Неврастения накрыла Мимикова сразу после обеда. С размякшей яблочной долькой, которую он изловил в компоте столовой ложкой, как привык со школы. Даже ложка для этого использовалась все та же, алюминиевая, кургузая, украденная им в качестве выходного пособия за десятку лет, растраченных на суффиксы и гипотенузы.
Все сразу же изменилось внутри и внешне – голоса стали писклявы и надоедливы, воздух сух и жарок, жизнь пуста и ненадежна. Только бабы остались без изменения…
Женщины не любили Мимикова. Он их презирал и боялся. Неизвестно, что было первым. Возможно, детская травма: лет шести он до изумления объелся расстегаями с черемшой и, страдая коликами, злился на свою мать, напекшую целый таз.
Мимиков скукожился на диване и так сидел, стараясь проглотить яблочную дольку, но боялся отравиться и умереть. Очень может статься, что злопыхатели, ненавидевшие его, впрыснули в сердцевину яблока яд кураре, пока то еще росло где-нибудь в польском Груеце.
Несомненно, яд ввозили амазонские феминистки из Парагвая при поддержке токийской мафии. Смуглые, с фантастическими фигурами, люто ненавидевшие и Мимикова и все, что с ним было связано – яблоки, страну, серый плащ, храп, пригоревший рис, детективы о 90-х, чесночную настойку, волоски на бритве, притворившиеся боксерами семейники, яичную скорлупу в горшках, космическую программу, запах «Шипра», «Каро», «Арагви»…
Но выплюнуть было жалко. Мимиков терпел. Из угла за ним наблюдал паук. Вечерело.
– Мимиков, ты дурак! – раздалось сразу со всех сторон, словно в кинотеатре. Голос был тяжелым и басовитым.
От испуга яблочная долька скользнула по пищеводу и, не пойманная, брякнулась в желудок, переваривавший яичницу. Не соврем, сказав, что тот не отреагировал на добавку. Зато мозг отреагировал, запаниковав сразу из-за кураре и таинственного голоса.
– Кто здесь? – пискнул Мимиков, вскочив с дивана. Тени растекались по тесной комнате.
– Часть твоего духа, – молвил голос в той же тональности и добавил с задержкой: – Лучшая.
Поскольку Мимиков относился к себе со скепсисом, то волнение сразу же притупилось. Худшая его часть еще могла что-то предпринять, лучшая же, о которой он, кстати, не догадывался, точно была пустышкой, не способной к действию. Разве, поговорить.
– Мимиков, ты дурак! – повторился голос.
– Не великое открытие, – кисло отозвался с дивана Мимиков. Теперь он улегся навзничь, глядя в серый потолок в струпьях. На улице ветер мотал фонарь и картинка аритмично мерцала.
– Согласно установленным правилам, я перехожу в ближайшую многоклеточную сущность, – продолжил голос.
Мимиков криво усмехнулся, подумав, что так будет даже уместнее. Лучшая его часть явно не сулила хорошего.
В ответ ему усмехнулся паук-бродяга, ставший вдруг заметно крупнее. Восемь блестящих глазок жадно посмотрели на ложку.