В новой квартире не было покоя, потому что наверху сверлили. Делал кто-то ремонт, тяжело топал, стучал молотком и сверлил.
Начинал работать вечером, после шести. Видимо, приходил с работы и за дело.
Бесполезно включать телевизор – звука не слышно, и по телефону тяжело разговаривать.
Мужик на верху работал часов до девяти, и это время превращалось в настоящую пытку.
А так ждала покоя, и вот – дождалась.
Дом новый, недавно сдали, и люди пытаются привести квартиры в порядок. Все понять можно, однако жить под симфонию труда после шести вечера тяжело.
Поднялась как-то, позвонила в дверь, хотела узнать, много ли осталось. Но дверь не открыли, мужской голос ответил, сколько надо – столько и будет работать, и никого спрашивать не собирается.
С утра все хорошо, и на душе спокойно. Ближе к шести сердце начинало волноваться. Иногда наверху было тихо часов до семи, и она надеялась, что мучения подошли к концу. Резкий стук, тонкий звук сверла, и тревожная действительность разгоняли надежды.
Можно, конечно, куда-нибудь уйти. Всё так, но обидно покидать уютную квартиру, бродить, как бездомная, по вечерним улицам, напрашиваться кому-то в гости.
Сегодня шум начался раньше обычного – примерно в половине пятого. Иногда затихал, но через некоторое время возобновлялся – бил по голове, выгонял из комнаты на прохладный балкон.
Терпела часа два, и вдруг все сжалось от возмущения, не выдержав, печально поднялась по лестнице.
Остановилась у двери в нерешительности, затем нажала на кнопку и звонка и не отпускала.
Приоткрылась немного дверь, лица не видно:
- Чего надо?
Запинаясь и волнуясь, рассказала, что вечера стали мучением, и хотелось бы узнать, когда покой будет. Ремонт же не может вечно продолжаться.
Распахнулась дверь, показался парень в тренировочных штанах и в старой футболке. Открыл рот, чтобы ответить, и вдруг застыл на месте в недоумении:
- Как вы на мою маму похожи!
Вымолвил, а сам смотрит пристально, глаз не отводит:
- Может ли такое быть? Как вы на маму мою похожи.
Голос стал печальным, и глазами часто-часто заморгал. Разволновался, наверное.
И у нее вдруг разговорилось сердце, забыло про шум и про неприятности, и позвало: «Ты работаешь и работаешь, голодный, наверное. Пойдем-ка ко мне, супом покормлю».
Вытер руки о штаны, покорно следом пошел.
На другой день она отправилась к подруге, а парень сказал, что точно все закончит. Дал слово – сделал. Так и быть должно.
Приходит теперь – на «маму» посмотреть. Посмотрит-посмотрит, затем проверит краны в ванной и на кухне, потрогает розетки – не разболтались ли, подергает туда-сюда разные ручки. Если что неладно – поправит.
От мамы его в детский дом отвезли в семилетнем возрасте. Плакал очень. Она приезжала пару раз на день рождения. Сначала на восемь лет, затем – через два года – на десять. И потерялась где-то.
После детского дома пробовал ее найти, но не вышло. Видимо, далеко ушла-уехала и следов не оставила.
Спустится вниз, когда сердце вдруг заболит, а она ждет, ни о чем не спрашивает. Сидят на кухне за чаем или в комнате на диване. «Мама» про жизнь свою рассказывает, а он слушает.
Сердечные люди чувствуют, когда к ним тянутся. Вот и здесь так. Как-то словно случайно назвала его сыном, и у него глаза вспыхнули от радости.
Радость нам сердце дарит. Пусть так будет – у них, у нас, у всех!