На краю могучей пущи
Завсегда стоит туман,
За стеной он каши гуще.
Где цветёт трава-дурман.
Бледно-красные соцветья
Словно просятся сорвать,
Никому на целом свете
Запах правды не вдыхать.
И гудит убогий хутор
Точно улей в дыме труб,
Что в лесу зимою лютой
Видел… чёрта лесоруб.
«Гиблый лес… Ходить заречься…
Надо бы давно в него.
И дровам бы разгоречься.
Эк, кислятина, вино!» -
Так рассказов ход ведётся
У кострищей рыбаков,
Но заката блеск пробьётся:
Вброд уйдут, прибрав улов.
Всякий знает здесь рождённый
О проклятье этих мест.
Страх извечный, затаённый,
Носят в сердце точно крест.
Не найти с приходом ночи
Ни отсвета, ни огня,
Только ветер пыль волочит,
Ветки голые гребля.
Только волк, площадна нечисть,
Бродит по бору тайком,
Только леших скоротечность
Протирается мельком.
Только нежный запах сладкий,
Тишина сопрёт и зоб,
Чей-то бок румяный, гладкий,
И рогов под шапкой боб.
Исподволь стегнувши плетью,
Листьев кинется паршой;
Ганна в поле не заметит
Звон упряжки за собой.
Обернётся – обомлеет,
Кони в тройке перед ней!
Жарь дубовая бутеет
В обрамлении огней.
Исчезают люди странно
Без следа в деревне той,
Жалкий плач в избёнке крайней –
Муж горюет молодой.
Да… И мать-старуха. Тоже
Побелела как стена,
Горю, кто теперь поможет?
И на ком тяжит вина?
Наблюдает лес недобро
Из-под ссупленных бровей.
Застучит вдруг что-то дробно
В тишине средь влажных пней.
Даже сжечь его пытались,
Но огонь не взял. Всегда
Поумнее убирались
С тех предместий навсегда.
Каждый ствол немую ярость
Прячет под тугой корой.
Прикорнуть влечёт усталость,
Обещает луг покой.
Там, на спрятанных полянах,
Полукружием чудным,
Пляшут мавки и полканы,
В гости день заходит к ним.