилла, Ярослав Иржик, Ян Клапач, Владимир Надрхал, Станислав Прыл, Франтишек Тикал, Йозеф Черны (сборная Чехословакии).
Как всегда бывает мы эти имена, особенно иностранные, переиначивали и использовали уже в нашей «уличной» речи не как имена, а как понятия, помогающие нам в наших уличных взаимоотношениях.
- Эх ты, Меття! – кричали мы зазевавшемуся игроку. – Ты не Бубник, ты бабник! Ты не играешь, а телишься!
- А ты дурила-дзурилла! – орали в ответ. – Хоть ты и «прыл прыгучий», но я тебя «надрхал»!
- «Тикал» бы ты отсюда, нахал, - встревал в ярый ор третий игрок. – А то Юхан Юхансон тебе «ухи» надерёт!
Весело было на улице в январе 1965 года! Жаль только, что в нашей школе так и не сумели взрослые создать и экипировать свою школьную команду по хоккею. Все средства ушли в суворовскую ДЮСШ и от нас только забирали туда «перспективных» ребят-игроков. Как раз в это время в городе Суворове начиналось движение «Золотая шайба».
Мы были не «перспективные», поэтому играли не шайбой, а консервной банкой, не колюшками, а самодельными палками с прибитыми гвоздями плоскими дощечками от ящиков из-под пива. Только от этого наш азарт и желание сразиться «в хоккей» не уменьшались. Мы сражались и часто даже до яростных споров и драк…
Колька Клеймёнов, Вовка Изотин и Вовка Бикеев были ненамного старше меня, но считали себя «старшими» по отношению ко мне. Колька Клеймёнов был выше меня, стройнее, мощнее телом и отличался природной справедливостью, честностью и отчаянностью. Вовка Изотин был ниже меня ростом, но тяжелее, массивнее и мощнее телом, он был одновременно хитёр, осторожен и трусоват. Вовка Бикеев был ниже меня ростом, коренастый, жилистый, вороватый, хулиганистый и коварный не только в игре, но и по жизни. На ворота мы, как правило, ставили тихоню Толика Азарова или играли без вратаря.
Колька Клеймёнов играл в хоккей мощно и красиво, свободно и легко. Он легко и метко забивал голы в наши ворота-ящик из под пива; никогда не спорил из-за голов и игры, потому что в следующий раз он всё равно добивался своего. Вовка Изотин играл «задом», то есть он овладевал «шайбой», становился задом к воротам и пятился к ним, отбиваясь своей клюшкой от клюшек соперников, как палкой. Если «шайбу» у него забирали, то Вовка пихался всем телом, подставлял «ножку», клюшку, толкался и «набегал» на соперника всем телом - «со всей дури» («делал Дзуриллу»).
Вовка Бикеев играл хитро, коварно, изворотливо, хищнически, «по-волчьи». Он внезапно бросался в ноги, яростно и угрожающе нападал, пихался, толкался, причём весьма больно и беспощадно. Овладев «шайбой» он наотмашь, как в игре с хоккейным мячом, бил по «шайбе» в сторону «ворот» и ему неважно было, есть перед ним свободное пространство или нет. Много раз Вовка Изотин и Колька Клеймёнов страдали от метких и мощных бросков Вовки Бикеева…
Я играл честно, открыто, свободно и ловко, обыгрывая своих друзей-соперников за счёт быстроты, ловкости и расчёта своих и чужих действий. Более того, заметив, что Колька Клеймёнов не сразу принимает «шайбу», а сначала как бы отбивает её, а только потом ею овладевает, я стал играть с ним «в пас». Набегает на меня мощный Вовка Изотин, а я отдаю пас Кольке Клеймёнову так, что отскочившая от его клюшки «шайба» вылетает мне под ноги с другой стороны от Вовки Изотина…
Этот мой приём заметил Вовка Бикеев и тоже начал хитрить и сторожить меня в игре. Как только я сыграю «в пас», он тут же перехватывает отскочившую «шайбу» и сходу, одним ударом-щелчком, посылает её в ворота. Пока я поднимаюсь с площадки после толчка-удара Вовки Изотина, Бикеев успевает забить гол и оба – Колька Клеймёнов и Вовка Изотин – ругают меня «по всем статьям». Получалось так, что мы трое мешали друг другу, а Вовка Бикеев – побеждал нас троих.
Вовку Бикеева, как и всю семью Бикеевых, у нас на улице не любили, потому что о низ была «дурная слава». Отец Вовки Бикеева – Иван – работал кем-то на нашем суворовском мясокомбинате и его подозревали в том, что он отравил мясом великолепную овчарку нашего соседа дяди Вани Горенко, известного охотника и очень уважаемого человека. Как жили Бикеевы дома, я не знаю, но не зря, видимо, его соседом по дому был милиционер Кирюшкин, который ходил на службу в милицейской форме с огромной кобурой и пистолетом Стечкина.
Вовка Бикеев был хулиганом, водился с разными «компаниями» в городе, «промышлял» на стройках и окраинах города. Он был нелюдим, особо ни с кем на нашей улице не дружил, не разговаривал, помалкивал и отличался внезапной яростью, если кто-то его обижал или оскорблял. Вовка не терпел никаких «оскорблений», к которым он относил всё, что ему не нравилось, даже, якобы, «косой» взгляд или смешок; он воспринимал шутки как насмешки над ним. На эти «оскорбления» Вовка Бикеев отвечал жёстко и зло – ударом кулака в лицо.
В этот раз, когда я что-то крикнул Вовке Бикееву обидное, что-то типа «Дзурилла ты, Вовка!», он со всего размаху, нанёс мне удар своей гнутой клюшкой мне по голове. Только в последний миг, инстинктивно, я выставил вперёд над головой левую руку и удар узким ребром клюшки пришёлся мне по локтевой кости. Боль была мгновенная и ослепительная…
Колька Клеймёнов и Вовка Изотин опешили, застыли на месте. Я повалился на снег и стал судорожно корчиться от боли. Вовка Бикеев тут же «смылся» к себе домой. Я попытался встать, но опершись побитой рукой в потный утоптанный снег, заорал в полный голос. Боль в руке была острой, жгучей, ослепляющей сознание. Ребята попытались помочь мне встать, но я только мычал им в ответ, отбрыкивался. Мне хотелось прижаться щекой к холодному снегу, чтобы утишить нахлынувшую на меня острую боль.
Так я пролежал на улице перед ребятами некоторое время, а потом, кряхтя и стоная, сначала встал на колени, потом опёрся здоровой рукой в снег и кое-как встал. Я был виноват. Не надо было в запале кричать этому «волчаре» (так мы про себя называли Вовку Бикеева) обидное для него слово. Но и бить меня наотмашь клюшкой по голове ему тоже не надо было…
Колька Клеймёнов сочувственно молчал и поддерживал меня за локоть, а Вовка Изотин говорил, что я «сам виноват, потому что знал, кто такой Бикеев и что можно от него ожидать». Мне было всё равно, что говорили мои друзья-товарищи, потому что главное было не в этом. Главное было в том, что я, как всегда, опрометчиво и торопливо, спеша и стремясь быстрее попасть на улицу, оголтело крикнул маме «Некогда!» и не дослушал её предостережения об опасности игры в хоккей. Мне очень не хотелось огорчать мою маму, моих родителей и моего брата Юру…
Я знал, что если я признаюсь и расскажу о случившемся, то я уже никогда не буду играть с ребятами в хоккей, что мама не выпустит меня на улицу, что Юра тут же побежит к Бикеевым «бить морду этому», а мой папа осуждающе, внимательно и сурово посмотрит на меня, крякнет и скажет, что я «должен не только видеть, но и предвидеть развитие ситуаций в жизни». Они правы, я не прав, поэтому я собрался с силами, очистился здоровой рукой от налипшего снега, попрощался с ребятами, взял с них слово ничего никому не рассказывать и пошёл домой.
Дома я кое-как, скрипя зубами от боли в руке, разделся, повесил пальто, шапку, шарф, поставил свои валенки в ряд обуви под вешалкой и, спотыкаясь о порожки, пошёл к себе в комнату. Там я в зеркале шифоньера посмотрел на свою руку – в месте удара посередине локтевой кости был отчётливо виден узкий тёмно-сине-багровый синячок и узкая ямка на коже. Место удара сильно болело, а рука совсем не ворочалась. Мне стало тревожно, потому что я почувствовал, что это не просто удар, а что-то вроде перелома кости. Я пошёл к маме на кухню «сдаваться»…
- Мам, - набравшись «духу», обратился я к занятой приготовлением ужина моей маме. – Я тут нечаянно в игре неловко упал и локтем ударился о камень. Посмотри, пожалуйста, вдруг там перелом…
- Где? – деловито и пока без особого внимания спросила моя мама. – Покажи.
- Да, - сказала спокойно мама. – Похоже, ты говоришь правду. След тонкий, синяк небольшой. Ну-ка, пошевели, покрути рукой. Болит?
- Болит, - сказал я с потемневшим вдруг вокруг меня окружающим миром. – Сильно болит.
- Ничего, - бодро сказала мама. – Сильный, но локальный ушиб. Поболит, поболит и перестанет. Только ты теперь береги руку, особо ею не шевели. Сейчас я тебе помогу…
Мама смочила холодной водой маленькое кухонное полотенце и обернула им мою руку. Боль сразу уменьшилась. Потом она пошла к своей тумбочке-аптечке, принесла йод, вату, бинт и обработала синяк и место удара. Потом мама туго перебинтовала мне руку, чтобы она особо не шевелилась и даже сделала мне из бинта лямку на шею. Я стал как настоящий раненный на поле боя…
Юрка за ужином с завистью смотрел на то, как я шествую по квартире с рукой на перевязи и заявил, что это я нарочно упал, чтобы не работать по дому. Я делал вид, что «страдаю», но действительно, когда я неловко задевал рукой за что-либо, боль пронзала меня по кости до самого мозжечка. Папа тоже внешне посмотрел на мою руку, потом заглянул мне в глаза (он диагностировал болезни по радужке глаз) и заявил, что «до свадьбы заживёт». На этом всё и успокоилось…
Однако общее настроение и движение в стиле «некогда» не кончилось, а наоборот только началось. Нам всем было некогда, а теперь с моей травмированной рукой стало ещё более «некогда». Надо было учиться, учиться и учиться, как завещал нам великий Ленин.