I
– Ваш билетик, – обратилась строгая женщина-контролёр к сидящему у окна мужчине.
Мужчина сидел у окна, сосредоточенный и, видно по всему, поглощённый чтением книги, лежащей у него на коленях. Уже час, как электричка отошла от платформы Финляндского вокзала, и сидящие рядом пассажиры могли слышать от читающего отдельные реплики, которые непроизвольно вылетали из него, как потревоженные птицы:
– Ну вы даёте, Мессир!
Здесь вы переходите границы всего дозволенного!
И тут же вопрошал:
– Для вас нет ничего недозволенного? Ну так везде должна быть хоть какая-то мера…
Ах! – и меры нет?
Тогда это произвол. Я буду жаловаться на вас в Большой Хурулдан!
Уже и пошутить нельзя?
Я бы посоветовал вам держать деньги в сберегательной кассе. А не разбрасывать их по ветру.
Ценю вашу деликатность…
Ах! Как это неожиданно!
– Не хочу вас больше тревожить и нарушать ваши планы. Ах, и планов нет? Тогда что же у вас есть? Ничего? Но из Ничего ничего не бывает, Мессир… Если есть Вход, значит должен быть и выход.
И далее шли подобные реплики. Было полное впечатление, что он с кем-то разговаривает. Специалист назвал бы такое явление маниакальным психозом. Но поскольку подобных специалистов рядом не было, то пассажиры вынуждены были молча выслушивать реплики необычного соседа. Особенно был поражён происходящим гражданин, сидящий напротив. От удивления он раскрыл рот наподобие зева триумфальной арки и внимательнейшим образом вслушивался в происходящий монолог-диалог, изредка покачивая головой и вставляя своё типа: «Ну, да… такое и в кино не увидишь… говорун, однако… а о чём? – непонятно…»
– Ваш билетик, – повторила контролёр свою просьбу, повысив голос до уровня гудка электрички.
Пассажир был настолько увлечён книгой, что, казалось, посторонние звуки просто не доходили до него. Одет он был не по погоде в чёрный суконный френч, в чёрные же в тонкую полоску брюки и в узкие непомерно большие ботинки со слегка загнутыми вверх узкими носами, до зеркального блеска начищенные гуталином.
Команда контролёров, блокировавшая вагон с двух сторон, сходилась к центру, проверяя и компостируя билеты у пассажиров.
– Товарищ! Я к Вам обращаюсь, – контролёр легко постучала компостером по плечу зачитавшегося «товарища», который медленно переключил свой взгляд на потревоженное плечо, а потом уже на самого контролёра. – Билетик Ваш, я говорю…
Пассажир ладонью похлопал по нагрудному карману своего элегантного френча и вполне заурядным, но каким-то гипнотическим голосом, произнёс:
– Билет у меня здесь…
– Ну, так давайте, я его прокомпостирую.
– А я прошу поверить мне на слово.
– Не шутите, гражданин, давайте для проверки билет, – уже более официальным голосом заявила женщина-контролёр.
– А я говорю, билет у меня здесь, и я категорически прошу мне верить.
Проверенные пассажиры стали проявлять любопытство.
– Дайте мне Ваш билет! – строго приказала контролёр, протягивая властную руку к непроверенному пассажиру.
– А почему я должен давать вам билет, если вы мне не верите?
– Ну, знаете!.. – воскликнула проверяющая.
– Что же вы, товарищ, – бесцеремонно встрял в назревающий конфликт сидящий напротив сосед пенсионного обличья, внимательно следящий за поведением необычного пассажира, – все показывают билеты, а вы, значит, нет. Умнее всех, что ли?
– Да, умнее! Можете не сомневаться. И все, извините, для меня не пример. Я лично хочу, чтобы мне доверяли. А показывать билет или не показывать – это моё личное дело. И Ваше, кстати, тоже. Вы показали? Ну, и хорошо. Значит, Вам не доверяют, и Вы при этом себя не уважаете. А я себя уважаю и хочу, чтобы другие тоже уважали. И верили. В этом вся суть. Мы же все советские люди! Воспитаны в духе коммунистической морали. Мы же семимильными шагами идём к намеченному партией коммунизму! И куда мы с такими методами доверия придём? Я спрашиваю! – Куда?!
– Куда Макар телят не гонял, – ответил тут же сосед напротив.
– Вот именно! Вы же все неглупые люди. Зачем же нам обманывать друг друга? Так и будем себя всё время проверять, проверять, проверять? Когда же это кончится наконец? Нет веры в человека! Про Бога я уж и не говорю.
– Что здесь происходит?! – прервал новоявленного правдоискателя солидный мужчина-контролёр, по-видимому, – главный в бригаде. Многочисленные шевроны на его рукавах выдавали в нём начальника.
Остальные члены бригады тоже подошли к месту возникающего конфликта
– А вот, Павел Петрович, гражданин не хочет предъявлять билет, – обиженно заявила женщина, показывая компостером на ничуть не обескураженного гражданина.
– Да я и вам скажу тоже самое, – заверил пассажир, – не по-ка-жу. Это моя принципиальная позиция.
– Не валяйте дурака! – властным тоном объявил Павел Петрович. – Что значит не покажу? Показывайте билет или платите штраф! Таков порядок.
– А кто установил этот порядок? И почему я должен показывать Вам билет?
– Как это почему?! Вы что, издеваетесь? А ну-ка, пройдёмте! У нас времени на Вас нет…
И Павел Петрович, потрясая шевронами, схватил упорного пассажира за рукав и стал тянуть на себя.
– Руки! Руки! Руки! Руки-и-и!!! Это ещё что такое?! – моментально возмутился безбилетник с билетом, который ни на йоту не сдвинулся от усилий железнодорожного ревизора. – Что за физические методы? Мало того, что не верят, ещё и рукоприкладством занимаются! За недоверие и рукоприкладство в наше время знаете, куда можете загреметь с вашими звёздами?..
Павел Петрович оторопело уставился на говорившего. Чело его разгладилось от удивления, а уши поплыли к затылку. Тем временем подозреваемый, заложив указательным пальцем недочитанную страницу книги продолжал:
– Я честно купил билет до нужной мне станции… Сижу, еду, никого ни о чём не спрашиваю и не тревожу, читаю бессмертное творение одного известного автора, моего старого друга. И вдруг – докажи, что ты честный, покажи билет. Да это прямое глумление над личностью. Издевательство. Насилие, если сказать точнее. Ущемление прав. В Хельсинки подписывали «Всеобщую декларацию прав человека»?
– Я не подписывал… – попытался отмахнуться главный контролёр
– Неважно! Подписывали люди поумнее. А вы что ж, выше себя их ставите?
– Я никого никуда не ставлю, – стал как бы оправдываться Пётр Петрович, постепенно снижая начальственный напор, – я просто требую показать мне билет. Другие ведь показывают? Почему для Вас я должен делать исключение?
– Вот, то-то и оно, что показывают! А это есть массовое недоверие к людям и унижение их достоинства. Ваши придирки попахивают политической близорукостью, элементарной этической незрелостью и незнанием правовых норм. Вы, кстати, партиец? Или беспартийный большевик?
– Вы мне дурочку не валяйте! – вновь переходя на баритон, опомнился представитель власти. – Кто Вы такой?.. Показывайте сейчас же билет или я вызываю милицию.
– Так Вы всё-таки настаиваете?! – твёрдо произнёс пассажир и протянул руку, как для воззвания, в сторону Павла Петровича, – у Вас будут большие неприятности. Моё фамилиё Айзенбунд. Вам оно ни о чём не говорит? Кто я такой, кто я такой! Об этом знает каждый второклассник. И даже студент техникума. Я уж не говорю о студентах Кембриджа, Оксфорда и Сорбонны.
Развернув руку ладонью вверх, упрямый пассажир властно потребовал:
– Ваши документы!
Из бригады контролёров, молча наблюдавшей за сценой, раздался мужской голос:
– Павел Петрович, Вы тут пока постойте с коллегами, а я пройду в головной вагон, вызовем на станции Васкелово милицию. Сами ж видите – аферист какой-то.
– Аферист, Вы сказали? Все согласны? Так, всем вам плюсуется ещё за оскорбление личности. Вы – свидетель, – похлопал впередисидящего пенсионера по коленке довольный новыми обстоятельствами пассажир. – Теперь все слушайте меня: после всего здесь сказанного в мой адрес билета я вам не покажу категорически и принципиально. Вы, товарищ обзывающийся, идёте сейчас за милицией, потом всей компанией составляете на меня протокол, подписываете его, берёте у прокурора санкцию на личный обыск и, когда в этом кармашке вы обнаружите у меня билет, вот тогда я потребую морального и материального возмещения за нанесённый мне ущерб, как свободной личности свободной страны. Через того же прокурора я подам на всех вас в суд. «А на Вас, – и говорящий показал на звёздно-шевронного ревизора, – напишу отдельное заявление». Думаю, что после этого звёзд у Вас на рукаве не прибавится, гражданин. Но прежде, чем всё это запустить, я ещё раз попрошу Ваши документы.
– Это чёрт знает что такое! – начал пунцоветь от негодования Павел Петрович. – Что он себе позволяет? Не даёт билета и ещё в чём-то нас обвиняет.
– Чёрт-то точно знает. Ответственность не только налагает обязанности, но и предполагает знание необходимых правил и законов. А по закону я имею право потребовать у Вас документы, и Вы это хорошо знаете…
Лицо главного ревизора приобрело бордово-пунцовый цвет, и он из нагрудного кармана своего форменного кителя достал такой же по цвету документ и нервно протянул его строптивому пассажиру:
– Вот мои документы! Я ревизор первого класса Гоняев Павел Петрович. Буду сейчас Вас штрафовать за отказ показать проездной билет представителям поездного контроля.
– А Вы не гоните лошадей, товарищ Гоняев – мирно произнёс владеющий собой пассажир, – отказ показать билет ещё не есть его отсутствие. Вы мне не доверяете. Я вам не доверяю. Может быть, вы все переодетые жулики, собираете с мирных граждан штрафы, которые должны идти не в чей-то воровской карман, а в копилку государства.
Он внимательно посмотрел в солидный документ ревизора первого класса и заключил:
– Документы Ваши в порядке. Тут уж придираться не стану. Ручечку, пожалуйста.
– Какую ещё ручечку? – не понял Павел Петрович.
– Ну, ручечку… Самописку. Карандашик на худой конец.
– Нет у меня никаких ручечек, верните, пожалуйста моё удостоверение.
Сидящий напротив пенсионер покопался в карманах своих потрёпанных брюк и вытащил на свет божий огрызок карандаша.
– Во! Химический. Мёд им проверяю на предмет подлинности. В мёд его окунаешь и сразу видно настоящий он али нет-на. Чернила испускает, значит не стоящий. В нашенское время всё проверять надо-на. Не только билеты. А не проверишь, тут же и обманут-на.
Пенсионер послюнявил в губах карандаш и передал его «безбилетнику».
– Пиши! Эту химию потом ничем не выведешь.
Принципиальный пассажир взял в руки огрызок, открыл книгу на форзаце, где уже стояло чьё-то короткое посвящение, и стал крупным красивым почерком переписывать данные с удостоверения ревизора первого класса Гоняева Павла Петровича. Химический карандаш требовал подпитки и когда чернильный след обрывался, принципиальный пассажир протягивал его пенсионеру с просьбой:
– Послюнявьте ещё, пожалуйста…
Пенсионер с удовольствием слюнявил, отчего его губы в самом центре проявились сине-фиолетовым сердечком.
Пассажиры тем временем разделились на возмущающихся и сочувствующих. Одни говорили:
– Ишь, какой нахал неугомонный! Айзенбрут он, видите ли. Нет билета, а туда же – права качает.
С другого конца слышалось:
– А ведь во многом прав этот товарищ Айзенблуд. И главное, ничем не прошибить. Стоит на своём, и всё. Ну, прямо партизан какой-то времён войны двенадцатого года. Чудно!
– А может, поверите ему. Сделайте исключение, – обращалась сторона защиты к бригаде контролёров, – не будет же человек так упрямствовать, если у него действительно нет билета. Может, он из будущей формации, в которую мы так безуспешно все идём. А вы к нему пристаёте почём зря.
Последняя аргументация возбудила некоторые колебания в рядах облачённых властью представителей ж/д транспорта. Но в любом случае ситуация была неординарной.
Пока строгий и бескомпромиссный гражданин, которого знают аж в Сорбонне, не торопясь, переписывал данные взятого им документа, другой пассажир полуинтеллигентного вида, в круглых очках, и в белой сетчатой майке, неожиданно соскочил со своего места и с горящим взором пронзительно-пафосным голосом воскликнул:
– А знаете?! – Он меня убедил… Если бы все, как он!.. Вот так принципиально, грамотно, напористо. Каждый бы вот так за своё дело, за свою честь, за страну, за партию и правительство…
– Вы тоже, кстати, билетик приготовьте, – напомнила говорящему один из ревизоров, – у Вас ещё не проверяли.
Выступающий как-то сразу иссяк, сник и, понуро сев на своё место, стал что-то несвязно бормотать себе под нос.
– Будете свидетелем, – не отрываясь от письма, бросил в сторону бормотавшего непоколебимый «партизан войны двенадцатого года».
– Что Вы там говорите? – возразила полуинтеллигенту разодетая в пух и прах дама в широкополой соломенной шляпе, на которой красовался пук искусственных незабудок. – Этот Айзенплут чистой воды прохиндей. Только баламутит и смущает народ. Что, ему трудно билет показать? Если он у него вообще есть. И сидел бы сейчас спокойно, как все. А здесь – прямо-таки международный скандал учинил из ничего. Хельсинки! Декларация! Ха-ха! Он об этом знает ровно столько, сколько мы с вами. Требует доверия, видите ли! Покажи, чтобы все видели, и будет тебе доверие. А то: он – гордый и принципиальный, а мы – недоделыши какие-то. Щас с него штраф сдерут, и ваш герой будет, как все, и даже хуже. Пары из него подвыпустят, будьте уверены. Это же не общественники, а профессионалы. Они своё возьмут спокойно, без истерик. Они и не такое видели. Вон их сколько. А он один.
Обвиняемый в безбилетном проезде иронично посмотрел на даму, заметив, что ей очень идёт соломенная шляпа, а пук старых незабудок пора заменить на фиалки.
– Да, да, – ещё раз подтвердил он, – именно фиалки сделают вас более гармоничной и цельной.
На что расписная дама сильно зарделась и непроизвольно выпалила:
– Ну, что вы, что вы, любезный! Я и с незабудками как-нибудь проживу, не карячась…
Отдав удостоверение ревизору, «безбилетник» кинул беглый взгляд в окно, посмотрел на часы.
– Никак выходить собрались? – заметил ревизор с напускной иронией в голосе.
– Рад бы, да вот у этой гражданки, вашей коллеги, удостоверения ещё не видел. Попрошу…
– Магдалина Иосифовна, покажите ему удостоверение. Разберёмся. Пусть переписывает. Я его всё равно так не отпущу.
– Павел Петрович, да что же это такое делается? – взволнованно произнесла Маг-далина Иосифовна.
– Ничего, ничего, – успокоил её сдержанный голос старшего ревизора, – покажите, пусть потешится.
– Кураж какой-то, да и только, – Магдалина Иосифовна передала через ревизора своё удостоверение.
Айзенбунд, – если он вообще был Айзенбундом, – особо тщательно рассмотрел фотографию в документе, стал сличать с оригиналом:
– Вы, наверное, скажете, что я придираюсь, но на фотографии молодая здоровая женщина, а здесь, извините, её антипод… Может, это форма так старит?
Магдалина Иосифовна стала хватать ртом воздух.
– Ладно, ладно! Оправдываться будете потом, – сделал упреждающий жест несдающийся пассажир, – здесь не следствие, а в прокуратуре разберутся в подлинности вашего документа. Главное, чтобы вы не расходились, а то я потом всех вас не соберу.
По трансляции объявили: «Следующая станция Васкелово. Просьба пассажирам не задерживаться. Электричка отстаёт от графика».
– Так! Чтобы положить этому конец, – начал распоряжаться Павел Петрович, – идите проверьте следующие вагоны. На всякий случай на станцию Васкелово вызовите наряд милиции. А мы с Лукой Фомичём останемся пока здесь. Вот Ваше удостоверение, Магдалина Иосифовна.
Контролёры пошли исполнять свои обязанности.
– Я протестую! – тут же возмутился пассажир. – Сейчас вы разбежитесь, а потом, где я вас искать буду? Чёрствые, недоверчивые вы люди! Опять проверять кого-то пошли. И ничем вас не проймёшь и не усовестишь. Нехорошо получается, Павел Петрович, нехорошо.
– Вот то-то и оно, что нехорошо, – встрял в дискуссию Лука Фомич, – и стыдно должно быть не нам, а Вам. Водите за нос взрослых людей, да ещё с таким апломбом. Как будто это мы без билета едем.
– А кто сказал, что я без билета еду? Короче так, друзья мои, вот моя станция, а вот мой билет. Я на вас зла не держу. Может быть, вы, Павел Петрович, и не самый плохой человек из всей вашей компании. Но всё равно людям верить надо. Особенно таким, как я. Верить и доверять.
Пассажир по фамилии Айзенбунд встал и начал трясти извлечённым из нагрудного кармана билетиком перед самыми глазами Павла Петровича. Когда он встал, то крючковатостью фигуры стал похож на козлоногого фавна.
– До-ве-рять! Понимаете?! Я ведь не злостный какой-нибудь безбилетник. Просто человек воли и принципов. Простите! Протыкайте мой билет своим компостером. А можете на память взять, я не обижусь.
Пассажир широко, но с ехидцей улыбнулся, вручил контролёру билет, по-свойски глядя ему в глаза, похлопал по плечу и, юрко преодолев проход между сиденьями, и не задерживаясь в тамбуре, споро шагнул на платформу станции Васкелово.
– Павел Петрович оторопело посмотрел в билет, ринулся было за пассажиром, но убедившись, что поздно и бесполезно, вымолвил в сердцах:
– Каков прохиндей! А ещё Айзенбунд! Как сам уверял. Провёл на мякине. Билет-то прошлогодний. Нет, чтоб сразу посмотреть… Не иначе чёрт с ним рядом сидел.
– Почему рядом, – заметил пенсионер с чернильными губами. Он и есть этот чёрт. Даже карандаш не отдал. Теперь чем я буду мёд проверять. Такой карандаш сейчас нигде и не купишь ни за какие деньги. Промышленность больше не выпускает. Видать черти меда тоже любят. Особливо натуральные.
В окно вагона постучали и в верхней открытой фрамуге показалось язвительное лицо недавнего пассажира.
– Дорогой Петрович, – учительским тоном выговорил он, – это всё от недоверия к людям. Раз не доверяете, так и получаете. Храните этот билет у себя, может вам пригодиться в особо экстренных случаях. Может захотите на Мальдивы слетать или на Багамы? Всякое бывает. Билет универсальный. Я по нему год ездил на свою фазенду. Никто слова не сказал. А Вам, дядя Вася, – так Вас кажется зовут в семье? – большое спасибо за ваш уникальный химкарандаш. Возвращаю его в целости и сохранности. Всё у нас по честноку, други мои! Что в нашей жизни главное? – Честность! Так и запишите это на своём лбу химическим карандашом – «Честность превыше всего!». Честность – мера вещей. Как вещь назовёшь, такой она и будет. Арривидерчи, друзья! Будьте всегда принципиальными, как наш Петрович, честными, как дядя Вася и добрыми, как я. Пора, Мессир, пора! И – с Богом!
Пассажир спрыгнул с перрона, на миг оказался вне поля зрения, загороженный платформой станции, а на тропе, уходящей от перрона, вдруг появился взъерошенный чёрный кот с поднятым трубой хвостом, со всех ног убегающий к посёлку Васкелово. Пассажира с распространённой фамилией Айзенбунд нигде не было видно.
Павел Петрович побледнел. Посмотрел на своего коллегу, который кивками головы показывал на его руку, держащую липовый билет на исчезнувшего пассажира. Но это был вовсе не билет, а документ за №1, удостоверяющий, что его владелец является членом Билдербергского клуба и по совместительству септемвиром эпулонов. В удостоверение была вклеена фотография самого Гоняева в чёрной мантии и в красной конфедератке. На левом развороте документа латиницей было выведено: Pavel Petrovich Gonjaev esquire. На правом: Годен до Второго Пришествия. И подпись главы Антидиффамационной Лиги Абрахама Генри Фоксмана.
На том месте, где сидел ускользнувший пассажир со странной фамилией, осталась книга «Мастер и …» (второго слова было не разобрать от сильной потёртости обложки). На развёрнутом белом титульном форзаце по диагонали крупным красивым почерком химическим карандашом было написано: «Несравненному другу от восхищённого автора. М.Б. 18 брюмера VIII г.».
Дядя Вася засунул свой химкарандаш в карман своих потёртых брюк, взял в руки книгу и сказал, обращаясь неизвестно к кому:
– Возьму почитаю. Авось пойму в этой жизни что-нибудь.
После этих слов посвящение «восхищённого автора» стало таять и растворяться в белом листе форзаца, пока полностью не исчезло.
– Вот тебе на! ¬– в сердцах сказал дядя Вася. А что же тогда с текстом-на?
Текст был на месте.
– Таких буковей я не панимэ, – в полном и неподдельном недоумении произнёс Василий, – здесь и с лупой не разберёшь о чём тутова понаписано-на.
– Это на арамейском, – определил пассажир, сидящий спиной к новому владельцу книги, даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть, арамейский ли, или какой другой язык.
– Арамейский?.. Так кто ж на нём гутарит? Не пойму чего-то.
– Иисус Назарянин, – послышался тот же голос. – Иешуа га-Ноцри говорил на нём почти все 33 года своего пребывания в земной юдоли.
И вдруг дядя Вася заговорил на никому непонятном языке:
– Мудтуль дилух хай Мальчута Ухейла Утищбухта Ль альам алльмин. Амин.
– Ну вот. А вы говорите не панимэ. Забыли просто, – прокомментировал сосед, сидящий к нему спиной. Две тыщи лет, считай, прошло. Однако вспомнили. Такие вещи в нужные моменты сами всплывают, слава Всевышнему.
Дядя Вася сидел растерянный, с глупой улыбкой на чернильных губах и повторял:
– Аввун дбищмайя ниткаддах щиммух Тэтэ Мальчутух…
Васкелово осталось позади. Бригада контролёров, по-видимому, ушла вперёд, оставив своего начальника в одиночестве. В задумчивости и он прошествовал в следующий вагон. Создавалось впечатление, будто ничего и не произошло.
Павел Петрович остановился в коридоре купейного вагона, ещё раз открыл выданное ему удостоверение и прочёл вслух:
– Господи, помилуй мя грешнаго.
Продолжение следует