Над самой землей прогремели раскаты грома. В просветах тучного тяжелого, насыщенного водой неба враждебно и грозно засверкали стрелы надломленных молний. Стало душно. Казалось, воздух остановился. Птицы, до того щебетавшие в старых ивах, замолкли. Черная преддождевая река замерла.
Дождь начался внезапно. Хлынули струи теплой августовской воды на горячую землю… Ливень был такой сильный, что мой зонт через пять минут не выдержал и дал течь. Деревянный причал, на котором я дожидался теплохода, чтобы добраться до города, слился с бурлящей Волгой. По нему проносились настоящие валы мутной воды с ветками и листьями. Водовороты закручивали брошенные туристами окурки, обрывки газет, фольгу от мороженого... Вот это я попал! Как же теперь добираться?
Из открывшейся форточки стоящей на причале кассы высунулась рука и энергично замахала. Я, высоко поднимая промокшие ноги, пошлепал к двери этого домика с обшарпанными стенами и спасательным пробковым кругом, висевшим на ржавом крюке. Из приоткрытой двери простуженным голосом крикнули:
- Давай скорей, а то штормом унесет! – и засмеялись.
Я с грохотом захлопнул за собой дверь, язычок замка щелкнул. Глаза не сразу привыкли к сумраку небольшого тамбура.
- Проходите. Этот ливень надолго. Целое лето его дожидались. Вся трава погорела. Пожарные не успевали тушить леса.
Я послушно переступил через порог и оказался в большой квадратной комнате. потом увидел выключатель на стене, щелкнул кнопкой и теперь при свете смог нормально разглядеть того, кто махал мне рукой. Высокий худощавый человек, одетый в штормовку и оранжевую капроновую безрукавку со светоотражающими полосами. На голове военноморская офицерская фуражка с позеленевшей от времени кокардой.
Он первым протянул руку и представился Григорием Григорьевичем. Оказывается, этот бывший моряк служил на здешнем причале швартовым матросом.
- А что, работа легкая, мне хорошо знакомая, так что не в тягость. В свободное от вахты время, по совместительству, сторожу этот «блокшив» со всем шкиперским имуществом в придачу.
Сам он жил в поселке, а летом вот здесь. Вроде как сезонная работа.
- После такой штормяги первое дело чайку боднуть с сахарком и птюхой.
- С чем? – не понял я последнее слово.
Наверно, рыба какая-нибудь, соленая или сушеная… Мой спаситель рассмеялся:
- Кто никогда не служил во флоте, никогда не догадается. Это матросский десерт.
Чайник наконец закипел, и хозяин налил в казенные эмалированные чашки кипяток, предварительно бросив туда щепотку цветов липы и горсть черного чая, сыпанул по полной ложке сахарного песка. Потом достал из тумбочки целую пшеничную булку, большим ножом разрезал на две половины, не скупясь, по всей длине положил на хлеб сливочного масла, и все это залил толстенным слоем подваренной сгущенки.
- Вот это и есть птюшечка! – облизывая нож, преподнес мне угощение.
Пошарив в широких карманах ветровки, я достал нарезку красной рыбы в вакуумной упаковке и баночку тушёнки и поставил на стол. Всем этим я собирался подкрепиться на теплоходе. Но Григорий Григорьевич лишь усмехнулся:
- Спрячь, самому сгодится в дороге. Сдается мне, твоя рыбина из Китая «приплыла». Эти все могут. Скорее всего, это хорошо выкрашенная и вымоченная треска, а не кета, как написано на упаковке… Ты пей чай, грейся пока… Я после срочной на Тихоокеанском флоте остался на сверхсрочную. Мичманил на дизельной подводной лодке. После пятнадцати лет службы зачем-то решил уйти на гражданку. Свободы захотелось. Контракт мой подошел к концу, и продлевать его не стал. А зря! Хорошая пенсия светила бы мне, прослужи я еще пять лет… Но что сделано, то сделано.
После завербовался на сезонную работу. Нас из Находки на каком-то боте везли. С наспех сколоченной бригадой таких же сезонников высадили на острове. Кету и горбушу доставляли рыбаки на больших деревянных лодках с моторами. Всякая рыба попадалась. Весной корюшку солили, дальше селедка шла… Большую деньгу обещал бригадир за эту сезонную каторгу. Сначала рыбу выгружали на сколоченные из досок настилы. Дальше транспортер подхватывал, и живая рыба шла к резчикам. Очищенная без потрохов поступала к нам, засольщикам. Мы ее слоями в чаны с солью закидывали. Работа адская! Весь день в резиновых сапогах стоишь в воде. И в специальных перчатках с шипами, чтобы руки не скользили. Соль всюду и везде, разъедает влажную кожу на ладонях. Как только просаливались рыбины, чаны на тележках к бочкам подвозят. И там уже готовую рыбу женщины укладывали. А, сверху бондарь забивал донышко последним ударом деревянным молотком-киянкой.
Несколько сезонов я все же осилил. И платили неплохо, и рыбы этой красной наелся на всю жизнь. На нее и икру в любом виде до сих пор смотреть не могу. Но на смену выходили при любой погоде. В промысел рыба на берегу ждать не может. Цена простоя слишком высока… Теперь здесь на тихой пристани швартую. Не повезло тебе. Теплохода сегодня не будет. Сейчас радио запросим, как там с погодой...
Дождь за окном не унимался. Река вспучилась. Волны ощутимо раскачивали наш «блокшив». Вот думаю, сорвет нас с якорей и утопит эту древнюю посудину. Но Григорию Григорьевичу, видно, все это не впервой. Он даже не замечал ощутимой качки и невозмутимо, не обжигаясь губами, большими глотками прихлебывал из жестяной кружки свой матросский душистый чаек и лакомился жирной птюхой.