Россыпью мелких монет-полушек легли на землю листья берёзы, те самые, которые бросал пригоршнями в толпу князья и бояре бедному люду, толпившемуся на торжищах Лобного места, те самые, одну из которых зажал в озябшем кулачке блаженный Василий. Мелкая была монета, а такая весёлая, игравшая на московском морозном солнце. «А у меня копеечка есть!» ; похвастался он тут же сновавшим ребятишкам.
- Врёшь! Покажи!
Весь светясь улыбкой счастья, он разжал ладонь - и монета выпорхнула в жадные детские руки. А он остался сидеть с открытым ртом, недоумевающими глазами. И алмазные слёзы спрыгнули из его глаз и застыли на небритых щеках.
Вот так было всё несколько веков назад. Всё было живым. Плыли столетия призрачным сном, как в фильме Александра Сокурова «Русский ковчег», но всё было на самом деле: и люди были живыми, и подмёрзшие кленовые и берёзовые листья. Все, которых нет теперь, были когда-то живыми людьми, такими же, как и мы с вами. Прошли, прошумели, завяли осенними листьями и ушли в землю, как вот эти листья берёзы и клёна.
И как только помянул я листья клёна, тут же сверкнули большой охапкой бесхозного золота резные короны чуть поодаль за углом дома. Крупное рубленое, никому не нужное золото.
Уходившее на закат солнце плеснуло ласковой улыбкой, прощаясь с засыпающей землёй, уже укрытой пёстрым осенним ковром. Ноги мои пошло дальше за солнцем, мимо разбросанной по дорожкам листвы, мимо дремавших за оградами цветов. Почти все уже спрятали свои головки от студёного предзимнего ветра, но некоторые ещё светились. Совсем рядом за невысоким заборчиком бросились в глаза необыкновенной красоты яркие праздничные бархатцы. Высокая сумрачная ель тёмным зелёным покровом оттеняла осенний пир последних цветов.