хххххххх
Эмбер слегка потянулась, приоткрывая верх груди, и закинула ногу на ногу. Возможно, в какой-то степени в силу своего увечья, но он с некоторых пор питал особое чувство к красивым ногам – едва ли ни большее, чем к красивым грудям, а у Эмбер ниже кромки подола короткой юбки точно было, на что посмотреть.
- Вы опять сами себя обманываете, - вкрадчиво проговорила она. – Викодина слишком много, усталости и страха ещё больше. И вы галлюцинируете. Вы сходите с ума, Хаус. Ещё чуть-чуть – и всё.
- Знаю, - мрачно кивнул он.
- Кстати… - она опять переложила ноги по-другому. – Может, перестанете пялиться на мои коленки?
- Ты сама этого хочешь.
- Этого хочет ваше подсознание.
- Ты и есть моё подсознание.
- Сегодня для разнообразия я – ваш сон.
«Когда же я успел уснуть? – тревожно подумал он. – А Уилсон? Как он? Я же…»
- Вы одержимы Уилсоном, - кошкой промурлыкала Эмбер, как будто подслушала его мысли. – Что ж, можно понять. Пустили свою жизнь псу под хвост, фактически стёрли себя с лица земли. Что вам ещё делать, как не вложить всё, что вам ещё осталось, в Уилсона? Это вы не над ним сейчас трясётесь – это вы над собой трясётесь. Умрёт Уилсон – вы станете свободны, а вы свободным быть не умеете. И тогда вам тоже придётся умереть. Да, в чём парадокс! – вдруг спохватилась она, весело засмеявшись. - Даже если Уилсон останется жить на какое-то время, вам всё равно придётся умереть. Вы уже мертвы, стёрты из всех летописей, вычеркнуты из списков, ваши счета закрыты, а страховки аннулированы.
- Значит, я в принципе не могу умереть, если я и так мёртв.
Она погрозила пальцем, как приятелю, пытающемуся мухлевать в игре:
- Не де-юре, Хаус, де-факто. Сожгли мосты, а тот берег вас не примет.
- Найдётся берег, который его примет, - раздался за плечом резкий знакомый голос, и он узнал этот голос и подумал, что ни за что не обернётся, но не выдержал – обернулся.
Она была знакомая и чужая одновременно – те же губы, груди, глаза, всё та же оставшаяся в памяти поза – рука на бедре, длинные вьющиеся пряди энергично откинуты за плечи, подбородок вызывающе вздёрнут, словно собралась в очередной раз резко ответить на его привычный саркастический выпад. Но при этом в углах глаз словно залегла глубокая неулыбчивая тоска, и губы сжаты холодно, а в тёмных густых волосах просвечивают тонкие седые нити.
- Кадди? – тихо спросил он, не узнавая своего голоса, а сам подумал: «Почему Кадди – разве это не должна была быть Стейси?»
- Найдётся берег, который тебя примет, - повторила она, уже обращаясь к нему. – Всегда находился. Ты вспомни. Когда тебя увольняли из всех мыслимых и немыслимых клиник за пренебрежение всеми правилами. Когда у тебя был инфаркт, и никто не верил, что ты сможешь пройти реабилитацию и ходить, а тем более, работать. Когда против тебя чуть не завели уголовное дело и чуть не посадили в тюрьму, я всегда покрывала и принимала тебя, пока… - тут её голос ожесточился. - пока ты не попытался убить мою дочь.
Он отшатнулся от её исказившегося лица.
«Ты сам не знаешь правды», - сказал тогда Уилсон. Холодная игла прошила больное бедро, а оттуда отчаянно кольнула прямо в сердце.
- Ты не мог видеть, что её не было в комнате, - сказала Кадди.
- Я знал, что её там нет!
- Нет, не знал. Это после ты убедил себя в том, что знал. Я много раз подходила туда, пыталась понять, что ты мог видеть, сидя за рулём. Пыталась себя уговаривать. И Уилсон тоже пытался меня уговаривать, но и он тоже до конца не верил. Не то он не стал бы помогать копам искать тебя.
- Стал бы. Он меня не первый раз сдаёт.
- Да, не первый, - легко согласилась Кадди. – И ещё не раз сдаст тебя, когда почувствует, что не справляется, и ситуация выходит из-под контроля. Когда бояться тебя и бояться за тебя становится равнозначно. И ты его мотивы знаешь, не то не прощал бы его предательств так легко.
- «Боги не хромают», - задумчиво процитировал сам себя Хаус.
- Хромают, - возразила Кадди. – Например, Гефест.
- Продолжить аналогию ещё и с Гермесом? Может, он, конечно, был чистокровный олимпиец без малейшей примеси иудейской крови, но действовал примерно так же.
- Мы сейчас не о Уилсоне говорим…
- Нет, мы сейчас о Уилсоне говорим. И пока для меня нет ничего важнее.
- Но ты же понимаешь, что так не может продолжаться вечно, и рано или поздно тебе придётся делать свой выбор одному.
- Выбора у меня нет, - устало сказал он. – Я уже полгода, как умер, Кадди.
- Полгода…- задумчиво повторила она. – Ему и обещали полгода. Ты бы уже отсидел.
- Ещё нет, - он покачал головой.
- Можно явиться с повинной…потом.
- Я подумаю над этим, - усмехнулся он.
- Хаус… в тюрьме очень плохо?
- Ну что ты! Там пони и радуги.
- Ты это заслужил, - жёстко сказала она, сжав губы.
- Я знаю, - его злой сарказм угас.
- Когда Уилсон умрёт, и ты останешься совсем один, позвони мне, - помолчав, попросила она, бросая на него исподлобья настороженный взгляд
- Зачем?
На это она не стала отвечать – просто подошла ближе и, глядя в глаза, положила ему руки на плечи. И он почувствовал, что не может отвести взгляд и что его тянет, как магнитом, наклониться ещё ниже, к самым её губам. Но он ещё не касался её – просто её выдох делался его вдохом и с его выдохом возвращался к ней. Так что её руку на своём бедре он почувствовал раньше, чем губы, и вздрогнул от прикосновения.
- Не надо…
Рука сместилась, настойчиво лаская его, и он, изголодавшийся по ласке, не нашёл в себе сил отстраниться.
- Не рвись, - шепнула Кадди, прикрывая глаза. – Так - хорошо?
- Это, похоже, единственное, что нас когда-либо связывало, - пробормотал он с горечью, уже подчиняясь.
- Этого достаточно, - сказала она и, наконец, их губы соприкоснулись.
Он проснулся от острого предоргазменного распирания в паху и жгучего желания помочь себе разрядиться. Было светло. Уилсон лежал, подперев лысую голову рукой, хотя ему неудобно и больно было лежать в этой позе, но он не менял её, внимательно и в упор глядя на Хауса – с таким глубинным и отчётливым пониманием, что тому захотелось оказаться не на кровати, а под кроватью.
- Не помню, как заснул, - хрипло сказал он.
- Ты устал, - мягко ответил Уилсон ровным и ласковым тоном, как будто не заметил, что он едва не кончил во сне. Или всё-таки не заметил? – Ты совсем мало спишь. Так мало, что у тебя уже нервное истощение. Мне стало лучше - за мной теперь уже не надо так неусыпно следить – можешь отвлекаться.
- Не факт, что не надо, - возразил Хаус – он всё не мог до конца прочистить гортань, хотелось откашляться. – Ты способен на самые неожиданные подлости, Джимми-бой, я знаю.
- Брось. Меня можно и оставлять здесь одного ненадолго. Ты мог бы пойти перекусить, просто размяться… погулять.
- О, да! Просто обожаю гулять милю за милей по камням на берегу залива под луной, - хмыкнул Хаус, демонстративно трогая бедро, на котором ещё остывало прикосновение приснившейся руки приснившейся Кадди.
- У тебя очень давно не было женщины, - сказал Уилсон, и он, поперхнувшись его словами, как раскушенным шариком перца, наконец, закашлялся всё-таки, но выдавил сквозь кашель:
- У тебя тоже.
Уилсон вздохнул:
- Мне не надо…
Вздохнул так грустно и обречённо, что Хаусу захотелось сменить тему. Впрочем, она сама сменилась, едва он взглянул на часы.
- Чёрт те… Да сколько же я спал?
- Брось, - сказал Уилсон. – Ты вернулся под утро, потом со мной возился. Сколько ты там спал! Часа четыре – может, пять.
- Пять? – почти ужаснулся он.
- Вообще-то тебе, чтобы нормально себя чувствовать, насколько я помню, нужно семь - восемь, - смиренно сказал Уилсон. – И лучше каждую ночь. Ничего не случится, если ты хотя бы попытаешься вернуться к этой привычке.
- А твои лекарства? Антибиотики вводятся по часам. Я тебе сейчас расскажу: есть такая штука – резистентность к антибактериальной терапии. Она…
Хаус ёрничал – о резистентности к антибиотикам Уилсон, разумеется, знал не хуже него.
- У меня оппортунистические возбудители, - тем не менее, заспорил он. – Может, им вообще плевать на антибиотики – ты этого без посева не узнаешь.
- Узнаю по клинике. Было бы им плевать, они бы уже твой труп доедали, а ты живой и сам говоришь, что тебе лучше, - возразил Хаус, зарываясь в принесённую накануне Оливией сумку.
- Да, температура ниже – я чувствую, и дышать вроде легче.
- Ты выздоравливаешь, - серьёзно сказал Хаус. – У нас опять будет время.
Уилсон ответил слишком серьёзным взглядом, и Хаус снова вспомнил приснившийся сон, но сейчас не про Кадди и не про секс.
- У нас будет время, - повторил он, словно убеждая сам себя. – Что мы будем с ним делать, Уилсон?
- Вернёмся в Принстон… - полувопросительно произнёс Уилсон, словно школьник, кое-как решивший задачу, но уже догадывающийся, что ответ неправильный.
- Как я вернусь в Принстон? - без нажима спросил Хаус, и от этого вопрос перестал быть вопросом и стал ответом. – Я – вне закона, мне туда путь заказан. А вот тебе, действительно, наверное, лучше вернуться. Там хорошая клиника – кадры, база - можно будет попробовать довести до ума методику Кавардеса. За те три года, которые теперь у тебя, возможно, появятся, многое можно сделать.
Уилсон недоверчиво сощурился, одновременно чуть покачивая головой, как в невидимом споре с кем-то.
- А ты что будешь делать? – беспомощно спросил он, как будто ответ на этот вопрос имел сейчас значение.
- Ну… я уже почти выучил испанский, а насчёт ксивы наши мексиканские друзья куда терпимее штата Мэн.
Уилсон поморщился, как всегда, когда Хаус употреблял тюремные словечки – собственно, их Хаус для того и употреблял, чтобы он морщился, и уже энергично помотал головой:
- Не хочу без тебя.
Хаус только плечами пожал – разговор был более чем преждевременным, но он сам его начал и теперь досадовал на себя. Потому что поддался слабости, которой не поддавался долго. С самого того мгновения, когда Уилсонов «вольво» резко тормознул на противоположной стороне улицы, и смертельно больной человек, давным-давно разменявший пятый десяток, шёл к нему, приоткрыв крупные кроличьи резцы в ещё не оформившейся удивлённой улыбке, а в щенячьих, тёмных и влажных, с вечной грустинкой, глазах всё отчётливее сияла благоговейная вера в чудо. Хаус тогда прочувствовал его глубже, чем, кажется, сам Уилсон. Чудо было настоящим и подлинным, а значит, возможным. Доступным. И то чужое, что поселилось в его груди, грозя дожать, додавить, смутилось этого чуда, потому что вот оно, реальное и несомненное – сидело на ступеньках наружной лестницы, усталое, провонявшее дымом и с ожогами на ладонях, но осязаемое, как любой самый обыденный предмет вроде табуретки, книги или буфетчицы. Уилсон уверовал на месте – уверовал так, как никакая бы библия, толкуемая хоть самим Фомой Аквинским, не могла заставить. И за эту веру, как за воротник, он, Хаус, и протащил его по всем кругам ада.
Уилсону обещали пять месяцев. «И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них», - мысленно процитировал он, а вслух сказал:
- Что он имел в виду под саранчой?
Раньше им с Уилсоном всегда удавались такие полувербальные разговоры, и он даже находил в них для себя особую прелесть, как и в головоломках.
- Проклятье пятого ангела? – сходу сообразил Уилсон. – Может быть, чуму или эболо.
- Или рак?
Уилсон слабо отрицательно шевельнул головой:
- Рак не подходит. Рак – слишком интимное, это не саранча.
- Смотря, в каких масштабах брать. Если пересчитать на всю популяцию, никакой интимности не получится. Спроси любого первого встречного, и он тебе расскажет про два-три случая рака в своей семье. Не инфекции, заметь.
- Ну-у, если считать венерические и сезонные…
Это, точно, была шутка – тут уж Хаус никак ошибаться не мог. Упоминание о венерических заболеваниях из уст Уилсона и в таком ключе не могло быть ничем, кроме шутки. Значит, вторая по счёту шутка – пора открывать реестр.
- Эй, послушай! – спохватился он, снова резко меняя тему. – А ведь я тебе кое-что принёс на завтрак. Рвать тебя перестало, из кишок тоже кровь не хлещет - пора пытаться переходить с парентерального питания на нормальный стол. И в качестве адаптационного блюда… - он бросил в руки Уилсону коробку, извлечённую из сумки, с которой ходил вчера по делам. Ну, как бросил… Примерно, как бросают очень-очень маленькому и пугливому малышу цветной мячик, осторожно играя с ним в перебрасывание. Уилсон изловчился и поймал. Поднёс к глазам, силясь прочитать этикетку, и - тоже хороший знак – ему это удалось.
- Что? – наигранно возмущённо оскорбился он. – Питание для недоношенных младенцев? Хаус, это оскорбление! – третья шутка в реестр.
- Ты для начала его перевари без потерь, доношенный младенец,- проворчал Хаус. – Давай разведу. В поильник или в бутылочку?
Уилсон попытался запустить коробкой в Хауса – не хватило сил – только уронил на пол. Хаус нагнулся и поднял. Боль неожиданно сильно толкнулась в бедро – трудов стоило не подать виду. Хромая больше обычного, он отправился разводить смесь – слава богу, термопот в номере имелся.
Однако пока он ходил и занимался кулинарными изысками для недоношенных младенцев, Уилсон успел заснуть. Стремительно, как засыпают только дети или больные. Хаус тронул ладонью его лоб – температура была, но невысокая. Он присел рядом…