Глава третья
И вот сейчас, спустя пятьдесят восемь лет после тех событий, он сидел у разгоревшейся печи и держал в руках книгу, на титульном листе которой было написано: Сочинения графа Л. Н. Толстого . Том первый. Детство. Отрочество. Юность.
Глаза его быстро пробежались по первым строчкам:
«12-го августа 18..., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой – из сахарной бумаги на палке – по мухе».
Чем-то знакомым и тёплым повеяло от этих слов, и Никита Андреевич вдруг ощутил себя тоже в далёком детстве, пробудившимся в день своего дня рождения. Только разбудил его не учитель Карл Иваныч, которого у него вообще не было… Каждое утро его будила мама…
«Надо будет сегодня же вечером начать читать эту повесть, - подумал граф и отложил книгу в сторону. – Велю только Иосифу свечей поболе сыскать».
Но тут он вспомнил, что завтра предстоят похороны Фёдора, и решил старика больше ничем не тревожить.
Вскоре пришла Авдотья, усталая и промёрзшая, рассказала графу, что дьякон Иоанн согласился завтра провести отпевание, а сейчас отдыхает во флигеле, так как по пути из монастыря, сославшись на лютый холод, велел остановиться у кабака, где успел изрядно напиться.
Свечей Никита Андреевич не нашёл, и портить глаза при свете одной он свечки не захотел, а потому лег спать рано, благо, что в комнате стало тепло и покойно после дневных передряг.
Ночью снова пошел снег, который не прекращался до самого полудня, когда граф, тепло одевшись пошел во флигель, чтобы присутствовать при отпевании.
Толстый дьякон с заплывшими глазками быстренько прочел положенные молитвы, гнусаво пропел псалмы, проходя вокруг гроба, и благословил душу Фёдора на дорогу к царствию небесному.
Потом гроб поставили на сани и двинулись на барское кладбище, которое находилось совсем недалеко, в ограде усадьбы.
Никита Андреевич и сам не понял, почему он пошел за гробом Фёдора. Не было ещё на его веку такого случая, чтобы барин провожал в последний путь кого-либо из своих слуг. И теперь, идя рядом с Авдотьей, по рыхлому снегу, граф ругал себя за это недоразумение. Потом, при виде совсем обессилевшего Осипа, который сидел в санях рядом с телом сына и, не переставая, беззвучно плакал, Никита Андреевич перестал корить себя за свой поступок, а, когда гроб опустили в могилу, даже всплакнул.
Стол для поминок уже был накрыт деревенскими родичами Авдотьи, но Никита Андреевич присел лишь на минуту: уж слишком шумен был на печальной тризне дьякон Иоанн. Он говорил о тяготах монастырской жизни и о том, как часто приходится ему выезжать в непогоду и стужу, чтобы исполнить свой долг священнослужителя, намекая на необходимость добавить ему вознаграждения за его нелегкий труд.
Граф пригубил рюмку водки и отправился к себе. В спальне, как и во всём огромном доме, было холодно, и он уже собрался снова нырнуть под одеяло и почитать , как пришла Авдотья и принялась топить печь. Дрова были сырые, и Никита Андреевич отобрал из стопки книг все сочинения Толстого, чтобы кухарка невзначай не использовала их для растопки.
- У нас свечей много осталось? – спросил он Осипа, когда тот принёс ему ужин.
- Да есть ещё, - ответил тот, продолжая вытирать слезящиеся глаза. – На месяц, думаю, хватит. А почему вы спрашиваете?
- Заправь в канделябр три свечи и поставь его у изголовья постели. Буду сегодня читать сочинения графа Толстого.
- Благое для души дело, - с неожиданным назиданием сказал старик. – Хорошо пишет сей автор. Я сам когда-то любил читать его рассказы.
- И что же ты у него прочел?
- Я много его рассказов читал. И для детей которые, и те, что посурьёзнее будут. А особо понравился мне рассказ про метель. Уж больно похоже всё описано. Мне самому несколько раз приходилось в метель в чистом поле блукать, ждать неминуемой смерти и засыпать в холоде. И мне тоже снился наш дом, жена моя Василиса и сыночек наш Федька… Царствие им небесное…
Осип всхлипнул и ушел за свечами.
Почти до полуночи Никита Андреевич читал повесть о детстве Коленьки Иртеньева. Потом задул свечи и еще с полчаса лежал в раздумье.
«Как хорошо и полезно в старости вспомнить своё детство, - думал он, слушая, как в окно стучит снежная крупа. – Сколько радостного и светлого было в нём! А ведь случались и семейные неурядицы, и беды тяжелые приходили в наш дом, но мы тогда не замечали их. Потому, что мир, открываемый нами, был светел и, как нам казалось, вечен».
И он испытал чувство благодарности графу Толстому за то, что он вернул его в те благостные годы. Хотя детство его было во многом непохоже на юные годы Коленьки Иртеньева, в коем легко угадывался сам автор.
Например, у Никиты Андреевича никогда не было гувернеров. До пяти лет за ним ухаживали многочисленные няньки, а потом к нему был приставлен лакей Осип, которого Ники (как называли мальчика родители) поначалу очень боялся и даже плакал при его появлении.
Но однажды Осип, который, несмотря на молодость, был умён и мастеровит, вошел в его спаленку с огромным деревянным конём под мышкой и обратился к нему с улыбкой:
- А, ну-ка, давай, Никита Андреич, учиться на лошадке скакать!
Маленький Ники зачарованно смотрел на чудесного коня, выкрашенного в розовую с белыми яблоками масть, с настоящим седлом на спине, и впервые не заплакал при виде Осипа. Более того, когда ему не удалось сходу взгромоздиться на лошадь, он умоляюще взглянул на лакея и протянул к нему руки, подсади, мол.
Осип охотно исполнил его молчаливую просьбу и стал катать мальчонка по комнате, так как розовый конь был на колёсиках. И через несколько минут в доме поднялся неимоверный шум: визжал от восторга Ники, скрипели колесики и раздавались громкие команды Осипа: «Аллюр три креста! Рысью - марш! Стой!»
На этот шум вышел из своего кабинета отец Ники, Андрей Петрович, бывший драгунский капитан, участник войны с французами.
«Молодец, Иосиф! – сказал он, довольный радостью обычно замкнутого сына. – Хорошую игрушку ты для Никиты смастерил. А как научится он в седле сидеть, куплю я ему настоящую маленькую лошадку, пони называется. Пусть привыкает к будущей службе. А то, что он станет в будущем драгуном, я не сомневаюсь. Велю завтра сшить ему форму драгунского офицера. А ты ему деревянную сабельку выточи. Команды ты подавал нынче знатно, со знанием дела, а вот приказа «Сабли наголо!» я что-то не слышал. Да, еще вот что: с завтрашнего дня тоже будь одетым по форме. Ты ведь в моём полку рядовым числишься. Если меня на войну призовут, пойдешь при мне денщиком.
Именно с тех пор и по сей день Осип неразлучно состоял при барине.
Начальной грамоте Никиту обучал дед, суровый старик, тоже бывший военным, что не помешало ему, однако, в молодости много читать и даже самому писать стихи.
Несмотря на строгость своего учителя, Никита учился охотно и добросовестно, зная, что, если он не ответит урок на «отлично», то будет оставлен в классной комнате до тех пор, пока дед не останется доволен его успехами в учёбе. А это значило, что верховых занятий, которые он очень любил, в этот день не будет.
Вспоминал Никита Андреевич своё детство, лёжа утром в постели, и неожиданно подумал о том, что те годы и были главными в его жизни, потому что был он тогда счастлив, беззаботен и полон светлых мечтаний о своем будущем. А оно, это будущее, разочаровало его обыденностью и даже жестокостью.
(продолжение следует)
Закрепить в авторских анонсах
Закрепить в шапке сайта