До революции его «Хождение в Святую Землю» не издавалось, так как автор считался одним из расколоучителей. Не печатали этого истового ревнителя древлего благочестия и в советский период. В результате из истории русской словесности на два столетия выпало имя, которое принадлежит одному из ярчайших художников слова первой половины XVIII столетия.
Лишь в 2008 году дневник странствия Иоанна Лукьянова в Константинополь, Малую Азию и на Ближний Восток, которое он совершил с 1701 по 1703 годы, был издано в академической серии «Литературные памятники». Тираж, как и у большинства постсоветских научных изданий, мизерен.
Нелюбовь к органистому пению
Староверов принято изображать узкими обрядовыми формалистами. Однако данный стереотип не позволяет объяснить, почему именно из этой среды вышли самые талантливые русские литераторы 17-го – начала 18-го веков. Может быть, всё объясняется тем, что они не примкнули к унии, которая, будучи феноменом заведомо подражательным, оказалась в творческом отношении неубедительной? Да, безусловно, уния – это проблема не только церковная, но и общекультурная. Хотя семантика слова намекает на диалог, в реальной жизни уния никогда таковым не была, а сводилась к навязыванию туземной культуре европейского стиля творчества, в том числе и творчества религиозного. В контексте русской истории уния – синоним дерусификации, обезличивания русских людей. Алгоритм униатской экспансии всегда, и в XVI, и в последующие века, был одним и тем же: западная рационалистическая культура пленяет туземную элиту – у туземной элиты развивается комплекс «нецивилизованности», в результате чего подражательное творчество начинает вытеснять самобытное, претендуя «отменить» устои и «обновить» их на европейский манер; когда же процесс культурной вестернизации распространяется на верхушку Православной Церкви, возникают предпосылки и для формального единения с Ватиканом.
При таком, широком, подходе церковный раскол 17 века видится не только как протест против католической ереси, но и как восстание против механического перенесения на нашу почву стиля барокко. Антиподами авторов-староверов выступают барочные литераторы Милетий Смотрицкий, Симеон Полоцкий, Карион Истомин, Сильвестр Медведев, чьё возвышение предопределило доминирование подражательной тенденции в словесности XVIII столетия.
Самобытность – не замкнутость, и авторы-старообрядцы не были закрыты для влияний того же барокко. Разница между ними и «барочными реформаторами» заключается в том, что первые преобразовывали эти влияния на русский лад, а вторые старались в угоду европейскому оригиналу видоизменить самоё русскость. Например, силлабическая система виршевания явно чужда строю русского языка, так как предполагает фиксированное ударение (как в польском), но барочные авторы предпочитали до неузнаваемости коверкать русский язык, но не погрешить против силлабической вычурности. Это делало их тексты тяжеловесными и маловразумительными. Тем не менее, литераторы-«силлабисты» ныне считаются классиками и русской, и украинской, и белорусской литературы, в то время как самобытный и вполне доступный благодаря органичному русскому языку даже рядовому, специально не подготовленному нынешнему читателю Иоанн Лукьянов оказался в числе забытых.
Открытие Малороссии
О личности Иоанна Лукьянова известно немного. Можно уверенно утверждать, что он родился в Калуге и нежно любил свою малую родину. Это видно из текста единственного дошедшего до нас его произведения.
Путь из Москвы в Святую Землю проходил через этот город, «красовито» раскинувшийся на берегу Оки-реки.
Трогательно описано прощание с нем:
«Декабря в 30 день поидохом ис Калуги в среду на первом часу дни, на отдание Рожества Христова. И в тот день бысть нам нужда велия: дождевая погода, снег весь согнало, Ока-река зело наводнилася, едва за нея переправились. И проводил нас Иосиф Никифорович за Оку-реку. И отдахом последнее целование друг другу, и поклонихомся до земли – и тако расталися. А сами плакали: уже мнехом себе, что последнее наше видание. И еда взыдохом на гору на другую страну Оки-реки, и обратихомся ко граду, и помолихомся церквам Божиим, и гражданом поклонихомся. Увы, наш преславный град Калуга, отечество наше драгое! И тако поклонихомся граду и поидохом в путь свой».
Путь был не близок и весьма опасен. Записки Иоанна Лукьянова – увлекательный, местами остросюжетный текст. И везде автор предстаёт как внимательный, скрупулёзный бытописатель. Больше всего его занимают нравы и обычаи разных народов, по поводу которых он делает тонкие, психологичные обобщения. Его интересует буквально всё, вплоть до базарных цен. Небезразличен он и к теме, которую мы называем политикой. В чём-то его свидетельства о Царьграде-Константинополе, Египте и Палестине, а также о других странах, через которые пролегал маршрут его странствия, уникальны, и, читая их, не перестаёшь удивляться, как могли они столь долгое время оставаться невостребованными исторической наукой.
Много ли мы, к примеру, знаем живых свидетельств очевидцев о Малороссии начала XVIII века?
Первый же малороссийский город – а это был Глухов – привёл Иоанна Лукьянова в восторг:
«Город Глухов земляной, обруб дубовой, велми крепок; а в нем жителей велми богатых много, панов. И строение в нем преузорочное, светлицы хорошия; полаты в нем полковника стародубского Моклошевского зело хороши; ратуша зело хороша и рядов много; церквей каменных много, девичь монастырь предивен, соборная церковь хороша очень! Зело лихоманы хохлы затейливы к хоромному строению!»
Ну что ж, так и есть: затейливы до сих пор. И лихоманы, то есть проказники, забавники, тоже. Только тем и тешатся, что лихоманят.
Кролевец после Глухова показался автору невыразительным, однако же в нём встретилось ему много торгового люду из разных стран. Как раз попал он на многодневный «ярмонок».
Очень интересны свидетельства Иоанна Лукьянова о Батурине, резиденции гетмана Мазепы. Город ему явно не приглянулся, так как «не добре крепок». «Да ещё сталица гетманская!» – надсмехается он. Везде он видит московских стрельцов, «на карауле все они стоят». «Тут целой полк стрельцов живут, - выдаёт он военную тайну. - И гетман,- добавляет, - он весь стрельцами-та и крепок, а то бы ево хохлы давно уходили, да стрелцов боятся; да он их и жалует, беспрестани им корм, а без них и пяди не ступит».
Подробного описания удостаивается в «Хождении» «преславный град Киев». При виде его, открывшемся с левого берега Днепра, путники не в силах были сдержать переполнивших их эмоций:
«И возрадовалися тогда, слезли с коней, и поклонилися святому граду Киеву, и хвалу Богу воздахом, а сами рекохом: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе, яко сподобил еси нас видети преславный град Киев!»
В то время, узнаём мы от Иоанна Лукьянова, «зело крепко было в Киеве приезжим людям». Город-то был приграничный, вокруг неспокойно, без надёжных документов внутрь городских стен никого не пускали. А те, перед кем ворота всё-таки открывались, должны были лично предстать пред киевским воеводой, чтобы он мог воочию удостовериться в благонадёжности.
Ночью путникам не давали уснуть караулы: «все кораул от кораула кричат и окликают: «Кто идет?»
Зато днём все неудобства ночного быта восполнялись посещением храмов и монастырей, общением с благочестивыми киевлянами и прогулками по великолепным садам, которых было много даже внутри «диких лесов»:
«В Киеве монастырей и около Киева зело много, и пустынки есть. Райския места, есть где погулять! Везде сады и винограды, и по диким лесам все сады. Церквей каменных зело много; строение узорочное – тщателные люди! И много у них чудотворных икон, а письмо, кажется, иное и живописное. Сердечная вера у них к Богу велика (кабы к такому усердию и простоте правая вера – все бы люди святые были), и к нищим податливы».
Впрочем, замечает автор и то, что отнюдь не красит в его глазах киевлян, – пристрастие к хмельному питию и к телесному блуду:
«…Шинки, - пишет он, - их [киевлян] велми разорили вконец да курвы, и с того у них скаредно силно, и доброй человек худым будет».
А церковный начальник, митрополит киевский, - воздыхает ревнитель «древлего благочестия», - искусился барокко, за что, правда, не столько обличает, сколько жалеет его, древнего старика:
«…Старое стенное письмо митрополит все замазал известью. А у митрополита поют пение арганистое, еще пущи органов. Старехонек миленкой, а охоч до органного пения».
В нижней, торговой, части дивно автору то, что «стрелцам не дают хохлы в лавках сидеть», и те вынуждены ходить по базарам и «на себе всякий товар вразнос продавать».
На киевских рынках, отмечает путник, «всё недорого», так как около города «лугами приволно, и всячинами, и овощем, и рыбы много».
Уже тогда был Киев студенческим городом, вот только нравы среди студентов были, скажем так, диковатые:
«В Киеве школников очинь много, да воруют много – попущено им от митрополита. Когда им кто понадокучит, тогда пришедши ночью да укакошат хозяина, а з двора корову или овцу сволокут. Нет на них суда, скаредно силно очень попущено воровать, пуще московских салдат. А вечер пришел, то пошли по избам псалмы петь да хлеба просить».
После Киева Иоанн Лукьянов направился в Фастов, где в то время имел свою резиденцию «славный наездник» казачий полковник Симеон Палей. Он с казаками отбил у ляхов изрядный кус территории Посполитой Речи и устроил там что-то вроде казачьей республики.
В отличие от авторов XIX века, не исключая и А.С.Пушкина, Иоанн Лукьянов описывает «казачью вольницу» без романтического приукрашивания:
«И утре рано пришли под Фастов-городок и стали у вала земляного. А в том городке сам полковник Палей живет. Преж сего етот городок бывал лятской, а Палей насилием у них отнял да и живет в нем. Городина хорошая, красовито стоит на горе, по виду некрепок, а люди в нем что звери. По земляному валу ворота частыя, а во всяких воротах копаны ямы да соломы наслано. В ямах так палеевщина лежат человек по 20 и по 30: голы что бубны, без рубах, страшны зело. А в воротах из сел проехать нельзя ни с чем; все рвут что сабаки: драва, солому и сено. Харчь в Фастове всякой дешев очень… от Фастова пошло дороже вдвое или втрое…»
Интересно, как там сегодня на моей малой родине: харч всё так же дёшев?
Главная миссия
С большим и искренним интересом наблюдает Иоанн Лукьянов жизнь малороссов, валахов, болгар. Но главная цель его странствия всё же Константинополь. Чтобы получить разрешение в Посольском приказе, он в качестве формального мотива указал желание поклониться христианским святыням в Святой Земле. На самом деле он отправился в столь опасное путешествие главным образом ради того, чтобы добиться от константинопольского патриарха поставления старообрядческого епископа. Это означало бы восстановление епископского преемства внутри старообрядческой церкви и, следовательно, возвращение ей статуса канонической.
Цель эта, прямо в сочинении не декларируемая, не могла быть достигнута: константинопольский патриарх старался избегать прямой конфронтации с Москвой. Из текста «Хождения» мы не видим, обращался ли Иоанн Лукьянов к нему с такой просьбой, но то, что он постоянно акцентирует, будто греческие церковные обычаи «несогласны с Восточною Церковью», некоторыми исследователями истолковывается именно как знак его обиды вследствие полученного отказа. Но всё могло быть и наоборот: познакомившись ближе с греческими обычаями, он сам отказался от первоначальной идеи.
Как бы там ни было, из текста видно, что ему решительно не нравится то, что греки в храмах не снимают шапок:
«Станет в стойле (во всех церквах у них стойлы поделаны), а стоят лицем не ко иконам, но на сторону, к стене, друг ко другу лицем, да так и молятся – не на иконы, но на стену. И так во всю службу стоят в шапке…»
Осуждает он греков и за то, как они крестятся:
«…Руку на чело взмахнёт, а до чела дале не донесёт да и опустит к земли. А духовный чин у грек хуже простова народу крестится: как войдет в церковь, а рукою махает, а сам то на ту сторону, то на другую озирается, что коза».
«И в олтарь бабы ходят и кадило раздувают», - развивает он дальше перечень «греческих вин».
То и дело вступает он с греками в «сопрения» - и некоторые из его собеседников признают: да, мы, как православный народ, стали совсем никудышные:
«И они мне сказали: «Мы-де еще маячим, будто христиане нарицаемся, а есть-де у нас такие грады греческия, там-де и близ христианства не хранят: в посты-де, и в среду, и в пяток мясо едят!»
Так в конце концов наскучили ему греки своим апломбом, высокомерием по отношению к русским, что в нём нежданно-негаданно пробуждается пламенный патриот петровской Руси, заставляющий его защищать от греков русского императора.
Он с сочувствием цитирует жалобы на греков русских невольников, которым турки и евреи казались милостивее греков-единоверцев.
Описание обратного пути на Родину обрывается на эпизоде прибытия в город Нежин, в одном обозе с земляками, калужскими купцами, с которыми Иоанн Лукьянов случайно сошёлся в Константинополе.
Какова была дальнейшая судьба этого талантливого писателя, достоверных сведений не сохранилось. Согласно одной из версий, Иоанн Лукьянов не захотел возвращаться в Москву, предпочтя уединиться в пустыньке в Ветковских лесах (нынешняя Гомельская область). Старообрядцы уверены, что он – это и есть почитаемый ими старец Леонтий. Известно, что этот старец был замечательным проповедником. Больше о его жизни ничего не известно.