Через город шел дождь. Мелкая морось собиралась где-то высоко в воздухе и падала крупными каплями на уставшую за лето пляжную гальку. Горизонт с нарисованными на нем белесыми горами заволакивало водной дымкой, временами она редела, выхватывая виллы на кудрявых склонах, но потом кто-то невидимый собирал ее в плотные пучки, красил их в черное и выдавливал из них потоки воды, резавшие воздух тугими, сильными струями.
Город затихал, уходил в глубь кофеен, прятался за высокими желтеющими кустами парков, падал на дно своих колодцев и разливался тонкой прозрачной пленкой по площадям.
Мокрые анютки плакали большими цветастыми глазами, алые герани гнали крошечные дождевые речки по блюдечкам лепестков, тяжелые шары бледных гортензий теряли последние краски, кутаясь в мелкую водяную взвесь, поникшие от влаги розы плакали крупными слезами, собирая изящные лепестки выцветшего крепдешина в грустные складки.
Крохотные пузырьки бежали по морю, как стремительно атакующая армия. Они карабкались на волны и, погибая, выбрасывали в воздух еле различимые фонтанчики воды.
Не застывающий под дождем морской свинец поднимался серыми верткими хребтами, переходил в синь, морщил лицо под надоедливыми каплями и падал в подбрюшную черноту набегающей волны.
В последний предзакатный час небо, простеганнoe с изнанки дождем, начинало плющиться и накрывало мокрой серой парусиной необьятное морское тело.
Город затягивало в черную, густую воронку ночи. Деревья одиноко стояли на мокром асфальте улиц, просачиваясь корнями вглубь влажной темной земли. Перезрелые финики пляжных пальм отдавались власти ветра, ответственного за доставку их крохотных тел в новую жизнь.
Живой оставалась только дорога. Светящиеся ежики фар цеплялись за обочины, перебегали улицы, мчались назад, заскакивали в подворотни, закатывались в кусты, срывались с парапетов и взмывали по горным склонам. Их ночная жизнь могла показаться хаотичной, если бы не приглядывающие за ними разноцветные глаза светофоров, бесстрастно наводящие порядок в сложной и запутанной картине ночной жизни…