Чем судьбу прогневил? Народившись с утра,
Первым криком своим тишину разврошил,
Но под куст у реки, хоронясь, отнесла,
Стыдный грех, утаив изболетой души.
Где воркочет вода, свет сквозь сучья размыт,
Крик совиный, и глёд в старой смёрз колее.
Будто колос литой средь жнивья позабыт.
Всадник звёзды закрыл на буланом коне...
Плотным взяли кольцом соры-кляксы и всяк
Слышать мог долгий плач, горьким тёк молоком.
Точно ключ пересохший мой голос иссяк,
Не позвать тебя больше на свете живом.
Только с ветром, что с гиком отары пасёт,
Тенью страдной хожу под оконце твоё,
И смотрю как сестра, наклонившись, прядёт,
И трясусь, ведь я наг, у крыльца воробьём.
Пожалела ли уж обо всём, расскажи?
Был в накладку, угла не хватило в избе?
Но морщины у глаз потускневших свежи,
Да мешком сарафан на больной худобе.
Тешусь галькой в пыли, утираюсь росой,
Жемчугами плакучая бел лист метёт.
А случится, даёт повозиться с косой
Та, что манит, смеясь, под коряжистый гнёт.
На Предтечу когда врозь взовьются костры,
Жизнь на час обрести волен силой земной.
Красны девки распустят льняные власы,
И теченье подхватит шелковой волной.
Злым горящим кольцом в небо кинется змей,
Что дневует за лесом в распадках седых,
Незамеченный станет одним из парней,
Вдовам грустным любовник и верный жених.
Средь русальих берёзок, тонюсеньких ив,
Бочаги и туманище сквашен пластом,
Рубашонку из морока хлябкого свив,
Подпояшет поганым петлистым хвостом.
Не по дням, по минутам мужаю, расту,
Глядь - подлеток ужо неказистый на вид.
Бурелом и орляк раздались на версту,
Лунный грош с косогора навыкате бдит…
Ты же дочь, на гулянье, спровадив, вздохнёшь, -
В возраст самый вошла, уведут - не взыщи!
Оберег от прабабки дарёный, сожмёшь.
Что ж неужто скаженный соловко трещит?..
Душно в хате, тревога под сердцем сидит,
В голове канитель; мстится в подполе смех;
Ворожба иль лешачка недобро шалит?
По-за стрехой вечор растопырил сив мех.
А народцу раздолье… Гой, баба, окстись!
Видь, поблазнилось, дело ли… Кровь горяча,
В луговинах вовсю разговелся руд лис.
Рано ночка-бесовка даёт стрекача.
Зелено… А недавно сама точно так
В сад бежала с дружком, под ракитник кудряв,
Заневестилась дурь, а соколик мастак
Оказался на ласки, от свадьбы вертляв.
А молве-то? На стыд не накупишь добра,
Промелькнул и отмеренный тягости срок.
Как бирючка взрастила кровинку одна,
От родни не дождавшись и в праздник кивок.
О подружках забывши, свечой отгорев,
Любят песни девичьи теперьче других,
Хлеб и тот ай не досыта нищенский ев,
Порастратив себя на подворьях чужих.
А чернавкою кличут соседи – то пусть!
Приучилася долу взор ясный клонить,
Но за дитятко родное мается грудь,
Тяжело так бесславно красиво чадить.
…У колодезя старого дёрнуло что –
Пожелалось водицы студёной испить,
Лебедою заросший, давненько никто
Не пытался стропила гнилые новить.
Молодухой была бы – иначе сошлось,
Ах, зачем по покосу с Чернявым пошла?..
Дуровство ли по ласке мужицкой зашлось,
Иль морока, какая рассудок взяла?
Никогда не растратить себя насовсем,
Никогда не избыть этой боли тебе,
Не приважить тебе, черный сударь, гарем
Из печальных страдалиц в неубранном льне.
И когда сокол белый приснится – беги,
То опять твой сыночек пришёл, стерегись,
У тебя и соседи как будто враги,
Да не станет роднёю оно, убоись.
Но вся кривда и лихо для тех, кто был ложь
Неспособен сказать даже ради вериг,
Вдруг сухими губами «Иванко» шепнёшь,
И исчезну навечно дымком в тот же миг.
Но исчахну нескоро по правде, о, мать,
Стану Иначе я на тебя поглядать,
Захочу под покровом нощным разорвать,
Коль не сможешь подарок последний отдать.
Нужно мне чтобы ты не пыталась градить
Дом свой светлый от нас, колыбелей зари,
Три весны до рассвета продолжу ходить,
Алча, словно поживы родныни-любви.
Никогда не захочешь меня позабыть,
А забудешь – ну, что ж, значит то твой удел,
И продолжут клубки твоей горести длить,
Облетит твоя правда весь христенный свет.
И вот только пройдёт кочетиный напев
На исходе твоей третьей тысячи лет,
Изойду как поверье из нервенных дев
Упорхну без оглядки, а может быть… нет.
Заберу и тебя, не поможет отец
В чёрнмой ризе, а ты просто маленький зверь,
Знаю всё про себя, что распутник, подлец,
Что так злобен, как будто всполохнутый бер.
Что так трудно меня убеждать, что опять
Не сыграешь в игру с нашей общей сестрой,
Что способна меня, мертвечину, обнять
И сказать, что нельзя быть на свете святом.
И коснуться того что запретом большим
Облекло нашу сторону с давних времён –
Моей телы мужской, да и сердца аршин,
В мать свою как в жену дорогую влюблён.
Но и, то не причина тебя так держать,
А дождаться могилы могу – чего ж нет?
Собиралась себе ты сыночка рожать,
Родила первородку из адовых бед.
Не способен простить, чародейку, забыть,
Не могу я играться с конюшней весной,
Не способно и время-змеище избыть,
Что наделали мы со своею судьбой.
И тогда когда будешь готова идти
Ты под руку со мной будто я твой жених,
Отведу тебя в дом неприютный, иной,
Мост, то где дремлют глаза удалых лешачих.
Мои жёнки завяжут волосья тебе,
Моя мать из приемных отсыплет горстей,
И войдёшь в нежить ты к наближайшей родне
И заплачет в полях водяных свиристель.
И взметнётся в небА голышовая ртуть –
Я возьму на соломе твою синь-любовь,
И ракиты в болотах не смогут уснуть,
Только след журавлей да хорячая бровь.