Мои женщины. Январь 1965. Домашние уроки жизни.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация из семейного фотоальбома автора: 25.06.1965 года. Мой 18-летний старший брат Юра окончил 11-й класс Суворовской средней школы №2. Всей нашей семьёй мы сфотографировались в фотоателье города Суворова перед отъездом Юры в Севастополь, где он должен был поступать в Севастопольский приборостроительный институт и жить у наших (маминых) родственников. Папа исполнен гордости за старшего сына. Мама полна надежд на Юру. Я – в печали, потому что чувствую себя беззащитным без старшего брата. Юра настроен крылато и с нетерпением ждёт, когда взмахнёт рукой и скажет нам: «Поехали!».
Рабочее время в пятницу 1 января 1965 года для меня лично началось с того, что я, проснувшись, потянувшись и приободрившись после вчерашнего новогоднего застолья, обрадовал маму, папу и моего старшего брата Юру. Я сообщил им за вчерашним винегретом, селёдочкой под шубой, горячими котлетками с картофельным пюре и ароматным цветочным чаем с оладушками, что в 1965 году нас ожидают: 52 недели, 365 дней, 8 760 часов, 525 600 минут и 31 536 000 000 секунд жизни.
- Тридцать один миллиард!? – воскликнул папа. – Неужели столько много времени?
- Да, тридцать один миллиард, - гордо ответил я папе. – И ещё 536 миллионов секунд.
- А сколько миллисекунд? – ехидно спросил мой брат Юра.
- Тридцать один триллион пятьсот тридцать шесть миллиардов миллисекунд, - невозмутимо ответил я Юре, ввергая его в немой ступор. – Хочешь? Проверь…
Наша мама заговорщицки молча улыбнулась мне, потому что рано утром я упросил её показать их с папой подарок мне на мой день рождения. Мама показала мне настольный календарь на 1965 год, в котором на первой же наугад открытой странице я прочитал эти сведения о количестве недель, дней, часов и минут в новом 1965 году. Настольный календарь на 1965 год был с необычной обложкой: по всей обложке в разных направлениях мозаикой были напечатаны разного размера цифры «1965». На обратной стороне обложки было напечатано фото скульптуры в берлинском Трептов-парке советского солдата-победителя с мечом и девочкой на руках.
Я только взглянул на подарок родителей, заглянул только на одну страницу и честно вернул маме настольный календарь на 1965 год. Потом мы с папой в очередь весь январь читали, смотрели и изучали этот очень полезный и интересный настольный календарь. Кстати, с этого года я и начал собирать календари: отрывные, настольные (книгой-журналом) и открыточные (календарь-открытка). Даже во время срочной службы на Балтийском флоте в 1971-1974 годах я не перестал покупать отрывные календари в мою коллекцию…
1 января 1965 года мы отпраздновали встречу Нового 1965 года, с 1 по 6 января были новогодние каникулы, 7 января было Рождество Христово, но его в нашей стране не праздновали, как празднуют государственные праздники, однако на пятницу 8 января был объявлен выходной или праздничный день. Вот почему в четверг 7 января мы встретили мой день рождения только семейным чаепитием и подарками мне ко дню рождения, а родственников мы встречали и праздновали на следующий день.
Мама и папа подарили мне книгу-журнал «Настольный календарь на 1965 год» и мы все дружно за чаепитием читали этот календарь, открывая наугад любые страницы. Спокойно и вдумчиво почитать статьи и посмотреть картинки в этом календаре я смог только поздно вечером, лёжа в своей постели на маленьком диванчике и в свете маленькой настольной лампы с зелёным стеклянным абажуром-грибком. Здорово было!
Юра, наконец-то, подарил мне насовсем свой старенький морской бинокль. У бинокля уже не было резиновых мягких наглазников на окулярах, в одной зрительной трубе что-то произошло и там всё виделось в преломлении, как через треснутое стекло. Так что спокойно смотреть можно было только одним глазом и то с трудом, потому что винт перемещения линз в бинокле шёл туго, так как бинокль неоднократно роняли, выхватывая его из рук в руки. Но я был очень доволен, потому что иного бинокля у нас не было…
Мой старший брат Юра на этот раз был очень сдержанным, не шутил надо мной, не порывался скрутить меня «в бараний рог», не приставал ко мне, а сердечно меня поздравил и пожелал «не терять времени и учиться на полную катушку», потому что, если я этого не сделаю, то мне «придётся очень туго в старших классах».
- Я это понял, Сашок, слишком поздно, - с горечью сказал мне Юра. – Теперь я пытаюсь всё наверстать, но это очень трудно сделать. Не хватает времени и сил…
Наш папа поддержал Юру и тоже с сожалением сказал мне, что «самое дорогое, что есть в жизни человека, - это его время жизни».
- Жизнь прожить – не поле перейти, - сказал мне и нам всем наш папа. – Жизнь – поле неровное, колкое, разное. Бывает, что жизнь – это поле боя, на котором рвутся снаряды и над которым летают пули. Я это понял давно, ещё в детстве, когда босыми ногами ходил за лошадьми и коровами по колкому жнивью, но зримо ощутил всем тело, когда осенью 1944 года вместе со своими бойцами и «немецким «языком» пересекал поле, над которым летели снаряды наших «катюш».
- Тогда, - рассказал нам наш папа, - мы по заданию командования взяли за линией фронта «языка», немецкого офицера. При этом один мой боец был ранен и мы его тащили на себе по очереди.
- Когда рано утром мы дошли до минного поля, за которым была немецкая полоса заграждения и линия фронта, то мы нагрузили нашим раненым спину пленного немца и гуськом пошли по еле-заметной тропке, которую сами же проложили и отметили, когда лезли к немцам за «языком».
- Мы опасались, что немцы в окопах нас увидят, начнут стрелять, поэтому шли с оружием наизготовку, - после паузы продолжал рассказывать папа. – В этот момент с нашей стороны по всей видимой линии фронта начали стрелять орудия и «катюши». Стреляли прямо по нам…
- Снаряды и мины ложились так густо, что не было видно ни неба, ни земли – одни только разрывы. Мы упали на землю. Земля сотрясалась так, словно это было сильное землетрясение.
- А что было дальше, - нетерпеливо спросил Юра.
- А дальше я лежал лицом в землю, чтобы не видеть, как смерть взрывается всё ближе и ближе ко мне, - ответил глухо папа.
- А потом?
- А потом я встал, - вскинул голову наш папа. – Встал и крикнул ребятам и этому пленному немцу: «Хотите жить, бродяги?! Хватайте раненого и за мной! Сейчас огненный вал проскочит и будет за нами!».
- И вы побежали?
- Да, - коротко ответил наш папа. – Побежали. Пленный немец и один боец схватили нашего раненого за ноги и за плечи, я впереди, двое бойцов - сзади и мы побежали прямо в гущу разрывов.
- Я бежал от воронки к воронке, потому что понимал – если снаряд взорвался, то мин уже тут нет, а снаряд в то же место практически никогда не падает.
- Когда мы так пробежали некоторое расстояние по полю, то выбились из сил, упали все в одну воронку и затихли, - уже спокойным тоном продолжал говорить наш папа.
- Мы отлежались и только-только начали высовываться из воронки, как тут началось такое!..
- Что началось? – спросил нервно Юра.
- Полетели снаряды «катюши», - ответил наш папа. – Они летели с воем, стаей, с огненными хвостами и прямо над нашими головами.
- Было такое впечатление, что наши «катюши» стоят недалеко прямо перед нами и стреляют, стреляют, стреляют…
- Вой ракет был такой, что ничего не было слышно, - сказал папа. – Но это было ещё не страшно…
- А что было страшно? – спросил я, чтобы подавить свою нервную дрожь в руках и теле.
- Страшно стало, когда некоторые ракеты не летели, а кувыркались в воздухе, - ответил папа. – То ли стабилизаторы были кривые, то ли что-то в двигателе случилось, но некоторые ракеты «катюши» кувыркались и падали на поле, где мы прятались в воронке. Вот что было страшно…
- Что было-то? – спросил Юра и толкнул меня локтем в бок.
- То, как эти ракеты взрывались, - коротко ответил наш папа. – Они взрывались не так, как снаряды, то есть фонтана земли, огня и дыма не было. Была огненная вспышка. Объёмная, клубящаяся и сильная ударная волна.
- Было такое ощущение, что жар и ударная волна обжигает, ослепляет и сшибает с тебя голову, - сказал наш папа уже рассудительным спокойным «профессиональным» голосом.
- Даже пленный немец был ошарашен до предела и наш раненый боец тоже перестал стонать и корчиться. Было очень страшно, но очень интересно. Мы впервые видели, как взрываются наши «катюши».
- А что было потом? – упрямо спросил Юра.
- А потом мы переждали, когда «катюши» перестали стрелять, схватили раненного, нагрузили им спину нашего «языка», который уже не спотыкался, а бодро бежал вместе с нами и добежали-дошли до линии наших окопов.
- Когда мы пришли к нашим, - сказал наш папа, обращаясь к нашей маме, - то просто все скопом свалились в траншею и не смогли сразу же ответить, кто мы, откуда мы и зачем мы пришли от фрицев. Мы все устали настолько, что не могли свернуть цигарки с махоркой и наши бойцы свернули нам по самокрутке и дали прикурить. Я лично просил себе только воды попить.
- А что потом? – уже сам, стесняясь своей настырности, спросил наш Юра.
- А потом появились какие-то командиры, офицеры, другие солдаты. Стали нас расспрашивать. Оказали медпомощь нашему раненому и немецкому «языку», так как его тоже ранило осколком снаряда, а он и не заметил этого…
- Я рассказал всем, что мы пережили на минном поле, когда бежали с раненным и «языком» под снарядной бомбёжкой и кто-то из солдат подтвердил это, потому что наблюдали нашу беготню по «полю смерти», как они это назвали.
- Потом нас повели вглубь наших позиций, связались с моим командиром, - сказал деловито наш папа. – Командир приказал нам его ждать и попросил нас помыть и накормить. Нас привели в полевую прачечную. Мы по очереди, сначала раненого, потом немца-языка, а потом и сами, по очереди залезали в большой чугунный котёл, в котором, наверное, разогревали когда-то асфальт, а сейчас грели воду на костре, и у довольствием мылись с хозяйственным мылом.
- Тётки-прачки, - уже с улыбкой поведал нам наш папа, - носили и меняли нам воду, смеялись над нами, над нашей голой худобой, шутили по-всякому, и это сильно помогло нам очухаться, а то мы все крупно дрожали и были как чумные, ошалевшие, подурневшие.
- После бани нас накормили американской тушёнкой с гречневой кашей, и мы встретили нашего командира и его штабных офицеров уже бодрыми и весёлыми.
- Я доложил о ходе разведки, о взятии «языка», об обстоятельствах ранения нашего бойца и о возвращении через «поле смерти».
- Историю о том, как мы попали под артобстрел на том поле, командир и офицеры пропустили «мимо ушей», зато охотно выслушали о том, что мы там видели и слышали за линией фронта. Но видели и слышали мы там немного, потому что была ночь.
- Так что, - сказал печально наш папа, - нас вяло поблагодарили за «языка», посетовали, что результаты разведки «негустые», поцокали языками на наши страдания и ушли, уводя от нас нашего немца, который на том самом поле стал нашим «сотоварищем».
- Мы с ним простились, даже полуобнялись, на что один из старших офицеров строго на нас посмотрел, построились в колонну, проведали в медсанбате нашего раненого бойца, записали все его данные и потопали к себе в расположение нашего кавалерийского полка и моего разведэскадрона.
- Вот там мы уж отвели душу! – весело сказал наш папа. – Там наши рассказы слушали до самого позднего вечера и тостов за наше чудесное спасение с того «поля смерти» было поднято множество. Поднимем и мы!
Наш папа очень редко рассказывал о войне и всегда волновался, когда рассказывал. В этот раз он тоже сначала сильно разволновался, печалился, напрягался, но потом справился и перевёл свой рассказ в интересную историю и шутку. Мама за него волновалась, и всё время ограничивала желание папы налить очередную рюмочку водки. У нашего папы сильно болела язва двенадцатиперстной кишки…
В субботу и воскресенье 9 и 10 января 1965 года я отдыхал, делал, что мне хотелось сделать, читал своё подарочный настольный календарь, смотрел телепередачи по телевизору, кушал, спал, думал, представлял. Услышанное от папы и брата Юры как-то не проявлялось в моих праздничных думах и настроении, но в ночь с 10 на 11 января я вдруг всё вспомнил, и кто-то внутри меня серьёзным голосом сказал, что я «получил от папы и от Юры домашний урок жизни»…
Опять в моём сне вели свой нескончаемый диалог двое – мой давний друг дед «Календарь» и его «заклятая подруга» - Фея красоты и страсти. Разными голосами, то своими, то папиным, а то и Юркиным, они говорили о жизни и их слова звучали как старинные русские народные пословицы...
- Жить, - веско заявил дед Календарь - значит Родине служить!
- Так что ж ты в Отечественную на фронте не служил? – насмешливо спросила Фея красоты и страсти. – Не за ту родину служить хотел? А, полковник?
- А я служил! – вскричал дед Календарь. – Всю свою жизнь служил! Покуда тебя не встретил…
- Встретил и потерял, - с горечью сказала Фея красоты и страсти.
- Да, потерял, - согласился дед Календарь. – С той поры живу только для добра, потому что «жизнь дана на добрые дела».
- Мне ещё мой дед говорил, - сказал дед Календарь. – Не так живи, чтобы «кто кого сможет, тот того и гложет», а так живи, чтобы «себе так же как и людям».
- «Живи для людей, поживут и люди для тебя» - говорил мой дед, - сказал дед Календарь.
- Житьё на житьё не приходится, - ответила Фея красоты и страсти в тон деду Календарю. - Надо взять от жизни всё, что она может дать.
- Вот-вот! – воскликнул дед Календарь. – Всем вам надо только от жизни взять, а что вы сами можете жизни дать? Иной «живёт не жжёт, а жизнь прожигает».
- Это я-то «прожигаю»?! – воскликнула Фея красоты и страсти. – Я живу не тужу, по свету кружу! А ты, старый пень, живёшь – только хлеб жуёшь, а спишь – только небо коптишь!
- Да? – весело отпарировал Фее красоты и страсти дед Календарь. – А ты живешь, что ворона: куда захотела, туда и полетела: телу простор – душе теснота…
- Да, я живу, пока живётся. – сказала Фея красоты и страсти. - Живу одним днём, потому что радостная жизнь веселит сердце, волнует кровь, будоражит ум. Живём лишь раз, потому жить надо всем смертям назло! Жить, как гармонь играет! Весело!
- Кто же живёт кому-то на зло, а не на добро? – печально спросил дед Календарь. - Не красна жизнь днями, а красна делами. Без пользы на свете жить — лишь землю тяготить.
- Много ты знаешь, да мало понимаешь, - сердито ответила Фея красоты и страсти. - Поживи подольше, узнаешь побольше. Больше живешь — больше видишь. Поживешь — увидишь, а потом и мне скажешь. Жизнь идёт, старик: кто за ней не поспевает, тот остается одиноким. Вот ты и остался один…
- Да как же мне за тобой поспеть, если ты несёшься, мечешься, порхаешь, как стрекоза?! – вскричал дед Календарь. – Ты же, судьба-злодейка, а жизнь с тобой – копейка! Ты же живёшь для себя, а не для людей.
- Зато со мной тебе жить стало лучше, жить стало веселей, - задорно рассмеялась Фея красоты и страсти. – Ох, как ты за мной ухлёстывал! Только пятки сверкали! Жить бы нам с тобой друг с другом, да недруг помешал…
- Кто хочет от жизни толку добиться, тот ничего не боится, - сказала веско Фея красоты и страсти. – А ты, старец, побоялся меня не догнать, вот и упустил свою Птицу-счастья.
- Да, - печально согласился дед Календарь. – Только я не испугался, а отказался. Недруг оказался сильнее. Я тогда понял, что дороже всего в жизни – это сама жизнь. Живой всегда о жизни думает, а в то время я ещё не умер, но уже и не жил. Тогда было не до жиру, быть бы живу. Цену жизни узнаешь, когда её теряешь.
- Вот ты меня и потерял, - печально сказала Фея красоты и страсти. – Не журись, старик, жизнь изжить – других бить и самому битому быть, а живы будем – не помрём! Жизнь дороже всех сокровищ, дороже даже меня. Так что всё правильно…
- Кто правдой живёт, тот верно живёт, - примирительно заявила Фея красоты и страсти. – А тот, кто истиной живёт, тот вечность обретёт. Согласен, друг мой любимый?
- Бесцельная жизнь, что медленная смерть, - медленно ответил дед Календарь. – Важно знать не то, каким ты жил, а каким ты умер. Кто как живёт, тот так и слывёт. Не тот жизнь прожил, кому много лет, а тот, кто много сделал, славно жил и славно умер.
- Согласна, друг мой милый, - сказала печально Фея красоты и страсти. – Тебе это важно, потому что твой век измерен, а мне только печаль, потому что я вечна и беспечна. Но не тот живёт больше, кто живёт дольше, а тот, чья память в людях не теряется и не умирает.
- Живи просто — доживёшь до ста, - бодро сказала Фея красоты и страсти. – В твоих пороховницах пороху ещё ого-го! Жизнь правде посвящай и жить станет лучше, жить станет веселей.
- Правда правде рознь, - печально ответил дед Календарь. – Моя правда, твоя правда, а истина где? Изжил я век, а правды всё нет…
- Так жизнь устроена, - примирительно сказала Фея красоты и страсти. – Не нами начато, не нами и закончится. Жизнь как правда, у каждого своя, поэтому живи - не тужи. Живи красиво, потому как если жизнь красна, то и смерть не страшна.
- Да! – решительно сказал дед Календарь. – Ты, как всегда, права, Любовь моя. Умеющий жить славно, сумеет и умереть без позора. Будем жить, как будто мы бессмертны!
Мои внутренние голоса моего друга деда «Календаря» из деревни Дальнее Русаново и его вечной заклятой любимой подруги «Феи красоты и страсти» смолкли, а я удивился во сне необычности этого диалога, этих слов, этих выражений, больше похожих на старинные русские народные пословицы. Я удивился тому, что они, эти слова и выражения, вдруг возникли во мне, в моей памяти, в моём полубессознании и звучали так слышно и зримо, как будто это я их говорил сам себе вслух.
Уже ощущая своё ровное и глубокое дыхание, цепляясь за ускользающее сознание, я ещё успел спросить сам себя: «Зачем они всё это мне говорили? Причём тут жизнь и смерть? Я смерти не хочу…».
Утром за завтраком я вверг моих родителей и моего старшего брата Юру в немой ступор, задав им вопрос: «Мам, пап, Юра! А как это – жить славно и умереть без позора?».