Кони, почуяв близость дома, бодро трусили, не требуя поводьев. Изредка колесницу встряхивало, но умеренно. Елена лишь усмехалась, радуясь, что поясница до сих пор позволяет такое с ней обращение. А вот верховая езда, увы, уже в прошлом. Да что об этом горевать? День по-весеннему яркий, молодая зелень украсила обочины, в садах зацветает миндаль. Живи и наслаждайся жизнью!
Шагах в тридцати позади держится обычный конвой, четыре всадника. Ненавязчиво приглядывают, но в случае чего готовы быстро подоспеть. Давно уже ничего не происходило. А вот в первые годы после возвращения из Трои случилось несколько нападений. Жёны или матери погибших на войне мужчин, обвиняя её в их смерти, пытались отомстить. Одной из них, аргивянке, почти удалось это сделать. Затесавшись среди приближённых, вдруг выхватила кинжал и ударила Елену в грудь. К счастью, острие клинка угодило в большую золотую фибулу с изображением Зевса, поэтому скользнуло в сторону, и лишь немного поранило плечо. Несчастную женщину тут же закололи мечами охранники, в гневе за допущенную оплошность. Остальные, в разное время покушавшиеся остались живы, и даже отпущены на свободу по желанию царицы, несмотря на недовольство Менелая. Постепенно атаки прекратились. Люди отчасти смирились с выпавшей участью, да и постарели. Поди, никого уже нет в живых.
Собственно, если оглядеться, кто остался вокруг? Давно в могиле Менелай. Там же Клитемнестра и её муж Агамемнон. Нет милых братьев-Диоскуров. Двоюродная сестра Пенелопа, столько вытерпевшая в ожидании мужа, всё же его потеряла, и сама отошла к блаженным. Да кого ни возьми из ровесников, царей и героев, кликни — никто не отзовётся. Сын Агамемнона и Клитемнестры, Орест, много пострадавший за матереубийство, теперь царствует над Микенами и Спартой. У него жена — дочь Елены и Менелая Гермиона. Но и они далеко не молоды. Нянчат собственных внуков. От них она и едет, гостила неделю. Орест болезнью прикован к ложу, Гермиона временно замещает его во всех делах, держится похвально. Но кто узнал бы в ней ту тоненькую черноволосую девочку, которую Елена оставила когда-то в Спарте? Чтобы скрыть седину, красит волосы хной, белится вавилонской пудрой. И всё же родная душа. Другую дочь, Ифигению, говорят, видели в Тавриде здравствующей. Как знать, возможно, боги изменили её участь. Но лучше ей, право, обрести неувядаемую молодость в стране мёртвых, чем маяться на чужбине!
Впереди, среди облачка пыли появилась повозка. Елена чуть напрягла взгляд, благо зрение её пока не подводило. Шагов за двести она различила лица двух женщин, едущих навстречу, Это были жена и сестра придворного эконома, Агессилая и Фотира. По мере сближения встречная колесница остановилась, возница и обе пассажирки сошли на землю и поклонились с разной степенью учтивости: раб глубоко прогнул спину, а дамы сдержанно склонили головы. Елена ответила им дружеской улыбкой и кивком. Ей вспомнился забавный разговор, случайно подслушанный недавно при дворе. Эта самая Агессилая жаловалась кому-то на собственного мужа, который, якобы, совсем голову потерял от "древней старухи Елены", не пьёт, не ест, а главное, носа не кажет в гинекей для исполнения супружеского долга! Такие речи немного стоят, и всё же царица вздохнула. Божественный дар, эти самые чары красоты, похоже, останутся с нею до самой смерти, а то и после. В то же время обычное счастье, про которое она намекала олимпийским родственникам ещё в кои веки, выпало из рассмотрения. То есть выкручивайся сама, как хочешь и можешь. При этом не ропщи на судьбу!
Она и не роптала. Ощущала жизнь, как процесс, схожий с ткачеством: терпеливый, радостный ожиданием каждодневного чуда — рождения образа. Тёплый праздник души, подчас невидимый никому, даже всеведущим богам. Елена вновь, уже счастливо улыбнулась, вспомнив оставленный в спальне начатый холст, клубки ярких нитей, тщательно подобранные снасти. Многие, многие годы она творила, подобно паркам, нескончаемый покров, всякий раз по завершении распуская готовый плод и начиная новый. Возможно, когда иссякнет череда возможных отображений, наступит её черёд вкусить тёмных вод Леты. Как знать?
По мере приближения к городу, всё более людной становилась дорога, да и окрестности наполнились жизнью. Повозки, от прытких колесниц до крестьянских развалюх, конники в красных военных плащах, пешие путники. На полях и лугах замелькали работающие. Все так или иначе обращали внимание на царскую кавалькаду. По тому, насколько был выражен интерес, сразу определялось, местный житель или чужеземец. Свои, спартиаты, мимоходом выражали почтение, кланялись слегка, в то время как пришлые таращились во все глаза, быстро переходя от почти неприличного разглядывания к откровенному раболепству. Почувствовав перемену обстановки, конвой сменил тактику. Теперь двое всадников ехали в голове, предупреждая зевак, другая пара следовали позади, почти вплотную.
Постепенно пустоши и рощи перешли в пригородные насаждения. Появились первые дома, больше похожие на маленькие крепости, вблизи перекрёстков торчали жизнеутверждающие Приапы с гирляндами первоцветов на шее. А вот храм Гермесу, сопутствующему всякому странствию и торговле. Сколько раз она приезжала мимо него, возможно, тысячи, с ранних девичьих лет, при различных обстоятельствах судьбы. Надо бы принести жертву неугомонному богу, но не сейчас, она и так задержалась в пути. Всё же царица подозвала одного из конвойных, выудила из кошеля серебряную драхму, велела опустить её в амфору пожертвований у термы при входе.
Улицы и площади, мощённые булыжником, они преодолели резвой рысью, гремя и высекая искры ободьями колёс. Лишь вблизи дворца пришлось перейти на шаг. Елена с ропотом в душе разглядела необычно многолюдную толпу напротив главных ворот. Желающих увидеть знаменитую красавицу, прибывших порой издалёка, всегда хватало, но, похоже, недельная отлучка собрала дополнительные десятки пар глаз. Столь досужее внимание всегда претило царице, понимавшей при этом, что поделать ничего нельзя. Такова лишь малая часть платы за избранность свыше.
Ряды людей от проезжей части отделяла редкая цепочка стражников и натянутый красный канат. Кого только нет в толпе! Явно не одни греки, наряды и облики со всех концов Ойкумены. Завидев конвой, народ пришёл в страшное возбуждение. Шум-гам поднялся, как в городском собрании при обсуждении налогов. Кто-то полез на окружающие площадку деревья, другие подпрыгивали, стараясь выглянуть из-за голов. Родители подняли испуганных детей, которые не понимали, на что смотреть. Постепенно разноголосица сменилась одним общим возгласом, подобным трагическому хору в театре: "Елена! Елена! Елена!"
Царица направила колесницу вплотную к ограждению, стараясь одной рукой работать поводьями, удерживая нервничающих лошадей, другой приветствовать людей. Вдруг какая-то женщина в растрёпанном хитоне (ещё бы в такой свалке!), с ребёнком на руках, выскочила почти под колёса повозки. Сияя отчаянным взглядом, протянула дитя навстречу Елене, причитая с мольбой:
— Царица, благослови мою дочь! Пусть будет такой же красивой! Прошу, заклинаю тебя небом и землёй!
Елена на миг смешалась. О чём просит эта безумная? Только боги могут дарить и благословлять, и весьма ревнивы к попыткам их обойти! Но всё же она склонилась и коснулась рукой кудрявой детской головки, улыбаясь и веря свои словам:
— Да пошлют боги счастья этой смертной, и долгие дни, чтобы испытать его сполна!
Но не успела венценосная проехать и десятка шагов, как различила в гомоне отчётливый злобный возглас:
— Проклятая шлюха, сгинуть тебе в тартаре!
Елену как-будто стегнули холодным кнутом через всё тело. С трудом не обернувшись в поисках кричавшего, сохранив улыбку на губах, она лишь чуть взбодрила коней. Ничего нового. Так есть и явно будет. Не на языке, так в умах. Прекраснейшая из женщин... и символ распутства. Прихоть богов, но разве их только? Не выбирала ли она пути по собственному желанию, сообразуясь с сердцем? Так что держи осанку, дочь Зевса, неси свою пурпурную мантию, как подобает царице и спартанке!
Во дворе их встретило иное оживление. Многочисленная челядь, разумеется, из тех, кто не был занят обязанностями, высыпала приветствовать госпожу. Одни взяли лошадей под уздцы, другие задержали повозку, чтобы не сотрясалась. Впереди всех оказался управляющий дворцом Иппократ. Тучный, высокий, лысый, внешне отнюдь не идеал мужчины. Зато отменный номарх. Можно оставить хозяйство на любой срок без всякой опаски, не подведёт. Вот и сейчас встречает царицу, излучая уверенность и верность. Поклонился с достоинством, протянул руку, сообразно этикету. Но Елена едва заметно отрицательно кивнула, и сама спрыгнула на землю. Буквально на мгновение кольнуло занемевшее колено, впрочем, тут же отпустило. Спросила деловитым тоном:
— Начальники служб готовы к докладам?
— Конечно, светлейшая царица, давно собрались в тронном зале, ожидают с нетерпением твоего внимания!
— Пусть потерпят ещё немного. Приведу себя в порядок и выйду к ним.
Прихватив несколько расторопных служанок, Елена проследовала в покои. Сбросила все покровы, украшения. В лаконикум решила не спускаться, омылась в серебряной ванне едва подогретой водой. Девчонки-рабыни изрядно поработали губками и скриглями, раз за разом окатывая царицу благоуханным мыльным раствором. Слегка воскреснув, она потребовала обширное покрывало, полежала в нём несколько минут на плетёном апоклинтре. пока ощутила себя достаточно сухой. Принесли белоснежный деловой хитон со строгой фибулой в виде головы Медузы-Горгоны. Высокие, по колено, сандалии из кожи крокодила дополнили образ. Можно идти. Но прежде утолить голод горстью вяленых смокв и парой глотков вина.
Под звуки медного гонга и сонма труб Елена появилась в зале, где собралась управленческая знать царского дома Спарты. Хотя формально владыкой считался Орест, но будучи далеко, к тому же тяжко больным, он полностью доверил власть старшей царице. Оттого так вышколено вскочили с лавок напыщенные сановники, воздавая должные почести. Елена уселась на троне, незаметно поёрзала, в поисках удобного положения. Угодливый писец-египтянин приблизился с папирусом и принадлежностями, вопрошая взглядом, понадобятся ли его услуги? Но царица велела установить столик прямо над её коленями, и оставить всё необходимое для письма. В который раз подивилась, что приходится вести записи на иноземном языке, используя мудрёные иероглифы. Подумала, хорошо бы придумал кто греческий способ письменности, понятный и простой! Когда-нибудь так и будет!
По сигналу распорядителя управленцы один за одним подходили к изножью трона, докладывали состояние дел, получали кто похвалу, а кто и взбучку, смотря по ситуации в заведовании. Елена не слишком вникала в тонкости, хотя острый ум позволял моментально уловить суть содержания. Делала краткие пометки на папирусе. Лишь когда наступил черёд придворного эконома, Феофила, она несколько собралась, но стараясь не выдать повышенного внимания. Эконом не выглядел обычным царским чиновником, расплывшимся от малоподвижной жизни, чревоугодия, распутных удовольствий. Лет сорока, довольно строен, энергичен, здраво рассуждает. Неплохой специалист, стоит подумать о продвижении в карьере. Царица сдержанно, но искренне поблагодарила Феофила, и добавила, несколько снизив тембр голоса, чтобы он задержался после приёма. Алая краска заметно бросилась в лицо мужчине, он чуть не оступился, делая шаг от трона. Елена вздохнула участливо, но с долей иронии: “Вот они, чувства, буквально лишают почвы под ногами!”
Покончив с докладами, она отпустила всех, кроме, разумеется, смущённого донельзя эконома. Царица энергично поднялась с властного седалища, непринуждённо прошлась по зале, задавая сановнику разные вопросы, совершенно не относящиеся к его функциям. вроде: откуда он родом, служил ли в армии, какому богу предпочитает приносить жертвы? Тот заикался и откашливался, но постепенно освоился, появилась улыбка. Вот и хорошо. Елена подошла к нему почти вплотную, встретившись с обожающим взглядом, улыбнулась в свою очередь. Сунула руку в боковой вырез хитона, достала костяной гребень финикийской работы, инструктированный янтарём. Протянула изумлённому мужчине, проговорив негромко, но убедительно:
— Вот, Феофил, это драгоценный гребень из заморских стран, дарю тебе за верную службу. И сегодня же вечером ты пойдёшь в гинекей своей жены, Агессилаи, и расчешешь этим гребнем её волосы, и останешься с ней, как супруг. В эту ночь, и все последующие, как подобает истинному господину своей жены и своего дома. Ты понял меня, Феофил?
Эконом застыл, словно обращённый в камень, бледнее мела. Одни глаза кричали, сопротивляясь неизбежному. Елена не отводила взгляд, стараясь влить через него всю сочувствующую решимость. Сделала ещё шаг навстречу, вдруг положила руку на плечо огорошенному влюблённому.
— Ступай к жене, и скрепи своё сердце, Феофил. Посеявший правильные зёрна, не пожнёт гнев судьбы. Ты достоин счастья, и я верю в тебя!..
Мужчина словно вынырнул из тёмной глубины, пришёл в себя. Склонился к ногам царицы, несколько ближе и чуть дольше положенного. Поднялся не совсем уверенно, но прямо. Как воин, как спартанец. Умеющий переносить раны, чтобы выжить. Он справится!
Когда за последним сановником закрылась дверь, Елена наконец смогла отправиться к себе. Ещё довольно светлого времени, чтобы заняться личным (хотя что в царстве не является личным для царя?). Тем не менее. Холст и вышивка, вот на данный момент предел мечтаний! И дневной свет, потому что при пламени масляных светильников или свечей зрение слишком устаёт.
Войдя в спальные покои, Елена обнаружила странную картину. В передней комнате расположились на коленях, одна поодаль другой, две женские фигуры. Старшая служанка Аминта, и с ней молодая, почти девочка, рабыня из новеньких, имя которой ещё не запомнилось. На руках младшая служанка держала круглый поднос с какими-то черепками и другими непонятными предметами. Аминта опустилась ниц и сокрушенным, хотя без трепета голосом доложила:
— Добрая госпожа царица, твоя воля судить и наказывать, но прошу о милости!
Елена задержала шаг, недоумевая от поведения прислуги, пожала плечами:
— Объясни толком, Аминта, что случилось, тогда посмотрим насчёт суда и милости.
Служанка выпрямилась, оставаясь на коленях, слегка обернулась к младшей, которая, казалось, совсем смешалась и не удерживала слёзы.
— Сегодня утром, как обычно, мы занимались уборкой покоев, как основных, так и бездействующих. Я поручила протереть пыль в вашей детской спальне этой новенькой, Полифеме, но, видимо, не внушила ей должного тщания. В итоге эта неловкая девица уронила на пол божка великой Геры, который раскололся на части. Вот, на подносе всё, что от него осталось. Суди нас, как посчитаешь нужным, и всё же прошу снисхождения!
Елена неприятно поразилась. Божок Геры, семейная реликвия! Пусть неказистый, ветхий, но дошедший из глубины веков. До сегодняшнего дня... Но что теперь поделаешь? Пожалуй, от богини не убудет, если рассыпался от старости её глиняный образ. Может быть, наоборот, это окажется ей угодно? Вместо рухляди приобретём что-нибудь новое, поизящнее. Она вздохнула с сокрушением, но успокаивающе:
— Ладно, Аминта, проступок серьёзный, но злого умысла не вижу. Сложите остатки божка в чистую амфору, завтра отнесите в храм Геры, отдайте жрецам, пусть выполнят все необходимые обряды. Нужную сумму получите у дворцового эконома.
Тут внимание царицы привлекли блестящие предметы, наряду в грубой глиной черепков присутствующие на подносе Полифемы. Подойдя ближе, она разглядела золотую цепочку с бирюзовым камнем, так же массивный перстень, и ещё некий свиток, похоже, папирусный. И вдруг её сердце вздрогнуло острой болью узнавания, словно стрела из прошлого преодолела время и вонзилась в грудь. Ожерелье наяды Метос, перстень Миноса (прощальный подарок Тесея), детский рисунок ласточки-Ифигении! В разное время спрятанные внутри божка, и вот явленные свету в результату неловкости рабыни. Явно не случайно, воля богов!
Елена с трепетом в душе, но стараясь не выдать эмоции, забрала реликвии. Ожерелье и кольцо спрятала в пазуху хитона, папирус развернула осторожно. Хрупкий материал истончал, поверхность потемнела, но краски рисунка ничуть не потускнели. Стремительная ласточка всё так же неслась над весенней равниной. Куда, разве скажет даже сейчас? Царица протянула листок Аминте, велела передать его с крайней почтительностью дворцовому столяру, чтобы изготовил для рисунка рамку из лучших сортов дерева, а потом повесить над её, Елены, ложем.
Оставшись в одиночестве, она вновь извлекла драгоценные предметы из кармана, принялась в волнении мерить комнату шагами. Длинная, почти бесконечная лента прожитых дней разом протянулась перед её взором. Давние, казалось, совершенно забытые мысли, надежды, мечты воскресли, подобно птице Феникс из дыма забвения, и зазвучали дружным хором. Елена непонятным образом ощутила себя одновременно юной девочкой, зрелой женщиной и умудрённой годами старицей. Во всяком случае, физически, внешне, ничто ветхое в ней не играло роли.
Она избавилась от сандалий, уронила на пол хитон, без всякого пиетета пройдясь по нему, распустила волосы по плечам. Встала напротив вавилонского стеклянного зеркала. Тускловатая поверхность отразила моложавый облик вне всякого возраста. Даже совершенно седые волосы не казались признаком старости, а всего лишь оттеняли серебром ладность лица и фигуры. Вспомнилось обещание Афродиты: “Будешь прекрасной до конца своих дней!” Вблизи оконного проёма, в рамке ткацкого станка, холст с неоконченным образом богини. Очередная попытка передать с помощью обычных земных вещей (нитей и красок) неземную суть красоты. Обречённая на провал, как усилия Тантала вкатить свой камень на недостижимую гору? Или один из шагов на пути человека в страну совершенства? Во всяком случае, ей самой процесс создания доставляет очевидную радость.
Но в данный момент мысли Елены были совсем о другом. Чтобы выглядеть ещё задорней, она накинула найденную в сундуке гимнастическую, очень короткую и лёгкую тунику. Подобную одежду вне стен гинекея она не носила с тех пор, как вышла замуж за Менелая. Видимо, пришла пора впасть в детство — вот люди Спарты подивятся, если увидят в таком виде свою царицу! Посмеиваясь над собой, Елена спустилась во двор, воспользовавшись чёрным ходом. Ожерелье Метос блестело у неё на груди, а перстень Миноса сиял на безымянном пальце правой руки.
Удача сопутствовала царице: ни на кого не наткнувшись в разгар трудового дня, она выскользнула наружу через лаз под оградой, на удивление сохранившийся через столько лет. Оливковой рощи на прежнем месте не оказалось, её вчистую заменил обширный виноградник. Ряды уже начинающих зеленеть лоз растянулись на много стадиев. Зато земля была всё такой же мягкой и рассыпчатой, приглашающей к бегу. Елена рассмеялась собственному сумасбродству, но подчинилась порыву, и не остановилась до самого конца шпалеры. Немного запыхалась, вспотела, Неподалёку послышались голоса, очевидно, виноградарей. Царица поспешила прочь, напрямик через овощные гряды. Ба, те же ростки капусты, редиса, сельдерея... Надо же, ничего не забылось!
Впрочем, ту, знакомую тропу в Калахейской роще пришлось поискать. Граница деревьев заметно отступила под воздействием человека. Огромный мшистый валун, когда-то дремавший в глухой чаще, ныне располагался на самой опушке. Зато от него легко было направить шаг в нужную сторону. Громкий весенний птичий гам разносился со всех сторон. Казалось, это звучит хор всех живых существ округи, без различия, смертных и бессмертных, растений ли, животных.
Отыскивая памятный древний дуб, Елена едва не проскочила мимо. Вдруг заметила в густой чаще подлеска гигантский разлапистый корень, вывернутый из земли, затем длинный чёрный ствол, похожий на корпус боевого корабля, выброшенного на берег. Старик-дуб пал в борьбе со временем и стихией. Где теперь обитает его угрюмый молчаливый дух, переселился в молодую поросль, или по воле богов имеет иную участь?
И всё же, несмотря на печальный вздох по поводу кончины древесного титана, царицу влекла иная стезя. Если сейчас взять круто влево, то скоро окажешься вблизи резвого ручейка, протекающего под сенью раскидистых ив. По крайней мере, так было в те годы, когда Елена бегала сюда юной царевной. А что ожидает её сегодня? Лёгкая тревога, схожая со страхом разочарования, невольно сдерживала порыв. Но удивительное дело, огромные, как ярмарочные шатры купы водолюбивых деревьев всё так же заслоняли собой обзор, толпясь вдоль звонкого потока. Вряд ли те же самые, наверное, их буйное потомство. Протиснувшись сквозь шелестящий занавес пустивших листву ветвей, она словно вернулась в собственное прошлое, настолько неизменным показалось ей то самое место. Среди больших и средних камней, покрытых зелёным мхом, по песчаному руслу бежал как ни в чём не бывало знакомый ручей.
Елена одновременно затрепетала, и воспрянула духом в ожидании чуда. Присев на корточки, она медленно опустила руку, почти коснувшись воды. И принялась, затаив дыхание, осторожно шлёпать по холодной прозрачной поверхности ладонью, как бы развлекаясь с попкой младенца. Не прошло и минуты, как в зарослях кто-то прыснул, а потом и вовсе залился искристым смехом. Неужели... а вдруг послышалось? Уму непостижимо! Но уже через миг из-за кустов появилась знакомая полупрозрачная почти детская фигурка со струящимися чертами всего облика.
— Метос! Милая, как я рада тебя видеть, ты не представляешь!
— И я тебе рада! — в изменчивом лице наяды улыбка встречи постоянно перемежались любопытством и весёлым задором, она немного склонила голову, словно оценивая давнюю подружку. — Но ты несколько изменилась, хотя столь же прекрасна. Давно тебя не было!
— Да, пожалуй, давненько... И я точно изменилась, в отличие от тебя, вечно юной! Много воды утекло...
— Сколько вода ни течёт в моём ручье, он всё тот же.
— Ручей да, а смертный рано или поздно иссякнет. Годы не могут возобновляться.
— Ты знаешь, что мне непонятен этот ваш счёт лет. Кстати, как прошёл тот праздник, на который ты тогда так спешила, день рождения?
Елену рассмешила и растрогала эта память наяды о столь давнем событии. Воистину, кому века, словно мгновенья!
— Насколько помню, всё было замечательно. Столько подарков надарили, с лихвой до конца жизни хватит! К тому же, если честно, то был последний мой беззаботный праздник.
— Вот как, я рада за тебя! Значит, мы сможем всё-таки отправиться на Эвротас, чтобы поиграть? Наяды и дриады со всей округи собираются там каждый день. Бывает очень весело, особенно когда нагрянут козлоногие сатиры, и устроят переполох!
Елена, улыбаясь, смотрела на скользящую мимику Метос, но в душе ощущала прохладную, как осеннее утро, грусть.
— Нет, моя хорошая, вряд ли я смогу участвовать в ваших буйных забавах. Знаешь, разные дела, заботы... Не обессудь!
— Очень жаль! Но если надумаешь повеселиться, приходи, всегда поддержу компанию!
— Конечно, Метос, я помню, ты навек моя верная подруга, и даже после... Когда-нибудь ещё встретимся, прощай! Но прежде верну тебе кое-что... — после этих слов Елена протянула руку с зажатым в ней ожерельем на ручьём, примерно в том месте, где когда-то обрела драгоценный подарок, и разжала пальцы. Бирюза и золото, сверкнув, исчезли в прозрачной глубине, слившись с каменистым дном. Когда-нибудь в будущем другая девочка, быть может, получит свой прекрасный талисман и возможность стать счастливой!
Из весеннего хаоса Калахейской рощи царица выбралась на зеленеющие луга. Похоже, и тысячи лет не изменят этой идиллической картины: обширные стада коров и овец, там и сям оживляющие даль. В небе с беспокойной радостью носятся только что прилетевшие ласточки. Елена невольно подумала про Ифигению. а вдруг она тоже здесь? Увы вряд ли птицы столько не живут. Пусть обитает себе в полях Элизиума, вкушая участь блаженных!
Где-то неподалёку находится бывшая конюшня. Если говорить точнее, место, оставшееся от неё. Даже развалин не сыщешь, проверено лично. И сад вокруг вырублен под корень. Зато благоденствует пчелиная пасека. Возможно, Эгимпос была бы не против столь деятельного соседства, к тому же весьма жгучего. Но и её давно нет. Отправившись в поход с ахейцами на Трою, чтобы вернуть свою царицу, погибла в бою с собственным народом, амазонками. Говорят, пала от руки Пентесилеи, предводительницы степнячек. Причём первоначально якобы успех сопутствовал бывалой ратнице Эгимпос, и она почти одолела более молодую противницу, но была сражена её красотой и не смогла закончить поединок победным ударом, замешкалась, и по сути, позволила убить себя. И здесь преклонение перед прекрасным сыграло роковую роль, но, право, не мечтала ли сама поклонница о таком конце? Ещё удивительно, что почтенная амазонка, когда-то казавшаяся Елене весьма пожилой, в конце жизни была гораздо моложе, чем Елена сейчас. Но никакого особенного ощущения старости царица у себя не наблюдала. Разве что чуть отяжелели члены, ослабла цепкость ума, присмирели чувства. Но тяжкие ли это потери? Молодость потребовала гораздо больших жертв, которые уже никогда не оплатить.
Набитый тысячами ног до твёрдости камня военный тракт тянулся в сторону полиса, теряясь вдали. Там и сям виднелись путники, следующие своим путём. Ближе всех были двое: дряхлый старик, присевший на столь же древний придорожный валун, похоже, совсем обессилев, и юный отрок, отягощённый изрядной торбой и немаленькой лирой, терпеливо стоящий поодаль. Вновь чувство узнавания кольнуло сердце Елены. Ведь точно на этом месте в то самое утро она встретила бродячих сказителей, аэдов, и даже поцеловала одного из них, тогда ещё мальчика, и даже запомнила имя — Гомер! Не тот ли Гомер, стихи которого про Троянскую войну и её героев разносятся по всей Элладе? Может ли быть подобное совпадение? Или попросту очередная прихоть богов, решивших позабавиться?
Царица приблизилась, замедляя шаги, отчего-то едва дыша. Мальчик повернулся к ней, уставился удивлённо, но без всякого страха. Разумеется, ничего в облике подошедшей женщины не говорило о её высоком статусе. Скорее, было странно видеть почтенную, хотя и привлекательного вида госпожу в юношеском наряде. Старец же даже головы не повернул, продолжал держать её прямо, наслаждаясь теплом весеннего солнца. Тень мудрой улыбки пряталась в густой, совершенно седой бороде, глаза словно что-то разглядывали превыше небес. Елена вспомнила ещё одну подробность — ведь знаменитый аэд слепой! Она растерялась, как начать, и о чём вести разговор, но Гомер сам прервал молчание, произнеся с каким-то возвышенным, совсем не старческим чувством:
— Радуйся, прекрасная царица! Как видишь, мы снова встретились, хвала олимпийским богам! Прости, не могу должным образом выразить почтение, ноги едва держат, а спина не гнётся совсем... Но счастье от встречи наполняет меня блаженством подобно амброзии!
— И ты радуйся, Гомер! Моё удовольствие не менее твоего, хотя есть повод попросить прощения: за тот поцелуй, помнишь, о котором пророчествовал твой наставник, что принёс тебе слепоту...
— О богоравная Елена, то прикосновение твоих уст было подобно веянию с Олимпа, оно согревало и питало мой бренный дух все прошедшие годы! Но я ошибся тогда, сказав, что лучшее событие в моей жизни произошло. Сегодня оно, как минимум, повторилось. Пусть я не могу ничего зреть обычным взглядом, но внутреннее зрение сердца наслаждается красотой твоего образа, словно поклоняется самой Афродите!
— Будет, будет тревожить богиню, у неё, поди, хватает забот без нас!.. Послушай, Гомер, столько лет прошло, а во мне всё звучит та мелодия, которую ты сыграл тогда. Можешь ли ты повторить её?
— Конечно, царица. Ведь она была посвящена тебе, и я повторял её в памяти все эти годы. Алкмен, подай мне лиру!
Старец величественным жестом устроил лиру на своих коленях, застыл на несколько мгновений, вспоминая или настраиваясь, затем уверенно тронул струны. Хлынула, как волшебный летний ливень, музыка. Елена тот час узнала её, и отдалась на волю звучащей гармонии. Время исчезло, словно смытая со стекла грязь, и мир засверкал истинными красками. Ожили, вернулись люди, зашумели города, высохли слёзы, кроме светлых, от радости...
Откуда-то возникли в уме строки, словно произнесённые наяву:
Сквозь годы всё чаще,
с теплом по весне,
про щедрое счастье
сны видятся мне.
Как лебедь крылато,
в полнеба размах,
кружило когда-то
и в наших местах.
Всех разным дарило:
(не всякому впрок)
богатство ли, сила,
парнасский венок...
Держали, хватали,
черпали ковшом,
толпиться устали
на пире большом.
Негоже царице
о вздорном мечтать,
быть понятой тщиться —
бессмертной не стать.
И будет ли дерзко
о том горевать,
что с пажитей сердца
мне лилий не рвать?
В прекрасном сосуде
не уксус, вино,
и всё же осудит
молва за него.
Ведь слыть знаменитой —
вот яд на устах;
но будет защитой
вовек красота!
Елена неслышно, как призрак ступая по мягкой зелени, подошла к аэду. Наклонилась, чувствуя в груди странный трепетный комок, поцеловала в незрячие, но всевидящие очи. Старик замер, казалось, перестал дышать, как и сама дочь Зевса. Затем она предложила ему руку и помогла встать. Погладила сухое, ветхое плечо Гомера, вспоминая с улыбкой его детский облик.
— Пойдём, мой чудесный певец, я провожу тебя во дворец, там вы сможете отдохнуть и спеть нам свои прекрасные поэмы, чтобы навеки сохранилась история великих героев и великих дел!
Так они и двинулись по тракту: царица, ведущая под руку старца-аэда, и сопровождающий их мальчик. Золотой диск Феба, уже спустившийся низко, простирал их тени далеко вперёд, и заливал округу сияющим светом. Невечерним светом вечности.