В октябре Белое море похоже на большой эмалированный старый таз, в котором затеяли стирку. Такой – с тёмно-зелёными боками, покрытыми ржавыми пятнами на сколах, иссиня-белым дном и чёрной неровной каёмочкой из выброшенных прибоем водорослей и прочего плавняка. Вода бурлит, темна от ила и мути, словно кто-то возит в тазу грязным бельём. Пена и волны гуляют от края до края, брызги летят во все стороны.
По выгнутому пологому ободу, в неряшливых разводах луд и губ, прилепились, еле видны, сухощавые деревеньки. Серые домики намертво приросли к своим местам. Спрятались в трещинах-щельях и засели по вмятинам-лахтам. В домиках живут крохотные, меньше микроба, люди-поморы. Эти люди – древние мореобрядцы и истовянные рыбопромышленники. Они давно приноровились к сезонным прихотям моревладельца и сидят по прибрежным поселениям, терпеливо выжидая своего часа.
Море раскачало, и оно никак не может остановиться.
Время от времени, когда стирка прекращается, бельё вынимают из воды и выкручивают над тазом. Тогда по-над морем идёт проливной дождь и прижимает волну.
В самые редкие дни, когда бельё несут развешивать сушиться на верёвках, море успокаивается и светлеет. Волны ещё недолго ходят из берега в берег, постепенно угасая, сталкиваясь и перемежаясь по пути. Сквозь вывешенные полотнища облаков начинает проступать солнце, и наступает наконец долгожданное затишье.
В такие моменты микроскопическое население берегов оживает и торопится сделать все накопившиеся за время шторма дела: перебежать на моторке из Золотицы в Пушлахту и обратно, завезти дров на Соловки, переправить родственников из Лопшеньги в Яреньгу, перекинуть лодку из Пертоминска в Кулой, сходить в Кемь за продуктами и за рыбой в Мезень.
Я осторожно, чтобы никого не задеть, плещу рукой в мыльной воде, отгоняя пену от берегов, дабы могутным людям-поморам было сподручнее шастать по своим неотложным делам вдоль истёртого края этого древнего ржавого таза.