Настроение было отвратительное: денег в расчет дали мало, дома Любка опять орать будет. Как ей объяснишь, что нет заработка. Михаил даже с мужиками не остался «посидеть сустатку». Сто рублей не деньги, но от греха, как говорится, подальше.
Так и шёл он с работы, не разбирая дороги, мрачный, ничего и никого вокруг не замечая. Вот сейчас приди кому-нибудь в голову мысль спросить его, кто мимо прошёл, он не сможет ответить даже мужчина или женщина прошла. От этой странной мысли Михаилу сделалось смешно. Он хмыкнул и поднял глаза: люди кругом, бегут, торопятся, друг друга не замечают. Он обратил внимание на старушку, едва шагавшую впереди, она несла в маленьком пакете что-то очень тяжёлое, шла медленно, старательно выбирая место для шага. Михаил не успел даже подумать о старушке, только отметил её глазами, как вдруг мимо с вихрем и ликуя промчалась ватага мальчишек за велосипедом. Растрёпанные, грязные, но такие счастливые.
«Точно, как мы, - подумал Михаил, - вот также гонялись за единственным в деревне велосипедом. Сашки Харитонова вроде велосипед был, да неважно, но здорово-то как было! И катались всей деревней на одном велосипеде. И Сашка не жалел». Где теперь Сашка? Да и деревни-то уже давно нет. «Наверное, и тополя нет» – расстроился вдруг Михаил. Тополь с отцом посадили, когда Михаил в первый класс пошёл. А если и есть, стоит один-одинешенек, шумит пышной кроной, кому, зачем? На душе сделалось совсем тоскливо. «Вот ведь, как дурак», - руганул себя Михаил, но легче не стало. Навалилась ещё и обида: вот была бы деревня, приехал бы летом, пообщался, так сказать, порасспрашивал про житьё-бытьё, а то? Куда ехать-то? «Интересно, а кладбище сохранилось, ведь бабка с дедом там похоронены?» – с тоской спросил он сам себя.
– А вот возьму да и поеду! А что? Речка-то ведь осталась, на речке посижу. Опять же, может и могилки сохранились, – обратился Михаил к незнакомому старику, одиноко сидевшему на скамейке.
– Может и сохранились, – отозвался старик, обрадовавшись случайному прохожему.
– Вот то-то и оно, – повеселел вдруг Михаил, он и не заметил, как открыл вдруг дверь магазина и вошёл внутрь.
– Пивка куплю, у меня Любаша пивко уважает, посидим по-человечески, мы ведь из одной деревни, – рассуждал он всё ещё вслух. Никто не обратил на него внимания. Он купил пива и шоколадку дочери.
На улице снова увидел впереди старушку. «Сгорбилась вся, шагать-то боится: гололед»
– Ну-ка, мать, дай я тебе подмогну, – добродушно предложил он, забирая пакет у женщины,– не бойсь, не убегу.
– Да у меня там хлеб да молоко, милок, бежать-то не с чем.
– А мне показалось, ты такую тяжесть несёшь.
– Тяжесть и есть, сынок, спасибо тебе, а то уж думала не донесу. Ведь, чтоб копеечку сэкономить, в дальний магазин хожу...
– Эх, мать, – протянул Михаил, тяжело вздыхая, в груди опять защемило.
– Душа болит, мать, – признался неожиданно Михаил.
– Это хорошо, – отозвалась женщина, она цепко держалась за локоть Михаила, – болит, страдает, стало быть, живая.
– Стало быть, живая, – как эхо, повторил собеседник и о чём-то крепко задумался.
Так шли они: довольно молодой еще мужчина в рабочей одежде и маленькая сухонькая старушка. Шли медленно. Молчали.