АПТЕКАРЬ
На углу Пантелеймоновской и Гимназической улиц в тени раскидистых платанов притаился небольшой двухэтажный домик, первый этаж которого занимала аптека. Если смотреть с улицы на единственное окно аптеки, то в глубине её можно было увидеть множество мелких предметов, разложенных по полкам до потолка, и человеческую фигуру у противоположной стены, постоянно растирающую что-то в белой ступке большим белым пестом. Фигура принадлежала аптекарю Аркадию Перельману – старому низенькому и суетливому еврею с седой бородой, большим носом и красными, чуть вывернутыми наружу, нижними веками, отчего выражение его лица было преимущественно грустным. Перед аптекарем на красивом, витиеватого рисунка крючке покоились маленькие весы с чёрными чашами для взвешивания порошка; в гнёздах деревянной коробочки, стоящей под ними, блестели маленькие гирьки разного веса, и рядом стояли всякие лёгкие ступки и фарфоровые чашки. За спиной аптекаря во всю стену располагались полки, полные фаянсовыми, с крышками, банками, украшенными синими латинскими надписями, ютились колбы, бутылки и множество пузырьков.
Пузырьки были наполнены бесцветной и, наоборот, яркой жидкостью какого-нибудь цвета от коричневого, зелёного или синего цвета до ядовитого цвета фуксии. Всё это играло в пробивающемся внутрь аптеки в полдень солнечном луче, и будь Перельман не аптекарем, а художником, он мог бы их искусно расположить, создав подобие радужного витража. В выдвижных ящиках с бронзовыми ручками в виде лаврового венка хранились различные пилюли, порошки, гомеопатические средства, лепёшки от кашля и мыло. У боковой стены красовались и соревновались по изяществу формы бутылочки жидкого гематогена Гоммеля и кёльнской воды, а в бутылочках попроще ждала своего часа вода укропная. Чуть пониже стояли бутылки с минеральной водой «Куяльник», «Боржоми», а также содовой и сельтерской. Интерьер завершала стеклянная витрина с блестящими медицинскими инструментами, грелками и клизмами. В центре аптеки стояли два маленьких плетёных столика для желающих выпить в жару воды или в холод травяного чая.
Перельман был человеком общительным, что обусловливалось не только свойством его характера, но и законом успешной коммерции. «Если человек заходит в аптеку, а не купается на Ланжероне, - рассуждал аптекарь, - значит ему что-то нужно, и это нужно обязательно найдётся у Перельмана». К нему часто забегали младшие гимназисты из соседней мужской гимназии, и для них он всегда держал лимонные леденцы и мятные лепёшки.
По улицам, на углу которых стояла аптека, целыми днями ехали разного рода телеги с самым невероятным грузом. Это могла быть рыба, которую везли с моря на Привоз, могли быть божественной красоты ароматные фрукты, которые развозили по соседним лавкам, только что испеченный хлеб, навоз, шорный товар, но всякий раз то, что провозилось мимо аптеки имело свой сочный и неотразимый аромат, разливающийся по улице, так что любого, кто входил со звоном колокольчика в аптеку, обдавало в дверях облако встречного запаха – провозимого мимо аромата, смешанного со скучным и неистребимым лекарственным духом аптеки, заставляя вошедшего сразу думать о бренном.
В тот день, жаркий и пыльный, Перельман, как всегда, толок что-то в ступке. У входа тихо звякнул колокольчик и в дверь вошёл темноволосый гимназист с длинными нервными руками, резко выступающим кадыком и оттопыренными ушами, по виду, из старших классов. На нём была несколько помятая форменная фуражка, и хотя пуговицы на гимнастёрке и пряжка ремня с цифрой «5» держались браво, было заметно, что гимназист относился к числу неудачников по части расположения к нему женского пола. Он нерешительно огляделся, с деланным равнодушием подошёл к витрине, что-то в ней рассматривая, и затем, как будто случайно увидев аптекаря, стараясь преодолеть дрожь в голосе, спросил:
- У вас есть мышьяк?
Перельман, который уже вышел из-за своего прилавка ему навстречу, спросил в свою очередь:
- Простите великодушно, молодой человек, он вам нужен для собственного употребления или кого-нибудь другого травить будем?
- Мне для мышей, - ответил раздражённо гимназист.
- В таком случае, юноша, советую вам менее опасное, но более эффективное средство – заведите кота.
- Это не ваше дело! – с дрожью в голосе вскрикнул молодой человек. – Это моё дело, чем их морить! – в голосе послышались слёзы.
Перельман снял очки и мягко подошёл к гимназисту.
- Слушайте сюда, милый юноша, - и взяв гимназиста под локоть, подвёл его к окну, - вы видите ту цыганку, что попрошайничает напротив? Вы видите, как она молода и нежно качает своего ребёнка? И вы, наверное, думаете, что она нежная мать? Так вот, я, Аркадий Перельман, боюсь её больше всего на свете. И всё потому, что за все эти дни как она работает напротив моих окон, её ребёнок не издал ни одного звука. А это значит, что либо она качает куклу, либо, если это живой ребёнок, он с её помощью потребляет опиум. Вы понимаете, юноша, к чему я веду?
- Нет, - насупившись, ответил тот.
- Я её боюсь, потому что если какой-нибудь шлёма подаст ей копейку, это будет дело самого шлёмы. Но если к ней подойдёт господин полицейский, то это уже будет дело Аркадия Перельмана, потому что он подумает об опиуме и сразу нагрянет ко мне. А к кому же ещё, если я под боком? И как я докажу, что не я поставляю ей отраву? А тут ещё вы, молодой человек. На том пузырьке, что вы унесёте для мышей, будет непременно бумажка с печатью моей аптеки. И тогда бедному Перельману не миновать тюрьмы. Заметьте, к вам не будет никаких претензий, они все будут ко мне. Знаете что? Давайте-ка лучше сейчас выпьем сельтерской (с каким сиропом хотите?)
Немного успокоитесь, назовёте имя вашей мыши, и мы поговорим за что нам дальше делать.
Аптекарь налил стакан сельтерской с малиновым сиропом и протянул его гимназисту. Юноша был бледен, его руки тряслись, зубы стучали о край стакана, и он послушно, как больной мальчик, которому дали лекарство, начал пить.
- Ну вот, видите? И чем эта барышня довела вас до такого состояния? С её стороны можно было действовать тоньше. Она бросила ваши цветы на землю? Сказала, что папа ни за что на свете не согласится на вашу свадьбу? Молодой человек, мне бы ваши заботы.
- Нет, она просто не хочет со мной танцевать.
- Боже мой, юноша, вы, оказывается, совсем не знаете женщин! Она танцевала с другим, но всё время смотрела на вас? Таки я вас умоляю, она делала это, чтобы вы стали больным на голову и думали только о ней. Поверьте, Перельман никогда не ошибается. Аркадий Перельман ошибся только один раз.
- Тоже женщина? – серьёзно спросил гимназист.
- Да. И представьте себе, входит в аптеку довольно милая дамочка, таки с зонтиком, делает кислую физиономию и начинает плакать:
- Помогите, - рыдает, - у меня запои, жестокие запои…
- Мадам, - говорю я. – Никогда не поверю, что у вас запои. Вы неплохо выглядите, - а сам начинаю думать, чем я могу помочь такой милой особе. – И долго они у вас длятся?
- Один-два дня…
- О, мадам, - говорю я, старый Аркадий Перельман, - это же прекрасно, что так мало. Чем вам удаётся так быстро от них избавляться?
- Кьизмами, тойко кьизмами.
- Нет, вы видели, юноша, ещё такого осла, как Перельман, который думал, что он умнее всех на свете? Она просто не знала двух букв, и я чуть не стал её лечить совсем от другого.
Гимназист невольно улыбнулся.
- А теперь, юноша, поговорим за вашу Офелию.
- Она Катя, а не Офелия.
- Да,да, простите великодушно. Я мог перепутать. Офелия – это у Шекспира. Так неужели из-за танцев вы решили лишить себя жизни?
- Да, я ей отомщу. Я умру, и она будет плакать у моего гроба.
- Я вас умоляю! Как вы узнаете, что она будет плакать у вашего гроба? До чего же юноши бывают простодушны! А что вы собираетесь делать, если она совсем не подойдёт к вашему гробу? Вы только зря умрёте! Ваша месть пропадёт, как воздух. Я хочу вам сказать, мужчины совсем не умеют мстить. Это удел женщины. О! Они делают это тонко и чтобы запомнилось на всю жизнь. Знаете, в моей практике был такой случай. Один господин совсем стал изменять своей жене. И это не удивительно, потому что он был, таки, красавец, редкий для всей Одессы. Если бы вы видели, какая красивая у него была борода! Таки вся светлая и курчавая. Я думаю, не одна дамочка чувствовала себя кошечкой, ласкаясь об эту бороду. И ко мне пришла его жена. К старому Перельману часто приходят те, кого обижают. Вы бы видели, юноша, как настойчиво она требовала у меня мышьяк. Мышьяк – это проклятие аптекарей. Я ещё не видел той мыши, для которой этот мышьяк покупался. Всё почему-то расходовалось, не дойдя до неё. И мы таки сели рядом с этой дамочкой, она выпила сельтерской, вот как вы, юноша. И её голова сразу прояснилась.
- Тогда, - говорит она, - дайте мне что-нибудь такое, что нельзя отмыть.
Я хочу сказать, что самое лучшее из того, что нельзя отмыть, это жидкость Кастеллани. Вы знаете эту жидкость? Нет? Вы счастливый человек! И вот представьте, просыпается утром муж, смотрит на себя в зеркало, а там на него тоже смотрит его борода, вся в ярчайших красных пятнах. Спрашивается вопрос, можно ходить с такой бородой в приличном обществе, не говоря о дамах? Конечно, нет. И он сбрил бороду, и ничего не сказал жене. А что он мог сказать? Но через три дня дамочка подумала, что можно ночью покрасить его усы, и таки покрасила, пока он храпел. Вы думаете, у него нашлось, что сказать жене? Таки нет. Он тихо сбрил усы. Но женщина не может быть женщиной, если не отомстит до конца. Так он лишился своей шевелюры и стал похож на айву. Вы видели когда-нибудь, чтобы дамочки болели на голову, глядя на айву? Я тоже нет.
- Так что же мне делать? – криво усмехнулся гимназист.
А почему вам хочется что-то делать? Ваша Офелия умна, как Соломон, красива, как Саломея или у неё родинка под нижней губой?
- Над верхней…
- Боже ж мой! Полюбить родинку – всё равно, что барабульку в море. И вы всю жизнь собираетесь смотреть на эту родинку? Я вас умоляю. Когда через двадцать лет она будет кушать свой фиш, у неё под родинкой таки не будет зубов. Оно вам надо? Послушайте старого Перельмана, юноша. Идите домой и идите спать. Нет лучше лекарства от родинки, как хорошо выспаться. И когда завтра вы зайдёте к Аркадию Перельману, вы таки скажете, что старый Перельман всегда прав.
- Да, наверное, - более твёрдо, чем минуту назад, произнёс гимназист. – Конечно. Я пойду и ей назло высплюсь. Спасибо вам большое, - и направился к двери.
- Минуточку, - засеменил за ним аптекарь, - у вас есть заплатить за сельтерскую с сиропом?