Часть I, 1932 год.
Нижний Новгород – столица Нижегородского края. Края тишайших провинциальных городков и добрейших людей, живущих неписаным пониманием законов природы и общинного лада. Края холмистых полесий Волжско-Окского правобережья и низинных лесов мещёры, стелющихся до взгорий Приуралья и студёных северных вод. Края дремучего темнохвоя с непуганым зверьём и красного раменья с обилием кладового сбора.
По разлатой лестнице здания краевой управы поднимался моложавый мужчина среднего возраста. Выбеленная рубаха навыпуск, короткий регат, широко скроенные галифе, высокие кожаные сапоги, в руке потёртый и, как он звал, верный кожаный портфель. Пирамидку тёмных жиденьких усов подчёркивала милая улыбка, глаза излучали задумчивый взгляд человека инженерной прослойки общества, на долю которой выпадали ярчайшие трудовые свершения первого индустриального десятилетия молодой Республики Советов.
Мужчина поднялся на этаж с проходным коридором, подсвеченным немощными бра, проследовал по ковровой дорожке до двери за надписью «СЕКРЕТАРЬ» и без стуков вошёл внутрь. Взору инженера поддался лаконичный интерьер канцелярского кабинета: шкафы для бумаг, тяжёлый стол, тумбы, печатная машинка, коммутационный телефонный аппарат на три клавиши, в узких окнах горшки с цветами. По противоположным стенам секретарской глухие двери, на одной табличка:
НАЧ. УПР. ЗЕМЕЛЬ НИЖЕГОРОДСКОГО КРАЯ.
Пухленькая секретарша, не замечая вошедшего, собирала кипу бумаг. Мужчина приблизился к вплотную столу и звонко брякнул по столешнице костяшками пальцев, привлекая внимание хозяйки кабинета. Та подняла глаза, оценила посетителя строгим взглядом, будто сверяя с одной ей известным образом, и откинулась на спинку стула, ожидая вопроса.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! Чем, так сказать, обязана?
— Кержаев Сан Милыч по вызову до Полежаева Николай Иваныча..., — мужчина кивнул на табличку.
— Ах, да, товарищ Кержаев? — опомнилась секретарша и, снова приняв деловую позу, без доклада начальнику распорядилась: — Проходите, Колай Иваныч предупреждал о вас!
Кержаев вошёл в кабинет, отличавшийся от секретарской большим размером и обжитостью. В центре стол-бюро литерой «Т», тумба с телефоном, лакированные спинки придвинутых к посетительской части стола стульев. Кресла и шкаф, напротив окон резные багеты с парсунами «Красовский Феодосий Николаевич» и «Давыдов Борис Владимирович». За спиной хозяина кабинета подрамники вертикального исполнения с картами во всю стену. Одна за сборенной занавесью, вторая открывала полотно цветной контрастной печати под заглавием:
ТОПОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА НИЖЕГОРОДСКОГО КРАЯ.
За столом человек неболезненной полноты, держит пред глазами разворот газеты. Завидев вошедшего, начальник свернул периодику и учтиво предложил пройти к столу:
— Здравствуй, Сан Милыч. Проходи, садись...
— Здравствуйте, Колай Иваныч, — Кержаев подошёл, через стол пожали руки, выдвинул ближний стул и сел: — Почто мне честь быть вызванным до краевых властей?
— Разговор... и предложение... Чайком угостишься?
— Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб!
— Очень нам понятно, Сан Милыч, — Полежаев поднялся с места, отошёл и приоткрыл дверь к секретарше: — Лизонька, подайте нам чай, пожалуйста... с сушками...
Вернувшись на рабочее место, начальник достал из ящи-ка пачку папирос, двинул Кержаеву пепельницу:
— Закуришь?
— Так... не привык, знаемо ли...
— Ну, как знать...
Начальник закурил, вальяжно откинулся на спинку стула. В кабинет вошла секретарша, неся на подносе стаканы в омеднённых подстаканниках и аппетитные сушки в вазетке.
— Ой, как быстро чай поспел?.. — удивился Полежаев.
— Как же... просили уже? Вода скипела, заварка занялась, подавать хотела, а вы вторите? — поворчала секретарь, поставила поднос возле посетителя и ушла. Начальник поднялся с места, заново обошёл стол, подсел напротив Кержаева.
— Вишь, работа поставлена? Не успел помыслить, как чай горяч и сушки сладки?! — осмеял Николай Иваныч, взялся за подстаканник, звучно отпил глоток и продолжил: — Так вот... Наблюдая работу по межеванию земель заречной части города, найдя работу твоей группы отличительной в высокой степени, решаю вызвать тебя в край. Должность, квартира, меблировка, внедолге машина с водителем... Думать будешь?
— От такого разве отказываются?
— Вот и не откажи. Смотрел твои бумаги: происхождение рабоче-крестьянское, родители из мещан, сословие податное, а науки постигал аж в Межевом?
— Дядька в Москве прижился... Видя мою прилежность к обучению и разным наукам, отец отправил ему на попечение и изыскал возможность выучить...
— Зажиточный?
— Не богач, скажу так. На паях три человека: золотых рук краснодеревщики... без дела не сидели, на краюху имели...
— Отрадно..., — хрумкнул сушку Полежаев.
— Портрет Красовского на стене у вас – в бытность моего обучения в Москве начкаф в Межевом...
— С Федосом учился, с Давыдовым, была оказия, работал. Учёные мужи..., — Полежаев подал взгляд к парсунам, засим на карту и кивнул: — А вот и наше поле деятельности – край осилишь? Учтя, что добрая половина земель не изведана?
— Даа, масштабы заманчивые..., — протянул Кержаев, — Размахнуться есть где, но вот северные земли Нижегородского края обжиты затворно и исследованы неважно. Возьми поветлужье и всё верховое керженье – глушь непролазная?..
— Глушь не глушь, а народ живёт? Без дорог, нормального железнодорожного сообщения, и тем паче электрификации? Допустим, что полюдье там старого уклада и прочих обрядов, а событуют – связи между собою какие-то поддерживают?
— Согласен, Колай Иваныч. Наймиты на;свежо сказ вели о нравах диких и жизни... общинами обособленной..., но большею частью всё-таки хвалили... Люд тамошний образовы-вать время пришло, а раз так – надо из лесов выводить...
— Вот ты и будь в первых рядах! Подводи научную базу к освоению пространств, привноси цивилизацию...
Весна, дерева набирают цвет, трава силу. В ложбинке широкий пустырь. Поверху застройка из типичных каменных домов, в дальнем конце улицы несколько изб за палисадниками. По противоположному краю грунтовая накатка, череда складских строений. Из высокой растительности в низине лишь поросли приземистого куста, две пушистые ветлы, берёза и клён.
Возле поросли компания взрослых парней перекидывают карты. На вытоптанной футбольной площадке гоняются с мячом босоногие мальчишки различного возраста и роста. Ворота обозначены котомками, обутками и наваленной верхней одеждой. Низина просматривается с пригорка вся как на ладони.
Подобных пустырей в исторической части города немало. Особенно по оврагам и изломам ландшафта, не занятых ручьями-речушками. Жилые кварталы Нижнего Новгорода большей частью расположены на горах, а по уточнению нижегородцев – «На Дятловых горах!» Не скалистых, как принято представлять, но и к равнинным холмам не идущих в сравнение. Нижегородские горы это вспученное правобережье рек Оки и Волги.
На взгорок у домов вышли Александр Милентиевич с сыном Александром, подростком лет четырнадцати, ростом уже догнавшим отца. В пыльных ботах, штанах широкого кроя, запоясанной узким ремешком накидной рубахе из тонкого сукна. Отец в похожих ботах, плащ светлых тонов, короткополая федора. Сын с интересом смотрит на бегающих в ложбинке ребят. Проницательным взглядом инженер-землемера Кержаев-отец отмечает перепады высот дальнего укоса ложбины:
— Непочатый край... Иди, Шуня, бегай, пока есть где...
— Што случится, бать? — мнётся Шунька, не решаясь без одобрения отца сорваться с места.
— Место скоро будет не узнать, — хлопком по плечу отец подталкивает идти, — Беги, разве обскажешь в двух сло-вах?
— А с баулами подсобить... не надо? — держится Шунька.
— Баулы? Наше барахло прибудет второго числа, сегодня казёнка. Обещали помощников – с ними без тебя управимся...
Шунька задал стрекача к футболистам. Александр Милен-тиевич обернулся на приблизившееся тарахтение мотора, обрадовался подъезжающему грузовику и двинулся навстречу.
Гружёный мебелью грузовик не успел остановиться, как с пассажирской стороны открылась дверь кабины, и с подножки спрыгнула бойкая девица в алой косынке, форменной гимнастёрке телесного цвета с карманами на груди и тёмно-синей юбке пониже колена. Полусапожки её неожиданно погрузились в пыль. Улица вдоль домов мощения не имела, проулочная колея была разбита бесчисленными колёсами торговых тарантасов. Девушка слегка задрала юбку и прыжками лесной косули выскочила из пылевых клубов на траву.
— Ух... пылищу подняло! — воскликнула девушка.
Пока отряхивала и поправляла подол, подошёл Кержаев:
— Ловко вы, мне так и в молодые годы не под силу! А про пыль подмечено верно, но смею заверить, годика за три преобразим до неузнаваемости. Я, вероятно, вас поджидаю?
Девушка осмотрела собеседника. Второпях чуть не обро-нив папку, развязала тесьму, достала вкладной листок.
— Смотрим: вы Кержаев Александр Милентиевич?
— Извольте, он самый есть! Прошу любить и жаловать...
— Настасья, будем знакомы! — протянула руку девушка.
— Очень приятно, Настёна... Ничего, что я так?
— Можно и Настёна, да звучит как-то по-купечески?
— Полагаете? По-купечески жаловать принято под отчество! Приятно очень, Настёна, что придерживаетесь условленного времени, невзирая на субботний день...
— Вы один на сегодня, Александр Милентиевич, но переулок ваш пришлось искать. Вот список имущества на ознакомление... Покажете грузчикам куда носить?
— Покажу, только зовите проще – Сан Милыч! — Кержаев пробежал список взглядом, — Немного четверым?!
— Список составлен согласно номенклатуре. Опишите в заявлении, что недостаёт – докупим и доставим...
— Ой, как замечательно! Комплект карт десяти наименований, — Кержаев оторвался и через пассажирское окно показал шофёру: — Следуй за мной, голубчик...
— Сан Милыч, завтра маёвка на Первомайской площади, помните? — Настасья догнала ушедшего вперёд Кержаева.
— Помню. Я приглашён рассказать о планах благоустройства территорий и развития города... Как забыть?
— Много напридумали? — сощурилась девушка.
Собеседники скрылись в проходной арке, следом въехал грузовик. Александр Милентиевич непринуждённо перешёл на более комфортное для него «ты»:
— Напридумали, как верно говоришь, делать Первомайку значимой, как та же Советская. От неё начнём расширение района, да и всей верхней части города...
— Ой, как интересно! Ещё вчера окраина, рынок средной, а завтра уже значимость? — размечталась Настасья.
— А как иначе, милочка? Смотри, что творится – вздымается страна, полным ходом индустриализация, требующая отдачи сил, новых свершений, а пролетарию нужно где-то жить...
К одним из обозначенных ворот подбежал Шунька, встал возле «штанги». Вратарь покосился, но быстро вернулся в игру.
— Слышь, вратарь?.. — начал Шунька.
— Тойди от волот... шляются тут всяки..., — на полуслове прервал вратарь, не друживший с половиной алфавита.
— Волотарь, можно с вами? — повторно обратился к вратарю Шунька должно быть понятными тому словами.
— Кой волоталь? — в мимолётной задумчивости парень потерял игру. В оный момент ему в затылок налетел мяч, сбив с головы огромных размеров картуз. Вратаря шатнуло и вместо мяча занесло в ворота. Едва привстав, мяч снова ударил его по спине, но парень ещё витал в облаках: — Сам ты волоталь!..
— Ты же на волотах, вот и волотарь?
— А..., — паренёк завёл глаза под лоб, грязной перчаткой протёр под носом, — Чё длазнишь? Влаталь я, а не волоталь...
— Не дуйся... Я думал, так понятнее будет?..
Вратарь оказался беззлобным, крикнул своим:
— Лебяты, к нам новый иглок плосится...
Шуньку обступили с дюжину пацанов. Самый лопоухий, к тому же рыжий и высокий с Шуньку ростом, остальные на полголовы и ниже. Лохматые, чумазые, босоногие, штанины подогнуты, рубахи навыпуск или подвязаны узлом на животе.
— Здорово ли, ребята? — не растерялся Шунька.
— Здоровей видали, и то ничего! Отких такой будешь? — отвадил рыжий.
— С Кунавина, со слободы...
— Из купчишек, али как? — настаивал открыться рыжий.
Слобода Кунавино, зовущаяся горожанами «купеческой», до недавних пор извлекала недобрую славу от близости знаменитой Нижегородской ярмарки. На заре начинания купцы или перекупщики занимали для постойных дворов территории на «кунавине», не затапливаемой в половодье балке за береговым полобом, к коему чалили торговые суда. Ну, а где прижился купец – непременно притрётся преступный покуситель, горожанами нагорной части города тщетно избегаемый.
Купеческое и прочие сословия советская власть нещадно изживала, новенький на хулигана внешностью не походил, но денег за спрос, добрым людям известно, не берут...
— Нам трёхкомнатку выдали в наём. В том доме на левом взгорке..., — с понятным кивком ответил Шунька.
— Трёхкомнатку на семью? Знать, гепеушник? — пацаны усмехнулись, — Из гепеу да с управы эвон дом подселяют...
— Отец инженер-землемер градостроя, — гордо ответил Шунька. — И будет на том! Меня звать Шунька... Кержаев...
— Знакомства потом. Бей штрафной. Посмотрим, как тея называть! — приговорил рыжий и сам встал на ворота.
Шунька поставил мяч в одиннадцати шагах от ворот, сам отошёл на разбег. Тут он понял, что погорячился с дальностью, так как от штанги до штанги всего метра три, и рыжий с растопыренными руками и длиннющими ногами не оставлял поля к манёврам. Шунька примерился, разбежался и поддел ногой так, что мяч полетел много выше рыжего, а звук удара послышался как от удара хлыстом. Ребятня рассмеялась.
Рыжий распознал уловку, но вида не подал:
— Мазила, но шваркнул хлёстко... С Рябыми знаешься?
— Ни с кем пока не знаюсь...
— Вороватые они... Будешь знаться, к нам не ходи...
— Мне всё вновь... а с вороватыми на слободке дружбы не водил и здесь не собираюсь...
— Лады, ставай играть против меня и сыми чёботы, иныче все ноги нам засинячишь! — скомандовал рыжий.
Разувшись, бросив чёботы за ворота и закатав по колено штаны, Шунька снова вызвал насмешки белыми култышками. Ехидно ухмыльнувшись, рыжий ввёл мяч в игру. Тактики игры у футболистов не было, разметок площадка не имела, ребятня просто гоняла мяч из угла в угол, не соблюдая ограничений.
По завершении игры проигравшая команда встала по линии ворот, приспустила штаны. Мал мала меньше, с краю самая высокая задница рыжего. Каждый из победителей, Шунька в их числе, мячом метров с пяти набивают проигравшим «сало».
— Кучно ставайте... а то растянулись по воротам...
— Ничё, завтра ваше сало отобьём... Отыгрыш назначаем! — задорится рыжий, пригибается и видит: к парням, игравшим в карты за кустами, подошла троица шпанистых пареньков.
Заводила сразу завёл разговор с картёжниками:
— Пека, сапоги есть... на мену аль продажу...
— Ну-ка, Рябой... кажи сапожки, — сбросив карты на кон и затушив папироску о подошву ботинка, откликнулся Пека.
— Новы, кожаны, мухой не одёваны! — усмехнулся Рябой.
— Признавай – стащили? — ухмыльнулся Пека.
— Товар ходовой, по нраву – бери! А нет и спроса нет...
Пека взял сапоги, пощупал, покрутил, высматривая изъяны, сложил подошвами. Проверил на совпадение размера, приложил к подошве своего ботинка, о который тушил окурок. Показал несовпадение, бросил примерить остальным:
— Маловата будет... твоя обувка!
Примерили ещё двое, вернули Рябому и демонстративно отвернулись. Из валявшейся на кону пачки достали папироски, закурили от одной спички и без слов погрузились в карты.
— Ну... кой ответ? Брать будете? — не унялся Рябой.
— Гуляй, Рябой... товар не нашего внимания..., — отвадил некто из клубов папиросного дыма.
Новая квартира досталась Кержаевым в старом доходном доме одного из богатейших купцов. Большая дубовая дверь из двух створов, битая скорым перемещением мебели прихожая. Стены крашеные, кое-где облуплены, потолок закоптелый от времени. Мелкие трещинки да редкий отвал штукатурки. С потолка подвисает на проводе пыльная лампа. В углу бронзовая вешалка с девичьим пальтишком, на крючке одинокая шляпа.
Комнаты пребывают в оставленном бывшими постояльцами бардаке, но новосельцы к такому состоянию жилья были готовы. До переезда они проживали в деревянном доме, имея на семью небольшую каморку и отгороженный угол за печью в тёплом чулане. Последние годы не бедовали, обретались всё-таки при службе, об отдельном жилье разговоры поднимались редко или велись в большей степени не прилюдно.
В эти годы Нижний Новгород значительно прирос территориями в нижней заречной части за счёт ударного строительства и расширения заводов корабельной, авиационной и автомобильной индустрии. Строились новые дороги, прокладывались трамвайные пути, возле новых предприятий росли жилые кварталы. К межеванию земель приложил свои знания и навыки Александр Милентиевич. Непубличными стараниями жены Зинаиды Михайловны Кержаевым могли бы выделить жилую площадь в Соцгороде, новом микрорайоне при автомобильном заводе имени В.М. Молотова – повышение мужа по службе занесло их семью в верхнюю историческую часть города.
Отец, мать и дочь Кержаевы копошились с привозной казённой мебелью и мелкими пожитками. Примерялись, двигали, раскладывали. Дочка, девчушка лет восьми была незаменимой помощницей, пока брат гонялся на улице. Незаметно к вечеру раздался стук в дверь, первой среагировала дочь. Звонко отщёлкнула щеколду и, натужно кряхтя, потянула створ:
— Тяжалуща-та кака!
— Обожди, помогу..., — окликнула из комнаты мать.
— Справилась!
Отведя створ, дочь вдруг захихикала. В прихожую вышла мать, вытерла руки о подол, увидела сына, саркастично умилилась и ради приличия по-матерински заохала:
— Ох, ты, Боже ж мой! Смотрите на него: подрался с кем?
В прихожей стоял распаренный Шунька. Штаны грязные, поясной ремешок в руке, ноги босы. На лице разводы грязи.
— Да не, мам... футбол гоняли, — ответил Шунька, протёр кулаком под носом, размазав грязь на щёки, как тот футбольный волотарь. Мать остановила взгляд на босых ногах, Шунька скосолапил стопы и стеснительно поджал пальцы.
— Четырнадцать уже, а всё как сорванец. Боты где?
— Боты пропали, мам... пока играл... Кожак вот уберёг, —успокаивающе, предъявил ремень сын.
— Горе... луковое... Скидывай грязь и на кухню мыться...
В прихожую вышел Шунькин отец, залыбился на сына:
— Выиграл хоть?
— Выиграли. Завтра отыгрыш... Мам, есть старьё на игру?
— Найду, как привезём баулы..., — женщина повернулась к дочери: — Ве;рушка, готовь корыто – будем замараху мыть?
— Како корыто, мам? У нас теперь ванна... для грязнуль...
— А ты прям-таки чистюля?
Шунька играючи подоткнул сестре под рёбра пальцами. Вера привычно взвизгнула и отскочила к матери:
— Уйди, дурак... Чистюля, представь себе...
— Ой, да... ванна, — пробубнила мать, — Шуня, не драз-ни! Иди под холодной лейкой отмойся... Воду греть не на чем...
— А керогазка что, поломана?
— Керогазка ужин варит, к столу ещё не садились. Как на маёвку пойдёшь в драных... ботиках? Отцу стыдоба?
— Они не драные... Подмажу ваксой да пойду...
Площадь имени Первого мая, в народе Первомайская, где собирался один из участков всеобщей городской маёвки, в недавние времена называлась Новобазарная. Изначально пребывала пустошью на окраине, прибранной средными торговцами. Будними днями воскресная торговля оставалась закрытой, губернские торговцы отвозили всё нераспроданное на свободное место к старому острогу, где торговали среди недели.
До Новобазарной площадь была Арестантской. Советская власть приняла во внимание, что и средная торговля не менее пользительна, но отвела её в сторону от площади, предоставив обнесённый забором участок под арочной вывеской «Средной рынок». После этого Новобазарку полностью очистили от всяких торжищ и перелицевали в «Площадь имени Первого мая». Сейчас это огромное пространство большим временем пустело, оставаясь местом сбора горожан для воскресного моциона или различных уличных выставок, демонстраций и маёвок.
Семья Кержаевых вышла на площадь в полном составе и праздничных одеяниях. Остановились на подходе к штаб-точке маёвки высматривать происходящее действо.
Проходит на разворот трамвай, руководством вожатой в красной косынке выходит с улочки отряд пионеров. Под стуки барабанов звуки заикающегося на шаге горна. Рядами по трое, все в светлых рубахах, галстуках и пилотках. Пионер подпинывает в ногу впереди идущего, тот оборачивается, грозит кулаком. Вожатая отвешивает подзатыльники обоим.
Среди площади стоит грузовик с опущенными бортами. За кабиной стол под красным полотнищем, за столом восседают три человека: в середине строго одетая женщина в потёртой кожаной тужурке, Настасья в праздничной красной косынке и мужчина в привычном одеянии. На столе устроителей маёвки разложены листы, стопа прокламаций, стакан, графин с водой, в вазе букетик гвоздик. Над передним бортом растяжка, не которой нетвёрдой рукой намалёвано поздравление:
С праздником 1 МАЯ, товарищи! Да здравствует ТРУД!
К левому борту лесенкой для удобства подъёма ставлены деревянные ящики. Недалеко на вынесенных стульях рассажен духовой оркестр, наигрывающий марши и разные мелодии.
Вокруг праздно одетые горожане, молодёжь с красными флагами, женщины с цветами. Молодые комсомольцы в атласных пилотках, по одному и парами держат транспаранты: Наш пролетарский привет ТОЗ! Первое мая праздник труда! Праздник весны, праздник труда! Даёшь смычку города и села! Каждой сельхозартели трактор и автомобиль! День солидарности трудящихся! Горожане учтиво расступаются, к грузовику подходит пионерский отряд. Тихнет горн, молкнут барабаны, пионеры обступают пятки и наскакивают на передних.
— Отряд, стой, раз-два! Отряд, к борьбе за рабочее дело – будь готов! — командует вожатая.
— Всегда готов! — многоголосьем отвечает отряд.
— По окончании торжественной части можно остаться со мною на маёвке или произвольно разойтись к родителям. Вертаться до школы не будем. Напра... во!
Пионеры развернулись, обступили грузовик. Три-четыре активиста переглянулись и, только вожатая расслабилась, растворились в толпе. Оставшиеся сомкнули ряды, словно ранее репетировали. Вожатая отошла к Настасье, отдала листок.
На произвольную трибуну по ящикам вскочил мужчина в рубахе со стоячим воротом. Ворот оторочен тесёмкой с ярким орнаментом на русские народные мотивы. Мужчина подошёл к женщине, занятой перебором листовок в середине стола:
— Варвара Антоновна, давайте уже начинать... Объявите меня, пожалуйста...
— Начинаем..., — отложила листовки женщина.
Варвара Антоновна вышла в центр кузова, дирижёру дала понять рукой затихнуть. Последние звуки тубы унесло ветром, оживление толпы поубавилось. Женщина улыбнулась, широко обнажила прокуренные зубы немало претерпевшей в ссылках революционерки, вдохнула в полную грудь и хриплым баском, не сочетающимся со стро-гостью внешнего вида, начала:
— Дорогие товарищи, начинаем маёвку! В планах праздника выступят председатель горсовета, делегаты к XVII съезду Всесоюзной коммунистической партии большевиков, пролетариат и гуманитарии города. Заведующая городской публичной библиотекой имени Владимира Ильича Ленина. Далее трибуна будет предоставлена нашим поэтам и всем, кто захочет высказаться. Первым приглашается председатель городского совета Грачёв Алексей Петрович... Встречаем, това-рищи!
Женщина призывно захлопала в ладоши, горожане незанятые транспарантом поддержали аплодисментами. В первых рядах громко рукоплескал пионерский отряд. Градоначальник налил и хлебнул полстакана воды, взял со стола подготовленный лист с текстом, в который не заглянул до конца речи. Вышел на центр кузова, галантно пропустив отступавшую к столу ведущую, протянул руку вперёд перед собой и бойко начал:
— Дорогие земляки! Как председатель горсовета, по поручению городского управления хочу поздравить вас с самым весенним, трудовым праздником пролетариата и крестьянства, с Первым мая! Не по бумаге, скажу своими словами... от сердца, раз на то пошло... За последние годы разными управами города проведено колоссальнейшее размежевание городских земель... Разработаны планы по застройке пустующих территорий, благоустройству площадей парками, скверами, фонтанами. По постройке кинотеатра, спортивных сооружений, жилых районов, прокладке новых дорог и трамвайных путей. Уже три года город расширяется в заречной части, я стою на борту грузовика, выпущенного заводом имени товарища Молотова в этом году. На стапелях «Кра;сного Со;рмова» заложены корабли, ждём пуска авиационного завода. Начато строительство железнодорожного моста на левый берег Волги. Град наш считался карманом России во времена самодержцев, карманом остаётся сейчас, и приложим все усилия, чтобы таким оставался впредь...
Кержаевы стоят на удалении. Напряжённо вслушиваются в каждое слово, ждут вызова главы семьи. Мать убирает в подмышку жиденький букет полевых цветов, поправляет сыну ворот рубахи. Отец держит пред глазами листок, бегает взглядом по написанной вручную заготовке текста речи. Дочь вихляется, держась за свободную руку отца, то и дело подёргивает.
— Это будет лишнее, — бурчит Александр Милентиевич, отпускает дочь и сточенным карандашом перечёркивает строки три. Смотрит на жену: — Быть может, тоже обойдусь своими словами? Душевнее, чем проговаривать непонятные термины?
— Своими, конечно... Тебя в любой момент позовут или в очерёдность? — закончив с сыном, интересуется жена.
— Вызовут, Зиночка, вызовут... в свой черёд.
— Ве;рушка, пойди бант поправлю, — женщина перенес-ла взгляд на дочь и поманила её к себе.
Сквозь народ к семейству протиснулся вчерашний рыжик с площадки. Одет повседневно. За рукав теребит Шунь-ку:
— Кержак, отойдём? Поба;ять за что есть...
— Потрудитесь, пожалуйста, пояснить, мил чек, какой же кержак из нас? — сыронизировал отец. Сестра хихикнула.
— Меня, бать, — отреагировал Шунька, — Отойду?..
— Отойди... раз надо. Друга своего представишь?
— Шуша это..., — Шунька сознал, что знает только клич-ку товарища, и без тени смущения спросил, — Звать-то тебя как?
— Алексей... Шушканов....
— Так почтительно, молодой человек, — поддержал отец.
— Потому и Шуша, — догадалась и хихикнула Верка.
Стесняясь, парень понурил голову. К лицу прилила кровь.
— Сан Милыч..., — отец подал руку Шуше, — В поимении Шуша, Алексей Шушканов, зазора нет. Например, презабавное прозвище Рублёво Ухо – от такого впору краснеть и сты-диться. Вам интересна история, молодые люди?..
— Канешна, — расхрабрился Шуша под хихиканье Веры.
— Слушайте: жил на Кунавине повадливый к воровству малец. Из погреба одного трактира таскал балык, яйца, соленья и иные снадобья, и носил торговкам на базар. Однажды его выследила ключевая управка и в наказание от-таскала за ухо. Да так, что надорвала мочку! Мать мальца стеяла тяжбу за увечья, и обидчице присудили выплатить рубль компенсации. По тем деньгам это три пуда муки! Парень вырос и уже состарился, но обидное прозвище Рублёво Ухо носит через всю жизнь.
Мальчишки захихикали в унисон с Верой.
— Надеюсь, не воровал больше? — хитро поучила мать.
— В воровстве Рублёво Ухо замечен боле не был, — отве-тил отец, — Да и мало осталось тех, кто помнит это.
— Его пример другим наука?.. — риторически завершила мать и переспросила сына, — Вернёшься сюда или не ждать?
— Почём знать? — ответил Шунька, просчитав, что родители готовы отпустить до вечера. — Как получится...
— Смотри не спачкайся, как вчера, — вслед удалявшимся пацанам успела попрекнуть Вера.
— Быстро Шуне прозвище наклеили, — выдохнула мать.
— В детстве меня тоже кержаком заклика;ли, теперь вот и сын перенял. Хотя на слободке, думаю, так же звали. Фамилия тому потворствующая..., — поддержал отец.
— Потому что все мы кержаки! — разъяснила Вера.
Пацаны скрылись из вида, двинувшись по прилегающей улочке. Провинциальные каменные дома, меж ними каменные заборы с арочными вратами и глухими дверьми, отсекавшими от улицы дворы или придомовые территории. Почти в каждом доме на первом этаже и полуподвале салоны, кабаки, ателье и прочие торговые павильоны. За полуподвальной продуктовой лавкой около деревянного забора скамья, на ней посиживает подсобник, чадит дымом. Из бокового кармана его робы наполовину торчит початая пачка папирос – убежавшие с маёвки пионеры потаскивают из неё курево. Через щель в заборе втыкают прут в гильзу папиросы и осторожно вытягивают наружу. У одного в руке скопилось уже штук пять папиросок.
— Слухай, Штырь, хватит? — настораживает другой.
— Тише, Пузырь... ешшо одну и дёру..., — шепчет бойкий.
— Почует, ноги же оторвёт?
— Не баись... Чай не впервой таскаю...
— И чё? Ни разу не попался?
— Тада без ног таскал бы..., — хихикнул воришка, пацаны притаились. Рабочий услышал шорохи, встал, посмотрел за забор – никого. Потянулся руками, тряхнул ногами, прокряхтел что-то невнятное и спустился в лавку, не думая о пропаже.
Из ближайшей арки вышли довольные воришки, увидели Кержака и Шушу, побежали вдогонку.
— Занимательно твой тятя сказывает...
— Добрый он и общительный..., — умилился Кержак.
— Кержак, ты же в нашу школу переводишься? — издали зашёл рыжий, но было понятно, что это только вступление...
— Верно. Мать сказала, после праздника пристроит...
— В девичьем классе есть Динка Юнусова... Не задирай её! — предупредил Шуша.
— Зачем мне? Уважителен я к девчонкам, задирать не со-бираюсь, а ты меня ради этого вытянул? — поджал Кержак.
— Наперёд баю, Динку штоб не трогал... А тебя вызвал на расклад... Слухай за;перва: повидал я вчёрась, кто твои чёботы прибрал... Рябой это... с братьями своими...
— Так-так-так... вчера почему смолчал?
— Их три брата Рябовых... Держатся, шшитай, всегда вместе, связываться с ними все чураются...
— Поколачивают что ли?
— Не без того... Слухай дале: вся Лапшиха видна с крыши моего дома как на ладони... Рябых как заметил, так сразу побёг смотреть, куда оне ворованное сносят...
— Почему они должны где-то прятать? На подволоке... на дворе ли своём не проще хранить?
— Тятя злющий по ним аки старый урядник. Нэпмановец недобитый, всё у него по полочкам... Рябого знаешь, как вицей охаживал, когда не досчитал чего-то? Терь я проследил и знаю, в погребке над ручьём у них ныча запособлена...
— Ты, Шуша, канитель, вижу, вьёшь вокруг да около? Никак предложить что-то хочешь? Выкладывай смелее...
Шуша выдержал паузу и решился:
— К погребку можно незаметно сойти через мосток, та-ма, поглядь, и своё нашарпаем?..
— Тебе какой резон вписываться? Знакомы второй день?
— На лад скажу..., — Шуша вытянул вперёд кулак.
— Замётано! — согласился Кержак и ткнул своим.
— Сегодня тятя с похмелья молвил матке...
Шуша почему-то обернулся – мол, не подслушал бы кто.
— На фабрике по случаю Первомая премировали его яловыми сапогами. Отцу малы, а сыну, бишь мне, будут в аккурат... Потом буздырял в шинке, тама, примыслил, и обчистили... Домой пришёл, плохо помнит што да как...
— Что из этого следует?
— Помнишь там, в кустах... парни кон варили?
— Помню... в карты резались?..
— Ну да... К ним Рябые подходили, а оне взачасто тискают по шантанам что плохо лежит... Уходили мимо ворот и твои чёботы пихнули в котомку... Своими зенками видел...
— Заинтересно дело...
— Вот гадаю, если они же и сапоги у тяти стянули, наверняк схоронили в одном месте?
Пацаны замолкли, представляя каждый что-то своё.
— А если на балчуге уже выменяли? — очнулся Кержак.
— Потому и зову пошарпать... Оне, поди, на маёвке сейчас крутются, а тама поболе зевак чем на балчуге?
— Да, если так, тянуть нельзя..., — не решается Кержак.
— Не струсишь? — поддел Шуша, видя сомнения друга.
— Сам ты трус! Пошли... за своим полезу!
— Куды полезете? Можо; бы с вами? — Шушу с Кержаком нагнали пионеры, воровавшие папироски у подсобника.
— Без вас управимся, а вы тут как? — парировал Шуша.
— Вот! — пацанёнок вскрыл свёрток, там папиросы.
— У Бузатого опять натырил?
— У него... тягомотного...
— Смари, отхайдакает не жалея, коли прознат... Рука у него тяжела как кувалда кузнечна...
Шуша знавал, о чём предупреждал. Подсобник слыл умом вараки, так ругал лавочник, а силу имел не дюжую. Однажды, в далёком голодном восемнадцатом на лавку налетела банда из трёх человек. Лавочника, жену и подсобника связали, подогнали подводу, хотели грузить товар. Поняв к чему идёт, лавочник взмолился: «Спасай, Серпуха, инче по миру пустят, а то и жизнь отымут...» Серпион поднатужился, расхомутал, порвал верёвки, коими вязали руки – двоих столкнул лбами, да так, что потеряли сознание, третьего придушил, потом аж еле откачали.
Лавочник держал Серпиона с тех пор возле себя...
— Так я же штырьком, мастырно..., — оправдался пио-нер, — Када поболе выйму, а в обычай одну-две...
— Это у нас Андрейка по кличке Штырь. Эвон дружок его Пузырь, тоже Андрейка..., —придержал Кержака Шуша.
— Штырь и Пузырь? Прямое сочетание..., — поручкался с пионерами Кержак, — Откуда же прозвища у них такие яркие?.. Хотя... про Штыря понятно...
— Дюха нырять не может... Голова в воде, а задница боле поверху бултыхается, а кой раз и пузыри испускает...
Штырь засмеялся, Пузырь отреагировал обидой:
— Сам ты пузырь. Было-то раз, кады чечевицей незрелой объелись, а ты столь поминаешь...
— Лады, не дуйся, Пузырь! Нам дельце, скоро обернёмся, а вы дуйте на овраг..., — Шуша развернул пацанят, — Вы нас не видели, коли спрошать кто будет – понятно?
— Понятно дело!.. — пацаны пошли, дразнясь: «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь»...
Шуша с Кержаком вышли к погребку заокольной тропой...
Книга выложена в магазинах Самиздата, найти можно по имени автора и названию книги.