Тесная связь с Иерархией Света помогает ослабить темный поток, грозящий нам уничтожением
Друзья!
В октябре отмечают один из главных праздников Русской православной церкви — Покров Пресвятой Богородицы. По современному календарю его принято справлять 14 октября. В 2022 году дата приходится на пятницу. «Известия» освещают историю и традиции православного праздника.
Если верить религиозным преданиям, начало празднику положило чудо, случившееся в Византии в X веке. Константинополь находился в осаде варваров, и напуганные жители собрались в храме, моля Господа о спасении. Среди них был и юродивый Андрей Константинопольский.
Подняв глаза к небу, святой увидел идущую по воздуху Богородицу. Она присоединилась к молитвам византийцев, а затем распростерла над собравшимися свое белое покрывало. Вскоре началась буря, и варвары отступили от стен города.
В начале XII века князь Андрей Боголюбский, узнав о явлении Небесной Матери юродивому, повелел церкви учредить великий праздник, который будет напоминать христианам о доброте и заботе Пресвятой Девы.
Богослужение в честь праздника начинается еще накануне, 13 сентября. Проходит праздничное всенощное бдение, а утром служится литургия. Богородицу благодарят за ее милосердие, помощь, любовь и мудрость.
Многодневных постов в этот период нет, но праздник приходится на пятницу, так что на стол можно подавать рыбу. Приветствуются в день праздника гостеприимство и радушие, можно позвать близких и угостить их приготовленными блюдами.
В день Покрова Пресвятой Богородицы принято также праздновать свадьбы и свататься к невесте.
Как и в любой другой церковный праздник, на Покров нельзя злословить, вступать в конфликты и умышленно делать подлые поступки. А вот доброта и щедрость обещают принести в дом гармонию и благополучие.
В день торжества лучше отказаться от тяжелого физического труда и не обременять себя по дому ничем, кроме готовки.
Последняя суббота перед праздником считается днем поминовения усопших и называется Покровской родительской субботой. В этот день верующие посещали храмы и кладбища, а также молились за упокоение душ умерших.
https://iz.ru/newspaper
...Други!
А теперь рериховская (научно-философская) версия церковного Праздника!
"...А поскольку этот враг (астрал, где явлено средоточие нашего низшего «я») силен, невидим и требует от нас (нашего духа) ежесекундного контроля и концентрации, то собственных сил духа будет просто недостаточно (тем более что большинство также не верит ни в карму, ни в то, что у него есть астральная и ментальная оболочка, хотя чувствует и мыслит ежесекундно). Иначе бы мы жили свободными от раздражения и обид, тревог, страха, недовольств, уныния, жалости к себе, сомнений и самоедства. Мало среди нас тех людей, кто может порадоваться оттого, что получается им быть свободными от них хотя бы один день.
А ведь именно эти язвы духа пожирают нашу жизненную энергию. А еще этим занимаются те, кто ведет вампирический энергообмен, потому что они не способны на прямой с мирозданием (и таких – подавляющее большинство). Вот и получается, что окружены «врагами» и снаружи и внутри, и без высшей помощи справиться с самим собой, собственными порождениями нам просто не под силу.
А также на каждого из нас, на наш микрокосм, ежесекундно воздействуют развоплощенные темные сущности, подкидывая нам самые мрачные и тяжелые мысли, внушая и способствуя проявлению самых позорных чувств. И действуют они не напрямую, а через 4-5 посредников, так что найти причину нашего омрачения крайне нелегко. Именно темные сталкивают людей лбами, используя их слабости и несовершенства (и также поглощают нашу жизненную энергию), и только тесная связь с Иерархией Света помогает ослабить темный поток, грозящий нам уничтожением
Причем, чем сильнее, крепче дух человека, тем страшнее натиск на него, и уже не от бесов, а от темных иерофантов (если людям досаждают бесы, то Христу – сам сатана). Без Высшего Светлого щита давно бы уничтожили нас, но именно Иерархия Света не дает нас на растерзание невидимой темной своре, допуская для преодоления только тех, кто нам по силе (для роста нашего же духа).
Но самые страшные битвы в пространстве - это битвы с хаосом. Темные силы очень многое делают для того, чтобы вывести стихии из равновесия и произвести как можно больше разрушений, в том числе и уничтожить саму нашу планету (хаос есть антипод проявленной материи, но справиться с ним может только Иерархия Света). И сейчас очень многие люди чувствуют, как хаос постоянно вторгается в их сознание, воздействуя на физическое и душевное здоровье. Эту битву тоже ведет Иерархия Света, причем ее накал находится за гранью человеческого понимания. Но, несмотря на это все, Ее помощь нам идет непрестанно. Как же мы можем помочь Высшим Силам облегчить их труд? Если своей любовью, доброй своей волей, сознательно передавать свои силы, волю и энергию Им в распоряжение.
Поэтому не случайна формула: «Я в вас, вы во Мне, и мы едины с Отцом Нашим Небесным», - озвученная Христом. Для создания непрободаемого доспеха наш дух должен войти в состояние полного единения (своего сознания) с Сознанием Высшим и тогда без необходимости волос не упадет с головы нашей. Поэтому очень важно представлять на себе защитный высший покров (энергетический купол, который яро начинает действовать, если мы огнем своего сердца соединяемся с его вибрациями), тем самым активируя его мощь своей психической энергией
Но почему праздник посвящен Покрову именно Богородицы? Это не просто символ всепобеждающей любви женского начала, женского сердца, глубже понимающего чужую боль, не имеющего пределов милосердия. Дело в том, что именно Матерь Мира (Богородица) стоит во главе великой Иерархии Света, и является для всех нас источником жизни, развития, преуспеяния и Радости. И именно в наше время началась новая эпоха - эпоха Матери Мира, и лучи Ее звезды сейчас наполняют пространство, подготавливая новый этап в развитии человечества".http://lomonosov.org
...Да, это истинно так! Посему будем очень чисты во всех наших помыслах и деяниях!
Вл.Назаров
***************
1.Покров Пресвятой Богородицы
Под чтение пономарей,
Под звонкие напевы клироса
Юродивый узрел Андрей,
Как небо пламенем раскрылося.
А в пламени, как царский хор,
Блистает воинство небесное,
И распростертый омофор
В руках Невесты Неневестныя.
Ударил колокольный звон
И клиры праздничными гласами, —
Выходит дьякон на амвон
Пред царскими иконостасами.
А дьякон тот — святой Роман,
Что «сладкопевцем» называется, —
Он видит чудо, не обман,
Что златом в небе расстилается.
Андрей бросается вперед
Навстречу воинству победному
И омофору, что дает
Покров богатому и бедному.
И чудом вещим поражен
Народ и причт, и царь с царицею,
И сонм благочестивых жен
Склонился долу вереницею.
«Даю вам, дети, свой покров:
Без пастыря — глухое стадо вы,
Но пастырь здесь — и нет оков,
Как дым, исчезнут козни адовы».
Горит звезда святых небес,
Мечи дрожат лучом пылающим, —
И лик божественный исчез,
Растаяв в куполе сияющем.
Край неба утром засерел,
Андрей поведал нищей братии,
Что в ночь протекшую он зрел
В святом соборе Халкопратии.
Михаил Кузмин
*****************
2.Объяснение праздника
Много раз являлась Пресвятая Богородица отдельным великим святым, обычно в сопровождении одного или двух апостолов Христовых, а преподобному Серафиму Саровскому являлась и одна. Но никогда и никому не являлась Она в такой славе, как в константинопольском Влахернском храме, в этот великий праздник, именуемый Ее Покровом.
В храме было множество народа, и в его числе стояли блаженный Андрей, Христа ради юродивый, с учеником своим Епифанием.
Совершалось всенощное бдение. Народ горячо молился об избавлении от нашествия варваров, которые уже подошли к самому Константинополю.
Около четырех часов утра блаженный Андрей внезапно увидел под сводами храма стоящую на облаках Пресвятую Богородицу, окруженную сонмом Ангелов, апостолов, пророков, святителей и множеством великих святых.
Блаженный Андрей спросил Епифания: «Видишь ли ты Госпожу и Царицу Мира?» — «Вижу, отец мой духовный, и ужасаюсь», — ответил Епифаний.
На глазах их обоих Пресвятая Богородица сошла вниз, вошла в алтарь и долго молилась Богу, стоя на коленях пред престолом. Потом встала, вышла на амвон и, сняв с себя сиявшее небесным светом и блиставшее молниями большое покрывало, распростерла его над всем молящимся народом.
На этом внезапно окончилось чудесное видение Андрея и Епифания.
Утром всем стало известно, что на рассвете варвары сняли осаду Константинополя и ушли.
Святитель Лука (Войно-Ясеиецкий)
********************
3.Покров
Отец ходит с Горкиным по садику и разговаривает про яблоньки. Редко, когда он говорит не про «дела», а про другое, веселое: а то все рощи да подряды, да сколько еще принанять народу, да «надо вот поехать», да «не мешайся ты тут со своими пустяками». И редко увидишь его дома. А тут, будто на гуляньи или когда ездил на богомолье с нами, — веселый, шутит, хлопает Горкина по спинке и радуется, какая антоновка-то нонче богатая. Горкин тоже рад, что отец душеньку отводит, яблочками занялся, и тоже хвалит антоновку: и червь не тронул, и цвет морозом не побило, а вон белый налив засох, от старости, пожалуй.
— Коль подсаживать, так уж онтоновку, Сергей Иваныч… — поокивает он ласково, — пяток бы еще корней, и яблока покупать не будем для моченья.
Я вспоминаю, что скоро радостное придет, «покров» какой-то, и будем мочить антоновку. «Покров»… — важный какой-то день, когда кончатся все «дела», землю снежком покроет, и — «крышка тогда, шабаш… отмаялся, в деревню гулять поеду», — говорил недавно Василь-Василия.
И все только и говорят: «Вот подойдет „покров“ — всему развяза». Я спрашивал Горкина, почему — «развяза». Говорит: «А вот, все дела развяжутся, вот и „покров“». И скорняк говорил намедни: «После „покрова“ работу посвалю, всех на зиму покрою, тогда стану к вам приходить посидеть вечерок, почитать с Панкратычем про священное». А еще отец говорил недавно:
— Хочу вот в Зоологическом саду публику удивить, чего никогда не видано… «Ледяной дом» запустим с бенгальскими огнями… вот, после «покрова», уж на досуге обдумаем.
Что за «Ледяной дом»? И Горкин про дом не знает — руками так, удивляется: «Чудит папашенька… чего уж надумает — не знаю». И я жду с нетерпением, когда же придет «покров». Сколько же дней осталось?..
— А ты вот так считай — и ждать тебе будет веселей, а по дням скушно будет отсчитывать… — объясняет Горкин. — Так вот прикидывай… На той неделе, значит, огурчики посолим, на Иван-Постного, в самый канун посолим… а там и Воздвиженье, Крест Животворящий выносят… — капустку будем рубить, либо чуток попозже… а за ней, тут же наскорях, и онтоновку мочить, под самый под «покров». До «покрова» три радости те будет. А там и зубы на полку, зима… будем с тобой снег сгребать, лопаточку тебе вытешу, мой Михайлов день подойдет, уж у нас с тобой свои посиделки будут. Будем про святых мучеников вычитывать, запалим в мастерской чугунку сосновыми чурбаками. И всего у нас запасено будет, ухитимся потепле, а над нами Владычица, Покровом своим укроет… под Ее Покровом и живем. И скажет Господу: «Господи, вот и зима пришла, все нароботались, напаслись… благослови их. Господи, отдохнуть, лютую зиму перебыть, Покров Мой над ними будет». Вот тебе и — Покров.
Так вот что это — Покров! Это — там, высоко, за звездами: там — Покров, всю землю покрывает, ограждает. Горкин и молитвы Покрову знает, говорит: «Сама Пречистая на большой высоте стоит, с Крестителем Господним и твоим Ангелом — Иван-Богословом, и со ангельскими воинствами, и держит над всей землей великий Покров-омофор, и освящается небо и земля, и все церкви засветятся, и люди возвеселятся».
А я — увижу? Нет: далеко, за звездами. А один святой человек видал, дадено ему было видеть и нам возвестить — в старинном то граде было, — чтобы не устрашались люди, а жили-радовались.
— Потому, милок, и не страшно нам ничего, под таким-то Покровом. Нам с тобой не будет ничего страшно: роботай — знай — и живи, не бойся, заступа у нас великая.
Теперь, ложась спать, я молюсь Богородице Казанской — темная у нас икона в детской. Молюсь и щурюсь… Вижу лучики — лучики лампадки, будто это на небе звездочки, и там, высоко, за звездами, — сверкающий омофор-Покров. И мне ничего не страшно.
Если бы увидать — там, высоко, за звездами?!.
Вот и канун Ивана Постного — «усекновение Главы Предтечи и Крестителя Господня» — печальный день.
Завтра пост строгий: будем вкушать только грибной пирог, и грибной суп с подрумяненными ушками, и рисовые котлетки с грибной подливкой; а сладкого не будет, и круглого ничего не будет, «из уважения»: ни картошки, ни яблочка, ни арбуза, и даже нельзя орешков — напоминают «Главку». Горкин говорит, что и огурчика лучше не вкушать, одно к одному уж пусть. Но огурчики длинные!.. Бывают и вовсе круглые, «кругляки», а лучше совсем не надо. Потому, пожалуй, в канун огурцы и солят.
На нашем дворе всю неделю готовятся: парят кадки и кадочки, кипятят воду в чугунах для заливки посола, чтобы отстоялась и простыла; режут укроп и хрен, остропахучий эстрагоник; готовят для отборного засола черносмородинный и дубовый лист для крепкости и духа — это веселая работа.
Выкатила кадушки скорнячиха; бараночник Муравлятников готовит целых четыре кадки; сапожник Сараев тоже большую кадку парит. А у нас — дым столбом, живое столпотворение. Как же можно: огурчика на целый год надо запасти, рабочего — то народу сколько! А рабочему человеку без огурчика уж никак нельзя: с огурчиком соленым и хлебца в охотку съешь, и поправиться когда нужно, опохмелиться — первое средство для оттяжки. Кадки у нас высокие: Василь-Василич на цыпочках поднимается — заглянуть; только Антон Кудрявый заглядывает прямо. Кадки дымят, как трубы: в них наливают кипяток, бросают докрасна раскаленные вязки чугунных плашек — и поднимается страшное шипенье, высокие клубы пара, как от костров. Накрывают рогожами и парят, чтобы выгнать застойный дух, плесени чтобы не было. Горкину приставляют лесенку, и он проверяет выпарку. Огурчики — дело строгое, требует чистоты.
Павел Ермолаич, огородник, пригнал огурца на семи возах: не огурец, а хрящ. Пробуют всем двором: сладкие, и хрустят, как сахар. Слышно, как сочно хряпают: хряп и щелк. Ешь, не жалко. Откусят — и запустят выше дома. Горкин распоряжается:
— На чистые рогожи отбирай, робята!.. Бабочки, отмывай покрепше!..
Свободные от работы плотники, бабы из наших бань, кухарка Марьюшка, горничная Маша, Василь-Василич, особенно веселый, — радостной работой заняты. Плотники одобряют крупные, желтяки. Такие и Горкин уважает, и Василь-Василия, и старичок-лавочник Юрцов: пеняют даже Пал-Ермолаичу, что желтяков нонче маловато. А я зеленые больше уважаю, с пупырками. Нет, говорят, как можно, настоящий огурчик — с семечками который, зрелый — куда сытней: хрипнешь — будто каша!
На розовых рогожах зеленые кучи огурца, пахнет зеленой свежестью. В долгом корыте моют. Корыто — не корыто, а долгая будто лодка с перевоза. В этом корыте будут рубить капусту. Ондрюш-ка, искусник, выбирает крупные желтяки, вываливает стамеской «мясо», манит меня идти за ним на погребицу, где темней, ставит в пустые огурцы огарки… — и что за чудесные фонарики! желто-зеленые, в разводах, — живые, сочные. Берет из песка свекольные бураки, выдалбливает стамеской, зажигает огарочки… — и что за невиданный никогда огонь! малиново-лиловый, живой, густой-густой и… бархатный!.. — вижу живым доселе. Доселе вижу, из дали лет, кирпичные своды, в инее, черные крынки с молоком, меловые кресты, Горкиным намеленные повсюду, — в неизъяснимом свете живых огоньков, малиновых… слышу прелестный запах сырости, талого льда в твориле, крепкого хрена и укропа, огуречной томящей свежести… — и слышу и вижу быль, такую покойную, родную, смоленную душою русской, хранимую святым Покровом.
А на солнце плещутся огурцы в корыте, весело так купаются. Ловкие бабьи руки отжимают, кидают в плоские круглые совки… — и валятся бойкие игрунки зеленые гулким и дробным стуком в жерла промытых кадок. Горкин стоит на лесенке, снимает картуз и крестится.
— Соль, робята!.. Чисты ли руки-те?.. Бережно разводи в ведерке, отвешено у меня по фунтикам… Не перекладь!.. Лей с Господом!..
Будто священное возглашает, в тишине. И что-то шепчет… какую же молитву? После доверил мне, помню ее доселе, молитву эту — «Над солию»: «Сам благослови и соль сию и приложи ю в жертву радования…»
Молитву над огурцами. Теперь я знаю душу молитвы этой: это же — «хлеб насущный»: «Благослови их, Господи, лютую зиму перебыть… Покров Мой над ними будет». Благословение и Покров — над всем.
Кадки наполнены, укрыты; опущены в погреба, на лед. Горкин хрустит огурчиком. Ласково говорит:
— Дал бы Господь отведать. К Филиповкам доспеют, попостимся с тобой огурчиком, а там уж и Рождество Христово, рукой подать.
Наелись досыта огурцов, икают. Стоит во дворе огуречный дух, попахивает укропом, хреном. Смоленные огурцы спят в кадках — тихая «жертва ра-дования».
А вот и другая радость: капусту рубим!
После Воздвиженья принимаются парить кади под капусту. Горкин говорит: «Огурчики дело важное для скусу, а без капустки не проживешь, самая заправка наша робочая». Опять на дворе дымятся кадки, столбами пар. Новенькие щиты для гнета блестят на солнце смолистой елкой. Сечки отчищены до блеска. Народу — хоть отгоняй. Пришли все плотники: какая теперь работа, Покров на носу — домой! Пришли землекопы и конопатчики, штукатуры и маляры, каменщики и кровельщики, даже Денис с Москва-реки. Горкин не любит непорядков, серчает на Дениса: «А ты зачем? На портомойке кто за тебя остался… Никола Угодник-батюшка?!.» Денис, молодой солдат, с сережкой в ухе, — все говорят, красавец! — всегда зубастый, за словом в карман не лезет, сегодня совсем тихий, будто даже застенчивый: в глаза не глядит, совсем овечка. Горничная Маша, крестница Горкина, смеется: «Капустки Денису зажелалось… Пусть пожует, малость оттянет, может!» Все смеются, а Денис и не огрызнется, как бывало. Мне его что-то жалко, я про него все знаю, наслушался. Денис выпивает с горя, что Маша выходит за конторщика… А потому Маша выходит за конторщика, что Денис пьяница… Что-то давно выходит, а все не выйдет, а в водополье — при нас это было с Горкиным — принесла Денису пирог с морковью, в украдочку, сунула без него и убежала: «это за пескарей ему». Ничего не понять, чего такое. И все-то знают, для какой капусты пришел Денис.
— Я, Михал Панкратыч, буду за троих, дозвольте… А на портомойке Василь-Василии Ондрейку оставил без меня, дозволил… уж и вы дозвольте.
Совсем — овечка. Горкин трясет бородкой: ладно, оставайся, руби капусту. И Горкину нравится Денис: золотые руки, на все гожий, только вот пьяница. А потому пьяница, что…
— Их не поймешь… как журавль с цаплей сватаются, вприглядку!
Двадцать возов капусты, весь двор завален: бело-зеленая гора — рубить не перерубить. Василь-Василич заправляет одним корытом, другим — я с Горкиным. Корыта из толстых досок, огромные, десять сечек с каждого боку рубят, весело слушать туканье — как пляшут. В том корыте серую капусту рубят, а в нашем — белую. Туда отбирают кочни позеленей, сдают зеленые листья с нашей, а в наше корыто кидают беленькую, «молочную». Называют — «хозяйское корыто». Я шепчу Горкину: «А им почему зеленую?» Он ухмыляется на меня:
— Знаю, чего ты думаешь… Обиды тут нет, косатик. Ваша послаще будет, а мы покрепчей любим, с горчинкой, куда вкусней… и как заквасится, у ней и дух пронзей… самая знаменитая капуста наша, серячок-то.
Все надо по порядку. Сперва обсекают «сочень», валят в корыто кочни, а самое «сердечко» в корыто не бросают, в артель идет. Когда ссекают — будто сочно распарывают что-то совсем живое. Как наполнится полкорыта, Горкин крестится и велит:
— С Богом… зачинай, робятки!
Начинается сочное шипенье, будто по снегу рубят, — такжвакает. А потом — туп-туп-туп… тупы-туки… тупы-туки… — двадцать да двадцать сечек! Молча: нельзя запеть. И Горкин не запретил бы пригодную какую песню — любит работу с песнями, — да только нельзя запеть, «духу не выдержать». Денис — сильный, и он не может. Глупая Маша шутит: «Спой ты хоть про капусту, в кармане, мол, пусто!..» А Денис ей: «А ты косила?» — «Ну, косила, ложкой в рот носила!» Совсем непонятный разговор. «А что тебе, косила, тебя не спросила!» — «А вот то, знала бы: что косить — что капусту рубить, — не спеть». А она все свое: «Пьют только под капусту!» Горкин даже остановил: «Чисто ты червь капустный, тебя не оберешь».
— Годи, робята…
Горкин черпает из корыта, трясет в горсти: мелко, ровно, капустинка-то к капустнике. Опять начинают сечку, хряпают звонко кочерыжки. Горкин мне выбирает самые кончики от хряпки: надавишь зубом — так и отскочит звонко, как сахарок. Приятно смотреть, как хряпают. У молодых, у Маши, у Дениса — зубы белые-белые, как кочерыжки, и будто прикусывают сахар, будто и зубы у них из кочерыжки. Редиской пахнет. Швыряются кочерыжками — объелись. Веселая капуста эта! Ссыпают в кадки, перестилают солью. Горкин молитву шепчет… — про «жертву радования»?..
В канун Покрова, после обеда, — самая большая радость, третья: мочат антоновку.
Погода разгулялась, большое солнце. В столовую, на паркет, молодцы-плотники, в родовых рубахах, чистые, русые, ясноглазые, пахнущие березой банной, втаскивают огромный рогожный тюк с выпирающей из него соломой, и сразу слышно, как сладко запахло яблоком. Ляжешь на тюк — и дышишь: яблочными садами пахнет, деревней, волей. Не дождешься, когда распорют. Порется туго, глухо — и вот, пучится из тюка солома, кругло в ней что-то золотится… и катится по паркету яблоко, большое, золотое, цвета подсолнечного масла… пахнет как будто маслом, будто и апельсином пахнет, и маслится. Тычешься головой в солому, запустишь руки, и возятся под руками яблоки. И все запускают руки, все хотят выбрать крупное самое — «царя». Вся комната в соломе; под стульями, под диваном, под буфетом — везде закатились яблоки. И кажется, что они живые, смотрят и улыбаются. Комната совсем другая, яблочная. Вытираем каждое яблоко холстинным полотенцем, оглядываем, поминки нет ли, родимые ямки-завитушки заливаем топленым воском. Тут же стоят кадушки, свежие-белые, из липки. Овсяная солома, пареная, душистая, укладывается на дно кадушки, на нее — чтобы бочками не касались — кладутся золотистые антоновки, и опять, по рядку, солома, и опять яблоки… — и заливается теплой водой на солоде.
На «яблоках» все домашние: даже и отец радуется с нами, и матушка на креслах… — ей запрещают нагибаться: она ходит тихо и тяжело, «вынашивает», и ее все остерегают, даже Маша: «Вам, барыня, нельзя, я вам достану яблочко». Кругом кресел все мы ее обсели: и Сонечка, и Маня, и брат Коля, и старая кривая Васса, которая живет в темненькой и не отличит яблока от соломы, и Горкин с Марьюшкой. Маша все ужасается на яблоки и вскрикивает, как будто испугалась: «Да барыня… какое!..» Сонечка дает ей большое яблоко и говорит: «А ну, откуси, Маша… очень ты хорошо, послушаем». Маша на яблоко смеется, закусывает крепко-звонко белыми-белыми зубами, сочными, как миндаль, и так это хорошо выходит — хру-хру… хру-хру, чмокается во рту, и видно, как сок по губам сочится. И все начинаем хрупать, но Маша хрупает лучше всех. Я сую ей украдкой яблоко, самое-самое большое, ищу карман. Она перехватывает мою руку и щурит глаз, хитро-умильно щурит. Так мне нравится на нее смотреть, что я сую ей украдкой другое яблоко. А на всех нас, на яблоки, на солому, на этот «сад», вытянув головку, засматривает из клетки затихший чего-то соловей — может быть, хочет яблочка. И на всю эту радость нашу взирает за голубой лампадкой старинная икона Владычицы Казанской едва различимым Ликом.
Плотники поднимают отяжелевшие кадушки, выносят бережно. Убирают солому, подметают.
Многие дни будут ходить по дому яблочные духи. И с какой же радостью я найду закатившееся под шкаф, ставшее духовитее и слаже антоновское «счастье»!..
Вот и Покров пришел, праздник Владычицы Пречистой — во всю землю Ее Покров. И теперь ничего не страшно. Все у нас запасено, зима идет, а мы ухитимся потеплей, а над нами Владычица — там, высоко, за звездами.
Я просыпаюсь рано, — какой-то шум?.. Будто загромыхали ванной? Маша просовывает в дверь голову, неубранную, в косах. Подбегает к моей постельке, тычется головой в подушку, кусает меня за щечку и говорит в улыбке:
— Ду-сик… глазастенький, разунь глазки… маменька Катюшу подарила нонче ночью! Вчерась яблочко кушала, а вот и Катюша нам!..
Щекочет у моего носа кончиком косы, и весело так смеется, и все называет — «ду-сик». Отмахивает розовую занавеску — и вот солнце! Праздничное, Покров.
В столовой накрыто парадно к чаю. Отец — парадный, надушенный, разламывает горячий калач над чаем, намазывает икрой, весело смотрит на меня.
— Маленькая Катюша… — говорит он особенно, прищурясь, и показывает головой на спальню. — Теперь, мальчонка, у нас пяток! Рад сестренке?..
Я бросаюсь к нему, охватываю его руками и слышу, как пахнет икрой чудесно, и калачом, и самоварным паром, и бульканьем, и любимыми, милыми духами — флердоранжем.
— Вот тебе от Катюши нашей… розовая обновочка!..
И только теперь я вижу — новые розовые чашки, розовый чайник с золотым носиком, розовую полоскательную чашку, розовую, в цветочках, сахарницу… — и все в цветочках, в бело-зеленых флердоранжах! Все такое чудесно-розовое, «Катюшино»… совсем другое, что было раньше. Чашеки не простые — совсем другие: уже и уже кверху. «Чтобы не расплескалось», — весело говорит папашенька: — Так и зови — „катюшки“».
И вдруг, слышу: за дверью спальни — такое незнакомое, смешное… — «уа-а… у-а-а…».
— Новый-то соловей… а? Не покупной соловей, а свой! — весело говорит отец. — А самое главное… мамашенька здорова. Будешь молиться — Катюшеньку прибавляй, сестренку.
И намазывает мне икрой калачик.
Большое солнце, распелись канарейки, и в этом трескучем ливне я различаю новую теперь, нашу, песенку — «у-а-а… у-а-а-а…». Какой у нас свет, какая у нас радость!.. Под самый Покров Владычицы.
Разъехались плотники по домам, в деревню, зиму перебывать. И у них запасено на зиму. Ухитятся потеплее, избы закутают соломой — и над ними Покров Ее, и теперь ничего не страшно. И Василь-Василич отмаялся, укатил в деревню на недельку: нельзя, Покров. Горя с народом принял: каждого тоже рассчитать, все гривеннички помнить, что забрали за полгода работы, никого чтобы не обидеть, не утеснить: ни отец этого не любит, ни Горкин. Намаялся-таки, сердешный, целую неделю с утра до ночи сидел в мастерской за столиком, ерошил свои вихры, постреливал косым глазом и бранился: «А, такие… спутали вы меня!..» Народу до двухсот душ, а у него только каракульки на книжке, кружочки, елочки, хвостики… — как уж разбирается — не понять. Всем вот давал вперед, а теперь и сам тот не разберет! Горкин морщится, Василь-Василия все — тот да тот. Ну, теперь всем развяза: пришел Покров. И земле ухититься тоже надо: мороз ударит. Благослови ее, Господи, отдохнуть, лютую зиму перебыть. Покров и над нею будет.
А у Горкина новая шуба будет: «Земной покров». Отец подарил ему старую свою, хорьковую, а себе заведет новинку, «Катюшкину». Скорняк уже перебрал, подпустил парочку хоря, и теперь заправская будет шуба — прямо купец с Рядов. И мне тоже «Земной покров»: перетряхнули мой армячок бараний, подправили зайчиком в рукава — катай с горки с утра до вечера, морозу не добраться. И — очень порадовался Горкин: с канителью развяза наступила. Дениса не узнаешь: таким-то щеголем ходит, в запашной шубе, совсем молодчик — вчера показывал. Сватанье-огрызанье кончилось: сосватались, слава Богу, с Машей, свадьба на Красной Горке, нельзя раньше — приданое готовить надо, и по дому много дела: теперь Катюшка, а мамашенька привыкла к Маше, просила побыть до Пасхи.
— Дениса старшим приказчиком берет папашенька, Василичу правая рука. Вот и Маша покроется… как хорошо-то, косатик, а?..
Да, хорошо… Покров. Там, высоко, за звездами. Видно в ночном окне, как мерцают они сияньем за голыми прутьями тополей. Всегда такие. Горкин говорит, что такие и будут во все века. И ничего не страшно.
Я смотрю на лампадку, за лампадку… в окно, на звезды, за звездами. Если бы все увидеть, как кто-то видел в старинном граде!.. Стараюсь вспомнить, как Горкин учил меня вытвердить молитву, новую. Покрову… длинную, трудную молитву. Нет, не помню… только короткое словечко помню: «О великое заступление печальным… еси…».
Иван Шмелев
https://kartaslov.ru/
*****************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
14 октября 2022 года.