LV. Приключение Франсуа
Наши читатели, разумеется, узнали в незнакомце, столь похожем на д’Артаньяна, Франсуа. На нем по-прежнему был костюм капитана, шпага, сапоги и шляпа капитана, и он скакал на коне капитана королевских мушкетеров.
Выполняя приказ д’Артаньяна, он отвлекал на себя шпионов Кольбера, которые недоумевали, с какой целью человек, за которым им велено следить, совершает столь бессмысленные поездки. Их терпению уже приходил конец, они ожидали малейшего повода для применения приказа об аресте этого человека, и они усмотрели этот повод в том, что он, как они заметили, остановился на пару минут, чтобы перекинуться словами с неким человеком на дороге. Было очевидно, что это человек его поджидал, то есть знал о его приезде, кроме того, по внешности он подходил под описание разыскиваемого барона дю Валона. Едва лишь они отъехали на достаточное расстояние от места, где произошла встреча, как старший из троих остановил коня и подал двум другим знак, чтобы они поступили также.
— Дю Клуа, вертитесь и проследите за сообщником преследуемого нами капитана д’Артаньяна! Этот человек похож по описанию на одного из разыскиваемых государственных преступников, барона дю Валона.
— Слушаюсь, лейтенант д’Эльсорте!
— А вы, де Лорти, следуйте за мной! Сегодня мы арестуем капитана!
В тот момент, когда Мустон сладко засыпал, под окном его комнаты прятался один из трех шпионов, внимательно наблюдавший за каждым действием флегматичного толстяка.
Двое других решили последовать за преследуемым ими военным и арестовать его в первой же гостинице, в которой он остановится.
Дело в том, что им было известно не только имя преследуемого офицера, но и его ловкость в фехтовании, сила и ум. Напасть на него на дороге казалось им чрезмерно опасным и поэтому неразумным. Они решили застать его врасплох, в трактире, во время сна.
Франсуа, между тем, прекрасно понимал, с кем он имеет дело.
Ложась спать, он прислонил к двери кочергу, поставил под двери ночной горшок, полил подоконник единственного окна оливковым маслом, положил рядом с собой шпагу погасил свет и улегся в кровать, не раздеваясь.
Старший из шпионов Кольбера, лейтенант д’Эльсорте, решил ворваться в комнату через двери, тогда как своему товарищу де Лорти он велел залезть в окно, чтобы не позволить ему уйти этим путем.
Едва д’Эльсорте открыл двери комнаты, как на ногу ему с грохотом упала кочерга. Злоумышленник чертыхнулся, понимая, что неожиданного нападения не получится, и решительно ворвался в комнату. Запнувшись о ночной горшок, он наделал ещё больше грохоту, по счастью, горшок был пуст.
Он не успел подняться, поскольку почувствовал у своей шеи холодную сталь шпаги.
— Лежите, где лежите, милейший, иначе малейшее ваше движение будет последним! — воскликнул Франсуа.
В этот момент окно комнаты распахнулось, в окне появился де Лорти с мушкетом в руке.
— Вы арестованы! Сдавайтесь, или я стреляю! — закричал он и ухватился свободной рукой за подоконник, однако, рука его скользнула, и он свалился вниз, успев лишь выстрелить при падении в потолок комнаты.
— Милейший, не знаю, как вас называть, — сказал Франсуа, который, казалось бы, совершенно не обратил внимания на то, что произошло в открытом окне. — Велите своим дружкам сложить оружие и убираться прочь, иначе я проткну вам горло.
Поверженный д’Эльсорте пожалел от всей души, что отослал дю Клуа следить за толстяком, повстречавшимся у дороги. Вдвоем даже в условиях полной неожиданности нападения они не имели никакого шанса против этого бойкого вояки.
Однако, свалившийся со второго этажа де Лорти не растерялся. Он обратился к трактирщику, показывая ему приказ Короля, и велел собрать своих людей, чтобы арестовать государственного преступника. У трактирщика были трое сильных конюхов, которых он позвал на помощь. Впятером эти мужчины вооружились, кто чем мог, и тогда де Лорти распахнул двери комнаты и прокричал:
— Именем Короля, господин д’Артаньян, вы арестованы!
— Вы хотите, чтобы я проткнул горло вашему начальнику? — спросил Франсуа.
— Тогда мы вас не арестуем, а убьём, — воскликнул де Лорти.
— В мои планы не входит умирать, — ответил Франсуа, — но и сдаваться в такой выгодной позиции даже несмотря на то, что вас пятеро, мне слишком уж обидно, ведь ваш начальник чего-нибудь да стоит? Предлагаю компромисс. Вы убираетесь отсюда, я оставляю его в живых и ухожу другим путем, например, через окно. Подходит вам такой вариант?
— Именем Короля вы будете убиты, д’Артаньян! — воскликнул второй из шпионов, собравший импровизированное ополчение из трактирщика и его троих конюхов.
— Не в этот раз, господа! — раздался за их спинами свирепый голос. — д’Артаньян, убивайте своего, и выходите разбираться с этими, я здесь!
Никто из стоящих в дверях не понял, откуда появился этот разъяренный воин, за спиной которого ещё ко всему прочему стоял слуга с заряженным мушкетом в каждой руке.
— Господа, вас пятеро, у нас четыре заряженных мушкета, — спокойным голосом проговорил тот, кто пришел на помощь д’Артаньяну. — Первым залпом мы убьем четверых из вас, д’Артаньян тем временем проткнет горло пятому. Оставшийся в живых останется один против нас троих. Устраивает вас такой вариант?
Нападавшие застыли в немой сцене.
— Шпаги на пол, немедленно! Или что у вас там – вилы, шампуры, кирки, лопаты? Руки за голову, и спускайтесь по одному, — произнес грозный воин. — Имейте в виду, я не шучу. На счет три мы стреляем. Ну же, живо! Один! … Два!
— Стойте! Не стреляйте! Мы сдаёмся! — сказал трактирщик, который быстро смекнул, что никто не притянет его к ответственности за то, что он, не будучи человеком военным, счел за разумное подчиниться грубой силе и превосходству противника.
Конюхи покорно побросали свой примитивный боевой инвентарь, спустились по одному, и каждому из них слуга свирепого воина связал руки и ноги.
После этого де Лорти ничего не оставалось иного, кроме капитуляции, тогда как Франсуа вывел конвоируемого им д’Эльсорте, которого победители после этого также связали.
— Но вы, кажется, не д’Артаньян! — воскликнул свирепый воин.
— Не вы первый мне это сообщаете, — ответил Франсуа, — так что я вынужден поверить вашим словам.
— Кто же вы такой, черт вас побери? — спросил отважный воин.
— Этот же вопрос мог бы вам задать и я, но воздержусь, — улыбнулся Франсуа. — Кем бы вы ни были, вы пришли вовремя, и я передам господину д’Артаньяну, что вы проявили чрезвычайное мужество и исключительную своевременность со своей помощью мне, полагая, что помогаете ему!
— Так вы с ним знакомы! — заключил бравый воин. — Полагаю, ваше сходство с ним не случайно. Оно ввело в заблуждение не только этих болванов, но и кое-кого более проницательного!
— Такова и была его цель, насколько я могу судить, — улыбнулся Франсуа, — и, значит, я не напрасно взялся за это дело. Но коль скоро вы сообщили этим господам, что они ошибаются в отношении моего имени, дальше скрывать совершенно бесполезно. Итак, господа, заявляю со всей откровенностью, что моё имя не д’Артаньян, как только что вам сообщил это господин.
— Проклятье! Нас провели! — воскликнул д’Эльсорте.
— Рад это слышать! — воскликнул неизвестный спаситель. — Что ж, молодой человек, как я понимаю, вы оказали капитану д’Артаньяну некоторую услугу, о которой он вас просил! Следовательно, вы – его друг, а значит, что и мой тоже. Вашу руку!
— Франсуа Перрен к вашим услугам, — ответил юноша, протягивая руку неизвестному спасителю.
— Анри-Рене д’Эрбле, епископ ваннский, — ответил незнакомец, крепко пожимая руку Франсуа.
— Как мы с ними поступим? — спросил Франсуа, указывая на пленников.
— У меня есть своя метода, — ответил Арамис, — но в настоящее время на это нет времени. Свяжем их и заставим выпить по паре бутылок неразбавленного вина из погреба этого негодяя. Это даст нам фору часов на десять-двенадцать, чего вполне достаточно. Скажите, мой друг, их было только двое?
— Был и ещё один, но он отстал по дороге! — воскликнул Франсуа.
— А ехали вы со стороны Пьерфона, — кивнул Арамис. — Что ж, придётся вернуться за третьим молодцом, иначе развитие ситуации будет неуправляемым. Базен, займись этими болванами. Ты слышал, что надо с ними сделать. Поскольку они уже связаны, осталось их только напоить. Впрочем, господин Франсуа, их слишком много. Боюсь, как бы впопыхах кто-нибудь не улизнул. Останьтесь и помогите Базену разобраться с ними, а я проверю наши тылы.
С этими словами Арамис легко, словно юноша, выбежал из трактира, вскочил на своего коня и поскакал по к трактиру в сторону Пьерфона, где оставался Мустон и шпионящий за ним третий посланник Кольбера.
LVI. Пробуждение Мустона
Мустону снился сладкий сон, когда вдруг он ощутил, что нечто тяжелое сдавливает его грудь. Он открыл глаза и обнаружил, что накрепко привязан к кровати, на которой спал. Перед ним стоял свирепого вида гвардеец, который навел на него мушкет, очевидно, заряженный.
— Попался, негодяй! — воскликнул д’Эльсорте. — Не пытайся удрать!
— Хорошо, не буду пытаться, — согласился Мустон. — Не так-то легко удирать, когда тебя привязали к кровати такими крепкими верёвками.
— Вот поэтому и не пытайся, — согласился гвардеец. — Ты совершил страшное государственное преступление и подлежишь смертной казни!
— Вам виднее, господин гвардеец, — согласился Мустон.
— На этот счет имеется приказ Короля! — воскликнул д’Эльсорте.
— Ну что ж, если так, тогда, вероятно, так оно и есть, — кивнул Мустон. — Подумать только! Приказ Короля обо мне! Стало быть, Его Величество знает о моём существовании? Он знает моё имя?
— Разумеется, негодя й! — воскликнул д’Эльсорте. — Нам приказано убить тебя, как только мы тебя найдём, причем под страхом смерти запрещено общаться с тобой!
— Зачем же вы со мной общаетесь, добрый человек? — спросил Мустон. — Ведь этак и вас придётся убить, разве не так? Вы ведь сами сказали: «Под страхом смерти запрещено общаться».
— Чёрт, чёрт, чёрт! Заткнись и отвечай: твоё имя! — воскликнул гвардеец.
— Вы уж сами решите, заткнуться мне, или отвечать, я же не могу делать и то и другое одновременно, — смиренно ответил Мустон.
— Ты должен назвать только своё имя, и больше ничего! — заорал д’Эльсорте, теряя самообладание.
— Моё имя – Мустон, — ответил Мустон.
— Это мне ни о чём не говорит, — отмахнулся д’Эльсорте. — Я спрашиваю о твоём дворянском имени!
— О моём дворянском имени? — удивился Мустон. — О! О! Моё дворянское имя! Это я, знаете ли, едва ли вам скажу.
— Скажешь, негодяй, или я отрежу тебе уши, а затем ещё что-нибудь! — зарычал гвардеец. — Ну же! Говори!
— К сожалению, вы ошиблись. Я не дворянин, — скромно сказал Мустон.
— Меня не проведёшь, я узнал тебя по описанию! — воскликнул д’Эльсорте. — Ты – государственный преступник, барон дю Валон де Пьерфон де Брасье!
— О, о! — проговорил Мустон. — Я не дерзаю…
— Молчи, негодяй! Признавайся, ведь тебя так зовут? — негодовал гвардеец.
— Что, если бы так, вы бы убили меня? — спросил Мустон.
— В тот самый миг, лишь только удостоверюсь, что ты и есть этот самый государственный преступник, — ответил д’Эльсорте.
— О снисхождении, как я понимаю, речи быть не может, — вздохнул Мустон.
— Ни малейшего шанса! — воскликнул гвардеец. — Приказ Короля. Убить на месте. Не вступая в разговоры и переговоры. Никакого ареста, только смерть на месте!
«Как жалко, что мой господин в такой смертельной опасности, — подумал Мустон, — ведь он такой добрый, и он так много сделал для меня. Какое счастье, что мне выпала возможность воздать ему добром за добро!»
— В таком случае, милейший, — спокойно сказал Мустон, — вы совершенно правы. Моё имя – барон дю Валон де Пьерфон де Брасье.
— Именем Короля! — воскликнул д’Эльсорте и вонзил шпагу Мустону в грудь.
В это время двери трактира распахнулись и на пороге появился Арамис, который вышиб эти двери одним ударом ноги.
— Негодяй! — воскликнул он. — Защищайся же!
Гвардеец вытащил шпагу из груди Мустона и направил её на Арамиса.
— Защищайся, ибо я не убиваю безоружных, — снова воскликнул Арамис, после чего ловко отбил выпад гвардейца и воткнул свою шпагу прямо в сердце негодяя д’Эльсорте.
— Умри же без отпущения грехов! — сказал он и подбежал к умирающему Мустону.
— Слышишь ли ты меня, друг мой? — Спросил он Мустона.
— Господин д’Эрбле, это вы? — прошептал Мустон. — Какое счастье! Вы отпустите мне мои грехи?
— Да, мой друг, да! — ответил Арамис, беря Мустона за руку. — Какие же могут быть грехи у такого доброго человека, как ты?
— Помните, как я воровал бутылки у трактирщика с помощью верёвочной петли? — прошептал Мустон.
— Отпускаю тебе этот грех и все грехи твоей бурной молодости, — сказал Арамис, доставая нательный крест и прикладывая его к губам умирающего.
— Есть ещё один грех, — прошептал Мустон.
— Какой же? — спросил Арамис.
— Чревоугодие, — прошептал Мустон из последних сил.
— Господь прощает тебя, сын мой! Покойся с миром, во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!
На лице Мустона застыла спокойная счастливая улыбка, после чего он испустил последний вздох.
Арамис закрыл пальцами глаза Мустона, поцеловал его в лоб и произнёс:
— Спи спокойно, боевой товарищ.
После этого разрезал веревки, которыми был связан Мустон, и выбросил их в окно.
Обыскав убитого гвардейца, он нашел у него в кармане королевский приказ, содержание которого уже известно нашим читателям. Приказ повелевал убить государственных преступников, среди которых были Атос, Портос, Арамис и Виконт де Бражелон. Арамис спрятал приказ в карман и прикрыв двери, направился на поиски трактирщика.
— В вашем трактире произошло страшное событие, — сказал он. — Меня вызвали к одному умирающему, но я нашел двоих. Очевидно, они сражались и убили друг друга. Вероятно, эта была особая дуэль, без секундантов. Похороните обоих по христианскому обычаю.
С этими словами Арамис бросил на стол трактирщика кошель с пятьюдесятью пистолями и покинул трактир.
LVII. Узник Пиньероля
Филипп, помещённый в крепость Пиньероль, готов был выть и лезть на стену. Проведя почти всю жизнь в неведении о том, кто он, в детстве он полагал, что его затворнический образ жизни – не исключение, а правило.
Получив кое-какие книги для общего развития, он сначала узнавал жизнь как некоторую прекрасную сказку, которой на свете не существует, подобно тому, как читают наши дети волшебные сказки, рассказывающие о всевозможных чудесах, волшебниках, феях, джинах и пери, о коврах-самолётах и о деревянных летающих конях. Всего этого нет в жизни, но это не мешает нам наслаждаться рассказами о таких чудесах. Точно также и Филипп, читая книги о реальной человеческой жизни, полагал, что это лишь чудесная выдумка.
Юным мальчиком он случайно познакомился с девицей Екатериной Шарлоттой де Грамон, которая столь сильно потрясла его воображение, что он ощутил в себе сильнейшее желание вновь встретить её, говорить с ней, слушать её, и, быть может, прикоснуться когда-нибудь к её руке. Ни о чем ином он и не помышлял. Тогда он понял, что прекрасные принцессы существуют не только в книгах, но и в жизни. Если бы тогда ему сказали, что в жизни существуют также и джины, ковры-самолёты и летающие кони, он поверил бы и этому.
Со временем он научился отличать сказки от книг исторических и книг, описывающих обычную жизнь людей. Он узнал, что другие люди живут совсем не так, как живет он. Они свободно общаются, путешествуют, ходят и ездят, куда им вздумается. Они заводят друзей, вступают в браки, рожают детей.
Их жизнь не ограничивается одним лишь домом или несколькими комнатами в крепости. Иными словами, они счастливы, тогда как он заключен в тюрьму, как будто бы несёт наказание за неведомую ему вину.
Все же со временем он привык и к этому своему необычному положению, полагая, что если Господь решил поселить его отдельно от других людей, значит, ему выпала такая судьба. Он читал книги о жизни монахов-схимников и сравнивал себя с ними, полагая свою судьбу весьма похожей на их жизнь. Он предавался молитвам и просил Господа наставить его на путь истинный.
Вся эта жизнь в единое мгновение сломалась, когда он узнал от аббата д’Эрбле правду о своём удивительном происхождении, о том, что он приходится родным братом Королю Франции, причем, братом, родившимся почти в то же самое время из того же чрева, от той же матери и того же отца, и имеющим такую же внешность. Узнав, что господин д’Эрбле не простой аббат, а епископ, он ещё больше проникся доверием к нему. Епископ убеждал его, что права Филиппа ничуть не менее основательны, чем права Людовика, что два брата полностью равны в своих правах, они как бы едины в двух лицах. То же самое он чувствовал и сам, сравнивая свое отражение в зеркале с портретом Короля.
Если так, тогда его права были грубо нарушены, ведь имея право быть даже не вторым в Королевстве, а ещё одним первым человеком в государстве, он мог рассчитывать, по меньшей мере, на половину Франции как на собственную вотчину, а вместо этого не получил даже простого дома с небольшим садом, где мог бы спокойно жить, наслаждаясь природой и свободой. Несправедливость, допущенная по отношению к нему, казалась ему высшей несправедливостью в мире на все времена, ведь нигде в книгах, даже в библии, не находил он ничего даже отдалённо напоминающее ему такую чудовищную несправедливость по отношению к одному из братьев, при совершенно беззаконной узурпации всей полноты власти вторым братом, ничем, собственно говоря, не отличающимся от него, Филиппа.
Желание получить свою долю королевства, пробуждаемое в нем епископом ваннским, даже уступало желанию поместить узурпатора, Короля Франции, в положение, которое Филипп занимал всю свою сознательную жизнь.
Но и эти два желания – получить законные права и наказать узурпатора – казались ему всего лишь ещё одной сказкой, которой никогда не суждено сбыться.
Всё оставалось бы так и далее, если бы не чудовищный по дерзости и ещё более чудовищный по последствиям эксперимент, который произвел с ним епископ ваннский.
Он заменил им Короля Франции, поместив Филиппа на королевский трон, а Людовика в тюрьму. Филиппу казалось это немыслимым, невозможным, сказочным, но когда это свершилось, он уверовал, что теперь вся Франция взирает на него с трепетом и видит в нём своего Короля, но главное было не в этом. Самое главное было в том, что он отныне стал свободным человеком, который сам распоряжается своей судьбой. Ему не так важно было распоряжаться судьбой своих подданных, что ему за дело до них! Главное, обрести, наконец собственную свободу, обрести себя, обрести право на любовь, на обычные человеческие радости и горести вместо извечного пребывания в состоянии узника, отбывающего наказание за чужие грехи, за чужую несправедливость, за чужое чудовищное решение его судьбы.
Прожив один-единственный день как Король, он верил, что такими будут теперь все его дни, вся жизнь, и засыпая, он строил планы на завтра, на послезавтра, на месяцы и годы вперед. Он непременно должен разыскать Екатерину Шарлотту де Грамон и посмотреть, узнает ли она его. Как сладко было бы открыться ей, открыть свою тайну! Жизнь открыла перед ним тысячи возможностей для счастливой и долгой жизни.
Но, увы, наутро он снова проснулся в тюрьме, и даже не понял, как в ней снова оказался. Потом прибыл господин капитан королевских мушкетеров и отвез его ещё дальше, бесконечно далеко от Парижа, от брата Короля, от Королевы-матери и от младшего брата, носившего то же имя, что и он, а также от безумной мечты о Екатерине Шарлотте де Грамон.
Иногда Филипп думал, что лучше было бы ему ничего этого не знать, и продолжать вести тот образ жизни безвестного узника Бастилии. Но в другие мгновенья он считал, что единственный день, когда он был Королем, стоит всех тех дней, когда он был узником.
«Если бы мне ещё раз хотя бы на один день стать Королем Франции, — думал Филипп, — я бы не откладывал на завтра розыски мадемуазель Екатерины Шарлотты! Я бы прожил этот день так, как будто бы он был последним днём в моей жизни! Насколько ярче были бы сейчас мои воспоминания об этом дне, а ведь мне ничего и не осталось кроме них!»
И Филипп вспоминал жестокие слова капитана д’Артаньяна о том, что и в этот день он не был Королем, а был всего лишь марионеткой в руках ваннского епископа, потому что не мог принять самостоятельно ни одного решения, а мог лишь озвучивать приказы, которые готовил бы для него епископ. Он так надеялся на его отеческую опеку, а епископ исчез и не появился более ни разу! Людям, по-видимому, нельзя доверять, ни на кого не следует надеяться, ни на кого нельзя рассчитывать. Только на себя можно полагаться, лишь на свои силы, на свой разум, на своё понимание жизни, на своё мнение о том, что хорошо, а что плохо для страны, для народа, для него самого!»
Филипп вспомнил, что капитан говорил ему о книге, в которой содержатся сведения по истории Франции и нескольких сопредельных государств. Кроме того, капитан сказал, что эта книга написана на двух языках, что позволяет использовать её для изучения испанского языка. Правда, говорить по ней не научишься, зато читать испанские письма можно вполне научиться, тем более что эти два языка не столь сильно отличаются, если разобраться, как выяснил Филипп, сравнивая идентичные тексты на двух языках.
«Я изучу историю Франции и Европы, я выучу испанский язык настолько, насколько это возможно по этой книге! – сказал себе Филипп и решительно раскрыл книгу. — Боже, что это?»
Из книги выпали несколько листков бумаги, исписанных чьим-то уверенным и размашистым почерком. Филипп посмотрел на подпись и обомлел: в последних строках каждого письма стояло одно слово: «Людовик».
Это были письма Короля! Как же капитан достал их?
Филипп, ощущая дрожь волнения, читать эти бумаги. В первой бумаге было распоряжение капитану мушкетеров подготовить войска к очередному параду. Во второй бумаге содержалось распоряжение господину Фуке выдать капитану королевских мушкетеров сто пистолей для государственных нужд. Третье письмо было адресовано мадемуазель де Лавальер, в нем Людовик умолял её вернуться из монастыря.
«Каждая такая бумага была добыта с большим трудом, — подумал Филипп. — Для того, чтобы сохранить второй документ, капитан израсходовал собственные сто пистолей на государственные нужды, предпочтя оставить у себя документ, дающий право на их получение из королевской казны. Более всего удивительна последняя бумага! Письмо Короля к его возлюбленной! Не передать его было преступлением! Очевидно, капитан уговорил мадемуазель де Лавальер вернуться из монастыря, не прибегая к помощи письма, ведь если бы он показал его той, кому оно адресовано, она ни за что не отдала бы его ему назад! Капитан не просто случайно забыл в книге эти письма, он подарил их Филиппу для того, чтобы он смог натренироваться писать таким же почерком, каким писал Людовик, и даже чтобы изучил стиль его письма в трех видах королевских писем! Значит, капитан не исключает, что когда-нибудь Филипп сможет вернуться на трон?!»
Сердце Филиппа стало колотиться так сильно, что ему показалось, что кто-то стучится в ставни его окна. Сообразив, наконец, что его смущает стук собственного сердца, он постарался взять себя в руки и успокоиться.
«Я не должен питать ложные надежды и жить напрасными иллюзиями, — сказал он себе, — но я и не должен упускать такой прекрасный случай завершить свой образование до такого уровня, при котором если мне посчастливится снова занять трон Короля Франции, меня не сбросят с него так легко, как это произошло в это раз. Я ухвачусь за эту возможность так сильно, что даже если Людовик придёт арестовывать меня с целой армией, я велю этой армии арестовать его самого, и мы ещё посмотрим, кого она послушается!»
Филипп знал, что по распоряжению капитана, его тюремщики снабжали его бумагой и пером, но не давали чернил, а в чернильнице была лишь простая вода. Таким образом, он не мог ничего написать, что сохранилось бы надолго, но пока вода не высохла, он сам мог прочитать написанное.
«Я лишен возможности переписываться, но мне предоставлена возможность тренировать свой почерк, набивать руку писать прочерком Короля легко и без напряжения!» догадался Филипп и дал себе слово изучить почерк Короля детально и научиться бегло писать такие письма, чтобы даже и сам Король не смог их отличить от писем, написанным им собственноручно.
С этого дня Филипп стал изучать книгу и тренировать свою руку. Ему было некогда предаваться горечи о своей несчастной судьбе, он перестал сожалеть об упущенной возможности, он полностью согласился с мнением капитана мушкетеров господина д’Артаньяна, что, собственно говоря, он и не получал возможности стать Королем, ему лишь была дана краткая возможность побыть некоторое время марионеткой ваннского епископа. В этом случае не о чем сожалеть! Самым существенным результатом этого трюка с подменой Короля было знакомство Филиппа с д’Артаньяном! И если капитан поверит в то, что Филипп может быть настоящим Королем, а не марионеткой какого-нибудь царедворца, быть может, он предоставит Филиппу новый шанс вернуться на то место, которое он однажды занял, но не смог удержать?!
С этого дня жизнь Филиппа стала иной, она наполнилась смыслом, целью, стремлением, которое могло однажды осуществиться. Он перестал корить судьбу за своё прошлое, он перестал сокрушаться за своё настоящее, он стал жить будущим.
LVIII. Свободу узнику!
— Куда мы скачем? — спросил Портос на очередной остановке, необходимой для того, чтобы сменить коня и перекусить на скорую руку.
— В Канны, мой друг, в Канны! — ответил д’Артаньян.
— Южное побережье меня устраивает, — кивнул Портос. — Я рад, что вы оставили мысль избавиться от меня и сослать в Англию. Не люблю глотать туманы.
— Я не оставил эту мысль, а пока лишь отложил, дорогой Портос, — ответил д’Артаньян. — Слушайте же меня внимательно. Я не буду повторять ошибку Арамиса. Он должен был с самого начала изложить вам весь свой план, поскольку вы не только обладатель удивительной физической силы, но и чрезвычайно свежий взгляд на вещи.
— Да, на зрение я не жалуюсь, — ответил Портос.
— Вот именно! — улыбнулся д’Артаньян. — Итак, я скажу вам всё без утайки. Мы едем освобождать брата Короля, принца Филиппа.
— Это дело благородное, — согласился Портос. — Заберём его с собой в Англию, втроём будет веселей.
— Мы не заберём его в Англию, мы повезём его в Париж! — возразил капитан.
— Едва ли нам удастся посадить на трон Франции второго Короля, — усомнился Портос.
— Двух не требуется, достаточно одного – Филиппа, — ответил д’Артаньян.
— Вы хотите подменить их, как это сделал Арамис, — кивнул Портос. — Это дело хорошее, только вот как мы это сделаем?
— Верьте мне, Портос, если бы я знал, как это сделать, я бы рассказал вам, — горячо ответил д’Артаньян. — Но в настоящее время у меня нет не только плана для этой части моего предложения, но и нет достаточно надёжного плана для освобождения Филиппа. Честное слово, я не знаю, как мы это сделаем!
— Значит, сориентируемся на местности, — кивнул Портос. — Это потребует много энергии. А мы не ели уже восемь часов.
— Вы как всегда правы, Портос! — согласился капитан. — Простите мою забывчивость. В этом трактире мы исправим эту ситуацию.
Через полчаса друзья сидели за столом, обильно уставленным едой, которую д’Артаньян почти полностью подвинул в Портосу, ограничившись половиной куропатки и одним кубком анжуйского.
— Я хочу выпить за свободу того, кто имеет на неё полное право! — проговорил Портос, поднимая полный кубок анжуйского после того, как его сильные челюсти перемололи и отправили в желудок вторую половину куропатки и изрядный кусок ветчины.
— Свободу узнику абсолютизма! — согласился д’Артаньян.
— Этот как его абсолютизм мы тоже будем свергать? — спросил Портос после того, как анжуйское отправилось следом за куропаткой и ветчиной.
— Посмотрим по обстоятельствам, — ответил капитан. — С такими резкими переменами спешить не следует, сначала приглядимся к его окружению.
— Диспозиция на местности, понимаю, — сказал Портос, отрезая ещё один кусок ветчины и наполняя кубок.
— Кстати о диспозиции, Портос, — подхватил д’Артаньян. — В Каннах будьте осторожнее, там может быть множество шпионов Кольбера. Въедем туда под видом торговцев зеленью и присмотримся, что к чему. Если мы явимся туда верхом и со шпагами, полагаю, что на побережье нам придётся пробиваться силой, и даже наших с вами сил может не хватить на это.
— Чёртов Кольбер заставляет меня прятаться! — воскликнул Портос. — Когда-нибудь я схвачу его тощую шею вот этой рукой, после чего…
— Понятно, понятно… — кивнул д’Артаньян. — В вашем подходе чувствуется здравый смысл. Но с этим позже.
— Как скажите, — согласился Портос, отломив от головки сыра изрядный кусок и ловко забросив его в рот, словно мелкую горошину.
На последнем перегоне по пути в Канны д’Артаньян был чрезвычайно молчалив и задумчив. В очередном трактире, предоставив конюхам заботу о лошадях, капитан пригласил Портоса прогуляться по аллее.
— Портос, я всё обдумал, вас не спрятать ни под какой одеждой, — сказал он мягко. — К тому же один разведчик может увидеть намного больше, чем два, поскольку привлекает меньше внимания.
— Мне надоело быть в тени, прятаться, уклоняться от сражений и изображать из себя простого горожанина, — вздохнул Портос. — Ведь я, черт меня побери, барон!
— Припомните, барон, кто дал вам это звание? — спросил д’Артаньян.
— Его Величество Король Франции! — гордо сказал Портос, но ту же осёкся. — Ах, ну да, Король…
— Тот самый, который велел убить вас, барона дю Валона, — кивнул капитан. — И вы мертвы, Ваша Светлость. В моих руках документ, непреложно доказывающий этот факт.
— Как это всё-таки неприятно – быть покойником, — проворчал Портос. — Когда меня будут убивать в следующий раз, я дорого продам свою жизнь!
— Два десятка гвардейцев, оставшихся засыпанными в пещере Локмария, мне думается, не считают, что купили вашу жизнь дёшево, — усмехнулся д’Артаньян. — Впрочем, чтобы обсудить с ними этот аспект цены вашей светлейшей жизни, нам следует присоединиться к ним, а как раз с этим я бы посоветовал вам не спешить, дорогой друг. Вы полны сил, бодрости и оптимизма, и было бы чрезвычайно обидно, если бы причиной вашей очередной смерти, была юношеская неосторожность. Причем эта вторая смерть может оказаться не на бумаге, а взаправду, что было бы для меня чрезвычайно огорчительно.
— Пожалуй, и для меня тоже, — согласился Портос. — Что ж, если вы уверяете меня, что моя помощь для диспозиции не нужна, я готов подождать.
— Ваша помощь, Портос, почти всегда бывает нужна, но не в этот раз! — повторил капитан. — Являться в Канны с вами туда было бы безумием. Я разведаю ситуацию, и если удастся, найму корабль. Я велю ему подобрать нас подальше от чужих глаз, и мы отправимся на остров Сен-Маргерит. Там ваша помощь мне будет очень нужна, поверьте! Возможно, нам предстоит стрелять, фехтовать, и также ломать двери и решетки замка!
— Это мне подходит! — воскликнул гигант. — Вы вернули мне хорошее расположение духа!
— Ну, значит, располагайтесь вместе с вашим духом здесь, в трактире, и ждите меня к полуночи, — ответил д’Артаньян, похлопал друга по плечам и покинул трактир.