На одной из книг, подаренных нам Николаем Дмитриевым, надпись: «Дорогим Виктору Петрову и Нине Стручковой, творцам могучей былинной и нежной лирической поэзии, с пожеланием счастья. Коля Дмитриев». И в скобках приписано: «Это мой псевдоним». И вправду, если говорили «Николай Дмитриев», это надо было еще подумать, о ком идет речь. А вот если сказать «Коля Дмитриев», то все сразу понимали, что это о нашем Коле. Теперь в воспоминаниях я позволю себе называть Николая Фёдоровича Колей. Я так всю жизнь его называла и мне так легче, естественней писать о нём.
Орехово-Зуево. В советское время делался упор на то, что это «город стачек». В прошлом году Орехово-Зуево стал обладателем титула «Литературный город России». Это ведь город поэтов. И даже если бы там жил и творил только Дмитриев, это было бы веским основанием для присуждения такого звания. Как семь городов Греции боролись за право называть себя родиной Гомера, так два подмосковных города боролись за право считать Колю своим гражданином. Это Балашиха, где он с семьей долгое время жил и работал, и Орехово-Зуево, где он окончил пединститут и куда ездил охотно до конца жизни.
Я жила в этом городе с середины семидесятых годов прошлого века. Коля на тот момент уже после института работал в Руззском районе учителем, потом служил в армии. Но в Орехово-Зуеве имя его звучало и на занятиях литературного объединения, и на ежегодных вечерах поэзии, и просто в разговорах. А разговоры были о том, что Колины стихи очень высоко оценила Римма Казакова. Потом Николай Старшинов. Тогда это было очень важно – признание в столице. В Орехово-Зуеве отслеживались Колины публикации, цитировались строчки его стихов. Да, этот город умеет любить поэтов. По крайней мере, умел – читать, любить, ценить, гордиться ими. Думаю, что эта любовь была взаимной.
Колю после армии в Орехово-Зуеве всегда ждали, приглашали на вечера как желанного, почётного гостя. Он к тому времени был уже самым молодым членом Союза писателей СССР. Когда я впервые увидела Колю, я уже многое знала о нём, знала многие его стихи.
А ведь я ту первую встречу помню очень хорошо. Мой тогдашний муж, поэт Аркадий Кошелев, только-только нашёл себе очередную работу – на хлебозаводе. И вот звонок в дверь, открываю, на пороге стоит молодой мужчина, спрашивает Аркадия. Я не очень-то привечала незнакомых гостей, зная, что за этим последует. Будут выпивать, Аркадий прогуляет работу, его опять уволят. И с недовольным лицом спросила: «А вы кто?» Он назвался: Николай Дмитриев. И дальше, думаю, я его очень напугала. Потому что я закричала: «Коля! Ой! Здравствуй! Заходи!» Я даже сейчас помню его ошеломлённое лицо: хозяина дома нет, а какая-то незнакомая женщина настойчиво заманивает его в чужую квартиру. Ну пришлось скороговоркой объяснить, кто я такая, рассказать о работе Аркадия, позвонить на эту работу. Угощать Колю было особенно нечем, не помню даже, был ли в доме хлеб. Но чай я предложила, а он поставил на стол бутылку рома. Вот с каким гостинцем шёл! В этой квартире таких напитков народ не пивал. Стал расспрашивать про Аркадия – пишет ли сейчас. Говорю: «А как же!» и сразу принимаюсь читать Аркашину поэму «Савва Морозов». Начал он слушать недоверчиво, но я читала и читала… Когда в двери повернулся ключ и в проёме в комнату появился Аркадий, Коля молча замахал на него руками, мол: «Уйди!» А ведь это была их первая встреча за несколько лет! И Аркадий покорно ушёл на кухню, и сидел там до тех пор, пока я не дочитала. Ну а потом уже Коля показал Аркаше большой палец, мол, здорово! Они стали обниматься и допивать остатки рома (это мы с Колей, пока я читала, пригубливали понемногу, а поэма-то длинная). Надо ли добавлять, что и на хлебозаводе Аркадия больше не дождались.
С 1980 года я работала сначала в типографии издательства «Молодая гвардия», а потом в самом издательстве, где Коля часто бывал. Там его регулярно печатали в альманахе «Поэзия», там издавались его книги. Колю очень любил и всячески поддерживал Николай Константинович Старшинов. Над этим даже подшучивали. Сейчас не помню, кто именно, кажется, Владимир Андреевич Костров, посмеиваясь, рассказывал: «Сидим со Старшиновым с удочками на бережку. Он говорит: «А Коля Дмитриев – замечательный поэт!» Через какое-то время: «А погодка-то какая – тепло, тихо. А какой всё-таки замечательный поэт Коля Дмитриев!» Потом опять: «Ох, какого леща поймал! Знаешь, а ведь такой замечательный поэт – Коля Дмитриев!» Это не дословно цитирую, много времени прошло, но по смыслу точно.
В «Молодой гвардии» продолжилось наше общение. Я ближе познакомилась с Колиной женой Алиной, более подробно узнала об их жизни. Мы уже все вместе ездили на поэтические встречи в Петушки, в Покров, в Орехово-Зуево. Там после выступлений чаще всего собирались в хлебосольном доме Геннадия Дмитриевича Красуленкова. В его однокомнатной квартире на юбилеях могли разместиться до нескольких десятков гостей – поэты, прозаики, барды, актёры, студенты и преподаватели пединститута. Но чаще – после мероприятия в небольшом кругу поэтов за столом чуть ли не до утра разговаривали, читали по очереди стихи, пели песни. Как жаль, что нет уже давно ни Аркадия Кошелева, ни Геннадия Красуленкова, ни Владимира Лизунова. Дай Бог здоровья Евгению Голоднову – верному другу, почитателю и хранителю творчества Николая Дмитриева.
Здесь мне хочется сказать о том, что отличало Колю от всех его товарищей по перу. Никто, по крайней мере, никто из всех моих знакомых, не знал наизусть столько стихов современных поэтов. Каждому хотелось прочитать своё, а Коля читал Николая Рубцова, Юрия Кузнецова, Алексея Решетова, Бориса Примерова и многих других. В разговоре свободно цитировал Сумарокова, Державина, Ломоносова, Есенина, Блока. И не было в нём ни капельки зависти и ревности к успешным поэтам, к громким именам, ни тяги к соперничеству, только искренняя любовь к Слову.
Тут надо заметить, что в Орехово-Зуеве не срабатывали кедринские строки: «У поэтов есть такой обычай – в круг сойдясь, оплёвывать друг друга». И даже блоковские строки не срабатывали: «Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой». Наоборот, не завидовали, а помогали друг другу, поддерживали друг друга, радовались публикациям товарищей, гордились ими.
Мы с Колей виделись в альманахе «Поэзия», где собирались после работы и куда на чай приходили и приезжали поэты, и не только поэты, а многочисленные интересные люди. Конечно, бывало, что и не только чай пили. Я замечала: обычно Коля очень немногословный, сидит, слушает, посматривает – то внимательно, то иронично. Но если он выпивал немного, он становился просто красивым! Остроумный, эрудированный, оживлённый, он и в разговор включался, и стихи читал. Правда, если случался перебор, Коля переставал быть приятным собеседником. Он никогда не скандалил, голоса не повышал, посуду не бил. Он просто говорил вслух в глаза правду, которая не всегда желательна. Это обижало. Мне кажется, что некоторые поэты из старшиновского окружения немного ревновали: ну почему Старшинов больше всех любит Колю! Думаю: за Колин такой большой природный дар, за его сиротство, за его прямоту. Да ведь и Коля написал в стихотворении, посвящённом Старшинову: «И люблю я тебя одиноко,/ От влюблённой толпы в стороне».
Когда я уже училась в Литературном институте, в какой-то газете появилась статья о творчестве Николая Дмитриева. Там были такие строки: «Он и село любит, но и в горожан камень не бросит». Я была возмущена: это написал известный критик, неужели ему больше нечего сказать о Колиных стихах? И какой-то дикий аргумент – с какой стати Дмитриев должен бросать камень в горожан? Контрольную работу о современной литературе я посвятила творчеству Николая Дмитриева, и такой критике, возмущённая, – тоже. И наш преподаватель, профессор Смирнов Владимир Павлович поставил мне «отлично». К сожалению, работа не сохранилась, компьютеров ещё не было. А Коля нисколько не был расстроен: «Критика – это тоже реклама». Тогда книги были большим дефицитом. Коля шутил: «Хочешь прославиться? Напиши объявление: «Меняю две книги Андрея Вознесенского на книгу стихов Нины Стручковой». А у меня никакой книги ещё и не было.
Однажды я, как старшая группы от «Молодой гвардии», сопровождала в поездке в Тверскую область поэтический десант: Николая Дмитриева, Игоря Тюленева и Ивана Слепнёва. Мы выступали на городских площадках (школы, училища, клубы) и по области. Выезжать в область надо было рано, часов в шесть утра. Сколько мне приходилось барабанить в дверь их номера, чтобы разбудить! Коля ворчал: «Иди мужа своего буди». Естественно, командировочные деньги они быстро спустили. Мало того, что нечем было платить за гостиницу и мы пробирались тайком, так и поесть было не на что. Отправились на почту, подавать телеграммы родным, чтобы выслали денег. Подписав телеграмму «Целую», Коля вздохнул: «Эх, надо было написать: кусаю». Я в такой командировке была впервые. Всего боялась, терялась. А они уже ребята бывалые, отправились в областной Союз писателей, в редакцию газеты. Оставили там свои стихи, объяснили ситуацию. И – удивительно! – им в счёт будущих гонораров за публикации выписали деньги! Значит, имена их были на слуху не только в Москве, значит, их знали. Как уверенно, гордо, с поднятыми головами, чуть ли не ногой открывая дверь, они вернулись в гостиницу, где можно было уже не прятаться.
Я искренне любила Колины стихи, мне были очень близки его строки о селе, об отце-фронтовике. Да ведь какие строки – на века! «Ты словно Слово о полку – в одном, бесценном экземпляре», «В рай отец не попал,/ Не пустили грехи и медали». Они уже давно стали классикой. Единственное стихотворение, которому я, как безотцовщина, удивилась: «Мне двадцать шесть, я сирота. Усынови меня, берёза». Взрослый, крепкий молодой мужчина, ну какой же это сирота? – думала я. Лишь в 1996 году, потеряв маму, в возрасте 41 года я поняла и прочувствовала в полной мере его боль.
У Коли много стихов о родителях – очень проникновенных, пронзительных. И какая у него звучит любовь и нежность, когда он называет их: «батька» («А то в каких бы жил мирах,/ Когда бы снайпер батьку выждал/ В чехословацких клеверах»), «мамка» («Я стою и один поминаю/ Невезучую мамку мою»). Просто сердце рвётся от таких строк. Одно из моих любимых Колиных стихотворений на эту тему – «Сестре». Это и плач об ушедших родителях, но и свет, надежда, радость, которая помогает верить в лучшее. Я не могу удержаться, чтобы не привести его целиком:
-
Жгут ботву. Коричневые тени
По земле, исклёванной дождём.
Вот и всё, что мы с тобой хотели,
Вот и мы ботву свою дожжём.
-
Память, словно свет, необходима,
Но в лучах обветренного дня
Вижу: твои слёзы не от дыма,
Потому что ветер на меня.
-
Как туман, глаза твои незрячи,
В них не поле, небо и кусты –
На два метра для тебя прозрачны
Глины и песчаника пласты.
-
Всё же подойди погреть ладони.
Научись на ветреной земле
Видеть молодое-молодое
Даже в остывающей золе.
-
И тогда к осевшему порожку,
Где забвеньем пахнет и жнивьём,
Радость, словно прутиком картошку,
Выкатим к ногам – и проживём.
В девяностые годы, когда столько людей оказались без средств к существованию, когда публиковать стихи перестали вовсе, для семьи Дмитриевых наступили тяжёлые времена. Детей надо было кормить, и Коля брался за любую работу – продавал газеты, подрабатывал в школе. Но всё равно это были копейки.
Если бы не Алла! Она всегда была рядом с ним, сопровождала его почти во всех поездках и мероприятиях. Так было и в лучшие времена молодости, когда его печатали и платили гонорары, и в перестройку, и при неустроенном быте, и когда дети выросли и жизнь наладилась, – она понимала его, берегла, разделяла с ним все трудности и все радости. И детям всегда внушала уважение к отцу. Я не представляю, как сложилась бы Колина судьба, не будь рядом с ним Алины – верной, сильной, спасающей, и главное – верящей в него на всём протяжении их совместного пути, как говорится, «и в горе, и в радости». Великое спасибо Алине и её детям! Редко кому из известных поэтов после их ухода из жизни достаётся такое служение от близких, такое хранение долгой-долгой светлой памяти.
В конце девяностых я перешла из издательства в журнал «Очаг». Какие уж тут поэтические вечера, какие встречи, какие стихи! Всё распадалось. «Молодая гвардия» ещё дышала. Редакции поэзии уже не было, но в начале нового века затеяли серию поэтических книг «Золотой жираф». Моя подруга Татьяна Бахвалова, редактор Колиной книги «Ночные соловьи» в этой серии, если у неё возникали вопросы, приезжала ко мне на работу с Колиной рукописью. И мы вместе восхищались Колиными строчками, печалились, что стихи последних лет сильные, но не столько лиричные, сколько острые, жёсткие и горькие: «Свобода слова, говоришь,/ И всяческой приватизации?/ Москва похожа на Париж/ Времён фашистской оккупации». Какое время наступило, такие и стихи. Он всё видел, всё чувствовал, всё понимал, Всё пропускал через своё сердце.
Однажды, ранней весной 1999 года, мы в очередной раз приехали из Москвы в Орехово-Зуево на какое-то мероприятие. Коля не очень хорошо себя чувствовал. Алла поехать не смогла. Она позвонила: «Нина, если ты тоже поедешь, я его отпущу». После выступления как обычно сидели у Красуленкова, где Коля и заночевал. Утром я зашла за ним, и мы двинулись по раскисшему, мокрому снегу на электричку. Честно сказать, Коля был не в лучшей форме. Он много курил, кашлял. Выглядел старше своих лет.
На платформе в ожидании электрички Коля начал вслух с чувством декламировать Державина. Женщина, стоявшая рядом, одобрительно воскликнула: «Мужик-то у тебя какой умный, сколько стишков наизусть знает!» Я ответила: «Это большой русский поэт. Скоро его стихи будут изучать в школах». Она недоверчиво посмотрела. Тогда я достала из Колиной сумки журнал «Наш современник» с его подборкой стихов и фотографией, показала женщине. Та посмотрела на портрет, на Колю, опять на портрет: «Правда, похож!» И кинулась к дверям подошедшей электрички: «Я вам места займу!» Это было очень кстати. Они вышли в тамбур покурить, а когда вернулись, женщина очень жалостливо смотрела на меня. Я поняла, что Коля опять какую-нибудь байку придумал. Женщина: «Мне вот поэт рассказал, что за тобой муж с топором бегает. Как же ты терпишь-то?» Ну Коля! На одной из остановок в вагон ввалилась толпа цыганок, они всегда в петушинских электричках промышляют. Одна из них подсела к нам, предлагала погадать. Коля сказал: «Я и так знаю, что умру через два года».
Он ошибся на четыре года. Коля ушёл из жизни очень рано. А может, так было свыше уже определено? Написал же он о Есенине: «ровно с песню прожил». Он просто упал летней ночью в саду возле дома, который они с Аллой построили в деревне Аниськино на месте бабушкиной усадьбы.
Ведь звал нас с мужем Коля в гости в этот дом, которым очень гордился. И орехово-зуевские друзья-поэты звали нас туда, где уже побывали и остались в полном восторге. А мы так и не собрались. Мы увидели это прекрасное место только на похоронах Коли. На рабочем столе Коли лежала Витина книга «Колчан сибирских стрел», недочитанная, с закладкой.
На вечере памяти Николая Дмитриева в ЦДЛ Мария Аввакумова подошла: «Нина, а почему ты не выступила? Ты же была его подружка». Я даже не могу сказать, что мы были друзьями. Знаю, что у Коли были настоящие, верные друзья, которые оказывались рядом в трудную минуту. А мы никогда не были у Дмитриевых в гостях, они у нас тоже не бывали, мы и созванивались очень редко. Просто у меня очень большой стаж знакомства с Колей, с Алиной, общения с ними в дорогих для меня местах – в Орехово-Зуеве и в «Молодой гвардии».
Тогда, в электричке, Коля ошибся во времени своего ухода. А я не ошиблась в том, что стихи его будут изучать в школах. Их уже изучают там. Если набрать в интернете строчку из Колиного стихотворения «Не исчезай, моё село» – откроется огромное количество сайтов. Под таким девизом пишут сочинения, проводят конференции, поэтические вечера, акции памяти, оформляют в школах стенды.
А каковы строчки: «Мало ведь оставить детям отчество,/ Надо им оставить и Отечество»! Да по одним этим строчкам можно писать доклады, защищать диссертации, их бы разместить на баннерах во всех городах вместо рекламы. И конкурсы проводятся по этим строчкам. Буквально в прошлом году женщина из соседней деревни Канада похвасталась, что её внучка в Балашихе заняла первое место на конкурсе имени Николая Дмитриева. И очень удивилась, когда я в ответ взволнованно рассказала о Коле. И он стал для этой женщины не абстрактным поэтом, под чьим именем победила её внучка, а живым человеком, который написал такие прекрасные стихи.
Есть у Коли стихотворение, и даже одна из книг так называется: «Я – от мира сего». Да, он – от мира сего. Иногда люди даже не знают, кому принадлежат те или иные строки из Колиных стихов, но их используют, цитируют по памяти. Значит, поэзия Николая Дмитриева становится народной.