ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Одноглазый скособоченный снеговик, подтаявший от мартовских лучей солнца, а ночью скованный в плотный наст, помеченный бродячей собакой, стоял во дворе сельской школы на самом верху большого холма. Далеко внизу, на открытой равнине, была видна железная дорога, ведущая из города в неизвестность. Там, внизу, каждый день раздавалась стрельба, мельтешила людская толпа, и казалось, конца этой войне не предвиделось. Позади одноэтажной школы на три класса был реденький лес, из которого периодически наезъжали вооруженные люди на лошадях, и убедившись, что вся деревня разорена дочиста, и только две-три старухи, оставшиеся в живых, доживают свой век по ее окраинам, исчезали, стремительно спускаясь в долину.
Снеговика совсем недавно из последнего снега слепил мальчишка-красноармеец из маленького отряда, остановившегося у дверей школы, в которой жила учительница, переселившаяся сюда из города в поисках мирной жизни. Однако учить было некого.
- Эй, есть тут кто? – крикнул командир отряда, гарцуя на коне.
Учительница, закутанная в шаль, вышла на крыльцо.
- Екатерина Васильевна? – не поверил своим глазам юный командир и соскочил на землю, - это вы?
- Колесов? Евгений? – точно так же удивилась учительница. – Что вы здесь делаете?
- Воюем, Екатерина Васильевна, а вы? Вы как здесь оказались?
- Сбежала, Колесов, после того, как разгромили гимназию. Я никак не ожидала увидеть вас в такой роли. И вы…вы убиваете людей?
- Убиваем, Екатерина Васильевна, убиваем. А как же иначе? Нас ведь тоже убивают. Это вам не Тургенев и не Пушкин с его Онегиным. Жизнь оказалась совсем другой. Вот что, Екатерина Васильевна, я очень рад, что здесь именно вы оказались. На вас, я думаю, можно положиться. Тут у нас…товарищ один помирает. Сыпняк, наверное. Так вот, не возьмете ли временно на сохранение? Таскать за собой нет никакой возможности, а под пули ,подставлять – сами понимаете. Ему и так мало осталось. Если помрет, так будет, кому похоронить хорошего бойца. Похороните – напишите на кресте: «Волков Николай. Боец Красной армии.» А сколько ему лет? - обратился он к одному из сопровождающих, - ну, неважно. Не больше восемнадцати. Так и напишите.
Да, вот ещё. Немного сахару и сала возьмите. Небось, небогато живете? А сейчас покажите, куда его положить, да и по коням. Кобылу его с собой забираем, ему все равно не нужно. А пистолет оставим на всякий случай. Так что прощайте, Екатерина Васильевна.
Растерянная Екатерина Васильевна сидела возле безусого мальчика. Николай метался в жару и бредил. Наверное, в замутненном сейчас мозгу он видел свою мать, которая не пускала его к проруби. Он сбрасывал с себя одеяло и стонал.
Она, наконец, встала, достала ножницы и начала стричь мальчика. Зараженные темные локоны ложились слой за слоем в подставленный таз, и голова стала похожа на грядку с луком. Обрить эту голову было нечем, да и никогда Екатерина Васильевна бритвы в руках не держала. На волосы в таз легли гимнастерка, рубаха и штаны. Она отнесла все это в неподалеку расположенную баньку и сожгла в печи. Потом вошла в соседнюю избу, набрала там кое-какого тряпья и вернулась в школу. Теперь Николай выглядел, как бродяга, и ничуть не был похож на красноармейца. Пистолет его покоился в картошке, хранящейся в подвале. Учительница не отходила от Николая. Она постоянно меняла мокрые тряпки на его лбу, обтирала тощее тело, пыталась хоть как-то покормить мальчика и поила травяным чаем, не слишком уверенная в счастливом исходе болезни. Коля продолжал бредить и сгорал в невероятном жару.
Через несколько дней кончились дрова, и Екатерина Васильевна вышла во двор наколоть еще. Она неумело ставила полено на чурбан. Полено это падало, не желая принимать слабый удар топора, возвращалось руками учительницы на место, и все повторялось сначала.
- Эй, баба, - услышала она над собой.
- Пардон, мадам, - произнес наездник, заметив на носу закутанной в шаль женщины пенсне. – Пардон! Вы здесь одна живете?
- С сыном. Тифозным.
- Откуда это у него тиф? Красный, что ли?
- Какой там красный? Никакой он. Ни красный и ни белый. Сын и все. Инвалид он с детства. Падучая у него. А откуда тиф, не знаю. Много здесь всякого народа ездит да ходит, отсюда и тиф.
- Ну ладно, тиф – не тиф, потом разберёмся. Вот что, мадам, соблаговолите приютить нашего доблестного воина – поручика Дмитрия Усова, раненного в бою. Потерял много крови, и до госпиталя его не довезти. Не жилец уже. Но, может быть, в ваших женских руках, дай Бог, выживет. А коли не выживет, похороните его честь честью. Тогда на кресте напишите: «Поручик Усов Дмитрий, 18 лет. Пал смертью храбрых». Да, вот ещё что, возьмите-ка за труды. Тут немного сахара и консервы. Шашку оставляем. Неровен час…А коня уводим. Сейчас он ему ни к чему, а коли понадобится, сам найдет. Ну прощайте, мадам.
Дмитрия поместили в классе, удаленном от тифозного, отдали честь и скрылись. Теперь уже на руках Екатерины Васильевны оказались два мальчика, каждый со своей судьбой в прошлом, но одинаково беспомощных в настоящем. Широкая рубленая рана зияла сквозь окаменевшее от запекшейся крови галифе, цвет которого резко контрастировал с белыми перчатками, которые так никто и не снял с его рук.
Екатерина Васильевна была отнюдь не сестра милосердия и её действия были обусловлены лишь женской интуицией и любовью к людям. Она опять натаскала из бани горячей воды, долго и терпеливо отделяла пропитанную кровью ткань от раны, которую, насколько могла, перевязала, и стала выхаживать ещё одного больного, долго не приходящего в сознание.
Через несколько дней ей показалось, что у Дмитрия жар. Вскоре она убедилась в этом и рискнула сменить повязку. То, что она обнаружила под бинтами из разорванных простыней, привело ее в ужас. Она увидела все еще зияющую глубокую рану, изменившую цвет на серо-зеленый, дурно пахнувшую, и налеты гноя по краям. Екатерина Васильевна судорожно пыталась припомнить хоть что-нибудь похожее из литературы, знакомой ей досконально, но на память приходил только Пирогов, оснащенный знаниями и инструментами, совершенно бесполезный в этой заброшенной школе. Одно было ясно – делать просто новую повязку бессмысленно. Долгие раздумья около начинающего бредить мальчика внезапно привели её к неожиданному решению. Где-то в чуланчике, где хранилось нехитрое школьное пособие, между глобусом и пыльными тетрадями она видела заспиртованную лягушку. Тихо поднявшись, учительница прошла в чуланчик и вернулась с банкой, запаянной сургучом. Теперь очень важно было её открыть, не пролив драгоценную жидкость. В конце концов банка была открыта. Екатерина Васильевна намочила чистую тряпку спиртом и разложила её вдоль раны. Дмитрий сильно застонал.
- Потерпи, потерпи, голубчик. Авось образуется.
Так шли для Екатерины Васильевны томительные дни и бессонные ночи в заботах об обоих мальчиках, здоровье которых, наконец, повернуло в лучшую сторону. Истощенный Николай всё ещё не мог передвигаться от слабости, но рассудок его вернулся. Только однажды он сам усомнился в этом, услышав сквозь стену звуки музыки.
- Странно, - подумал он, - кто же это играет? Екатерина Васильевна, вроде здесь, вон – копошится с чаем. А больше, она говорила, тут нет никого. Екатерина Васильевна, что это там за звуки? Война, что ли кончилась?
- Не кончилась, Коленька. Это такой же больной, как ты. Выздоравливает.
Несмотря на чудовищный шрам ещё не полностью закрытой раны и глухую боль при передвижении, Дмитрий, обладающий колоссальной силой воли, стал понемногу передвигаться по комнате, опираясь на палку-костыль. Вскоре он уже добирался до старенького пианино, на котором с удовольствием играл своего любимого Шопена. А Екатерина Васильевна судорожно думала о том дне, когда так или иначе, юноши должны встретиться, справедливо полагая, что мирной эта встреча не будет. Николай, в жизни своей не слышавший пианино, понимал, что эти звуки могут исходить только «от буржуя».
- Екатерина Васильевна, а где мой пистолет?
- Он целёхонек, Коля, не волнуйся.
- Дайте мне его.
- А вот дать-то не могу. Незачем в моем доме пальбу устраивать, - и тут же подумала, что шашка в комнате Дмитрия лежит на самом виду. – Надо бы её тоже убрать подальше, когда он заснет.
Вскоре неизбежная встреча состоялась. И хотя Николай не имел никаких знаков отличия в чужой одежде, Дмитрий сразу понял по грубым и резким манерам, сочетающимся с подозрительностью, что перед ним враг.
- Господа, - обратилась к обоим Екатерина Васильевна и тут же осеклась, - Николай, вот Дмитрий. Дмитрий, познакомтесь с Николаем. Хотите чаю?
Оба враждебно посмотрели друг на друга, сделав в одно и то же время невольное движение в поисках оружия. Это не ускользнуло от учительницы.
- Вот что, уважаемые, - нашла нужное слово Екатерина Васильевна, - вас свело несчастье, и обоих вас скинули с рук свои же товарищи. В этом доме хозяйка я, и смею надеяться, что вы не станете распускать руки в моем присутствии. Дождитесь выздоровления, а когда покинете этот дом, можете, если вам угодно, продолжать свою бессмысленную войну, раз вам не жаль ваших матерей.
С этого дня оба предпочитали больше не встречаться, и за событиями, происходящими поблизости от железной дороги, наблюдали врозь – один с крыльца, другой из окна своей комнаты. Оба тайно, но безуспешно, разыскивали своё оружие, оба ждали удара в спину, оба чутко спали, но ставить щеколду на дверь своей комнаты оба считали ниже своего достоинства.
Однажды на рассвете Дмитрий, открыв по наитию глаза, увидел в просвете двери фигуру Николая. Он схватил свою палку, готовясь защищаться, но тут услышал:
- Там это…Там на крыльце Васильевна лежит без памяти.
Екатерина Васильевна, очевидно, упала, как только стала подниматься на крыльцо. Рядом с ней лежало ведро с разлившейся водой. Лицо было разбито. Она не отвечала на вопросы.
- Что с ней? – спросил Николай.
- Тиф, наверное. От тебя заразилась, - ответил Дмитрий.
Они, как могли, перенесли учительницу в её комнату и уложили в постель. Екатерина Васильевна металась в беспамятстве и была горяча, как печка. Николай, заявив, что он её должник, остался с больной женщиной. Почти сутки он не отходил от учительницы, меняя мокрые полотенца на её лбу, и тихо, вытирая рукавом глаза и нос, плакал. Совершенно неожиданно появился вдруг Дмитрий.
- Ну ладно. Иди, отдохни немного. Я посижу.
Через три дня Екатерины Васильевны не стало. Они, не сговариваясь, пошли, качаясь от слабости и усталости, копать для нее могилу. Работали молча, не перекидываясь ни словом, и только ожесточенно колотили мёрзлую землю. Потом осторожно положили учительницу, завернутую в её шаль, в неглубокую могилу. Николай мастерил крест, а Дмитрий писал чернилами на дощечке красивым дворянским почерком: « Екатерина Васильевна…»
- А как её фамилия?
- Не знаю. Напиши «учительница».
Дмитрий написал.
- Ну, до встречи, - сказал он, вставая и отряхиваясь.
- До встречи, - процедил Николай сквозь зубы. – Встретимся, не обессудь.
И оба стали спускаться в долину по двум сторонам холма, на котором стояла опустевшая школа.