XLVI. Кандия
Между тем, Атос и Рошфор долго искали возможность отправиться вслед за герцогом Бофором и лишь после весьма длительных поисков их усилия увенчались, наконец, успехом. Им удалось нанять небольшой и относительно быстроходный корабль, на котором они отправились на остров Крит к крепости Кандии, куда герцог Франсуа де Бофор со своей эскадрой направлялся, чтобы оказать поддержку Венецианской республике в борьбе с Османской Империей. В числе офицеров герцога, как, вероятно, помнят наши читатели, были Рауль де Бражелон и Арман де Грамон граф де Гиш. Экспедиция, предпринятая герцогом, имела целью защитить крепость Кандию от турков, чтобы не допустить потери острова Крит, который бы давал туркам ключ ко всей восточной части Средиземного моря.
Второй сын Цезара де Бурбона, герцога Вандомского (внебрачного сына Короля Генриха IV и Габриэль д’Эстре) и Франсуазы Лотарингской, герцог отличался чрезвычайной храбростью и воинственностью, удивительным образом сочетающейся с довольно эксцентричным характером. В результате заговора против кардинала Мазарини он оказался заточенным в Венсенском замке, откуда ему удалось сбежать при помощи графа де Рошфора, графа де Ла Фера и Гримо. Участие герцога в движении Фронды было скорее номинальным, чем деятельным. Получив от парижской черни полушутливое прозвище «Короля рынков», он выполнял функции того номинального лидера, существование которого придавало Фронде видимость осмысленного сопротивления власти и иллюзию наличия альтернативе королевскому абсолютизму. Разумеется, сам герцог и не помышлял о том, чтобы свергнуть законного Короля и занять его место, но ему доставляла радость мысль насолить кардиналу Мазарини, который упёк его в Венсенский замок. Постепенно и не без помощи капитана королевских мушкетеров д’Артаньяна Фронда сама собой распалась подобно тому, как разбивается о берег огромная морская волна, смертельно опасная для кораблей в открытом океане, но совершенно безобидная после того, как добирается до каменистого берега, растеряв почти всю свою силу по мере своего продвижения.
После окончания волнений Фронды Мазарини вновь воцарился в Париже, во своём дворце, где его окончательно добила старость и подагра. Завещав Королю часть своих богатств и оставив не менее значительную часть украденных им у Франции денег своим племянницам, кардинал, наконец, оставил сей бренный мир, или, как шутили некоторые отчаянные головы, «получил окончательное повышение по линии духовной иерархии», к радости многих его врагов и к сожалению немногих его друзей. Королева Анна смахнула две слезинки с уголков глаз и довольно быстро успокоилась, узнав о сумме того наследства, которое её сын Людовик XIV наконец-то получил под свою руку. Король довольно легко примирился с герцогом и даже назначил его на несколько ответственных воинских постов. Ряд успешных воинских экспедиций закрепили за ним должность гроссмейстера, шефа и главного суперинтенданта навигации. Герцог со своим флотом многократно доказывал Туркам, что Франция не намерена уступать свои позиции в Средиземном море, в чем побитые турецкие капитаны убедились на собственном печальном опыте. Экспедиция, предпринятая на этот раз, должна была усилить союз с Венецианской республикой и ещё сильнее ослабить влияние турков, однако силы были неравны, и экспедиция обещала быть трудной.
Если бы Бофору удалось одержать победу в этой экспедиции, его слава и влияние на судьбы и политику Франции могли бы, действительно, необычайно усилиться, но только такой далекий от военного искусства человек, как Кольбер, мог полагать, что эта экспедиция может легко закончиться успехом, а в случае неожиданной гибели герцога шансы на успех экспедиции становились исчезающе малыми.
Итак, граф де Ла Фер и граф Рошфор спешили не только предупредить измену и спасти герцога Бофора от гибели, фактически они спешили защитить интересы Франции и Венецианской республики в восточной части Средиземного моря.
— Мне следовало с самого начала поехать на эту осаду вместе с Раулем, — сказал Атос Рошфору, стоя на палубе корабля и вглядываясь в даль на горизонте.
— Вы не должны постоянно опекать молодого виконта, и вы, разумеется, этого не делали, иначе он никогда не стал бы тем доблестным воином, каким, как я слышал, он уже является, — возразил Рошфор. — Желание не отпускать от себя детей разрушительно действует на их характеры.
— Именно это соображение и удержало меня, — вздохнул Атос. — Но, как вы знаете, в экспедиции имеются шпионы, получившие распоряжение совершить самое ужасное преступление, какое только можно совершить в армии, ведущей боевые действия. Предательски обезглавить военную экспедицию означает обречь её на поражение. А покуситься на герцога, в чьих жилах течет кровь Короля Генриха IV – на такое злодейское преступление мог решиться только конченный человек. Между прочим, откуда вы узнали об этом поручении. Заметьте, граф, что я не усомнился в ваших словах и немедленно устремился на выручку герцога, и если источник ваших сведений не подлежит оглашению, я снимаю свой вопрос.
— Вы меня нисколько не стеснили, задавая этот вопрос, — ответил Рошфор. — Как вы знаете, я принимал участие в действиях некой оппозиционной силы, именуемой Фрондой. Хотя силы эти отступили, но кое-какие связи у меня остались. Среди парижских буржуа имеется чрезвычайно смышлёный малый, который держит что-то среднее между трактиром, гостиницей и фруктовой лавкой. Он сохранил сеть доброжелателей, которые при случае, если им удаётся узнать какие-то важные сведения через слуг или лакеев, доставляют эти сведения указанному лавочнику, который выполняет функции подпольного главнокомандующего этих остатков оппозиции. Мне он сообщает полученные им сведения лишь в том случае, когда уверен, что, во-первых, они важны для меня и общего дела, во-вторых, понимает, что без моей помощи они возникшую проблему решить не могут. Это уже второе сообщение из этого источника, и первое было совершенно точным и чрезвычайно своевременным.
— Вашего разъяснения, граф, более чем достаточно, и я прошу вас не называть имя этого удивительного человека, являющегося достоверным источником вашей информации, — поспешно ответил Атос, не желающий знать чужую тайну до такой степени подробности, какой Рошфор уже готов был с ним поделиться.
Если бы Атос не прервал Рошфора, он узнал бы, что таинственным источником информации явился не кто иной, как Планше, знакомый ему по дням молодости, когда нынешний лавочник и серый кардинал остатков Фронды был простым слугой у молодого и никому тогда не известного д’Артаньяна, только ещё начинающего свою военную карьеру.
— Между прочим, граф, — произнёс Рошфор, — каким образом мы на этом утлом судёнышке сможем помочь герцогу Бофору? Я, разумеется, как и вы, бросился на выручку, не раздумывая о средствах достижения поставленной перед нами цели, но сейчас у нас есть время для раздумья, и, мне кажется, мы могли бы составить какой-нибудь план действий.
— По части планов, граф, вы обращаетесь не по адресу, — с улыбкой ответил Атос и взмахнул своей головой, отчего его седые кудри рассыпались по плечам, словно тысяча ручейков, стекающих с горы. — Далеко идущие и крайне замысловатые планы любит строить мой друг Арамис. Что до планов неожиданных, головокружительных и решительных, то по этой части у нас лучшим был д’Артаньян. Я же всегда действовал лишь под влиянием чувства долга и чести, не слишком задумываясь о последствиях, кроме тех случаев, разумеется, когда все мы действовали по единому плану, родившемуся в голове одного из нас, и принятому всеми без возражений. Какие это были счастливые времена, граф!
— Я помню об этом, когда никто не в силах был остановить напор вашей славной четверки! — улыбнулся Рошфор. — Хотя это нисколько не радовало меня, ведь я волею случая был на другой стороне, поэтому ваши успехи были одновременно и нашими поражениями.
— Стоит ли сейчас вспоминать подобные мелочи? — откликнулся Атос под влиянием романтических воспоминаний. — Король и кардинал, которым мы служили, как могли, уже отошли в лучший из миров, где, полагаю, сняли все свои разногласия и примирились перед лицом Господа. Но царственная кровь не должна быть оскорблена подлым убийством. Будем же действовать так, как подсказывает нам наша совесть. Мы либо спасём герцога, либо погибнем, спасая его. Оба этих исхода мне видятся предпочтительными в сравнении с пассивным ожиданием развязки этой ужасной драмы.
— Граф, я восхищаюсь вами и вашими словами, и не могу ничего возразить! — ответил Рошфор.
Между тем, в крепости Кандия разгорались нешуточные события. По условиям Пиренейского мира, Франция обязалась помогать Венецианской республике в её противостоянии Османской империи. Поначалу успех сопутствовал Венецианцам, и они одержали множество побед в отдельных сражениях, но после того, как османский флот на голову разбил венецианский, и в довершение несчастий командующего венецианским флотом Лазаро Мочениго убило рухнувшей от пушечного ядра мачтой корабля, удача полностью перешла на сторону Османской империи. Крепость Кандии на острове Крит оставалась последним форпостом присутствия Венецианцев в восточной части Средиземного моря. По этой причине турки не жалели ни сил, ни жизней, ни пороха, ни пуль при осаде этой крепости. Воспользовавшись сведениями от перебежчиков, они узнали о наиболее уязвимых местах крепости и вели на этих участках жесточайшие бои. Когда бои на некоторое время затухали, осада крепости продолжалась, что усложняло и без того незавидную участь осажденных.
Прибывшие с моря силы герцога Бофора присоединились к осажденным.
XLVII. Совещание
В комнате одной из внутренних башен крепости проходил военный совет. Капитан-генерал Франческо Морозини склонился над картой крепости, на которой были нанесены отметки о расположении турецких войск. Комендант Гримальди, постукивая хлыстиком по сапогу, нервно ходил у окна, с тревогой глядя в направлении турецких батарей. Герцог Бофор сидел у камина и прислушивался к далёкой канонаде.
— Каковы наши силы в настоящее время, комендант? — спросил Морозини, обращаясь к Гримальди.
— Восемь с половиной тысяч человек, — ответил Гримальди, — но если не считать раненых, то на восемьсот человек меньше. Добавьте к этому острейший недостаток пороха, ядер и пуль, а также опасность вскоре остаться без провизии, и вы получите относительно полную картину.
— Означает ли это, что мы проиграли? — недовольно спросил Морозини.
— Это означает, что нам следует учитывать все факторы, чтобы как можно эффективней распоряжаться имеющимися у нас силами, чтобы снизить вероятность поражения, — ответил Гримальди.
— Турки захватили гору Сан-Лючии и установили на ней свою батарею, — недовольно констатировал Морозини. — Они бьют оттуда по нам, а мы ничем не можем им ответить!
— Следует предположить, что под прикрытием этих батарей их саперы могут начать рыть подкопы, — добавил Гримальди.
— Этого нельзя допустить! — воскликнул Морозини. — Мы должны взорвать их подкопы прежде, чем они смогут довести их до крепостных стен, заложить взрывчатку и взорвать стены нашей крепости.
— Сапёры роют свои сапы тихой сапой, — сказал Герцог, поигрывая морским кортиком. — Нужно выкопать сапы со своей стороны, ещё ниже, заложить туда порох и обрушить их подкопы.
— Мы не сможем рыть под крепостными стенами, — возразил Гримальди. — Грунт под ними каменистый, и подобные туннели даже если бы были возможными, были бы крайне опасными, так как они бы снижали неприступность стен нашей крепости.
— Так они неприступны! — успокоился герцог. — О чем же мы тогда беспокоимся?
— Я не вполне точно выразился, — возразил Гримальди. — Я лишь хотел сказать, что ослаблять силу этих стен неразумно.
— Мы осуществим ночную выходку! — воскликнул герцог Бофор.
— Вы хотите сказать «вылазку»? — спросил Морозини, который никак не мог привыкнуть к манере герцога путать некоторые созвучные слова, из-за чего иногда возникала неловкость, а иногда смысл искажался настолько что не всегда можно было правильно понять, что же именно хотел сказать герцог Бофор.
— А разве я сказал как-то иначе? — удивился Бофор.
— Какова же будет цель подобной вылазки? — спросил Морозини.
— Мы захватим пленных, узнаем от них, где ведутся подкопы, и обрушим их или взорвем, — сообщил Бофор с таким бесстрастным выражением, как будто сообщал о намерении прогуляться по парку и насладиться запахом ночных фиалок.
— Мы уже делали несколько вылазок, и по этой причине у нас восемьсот раненых и ещё столько же погибло в подобных вылазках, — добавил свой комментарий Гримальди.
— По-видимому, вылазки, о которых вы говорите, были без должного командирования, — ответил Бофор. — Под моим непосредственным командированием вылазка будет более плодотворной.
— Готов допустить, что под вашим командованием вылазка будет более успешной, — ответил Морозини делая ударения на словах «командованием» и «успешной», как бы подчеркивая, что следовало бы использовать эти слова, а не термины «командированием» и «плодотворной», — однако же мы не можем вами рисковать, Ваша Светлость.
— Вам и не надо этого делать, — отмахнулся герцог Бофор, — я сам могу рисковать Своей Светлостью, вашего согласия здесь не требуется. На случай, если меня убьют в этой вылазке, моё место займет граф де Гиш, либо виконт де Бражелон. Эти офицеры вполне проявили своё мужество и военную смекалку.
— Почему бы не поручить им руководить вылазкой, если они во всём могут заменить вас? — спросил Морозини.
— По той простой причине, что когда во Французской Армии присутствует главнокомандующий, ему незачем перекладывать свои обязанности на своих заместителей, если же он будет отсутствовать по причине гибели, эти обязанности будут переложены на них сами по себе, — ответил герцог.
— Сами собой, — тихо поправил Морозини.
— Я так и сказал, — ответил герцог.
— Когда же вы предлагаете сделать эту вылазку? — спросил Гримальди.
— Хотя бы в эту самую ночь, — просто ответил герцог.
— Ни в коем случае! — воскликнул Морозини. — Уж если вы не разрешаете нам удержать вас, Ваша Светлость, от личного участия в этом опасном мероприятии, позвольте нам хотя бы отобрать лучших солдат и офицеров для этого и тщательно продумать и подготовить это мероприятие!
— Чепуха! — воскликнул герцог. — Все солдаты и офицеры под моим руководством достаточно хороши для войны, а называя это мероприятие опасным, вы забываете, что на войне не бывает безопасных мероприятий. Продумывать же тут нечего, следует просто ворваться в окопы врага, захватить пленных и порубить всех тех, кто будет оказывать сопротивление.
— Ваша Светлость, — мягко сказал Гримальди. — По какой причине вы предпочитаете ночную вылазку дневной вылазке?
— По причине темноты, которая даёт нам преимущество скрытности, — ответил Герцог.
— В таком случае полная луна, которая будет нынче ночью освещать место этой вылазки, не позволит достичь требуемой скрытности, поскольку не будет иметь места требуемая темнота, — уточнил Гримальди.
— Вы что же, предлагаете ждать две недели пока луна превратится в тоненький месяц? — удивился герцог.
— Дождемся, по крайней мере, облачной ночи, которая хотя бы наполовину скроет луну за облаками, — ответил Гримальди.
— Хорошо, — согласился Бофор. — В ближайшую облачную ночь будет вылазка.
XLVIII. Опоздали!
В одну из темных ночей, когда облака скрыли луну, Атос и Рошфор на своем небольшом судне пристали к острову Крит, не замеченные турецкой разведкой. Пробравшись к стенам крепости, они искали способ проникнуть внутрь, не получив со стороны защитников пули. Для этого следовало дать знать осажденным, что прибывшие дворяне – французы, а не турки.
Внезапно до их слуха донеслись выстрелы.
— Они совершают вылазку! — воскликнул Атос. — Поспешим же, присоединимся к смельчакам и поможем им своими шпагами и мушкетами!
Подбежав к месту боя, Атос и Рошфор обнаружили, что преимущество было на стороне отважных французов, как вследствие внезапности вылазки, так и вследствие решительности их действий. Силы солдат, защищавших траншеи на этом участке, были меньше, поэтому вылазку вполне можно было бы назвать удачной. По одежде, внешнему виду и французским выкрикам участники вылазки опознали своих соотечественников и с благодарностью приняли их помощь.
Участники вылазки осуществили три дерзких действия. Во-первых, они выгнали турков из траншей вблизи крепости в месте атаки и заставили их отступить. Во-вторых, они взрывали несколько бочонков с порохом, стоявших неподалёку от пушек, так что все эти пушки временно остались без пороха, а две или три из них, ко всему прочему, повалились на бок, или свалились в траншею, причем, повреждения их, по всей видимости, были фатальными для их дальнейшего использования. В-третьих, герои вылазки захватили двоих пленных.
Окрыленные успехом выполненных задач, герои вылазки вернулись в крепость, после чего за ними поспешно были закрыты крепостные ворота.
Гримальди, спустившийся к воротам, чтобы встретить героев, распорядился передать пленных в штаб для допроса. Он обнимал участников вылазки и поздравлял их с успехом, а также весьма удивился появлению двух дворян, которые, по словам участников вылазки, прибыли весьма кстати и помогли выполнить поставленные задачи.
Вдруг по рядам участников вылазки пробежал ропот. Офицеры всё чаще выкрикивали имя герцога Бофора, и в их выкриках слышалось всё больше горя.
— Что происходит? — спросил Рошфор. — Почему все называют имя герцога?
— Он исчез, — сообщил подошедший в этот миг к Рошфору граф де Гиш. — Он возглавлял отряд, но он не вернулся.
— Боже мой! — воскликнул Рошфор. — Мы опоздали! Граф де Ла Фер! Мы опоздали.
— Граф де Ла Фер?! — переспросил граф де Гиш и поднес фонарь к лицу Атоса. — Граф, это вы! Какая судьба!
— Да, это я, — кивнул Атос. — Вы говорите о судьбе герцога Бофора?
— И не только, — с глубокой печалью ответил де Гиш. — Ведь Рауль де Бражелон – ваш сын, не так ли?
— Что с ним? — спросил Атос, холодея.
— Мужайтесь, граф, — ответил де Гиш. — Я своими глазами видел, как с турецкой стороны прогремел выстрел, после чего Рауль упал в одну из траншей. После этого где-то неподалеку раздался взрыв. Больше мы его не видели.
— Если Рауль не вернулся с вылазки, следовательно, он погиб, либо ранен настолько сильно, что не имел сил вернуться назад.
— Утром мы предпримем ещё одну вылазку и поищем его среди раненых или убитых, — сказал де Гиш с величайшей скорбью.
— Я не буду ждать утра, — ответил Атос. — Дайте мне фонарь, я иду немедленно.
С этими словами он выхватил из рук де Гиша переносной фонарь, прикрыл его шляпой и пошел по направлению к крепостным воротам.
— Вас не выпустят, граф! — воскликнул де Гиш.
— Пусть только попробуют, — ответил Атос таким тоном, что де Гиш понял, что ничто не сможет задержать этого человека.
Поскольку Атос своими глазами видел место, где происходило сражение, он, прикрыв переносной керосиновый фонарь шляпой и плащом, почти в полной темноте прокрался к тому месту, где, предположительно, произошли события, о которых рассказал де Гиш.
Атос вскоре увидел развороченную взрывом пушку, которая наполовину рухнула в траншею. Он спрыгнул вниз и увидел, что упавшая пушка придавила какого-то человека. С дрожью в сердце Атос приоткрыл плащ, наброшенный на фонарь, и осветил тело погибшего человека. Голова его и плечи были придавлены тяжелой пушкой. Рядом с убитым лежала шпага. Атос нагнулся и поднял её. Это была та самая шпага с гербовым вензелем на гарде, которую граф де Ла Фер дал Раулю перед его отъездом в армию герцога Бофора. Это была шпага Рауля.
Атос отшвырнул от себя фонарь и в полной темноте пошел обратно в крепость. Глаза его ничего не видели, и даже если бы в этот момент облака исчезли и место сражения осветила полная луна, он всё равно не различил бы окружающих предметов, поскольку его глаза застилала солёная пелена, в горле застрял тяжелый ком, а ноги отказывались идти.
Рауль, его Рауль был убит, его юношеское тело было изуродовано упавшим не него орудием, и лишь гордость графского рода – шпага, украшенная бриллиантами и изумрудами, та шпага, которую сам Атос, будучи простым мушкетером, не раз скрещивал со своими врагами, эта шпага осталась нетронутой, она не досталась врагу. Потеряно всё, кроме чести! Так писал Король Франции Франциск I в письме к своей матери, и то же самое мог сказать теперь Атос, если бы слова приходили к нему на ум.
Жизнь закончена. Следовало лишь с честью завершить её. Атос не мог покинуть осажденных в крепости, и не мог предаваться собственному горю тогда, когда осажденные не знают, останутся ли они в живых на следующий день.
Если бы вокруг не было обстановки войны, если бы от каждой шпаги и от каждой твердой руки, способной держать мушкет не зависела бы сейчас участь крепости, Атос предался бы своему горю, и ничто не смогло бы его отвлечь от мысли о том, что жизнь кончена. Но граф был человек чести. Если дело, за которое погиб Рауль и герцог де Бофор, ещё не закончено, значит ему, Атосу, графу де Ла Фер, предстоит закончить это дело, или разделить участь погибших героев. Граф предпочел бы быть убитым немедленно, но честь требовала от него, чтобы он сражался до конца. Честь запрещала ему пустить пулю в лоб, броситься на шпагу, или подставить грудь под шальную вражескую пулю. Честь заставляла его сражаться по всем правилам военного искусства, защищая дело, которое погубило его дорогого сына.
XLIX. Голубиная почта
В одном из замков Мадрида Арамис не спеша поднялся по винтовой лестнице под самый купол одной из часовен.
Под крышей конической формы находились клети с голубями. По крыше одной из клетей нетерпеливо ходил сизый голубь и непрерывно ворковал. Арамис подошел к голубю, одна из лап которого была обмотана тончайшей полоской бумаги, закрепленной обмотанной поверх неё шелковой ниткой. Арамис разрезал нить ножом и снял полоску бумаги, после чего посадил голубя в клеть и спустился вниз по той же самой винтовой лестнице, которая привела его в эту таинственную голубятню.
Вернувшись в роскошно обставленный кабинет, Арамис расправил полоску бумаги, взял со стола большую лупу и прочитал текст, написанный на таинственном послании, который гласил:
«Приказ 1 выполнен. Дю Ш».
Арамис резко откинулся на спинку кресла и закрыл глаза на несколько секунд, после чего он сжег записку на свече, горевшей в массивном серебряном подсвечнике.
Затем он взял такую же небольшую бумажку и написал своим мелким каллиграфическим почерком
«Выполняйте Приказ 2. За точность исполнения отвечаете головой»
Написав это письмо, Арамис, позвонил в колокольчик. В кабинет неслышными шагами вошел Базен.
— Сколько у тебя голубей доставлено от Пуадоракиса? — спросил он.
— Три, — ответил Базен.
Арамис указал Базену на записку и распорядился:
— Отправь, как стемнеет.
Базен бережно взял записку, поклонился и вышел из кабинета.
Прелат посмотрел на свои сухощавые руки с прозрачной пергаментной кожей, разглядывая перстни на пальцах с ухоженными ногтями. Когда-то эти руки ласкали первых красавиц Франции, теперь же их целуют мужчины, признающие его власть над ними.
«Как скоротечна жизнь! — подумал он. — Сначала мы имеем молодость и расходуем её на до, чтобы получить внимание красавиц, приобрести хоть сколько-то денег и власти, рискуя ради этого своей жизнью! Проходит совсем немного времени, мы получаем деньги, власть и красавиц, сколько угодно, но молодость уходит от нас, забирая последние остатки жизни! К чему теперь стремиться к власти и богатству, если те, кто был когда-то дорог, либо умерли, либо неузнаваемо изменились, либо попросту отдалились от нас настолько, что перестали тревожить нашу душу?»
Сердце опять кольнуло мыслью о Портосе.
«Я виноват! — обвинял он себя снова и снова. — Я не должен был поступать так с другом, как будто бы он – простое орудие для исполнения моей воли! Я должен был поделиться с ним своими планами. Быть может, он не понял бы меня. Быть может, и не поддержал! Но я должен был поговорить с ним, с Атосом и с д’Артаньяном, прежде чем затевать такое дело!»
И тут сердце Арамиса пронзила ещё большая боль, чем тоска о гибели Портоса. Он поначалу не понял её причины. Тогда он закрыл глаза и попытался заглянуть в свою душу. Его терзало сильнейшее беспокойство, стыд и раскаяние.
«Они не поддержали бы меня, все трое! — с ужасом подумал Арамис». Он смирился с тем, что его идею не поддержал бы Портос, поскольку гигант никогда не претендовал ни на роль нравственного лидера, каковым всегда был Атос, ни на роль генератора идей, каковым был д’Артаньян. Снисходительно разрешая всем друзьям беззастенчиво располагать его физической силой, его шпагой и его храбростью, и даже его деньгами, Портос сам добровольно отодвинул себя на второй план. Он превратился в фон для других троих своих друзей, блистающих на этом фоне своей хитростью, умом и нравственностью! Но был ли Портос в действительности таким наивным, каким хотел казаться? Почему роль нравственного лидера безусловно была отдана Атосу, тогда как именно он, Арамис, человек, посвятивший себя служению Богу, должен был бы, казалось бы, нести в себе самые сильные основы нравственной чистоты? Почему самым хитрым среди них считался д’Артаньян, который был моложе всех и неопытнее остальных друзей? Почему лучшим бойцом считался Портос, тогда как Атос неустанно тренировался в стрельбе из мушкета и в фехтовании, тогда как Портос лишь тренировал свою силу и ловкость, не слишком сильно связывая эти упражнения с боевым искусством, хотя, безусловно, он был одним из лучших фехтовальщиков и стрелков из мушкета, но всё же уступал в этом искусстве Атосу?
«Мы совсем не понимали друг друга, мы относились друг к другу как к схемам, тогда как в каждом из нас содержится целая Вселенная различных свойств души, черт характера, мыслей и чаяний! — в отчаянии подумал Арамис. — Я покинул Францию, спасая свою жизнь и отыскивая пути увеличения своей власти! Но я одновременно с этим покинул и своих лучших друзей, каких не каждому человеку выпадает счастье приобрести! Испания без моих друзей для меня так же пуста, как пустыня, безжизненна и не интересна. Тысяча опасностей вблизи моих друзей ничто в сравнении с душевной пустотой, возникающей здесь, в Мадриде, где никто и ничто ему не угрожает, и где он может лишь получать сведения и рассылать указания своим многочисленным агентам! Разве это жизнь?»
— Ваше преосвященство, — промолвил Базен, который, очевидно, вернулся с каким-то важным сообщением и уже пять минут молча стоял, ожидая, когда Арамис кинет на него взгляд.
— Что, Базен? — спросил Арамис, вздрогнув от неожиданности. — Что случилось?
— Письмо из Блуа с голубиной почтой, — почтительно ответил Базен, почтительно приблизился и положил перед Арамисом небольшой клочок бумаги.
Арамис приблизился к свету, прочитал записку и вдруг решительно выпрямился, как будто даже помолодел и стал выше ростом.
— Базен, мою шпагу, коней! Мы едем в Блуа! — воскликнул он.
— Ваше Преосвященство, поездка во Францию для вас в нынешней ситуации чрезвычайно опасна, — сказал Базен робко.
— Тем лучше, Базен! Ведь ты же не думал, что я буду жить вечно, не так ли? — возразил Арамис. — Полчаса на сборы, полный запас пороха и пуль, к каждому седлу по два мушкета, мою шпагу, двести пистолей на дорогу у меня и сто пистолей у тебя. Едем. Вперёд, вперёд, пошевеливайся!
Базен, привыкший к размеренному образу жизни священника, вздохнул и отправился выполнять приказание хозяина. За долгие годы службы у Арамиса он привык воспринимать приказы хозяина безоговорочно, как погоду или как стихийные бедствия.
Арамис ещё раз взглянул на клочок бумажки, на котором было написано:
«Д’Артаньян путешествует между Блуа и Пьерфоном, за ним следуют три шпиона Кольбера. Ж.-П. д’Оне».
L. Последняя ночь в крепости
Когда в крепости погасили все огни, Атос долго стоял в темноте и смотрел в окно в сторону противника, туда, откуда стреляли турецкие батареи. Он твёрдо решился завтра пойти на вылазку и погибнуть, поставив точку в этой жизни, которая отныне была для него лишь обузой. Ему было жаль расставаться со своими друзьями, д’Артаньяном, Портосом и Арамисом, но мысль о гибели Рауля сжимала его сердце такими жестокими тисками, что даже радость общения с боевыми товарищами не могла притупить эту боль.
— К чему влачить эту жалкую жизнь старика, когда сына больше нет и никто мне его не вернёт? — думал он.
Теперь, когда факел отцовской любви погашен коварной судьбой, Атос ощущал себя бесплодным сухим деревом, которое понапрасну занимает место и заслоняет свет молодым побегам. В этом дереве уже не осталось жизненных соков, оно не стремилось к выживанию, и ни одной зеленой почки, не единого листочка не приходилось ожидать на его сухом и морщинистом стволе. Взглянув с презрением на бутыль с вином, которую ему принес слуга, он подумал: «Как далеки те времена, когда я радовался доброму вину! С появлением в моей жизни Рауля я совсем перестал пить. Для чего берёг я своё здоровье? И кому теперь я собираюсь подавать пример своей трезвостью? Ночь такая длинная, эта последняя ночь в моей жизни. Почему бы не сократить её парой глотков этого старого доброго вина?»
После этих мыслей Атос решительно наполнил кубок, стоявший тут же и залпом выпил его содержимое. Вкус вина показался ему необычным, он почувствовал слабый привкус мускатной горечи и ещё каких-то неведомых трав.
«Неужели вино отравлено? — подумал он. — В лагере герцога были шпионы? А, впрочем, какая разница? Так даже лучше и проще! Ведь я не самоубийца и не трус, я всего лишь отдаюсь течению, которым увлекает меня Судьба!». После этого Атос вылил остатки вина из бутылки в кубок и осушил его ещё более решительно, чем в первый раз.
Голова его закружилась, темные силуэты обстановки в комнате поплыли и закачались.
«Как всё просто и легко! — подумал граф. — Скоро мы встретимся, Рауль! Я иду к тебе!»
С этой мыслью граф рухнул на постель и погрузился в томительный сон.
Ему снился цветущий сад, в котором он повстречал Рауля. Юноша вел под руку мадемуазель де Лавальер.
— Отец, господь соединил нас! — воскликнул Рауль.
Мадемуазель сделала книксен и склонила перед Атосом голову.
— Мадемуазель, я прощаю вам то зло, которое вы причинили моему сыну, поскольку в конце концов он обрёл покой, — проговорил Атос. — Ступайте с миром.
С этими словами он обнял Рауля.
— Что вы себе позволяете?! — воскликнул Рауль голосом Людовика XIV.
Атос отпрянул и увидел, что он обнимает Короля.
— Ваше Величество, я не думал вас оскорбить, — ответил Атос. — Я полагал, что вы – это мой сын.
— Он решил, что я могу предпочесть его сына Вашему Величеству! — презрительно вскрикнула мадемуазель де Лавальер. — Боже, как слепы все эти провинциальные отцы добропорядочных болванов!
— Уведите его прочь! — воскликнул Король. — Эй, кто-нибудь! В Бастилию этого бунтовщика.
К Атосу мягкими шагами подошли с двух сторон герцог де Бофор и Фуке, взяли его под руки и мягко повели куда-то в сторону.
— Не волнуйтесь, граф, тюрьма – это спокойствие и отдых! — мягко сказал Бофор.
— Вместе с вами мы чудно проведем остаток дней в заточении, — подхватил Фуке.
— Идите же к нам, мы вас заждались! — воскликнул неизвестно откуда возникший комендант Бастилии де Безмо. — Ваша камера – номер третий.
Фуке и Бофор повели Атоса по нескончаемым лабиринтам, после чего перед ним распахнулась железная дверь.
В комнате на табурете спиной к двери сидел какой-то человек. Когда Атос и его сопровождающие вошли в камеру, человек поднялся и обернулся. Этот человек был точным отражением Атоса.
— Брат мой! Вы пришли навестить меня? — воскликнул двойник Атоса.
— Кто вы? — спросил Атос.
— Ваш брат и ваша тень! — ответил двойник. — Каждый человек имеет своё второе «я». Неужели вы не знали? Герцогини, вообразите, граф нечего о нас не знал!
Откуда-то из глубины камеры вышли две герцогини де Шеврёз, обе они были молодыми и прекрасными.
— Граф, вы так наивны! — воскликнула та, что стояла левее.
— Которую же из нас двоих вы любили? — подхватила та, что стояла правее.
— Оставляю вас в этом милом обществе, — произнес двойник Атоса голосом Короля, — а сам я отправляюсь на свободу.
Атос пригляделся к своему двойнику и с ужасом увидел, что этот человек как две капли воды похож на Короля.
— Погодите-ка! Ведь вы нашли это в траншее? — сказал двойник Короля, указывая на шпагу Атоса, висевшую в ножнах на перевязи.
С этими словами он вытащил из ножен Атоса фамильную шпагу, внимательно посмотрел на её рукоятку и произнес.
— Эта шпага не принесла вам счастья, граф, но доставила много горя, — сказал двойник Короля. — Теперь же она принесёт вам облегчение.
С этими словами он вонзил шпагу в грудь Атоса.
Атос почувствовал тепло, исходящее из его груди, увидел яркую вспышку света, после чего провалился в молчаливую тьму, где все чувства оставили его.