Умер новокузнецкий поэт Виктор Бокин
(Как-нибудь без официоза и казённых фраз.) Рождённый в первый послевоенный год, в 1946-м. Работавший на ЗапСибе в прокатном цехе до пенсии по горячему стажу, продолжавший работать на пенсии, но уже в более человеческих условиях. Рабочая косточка крепкой русской сибирской породы. Моряк в молодости. Компанейский и одновременно вселенски одинокий. Романтик язвительно правдивый в разговоре и беспомощный в быту. Представитель поэтического подъёма шестидесятых в Советском Союзе, назвавший самое знаменитое городское литобъединение «Гренадой». Пока в гнезде редакции запсбовской многотиражки рождалось трио советских писателей (Немченко, Емельянов, Ябров) и множество местных поэтов над Бокиным в цеху посмеивались коллеги: «А, стишки пописываешь?!»
Он ещё и публично выступал. Через его «Гренаду» прошли примерно все начинающие писать в городе. На заседание набивалось по 30-40 человек, обсуждения рукописей, читки по кругу, иногда битвы из-за одного единственного слова.
За жизнь он собрал два сборника стихов: «Ночной брекватер» и «Замерзающий звук», член Союза писателей России.
Жил долго, писал мало, но веско. И у стихов нет эталонной материальной меры оценки, только душевный отклик.
***
Ухожу от зелёных глубин –
Ты прости меня, море!
Ухожу по привычке один,
Словно горе – не горе!
Эй, волна, торопись повторять
Моё имя.
Я привык и любить, и терять.
Жить другими!
Может, больше уже не вернусь –
Жизнь короче, чем путь к океану.
Но останется терпкая грусть –
Посильнее, чем тяга к стакану.
В разговоре порой – замолчу.
Сфокусируюсь в одну точку:
Это я над заливом лечу,
Это смерть подарила отсрочку.
Ничего не просила взамен…
Посочувствовала, повздыхала –
Впереди никаких перемен
И нельзя повторить всё с начала.
Но опять в тесноте городской
Вдруг почудится шорох прибоя,
Словно друг за моею тоской
Возвратился из смертного боя…
Говорят, смерть вне судьбы человека. Смерть- это забота окружения, смерть пенсионера с 25-летним стажем, поэта внегородской «Культуры» и глубокого экзистенционального звучания присутствия в трудовой жизни города.
для сохранения
Бокин и иже с ним
В конце восьмидесятых в городском литобъединении «Гренада» мы называли их мэтрами, себя –сантиметрами, особей женского пола, рифмующих слова, –поэтками, сколько избитых колкостей про бабушку, которая стала бы дедушкой, еще была каста окололитературных дам. Как-то пришли две актрисы драмтеатра читать стихи, прочитали, разочаровались, «мы-то думали, здесь богема?!». А здесь оказалось, что выступающие ещё те артисты, голосистей и бесцеремонней.
Обсуждение отпечатанных на машинке рукописей, минимум с двумя оппонентами. Но самое интересное –это под финал занятий чтение по кругу. Мне кажется, что половина участников этих собраний приходила ради того, чтобы опубликовать вслух свои стихи. Тогда в комнату в Доме творческих союзов, примерно 6 на 8 метров и потолком выше пяти метров, набивалось по 30-40 человек на стулья вдоль стен. Некоторые очень умудренные дамы в общем хоре читали переводы Рильке или Гейне, а потом про себя возмущались, что местные поэты ничего и не читали. Каждый озвучивающий свои стихи получал от мэтров несколько реплик: «Продолжай, надо совершенствоваться» или «Произведения на уровне публикуемых». О стихах никаких принято было молчать, или главный гренадёр отделывался дежурной фразой, как говорит наш надзирающий орган, пусть пишут, лишь бы не пили.
Сейчас я подумал, что пишущая молодёжь в советское время была под тройным надзором, естественно, ГБ, вся печать была партийная и ВЛКСМ, в нашем случае горком курировал лито, выписывал командировки на семинары в Кемерово, в вышестоящую организацию «Притомье».
Мы, двадцатилетние, завидовали мэтрам. Мэтры собираются в область, после семинарского обсуждения у них будут публикации, они через «братские могилы» – коллективные сборники –уже вошли в областную литературу. У них был побочный доход от публичных выступлений по заводам, школам, шахтам…
В 88-м пришел черед следующего поколения. Выписал командировки в горкоме (чуть не сказал, раздал путёвки в жизнь) главный этого литпомещения, официально в этой комнате ДТС было литбюро. Выписал командировки десятку пишущих, про меня забыл, Озеров только что женился, ему не до того. Товарищи уговаривали: в обкоме комсомола оформишь путевку. Я их благословил, давайте как-нибудь без меня, я одиночка. Съездили в Кемерово на «Притомье», произвели маленький фурор, впечатлили область, вернулись. После в городской газете «Кузнецкий рабочий» под их произведения отдали целую полосу, у многих это была первая публикация.
Опубликовались и успокоились. И гренадовский перестроечный литературный бум рассосался. Мне кажется, что первое побуждение к написанию стихов – это тщеславие, многим достаточно увидеть своё имя перед текстом. Говорю редактору: печатай всех, но по одной вещи, напечатанное отчуждается от автора, и это лучшая вакцина от графомании.
Почему-то двумя годами позже на «Притомье» ездили только мы с Таней Белокуровой, но остались неотсеминаренными. Само «Притомье» пожаловало в Новокузнецк. Одного местного автора признало, второго автора женского пола заклеймило графоманихой, прокопьевскому шахтёру посоветовало не марать бумагу, а полноценно заниматься своей профессией. Короче, по итогам семинара всех опубликовали в областной толстой печати.
Преамбула затянулась. Когда же про Бокина?
Поколение Бокина, Никоновой, Раевского вошло в кузбасскую литературу, а вот про свое этого я не могу сказать. Да, некоторые стали членами СП, но где тексты? Где тексты, подтверждающие, что это литература?
На «Гренаду» в горкоме комсомола я попал десятиклассником в 1975-м, со школьной тетрадкой в клеточку, прочитал из неё. Женя Богданов, тогда ведущий занятия, пожурил за орфографические ошибки и озвучил свой перл о писании стихов –о лишь бы не питии.
Второй заход в «Гренаду» был у меня после армии и неразделенной любви в 80-м году на литфаке пединститута, читал уже отпечатанное на отдельных листках. Разгорелась дискуссия, вернее, битва, стихи это или не стихи. Помню, за меня были Леонид Сербин и Людмила Буймова, а против всё тот же Богданов. Цитировали строчки, друг другу доказывали. После я три месяца ничего не записывал, ан нет, потом прорвало запруду, эту заразу (графоманию) неодобрением-одобрением не вылечить.
Третий гренадовский период –конец 86-го. Город выделил помещение для творческих союзов, позвали на субботник. Помню, как выметал опилки из длинного коридора, как подклеивал квадратики линолеума. Огромная комната с высоким потолком, я, как строитель, предложил в виде полатей сделать второй этаж, держать словно гостиницу для дополнительного дохода. И вот в ней на очередном занятии среди мэтров появился Бокин. После общей читки по кругу при выходе покровительственно сообщил: «Тут я ваших послушал, невнятица сплошная, у тебя вроде что-то есть. Приходи на Транспортную, квартира 41, приноси рукопись. Посмотрю».
Принёс, что было напечатанного на машинке. Зашел через две недели. Нет, не читал! Зашёл ещё через две. Опять не читал, но тут же при мне стал разбирать построчно и выдавать умозаключения. Формулировать правила, например, триединство места, времени и стиля, о значении слова, иметь ввиду не только высокий штиль, но и вульгарное значение и т. д.
Вышел я от Бокина как из бани, но потрёпанным, ибо ёрник и язва он ещё тот, от самолюбия оставил гулькин нос.
Общение продолжилось. С моей стороны садомазохистское, с его стороны экстремальное наставничество. Однокомнатная квартира на первом этаже кирпичной хрущевки, заваленная книгами и вещами, как говорят музейщики, артефактами, магнитофонными кассетами, виниловыми пластинками. В XXI веке появились телевизор и даже ноутбук, но, похоже, ни разу не открывавшийся, все собирался научиться на нем работать. Теперь уже я его наставлял: открываешь и методом тыка осваиваешь, дети за пару дней научаются…
У него я познакомился с полупоэтом, полухудожником Сергеем Шутовым, человеком культурного слоя, его картинка – портрет Бокина– до сих пор, наверное, висит на торце стены, отделяющей коридор от комнаты. С Николаем Бахаревым, пляжным фотохудожником, теперь с европейской славой певца советского плебса, с покойничком Колей Николаевским.
Коля самый посещавший, разговаривали, спорили, не обращая на меня внимания, только иногда приговаривая:«Ты, Озеров, не пьянеешь».
Я свидетель, как Бокин выгнал из квартиры Раевского, я такой чести не удостоился, только, скрипя своей железной входной дверью, он не забывал покорябать словами, выпроваживал в подъезд: пора и честь знать.
Культ слова? Да слов и немного было.
Приводил я к нему пару молодых да ранних, но после процедуры, похожей на закалку металла, молодые исчезали с горизонта.
Как-то Бокин похвалился, что его посетила девушка со стихами нового автора, упрекнул меня: тебя так не продвигают. Я парировал: без протекции маститого мастодонта в местной литературе коллективного вхождения и группового обитания –никуда.
Самый яркий момент в композиции произведения зовётся кульминацией, в наших отношениях был момент, когда он довел меня до белого каления своим тоном покровительства, а я его осадил фактом отсутствия опубликованных текстов. В сердцах он даже закричал: «Серёга, ты ничего не понимаешь!». Конечно, с такой оравой графоманов ни один печатный станок не справится!
Какое имеешь право ты говорить народу? А просто встаёшь и читаешь. По бумажке, не потому что не помнишь, а как бы прикрываясь от волнения, от стыда, стараясь проговорить сокровенное, но язык русский не дает всего этого выразить. По праву выстраданного слова.
Да! Чем отличается поэзия от прозы? Рифмованный, ритмически организованный текст дает возможность выразить то, что не вмещается в мыслеобразы. Как музыка основа всех искусств, а математика – царица наук, так ритм и повторение (рифма) – фундамент мироздания. Во! Занесло в высокопар?!
Поэзия – это пафосность или вид художественного искусства? Обычно литература в паре с искусством, подразумевается, что литература не совсем искусство или выше него. Я уже всех достал глупым вопросом, почему у Поэзии три музы, а у кино ни одной? Ответ банальный: кино позднее изобретение, а музы не плодятся!
Мне один доцент пояснил, что понятие поэзии ещё не определено, каждый понимает его по мере начитанности.
Как Раевский меня подзуживал: ты им объясни, что пишут они графоманию. Но они сами так не считают. И конкурирующая фирма своей массовостью, похоже, побеждает одиночек?!
Упрекал я Бокина в кампанейщине, а в стихах он был гол, одинок как перст. Вспоминал свою, раннюю «Гренаду», вернулся с моря– ей уже руководят. Упоминал о последних моментах встреч и разговоров с нашими пишущими: «Встретил у вокзала Таньку Карманову (псевдоним Николаева), бежала вся возбужденная. За неделю до смерти звонила Никонова, жаловалась». Я понял, что доверила свои литературные обиды. Считала Бокина равным. Братом. А это многого стоит. Был он на вид саркастичным ёрником, в стихах искренним, а в душе ребенком. Атеист? А все-таки выполнил завет Христа: будьте как дети!
Над гробом поэта, при отсутствии местного литературного начальства, мне пришлось говорить прощальную речь. По какому праву? Встаешь и идешь, потому что не можешь не сказать, думаю, из этого же порыва происходит и писательство. Сказать от стороны пишущей братии о его значении как поэта…
Звучание стиха
У меня скопилась куча сборников стихов местных авторов. Есть негласная традиция у пишущих обмениваться вышедшими книгами. Моя дача, дом в деревне, и городская квартира завалены книгами, буквально на полу, на полках, на столах, все горизонтальные поверхности заняты. Иногда в сердцах я выбрасываю книжки местных графоманов, что же такое, меня, гения стихоплетства, не печатают, а тех, кто не может связать двух слов, – пожалуйста. Кладу на почтовые ящики в подъезде, буккроссинг у меня для мировой литературы.
Несколько дней назад был позыв избавиться от книжек Тани Николаевой, но, подержав их на ладони, передумал, сами книги интересней стихов, книги эти – шедевры издательского искусства.
Где же мои две книжки Бокина? Последняя надписана автором: «Озерову мученику от литературы».
Литература с большой буквы или с маленькой? Как слышимое не однажды: это не жизнь, а литература! Или: вы в последних стихах реалист. Но в литературе может быть реализм или социалистический (так должно быть), или критический (так не должно быть). Литература – это отображение, мнение, слова-слова, но слова не вся жизнь, хотя заметная межлюдская деятельность, занимающая основное время человеческого присутствия. Как писали классики: жизнь – это существование белковых молекул. А моя догадка, литература – это существование записанного сознания.
Слово прежде всего звукосочетание, смысл-понятие и графическое изображение. Как говорят лингвисты, при сравнении всех мировых языков они открыли один неосязаемый, непроявленный компонент, как говорила Любовь Никонова, слово – ипостась Божественного Логоса.(Хотя, может быть, я наговариваю на Любовь Алексеевну?!).
Что этот свет под Князем мира сего, это точно мир сопротивляется слову!
Пишущим или записывающим? Муки слова? Или легкое кружево письма?
Бокин – товарищ старший, страшная язва сарказма, прокатчик металла, составитель слов– писал стихи.
Поэзия, поэзия? Все просто, наилучшие слова в идеальном порядке?!
Стихи Бокина? Личная интонация. Самообнаружение как доказательство собственного присутствия. Главный мотив: доказать миру. Встаёт лирический герой и говорит.
У Бокина нет зазора с лирическим героем, в стихах Бокин сам Его Величество, вернее, величина говорящего, не пишущего, не записывающего, а именно говорящего. Ну да?! Поэзию как искусство можно разделить на показывание (художество, именной стиль) и на говорение (рассказывание, нарратив, речь, риторика).
Виктор подарил мне свою вторую книгу стихов «Замерзающий звук», надписав: «Мученику от литературы Сергею Озерову с сочувствием». Я отшутился: «Мученик — это понятно кто. А литература — это ты?».
В сборнике собраны стихотворения, наверное, за всю жизнь, начиная с 66-го года, года основания литературного объединения «Гренада», которому он предложил такое романтичное имя. Начинал чтение с юношеских стихов, но меня постигло разочарование, поскольку, зная автора, ожидал от него матросской бесцеремонности и предельной сермяжной правды. И, наконец, в зрелых стихах у него было то настоящее, чему нельзя не поверить: горькие родные переживания.
Наконец-то захлопнута дверца.
Обманули? – На то и поэт!
Это праздник разбитого сердца.
Это дальний — но всё-таки свет.
Лейтмотив позднего периода творчества поэта — боль:
Болтает поезд. Не укачивает.
И боль царит!.. не отпускает.
И жизнь меня в себе — утрачивает.
Бессильно руки разжимает.
И как итог немногословия и сдержанности, может быть, упрёк плодовитым многокнижковым авторам, подтверждение своего присутствия и выполненного дела:
Куда спешить. Незрелое – не плод.
И даже слово, не созрев, – не слово.
Но мы пришли. – Ведь был же наш приход! –
И пот пролился, и земля готова...
Обычно сначала подражание, потом манера, до стиля доходит не каждый. Вот ещё определение неграфомании: настоящий текст
невозможно повторить, а околопоэзия – это общий поток банальностей, то есть запись обыденного мышления.
Размышляю: Любовь Никонова вышла из Блока, Таня Николаева-Карманова от Цветаевой, Раевский – традиционное русло русской поэзии (Рубцов – Юрий Кузнецов), а у Бокина не обнаруживается первоисточник. Думаю, Виктор Бокин из юности?! Из кафе «Юность» как места рождения литобъединения «Гренада» и журнала «Юность» как направления молодёжной советской поэзии шестидесятых.
У Бокина не слышно подражания, его мелодия из стихов шестидесятых годов.
Стояли девушки на пристани,
Мы мимо проплывали вниз.
На север в даль глядели пристально,
Когда же будет коммунизм?
(это моя шутка на общий журнальный стиль)
Стихи были молодые, идеологически проверенные, правильные!
И вот так быстро старость:
* * *
Когда свечою без плафона,
Когда иглой без патефона,
Когда полынною верстой
Бредёшь обочиной дороги,
В сухой пыли купая ноги,
Из дома, но к себе – Домой.
Нас Будущее не пугает.
Оно совсем не понимает,
Что мы искали на Земле.
И в ломких сетях Интернета
Летит усталая планета.
И сыплет искрами во тьме.
Так нужно опоздать на поезд.
Потом брести в траве по пояс.
И лугом, лугом... Напрямки.
Подсвистнуть суслику на поле
И снять с себя пушинку боли.
И Землю снова обрести.
Вот экспозиция себя на половину планеты, в бескрайние просторы Вселенной, с оппозицией стыда, словно кантовского морального закона под самосудом собственной жизни:
Все работаю в ритме локатора,
Всё бегу за дотошным лучом...
Но от полюса до экватора
Я надежды пока не прочёл.
И мне стыдно заснуть
в эту ночь –
Давит космоса чёрная бездна,
И крестом проступает окно –
Всё не страшно и всё ничего.
Но вот то, что прожил
бесполезно...
Давайте вернёмся на землю. Стихотворение, посвящённое Василию Попоку (который был когда-то самым знаменитым журналистом Кузбасса).
Опять всё перечёркнуто...
Ну, что ж!
Бывает боль, что сам заголосишь ты.
Уйдёшь под дождь, под ветер и под нож
Под сирым небом, истинно российским.
И, одурев от водки и пурги,
С капелью первой выйдешь из тайги...
Встряхнёшь башкою на лугу росистом
Под небом голубым и истинно российским.
Откуда эта дурь и эта блажь.
Откуда путь неистребимый наш...
Уходим в одиночку и рядами.
Меч вытекает из моей руки,
Как солнце вытекает из реки...
Но вновь рассвет полощется над нами!
Да! Философский вопрос: «Откуда эта дурь и эта блажь»?
«Под небом голубым и истинно российским…».
Поэт поставил риторический вопрос, но он не требует ответа!
Эта наша русскость, это наше самоощущение?!
А вот оценка нашей жизни как утраты и нашего времени как безверия:
* * *
Лишали хлеба и лишали дома.
Лишали неба, голоса, любви…
Отравная жиреющая дрёма
Тягуче разливалась по крови.
И, собственной наивности озлясь,
Срывались мы то в пьянки, то в дебоши.
А веры нас вообще лишают зря.
Что дальше? Что паскуднее? Что больше…
И о грустном.
* * *
С чего это может быть грустно…
Я знаю, как тени поют,
И как полуночные люстры
Позвякивают.
И в доме не может быть пусто,
Когда это дом, а не тьма.
Когда для судьбы и для чувства
Хватает души и ума.
Хватает, хватает для счастья,
Слезу придержав на ветру,
Надежды подольше прощаться
С землёй, на которой умру.
* * *
Всё хорошо...
Не знать, не видеть –
Что плохо.
У калитки в рай
Туман клоками на траве.
И так просторно голове,
Что хоть сегодня помирай.
Пока желанья нет – обидеть.
Пока нет страсти – растоптать…
Пока такая благодать,
Что и у смерти зла не выйдет.
В прошлом году отмечали Виктору Васильевичу юбилей, в этом декабре ему идёт семьдесят шестой год от рождения! Звонил по мобильнику, спрашивал. Как он? Отвечал, на следующей неделе собрание в Кемерове у писателей. Поедет ли?! Болеют вместе с котом. С котом служили вместе, охраняли детское учреждение, но стали травить химией, и животина попала под раздачу!
Я обрисовываю изменения в литературной ситуации города Новокузнецка, требуется вмешательство мэтров. Отвечает, это вам, молодым, двигать литературу, а мы её в прошлом уламывали! Да какие мы молодые, задаём себе вопрос: вообще есть ли литературный процесс в городе, не есть ли это безнадёжное дело! Вот пытался начать школу (в смысле как направление, течение), или «Лабораторию творчества», но туго,не пошло, все требуют своего, привычного, в рамках устоявшегося шаблона! А я собирался даже литучебник написать о подражании, манере, стиле, прежде всего ритм, потом образ и эмоция с целесообразностью, без цели никуда, литература должна двигать…
Завершаем разговор, Виктор просит звонить и продолжить беседу более обстоятельно!
Когда я прочитал подборку стихов Виктора Бокина в «Огнях Кузбасса» за ноябрь-декабрь 2016 года, я не скажу, что запрыгал, – восхитился от восторга!
Я понять не спешу,
На какие шиши
Эти шорохи шуб,
Эти шелесты шин.
Какая звука запись, оценка и ярлык времени постсоветской действительности! Квинтэссенция нынешнего существования…
Поэт чаще всего в народе помнится одной строчкой! И, думаю, Бокин своею фишкой застолбил себе место в поэзии!
Как мне доказать, что Бокин – поэт мирового масштаба?!
* * *
Злость на сердце не прячу,
Понимаю вполне,
Что ни чёрта не значу
В родной стороне.
Где железною кровлей
Покрыв себе дачу,
Малой кровью оплатят
И боль, и удачу.
Я понять не спешу,
На какие шиши
Эти шорохи шуб,
Эти шелесты шин.
И к чему эта вся
Круговая возня.
И обидно одно –
Отмахнуться нельзя.
Отмахнуться,
Забраться к себе в конуру...
Потому что без слова живого –
Умру.
В 2021 году умирает 75-летний Василий Попок.
6 декабря Виктору Бокину 75 лет.
Это их компания, их напряги и отдохновения. Рыбалки на Мрассу, кухонные бдения…
Попок дважды член, и журналюга, и писака! А мы выживали в ЖЭКах и на стройке с рабочими в чаду и в аду, как и Бокин, который был прокатчиком Запсиба, ему и специализированную полку выделили: рабочая поэзия. Ранняя пенсия, одиночное житие в однокомнатной хрущёвке на первом этаже. Кругом первый.
Крепок был старик! Может быть, первый парень в нашей деревне, пережил всех местных литераторов первого эшелона! Это точно!
Сергей Озеров (2013 – ноябрь 2022)