Возлюби врага своего

Эта история написана на основе реальных событий ВОВ. В ней рассказывается об удивительной судьбе немецкого солдата. Оказавшись, на восточном фронте в самом пекле трагических событий второй мировой войны он как законопослушный гражданин своей страны был верен присяге, но оказавшись на грани жизни и смерти, он принимает другие правила игры, и делает неожиданный выбор в пользу «врага»…
Война войной, а чувства за униформу спрятать не возможно. Он искренне влюбляется в русскую девушку, которая ценой своей свободы спасла его от неминуемой смерти.
В «плену» её очарования, немецкий солдат понимает, что война, развязанная его страной, не соответствует его мировоззрению. Он не может изменить присяге данной фюреру. Однажды "умерев на поле брани", он как бы заново воскресает духовно и освобождает себя от исполнения клятве данной Гитлеру.
Ради спасения многих жизней своих соотечественников, которые оказываются в ловушке истребительного батальона НКВД, он вынужден принять правила игры «врага».
В конце сороковых годов, он возвращается из русского плена домой, но ГДР уже совсем другая страна. С головой он погружается в творчество, и буквально за несколько лет становится одним из ведущих художников на фабрике художественной керамики в городе Веймаре.
По эскизам русской возлюбленной, которые остались у него, с войны, он, как бы создает образ «Божьей матери» для Северинкирхе в городе Эрфурт.
В 1974 году вовремя празднования двадцати пятилетия ГДР, на фабрике фарфора, ему посчастливилось встретить своего сына. Как офицер советской армии, тот прибыл на завод в составе дружественной делегации Группы Советских войск в Германии.
Во время ознакомительной экскурсии по фабрике фарфора он на рисунках времен войны узнает свою мать. Подобные рисунки, как реликвия, хранятся у него дома в семейном архиве. Офицер решается узнать, откуда взялись, эти эскизы вдали от России.
Так, через двадцать пять лет, встретились, отец немец – ветеран Вермахта, и его сын – майор советской армии.



ГЛАВА ПЕРВАЯ
МЫШЕЛОВКА

Что немцы могут знать о русской зиме, если ни кто и никогда не был в раньше России? Мы не могли себе представить, что русская зима – это сущий ад. Порой казалось, что большевики призвали на защиту своей земли какие–то мистические силы.
Иваны появлялась внезапно - не откуда, и так же таинственно исчезали, оставляя после скоротечного боя десятки убитых товарищей по оружию, которых дома ждали матери жены, невесты.
После той страшной войны прошло уже много времени. Я до сих пор содрогаюсь от ужаса, вспоминая те события. Я не могу понять, ради чего, были все эти немыслимые жертвы. Все эти годы я не перестаю задавать один и тот же вопрос: зачем мы вообще пришли в Россию? Что мы хотели получить, напав на тех людей, которые веками жили по своим законам и традициям?
Каждый раз, погружаясь в осмысление произошедшего, я вижу только один ответ - мы пришли, чтобы умереть. И мы умирали. Умирали - каждый день. Умирали - каждый час. Умирали за какие–то лживые и мифические идеи и догмы, которыми были наполнены наши мозги. Мы умирали везде. Мы немцы, даже не могли себе представить, что кончиной своей и ненавистью к другим народам, мы не создаем отчизне величия. Мы ускоряем крах Германии.
По воле политиков - нам приходилось тонуть в болотах.  Замерзать на бескрайних и заснеженных русских полях. Мы горели в танках и блиндажах. И нас, словно взбесившихся псов, готовы были убивать все, кто мог держать в руках оружие. Не многим парням довелось выжить в этой кровавой мясорубке. А тот, кто выжил – тот до конца дней будет просыпаться в кошмарных снах. То прошлое, которое довелось пережить, невозможно забыть никогда. Оно живет в каждой клетке человеческого организма. Тысячи лет история планеты будет напоминать человечеству о том времени, о котором мне, как выжившему очевидцу хочется рассказать на строках этой книги.
Эта история началась, задолго до трагических событий моей страны, которая по воле нацистов была втянута в самую кровопролитную войну. После рождения меня нарекли Кристианом Петерсеном. Я родился в Тюрингии в 1921 году, в небольшом городке под названием Ордруф - на реке Ора. Здесь каждый бюргер знал друг друга. А город был знаменит тем, что здесь когда–то жил Иоганн Себастьян Бах, который творил протестантские хоралы для своего брата, служившего в кирхе органистом. А еще тем, что здесь делали знаменитые на всю Германию фарфоровые игрушки.
Как сотни тысяч других немецких детей, я родился в рядовой, законопослушной немецкой семье. Моим отцом был рабочий фарфоровой фабрики Клаус Петерсен, а мать Кристина Петерсен служила сестрой милосердия в местном военном лазарете, который был построен еще при Кайзере Вильгельме. Мои родители назвали меня Кристиан. С детства я любил рисовать. Этот талант, возможно и сохранил мне жизнь на войне. Богу было угодно, чтобы я в рисунках смог отразить все ужасы тех лет. Когда меня призвали на службу в Вермахт, мне исполнилось восемнадцать лет.
В тот год, когда началась эта проклятая война с большевистской Россией, я учился на втором курсе высшей школы искусств в городе Дессау, земли Саксония – Анхальт. Признаюсь честно, в виду воспитания мне не было дела до политики. С детства я хотел быть творцом, как Себастьян Бах и делать свое дело столько, сколько господь отпустит мне на это счастливых дней. В отличии от своих сверстников, у меня не было времени маршировать по улицам города под бой нацистских барабанов. Я не был сочувствующим национал–социалистической партии. Как все граждане я просто любил свою родину и желал ей процветания и величия. Мы немцы, искренне верили в те идеи, которые доносили до нашего сознания наше правительство. Я был молод – я был красив, и я был счастлив, что мне довелось родиться немцем в эпоху глобальных перемен.
Политики говорят, что война пришла нежданно – это не правда. Мы немцы, готовились к ней. Готовились день и ночь. Мы триста шестьдесят пять дней в году ковали современное оружие. Танки самолеты, корабли подводные лодки которые спускаясь на воду, становились нашей гордостью. Фюрер вселил в нас уверенность и самоуважение, и мы поверили ему. Теперь на плечах немецкого солдата лежала ответственность за грядущие немецкие поколения.
И вот пришла война. Как патриот, я не стал искать повода, чтобы уклониться от воинской повинности. Я решил честно исполнить свое предназначение и отдать долг моей родине и поэтому искренне верил в правоту нашего дела.
Победоносное продвижение немецкой армии на Восток было стремительным, словно удар кинжалом. Мы искренне верили что уже совсем скоро мы войдем в большевистскую столицу, и на этом война будет победоносно окончена парадом на Красной площади Москвы, как обещал нам Адольф Гитлер.
Мы еще не знали, что все наши муки и неприятности тогда только начинались. Они пришли к нам зимой сорок первого года. Для нас теплолюбивых европейцев, русская зима пришла стремительно. Еще вечером наши танки стояли в грязи, а уже утром они настолько вмерзли в землю, что их пришлось вырубать топорами и лопатами.
Никогда я не смогу забыть этот жуткий холод, который спустился на землю так же стремительно, как и наше наступление на Восток. Оружейная сталь прочно прилипала к рукам. Если ты потерял перчатки, ты мог уже считать себя трупом. Через три дня пальцы синели покрывались водяными пузырями, а потом сами по себе начинали отваливаться. Когда это происходит с тобой, и ты даже не чувствуешь боли ты впадаешь в такой ступор что не можешь понять происходящего. Если тебя не успели эвакуировать в полевой лазарет, через пару дней ты превращался в ходячий труп, с гангреной и отваливающимися конечностями.
Вот в таком кромешном аду и в условиях двухмесячной блокады мы столкнулись с несгибаемой силой большевиков.
Основные силы группы армий «Центр», которые рвались к Москве, еще до наступления холодов были заперты, четвертой и третьей ударными армиями в районе Ржева. Нам казалось, победа близка, но русские, собрав немыслимые силы, отбросили нас от захваченных рубежей на сотни километров. Нашей дивизии повезло наступать на фланге. Пехотный полк, в котором мне довелось служить, обосновался в кирпичных подвалах русских церквей и бывших купеческих домов одного из провинциальных городов с названием Велиж. Не пройдет и двух месяцев и берлинские военные «писаки» окрестят город «мертвым», придав ему статус непобедимой крепости. Такая роковая случайность спасла наш двести пятьдесят седьмой пехотный полк восемьдесят третьей дивизии Вермахта, от уничтожения. Захватив город, мы еще не успели расквартироваться в нем, как русская «мышеловка» захлопнулась. Большевики обложили нас со всех сторон. Они подтянули резервы четвертой армии и выбили нас с окраин и заперли в центре города, запечатав эту чертову ловушку до марта сорок второго года. Велиж превратился в маленький «Сталинград» на Дюне. Три месяца блокады для меня и моих боевых товарищей стали настоящим испытанием доблести и стойкости германского духа. С того момента как мы отметили рождество и до января сорок второго года, «иваны» плотно запечатали нас, обрезав все связи с тылом.
Мы, будучи окруженные со всех сторон продолжали слепо верить в тот счастливый момент, когда к нам на помощь придут свежие силы и помогут нам разорвать эту блокаду. Несмотря на ощутимые потери которые несли наши подразделения, мы яростно продолжали драться с «иванами». За зимние месяцы боев, весь город, простреливаемый насквозь русской артиллерией, превратился в настоящее поле брани. Именно тогда во время боев «местного значения», «колесо фортуны» внезапно изменило мою солдатскую судьбу, которая пришла ко мне на пост в образе нашего обер –фельдфебеля. Я смотрел на его небритое лицо усталыми и воспаленными глазами и проорал, как это предписывал устав караульной службы:
–Стоять! Буду стрелять! Пароль!?
–Ты совсем Кристиан спятил? «Вена»,– сказал простуженным голосом обер-фельдфебель.
–Опал...
В нелепой фигуре я узнал обер–фельдфебеля Вальтер Краузе. Его мы за глаза называли «батарейной мамой».
–Ты студент, совсем чокнулся! Тебе кругом мерещатся «иваны». Опусти пушку, не видишь это я - твой начальник! Только, что вестовой доставил приказ от «папаши» Зинцингера. Я вынужден снять тебя с караула. Давай сматывай удочки. Тебя Петерсен, приказом командира дивизии переводят в разведку, на место ублюдка, пропавшего без вести в сортире. Будешь служить в разведке под командованием обер–лейтенанта Крамера.
Обер–фельдфебель Краузе, достал из внутреннего кармана казенный лист бумаги с подписью командира полка.
–Мне приказано доставить тебя на командный пункт!
–Я могу оставить пост,–спросил я, еще не веря в свое фронтовое «счастье».
–Да! Этот засранец Лемке сменит тебя с минуты на минуту. Он ужесобирается. Мне пришлось его вытаскивать из-под одеяла.
Карл Лемке выполз из подвала, сонный и весьма раздраженный. Его можно было понять. Кому было интересно торчать в карауле не в свою очередь, да еще на тридцатиградусном морозе, в то время, когда камрады сидят вокруг теплой печки и пьют остатки французского вина.
Прикрыв огонь рукой обер–фельдфебель, закурил трубку. Он сделал две глубоких затяжки и указал мундштуком на мой карабин:
–Дай мне посмотреть, что у тебя там... Оружие к осмотру! Я не хочу случайно словить пулю в свой зад...
Я передернул затвор, и удалив из патронника патрон, показал разряженное оружие Краузе.
В этот миг, на посту появился заспанный Лемке. Увидев меня, он стал канючить, словно пожилой мюнхенский угольщик, болеющий артритом.
–Что ты, такое придумал Петерсен? Ты, что – решил от нас удрать под крылышко генерала Зинцингера? - спросил он, ворча под нос. –Не забудь, у нашей «мамочки» забрать свой паёк, чтобы каптенармус не сожрал его под своим одеялом, –сказал Карл.
Во время перевода из одного подразделения в другой, Краузе давал каптенармусу предписание, по которому тот был обязан выдать убывающему суточный паёк. Сухой паёк состоял: двух банок колбасного фарша, половины буханки хлеба, или полкило грамма сухарей, двух плиток шоколада, и нескольких порций эрзац кофе.
–Меньше разговаривай ублюдок,- сказал Краузе сплевывая кровавой слюной.- Не тебе знать, куда и зачем переводится обер–ефрейтор Петерсен –это венная тайна. Господам офицерам виднее,– зло сказал обер–фельдфебель.
Лемке, равнодушно взглянул на кровавое пятно, и не сдержался, чтобы не вставить свои десять пфеннигов:
–Господин обер –фельдфебель, вы витамины жрать не пробовали? Я слышал, что те, кто кушает лук, чеснок и шпик, тот не может болеть цингой...
–Мне насрать на твои советы Лемке, и ты знаешь почему–сопляк! Когда ты еще болтался капелькой спермы, на отцовской пипиське, Краузе, уже воевал на западном фронте.
И Лемке заглох. Я отдал Карлу тулуп часового, эти жуткие караульные боты на толстой войлочной подошве.
–Гренадер Карл Лемке пост принял...
На прощание я неохотно пожал Карлу руку и пожелал удачи хотя эта мерзкая личность не заслуживала моих пожеланий.
–Счастливо тебе камрад! Желаю не болеть, и не гадить в штаны, когда русские попрут нас обратно,–ответил ехидно Карл, испортив на прощание все положительные впечатления.
А через месяц Карла убили. Пуля большевистского снайпера просверлила дыру в стальном шлеме гренадера вместе с его мозгами. По поводу его кончины, парни из батареи поминок не устраивали. Никому не было его жалко. Лемке –был отвратительной личностью. Он был из тех, кто с детства носил коричневую рубашку, стучал в полковой барабан и называя себя литой немецкого народа. Мы знали что в минуты фронтового затишья, когда «иваны» сидели тихо, как мыши он бегал к командиру карательного батальона – оберштурмфюреру SS Штаймле. Они были из одного города и даже знали друг друга еще до войны. Карл не был стукачом, но в разговорах он мог вспомнить имена камрадов, которые по его мнению, разлагали дисциплину фривольными разговорами. За это его ни кто не любил. Многие парни опасались Карла, и поэтому были с ним всегда настороже. Новость о смерти Лемке, была воспринята в батарее, как господнее провидение.
Моя новая жизнь на восточном фронте началась после провала «великого большевистского штурма», который, состоялся в конце января сорок второго года. Девятая айнзатцкоманда, квартировавшая до блокады в Сураже, имела удовольствие жестоко отомстить большевикам за разгром их гарнизона в Крестах. Так называлась одна из деревень, которую мы взяли в ходе летнего наступления. В начале января большевики хорошо потрепали СС, отправив на свидание с богом почти тысячу любимчиков фюрера.
Попрощавшись с Карлом, я двинулся вслед за обер–фельдфебелем. Он по долгу службы знал в этом городе все дыры и крысиные тропы, по которым мы ползали по улицам и домам в поисках шнапса и провианта. Краузе спустился в церковный подвал. Я словно мышь, шмыгнул за ним следом, погружаясь в атмосферу сырости духоты и больничного смрада. В эти жуткие дни блокады в подвале православной церкви имени «святого Николая», квартировал мой расчет дивизиона 7,5 см полевых пушек, «leIG –18». Здесь было тепло. Мы топили чугунную печку, которая досталась нам от отступивших большевиков. Уставшие, голодные и замерзшие камрады из дивизиона лейтенанта Фрике, отдыхали на трехэтажных деревянных нарах, которые были сколочены в минуты затишья. В соседнем помещении подвала был оборудован полевой лазарет. Это была вотчина полковых докторов и санитаров, которые делали все, чтобы вернуть к жизни раненых. Признаться честно: в те дни на душе у меня было очень тоскливо. Мы были окружены русскими. Боевой дух уходил из нас, как уходит воздух из пробитой автомобильной камеры. В минуты затишья мы молились господу о своем спасении но Бог почему–то не слышал этих молитв, и смерть продолжала пожинать кровавую жатву.
Где–то в глубине подвала осипшим от простуды голосом полковой капеллан капитан Шнайдер, читал над убитыми библию. Свободные от службы парни выносили окоченевшие трупы на улицу в холодную церковную пристройку, чтобы потом захоронить с наступлением тепла. Этот ежедневный ритуал напоминал настоящее безумие. Было такое ощущение, что мы все были обречены. Большевики старались прорвать оборону, и поэтому наш полк нес чувствительные потери. За три месяца зимы, мы потеряли больше двух тысяч человек. Из пяти тысяч камрадов вошедших в город в июле 1941, к марту 1942 года, осталось нас чуть меньше половины.
–Давай договоримся студент, что ты не будешь тянуть кота за яйца. Схватил свои шмотки и вперед! Я должен сдать тебя по команде, чтобы еще успеть на вечерний суп, – сказал обер–фельдфебель.
Вальтер Краузе присел к раскаленной печке. Краем глаза я видел, как он снял вязаные перчатки и вновь раскурил свою вишневую трубку, погружаясь в нирвану.
–Черт! Как же я замерз,– причитал он. –Не понимаю, как, можно жить в такой холод,–обращался он толи ко мне, толи к черной пустоте. –Это студент, настоящий кошмар...
–Я господин обер-фельдфебель, такого же мнения. Камрады дивизиона озабочены тем, что у нас нет теплой униформы, а все подходы к городу блокированы русскими.
–Фюрер студент, и нам много чего обещал,–сказал обер–фельдфебель. –Мы еще два месяца назад должны были быть в Москве,–с иронией в голосе продолжил Краузе. –Если бы большевики не навалили нам в декабре под своей столицей, то сейчас, мы бы грелись в теплых московских квартирах, а не морозили свои яйца в этом чертовом захолустье.
Обер–фельдфебель докурил. Выбив остатки табака, он спрятал трубку в карман шинели.
–Ты меня извини камрад, не мое дело вмешиваться в решение командования, но мне интересно Петерсен, почему тебя переводят,–спросил Краузе.–Это загадка для всей батареи.
–Не могу знать? Я господин обер–фельдфебель, не ведаю планов наших командиров и не знаю, что у них на уме.
–Вот и я не ведаю,– ответил Краузе. –Ты до призыва в армию где жил? Из каких мест будешь?
–Я господин обер-фельдфебель из Тюрингии Ордруф!
–Из Тюрингии!? Странно Какого черта, ты, оказался в нашей дивизии? Мы ведь из Ганновера.
–Случайность господин обер–фельдфебель просто банальная случайность! Я уходил на фронт из Дессау. Я в то время учился в высшей школе «Баумхаус» на художника. Мне временно пришлось уехать из дома, чтобы поступить на учебу. А после призыва, меня сразу направили в учебный батальон, который сформировали из студентов. После учебного батальона я очутился в Целле, на учебном центре, в восемьдесят третьей дивизии.
–Тюрингия! Тюрингия камрад –это сила! Я не бывал в ваших местах, но слышал, что у вас красиво, –сказал Краузе, и глубоко вздохнул. –Мне студент, эта война, как и тебе, спутала все планы! Черт, бы побрал, эти советы с их морозами и нашего фюрера, который только и думает, как навалить Сталину огромную кучу! Второй месяц мы сидим в этой дыре, вместо того, чтобы идти вперед на Москву. Надоело! Надоело сидеть в этом каменном подвале в трехстах километрах от русской столицы и ждать, когда большевики нас всех повесят за яйца.
–А вы господин обер-фельдфебель женаты?
–А как ты думаешь? У меня в Ганновере остались жена и дочь,–угрюмо сказал Краузе. –Хочешь, я покажу тебе их фотографии?
Он достал из внутреннего кармана портмоне и протянул мне пожелтевшую фотографию.
–Ты Петерсен, даже не представить себе не можешь –я по контракту в вермахте с тридцать девятого года. С того самого дня, как сформировали нашу дивизию. Целых три года оторванных от цивильной жизни. Целых три года засунутых в глубокую задницу! Теперь по воле наших генералов, мы должны сидеть здесь на краю света и ждать, когда «иваны» соберутся с духом и заморят нас, как крыс.
–Если бы я был русский, я бы тоже так сделал,- сказал я. Ведь не большевики пришли к нам, господин обер – фельдфебель, а мы к ним.
–Кто будет спрашивать дикарей! Скоро Гитлер подбросит нам пару дивизий ваффен СС, и вы молодые, сильные парни пойдете дальше - до самого Урала.
–До Урала? А вы? – спросиля.
–Посмотри на меня Кристиан! Мне всего тридцать два года, а я уже дряхлый старик с простуженными легкими и отмороженными пальцами. А что будет дальше? Возможно я не переживу эту зиму.
После слов сказанных «батарейной мамой», я словно отключился и уже не слышал того, что говорил мне Краузе. Я заворожено смотрел на его семейную фотографию и думал о своем доме - о том сказочном месте, где мне довелось родиться девятнадцать лет назад. С фотографии обер-фельдфебеля на смотрели счастливые лица, и в тот самый миг в моей голове возник образ Габриелы.
Габи - как я звал свою соседку, жила рядом. Ей было лет шестнадцать. Она была в меня влюблена и даже обещала ждать меня с фронта. Ощущение того, что ты кому–то нужен, согревало в эти лютые морозы лучше всякого шерстяного «вшивника», которые мы находили в разбитых войной домах и надевали под низ униформы. Это был настоящий рай для «партизан», как мы называли вшей. Они плодились с такой скоростью, что не было никаких средств кроме жаркой бани чтобы от них избавиться.
–А ваши девушки хороши собой...
–Еще бы! Ты студент, не поверишь, –но моя Марта, в молодости была настоящей красоткой. Она бельгийка. Мне жаль, что тебя переводят в разведку,– сказал Краузе. –Так бы я заказал бы тебе нарисовать её портрет. Я могу заплатить тебе десять или даже пятнадцать марок
–Пятнадцать марок?
–Да, двенадцать марок, стал торговаться Краузе.- А что тебя удивляет?
–За двенадцать марок и банку колбасного фарша я пожалуй, смогу нарисовать вам портрет. Мне пригодятся деньги когда я поеду в отпуск. Давайте мне господин Краузе вашу фотографию. Через три –четыре дня, если меня там не убьют, будет готово, господин обер –фельдфебель.
–А ты Кристиан, славный малый! Если бы тебя не перевели мы бы с тобой поладили. После ротации у нас будет возможность отметить в тылу нашу фронтовую дружбу, скрепив её бутылкой доброго шнапса. Так и быть бери фото, да смотри сукин сын –не потеряй! Это единственное, что осталось у меня из воспоминаний о счастливых днях.
Я положил, фотокарточку в жестяную коробку от леденцов со странным названием «Монпансье». Я нашел её в одном из разбитых домов. В ней я хранил всё: карандаши акварель и небольшие рисунки которые умудрялся делать в минуты фронтового затишья. Это был мой маленький сейф в который я прятал свой мир. Это был мой «несгораемый шкаф», который хранил все мои ценности и память об этой войне.
Краузе не знал, да и не мог знать наперед, что в июне 1943 года его семья погибнет под руинами собственного дома. Война придет и в наш дом. Английская бомба, разнесет родовое гнездо Вальтера до самого фундамента. Там под грудой кирпича она похоронит жену, дочь и еще семнадцать человек, мирно почивавших в своих постелях. Обер–фельдфебелю Краузе, никогда не суждено будет узнать об этом. Вальтер погибнет ровно через месяц, во время прорыва блокады. Его убьет раскаленный осколок русской мины. Рваный кусок железа пробьет его голову насквозь вместе со шлемом. Его мозги словно желток из яйца вытекут через дыру на дно промерзшего окопа, и на этом история семьи Краузе будет прервана, как и история тысяч немецких семей.
–А у тебя Кристиан, есть девчонка? Ну, такая блудливая подружка, с которой ты в детстве играл в «доктора»...
В шутку, за привычку все знать, все видеть и влезать во все дела нашей седьмой роты, мы называли фельдфебеля –«длинный носом».
–Нет! Я еще молод, и пока не имею желания жениться. Если меня не убьют большевики я женюсь, но только это будет после войны. Я не хочу, чтобы моя фроляйн, сходила с ума, дожидаясь с фронта. Мой отец умер задолго до войны от воспаления легких. А кроме матери у меня никого. Хотя у меня есть Габриела...
–Габриела? –переспросил удивленно Краузе,–Ты засранец, говорил, что у тебя никого нет. Эх, студент – признайся, ты лжёшь старику Краузе?
–Габи господин обер–фельдфебель, это просто моя соседка! Она молода, хотя и не дурна собой. Когда я уходил на фронт, ей исполнилось всего шестнадцать лет.
–Уже шестнадцать лет? Кристиан – ты глупец! Это именно тот возраст, который делает из фроляйн настоящую фрау. В этом возрасте их мокрые дырочки которые мы так любим, покрываются нежными волосками. Они все не прочь испробовать, что такое любовь и с чем её едят. Ты, хоть напоследок ей «вдул», или так и ходишь в девственниках?
Слово «вдул» вызвало у меня внутренний смех.
–Нет –не «вдул» –не догадался,–сказал я, стараясь не засмеяться.
–Что ты ржешь – придурок! «Вдуть» – «вдуть», это самое первое дело, что должен сделать мужчина с женщиной. Если «вдул» – значит, ты её любишь, а не «вдул», так цена тебе как самцу один пфенниг. Ты лучше скажи что она тебе не дала, – засмеялся Краузе. –Это не беда Кристиан! Эти маленькие шлюшки очень быстро растут. Ты даже не успеешь моргнуть, как она во время ближайшего отпуска затащит тебя в кровать. Вот тогда, ты «вдуешь» ей по самые помидоры,– сказал Вальтер Краузе, и заржал, как наш батарейный мерин по кличке «Сталин».
–Я думаю, господи обер–фельдфебель, что этого не будет. Меня убьют, а Габриела найдет, себе какого–нибудь офицеришку и нарожает ему троих маленьких киндеров. А когда эти сорванцы вырастут, они стащат мой велосипед.
В этот миг я вспомнил дом. Вспомнил сарай, где я впервые в обнаженном виде рисовал Габи. Смешная симпатичная девчонка с рыжими волосками который совсем недавно появился на её девственной природе. Было смешно, но я купил её тело за всего за одну плитку швейцарского шоколада. Было это всего полгода назад. Я не знал, что окажусь здесь на восточном фронте. Ведь тогда я вполне мог уговорить её стать моей. Надо было «вдуть» ей, как говорит Краузе, по самые помидоры, чтобы хоть иметь представление о том, что это такое. Я почему–то не думал, что меня призовут в вермахт. А судьба, как всегда распорядилась по –своему. Теперь я здесь в России в холодном окопе, а она там в Тюрингии.
–Думает пусть наш фюрер! –сказал Краузе.–Наша задача Крис, выжить, чтобы вернуться домой и отдать долг всем немецким фрау, которые к тому времени станут вдовами. На нас с тобой будет лежать печать ответственности за их оплодотворение.
–Нам господин обер–фельдфебель, будет не до немецких фрау. Лемке вчера сказал, что поступил приказ прорвать эту чертову блокаду.
–Твой Лемке – собачье дерьмо. Ты больше его слушай. Он каждому вешает на уши спагетти как говорят русские. А без поддержки эти русские парни сделают из нас настоящий колбасный фарш и упакуют его в спичечные коробки– сказал обер–фельдфебель, натягивая перчатки. –Ну, что ты, готов?
–Так точно господин обер–фельдфебель,–готов уже целых полчаса!
–Ну, так давай, иди попрощайся с камрадами. Уже вечер, а нам тащиться, через передовую, будь она проклята,–сказал Краузе.
Я попрощался со своими друзьями. Взяв ранец и фанерный чемодан, я вышел на улицу следом за Краузе.
–Черт, черт, черт какой холод! Не хочется ползти к этому Крамеру. Но приказ, есть приказ. Старина Зинцингер, ждет тебя, как второе пришествие Иисуса Христа.
Я шел следом за ним, стараясь не отставать, и постоянно пригибал голову, чтобы не светиться на фоне снега, перед прицелом русских снайперов, которых, как нам казалось, было столько, что они не давали нам свободно передвигаться.
В нашем районе было тихо. Где–то за рекой на западной стороне, где окапались большевики слышался лай собак. До русских позиций через реку было около трехсот метров. На каждое движение на нашей стороне, на каждый звук, эти вольные стрелки открывали прицельный огонь, как бы соревнуясь в количестве подстреленных врагов.
В дни зимней блокады передвигаться по городу было опасно. Иногда разведка «Иванов» оказывались там, где их быть не должно. Не смотря, на морозы и линию фронта, проходившую по льду реки они каким–то образом, словно скользкие черви просачивались сквозь нашу оборону. Их полковая разведка хозяйничала в наших тылах, как у себя дома. Русские иногда умудрялись, устраивать среди наших блиндажей дьявольский шабаш и наводить смертельный ужас на наших солдат.
–Студент –ради Бога, только не высовывай башку –дерьмо собачье, – выругался обер – фельдфебель. – Мамочка Кристина зальется слезами когда узнает, что эти русские просверлили тебе череп для вентиляции мозга.
–Я знаю...
Траншея линии обороны шла в полный профиль прямо по самому берегу реки. Она проходила так, что можно было продвигаться сквозь подвалы домов. От церкви святого «Николая», где квартировал мой расчет, до церкви святого «Илии», где находился штаб командира полка, было не более пятисот метров. Преодолеть этот участок по берегу было практически невозможно. Он был пристрелян целыми отделениями стрелков. Сегодня на западной стороне было тихо. Иваны, прибитые морозами сидели в своих блиндажах и окопах, и пели песни под русскую гармошку. Иногда ветер доносил вместе с лаем собак эти звуки а они почему–то навивали на нас жуткую тоску и чувство какой–то безысходности.
Вдруг на Севере города в полукилометре за церковью святого «Ильи», заработал станковый пулемет. За ним последовала минометная канонада. Все пространство окраины города очередной раз закипело огнем.
–Черт! Иваны! Они опять лезут на наши пулеметы! Сдается мне, что русские таким образом греются,– сказал Краузе и засмеялся.
Вечером от новых боевых товарищей из разведки я узнал, что большевики вновь производили разведку боем. Это подтверждало предположение, что в ближайшее время можно было ожидать полноценного наступления.
–Пришли–сказал Краузе, отряхивая свою шинель от кирпичной пыли.
–Стоять,–послышался голос часового.–Куда прешь –пароль?
–Вена –ответил Краузе. - У меня приказ генерала Зинцингера. Этот парень, теперь будет служить в вашем подразделении–сказал обер –фельдфебель, показывая приказ.
–Проходите,–ответил постовой, и указал на дверь, которая для сохранения тепла была оббита старым большевистским ватным одеялом.
Краузе спустился в подвал. В какой–то миг в нос ударил запах жареного мяса и затхлой от влаги амуниции. Мы на ощупь, спустились в подвал.
–Подожди здесь! Я доложу Крамеру о твоем прибытии–сказал обер–фельдфебель.
В моем животе грянули литавры, и я почувствовал, как невыносимо до исступления хочу есть.
В «хозяйстве» обер–лейтенанта Крамера было тепло. Дивизионная разведка шикарно обосновалась в этом помещении. В глубине церковного подвала горела печь, труба которой выходила в подвальное окно. На проволоке сушились зимние маскхалаты. В них разведчики ходили в рейды по большевистским тылам. Легендарный в восемьдесят третьей дивизии обер–лейтенант Крамер, сидел, возле печи вытянув босые ноги и в свете керосиновой лампы блаженно курил сигару. Он грел пятки и прикрыв глаза, о чем–то думал или дремал. На спинке командирского «трона» висел большевистский полушубок из добротной овчины с погонами обер - лейтенанта.
–Разрешите доложить, господин обер – лейтенант,– сказал Краузе.
–Ну что у вас?
-Обер-фельдфебель,- сказал Краузе –У меня приказ генерала Зинцингера. Дальномерщик первого класса обер–ефрейтор Кристиан Петерсен переведен в ваше распоряжение,–сказал Краузе, выпячивая грудь.
–Ну и где этот бравый вояка? – спросил офицер.
–Хайль Гитлер, – сказал я, вытягиваясь перед ним в струнку.– Обер–ефрейтор Кристиан Петерсен, –ответил я, и сделал пару шагов из полумрака ближе к керосиновой лампе, которая стояла на столе.
–Хайль,– ответил Крамер.– Ты, что ли будешь художник?
–Так точно, господин офицер,– ответил я.
–Господин обер –лейтенант,–поправил меня Крамер.
–Так точно господин обер –лейтенант...
Командир надел на босые ноги русские валенки и накинув на плечи подтяжки поднялся со своего командирского «трона». «Мама» Краузе подал офицеру приказ о моем переводе. Крамер глянул на бумаги и кинул их на стол.
–Господа,– крикнул он, во весь голос,– в нашу фронтовую семью наконец–то влился новый камрад. Его имя Кристиан Петерсен! Господа диверсанты, он студент художественной школы из Дессау. Боже, я две недели искал того, кто умеет держать в руках карандаш,– сказал Крамер. –Две недели назад «иваны» украли нашего картографа Фрица. А ведь я его предупреждал, что уединяться для мастурбации на передовой без боевого охранения нельзя. Иваны настолько хитры, что воруют себе языков прямо из наших клозетов.
–Господин обер –лейтенант, обер – ефрейтор Петерсен, может даже портреты рисовать, –заискивающе сказал Краузе. Он не только отличный художник, но и отличный камрад!
–Он правду говорит малыш, –спросил меня Крамер? –Значит ты, будешь нам рисовать голых фрау – шутя, сказал Крамер.
Обитатели подвала заревели от удавшейся шутки.
–Так точно, господин офицер, –сказал я. –Я умею рисовать. Что прикажете, то я и нарисую – будь то оперативные карты или голые фрау.
–О, этот туда же,–ответил Крамер,–А ты можешь что–нибудь показать? – спросил офицер.
Я снял ранец и достал из него свою знаменитую коробку. Вытащив рисунки которые успел набросать в минуты фронтового затишья, я веером разложил их на столе. Затаив дыхание я замер в ожидании похвал. Мне хотелось услышать, что скажут о моем творчестве эти парни из дивизионной разведки. Камрады обступили меня, рассматривая рисунки. В подвале наступила гробовая тишина. Образы убитых людей. Свирепые лица солдат в условиях рукопашного боя. Раненые люди: без рук, без ног. Все это стало для моих новых однополчан настоящим шоком.
–Спрячь это Кристиан, и никому больше не показывай,–сказал обер–лейтенант Крамер.–Если у тебя мой однофамилец майор Крамер из контрразведки найдет эти картинки то твоя солдатская карьера продолжиться в штрафном батальоне. У тебя, черт подери есть талант,–сказал Крамер.- Скажу по –правде, я теперь не жалею, что Фрица украли русские диверсанты. От него все равно не было никакого толка. Если «Иваны» его не прибьют, и он останется жив, значит, на свете есть Бог, который бережет его.
Я смолчал. В ту минуту я понял, по какой причине меня из панцергренадеров перевели в разведгруппу. Краузе, что–то говорил мне об этом и раньше, но его предположения были далеки от решения командования. А командирам всегда было что–то известно больше чем нашей «маме». В тусклом свете керосиновых горелок я рассмотрел почти всех разведчиков. Как мне показалось, они недавно вернулись из рейда. Я видел, что они сосредоточенны и это вселяло в мое сердце надежду и придавало уверенность.
Незаметно весь взвод перебрался к столу. Парни рассматривали мои рисунки а заодно и меня, словно я был не бравый панцергренадер седьмой батареи а маркитантка из полевого борделя.
–Что стоишь студент,–спросил офицер,–иди сюда ближе к печи –погрейся. Я вижу, ты продрог до самых печенок. Потерпи парень, пару дней –мы подыщем тебе настоящий егерский анорак.
Я посмотрел на фельдфебеля, желая услышать его подтверждение поступившей команды.
–Ну что ты, уставился на меня,–сказал Вальтер Краузе, –делай то, что тебе говорит твой новый командир.
Я, словно остолбенел! Какое–то странное оцепенение сковало мое тело, и я продолжал стоять смирно. Я, негодуя, смотрел, то на Крамера, то на обер–фельдфебеля и не мог понять, что мне делать.
–У нас, что теперь новый картограф,–услышал я голос, который неожиданно появился из глубины черного подвала.
–Да, Генрих, он теперь будет служить вместо недоноска Фрица,– ответил Крамер.– Две недели искал в этом дерьме парня, который умеет хоть что–то рисовать. Так что камрады, в честь новичка оросим наши кишки шнапсом,–сказал офицер, и поставил на стол бутылку зеленого стекла.
Пить вино и шнапс, никого не нужно было уговаривать. Парни радостно загудели и с каким–то энтузиазмом потянулись к своим заначкам, вытягивая из своих ранцев и сухарных сумок неприкосновенный запас. Шпик, банки с колбасным фаршем и даже русская тушенка со сгущенным молоком украсили рабочий стол разведотряда. За какие –то пару минут боевой блиндаж превратился в импровизированный фронтовой кабачок.
Скинув с плеч ранец, я достал банку консервированных сосисок, и вдохновлённый общим настроением приобщил эту долю к торжественному застолью.
–Обер–фельдфебель –вы свободны,–сказал офицер. –Можете вернуться в расположение. Доложите обер–лейтенанту Фрике, что обер–ефрейтор Петерсен, переведен в штат дивизионной разведки.
–С вашего позволения господин обер –лейтенант, я немного погреюсь,–сказал Вальтер Краузе. Он, достал трубку, и набив её табаком, закурил.–На улице парни жуткий холод. Я настолько продрог, что готов даже остаться у вас до самой победы,–сказал усталым голосом Краузе.
–Ты Вальтер, не исправимый лгунишка! Скажи прямо, что хочешь выпить шнапса и побаловать брюхо украинским шпиком.
–Хочу! Да, хочу господин обер-лейтенант! Мы панцергренадеры народ простой. Нам скажут пить шнапс, мы пьем шнапс. Нам скажут стрелять по «Иванам», мы будем стрелять. Нам скажут идти домой – мы уже завтра бросим наши пушки и пойдем домой к своим фрау.
–Мартин,– обратился Крамер к ефрейтору –налей–ка фельдфебелю шнапса! Пусть выпьет за здоровье нашего нового камрада да проваливает в свою батарею. Здесь не ресторан «Метеора», чтобы устраивать мальчишники.
Мартин, как звали одного из разведчиков, налил, в железную кружку русской водки и подал её Краузе.
Обер – фельдфебель лукаво улыбнулся, и взяв кружку, сказал:
–За наше здоровье!
Он, выпил сталинской водки и крякнув в кулак, подхватил со стола бутерброд со шпиком.
–Вы, камрады, тут не дурно устроились,–сказал Краузе. –Хотел бы просить вас, поберечь этого парня. Он еще девственник, а у девственников после войны будет великая миссия.
–Какая миссия, –спросил, обер–лейтенант.
–Ему предстоит, оплодотворять ваших вдов, которые потеряют вас на фронте,–сказал обер – фельдфебель и заржал.
Камрады засмеялись так, что часовой открыв двери посмотрел, что произошло в расположении.
Обер – лейтенант бросил в Краузе пустую банку из–под сосисок и сказал:
–Иди ты к черту Краузе. Ты неудачно шутишь?
–А что! Я что –то не то сказал,–сказал Вальтер Краузе. –Это настоящая, правда –он еще ни одной девки не попробовал за свою жизнь. Скажи им Кристиан.
Это правда? – спросил меня Крамер.
–Да, господин обер–лейтенант. Я еще ни разу, не пробовал «вдуть» какой –нибудь фрау...
–Парни с нами фортуна - среди нас девственник! Это хороший знак! Удача не оставит нас на этой войне.
Камрады дружно засмеялись и чокнувшись кружками осушили их. Я выпил и почувствовал, как шнапс прокатился по моим кишкам, разогревая околевший и голодный организм. Через несколько секунд алкоголь, словно разрыв фугаса, ударил мне в голову. Керосиновые лампы раздвоились и поплыли во мраке церковного подвала, закручиваясь там калейдоскопом. Шнапс придал моей голове приятное головокружение. Я закрыл глаза и почти заснул, погружаясь в атмосферу грез и сновидений.
–Эй, студент – ну–ка не спать, –прокричал мне Крамер. –Ты, чаще закусывай! Ешь все, что видишь! Здесь тебе не голодная артиллерийская батарея – здесь парень, дивизионная разведка! Здесь и с кормежкой полный порядок, и выпивки хватит на всех и надолго.
Мартин подал мне краюху хлеба и целый котелок первоклассной, жареной говядины. Такой еды я не видел с тех пор, как мы вошли в Велиж. К рождеству в городе, наступили перебои с продовольствием. Обозы интендантов и служб снабжения, идущие с тыла по витебскому шоссе, постоянно попадали в руки большевиков. Иваны сжимают кольцо вокруг города, что заставляло нас туже затягивать пояса. На первых парах нашей оккупации города продукты можно было даже купить или выменять у местного населения. Приказ генерала Шредера, нам категорически запретил отнимать продукты питания насильно, чтобы не склонять русских к дикой партизанщине. Но с приходом холодов, интенданты активировали свои акции по изъятию продовольствия. Им было плевать на приказы командиров, им хотелось кушать и кормить боевые подразделения, занятые в обороне города.
«К каждой свинье фельдполицая не поставишь», говорили «хомяки» и каждый день выходили на свой мародерский промысел.
–Кушай, кушай студент – у нас этого мяса много! Мои парни пару дней назад во время рейда нашли в тылу «Иванов», подорвавшуюся на мине корову. За пять минут нарезали килограмм шестьдесят мяса. Так что голодать у нас не придется.
Весельчак Мартин, снова налил мне шнапс. Выпив его, я окончательно погрузился в состояние какой–то одурманивающей дремы. Пока мои камрады поднимали тосты, я крепко заснул. Очередной раз, проснувшись, я вспомнил о еде и с новой силой наваливаюсь, на сочный гуляш. Служба в батарее истребителей танков дает о себе знать. Пока я дремал, обер–фельдфебель докурил свою трубку. Он спрятал её в карман и на прощание пожал мне руку.
–Давай Петерсен –держись! –говорит он.–Как договорились, через пару дней я навещу тебя.
–Ах, да, вспомнил!– Я вспоминаю, что обещал нарисовать обер-фельдфебелю портрет его жены:– Я обязательно нарисую. Желаю вам господин обер-фельдфебель, удачи!
Краузе молча, завернулся в шарф и ежась, в предчувствии дьявольского холода, покинул подвал, скрываясь за клубами пара, который ворвался с улицы.
В эти дьявольские дни, когда русская авиация утюжила наши укрытия, когда мороз косил нас сильнее вражеских пулеметов. Нервы были на пределе, и мы от собственных неудач срывались по любому пустяку. Было достаточно плохого слова, или даже косого взгляда, как в ход шли кулаки. Но сегодня впервые за несколько недель было весело. Играл трофейный патефон и обер–лейтенант Крамер даже разрешил выпить нам, чтобы разрядить нервное напряжение, и поднять иссякающий боевой дух.
Уже скоро выпивка закончилась, и мои новые камрады расползлись по спальным местам.
–Ну что Петерсен, пришла пора послужить делу великой Германии...
–Я готов, господин обер –лейтенант... Приказывайте,–сказал я, стараясь прийти в себя.
–Мне хотелось бы знать, как ты Петерсен, представляешь себе нашу службу,–спросил офицер, закуривая очередную сигару.
–Я солдат! Я выполняю то, что мне приказывает мое командование. –Я готов умереть ради родины и нашего фюрера.
–Ты глупец! Тебя Петерсен ни кто, не просит умирать ради родины и фюрера! Тебе это делать не надо. Для этого есть другие. Твоя задача – рисовать. Рисовать карты, рисовать огневые точки противника. Фиксировать на картах передвижение войск и смену позиций. Ну, а в свободное время, которого у тебя навалом, можешь рисовать для камрадов голых баб. Только не рисуй того, что ты нам показывал. Это камрад война. А на войне не всегда ты можешь делать то, что ты хочешь. Найди твою мазню штурмбанфюрер Крамер, и тебе конец. Запомни –война с русскими это тебе не вечерняя прогулка по Унтер ден Линден. Запомни малыш,– русские –это не французы и даже не поляки. Убить русского невозможно. Русский мертв только тогда, когда похоронная команда зароет его в землю на глубину лопаты. Даже не погребенный, русский солдат опаснее живого. Истекая кровью, многие «иваны» выдергивают чеку гранаты и кладут её под себя. Так погибли многие наши парни из похоронных команд. Перевернув труп, они подрывались на таких вот русских «сюрпризах». Ты разведчик, и твоя жизнь принадлежит не фюреру, а мне. Я твой командир! Ты понял меня малыш?
–Так точно,–сказал я, стараясь вникнуть в новые реалии.
Крамер хоть и был под парами алкоголя, но уверенно привстал со своего «трона». Я вскочил следом, как учили меня в учебной роте.
–Запомни студент, мы теперь одна семья! Твои новые камрады все с первого дня на восточном фронте,– сказал Крамер и хлопнув меня по плечу, скрылся в дверном проеме.
–Слушай новенький, это теперь твое место,– сказал мне Мартин.–Тут можешь положить свои вещи. Раньше здесь спал Фриц Гонне, которого украли большевики. Располагайся и будь, как дома в рождественскую ночь.
Я кинул свой ранец и осмотрелся: некоторые камрады разведывательной группы дремали после прогулки по русским тылам. Кто–то писал письма, а кто–то, вооружившись иглой и ниткой, в свете керосиновой лампы ремонтировал порванную в рейде униформу. Вся суета придавала старинному подвалу особое фронтовое настроение.
Первое мое ощущение, было каким–то неоднозначным. Из гренадеров попасть в разведку было чем–то фантастическим и даже нереальным. Я был наивен и еще многого не понимал в этой проклятой войне.
Сейчас, когда я пишу строки этой книги, я осознаю тот факт, что мне просто повезло. Я остался жив и это главное. Я выжил в этом пекле и я думаю, что это был господний промысел. Бог, точно знал, что в конце моей жизни мне предстоит взяться за перо. Он оставил меня жить ради того, чтобы рассказать людям о том, что довелось пережить не только мне, но и всему немецкому народу. Я тогда еще не знал, что моя встреча с отчим домом затянется на целых восемь лет, и эти восемь лет я проведу здесь в России. Это еще будет впереди, а пока – пока шел сорок второй год. До конца войны еще было тысяча дней и ночей.
Раскаленная докрасна печь заполнила теплым воздухом все пространство церковного подвала. В этой обстановке жутко хочется спать. Усталость подобно болезни подкрадывается к каждому из нас и валит с ног, несмотря на яростные атаки противника. Правда, прибытие транспорта, который на малой высоте сбрасывал нам боеприпасы, оружие и хлеб все же принуждало к бодрствованию и ожиданию чуда. Наши «Юнкерсы» почти каждый погожий день и ночь доставляли по воздуху грузы, чтобы хоть как–то спасти гарнизон от полного истребления и голодного вымирания. Любой промах асов Люфтваффе приводил к тому, что наши письма, продукты и посылки доставались озлобленным «иванам». Каждый такой неудачный сброс создавал настоящий праздник в стане врага, и было слышно, как они пьют наш шнапс, едят наш хлеб и консервы, и даже читают письма от наших жен и матерей. Да, тогда это была привилегия более удачного, вот поэтому многие, несмотря на жуткую усталость и голод, не спали. Камрады ждали наших ангелов –спасителей, прислушиваясь к любому звуку извне.
После двух суток без сна меня мгновенно сморило. В тепле подвала я уснул, оставив за собой все тяготы прожитого на фронте дня. Мне снились улицы моего города, цветущие каштаны и веселый взгляд матери, которая так не хотела, чтобы я уходил на фронт. Мысленно я писал ей письма, а уже потом в минуты отдыха эти мысли переносил на бумагу.
Крамер был опытным и мудрым офицером. Он любил Германию, но ненавидел нацистов, которые развязали эту войну. Он точно знал, какую цену мы заплатим, когда русские сломают нам хребет и войдут в Германию, чтобы уничтожить, родившийся там нацизм. Из разговоров с обер – лейтенантом, я находил для себя все новые и новые открытия и немного стал соображать, что наше присутствие в России обернется для нас огромными неприятностями.
Наш гарнизон уже месяц был в окружении. Нам верилось в то, что состоится чудо, и русские нас выпустят из кольца, расстелив перед нами ковровые дорожки. А возможно, обер –лейтенанту Крамеру хотелось знать, насколько я обстрелян, и что собой представляю, не как художник, а как солдат. На фронте я был всего три месяца и у меня был достаточный опыт выживания в экстремальных условиях. Мне было уже не так страшно, как впервые дни службы, когда я умирал по двенадцать раз за день. Многие из моих боевых камрадов сложили головы, но этот рок обходил меня стороной, словно я был заговоренный. К моему удивлению, я был жив, бодр и здоров.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ВЫЛАЗКА


Огонь в районе Кройцерштрассе не стихал. За пулеметным треском, воздух изредка разрывался нашими восьмидесяти восьми миллиметровыми зенитными выстрелами, которые на расстоянии километра прошивали русские танки до самого моторного отсека. От нашего подвала, где мы укрывались, до места боевого столкновения было с километр. Обер –лейтенант Крамер короткими перебежками вел меня за собой, пока мы не оказались на небольшой высотке, которая поросла мелким кустарником. Это была первая линия обороны. Она имела извилистую форму и проходила поперек города, разделив его на две зоны. Отсюда в бинокль было хорошо видно окопы большевиков. Сожженные и разрушенные войной дома, определялись по русским печам вдоль улицы. Город горел, заволакивая всю местность дымом.
–Ну что скажешь Кристиан, –спросил меня Крамер,–тебе страшно?
–Уже нет господин обер–лейтенант! Я давно перестал бояться. Привычка…
Крамер ухмыльнулся, и посмотрев на меня, сказал:
–Не боятся только идиоты, которые гибнут в первом же бою. Страх потерять свою жизнь, должен сделать из тебя Петерсен, настоящего разведчика. Настоящую боевую машину смерти!
Не прошло и дести минут, как на наших глазах стали разворачиваться трагические события. В бинокль отчетливо было видно поле боя, благо наша артиллерия сожгла все дома русских на рубеже прикосновения с «Иванами». Какой–то одинокий танк, ворвавшись в город, на какое–то мгновение застыл, как бы определяясь с целью. Замаскированное за кирпичной стеной противотанковое орудие не заставило ждать. Камрады из моего артдивизиона, где я служил еще вчера, ударили в бортовую броню русского монстра подкалиберным снарядом. Острая легированная сталь пронзили его до самой боевой укладки –танк вспыхнул. Через секунду люк открылся и из него вырвалось красное пламя.
Раненый механик –водитель, надеясь на спасение, успел вылезти только до половины. Его комбинезон и танковый шлем были объяты пламенем. Взрыв боевого запаса сорвал башню с погона и она, пролетев десять метров, упала в снег.
В бинокль было отчетливо видно, как наши артиллеристы после удачного выстрела пожимают друг другу руки что напомнило мне учебный центр, где после удачного поражения мишени мы радовались, словно дети.
Мы знали что нас в России нас не будут встречать хлебом и солью, как это принято у русских. Мы благословленные идеей фюрера о расовом превосходстве верили в правоту и безнаказанность наших деяний. Мы верили в успех дела национал–социалистической партии поэтому стояли насмерть во имя грядущих поколений.
–Твои камрады сделали «Ивана», как на полигоне…
–Видел,–сказал я, –хорошо горит.
–Черт, как «Иванам» сейчас жарко. Оказаться в таком аду я бы не никому пожелал,–сказал Крамер. –Теперь Петерсен, слушай боевую задачу.
Приказываю: осмотреть место боевого столкновения и нанеси на карту огневые точки противника. От точности исполнения зависит наши дальнейшие действия.
Мы сидели в отрытом окопе среди замерзших трупов большевиков. Хоронить тела было некому. Похоронные команды остались далеко в тылах, а пробиться к городу без резервов было невозможно. Мы были окружены. Бруствер окопа был не очень высок, но надежно защищал нас от осколков и большевицких пуль, которые частенько пролетали над головами когда русские били по нам из артиллерии.
–Господин обер –лейтенант, это вы ради раскрашивания карт вы искали настоящего художника?
–Ну и для этого тоже. Разведка студент, это особый мир. Для выполнения задачи нам приходится делать много того, что не свойственно человеку. Вот, к примеру каркать, как ворона, или крякать уткой, чтобы привлекать внимание камрадов по оружию.
–Не велика работа каркать, как ворона или издавать другие звуки. Я считаю, что настоящий разведчик должен быть прежде всего охотником.
Крамер удивленно взглянул на меня. Выдержав паузу – он ответил:
–Ты, сообразительный !
За разговором мы на какое–то время упустили из вида поле боя. Сквозь сумерки и дым я заметил, как штурмовая группа большевиков короткими перебежками перемещается в нашем направлении. Обстановка стремительно менялась.
–Пора, уходить студент! Нас могу ждать большие неприятности –сказал Крамер. Эй, парни хватит отсиживаться! На левом фланге седьмой роты прорываются «Иваны», –обратился он к минометчикам, которые сидели на дне окопа и играли в карты. –Ну–ка камрады, задайте «Иванам» жару!
Командир минометного отделения обер –фельдфебель взглянул в бинокль и прокричал:
–Расчетам, занять позицию!
Минометчики зашевелились. Похватав мины, они заняли места возле минометов, согласно боевого расписания.
–Внимание! Прицел тридцать два пятьдесят четыре! Три мины –беглый огонь!
С северной стороны под прикрытием танков, короткими перебежками шли русские. Они стреляли на ходу из винтовок, прикрываясь танковой броней. Атака изначально была вялой. Русские шли словно на убой. Это был какой–то тактический ход лишенный всякой логики.
Заработавший двадцатимиллиметровый «Эрликон», моментально вверг наступающих большевиков в смятение и хаос. Это было единственное оружие, которое было способно противостоять натиску пехоты русских. Парни били длинными очередями по Т–34, которые старались вытянуть подбитый танк. От попаданий в броню, снаряды разрывались и тысячи осколков рикошетом били по русским лежащим рядом. Через пару секунд кромешного ада и все было закончено. Танкисты, ошеломленные таким обстрелом, отступили назад. Попытки танкистов прорваться были тщетны. Очередной раз мы отбили атаку. Наступление большевиков вновь было сорвано. В тот момент нами скорее руководило не боевая выкладка, а настоящий животный страх. Мы знали и чувствовали что если вдруг нам придется сдать город большевикам, то ни одного немецкого солдата не минует чаша безжалостной расправы. В своей мести большевики были жестоки. Они не прощали пленным их былые «заслуги», а нам не хотелось становиться жертвами на этом кровавом пиршестве Сталина.
–Ну что, студент, хочешь вернуться в свою батарею,–спросил Крамер.
–Я служу там, где мне прикажет мое командование...
–Это похвально! Теперь тебя можно считать настоящим разведчиком! А теперь слушай меня Петерсен, внимательно – я не могу терпеть нацистов. Если ты, носил коричневую рубашку, и стучал в полковой барабан, тебе в моем подразделении не место. Мы разведчики работаем тихо и аккуратно. У нас своя война и ведем мы её по своим правилам. Если акция проходит без единого выстрела, значит это хорошо.
–Я художник, господин обер –лейтенант, а не нацист.
–Тогда сдружимся,– сказал Крамер. –Я научу тебя, как выжить на этой войне.
В рейд пойдем, посмотрим, на, что ты способен. А теперь студент, давай шевели окороками. Наши парни наверное, заждались нас. Тем более, что ждет нас шнапс и отварная телятина с хреном.
Уже вскоре после вылазки мы вернулись на базу в блиндаж. Первым делом Крамер, помыл лицо и руки. Он по своей натуре был чрезвычайно чистоплотен и постоянно следил за личной гигиеной, что спасало его от кишечных инфекций, которых на фронте было несметное количество.
Разведка в такие морозы валялась на нарах и до распоряжения начальства не высовывала носа, за исключением случаев, когда наши асы сбрасывали почту. Несмотря на всеобщий разгром и руины, в подвале церкви поддерживалась чистота. Штаб генерала Зинцингера находился прямо над нами –внутри самой церкви. Высокая колокольня была цела, и с неё открывался удивительный вид на местные просторы. С этой точки КП корректировщики корректировали огонь по укреплениям красной армии сосредоточенной вокруг города.
Вокруг церкви находились разрушенные дома. В некоторых засели солдаты нашего полка, присмотрев себе прочные кирпичные подвалы. Я не знал тогда, чем для меня окончится эта война. Мне, как и всем хотелось жить. Невидимые руки тянули за ниточки а мы подобно марионеткам делали то, что хотели наши правители. У русских было примерно также. На фронте каждый солдат чувствовал, что он малюсенький винтик в этой огромной машине смерти. Огромные жернова этой гигантской мельницы, перемалывались судьбы людей и целых народов. Страдали все, а мы, словно бойцовые петухи бились на полях сражений в угоду амбиций наших фюреров.
Описать весь кошмар и ужас блокады я вряд ли смогу. Ни в одном языке нет таких слов, чтобы выразить страх и те страдания, которые выпали на долю тех поколений. В течение двух лет беспрерывной войны, я вопреки пропаганде научился уважать противника.
Каждый день на протяжении последних месяцев на город обрушивались сотни тонн бомб, снарядов и свинца. В подобной обстановке выжить было невозможно. Ценой огромных потерь большевики старались вернуть город. А мы также, ценой жизней старались удержать этот город, ставший для многих нас братским захоронением. Нам было страшно. Страшно было остаться без этих глубоких купеческих подвалов и толстых кирпичных стен, которые спасали нас не только от ураганного огня советов, но и знаменитых русских морозов. Страшно было в такой холод оказаться вне стен, да еще и на открытом поле. Это было полное самоубийство и замороженные трупы, торчащие из снега, были подтверждением суровости русской зимы...



Глава вторая

Первый рейд.

Вечером 6 февраля 1942 года генерал Зинцингер вызвал Крамера к себе на КП. Он в течение часа проводил совещание офицеров нашего полка, на котором довел приказ командующего группы армий «Центр» и поручил разведке достать языка из числа офицеров противника.
–Господин генерал, согласно данных севернее города русские сосредоточивают крупные силы четвертой армии генерала Курасова. Нам важно знать, будут ли большевики наступать с Севера. Приказываю вашему разведывательному подразделению выйти на рубеж соприкосновения с противником и перейти линию фронта для пленения "языка". Желательно из офицерского состава.
–Есть, господин генерал , разрешите идти? Хайль Гитлер! –говорит
Крамер. Он хочет щелкнуть каблуками но из этого ничего не получается, на его ногах надеты русские сапоги из овечьей шерсти. «Иваны» называют их валенки и в них было удивительно тепло.
–Давай, сынок, нам сейчас как никогда нужна удача, да поможет вам Бог! Ты можешь спасти сотни жизней наших солдат, если доставишь хорошего матерого комиссара.
Крамер, поднимая клубы пара, ввалился в подвал. Он словно гауптфельдфебель просвистел в свисток, объявляя общий сбор.
–Так, господа разведчики! Сегодня ночью, нам предстоит перейти линию фронта. Папаша Зинцингер дал нам сорок восемь часов, чтобы добыть русского "языка" и вернуться в гарнизон. Прошу отметить в ваших ржавых мозгах, что это приказ самого фельдмаршала фон Бока. Генерал Шредер сомневается, о времени и месте деблокирования гарнизона. Через три часа все должны быть готовы, форма одежды трофейная. Рано утром когда «Иваны» начнут штурмовать нашу передовую в районе Верфштрассе, у нас будет возможность выйти в тыл противника, используя скрытые саперные галереи. В районе деревни Ястреб, которая находится во второй полосе обороны, нам предстоит оборудовать укрытие до проведения акции. Оружие трофейное! Унтер–офицеру Рудольф–Уве, тебе поручается главная роль. Ты будешь русским пленным майором. Остальных особо касается, мне не нужны сюрпризы, как в прошлый раз. Помните парни вы должны не просто прикидываться русскими. Вы должны ими быть. Все нужно сделать, это тихо и без потерь вернуться в полном составе. Всем готовиться! На сборы двенадцать часов. Выступаем за три часа до рассвета.
Самое интересное, что сборы в тыл противника всегда имели определенный ритуал, и никто никогда не нарушал его, от четкого соблюдения правил зависела удача нашей вылазки и Крамер всегда сам проверял полную готовность.
После трехчасовых сборов в подвале церкви собралась вся полковая разведка. Камрады стояли в шеренге, не отличаясь от большевиков. Те же изможденные лица, та же униформа, стеганные ватные куртки валенки белые маскхалаты. Весь этот камуфляж, должен был скрыть наш отряд в тылу большевиков. Если бы не приказ полковника, о разведывательной операции нас вполне мог расстрелять любой пулеметчик или ближайший блокпост.
Мне как самому молодому досталась форма русского лейтенанта. Я впервые, облачившись в большевистскую униформу, был готов как морально, так и физически. Неделя хорошего отдыха и калорийное питание поставили меня на ноги. Уже к началу операции я чувствовал себя как стайер, в предвкушении долгожданной олимпийской победы.
Разведчики задорно смеялись, глядя, как толстяк Уве перешел на свою излюбленную волну. Он, закурив трубку, стал расхаживать по подвалу и корчить из себя Сталина, который якобы просит Гитлера о перемирии. Он делал это так артистично, что мы катались от смеха.
–Кристиан, ты очень похож на большевика, если бы ты знал русский, тебе бы цены не было!–сказал Уве.
–Если бы я знал русский! Я бы сидел в ставке в Берлине или работал бы на радио под крылом рейхсминистра по пропаганде. Пил бы черный кофе на Вильгельм штрассе, а не ползал бы с вами по тылам большевиков в поисках приключения на свой зад.
–Да старин, ты прав! Знание языка врага делает нас неуязвимее и сильнее в несколько раз если смотреть на нашего командира, то в нем чувствуется что–то такое русское. А про русских женщин я и говорить не смею. Они фантастично хороши–сказал Уве, раскуривая трубку.
–А как же приказ командующего?
–Какой приказ –ничего не знаю?!
–Приказ о том, чтобы не было никаких сношений со славянами ты его игнорируешь!? –спросил я, намекая на последствия.
Толстяк засмеялся. Он достойно ответил, да так громко, чтобы дошло до всех.
–Тебе, Кристиан, зачем фюрер выдает презервативы? Ты думаешь, для того, чтобы беречь дуло "Маузера" от песка и грязи?! Нет солдат –фюрер нам дает презервативы, чтобы мы берегли свои "шванцы"! Ты же не враг своему здоровью?
В подвале грянул гром смеха, и чувствовалось, что мы еще не совсем потеряли боевой дух, раз проскакивали такие заковыристые шуточки.
Время подходило к вылазке, но так не хотелось покидать теплый подвал. Радовало одно, что мороз немного начал отпускать, да и большевики в утренние часы бдительность не проявляли –это была их национальная черта. Можно было, переодевшись в форму красноармейца, беспрепятственно пройти к ним в тыл и точно так же легко вернуться назад если не подорвешься на собственной мине. По данным нашей разведки только утром с восходом солнца, русские снова предпримут штурм под прикрытием танков. В это время мы должны быть в нескольких километрах от линии фронта.
Вся группа во главе с Крамером на лыжах выдвинулась на боевые позиции в районе Нордштрассе, где утром должна была начаться разведка боем. Эти ежедневные выпады большевиков были лишь прелюдией большой "войны", которая должна была наступить нежданно еще до подхода десятой бригады под командованием генерал–майора Клауса Мюллера –Бюлова.
В районе городской больницы в воздух взвилась зеленая ракета. «Иваны», несмотря на потери снова заорали свое "Ура" и пошли в атаку. Во время вспышек разрывов снарядов и мин были видны силуэты наступавших, которые короткими перебежками приближались все ближе и ближе к позициям третьей и седьмой роты, где командовал лейтенант Яшке. Огня пока никто не открывал, давая большевикам подойти до расстояния одного броска, а это около 50 метров.
Каждый солдат своей промерзшей на русских морозах кожей ощущал, наступление врага, и уже был готов встретить его во всеоружии примкнув штыки к карабинам. Как только шеренга наступающих, приблизилась к первой линии обороны, прозвучал одиночный выстрел из карабина. Это стрелял лейтенант Яшке. Он подавал условный сигнал камрадам. В одно мгновение огонь из стрелкового оружия превратился в сплошной гул. В этот момент, сразу из нескольких мест заработали наши пулеметы и минометы, не которые, не давал, ни одного шанса на прорыв нашей обороны. Русские, моментально не поднимая голов, зарылись в снег. Вполне достаточно было продержать их на морозе около часа, как они начинали примерзать к земле, чтобы стать жертвами этого смертельного колеса крушащего человеческие жизни и судьбы .
Верфштрассе и Нордштрассе превратились в ад, огонь клубком катался между русскими и нашими позициями а пули со свистом проносились мимо. В тот миг казалось, что земля просто кипит от огня. Разрывы минометных мин перемешивались с взрывами артиллерии которая била по «Иванам» прямой наводкой. Шрапнель с такого расстояния разрывала их тела на части а живым она не давала поднять голову. В одно мгновение атака русских захлебнулась. Через час исход боя был окончательно предрешен. Очередное наступление русских было отбито силой стрелкового оружия и силой немецкого духа.
Крамер, сделав знак рукой, и держа наготове оружие, мы переползли нейтральную полосу, минуя по саперным галереям передовую русских. Пройдя в тыл к большевикам, мы надели лыжи и прикинулись разведгруппой, выходящей из рейда. Впервые мне довелось оказался за спиной врагов. Сказать честно –было немного не по себе. Используя складки местности и лесной массив скрывавший дозорные разъезды советов, мы через два часа оказались в двенадцати километрах от линии фронта.
Вторая линия обороны просто кишела русскими и любая оплошность могла поставить жирную точку на нашей группе. В то время ничего не оставалось, как доверить свою судьбу командиру. Крамер один из тех, кто на этом фронте был не новичком. За все время войны с русскими он не просто изучил национальные повадки. Он был самим русским. Удача всегда была его спутником. Обер–лейтенант в свободное время читал русские газеты, книги и слушал русские пластинки восхищаясь, величием культуры славян и всегда был в курсе последних событий. Не было того дня, когда бы он, не присутствовал на допросах пленных, которые сдавались в плен десятками и сотнями. Вот эти знания не один раз спасали жизнь нашей группе. Крамеру достаточно было выругаться русским матом, как у "большевиков" сразу же пропадал интерес. Эти слова подобно универсальному паролю имели магическое действие, и почти всегда это беспрепятственно срабатывало.
Так и сегодня, переодевшись в русскую униформу и маскировочные халаты, мы тащили связанного немецкого майора, инсценируя армейскую разведгруппу выходящую из тыла противника. На отклики охранения с требованием пароля, Крамер, словно "Везувий", изрыгал такое количество бранных русских слов, что охрана смеялась. Видя наши уставшие и заросшие щетиной лица и "подсадного майора" со связанными руками нас пропускали в тыл, обеспечивая новым паролем.
Порой мне казалось, что помогает нам Бог. Он прикрывает своей незримой защитой, чтобы вновь и вновь мы возвращались "домой" с огромной удачей.
Пробраться в тыл русских было не самым опасным. Опаснее всего было спрятаться, и выждать нужный момент, чтобы подкравшись как пантера, броситься на врага и в мгновение ока нейтрализовать его. Нам везло –русские подойдя к городу не успели укрепить свои позиции. Только два дня назад в составе трех стрелковых полков и 48 стрелковой бригады они подошли по ротации перед наступлением. Измотанные переходом, а после боями местного значения, «Иваны» продолжали какое–то время еще штурмовать город. Наша авиация работала круглосуточно и имела такое преимущество, что "сталинских соколов" было почти не видать. «Юнкерсы» и «Фокевульфы» висели в воздухе постоянно, сбрасывая на головы большевиков не только бомбы, но и всевозможные бочки и даже куски железных труб. Дьявольским свистом они заставляли «Иванов» прятаться в укрытия. Вот в такой обстановке приходилось делать рейды по тылам большевиков, рискуя попасть в руки подходившего подкрепления, или же нос к носу столкнуться с боевым охранением, которое на лошадях перемещалось вдоль линии фронта.
–Кристиан, ты хочешь получить «Железный крест»,–сказал мне обер–лейтенант, что–то высматривая в бинокль.–Давай студент, пришел твой звездный час. Вон гляди идет какой–то русский по всему видно, что военный. Направляется на передовую!
Крамер, взял меня с собой, а сам двинулся по дороге навстречу, разговаривая со мной по –русски. Я вообще не понимал ни слова, но я играл свою роль, повторяя раз от разу одно слово –Да, которое я выучил почти без акцента. В наших действиях был определенный риск, но тогда мы уповали только на Бога, но и на удачу. В любой момент на дороге мог показаться дозор или проехать машина. Наша вылазка в тыл врага могла закончиться пленением или даже смертью. Хотя я знал, что за спиной были мои товарищи по –оружию и они в любой момент могли броситься на помощь и ввязаться в кровавую драку –нервная дрожь трясла меня как травинку на ветру.
Крамер поравнялся с русским и просто попросил у него прикурить. Я стоял по правую руку, и постанывая делал вид, что ранен.
«Иван» улыбался и даже шутил с Крамером. Он не подозревал, что мы совсем не те за кого выдаем себя. Русский достал мешочек с табаком и скрутив мне самокрутку, он даже прикурил её для меня, сопереживая за мое "ранение" руки которое было искусно закамуфлировано бинтами. Продолжая разговор, он расстегнув ширинку, и стал мочиться на обочину дороги. По выражению лица лейтенанта я понял, что этот русский ничего не знает. Он только, что прибыл из госпиталя и направляется в расположение стрелковой роты 334 стрелковой дивизии которая сосредоточилась севернее города.
Он попрощался и ушел, пожав руку Крамеру.
–Господин обер–лейтенант, почему мы не пленили этого "Ивана"? Удача сама плыла, нам в руки? –спросил я, удивившись с какой легкостью Крамер отказался от добычи.
–Студент, поймать хорошего русского, это как поймать хитрую и умную рыбу. Этот сержант только, что прибыл из госпиталя, он ничего не знает о планируемых мероприятиях, и для нас он никакой пользы абсолютно не представляет.
–Я думал, что мы уже можем возвращаться с "языком".
Я тогда не знал я, что нас впереди ждут такие приключения, которые мне запомнятся на всю жизнь.
–Ты, обер–ефрейтор не спеши! Нам нужен, матерый комиссарище. Желательно, чтобы это был офицер штаба, а не сержант пулеметного взвода. С него как с козла молока.
Я удивился, не поняв славянского юмора. Козлы ведь не дают молока. Лишь после того как Крамер сказал о значении этой поговорки я засмеялся.
–Да, с козла молока не надоишь. Хорошее выражение.
–Соображаешь, студент! Ты учи русский, нам же предстоит долгая война. Сам видишь –Гитлер, недооценил противника и это только начало нашего кошмара.
В тот момент я уже видел в глазах обер–лейтенанта странное разочарование и даже сожаление. Но шаг был сделан, а обратного пути у нас не было. В его голосе, в его интонации было видно и даже слышно, что он сомневается в победе Германии. Нет–это не была потеря боевого духа. Это было абсолютное знание психологии и повадок противника, с которым он прожил долгие годы. И с которым имел возможность дышать одним воздухом. Это дорого стоило. Русские вопреки всем прогнозам фюрера дрались за каждый дом, за каждую улицу, за каждый метр своей земли. Они умирали сотнями и даже тысячами. И мы чувствовали и знали что они будут стоять до последнего солдата.
В то время я старался впитать в себя все то, что говорил мне Крамер. Я заворожено смотрел на этого бравого служаку, стараясь постигать нелегкую науку солдатской жизни. Позже эти знания не один раз спасут жизнь мне и моим товарищам. А сейчас, мы лежали в лесу, зарывшись в снег, и ждали своего часа. Пронизывающий до костей ветер нес снежную поземку, которая засыпала нас, скрывая от глаз недремлющего врага. По дороге в сторону линии фронта ехала легковая машина. Свет фар еле освещал дорогу впереди неё.
–Камарады, схема работы прежняя –наш "художник" тяжело ранен и еле передвигает ноги. Ганс, на прикрытие по левому флангу. Уве, идешь с нами. Сценарий банально прост–ты офицер, которого ведет полковая разведка. Я за старшего –работаем тихо!
Мы вышли метров за двести перед русской машиной. Впереди нас еле переставляя ноги шел Уве. Он бесподобно играл пленного офицера, скрывая под шинелью заряженный «Р–38». Следом за ним, изображая советских разведчиков, шли мы с Крамером, держа на мушке "подсадную утку". Я артистично ковылял, опираясь на импровизированный костыль. Это было необходимо, чтобы вызвать в душе "собратьев" сострадание. Наше оружие было наготове и нам было неизвестно, что на уме у того, кто ехал в машине. Когда легковушка подъехала к нам ближе, лейтенант поднял руку. Машина остановилась. Из открытой двери автомобиля показалась голова водителя, который спросил:
–Вы кто?
Обер–лейтенант Крамер, сказал чисто по–русски:
–Капитан Сергачев, полковой разведка 360–й стрелковой дивизии. Мы ведем немецкого языка в штаб. Во время выхода из немецкого тыла, "Фрицы" ранили молодого лейтенанта в ногу и руку. Ему срочно необходима перевязка. Он потерял много крови.
Внутри машины кто–то зашевелился. Водитель спросил разрешения и вышел на улицу. Уве, выстрелил из "Вальтера" шоферу в лицо. Кровь фонтаном вместе с мозгами брызнула на снег. Солдат умер мгновенно и повалился на дорогу, дергая ногами в смертельных конвульсиях. Обер–лейтенант Крамер, направив автомат на майора. Животный ужас охватил офицера штаба, и он беспрекословно подчинился. Вместе с Мартином Лидке я стянул убитого «Ивана» в кювет и присыпал снегом. На это ушло не более двадцати секунд.
–Студент, в машину за руль,–проорал мне Крамер.
Я запрыгнул в машину.
–Слушай внимательно Кристиан. От этого зависит, прорвемся мы или нет. Ты ведешь машину, я отвечаю на все вопросы охранения. Молчи и ничего не говори.
–Мы что едем к линии фронта в город,–спросил я командира.
–Нет, студент, мы идем пешком и тащим за собой майора. Ты хочешь чтобы "Иваны" шли за нами на лыжах, чтобы отбить эту жирную русскую свинью?
Я знал, что вся местность вокруг города набита русскими. Здесь было сосредоточено, столько войск, что прорваться через линию фронта не представлялось возможным, но я верил командиру.
Тем временем пока мы обсуждали план прорыва, наши камрады ушли по запасному маршруту, который был в планах отхода. Я тогда впервые испугался.
Крамер в отличии от меня чувствовал себя как в своей тарелке. Он был русский и немец в одном лице и этот факт делал его не уязвимым. Я видел, как он изъял у советского майора все документы. Спрятав их во внутреннем кармане, он приказал мне ехать. Хладнокровие лейтенанта вернуло мне боевой дух и я обратив молитвы к господу–тронулся, полагаясь на командира, как на господа.
–Так студент, за тем лесом через пять километров будет пост охранения. Подъезжаешь к шлагбауму и останавливаешься. Все вопросы решаю я. Твоя задача во время давить на газ и слушать мои команды,–сказал Крамер и тронул меня за плечо.
Майор опасаясь за свою жизнь, рассказал обер–лейтенанту, все пароли которые были в то время ему известны.
Подъехав к шлагбауму, я остановился. Сержант, держа автомат наготове, подошел, к машине и посветив через стекло, спросил:
–Ваши документы.
Крамер знал порядок проверки документов. Он дружелюбно улыбнулся, и подал их караульному.
–Тыловое обеспечение,–спросил он, развернув бумаги.
–У вас какие –то сомнения –сержант, спросил Крамер. –Разверните командировочное предписание. Мы в штаб –интендантская служба 108 дивизии.
–Пароль –спросил сержант, освещая машину фонариком.
–Яуза, –сказал спокойно Крамер.
–Угра, –ответил сержант, и вернул документы. –Сидор, открывай –документы в порядке,–крикнул он часовому и тот поднял шлагбаум. Я облегченно вздохнул и почувствовал, как по моей спине промеж лопаток пробежала струйка пота.
Советский майор даже не ожидал, что окажется в плену. До последнего момента он не верил в то, что попал в лапы немецкой разведгруппы. Страх за свою жизнь, который испытывал этот комиссар, заставил его сказать нам все пароли. Машина, объезжая дозоры, приблизилась почти к самой линии фронта. До наших позиций оставалось около километра, и они были самыми опасными. Я думал, что Крамер прикажет мне давить на газ, но он молчал. Рывок на легковом автомобиле по минным полям без проходов и через линию обороны мог совершить только безумец.
Сделав инъекцию, сонным препаратом советскому майору, он перевел его в состояние глубокого сна.
Выскочив из машины невдалеке с полевым медсанбатом он, приказал мне молчать. Перебинтовав мне горло, он заставил меня прикинуться раненным в шею, чтобы избежать лишних расспросов.
Крамер был виртуоз разведки. Через двадцать минут, меня и русского майора санитары грузили в грузовую машину, чтобы срочно доставить в полковой лазарет. Я не понимал замысла командира, но всецело доверял ему.
Что было после, я вспоминаю с трудом.
Во время артиллерийской подготовки обер–лейтенант Крамер я и майор, оказались в полосе между двух огней. Минометчики нашего полка закидали территорию врага дымовыми минами и нам удалось, под прикрытием пулеметов прорваться в первую линию обороны, волоча за собой связанного майора.
Было ли это чудо или нет, но я понял, что Бог любит смелых и отважных людей, таких как обер–лейтенант Крамер.
Трое суток ожидания тянулись словно целая неделя. Крамер не находил себе места. Ганс и толстяка Уве, из рейда не вернулись. Через двое суток обмороженные и изнеможенные Мартин Лидке и Вильгельм перешли линию фронта в десяти километрах восточнее города в полосе действия 900 штрафного батальона, занявшего высоты возле деревни Саксоны. От них мы и узнали как нелепо погибли наши камрады, подорвавшись на русской мине
–Кристиан, у тебя красивый подчерк оформи на наших парней карточки пропавших без вести. Нашим ребятам просто не хватило чуть–чуть везения. Они прикрывали нас, как могли до последнего, когда мы с Крамером прорывались на передовую.
Я тогда был молод и возможно совсем не представлял, в какую опасную смертельную игру был втянут весь народ Германии в какую опасную игру мы играли каждый день под обстрелом русских.
Несколько дней обер–лейтенант Крамер терзал себя. Каждый вечер, он перед тем как пить шнапс, рассматривал именные жетоны и что–то бормотал себе под нос. Мне казалось он сходит с ума. Я наблюдал за Крамером и боялся, что он окончательно тронется, а вслед за ним начнем сходить с ума и мы. Через неделю, после рейда необходимо было вновь идти к «Иванам». Крамер напился как свинья шнапса. Вот тогда, он сказал мне:
–Кристиан, студент –на кой черт сдалась нам эта война? Что мы делаем в этой стране? Мы каждый день теряем наших камрадов и конца этому не видно. Отнеси каптенармусу жетоны, у меня больше нет сил, ждать наших парней. Приказ есть приказ, и я направился в штаб. Здесь я нос к носу столкнулся с начальником штаба, подполковником Шванике. Я вытянулся перед ним по стойке смирно.
–Солдат,–обратился он ко мне.
–Я вас слушаю господин , полковник.
–Я видел вас вместе обер–лейтенантом Крамером.
–Так точно, я подчиненный обер–лейтенанта Крамера,–ответил я, стараясь не дышать.
–Что вы делаете в помещении штаба,–спросил подполковник, стараясь приладить монокль.
–Я господин подполковник исполняю приказ обер–лейтенанта Крамера. Мне приказано передать каптенармусу списки погибших, Ганса Братке и Уве Айсмана, пропавших без вести их документы и личные вещи.
–Солдат, а ваш командир сам не мог доложить, как это предусмотрено боевым укладом!? Передайте ему, чтобы он…..
Разговор прервал телефонный звонок. Подполковник Шванике, указав мне на выход, подошел к телефону, который подал ему связист–ефрейтор. Уже на выходе, я слышал, как начальник штаба, вытянувшись по стойке смирно, стал с кем–то разговаривать по телефону, постоянно отвечая:
–"Есть, есть! Так точно! Хайль Гитлер"!
Немного притормозив, я краем уха услышал ошеломляющую новость. Спустившись в подвал церкви где квартировал разведотряд, я подошел к лейтенанту и без всякой субординации сказал ему на ухо:
–Господин обер–лейтенант, на нашем участке фронта грядут большие перемены. Я только что слышал, десятая бригада идет к нам на помощь. Возможно, что блокада большевиков будет прорвана, и мы сможем свободно вздохнуть. А может, нас отведут в тыл на ротацию. Старик Зинцингер, будет сегодня собирать офицерский состав. Подполковник Шванике просил передать вам, что вы лично должны были ему доложить о потерях.
–Старик меня поймет! Он боевой командир, а не берлинский служака из ставки. Приготовь мне горячей воды! Необходимо помыться, побриться и идти на аудиенцию к подполковнику Шванике, будь он неладен.
Я поставил на печь кастрюлю со снегом и уже через двадцать минут из неё пошел пар. Постепенно подкладывая снег, уже примерно за час натопился довольно большой объем горячей воды. Крамер скинул с себя верхнюю одежду, обнажив спортивный торс. Все его тело украшали боевые шрамы, полученные за время всей этой войны.
–Что стоишь, давай, поливай! –сказал он, держа в руке кусок французского мыла из старых запасов.
Я, зачерпнув ковшом воду, стал обливать лейтенанта горячей водой. Тот мылился, фырчал от удовольствия, смывая с себя пот и грязь фронтового быта. Я понял Крамер вышел из эмоционального штопора и теперь на моих глазах обретал второе дыхание. Минут через тридцать обер–лейтенант уже был готов. Лицо его светилось и от него слегка благоухало свежестью чистого тела и дорогого французского одеколона. Тоска в глазах сменилась искрой, которая горела в них, как после удачного рейда.
–Кристиан, как я выгляжу!? –спросил меня Крамер.–Я мог бы стать героем твоих картинок?
–О, господин обер–лейтенант, вы хороши как новая рейхсмарка. С вас можно икону писать!
–Русские, студент, тоже так говорят –хорош как новый пятак! Ты учишь русский язык?
–Так точно господин обер–лейтенант, –сказал я, показывая солдатский разговорник.
–Смотри –скоро он пригодится тебе. Грядет время великих перемен, впереди нас ждет лето. А где лето там тепло, там пляж, женщины и много шнапса. Ты, Кристиан, любишь женщин!? –спросил он, расчесывая волосы, глядя в осколок зеркала.
–Я же девственник! У меня еще никого не было!
–О, да –вспомнил –ты девственник,–сказал Крамер. иронично улыбаясь.
–Так точно, господин обер–лейтенант! Я еще не успел стать мужчиной.
–Дай бог дожить нам до теплых дней. Русские не смогут постоянно сдерживать напор нашей армии и уже скоро они далеко отойдут на Восток. Вот тогда мы решим твою проблему! В окрестных селах еще должны остаться хорошенькие фроляйн.
–А как, господин обер–лейтенант, приказ фюрера!? –спросил я, стараясь предугадать его ответ.
–Фюрер не следит за тобой по ночам –это привилегия Господа! Я же не буду об этом ему докладывать.
–Так точно, господин обер–лейтенант! –сказал я, вытянувшись в струнку.
–Вот и хорошо…
Крамер ушел в штаб, а я завалился на нары, мечтая о скором наступлении долгожданного тепла. Постепенно глаза закрылись. Я уснул, провалившись в мир сновидений и грез.

Глава третья

Черная дыра


Крамер в полном молчании подошел к печи и присел на стул. Он закурил и глядя в огонь, не поднимая головы, сказал:
–Камрады! От Суража до Усвят, русские пробили проход и сдерживают его своими силами. По данным авиаразведки через этот «коридор», утекают войска большевиков, попавшие в наше окружение в районе Витебска. Из наших тылов через эту "черную дыру" выходят окруженные части и разрозненные боевые подразделения. Приказом "папочки" Зинцингера, нам приказано ночью выйти в направлении коридора, и провести разведку с целью блокировать этот участок силами идущего к нам резерва. Нам предстоит встретить десятую бригаду 83 дивизии которая должна с марша прикрыть эту "калитку". На рубеже деревень Секачи Миловиды, Нивы –русские сдерживают проход по Витебскому тракту. Выходим ночью, силами двух стрелковых отделений. Движение осуществляется согласно боевому порядку. Приказываю –в огневой контакт не вступать. Петерсен –от меня ни на шаг. Не хочу, чтобы твоя мать фрау Кристина, проклинала меня за то, что тебе русские оторвут голову. Ты еще нужен Германии.
–Есть! –ответил я, ощущая со стороны своего командира какое–то странное покровительство.
–Я не хочу чтобы ты, сдох на этой войне, –сказал обер –лейтенант. –Ты пока еще не воин! Ты творец, и должен помнить об этом каждую секунду. Сегодня, нам предстоит пройтись по русским тылам. Ты, если хочешь, можешь остаться в гарнизоне, –сказал обер–лейтенант.
–Спасибо, но я пойду с группой. Если господу будет угодно, он не даст меня в обиду.
–Идиот! Ты, молод и многого не понимаешь! Рано или поздно война закончится без твоего участия. А сегодня –я твой бог, и я хочу, чтобы ты, сохранил, свою жизнь ради твоего таланта. Я малыш, верю в твой разум!
Я по молодости был немного наивен. Я не подозревал, что обер–лейтенант Крамер, уже был разочарован идеей фюрера захватить Россию. Он знал, что эта война, развязанная Гитлером, будет закончена полнейшей капитуляцией и крахом всей Великой Германии. Я чувствовал тогда, что он хотел, рассказать мне, о его мыслях, но я, был молод и многого тогда не понимал, полагаясь на свой юношеский максимализм. Раз от разу в словах Крамера проскакивали нотки дикого, славянского бунтарства, но в открытую высказывать эти вольные идеи он еще опасался. В каждой роте был свой информатор, носивший значок националистической партии фюрера на внутренней стороне солдатского френча.
В один из вечеров развед –отряд в количестве двух отделений, направились в очередной рейд по тылам русских. Командование решило перепроверить данные авиаразведки чтобы на месте «по –живому» установить места сосредоточения «Иванов». Сквозь февральскую метель на лыжах скрытно мы вышли на окраину города и спустились к реке. Здесь под прикрытием берега, можно было незаметно двигаться вдоль берега, выискивая следы русских диверсантов, проникавших на нашу территорию с другой стороны.
В то время, линия обороны проходила по самому центру Дюны. С одной стороны располагалась наша линия обороны, с другой стороны окапались "Иваны". Большевики стояли узкой полосой от деревни Разуваевка до деревни Секачей. Именно в этом месте они блокировали подходы к городу и простреливали всю дорогу, которая шла из Витебска. Рельеф был сложным: с западной стороны города большевики наступать не старались. Им еле–еле хватало сил, чтобы сдерживать натиск десятой стрелковой бригады, которая подпирала со стороны Суража.
Короткими перебежками по заснеженному льду реки мы вышли на рубеж Нижних Секачей. Именно здесь было самое узкое место в обороне русских, где мы могли перейти линию фронта и скрыться в пресловутом большевистском коридоре. От пребывания в глубоком снегу вся униформа покрылась льдом. Она затрудняла всякие движение, и этот факт перед природой и стихией был неоспорим. Впереди было почти тридцать километров марша по таким чащобам, по которым могли перемещаться только русские. Это был самый стык двух армий армии" Центр" под командованием генерала –фельдмаршала фон Клюге и армии "Север, под командованием генерала –фельдмаршала Георга фон Кюхлера. Именно на этом куске в сорок километров на рубеже группы армии "Центр" по лесам и болотам русские устроили этот коридор, и спокойно перемещали выходящие из окружения войска и даже обозы с оружием и провиантом для партизанских отрядов.
Нам была поставлена задача пройти лесами почти до самых Усвят и нанести на карты оборону русских. Тогда вся правая сторона реки была занята врагом. Приходилось пробираться в тыл к «Иванам», минуя передовые и авангардные сторожевые кордоны. Во время перехода через реку в районе деревни Верховье, мы совершенно случайно повстречались с русской снайперской группой. Русские шли в белых маскхалатах на лыжах в нашу сторону. Их было пятеро. Три снайпера и боевое прикрытие с автоматами. Обер–лейтенант Крамер, заметил их в свете Луны, когда они были в двухстах метрах от нас. У нас было время окопаться в снегу, чтобы в нужное время неожиданно предстать перед врагом. Командир поднял вверх правую руку, что означало готовность к рукопашной схватке. Я достал нож. Сжавшись словно устрица, я с головой нырнул в снег, чтобы по сигналу командира бросится в рукопашную схватку. Все предрассудки остались позади и я почувствовал тот азарт, который чувствует настоящий мужчина перед тем, как броситься на врага.
–Вперед, –закричал Крамер. Он первым же ударом вскрыл горло идущему в авангарде "Ивану". Его ноги подкосились. Кровь хлынула их артерий, фонтаном обагряя снег.
Что было дальше, я помню плохо. Помню - эти суровые лица поросшие щетиной. В их глазах не было страха. В их глазах была ненависть и презрение к нам и к смерти. Русские бились отчаянно. Несмотря на усталость, они нашли силы, чтобы впятером противостоять двум отделениям наших парней. Изначально исход рукопашной схватки был предрешен в нашу пользу. Дрались молча. Ни единого выстрела. Ножами прикладами карабинов и кулаками мы свалились в свару. Русская группа старалась сдержать наш натиск. Они встали спинами друг к другу и завертели свою кровавую карусель.
Схватка была скоротечной. Я до сих пор с ужасом вспоминаю, до какой нечеловеческой злобы может война довести обычного человека. Бросившись в кучу, я тут же получил прикладом русского автомата. Черный провал небытия, в который мне довелось свалиться, сохранил мне жизнь. Я не видел всего боя, а очнулся лишь тогда, когда обер–лейтенант Крамер бил меня ладонями по щекам приводя в чувства.
–Очнись студент –очнись,–говорил он мне, растирая мое лицо снегом. После порции нашатыря, подсунутого мне под нос, я вернулся к жизни. Размытое изображение стало набирать резкость, и наконец–то я вернулся в реальный мир.
Голова ужасно болела. Приходя в чувство, взглянул на место боя. Ничего необычного не было –война есть война. Но то, что я увидел, надолго врежется в мою память и будет напоминать мне все годы моей жизни.
Среди окровавленного снега в неестественных позах лежали тела семи убитых человек. Было видно, что русские дрались до последнего и умирали на этом холодном ледяном поле брани, как настоящие солдаты. Больше всего мое сознание поразила та картина, которая застынет в моей памяти образом истинной воинской доблести. Пробитый кинжалом русский солдат, умирая в самый последний момент своей жизни, успел вцепиться зубами в глотку обер–ефрейтора Мартина Лидке. Из последних сил, он словно дикий зверь, перегрыз ему горло. Все лицо этого большевика было в крови. Так и лежали они, обнявшись, словно братья. Побратимы этой войны – они уже перестали быть врагами, разделив на льду Двины, славой и подвигом нелегкую солдатскую судьбу. Был ли в их сердцах Бог, и с какой верой они приняли смерть, было мне неизвестно.
Обер–лейтенант Крамер, качаясь от усталости присел рядом. Он приказал собрать жетоны, оружие и личные вещи наших парней. Меня бил жуткий озноб. Руки и все тело тряслось не от холода, а от страха. Голова кружилась, а лицо заплыло огромной гематомой, которая скрыла мой глаз. Дрожащим голосом Крамер тихо спросил меня:
–Ты, не обгадился? С дебютом тебя студент, ты убил своего первого русского. Ты видел это….
–Что,–спросил я сквозь гул в ушах, не понимая его голоса. В голове стоял какой–то гул, сквозь который, как сквозь подушку еле доносились слова моего командира.
–Лидке! Мартин Лидке! Он умер страшной смертью. Я видел своими глазами как русский, схватил его зубами за глотку и захлебываясь кровью, вырвал ему трахею, но я ничего не смог сделать! Я не мог ему помочь….
Постепенно слух начал возвращаться в мои уши и я отчетливо услышал, как совсем рядом от меня плачет Шнайдер. Он ползал по снегу и голыми красными от крови руками что–то искал.
–Мы, мы никогда не сможем победить этих русских, –верещал он, вытирая рукавом текущую из носа кровь.
–Что ты ищешь,–спросил обер–лейтенант Крамер, наблюдая за своим бойцом, потерявший разум.
–Часы! Часы! Отец подарил мне дорогие швейцарские часы. Что я кажу ему, когда вернусь домой.
–Петерсен, ты видишь идиота. Он думает, вернуться домой с часами. Он думает, что он выживет в этой мясорубке. Да они умирая, рвут нам глотки! Это какое–то безумие! Мой разум не в состоянии переварить это,–сказал мне Крамер.
Я обтер от крови снегом лицо и слегка пришел в себя. Я мог видеть только один глазом. Мне приходилось прикладывать снег к лицу, чтобы уменьшить опухоль, которая возникла на моем лице.
–Что свинопасы, наложили в штаны? Пятнадцать гаденышей не смогли справиться с пятью русскими –позор! Пять минут даю вам, чтобы привести себя в порядок,–сказал обер–лейтенант. –Убитых похоронить….
–И, русских тоже,–спросил ехидно пулеметчик Альфред Винер.
–И, русских тоже,–ответил обер–лейтенант Крамер. –Они более достойны того, чтобы со всеми почестями быть преданными земле. Это настоящие воины, а не вы –стадо жирных свиней.
–Я господин обер–лейтенант, русских хоронить не буду. Пусть их хоронят большевики–сказал снова Винер и закурил.–Земля господин обер–лейтенант, промерзла на два метра. Мы будем рыть её до самой весны, а нам еще выполнять задачу.
Камрады молчали. Ни кто не проронил, ни слова. Каждый понимал, что война с русскими это не прогулки по Елисейским полям в Париже. Мы должны были это принять эту реальность и жить теперь с ней дальше, ощущая спинным мозгом, что и наша солдатская судьба может в любой миг быть не менее трагичной, чем у Мартина.
У меня до тошноты болела голова. При виде изобилия крови на льду, я не выдержал, и меня вырвало. Организм отверг утренний завтрак, подсказывая мне, что сотрясение мозга это уже боевое ранение. Несколько минут меня рвало, как проклятого. Я не мог подняться даже с колен. Тело настолько ослабло, что я упал и потерял сознание. Что было дальше –я не помнил.
Очнулся я тогда, когда Крамер с камрадами уже стучали в дверь ближайшей русской хаты, распугивая всех жителей деревни.
Нам открыла пожилая женщина. Крамер оттолкнул её в сторону и проходя в дом, по–русски её спросил:
–Кто еще есть дома?
–Дед на печи–ответила она, прикрываясь накинутым пуховым платком.
–Матка, у нас раненый солдат. Ему нужна помощь и теплая постель.
Камрады внесли меня в хату и не снимая верхней одежды, положили на кровать.
–Манц, станцию на связь,–приказал Крамер.
Обер–ефрейтор Густав Манц, развернул радиостанцию, и уже через минуту в штаб дивизии полетела радиограмма.
«Нахожусь южнее деревни Козье. Потери –три человека. Двое убитых, один ранен и нуждается в срочной эвакуации. Прошу направить в Козье эвакокоманду –Крамер».
Обер–лейтенант достал две банки консервов, кусок хлеба, шпик и положил это перед бабкой на стол.
–Мы уходим. Через пару часов его заберут наши камрады. Там на льду лежат русские и немецкие солдаты их надо похоронить –немцев отдельно. Через два дня мы сюда вернемся. Я проверю, как будет выполнен мой приказ. Если вы не похороните убитых, мы расстреляем в деревне каждого пятого,–спокойно сказал Крамер, наводя ужас на крестьян.
Камрады ушли оставив меня один на один со старухой и её дремучим бородатым дедом.
Несколько раз я приходил в себя, стараясь, восстановить в памяти свою первую рукопашную схватку, но каждый раз мои воспоминания обрывались, на одном и том же эпизоде.
Лежа в кровати я вспоминал, как за день до вылазки Мартин Лидке получил из дома письмо. Он хотел после победы вернуться к своей семье в красивейший и уютный Целле. Я представил, с каким ужасом жена и его дети узнают, о том, как он погиб. Как этот дикий русский в рукопашном бою перекусил ему горло зубами. Для семьи это будет настоящим шоком. Мертвым уже все равно, ибо душа его прибывает на пути к Богу.
Такое происшествие с группой было впервые. Потерять за неделю пятерых сразу убитых и мня раненого, это было уже много. Вернувшись на базу, обер–лейтенант Крамер, вновь ударился в запой.
  Возможно, это было совпадение, а возможно и запланированное мероприятие, но блокада была прорвана только в марте. Бригада генерал–майора Клауса Бюлова разорвала большевистское кольцо извне и победоносно вошла в разрушенный город. Благодаря работе комендатуры улицы города с помощью местного населения приводились в порядок. Нам казалось, что мы пришли на эту землю навсегда, и должны были показать этим русским, что такое немецкая культура и наш европейский уровень жизни.
После изматывающей блокады, наш разведывательный отряд был отведен на отдых в тыл на целый месяц. Месяц без войны, без разрывов снарядов и бомб в то время казался настоящим тыловым раем. Хорошее питание, чистые простыни и отсутствие нервного напряжения в короткий срок вернули нас к жизни.
Обер–лейтенанту за пленение большевицкого майора, было присвоили очередное звание капитан, и еще он был награжден «Железным крестом» второй степени. Как обещал мне Крамер, я тоже тогда был представлен к медали за зимнюю кампанию и к почетному нагрудному знаку «За атаку».
Отдых в тылу в то время казался мне настоящей сказкой. В обществе хорошеньких медсестер, мы словно боевые псы, зализывали свои раны, чтобы уже совсем скоро вновь оказаться на передовой.
За время пребывания в лазарете, я еще больше сдружился с капитаном Крамером. Он стал одним из почитателей моего таланта и даже на этом делал свой маленький гешефт. В минуты отдыха он любил позировать мне, а все рисунки раздаривал медицинским сестрам, получая за это не только безмерную любовь, но и приятные подарки в виде вина и шнапса. Всякий раз, отправляясь на прогулку по городу, он стал, выписывать мне увольнительную в бордель. Крамер брал меня с собой, чтобы я мог своими глазами видеть то, о чем должен был изобразить в своих рисунках.

Глава четвертая
Анна

По закону подлости время в тылу пролетало быстрее, чем на передовой. В один из дней, получив денежное довольствие, капитан Крамер решил взять меня с собой, в Витебск. Там в свое время творил известный художник Марк Шагал, который после революции в России переехал в Париж, а в сорок первом году бежал в Америку, опасаясь нацистов. Мы уселись в грузовик вместе с саперным отделением, и уже через час въехали в мрачный и разбитый войной город. Тогда перед моими глазами предстала ужасная картина. Город, словно огромный призрак, лежал в руинах. Черные пустые глазницы обгорелых окон, битый красный кирпич, разрушенные стены домов создавали поистине удручающее впечатление. Удивляло огромное количество гражданских людей и даже русских казаков вооруженных саблями. Они дефилировали по городу кто в поисках работы, а кто приключений. Казаки никого не боялись и даже иногда дрались с немецкими офицерами заявляя свои права на офицерские бордели.
Я шел рядом с капитаном, вращая головой по сторонам, словно филин, стараясь запомнить каждую деталь, каждую мелочь, чтобы в конце этого страшного жизненного пути поведать об этом детям и внукам, как обещал командиру.
–Смотри студент, это когда–то был прекрасный город! Еще осенью тут было намного лучше, оставалось много целых домов, а сейчас сплошь одни руины! Большевики со своей авиацией, тоже постарались на славу. Надо двигать к вокзалу, это самое людное место. Ты как на счет перекусить и выпить хорошего пива?
–С огромным удовольствием господин капитан.
–Ну, тогда нам стоит найти фронтовой кабачок,–ответил Крамер.–Ты любишь колбаски с пивом, обер –ефрейтор Кристиан Петерсен!?
–Вы спрашиваете, господин капитан! Если кто из немцев не любит баварских сосисок –значит он не немец. Я сейчас не только могу съесть колбаски но и целого быка, зажаренного на углях.
–Ты сейчас произнес крылатую фразу Кристиан. Я запомню её и расскажу нашим парням, когда мы будем в тылу у русских доедать последний русский сухарь и кожаную комиссарскую портупею.
–О боже, господин капитан, мне так хочется, чтобы эта чертова война закончилась уже завтра. Мне нужно получить диплом об окончании высшей веймарской индустриальной школы.
–А ты вспомни что ты обещал нашим парням, когда мы прорвем блокаду?
На какое–то мгновение я задумался, стараясь припомнить, что же такого я обещал камрадам, что сейчас не могу воспроизвести это в своей памяти.
–Не могу вспомнить, господин капитан. После последней рукопашной, я многое забыл, когда мне «иван» прикладом автомата отбил часть мозга.
–А я помню! Ты еще там, в подвале мечтал расстаться со своим целомудрием?! Жаль, что с нами нет Уве. Он бы тебя обязательно повел по нашим тыловым борделям. Он, за время блокады, скопил тридцать шесть талонов на посещение. Уве был любитель бабских тел, –сказал капитан, выискивая глазами какое –нибудь увеселительное заведение.
–Господин капитан –псы пожаловали!
Капитан обернулся. К нам подошел патруль фельджандармерии. За горжету, висящую, на цепи солдаты их называли этих парней «цепными псами». Это была военная полиция местного гарнизона. Эти подразделения редко участвовали в боях, а занимались организацией порядка, отловом дезертиров да возмутителей прифронтового спокойствия. Обер–фельдфебель с красной сальной физиономией отдал честь и спросил:
–Господин капитан, разрешите взглянуть ваши документы.
Его наглые глаза, его ехидное и неприятное лицо выдавали в нем ярого служаку, отрабатывающего свой статус. Вероятно, что до войны он в Баварии владел, свиной фермой, и лишь деньги да хорошие связи в обществе нацистов подарили ему счастливую сытую службу вдали от линии фронта. Его поросячьи глазки всматривались в капитана Крамера в надежде выявить в нем нарушителя немецкого порядка. Расстегнув шинель, капитан, доставая портмоне, как бы невзначай показал тыловому служаке свой «Железный крест». Протягивая документы, Крамер продолжал разглядывать улицу, выискивая, то ли злачное место, то ли местную шлюху.
–Господин капитан, а этот солдат с вами? –спросил обер–фельдфебель, показывая на меня кивком головы.
–А разве он похож на дезертира, –спросил Крамер, закуривая сигарету. –Это мой солдат, из войсковой разведки. Вот его увольнительная, можете взглянуть!
–Цель вашего визита в Витебск!? –спросил обер –фельдфебель, возвращая документы.
–Наш полк господин обер–фельдфебель, отведен от линии фронта в населенный пункт Яновичи на пополнение и ротацию. Согласно приказа командира 257 мотопехотного полка генерала Зинцингера, дивизионная полевая разведка имеет право свободного перемещения на всей подконтрольной нами территории. Вы, господин обер–фельдфебель, лучше бы подсказали боевому капитану, где нам в этот час найти достойное место, чтобы выпить пива да отведать баварских колбасок. Три месяца в блокаде у русских –это вам не прогулка по набережной Круазетт. Только за то что мы живы, фюрер, уже должен поить нас пивом и угощать сочными сосисками до самого конца нашей жизни.
–О, так вы, парни вырвались из окружения?!–сказал жандарм, возвращая документы.
–Так точно обер–фельдфебель, –произнес капитан. Он спрятал портмоне во внутренний карман шинели и улыбнулся.
–Ну, тогда парни вам в комендатуру,–спокойно сказал жандарм.
После его слов мои коленки слегка дрогнули. Я не боялся так шальных русских, как опасался нашей полевой жандармерии. Эти парни порой перегибали палку, и им почему–то это всегда сходило с рук.
–Если вы хотите выпить пива в этом камрады, нет проблем! Вон там, на том перекрестке повернете направо и возле здания комендатуры увидите кинотеатр «Триумф». Через два дома от кинотеатра стоит прекрасный кабачок. Там всегда свежее пиво из Германии и отменные баварские колбаски –сказал фельдфебель. –Хайль! Счастливо вам отдохнуть, господин капитан! –сказал старший патруля.
Жандармы вальяжно направились дальше, оставив нас в гордом одиночестве.
–Ну что, Кристиан, погуляем, как гуляют «Иваны» после зарплаты!? Я получил расчет почти тысячу триста марок за нашу зимнюю кампанию. Вот тут мы и сможем тряхнуть наши тугие кошельки. Живем –то всего один раз!
–Так точно, господин капитан. У меня тоже неплохой улов, надо купить что–то матери.
–Кристиан, дружище –сегодня угощаю я! Я ведь твой командир! Вот когда мы войдем в Москву, я тогда и разрешу тебе напоить меня русской водкой. Я знаю в Москве один чудный ресторанчик под названием «Метрополь». До войны я несколько раз бывал в нем, когда дедушка Сталин еще не так был зол на свой народ. Хотя –хотя это уже в прошлом.
–Действительно так все было плохо,–спросил я, стараясь представить.
–Да, точно так же –как сейчас в Германии. То, что происходит с нашей страной –это зеркальное отражение того, что уже было у «Иванов» еще пять лет тому назад.
–Я не знаю –нас не учили этому в школе, –ответил я, вспоминая курс школьной истории.
–Вот представь себе: у нашей семьи было свое дело. Наш род Крамеров воспитал отменных маркшейдеров. Ты знаешь, кто такие маркшейдеры!? –спросил капитан.
–Это какие–то проходчики под землей?
–Да, это специалисты по проходке. Они ориентируют шахты в угольных пластах. Так вот, при царе Николае –II колонисты жили очень прилично. С приходом большевиков все в этой стране покатилось в тартарары. Красные, белые, анархисты, кадеты все перемешались в этом мире. Убивали друг друга! Ленин уже в те времена продался нам за триста миллионов марок. Вот на эти деньги он то и вверг в бойню целую страну. Брат убивал брата, сын убивал отца. Эти времена были для России апокалипсисом. Наш фюрер, вероятно, думал, что, войдя в Россию, солдат вермахта будут встречать хлебом –солью. Нет, студент, русские это русские. Им все равно, кто придет их освобождать от Сталина и советов. Они не захотят освобождаться –они будут драться до последнего солдата.
–Я уже понял, господин капитан! Русские дерутся, как звери. Я один раз видел, как они шли в атаку –это было в начале войны. Я до сих пор не могу спокойно спать. С каждым днем у них появляется все больше и больше нового оружия. Я чувствую, мы хлебнем горя в этой бойне –это уж точно, –сказал я, философски размышляя.
–А ты, мой юный друг, смекалист. У вас, что в Ордруфе все такие!?
–Не все, но одаренных много,–сказал я, намекая на то, что в этом оркестре я играю первую скрипку.
Наш разговор перебил лай собак и странное шуршание. Я обернулся на звук. По улице страшной серой колонной тянулись русские военнопленные. Их глаза от усталости ввалились в черные глазницы, а лица поросли многомесячной щетиной. Было видно, что пленных «Иванов» гонят к вокзалу. Вдоль дороги мы видели русских женщин, которые протягивали пленным хлеб, шпик и молоко. Жандармы, конвоирующие пленных, не вмешивались, подачки со стороны местного населения, частично снимали проблему их питания для наших интендантов.
–Смотри студент, это те бравые парни которые в течение двух месяцев не давали нам покоя. Теперь они будут искупать свою вину, и работать на Великую Германию. Хотя я знаю русских. Мне кажется, что славяне в неволе работать не будут. Среди них обязательно появятся комиссары, которые даже в плену будут мутить воду и призывать к бунту.
–Господин капитан, я много раз слышал, про комиссаров, а что это за люди такие! –спросил тогда я, глядя на удаляющуюся колонну пленных.
В тот момент я вдруг представил, что будет со мной, если я попаду в плен. Что будет ждать меня в русском плену!? Избиения и голод, холод и непосильный каторжный труд? Я смотрел на пленных русских и чувствовал, что в моей душе появился какой–то осадок.
–Не бери в голову! Пленные Кристиан –это есть результат военных действий. Чем больше пленных, тем больше работы они смогут исполнить, чтобы выжить.
Ну что, студент, нам пор опрокинуть по штофу русского шнапса!? –спросил капитан.
–Так точно –ответил я, стараясь стереть из памяти эти лица людей, которых война обрела на такие страдания.
Стеклянные, узорчатые двери фронтового кабака открылись, и в одно мгновение в нос ударил терпкий запах сигарного дыма. В ресторане на сцене в свете софитов танцевали русские девушки которые под музыку махали ногами одетыми в черные шелковые чулки. За столиками в свете горящих электрических свечей, утопая в сигарном дыму, сидели военные всех родов войск. Они отдыхали после боев и тыловой службы. Это был офицерский ресторанчик. Рядовых солдат сюда не пускали и я чувствовал себя не в своей тарелке.
–Эй, солдат, –крикнул один из офицеров. –Тебе, не кажется, что ты, немного заблудился? Ваш вонючий притон, находится рядом за углом.
Я застыл в каком–то непонимании и смотрел на Крамера. Тот искал место за столиком. Услышав пьяный окрик в мой адрес, капитан подошел к офицеру и вежливо сказал:
–Вам обер –лейтенант, должно быть стыдно. Это не простой обер–ефрейтор, а возможно будущий фельдмаршал. Сегодня я командую солдатом, а завра –завтра этот солдат будет командовать мной. Ведь судьба так непредсказуема –не правда ли лейтенант?! Неделю назад в рейде по тылам русских, этот герой спас мне жизнь. Поэтому он будет сидеть со мной за одним столом. Я командир разведывательной группы капитан Крамер –хочу этого. Вам теперь понятно обер –лейтенант?!
–Это заведение для офицеров, –сказал штабник, настаивая на своем. В зале наступила тишина, и все присутствующие, повернулись в сторону Крамера, желая видеть развязку этой истории.
–Этот обер –ефрейтор представлен к званию унтер –офицера, поэтому согласно укладу Вермахта, он имеет право, находится в офицерском клубе,–сказал капитан, и выдвинув стул, сказал:
–Приказываю сесть!
–Есть, –ответил я, и грохнулся на стул, словно подкошенный вражеской пулей. Приказ есть приказ. Офицеры засмеялись, увидев мою реакцию. Я стал внимательно оглядывать окружающую меня публику. Подвыпившие летчики спорили о своем, и все еще продолжали летать, махая руками и кружась вокруг своего столика. Через минуту к нашему столу подошел русский кельнер. Его красная рубаха в мелкий горох с косым воротом и хромовые сапоги начищенные до зеркального блеска, подчеркивали в нем национальную сущность истинного славянина. Белоснежное полотенце, перекинутое через руку, еще более выявляло загадочный традиционный русский стиль. Он хитро улыбнулся и на ужасном немецком, спросил:
–Чего изволят господа?
Крамер, осмотрев с ног до головы кельнера, ответил ему на чистейшем русском:
–Давай–ка голубчик, нам для начала, графинчик «Московской», два пива, картофель и баварских колбасок с кислой горчицей. Да пошевеливайся мы голодны!
Немецкий капитан со знанием русского языка у кельнера вызвал неподдельное удивление. Несколько секунд он стоял, открыв рот, и не моргая, смотрел на Крамера.
–Ну что ты халдей, уставился? Ты, ни разу не видел немецкого капитана, говорящего по –русски или ты думаешь, я шпион Сталина? –спросил Крамер.
–Господин офицер, с таким знанием русского языка у нас еще посетителей не было! Я сейчас, сию минуту, –сказал кельнер, и в мгновение ока удалился.
Уже через минуту он вышел из подсобного помещения, держа в руке большой блестящий поднос. На нем под белоснежным покрывалом стоял хрустальный графин с водкой и два хрустальных бокала.
–Пожалуйста! –говорил он, расставляя на стол старинный хрусталь из запасов прошлой еще дореволюционной России.
Мне показалось тогда, что русскому был интересен мой командир, от того он смотрел на него не так как на других офицеров.
–Приятного аппетита! –сказал он, и вновь исчез, чтобы не вызывать недовольство капитана.
–Вот так вот студент, некоторые русские тоже не спешат умирать на поле боя. Этот неплохо устроился кельнером! Я думаю, что после нашей победы, многие «Иваны» попробуют пройти натурализацию и раствориться в нашей культуре, как сахар в чашке кофе. Капитан, разлив по бокалам водку, чокнулся со мной, улыбаясь от удовольствия.
–За то, чтобы мы с тобой, остались живы! Цум воль!
–Так точно, господин капитан! Цум воль!
Крамер открыв рот по–русски заглотил шнапс. Он крякнул от удовольствия и занюхал водку куском черного хлеба, который он подсолил, перед тем как закусить. Впервые за эти два месяца моего пребывания в разведывательном эскадроне мне довелось пить с командиром шнапс за одним столом. Для многих офицеров вермахта это могло показаться невиданной дерзостью, но капитан Крамер был другим человеком, и это отличало его от истинных арийцев, родившихся в Германии. Он откинулся на стуле, и расстегнув пару пуговиц мундира украшенного «Железным крестом», блаженно закурил. Следовать его примеру я не хотел. Я слегка отпил из штофа отменный русский шнапс и поставив рюмку на стол. Мне не было нужды напиваться. Я просто хотел отдохнуть и вкусно поесть.
–Боишься нализаться студент,–спросил меня капитан. –Ты прав, так водку пьют только русские. Самое главное, что объем посуды для них абсолютно не имеет значения. Сколько не нальешь, столько они и выпьют, –сказал капитан, подавая мне пример.
–Да наши камрады иногда рассказывают друг другу байки про то, как пьют русские, но мне все равно. Я не сторонник алкоголя. Я сторонник трезвого образа жизни.
–Дай бог, нам выжить в этой войне и тогда у нас появится повод напиться так, как напиваются русские –до визга свиньи.
Мое внимание в тот момент привлек пьяный взгляд одного майора–танкиста. Его обожженное лицо с красным шрамом, пересекающим его наискосок, тупо уставилось на капитана Крамера. После того, как капитан выпил вторую рюмку водки лицо танкиста постепенно стало наливаться кровью. Он встал, и держа в руках бутылку с французским коньяком, подошел к нам. Все это время он смотрел на Крамер, как будто хотел его загипнотизировать.
–Черт побери–сказал он, –я впервые встречаю русского шпиона! Ты кто такой,–спросил танкист, подсаживаясь к нашему столу.
–Я, немецкий офицер, капитан Крамер! –сказал он.–Если вы господин майор, слегка перебрали то постарайтесь вести себя достойно, как предписывает уклад офицеру Вермахта.
–Нет, мне просто интересно,–ответил майор. –Можно мне посидеть с вами парни?
–Присаживайтесь,–сказал Крамер.
–Простите господин капитан, но вы имеете удовольствие, пить шнапс как это делают большевики. Я много их видел на своем веку. Там под Вязьмой, когда мой танк горел.
Внезапно увидев «Железный крест» на груди Крамера, майор поперхнулся. Он осоловелым взглядом осмотрел Крамера с ног до головы, и спросил:
–За что вы, господин капитан, получили свой крест!?
–За оборону «мертвого города», –ответил спокойно Крамер, и вновь налил себе и мне водки. Глядя в глаза майору он вновь одним махом осушил штоф до самого дна.
В то время благодаря дивизионной газете «Panzerfaust» и военному корреспонденту капитану Кауфману, многие солдаты и офицеры узнали о подвиге немецких солдат двести пятой и восемьдесят третьей дивизий, которые доблестно сражались в окруженном большевиками Велиже.
Танкист, протянув Крамеру руку, сказал:
–Прости капитан, я сегодня чертовски надрался! Я слышал, про эту блокаду. Этот Питер Кауфман –писака из армейской газеты навел жути на весь Вермахт. Был бы я фюрер, я бы вам парни всем бы дал «Железные кресты». Вы настоящие герои! Вы не такие как эти сучьи «макаронники», которые под Москвой бежали только от одного вида большевиков на лыжах.
–Да, господин майор, мы хапнули горя, сказал Крамер.
–Давай с тобой выпьем капитан,–сказал танкист, и налил в рюмки коньяк, который он с собой принес. –Да, вы настоящие солдаты Великой Германии! –сказал он, чуть не плача.
Крамер взглянул на офицера и тихо сказал, ковыряясь вилкой в тарелке с жареным картофелем:
–Да, господин майор, мы почти все получили кресты, только у одних они железные, а у других березовые. От шеститысячного гарнизона за три месяца русской зимы в живых осталось чуть более двух тысяч солдат.
Майор поднял рюмку и отхлебнув из неё, тихо сказал:
–Мы капитан, в этой чертовой России все получим по березовому кресту. Все! До одного! Помяни капитан, мое слово! Всем, всем, всем по березовому кресту!!! –заорал танкист и шатаясь, пошел к своему столу за которым, вероятно, сидели его соратники.
Они были наготове, чтобы в случае приступа его необдуманного буйства утихомирить танкиста.
Когда пьяный майор ушел, до меня дошел смысл, сказанных им слов. Он был прав. Вероятно, что уже многие офицеры и солдаты стали задумываться о перспективности этой восточной кампании. Но присяга, принятая на верность Германии и фюреру, идеалам национал–социалистической партии еще вдохновляла нас на бессмысленные подвиги вдали от своего дома.
–Видал, студент, как людей война меняет? Он в каждом человеке теперь видит врага. Если мы проиграем эту великую битву, то благодаря таким, как этот майор! Безмозглый идиот! –сказал капитан, слегка разозлившись. –Он пал духом, а значит, уже обречен!
Впервые очутившись в столь публичном месте, я старался приглядеться и сориентироваться, чтобы со стороны не выглядеть белой вороной. Ведь в этом прифронтовом кабаке я был единственным обер–фельдфебелем среди офицеров. Здесь вдали от линии фронта было уютно и тихо, и эта тишина слегка расслабляла мой уставший от войны организм.
Утолив голод, капитан Крамер расслабился. Задумавшись, он уперся глазами в сторону сцены. Там при свете софитов скакали русские фроляйн, развлекая нас своими тугими ляжками одетыми в ажурные шелковые чулки. Я тогда совсем не думал о том, что придет то время, и они будут расстреляны и сосланы в лагеря, только за то, что они просто хотели жить. Их нежная кожа в условиях сибирского мороза увянет, и они смогут вернуться домой только тогда, когда последний пленный немецкий солдат покинет эти бескрайние российские просторы. Сколько жизней, сколько людских судеб искалечит эта война, я даже не мог себе представить.
–Ну что раскис, Кристиан!? –спросил капитан, глядя на меня. –Ты хочешь русскую девку? Ты, же мечтал стать настоящим мужчиной!
–Я, господин капитан, просто задумался, –ответил я, от выпитого шнапса мне было удивительно приятно и хорошо.
–Я вижу, ты на русских баб засмотрелся!? –спросил капитан с издевкой. –Может ты, мечтаешь о том, как бы залезть к какой–нибудь славянке в трусы?
–Признаться честно, я бы не прочь порадовать своего «Вальтер».
–Что не прочь солдат, а ну отвечай, как положено по укладу.
–Я бы не прочь господин капитан, разгрузить «пороховые погреба»!
–Вот, Кристиан –ответ достойный немецкого солдата! Сейчас мы это дело поправим, –сказал Крамер, подзывая кельнера.
Кельнер подошел к нашему столику и что–то спросил по–русски. Капитан, поглядывая на меня, стал что–то говорить «Ивану». Тот, улыбаясь, кивал головой и когда капитан, достав пятьдесят рейхсмарок, протянул их русскому, тот стал, широко улыбаясь, раскланиваться.
–Ну что, студент, готовься. Сейчас у тебя будет первая русская фрау, которая сможет из тебя сделать настоящего мужчину. Там в номерах, ты можешь делать с ней, что хочешь, это мой подарок тебе на день твоего возмужания.
–Я, боюсь господин капитан, –сказал я, не представляя, как это я буду заниматься любовью, если ни разу не делал этого.
Глаза капитана Крамера округлились и он, улыбаясь, сказал:
–Кристиан, ты, когда бросался на большевиков с ножом, ты ведь не боялся!?
–Не боялся, господин капитан! Но ведь там был враг. А здесь офицерский ресторан, а не полковой бордель. Я боюсь, что господа офицеры будут против моего взросления…
–Ты прав! Здесь не полковой бордель выходного дня за три рейхсмарки. Здесь нет маркитанток. Здесь любовью занимается тот, кто имеет деньги –сказал капитан, прищурив глаза.
–А вдруг, у меня ничего не получится!?
–Иди за кельнером. Он тебе покажет куда .–сказал Крамер и налив себе рюмку водки одним махом её выпил.
От слов сказанных Крамером по моему горлу прокатился ком.
–Я приказываю взять себя в руки солдат! Ты, еще нужен Великой Германии и фюреру! –сказал с сарказмом капитан.
–Есть, –сказал я, и направился исполнять приказ командира.
В ту самую минуту, подогретый алкоголем, я был готов затащить в постель даже гремучую змею. Мне было все равно, лишь бы быстрее избавиться от повода для насмешек со стороны моих камрадов по оружию. Почувствовав себя львом, я встал из–за стола, и пошел, за кельнером
Вдруг из двери которая была задрапирована красным бархатом, вышла жгучая блондинка лет тридцати. Её роскошный бюст слегка прикрывало кружевное одеяние, и он выпирал вверх двумя объемными буграми. Она, улыбаясь, курила сигарету, вставленную в длинный мундштук.
–Пошли в номера, мой цыпленочек,–сказала она мне по–немецки.
Вероятно, что эти слова были заученной фразой, чтобы привлечь клиентов из числа немецких офицеров. Я глядел на неё, а мое сердце было готово выскочить из груди от страха. Раньше я и в мыслях не представлял первый контакт с женщиной. Нет, я как все юноши репродуктивного возраста представлял, что и как делается. Мне иногда даже снились сны с обильными поллюциями но реальность была более прозаична.
Мою первую женщину звали Анной.
Анна, (с её слов) принадлежала к зажиточному и знатному роду, который еще в двадцатых годах раскулачили коммунисты. Я с трудом понимал отдельные фразы, которые она старалась ввязать в немецкую речь. Слегка пощипывая меня за ягодицы, Анна повела меня на второй этаж, где в гостиничных номерах располагались апартаменты, специально предназначенные для интимных дел с офицерским составом.
Комната для свидания была украшена в стиле парижских борделей. Красные обои сочетались с красными бархатными шторами. Бронзовые канделябры с горящими свечами создавали интимное настроение. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать с хромированными спинками.
Войдя в комнату, Анна сразу же упала на кровать, изыскано держа в руках длинный мундштук с горящей сигаретой. Откинув халатик, она обнажила ногу до самых нежно розовых трусиков с белыми рюшечками. Опешив от увиденного великолепия, я моментально превратился в стоячий фаллос. Окаменев, я трясущимися пальцами старался расстегнуть пуговицы моего армейского френча. Анна, легла на кровать, закинув шелковый пеньюар выше своих колен. Она наблюдала за моими действиями и улыбалась, как бы иронизируя, над моими действиями.
Наконец –то я расстегнул френч, и аккуратно повесил его на спинку, стоящего стула. Скинув с плеч подтяжки я более уверенно стянул с себя тяжелые армейские сапоги и галифе. С каждой минутой я становился, более агрессивен, ведь и ко мне возвращался азарт первого боя. Страх и робость постепенно уходили и я предпринял попытку овладеть её телом.
Наступил тот миг, когда я предстал перед ней в своем обнаженном обличии. Анна, видя мои нелепые телодвижения, обняла меня и прижалась к моей щеке роскошным бюстом. Её теплые губы коснулись моей щеки. В эту минуту я почувствовал, как страстно желаю эту женщину. Её рука коснулась моего «приятеля» и я чуть не «выстрелил» и этого орудия еще до начала любовных утех.
Девка, насладившись созерцанием моего хилого и потрепанного войной организма, впилась в мой орган, словно болотная пиявка. Её руки были настолько виртуозны в этих делах, что у меня сперло дух. Она гордо и страстно держала дуло моей «гаубицы», словно древко полкового штандарта. От её ласковых прикосновений я впервые ощутил то, что ощущал в минуты отдыха только в эротических сновидениях. В долю секунды я, еще не войдя в её тело, освободил себя от накопившегося во мне семени.
–О, мой мальчик, ты просто неудержим, –сказала Анна по–немецки.
В ту минуту мне было почему–то стыдно. Мокрое пятно на белой простыни неприятной холодной сыростью коснулось моей кожи.
Шлюха, профессионально делала свое дело, и уже через несколько минут её ласк я очутился внутри Анны. Я ощущал её внутреннее тепло, её нежность, с которой она шевелила бедрами и эти телодвижения сводили меня с ума. Придерживая себя за грудь, она щипала себя за соски и приподнималась на мне, давая моему органу двигаться навстречу. Распластавшись, я лежал, как убитый воин на широком поле брани отдавшись во власть этой великой женщины. В те минуты я забыл о том, что за стенами этого дома идет война. Забыл о тысячи убитых и раненых, забыл о своем капитане, который остался в кабаке, один на один с графином водки да с тем сумасшедшим майором из танковой дивизии «Мертвая голова».
В те минуты мне действительно было очень хорошо, и я был благодарен своей судьбе за этот случившийся факт. Да, действительно в случае своей смерти моя душа никогда бы не смогла простить моему телу то, что оно не познало всех радостей и того блаженства, которое может подарить настоящая женщина. Действительно, я в те минуты был необычайно счастлив. Да, несомненно –Уве, был прав! Радость и облегчение, которое дарят нам женщины, заслуживают поистине такого к ним внимания и любви. Вот почему древние мужи философы так благотворили тех, кто носил великое имя –женщина.
Получив то, что я так долго хотел, я был на вершине блаженства. Я принял душ и одевшись, я спустился в зал. Мой командир за это время изрядно набрался. Капитан сидел в обнимку с танкистом, и они в унисон шептали какую–то песню из репертуара Марлен Дитрих. Слезы текли по их пьяным рожам, и они выли полушепотом.
Увидев эту картину, я остолбенел и незаметно присел за столик, чтобы не гневить командира пребывавшего в меланхолии.
Da sagten wir auf Wiedersehen .
Wie gerne wollt ich mit dir geh’n
Mit dir Lili Marleen.
Mit dir Lili Marleen.
В те минуты мои видения и предчувствия стали пророческими. Пройдет всего год и русские, научатся воевать. В мае1945 они войдут в Берлин, и поставят там заключительную точку в этой проклятой войне. Пьяные обреченные на поражение офицеры и генералы сдадут свои армии в плен, после чего отправятся прямым ходом в Сибирь –пилить лес и восстанавливать те города и заводы, которые они уничтожили.


Глава пятая

Ставка Гитлера

Фюрер стоял в раздумье возле окна, всматриваясь в сосновый бор, окружающий ставку. По привычке он держал руки за спиной и о чем–то думал. Не оборачиваясь, он сказал:
–Вильгельм, –обратился он к адмиралу Канарису,–под вашим началом на данный момент находится целая дивизия Бранденбург–800. Мне хотелось бы знать, чем сыны Великой Германии сейчас занимаются? Меня заботит истинное положение на Восточном фронте после зимы сорок первого года.
–Дивизия Бранденбург–800 согласно директиве штаба и ваших приказов мой фюрер задействована на всех фронтах. Нами создана целая сеть разведывательных центров.
–Учитывая промахи командования в группе армий «Центр», я предполагаю, в ближайшее время заменить командный состав за срыв наступлений на Москву. Я готов выслушать ваши мнения, господа! –обратился Гитлер к руководству Вермахта.
–Мой фюрер, в ходе операции Барбаросса, нами были допущен промахи в организации не только диверсионных мероприятий в тылу врага, но и зимнего снабжения
войск, ввязавшихся в затяжные бои перед столицей большевиков,–сказал начальник штаба генерал –полковник Гальдер.
–Дорогой Франц, надо признаться честно, что Сталин нас переиграл. Мы утратили стратегическую наступательную инициативу и теперь должны зализывать раны, как бойцовые псы после жестокой схватки. Мы застряли перед русской столицей и теперь топчемся перед Москвой, словно мерин перед кобылой. Где наш напор?
–Согласно утвержденного плана, набирает обороты подготовка войск к летней наступательной операции. Танковая группа Гота по вашему приказу мой фюрер, передана группе «Север»,–сказал начальник штаба Франц Гальдер.
–Я хочу предположить внести изменения в план подготовки к летней наступательной операции мой фюрер, –сказал адмирал Канарис. –Нам необходимо в короткие сроки усилить сеть агентуры на восточном фронте. Тысячи диверсантов должны превратить тыловое обеспечение русских в систематический кошмар. На данный момент необходимо расширить сеть наших диверсионных учебных подразделений, как здесь в Германии так и на оккупированных территориях.
–Вот–вот, адмирал! –сказал фюрер, оборачиваясь к Канарису. –Ваше ведомство занимается агентурой, вам и подвластно создание мобильных диверсионных подразделений, как в тылу наших войск, так и в прифронтовой полосе русских.
–Мой фюрер, по мере продвижения наших войск на Восток мы уже организовали несколько школ. Подготовка диверсионных команд производится из числа военнопленных, присягнувших на верность великой Германии. Но, увы, их обучение не соответствует требованиям времени. Как только русские оказываются за линией фронта, семьдесят пять процентов, сдается органам НКВД. Мое предложение: продолжать набор в руководство диверсионными группами не из числа пленных, а из числа офицеров разведывательных структур вермахта. Прекрасное знание языка, культуры и повадок большевиков делают из них наиболее дееспособных агентов или командиров инструкторского состава.
Гитлер опустил глаза в пол, прикусив большой палец. После недолгой паузы он взглянул на адмирала Канариса и сказал:
–Пожалуй, я подпишу этот приказ. Готовьте план мероприятий Вильгельм.
–Так точно, мой фюрер,–сказал адмирал Канарис, щелкнув каблуками офицерских туфель, –уже в ближайшее время полковник Редль доставит его вам на ознакомление.
В голове адмирала уже давно созрел план реорганизации его детища дивизии «Банденбург–800»
Транспортный самолет Ю–52 уже через час полета приземлился на аэродроме Темпельгоф. Адмирал, попрощавшись с экипажем, придерживая кортик рукой, спустился по стремянке бетонную полосу. Там, на летном поле его уже ожидала служебный «Мерседес–Бенца» 500 w29. Адмирал Канарис сел в машину и тут же был «атакован» его любимыми таксами Зепплем и Сабиной, которых возил шофер навстречу с хозяином. Они визжали от радости лезли на руки Вильгельму надеясь получить свою долю брауншвейгской колбаски и ласки.
–Господин адмирал, домой,–спросил шофер.
–Нет, Фриц –давай в Берлин,–сказал Канарис, и откинувшись на сиденье, погрузился в раздумье. Таксы, успокоились и свернувшись рядом калачиком, прижались к теплой фетровой шинели адмирала.
Ставка «Абвера» на улице Тирпиц–Уферштрассе 76 ничем не выделялась среди обычных столичных домов. Здесь была вотчина шефа разведки Вильгельм Канариса, и именно из этого здания он отдавал распоряжения парням дивизии Брандербург–800.
Черный «Мерседес» адмирала, въехал во внутренний двор. Канарис, взял своих любимых собачек на руки и поздоровавшись с дежурным офицером, прошел к себе в кабинет.
Он снял шинель, уселся на кожаный диван и откинул голову назад. Закрыв глаза, адмирал мысленно представил в своей голове текст приказа, который ему навязал фюрер. Речь шла о реорганизации отдела «Вали». Таксы не покидали хозяина и расположились рядом на диване. Поглаживая их гладкую и чистую шерсть, он восстановил в памяти весь разговор с Гитлером. Денщик появившийся в дверях, привлек к себе внимание легким покашливанием.
Открыв глаза, Канарис, увидел перед собой ординарца. Тот держал в руках серебряный поднос с серебряным чайником и фарфоровой чашечкой.
–Ваш кофе, господин адмирал, –сказал ординарец, ставя поднос на столик.
–Макс у себя!?
–Так точно, полковник был у себя, а с вечера лег спать.
–Русские сегодня не бомбили Берлин? –спросил ординарца Канарис, зная, что большевики с союзниками иногда осыпают город огромным количеством бомб.
–Никак нет, господин адмирал, сегодня было на удивление тихо.
–Пригласите мне срочно полковника, мне нужно его видеть, –сказал Канарис, наливая себе кофе.
Эту процедуру он выполнял всегда сам, и это было известно ординарцу, поэтому он задерживаться не стал, а сразу же удалился из кабинета. Через несколько минут, в кабинет к адмиралу вошел полковник Макс Редль. Его безупречный, идеально отглаженный мундир, вызывал уважение к его обладателю. Ленточка за зимнюю кампанию. «Рыцарский крест» говорили о его былых подвигах на восточном фронте.
–Я рад вас видеть, Макс, –сказал Канарис, приглашая видавшего виды горного стрелка к столу.
Черная повязка на правом глазу из кожи и перчатка на левой руке говорили о том, что Редль, был ранен, но не ушел в отставку, а оставшись настоящим немецким воином. Потеряв руку и глаз на восточном фронте, он был признан медицинской комиссией негодным для службы на фронте. Но здесь в тылу, он служил в третьем отделе управления «Z» и подчинялся только адмиралу Канарису.
–Макс, у меня сегодня был напряженный разговор с фюрером. Он чертовски озабочен, положением нашей дивизии на восточном фронте. Гитлер поручил подготовить приказ о её реорганизации. Было решено на её базе, создать специальные подразделения –типа английских «коммандос».
–Наши парни господин адмирал лучше, чем британский коммандос,–сказал Редль,–я не вижу необходимости менять структуру диверсионных подразделений.
–Я тоже такого мнения, но фюрер считает, что эти парни должны быть машинами смерти и выполнять немыслимые задачи по устранению командного состава врага и саботажу производства всех вооружений противника. Вы, Макс, подготовьте об этом приказ, я постараюсь дополнить его своими соображениями. Первое; на базе нашего учебного подразделения в Бранденбурге, предстоит разместить и подготовить показательный батальон. Из числа войсковой разведки вермахта, необходимо отобрать лучших из лучших. Для подобного обучения на базе в «Бранденбург–800» необходимо создать специальное отделение «Курфюрст». Там мы и будем готовить новые десантно –диверсионные подразделения. Второе: уделять особое внимание знанию языков. Кандидаты должны знать не менее двух языков. Как сказал фюрер –приоритетом в выборе может быть только чисто арийское происхождение. Мы довольно уже хлебнули горя с этими славянами. Они спутали нам все карты, и теперь явно ведут двойную игру. Восемьдесят процентов забрасываемых разведчиков и диверсантов сразу же сдаются в НКВД.
–Господин адмирал, колонисты из числа поволжских немцев могут стать отличным материалом для создания подобных диверсионных групп. Они очень злы на отца всех народов Сталина. У всех на памяти ссылка неблагонадежных в казахстанские степи.
–Макс, наши эксперты в этом разберутся,–сказал Канарис,–Третье: на оккупированной нами территории близ Смоленска, создать полевую разведывательно–диверсионную школу под патронажем офицеров отдела «Вали». После того, как Гитлер подпишет этот приказ, разослать его во все боевые части и роты. Необходимо уже в течение месяца разрешить все реорганизационные вопросы. Я поручаю вам, лично, взять на себя прием и отбор кандидатов .
–Я все понял, господин адмирал, разрешите идти?
–Да, Макс, предупредите Крюгера, чтобы он принес мне еще кофе. Сегодня будет бессонная ночь. Мне придется самому проработать некоторые детали–сказал адмирал.
Щелкнув каблуками полковник Редль удалился. Он закрыл за собой тяжелые дубовые двери и в кабинете стало тихо.
Вильгельм уселся за стол и подперев голову руками устало взглянул на чернильный прибор, на котором сидели бронзовые фигурки трех обезьянок. Каждая из них несла определенный смысл: не вижу, не слышу и никому не скажу. Канарис пальцем погладил среднюю фигурку. В эту минуту в комнату вошел ординарец. Он щелкнул каблуками и подойдя к столу, поставил на него серебряный поднос с серебряным кофейником.
–Ваш кофе, господин адмирал!
–Ах, да! –будто от сна очнулся Канарис. Он налил себе в чашечку душистый напиток и сделал глоток. Положив перед собой лист бумаги и ручку, он взглянул на ординарца и сказал: –Крюгер, вы до утра абсолютно свободны!
Сделав еще глоток кофе, Канарис снял с ручки колпачок и задумавшись, вывел на бумаге: Приказ.

Глава шестая

Путь в «Курфюрст»

В один из дней мая 1942 года, когда русские части были отброшены от города, в штаб девятой армии пришел приказ из ставки. Начальник штаба полковник Кребс, тут же вызвал к себе командира разведывательного подразделения.
–Господин полковник, на основании приказа, подписанного фюрером, необходимо откомандировать в Бранденбург наших лучших разведчиков со знанием языка противника. Капитан Крамер, командир роты полевой разведки как кандидат подходит под условия выбора. Доведите до него приказ и в течение сорока восьми часов отправить в учебное учебный полк «Курфюрст».
–Он же единственный боевой офицер, кто в данный момент необходим на этом участке фронта.
–Полковник, исполняйте приказ фюрера. Группа армии «Центр» зарезервирована до особого распоряжения ставки и переведена в режим обороны. Фельдмаршал фон Бок снят и на его место командующим армией «Центр» назначен уже фельдмаршал фон Клюге. По сведениям ставки театр активных военных действий переносится на юг в направлении Кавказа и Каспийского моря. Девятая армия переходит к оборонительным мероприятиям.
–Разрешите исполнять? –сказал полковник и щелкнув каблуками удалился.
Сборы капитана Крамера на обучение были не долгими. Солдаты разведывательной роты поднимали здравицы, пожимали ему руки перед отъездом и передавали письма для родных и близких. Я в день убытия командира был вызван к начальнику штаба полка майору Брунке. Я вошел в штаб, я тут же доложил дежурному офицеру о своем прибытии и сразу же был направлен по инстанции.
–Унтер –офицер Петерсен, согласно рапорта вашего командира капитана Крамера, вы, предаётесь ему в качестве ординарца на время обучения. Получите ваше командировочное удостоверение и ступайте исполнять обязанности.
Щелкнув каблуками я отдал честь и отрапортовал:
–Слушаюсь, получить командировочное удостоверение, –сказал я и симулируя парадный шаг, покинул помещение штаба.
Капитан Крамер для меня был олицетворением настоящего прусского офицера. Он был на удивление храбрым, смелым и каким–то разудалым (как говорят русские). Выглаженный мундир, сияющие до зеркального блеска хромовые сапоги в сочетании с наградами придавали ему вид доблестного немецкого вояки. Капитан встретил меня улыбкой и сказал:
–Черт подери сколько ждать тебя студент? По твоей довольной роже гренадер, я осознаю о готовности стать моим ординарцем.
–Господин капитан, так точно –я готов!
–Нам! Нет мне –приказано убыть в учебный центр в Бранденбург. На месте определимся. А сейчас собери мой офицерский чемодан и жди меня. Я схожу и перед тем, как мы отправимся на родину, попрощаюсь с Ирмой. Надену ей пояс верности. Пусть фроляйн скучает только по мне.
Ирма три месяца как был подружкой моего командира, с которой он проводил минуты свободные от службы. Она добровольно служила во вспомогательной женской роте управления дивизией, связисткой. Родом Ирма была из Праги и как чешская немка, была хороша собой настолько, что капитан Крамер влюбился в неё с первого взгляда. Для чистокровных немок её внешность –её красота, была явлением аномальным. Благодаря нашим историческим особенностям средневековья, немецкие женщины были лишены привлекательности но вопреки этому, они не были распутны, как славянки и были незыблемым фундаментом немецкой семьи.
Собрав свою амуницию и офицерский чемодан капитана Крамера, я перетащил все в дежурную машину, и разомлев под весенним солнцем, задремал, ожидая командира. Сколько я дремал –не помню.
Капитан, осчастливив напоследок свою подружку страстным порывом любви явился в добром расположении духа.
–Ну, что студент, скучаешь по своей курносенькой шлюшке? –сказал Крамер, и лукаво улыбнулся.–Не дрейфь солдат, сегодня у тебя будет шанс, потешить своего «Вальтер», маленькой сопливой дырочкой. Мы выступаем,–казал он, встав на подножку дежурного «Кубельвагена».
–Угощайся Кристиан,–сказал капитан, и открыл передо мной серебряный портсигар. Не чувству подвоха, я взял русскую папиросу (так назывались короткие русские сигареты с мундштуком из плотной бумаги) и прикурил. В тот же миг я почувствовал, как русский эскадрон «казаков», вооруженных саблями «проскакал» по моему горлу на конях. Следом за этим эскадроном из моей груди вырвался кашель, словно там –в моих девственных легких разорвалась наступательная граната.
–Что, студент приуныл? Непривычно!? Русский табачок дерет тебе горло!? –сказал капитан, улыбаясь, и тут же постучал меня по спине.
–Да, непривычно, господин капитан –чертовски крепкий!
–Ты прав студент, что русскому в радость –нашему немцу смерть! Так говорят русские. Привыкай! В разведшколе школе придется привыкать курить только русские папиросы.
Капитан Крамер влез на заднее сиденье машины, и развалился там, словно фельдмаршал. Постучав шофера по погону, он сказал:
–Что стоишь –раздолбай! Тебе, что нужно показать приказ фюрера, чтобы ты завел свою керосинку? Давай Шнитке жми на газ, нас ждут великие дела,–сказал Крамер.–Вперед!
Фолксваген тип –62 «K;belwagen» заурчал, и заскрежетав шестеренками тронулся с места, оставляя за собой пыль фронтовых дорог. Русская авиация, как по расписанию бомбила колонны армейского обеспечения, не давая нашим тыловикам полноценно обслуживать наши передовые части. Дороги России насколько я помню, были ужасны. Нет –это были не дороги. Это просто был направления, по которым русские перемещались до войны. Летом мы задыхались от глиняной пыли а осенью и весной тонули по самые уши в жидкой грязи. На протяжении всего пути до Витебска, где находился сборный пункт и полевой аэродром вдоль обочины торчали остовы сгоревших машин. Им не суждено было попасть на фронт, и они стали олицетворением того, что могут в любой момент сделать и с тобой эти дикие русские. Колонны пленных уже были не так многочисленны, как в начале войны. Они шли на Запад, стараясь выжить и уйти от войны, но она каждый раз настигала их и «пожирала», оставляя на обочинах, их несчастные и измученные страданиями тела.
В те минуты этот унылый вид выжженной и перепаханной бомбами земли погружал моё сознание во всякого рода философские размышления. Мне казалось, что я старался всеми силами оправдать войну. Я считал её развитием цивилизации которая словно змея сбрасывает шкуру прошлого, чтобы вновь предстать перед вселенной в своем новом обличии.
В своих фантазиях я представлял среди всех этих русских просторов многочисленные и добротные немецкие поселения. В те минуты я еще не знал, что уже скоро придет то время, когда я осознаю всю бесперспективность этого похода. Для себя я открою новый мир, который изменит мое сознание и придаст моей сущности новый вектор моего бытия.


Глава седьмая

«Бранденбург–800»


Транспортный «Юнкерс–52», тарахтя двигателями благополучно приземлился на испытательном аэродроме небольшого городка Темпельгоф, который находился в трех километрах от Берлина. Погода для начала лета была неуютной и пасмурной, что после целого года разлуки создавало унылое настроение при встрече с Фатерляндом.
–Господа, авиакомпания «Люфтганза» рада приветствовать вас, на земле великих галов и нибелунгов,–громко сказал Крамер, с тонкой иронией на которую может только извращенный войной мозг боевого офицера.–Смотри Кристиан, как родина встречает нас слезами словно оплакивает тех, кто не смог прилететь, –тараща глаза в иллюминатор, сказал Крамер.
От его слов в моей груди перехватило дух, и я понял, как далеко все–таки моя отчизна находится от реалий той страшной войны. Было такое ощущение, что Германия совсем не знает, что за тысячу километров от Берлина, гибнут её лучше сыны.
–Мне не верится! Мы вернулись –господин капитан! Мы в Германии!!!
–Ты гренадер, еще разрыдайся, как юная фроляйн, перед тем как раздвинуть ноги–сказал Крамер. –Вытри сопли мы прилетели всего лишь командировку.
Самолет подкатил к ангару, и его моторы внезапно –заглохли погружая нас в благодать тишины.
–Всё –выметайся студент! Прилетели! Смотри и запоминай –сейчас нас будут встречать, как настоящих героев! Через тридцать лет ты обязательно отрази это в своих мемуарах.
Двери самолета открылся, и в его проеме появилось не очень приветливое лицо гаупт–фельдфебеля люфтваффе, с блокнотом в руках.
–Господа офицеры, добро пожаловать на родину! Автобус ждет вас, чтобы доставить на базу.
–Втяни брюхо студент! Расправь плечи! Имперский оркестр играет торжественный туш, а ковровые дорожки усеяны лепестками алых роз!
Уже ровно год, как война шла в России и наши войска, и экономика Германии как никогда находились на необычайном подъеме. В то время мы искренне верили в то, что стоим за правое дело. Не было ни одного генерала, офицера или солдата, который не верил бы в скорую победу нашей огромной армии. Впервые за всю историю нашей страны под ружье было поставлено семь миллионов человек. Вся эта армада, вся эта военная машина готова была в любое время выполнить приказ фюрера и отдать жизни на алтарь благополучия великой Германии.
–О чем задумался студент!? –спросил командир и достав из внутреннего кармана фляжку, пригубил французского коньячка, который он постоянно покупал в полевом кабаке.
–Хочу дать телеграмму. Может господин капитан, мать приедет,–сказал я, и взвалив походный баул себе на плечи посеменил за командиром, который шел впереди прилетевшей команды, словно главнокомандующий впереди своего войска.
–Не торопись, у тебя еще будет возможность. Хотелось бы посмотреть, что же нам такого приготовил наш старик Канарис, чего мы с тобой не знаем?
Из группы армии «Центр» на обучение прилетело несколько офицеров чина не ниже капитана, которым по штату полагался ординарец из числа рядового состава. В основной массе это были выходцы из Прибалтики и Поволжья и из них не все служили в разведке. Таких, как капитан Крамер из войсковой разведки было всего трое.
Сразу по прибытии офицеров пригласили в офицерскую летную столовую, где было все пристойно, как и подобает нормам летного состава любимчиков Геринга. Нас денщиков и унтер–офицерский состав младших разведчиков разместили в солдатской столовой, где от пуза накормили гороховой кашей с копчеными свиными ребрами. Для фронтовика, привыкшего на фронте к полуфабрикатам и эрзац пище, этот ужин воистину стал королевским.
Конец приема пищи возвестил сигнальный свисток фельдфебеля, который все это время расхаживал между столиков, наблюдая за нами словно служащий СД. После ужина офицеров и нас рядовой состав, перевели в помещение спортивного зала. Высокий полковник, с кожаной повязкой на глазу, внимательно осмотрел нашу группу, и сказал:
–Меня господа фронтовики звать полковник Макс Редль. На данном этапе я представляю интересы адмирала Канариса, и исполняю приказ фюрера, по реорганизации полевой разведки мотопехотных частей Вермахта, в разведывательное –диверсионные подразделения Бранденбург–800
Подполковник Макс Редль был доверенным лицом адмирала Канариса, и сам лично и исполнял все его поручения. Он внимательно осмотрел прибывший контингент, и сказал:
–В ближайшие дни наша армия готовит наступление на южном направлении к стратегическим запасам нефти на Каспии. Даю вам три минуты на сборы, вас ждет автобус! Хайль! Да поможет вам Бог!
Речь полковника, была по–военному короткой, но емкой и вполне понятной. От его слов по душе прокатилось странное волнение, и мы в те минуты почувствовали свою историческую причастность к делу третьего Рейха и нашего фюрера.
Школа дивизии Бранденбург–800 в которой, капитану Крамеру предстояло пройти обучение, находилась невдалеке от города Бранденбурга, где была сформирована еще задолго до войны. Все пространство вокруг школы было обустроено для скоротечного и интенсивного учебного процесса. Всевозможные стрельбища, полосы препятствий, учебные классы и объекты подготовки диверсионных операций под руководством лучших и опытных инструкторов, прошедших все перипетии этой войны.
–Господа офицеры, с этого дня вам вновь присвоено ново звание курсант. Вам придется повторно пройти обучение и по окончании курса, сдать квалификационный экзамен,–сказал полковник Редль.
–Курсанты, выходи строиться для приветствия, –сказал дежурный унтер–офицер и засвистел в свисток, словно наш обер –фельдфебель.
Несмотря на то, что капитан Крамер был по званию выше, но и ему приходилось беспрекословно подчиняться унтер–офицеру. Все выскочили на плац и построились в две шеренги как это требует боевой уклад Вермахта. Из подъехавшего «Мерседеса» вышли три офицера высшего ранга. Начальник школы — подполковник Литке, начальник штаба полка, и сам доктор разведки –адмирал Канарис.
Адмирал Канарис, был среднего роста, его черная морская форма с адмиральскими погонами и кортиком на поясе, придавали этому человеку довольно таки бравый вид. Адмирал был из тех кто уважали своих подчиненных не смотря на звания и родословную. За это офицеры и солдаты полка «Бранденбург–800» по–простому называли его «стариком». В отличие от многих офицеров высшего звена «старик», не выпячивался, стремясь к карьерному росту. Он, как профессиональный разведчик, старался быть тихим и незаметным, в нужном месте и всегда в нужное время. Вот эта черта характера и сгубила его в 1944 году. После неудачного покушения на фюрера, по приказу начальника гестапо Мюллера он был арестован. Следствию доказать тогда причастность адмирала Канариса к заговору не удалось. Банальная страсть к ведению дневников погубила бравого разведчика. Гестаповцам удалось найти дневники генерала, из которых стало известно, что он долгое время работал на британскую разведку. 8 апреля специальным судом в лагере Флоссенбюрг, адмирал Канарис, был признан виновным в преступлениях против рейха и там же повешен. Его труп после казни был сожжен на костре, а прах развеян по ветру. Так печально закончилась жизнь самого лучшего разведчика третьего Рейха, адмирала Канариса.
Адмирал понял руку и поприветствовал курсантов.
–Хайль Гитлер!
В ту самую минуту, грянуло дружное и раскатистое троекратное:
–Зик хайль! Зик хайль! Зик хайль!
–Господа офицеры, унтер –офицеры! По личному приказу фюрера вы прибыли для трехмесячного обучения. Наши доблестные войска успешно развивают наступление на Сталинград в направлении юга России. Поэтому, согласно приказа ставки опытные инструктора обучат вас, ведению диверсионной войны в тылу большевиков по новой программе. Забудьте, что вы, разные по званию. На сегодняшний день вы все являетесь, курсантами элитной школы, чтоб сего за три месяца стать профессорами разведки и диверсий третьего Рейха. Война с советами переходит, в совершенно иную фазу и нам предстоит задача создать огромное количество крылатых, боевых подразделений на манер британских «командос». Фюрер возлагает на вас надежду, что вы, доблестные воины Рейха, оправдаете возложенное на вас доверие, как Гитлера, так и всей великой Германии. Каждый из вас по окончании этого учебного заведения станет командиром особой группы, которая получит свое имя и код. Да поможет вам бог! Хайль! Я надеюсь, вы, станете достойными сынами своего отечества! За наших доблестных солдат, сражающихся на фронтах рейха –за нашего фюрера Адольфа Гитлера! Хайль!!!
После сказанных им слов, воздух снова потрясло троекратное:
–Зик хайль! Зик хайль! Зик хайль!
Удивительное чувство гордости и причастности к этому великому делу наполнило мою грудь небывалым патриотизмом. От сказанных адмиралом слов, нервы натянулись, словно струны и по моей щеке прокатилась счастливая слеза моей причастности к этим историческим событиям.
У меня была уверенность, что проходить обучение будет капитан Крамер, а я лишь буду его ординарцем, который будет приносить ему пиво и чистить хромовые сапоги. Но я ошибся. Уже в первый же учебный день нас всех ждал удивительный сюрприз.
Нудный свисток дежурного унтер –офицера возвестил о подъеме ровно в шесть часов утра. Переодевшись в спортивные костюмы, вся школа выбежала на десятикилометровый кросс. Вот тогда я понял, что в тылу может быть хуже чем на фронте. Бежать приходилось по мощеной камнем дороге, которая сворачивала на песчанку, проходившую через сосновый лес. Песок был настолько мелким, что наши ноги увязали почти по самые щиколотки. Я старался бежать следом за командиром, чтобы не отстать, но с каждым разом дистанция между нами все удлинялась и удлинялась, пока схватившись от боли за правый бок, я не пошел шагом.
–Курсант,–услышал я за своей спиной и в тот же миг почувствовал жгучий удар плети промеж лопаток. Я взвыл от боли и словно арабский скакун помчался следом за остальными.
Обернувшись, я заметил инструктора, который своей плетью подгонял отставших курсантов, не взирая ни на звания, ни на бывшие фронтовые заслуги.
Уже через несколько сот метров я почувствовал, как моя боль куда–то резко ушла. В моей груди вдруг открылось второе дыхание. Я вдыхал утренний воздух подобно кузнечным мехам и уже через некоторое время понял, что смогу так бежать не один километр.
Впоследствии подобные тренировки спасут мне жизнь, и я ничуть не сожалею, что прошел через этот изматывающий ад.
Ежедневно утренний кросс сменялся рукопашными тренировками. Те в свою очередь стрельбой из всех видов оружия и диверсионными занятиями по взрывчатым материалам и лекциям по радиоперехвату. Так на протяжении трех месяцев мы бегали прыгали лазили по деревьям, спускались с парашютов, взрывали рельсы и всевозможные коммуникации. За тяжелым трудом разведчика время пролетело довольно незаметно. Инструкторы вытянули из нас все жилы, превратив в настоящие боевые машины, которые могли сеять смерть направо и налево. Да, мы в то время абсолютно были лишены всяких чувств. Нам не было разницы, чем убивать своего врага, будь то саперная лопатка, или же нож. Доведенные до автоматизма, мы были простым орудием смерти и мести нашего фюрера.
Возможно, было бы все иначе, если бы каждый солдат вермахта обладал такой физической и боевой подготовкой. Вряд ли «Иваны» тогда могли бы противостоять такой силе, ловкости и бесстрашию наших солдат.
Сейчас я вспоминаю, как был наивен, когда полагал, что смогу дать телеграмму и увидеть свою мать. Первые дни настолько выматывали физически мое тело, что дальше своей кровати я никуда не хотел идти. После отбоя я падал без чувств, а утром все вновь продолжалось сначала. Так день за днем, месяц за месяцем мы прошли с моим командиром весь этот путь. В преддверии осенних событий на восточном фронте капитан Крамер, предстал перед экзаменационной комиссией и защитил звание дивизионного эксперта.
Высшие офицеры «Абвера» принимали у нас экзамены по всем дисциплинам, и мой командир достойно выдержал все испытания, оставив далеко позади своих сокурсников.
Тогда это могло показаться странным, но по окончании школы, я получил звание унтер–офицера с ношением портупеи. Это означало, что я мог стать настоящим немецким офицером, пройдя дополнительные курсы обучения в военных школах.
По сводкам военных корреспондентов и кинохроники «Wochenschau», мы узнавали что нашим камрадам на восточном фронте сейчас необыкновенно тяжело. Большевики получили огромный опыт за время боевых действий и довольно скоро научились так мастерски воевать, что у Гитлера не хватало резервов прикрывать дыры, пробитые в нашей обороне.
Единственное увольнение, полученное капитаном Крамером, было почти перед самой отправкой на должность командира разведгруппы –позывной «Герра». Ему, как выпускнику высших офицерских курсов, предстояло реорганизовать дивизионную фронтовую разведку в структуру, которой на восточном фронте пока веще не было. Это были легковооруженные отряды сотен и тысяч диверсантов, оснащенные средствами связи и стрелковым вооружением, для работы в большевистском тылу.
–Студент! У меня на руках приказ адмирала Канариса. Через три дня мы убываем на фронт в штаб группы армий «Центр». Мне предписано принять отдельную диверсионно –разведывательную группу дивизии Бранденбург–800.
–А мне что делать,–спросил я,–вернуться в эскадрон?
–Нет, Кристиан, ты будешь со мной! Черт побери ты, для меня стал почти родным братом.
–Слушаюсь…
–Эскадрон расформировывается. В планах командования, реорганизация
разведывательных подразделений пехотных соединений Вермахта, с передачей их подразделений непосредственно под крыло 203 группы «Абвера», которая дислоцируется в Витебске.
–Всех?
–Всех,–ответил Крамер, улыбаясь.–Поэтому поводу у меня есть идея. Я предлагаю перед нашей отправкой на фронт навестить какой–нибудь берлинский ресторанчик и погулять со столичными девочками. Не сомневаюсь, что ты, найдешь с кем провести последнюю ночь и разгрузить свои «пороховые погреба», –сказал Крамер, намекая на увольнение.
–Есть разгрузить «пороховые погреба» господин капитан!
–Тогда, чисти сапоги и поехали. Отсюда до Берлина всего сто тридцать километров. Это ближе чем от Витебска до Невеля. Через час мы будем стоять с тобой на Александр плац. Там в центре много всяких интересных заведений. Поднимем боевой дух перед отправкой на фронт!
Проблем добраться до Берлина не было. Грузовые и легковые машины постоянно сновали туда и сюда, обеспечивая всем жизненно важным базу и учебный центр «Абвера».
На въезде в учебный центр, стоял пост фельджандармерии который проверял все машины, идущие в Бранденбург. Капитан Крамер подошел к плотному краснолицему фельдфебелю и приветливо улыбаясь, спросил:
–Старина, мы тут с унтером завтра отправляемся на Восточный фронт. У нас есть увольнение, и мы не прочь повеселиться в одном из берлинских гасштеттов. Может быть, вы сможете посодействовать? Нам нужна машина, идущая в Берлин.
–Господин капитан, в Бранденбурге прямо в центре есть масса неплохих кабаков, и вам не стоит ехать в Берлин, чтобы выпить шнапса и пива. Девчонок и у нас вполне хватает.
–Нет, господин обер –фельдфебель, все же нам больше хочется побывать в Берлине. Вы понимаете, что восточный фронт, это не прогулка по Вердер –парку и набережным Шпреи?
Обер –фельдфебель с сочувствием взглянул на нас с капитаном и подняв жезл, остановил офицерский легковой «Опель». В салоне «Опеля» сидел молодой лейтенант. По всей вероятности это был ординарец какого–то офицера или просто штабной связист–порученец.
–Господин лейтенант, вы в Берлин? –спросил краснолицый обер –фельдфебель, склоняясь к открытому офицером окну.
–Да, а что вас интересует? –удивленно спросил тот.
–Возьмите вот этих бравых парней до Берлина. Они завтра убывают завтра на восточный фронт, и просто хотели немного расслабиться.
–О, нет проблем! У меня два места свободных, пускай садятся в машину. В компании и время летит незаметно. Мне интересно узнать, как там обстоят дела на фронте?
Мы с капитаном сели на заднее сиденье в предчувствии необыкновенного приключения. Лейтенант в пол–оборота повернулся к нам, и по его шевронам на рукаве было заметно, что он всю свою жизнь прослужил в тылу и ни на каких фронтах не был.
–Я господин капитан, тоже хотел попасть на фронт. Мечтал даже получить «Железный крест», чтобы мой отец и мать гордились мной. Да вот проклятый крипторхизм меня замучил. Я, господин капитан, признан негодным ни к боевой, ни строевой службе. Приходится вот бумажки всякие развозить, да генералу Монке готовить кофе и подавать утреннюю прессу.
–Это что за болезнь такая? –спросил капитан, закуривая.
–О, это страшная болезнь! Одно яйцо надувается от образовавшейся в нем воды и становится в десять раз больше нормального.
–Мне бы такие яйца! –сказал я.–Я бы всех фройляйн перетрахал!
–Нет, студент, с такими яйцами ты был бы негоден к подвигам ни на постельном фронте, ни в бою. С такими яйцами ты бы сидел дома и даже на улицу не высовывался.
–Я, господин капитан, не понимаю. Мне, чтобы понять, нужно было бы заболеть. А так я совсем не вижу, почему с таким недугом нельзя воевать!?
–А ты, Кристиан, представь себе, что ты пошел в рукопашную на «Иванов», имея такие яйца! А «Иван» тебе по ним ногой, как по футбольному мячу стукнул, или какая пуля пролетела между ног. Что тогда? А тогда, мой дорогой, тебя не спасет ни одна операция. Ты от боли возьмешь «Вальтер» и пустишь, себе пулю в лоб. Так вот, скажи ты мне, нужна ли твоя такая жизнь нашему фюреру? А вдруг ты, попадешь в плен, и большевики узнают, про твои огромные яйца? Большевики посадят тебя в клетку и будут показывать всем большевикам на Красной площади. –От этих слов, сказанных капитаном, лейтенант смеялся до слез.
–Да, капитан –это совершенно верно, с такой болезнью ты не солдат, –сказал он с чувством глубокого сожаления.
–Как зовут вас, лейтенант? –спросил капитан, предлагая ему сигарету.
–Генрих!
–Так вот что я скажу тебе, Генрих. Не будь дураком –не стремись попасть на фронт! Там нет ничего хорошего! Мы с обер–ефрейтором вылезли из такого дерьма, что многим даже и не снилось. Ты лучше спроси его, как во время рукопашной свалки русский перегрыз горло обер –ефрейтору Мартину и тогда ты поймешь, есть ли смысл идти на фронт.
–Это что шутка,–спросил лейтенант, хлопая ресницами.
–Нет, господин лейтенант, на фронте так не шутят,–ответил я.
–Так вот представь, что подобное сейчас происходит под Сталинградом, и я не думаю, что нашим парням это доставляет настоящее наслаждение. Я даю свою голову на отсечение Мюллеру, но я знаю точно, что уже скоро русские переломят хребет Паулюсу. «Иваны» устроят ему ловушку в Сталинграде. Я знаю русских. Я могу забить пари на триста марок, что шестая армия никогда не сможет перебраться на другую сторону Волги. Ты представляешь, Генрих, что такое сорокаградусные морозы!? Ты видел, как люди замерзают возле костров!?
–Господин капитан, спасибо, я вам верю! Я все понял. Да, действительно, с моими яйцами мне на фронте делать нечего! –сказал он довольно унылым голосом.
Переваривая информацию в своей голове, я задумался и совсем не заметил, как машина уже въехала в Гросс–Глиннике. Машина, не сбавляя хода, и сотрясая повидавший виды старенький кузов, выехала на Потсдамское шоссе. От края Гросс –Глиннике до центра Берлина было чуть более тридцати километров, поэтому буквально через полчаса мы были в самом центре столицы.
С августа 41 года русские при помощи дальней авиации уже бомбили Берлин. От этого на некоторых улицах виднелись первые развалины. С помощью жителей города и ландвера убитых и раненых доставали из–под руин и прибирались после каждой такой бомбардировки.
Несмотря на второй год войны, беда с каждым днем подходила все ближе и ближе к Германии и это было уже видно. Никакая пропаганда не могла тогда скрыть этого факта.
Всего за один год ведения войны с русскими столица Германии постепенно превращалась в один из оккупированных городов России. Я вспоминал Витебск, вспоминал, мертвый город Велиж, и какие–то странные философские мысли постепенно накрывали мое зреющее сознание. За два года боев на восточном фронте, я почему–то так и не научился испытывать к славянам хоть какой–то ненависть. Я хотел ровняться на своего командира, видя, что его личное отношение к своим бывшим соотечественникам было вполне миролюбивым. В отличии от меня, он прожил в России с самого рождения, поэтому он чувствовал сердцем, что его служение фюреру, было направлено не против народа, а против тех, кто лишил его права быть в этой стране человеком. Пришлось осознавать, что мы просто солдаты, делающие работу, которую нам приказывали делать наши безумные генералы.
Черные выгоревшие окна берлинских домов сразу меняли все представления об этой войне. Геринг клялся, он бил себя в грудь, что ни одна вражеская бомба не упадет столицу. Но эти бомбы падали падали и интенсивность их падения только с каждым днем усиливалась.
Оказавшись с капитаном в центре Берлина, мы стояли посреди знаменитой алеи Унтер ден Линден и сочувственно рассматривали изменившиеся за это время улицы некогда красивейшего в Европе города. Все, что осталось в нем от мирной жизни так это были деревянные трамвайчики да уличные палатки торговавшие сосисками и кислой горчицей. Но даже среди рождественской, праздничной мишуры, прослеживалось влияние веяния времени. Даже в елочных игрушках был виден образ любимого фюрера, который был украшен хвоей и алыми лентами.
Двухэтажные автобусы и трамваи с неизменным интервалом катились по улицам города, звеня своими звонкими сигналами. Девушки в лакированных ботиночках с белыми носочками улыбались капитану Крамеру, посылая воздушные поцелуйчики. Тогда многие из них были уже вдовами а некоторые ждали парней, надеясь на то, что они вернутся живыми и здоровыми. Несмотря на их натянутые улыбки в их глазах все равно просматривалась настоящая тоска, которая виделась и в лицах других людей. Лишь только гитлерюгенд с глазами полными оптимизма и жаждой победы дела Рейха вышагивали строем в черных шинелях, перетянутых черными портупеями. Они по своей детской наивности верили в мудрость фюрера и преданно служили ему, абсолютно не понимая, на какие мучения и жертвы обрекают себя.
Погода была гадкой. Тяжелое свинцовое небо нависло над городом, а холодный ветер пронизывал насквозь. Я знал, что в это самое время в России стоят сильнейшие морозы, которые унесут этой зимой тысячи жизней, и от этих мыслей становилось еще холодней. Хотелось где–то спрятаться, где–то укрыться и выпить горячего грога, чтобы не ощущать на себе холодное дыхание осени.
–Господин капитан, мы долго будем стоять здесь?
–Не спеши студент, еще неизвестно, когда мы сможем вернуться сюда. Я хочу осмотреться. Возможно, что нам еще соблаговолит фортуна и мы, оставшись в живых будем вспоминать эти дни как самые прекрасные дни нашей жизни.
Трамвайчик, скрипнув на повороте колесами остановился невдалеке на остановке. Крамер, спохватившись, бросился к нему, увлекая меня следом. В тот самый момент, когда он тронулся в направлении Ландсбергер аллее, мы, влетев на деревянную подножку, вцепились в металлические поручни.
Приличный и вполне уютный ресторанчик «Радебергер» встретил нас, сильным запахом турецкого табака, пива и натурального кофе. Здесь, казалось, вся атмосфера пропитались этим ностальгическим духом былых времен еще довоенной Германии. Как и везде, ресторан так же был украшен в соответствии с наступающим рождеством, и эти яркие украшение возвращали меня в памяти в далекое–далекое детство.
В зале было немноголюдно. Мы разделись в гардеробе и прошли в зал, где расположились за столиком в самом уютном уголке. Нам последнее время редко удавалось поговорить капитаном с глазу на глаз, за спиной всегда были «уши» зондерфюрера. Не хватало что–то сказать такое, чтобы тут же угодить в лапы контрразведки. Его подопечные в каждом человеке видели врага третьего Рейха, а из их крепких рук еще никто не выходил живым.
Я своими глазами видел батальоны штрафников, которые где–то сомневались в правильности дела Рейха, за что и платили своими жизнями на минных полях большевиков.
Через несколько минут к нам подошла Мануэла, так звали кельнершу. Улыбаясь, она слегка согнулась, и мы увидели эти сочные, полные любви женские груди. Мануэла положила перед нами меню в старинной кожаной обложке и улыбнулась.
–Что изволят господа офицеры!? –спросила она, держа в руках карандаш и записную книжку.
–Свинину с тушеной капустой, шнапс и бокал пива, –сказал капитан, предчувствуя настоящий праздник живота.
Кельнерша взглянула на меня и проникновенно улыбаясь, спросила:
–Вам, господин офицер!?
Я рассматривал меню, но от волнения строчки прыгали у меня перед глазами и я никак не мог сообразить, что можно съесть такого, что я буду вспоминать, сидя во вшивом окопе где–то под Великими Луками или Велижем. Мне хотелось продлить эти счастливые минуты и выдержав паузу, я выдал:
–Гороховую похлебку с копчеными свиными ребрами жареный картофель, шнапс и пиво.
–Хорошо! –сказала она и покачивая бедрами удалилась на кухню.
Через минуту Мануэла подошла к столу, держа в руке два больших бокала пива. Ловким движением она бросила картонные кружочки с надписью «Берлинер бир», и они прокатившись по столу, четко упали напротив. Улыбнувшись, девушка поставила на них бокалы, и слегка присев в реверансе, тут же покинула нас. Бесшумной походкой феи она ушла, чтобы уже скоро вновь вернуться с заказанными блюдами.
Крамер глядя мне в глаза, сказал:
–Мой юный друг, я хочу, чтобы ты меня правильно понял. Я не хочу умалять успехов нашей доблестной армии. Войну уже можно считать проигранной. Русские отошли от шока, и теперь все наши удачные операции будут сведены на –нет. Я хочу выпить этот шнапс за нас с тобой. Молю Бога, чтобы мы Кристиан, остались живы в этой кровавой бойне. Я хочу выпить за настоящее будущее Германии. Я вчера узнал, у одного офицера из ставки что на фюрера недавно было, совершали покушение. Многие немецкие патриоты недовольны его правлением и теми военными операциями которые планирует генеральный штаб. Еще кайзер Вильгельм предупреждал об этом немцев. Я не зря сегодня сказал про Сталинград, он то и станет отправной точкой в повороте войны. Всего три дня назад большевики разгромили группу «Дон». А это означает, что уже скоро «Иваны» сомкнут кольцо вокруг Сталинграда, и четверть всего вермахта поляжет на заснеженных полях России. Тебе, все понятно студент? Это будет настоящий крах! А сейчас я просто хочу выпить этот шнапс за то, чтобы нам повезло! Цум воль!!!
–Цум воль!
Я одним махом осушил штоф шнапса, как научился в разведке, еще раз посмотрел в глаза Крамра.
Признаюсь честно, но в те минуты я поверил ему, как своему отцу. Я видел и всеми фибрами души ощущал приближающийся конец империи Гитлера, как империи зла и человеконенавистничества.
Время нашего увольнения подходило к концу. Мы с капитаном Крамером слонялись по городу в поисках романтических приключений, но с каждой минутой на душе становилось все грустнее и грустнее. Мы чувствовали что нашему отпуску подходит конец, и нам вновь предстоит вернуться на фронт, уже в новой ипостаси. Эти недели пролетели как один день, а пребывание в этой школе надолго останется в моей памяти.

Глава восьмая

«Охота»

Черт! Черт! Черт! Мы опять в самом пекле! «Мертвый город» встретил нас неприветливо. Заснеженные руины разрушенных домов и церквей да слегка прибранные улицы после лета 42 года, создавали удручающее настроение, напоминая нам о лютой зиме самого разгара восточной кампании. Наш потрепанный советами гарнизон, постепенно приходил в себя. Вокруг города и его окрестностей, заняли оборону самые свежие части прибывшие из Франции и Бельгии. Тех же, кто пережил блокаду, вывели в тыл, а потом дальше на родину в Германию, чтобы после короткого отдыха вновь вернуть на передовую и бросить в очередную мясорубку.
Как и предписывал приказ за подписью адмирала, Крамер принял отдельную диверсионно –разведывательную роту с позывным «Герра». Все бойцы этого подразделения еще раньше прошли специальную подготовку в диверсионной школе под Смоленском. После обучения они придавались боевым частям, как отдельные специальные подразделения армейского подчинения. Несмотря, на затянувшееся латентное противостояние по всей линии фронта, бойцы подобных групп довольно активно действовали в полосе обороны двадцать первой стрелковой бригады, и даже далеко в глубоком тылу большевиков.
В то время, в полосе плацдарма четвертой ударной армии большевиков от Холма до Велижа действовало до двадцати групп русских снайперов из 360 стрелковой дивизии. Снайпера ежедневно уносили десятки жизней наших солдат и офицеров. После покушения большевистского снайпера на генерал–лейтенанта Шредера, командование 83 дивизии приняло директиву и поставило глобальную задачу, об активизации уничтожения русских снайперов любыми доступными методами.
С мая 42 года под нашей «крышей» командованием дивизии было создано специальное антиснайперское подразделение, которое по мере возможностей, занималось очисткой прифронтовой полосы от досаждающих нам «вольных стрелков».
В один из дней декабря 1942 года, командир группы капитан Крамер, вызвал меня в штаб роты, который находился в деревне Беляево, чтобы изложить концепцию своего видения этой проблемы.
–Так студент –слушай, боевой приказ! Вчера русский снайпер смертельно ранил офицера ставки и командующего десятой стрелковой бригадой. Твоей группе поставлена задача: выдвинуться на рубеж соприкосновения с противником, найти и прикончить, этого чертова «Робин Гуда», который, словно куропаток отстреливает наших офицеров.
Зная о дислокации наших войск, я никак не мог понять, как этот «большевистский охотник» так далеко забрался в наш тыл. К середине зимы, наши камрады уже адаптировались к местным особенностям и контролировали большую часть левого берега Двины. Лишь некоторые участки на правом берегу и на стыке армий «Центр» и «Север» давали возможность «Иванам», проникать к нам в тыл в период благоприятных погодных условий, которые тут же скрывал их следы присутствия.
К середине сорок второго года русские, окончательно сформировали партизанские и диверсионные подразделения, которые шарили в наших тылах как в своих карманах. Они хозяйничали в нашем тылу не просто целыми ротами а целыми полками которые по «витебскому коридору» проникали на занятую нами территорию и чинили тотальный террор. Так, еще с зимы сорок второго года в районе «коридора» действовала большевистская диверсионная группа НКВД под командованием старшего лейтенанта Шевченко. Затянувшееся противостояние, превратилось в настоящее соревнование по снайперской стрельбе. За удачными операциями «Иванов», наша группа автоматически проводила на территории русских не менее удачные вылазки которые смело можно было внести в военные учебники по диверсионно –террористическим мероприятиям.
–В каком состоянии сейчас находится твои парни–спросил меня командир.
–В состоянии дежурного ожидания исполнить любой приказ фюрера, господин капитан.
–Вот и прекрасно! Бери своих головорезов, и отправляйтесь в рейд. Командиром дивизии поставлена задача. Нам приказано, уничтожать русских снайперов по всей линии фронта. Особое внимание обратить на поиск сержанта Казакова, на счету которого более трехсот наших камрадов. Это он сумел ранить нашего генерала, –сказал командир.
Он разложил на столе русскую дивизионную газету с фотографией героя снайпера и прочитал статью, в которой говорилось о его трехсот пятнадцати победах.
–Ну, ты понял, с кем мы имеем дело?
–Так точно –понял!
–Ну, тогда действуй. Да прибудет с нами Бог!
–Слушаюсь, господин капитан! Я понял вас, господин капитан! Приказ будет выполнен. Мы уже сегодня займемся поиском «охотника».
–Давай, студент –ты постарайся! Не забывай только, что вся наша возня находится под «зорким оком» отдела безопасности–сказал Крамер с иронией, имеющей глубокий смысл.
Попрощавшись с командиром, я в душе усмехнулся на шутку капитана. За время пребывания на фронте меня нельзя уже было считать желтоклювым молодым солдатом, который испражнялся в штаны, при первой атаке русских. Я уже многое понимал, и много повидал в двадцать первый год жизни. Прочитанная статья насчет снайпера по фамилии Казаков, меня зацепила за самое сердце. Триста пятнадцать убитых им камрадов –впечатляли меня, и мне хотелось рвать когтями замерзшую землю, чтобы найти и наказать этого стрелка. Как правило, русские снайпера были хитры и чертовски изворотливы. Образ жизни и быт славян, всегда строился на добыче пропитания. Навыки охотников помогали им и в ратном деле, делая из них коварных и хитрых соперников.
Крамер –был задумчив и ничего не ответил. Он, махнул рукой, уткнувшись в карту, лежащую на столе.
–Унтер–офицер Петерсен, –услышал я, перед тем как убыть в расположение роты. –С сегодняшнего дня, вашей й группе будет работать один из лучших снайперов Германии. Это лейтенант Ганс Йорган. Возможно, ему удастся подстрелить этого большевистского аса, как куропатку.
–Разрешите сказать, господин капитан.
–Говорите унтер –офицер –я слушаю вас,–ответил капитан, скрестив руки на груди.
–Я не знаю, кто такой Ганс Йорган, но я знаю, что русские «охотники» хитры и очень коварны. Они работают не поодиночке, а целыми группами. Соревноваться с ними даже лучший стрелок Германии не всегда сможет. Они просто убьют его. А мне не хотелось бы, потом отвечать за этого самонадеянного мальчишку, бросающего вызов асам своего дела.
–А теперь слушайте меня унтер –офицер Петерсен,–прервал меня командир.–Лейтенант Йорган, будет работать с вашей группой ликвидации как вольный стрелок. Ему поставлена индивидуальная задача, и вам должно быть, наплевать на то, как он будет её исполнять. Ваше дело прикрытие и ничего более.
Щелкнув каблуками я покинул штаб. Белый снег больно бил по глазам, а мороз, словно злая собака цеплялся за нос и щеки отчего приходилось растирать их шерстяной перчаткой. Вздохнув глубоко воздух, я запрыгнул на сани связистов полка, и покатил с ними по накатанной дороге в расположение своей группы.
Отдельная группа Абвера Бранденбург–800 «Герра» в то время квартировала южнее гарнизона. В деревне Беляево. Здесь находился наш полевой госпиталь и даже санаторий для офицерского состава, который обслуживал штатный полковой бордель. Жизнь в тылу была более спокойная, чем на линии фронта. Здесь было намного тише, чем через какие–то пятнадцать километров на Север. Хотя одинокие «охотники» типа сержанта Казакова, имели возможность досаждать нашим офицерам и в этом районе. Как правило, русские снайпера, действовавшие из засад, никогда не стреляли в простых солдат, которые перемещались по фронтовым дорогам без страха быть убитым–это была привилегия партизан. А вот немецкие офицеры даже в двадцати километрах от линии фронта имели смертельную опасность получить пулю в лоб. В боевом уставе советского снайпера РККА, говорилось буквально следующее:
«Один снайпер в состоянии решить проблему наступления противника, два –исход боя, а три–четыре снайпера могут обратить ход войны в обратную сторону». И это было истинной правдой. Классных русских «охотников» интересовали офицеры только высшего звена. Русские снайпера в период наступательных мероприятий сосредотачивали огонь исключительно по командному составу, чья смерть на поле брани деморализовала целые батальоны и даже полки. Порой пули ставящие точку в карьерном росте немецких офицеров, прилетали с такого расстояния, что найти лёжку «охотника» было практически невозможно. Но нам была поставлена задача, и мы были должны это сделать.

Прошла всего неделя, как мы с капитаном Крамером вернулись из Берлина. Его слова, сказанные, когда –то в берлинском кабаке, как ни странно оказались пророческими. Они вертелись в моем мозге, ни днем, ни ночью не давая покоя.
Да, это было в то время, когда под Сталинградом фельдмаршал Паулюс понял всю бесперспективность сопротивления русским. Гитлер был в ярости. Ведь все немцы поняли что в войне с большевиками произошел перелом.
Крах южного фронта слегка деморализовал нас, но желание выжить даже в условиях уже проигранной войны, заставлял бросаться на большевиков с удвоенной силой. Чем успешней были операции советов, тем больше негодования и смятения они вызывали в наших солдатских душах, и мы уже всем нутром предчувствовали начало конца нашей восточной кампании.
До места, где квартировала моя группа, было более трех километров от штаба. Эти подземные строения достались нам еще в сорок первом году –от отступивших «Иванов», которые поспешили убраться под натиском нашей восемьдесят третьей дивизии и танков третьей группы генерал –полковника Ганса Рейнгардта. Спустившись в блиндаж, я попал в это мрачное, подземное укрытие. Пар клубами вырвался из теплого помещения наружу, слегка обволакивая маскировочную сеть, которая была натянутую над входом и из–за этого напоминала кружевное покрывало сотканное святым Николасом.
Из темноты блиндажа послышалось:
–Командир!
–Всем привет,–сказал я, снимая перчатки –парни довожу до вас приказ командира дивизии. Я только, что беседовал с шефом. Вчера на подъезде к деревне Верховье, русский снайпер тяжело ранил какого–то генерала из ставки который возвращался в Берлин. Это уже второй случай потери офицера такого ранга. Нам поставлена задача –найти и уничтожить «охотника» любой ценой. Для усиления, к нам в группу направлен чемпион Германии по стрельбе,–Ганс Йорган. Выходим сегодня с наступлением темноты.
–Это же через два часа –командир,–сказал Альфред Занн.
–Время пошло! В рейд выходим через два часа.
Предчувствуя настоящую охоту, камрады в приподнятом настроении загомонили словно гуси обсуждая нюансы предстоящей операции. Небольшое помещение наполнилось обычной суетой. Парням нужно было всего двадцать минут на сборы, а остальное время уходило на сон. Всего час отдыха и бойцы могли выполнить любую задачу. Солдат без сна –это потенциальная жертва на прицеле даже простого пехотинца с русской винтовкой.
Стемнело, и моя группа в составе десяти человек предстала передо мной в полной готовности. До места проведения операции было всего несколько километров и наш доблестный –повидавший приключений «Ханомаг», прогревая мотор, уже ждал посадки десанта.
–Ну что командир, сегодня зададим жару большевикам,–сказал Винер,–заряжая MG–34 который стоял на турели.
–Нет! Сегодня Альфред, работаем тихо! Так что порезвиться тебе не придется, но на всякий случай держи своего «пса» наготове.
–А я уж честным делом подумал, мы зададим «Иванам» жару,–ответил пулеметчик.–У меня, господин унтер–офицер, чешутся руки.
–А, у тебя задница часом не чешется,–крикнул Ганс Маркус, и бросив в бронетранспортер лыжи засмеялся. –А то смотришь, этот Казаков сегодня тебе её надерет. Русские снайпера обожают пулеметчиков больше чем генералов.
–Пусть только попробует! –ответил Винер.–Я на восемьсот метров могу достать любого «Ивана», а на сто попасть летящей мухе в задницу.
–А Казаков, достанет тебя,–сказал Маркус,–как эту, летящую муху.
Камрады дружно засмеялись.
–Группа, к машине.
Парни погрузилась в бронетранспортер. Тот взревел мотором и лязгая гусеницами покатил в сторону проведения акции.
После командировки в Берлин, это была моя первая операция в качестве командира диверсионной группы. Я не предполагал, что именно здесь в этой пресловутой деревне Верховье, я получу свое боевое крещение. В тот момент казалось, что эта операция всего лишь прогулка по заснеженному лесу среди наших тыловых частей и интендантов. Мне было не известно, что в своем глубоком тылу нам нос к носу придется нарваться на хорошо обученную большевистскую засаду.
По всем деревням на удалении десять, двадцать километров от линии фронта стояли тыловые и резервные части а также мобилизованные, которые занимались сбором провианта и фуража для регулярных войск. Этих народных служак мы называли «хомяками» за их неуемный труд по сбору харчей. Было удивительно, что «Иваны», используя, как прикрытие эти небоеспособные воинские формирования, делали свое дело, и прямо у нас под носом отстреливали офицеров группы.
Через час пути по белоснежным дорогам России моя группа вкатила в нужную нам деревню.
–Группа спешиться.
Мои парни через заднюю «калитку» покинули бронетранспортер, прыгая в снег.
–Что уже приехали –спросил Ганс, очнувшись от дремоты.
–А что, ты хотел –прокатиться до Москвы,–спросил я.
–Нет, командир! Эх, если бы мне дали мотор с пропеллером, я бы сейчас на лыжах до самого Берлина, как маханул. Хрен бы меня кто остановил…
–Соскучился, по Ингиборге?
–Нет! Пива хочу хорошего и неделю полного спокойствия. Я бы снял небольшую комнатку с большой кроватью…..
–Ага, затащил бы туда Ингиборгу, и вдул бы ей по самые помидоры,–сказал Винер, отыгрываясь за шутку Ганса.
–Кретин ты, Альфред! Я бы принял душ, а после этого, завалился бы спать на шелковые простыни. Я бы, спал целую неделю –как сурок.
–Ага, а потом проснулся, выпил бы пива, и как вдул бы, своей Ингиборге, по самые помидоры,–вновь сказал Винер, и вся моя команда залилась дружным смехом.
Надев лыжи парни выстроились в шеренгу, ожидая поставленной задачи.
–Так господа –задача такая,–сказал я, повторяя приказ капитана Крамера. Приказываю прочистить окраину деревни на глубину отдаления не более километра. Выдвигаемся двумя группами. Первая группа «Север» и вторая группа «Юг» идут навстречу друг друга в поисках следов противника. В случае обнаружения –в бой не вступать. Для этого у нас есть господин Альфред Винер и лейтенант Ганс Йорган, со своей большой винтовкой. Им поставлена отдельная задача.
В задачу группы входил поиск большевистских следов, указывающих на их наличие в наших тылах. В одном месте нам довелось найти лыжные следы русских. Были это снайпера или разведчики я точно не знал. Нам предстояло найти место «лёжки» «охотника», чтобы разработать свою схему противодействия. Следы пересекали заснеженную реку во всех направлениях. Было трудно определить их принадлежность. Был ли то враг или наши мародеры, которые то и дело сновали по русским деревням в поисках пропитания и алкоголя.
Осмотрев близлежащую окрестность, мои парни вернулись ни с чем. Глядя на службу тыловых подразделений, было ясно, что в их обороне, существует столько дыр, что большевики не использовать их для достижения своих коварных замыслов просто не могли.
После неудачной вылазки группа разместилась до утра в помещении старой колхозной канторы, где квартировал взвод упитанных «хомяков».
Утром следующего дня у Альфреда созрела здравая идея, и он сказал:
–Парни какого черта, мы будем ползать по снегу в поисках этого Казакова? Этот «охотник», может быть в любом месте. Может он сидит сейчас на дереве и ждет только одну цель, которая на него выйдет.
–Что ты предлагаешь?–спросил я, чувствуя, что в его идее присутствует здоровая инициатива.
–Я командир, предлагаю, брать этого «Ивана» на живца,–ответил Альфред. Как поступают охотники.
–Ну–ка, ну–ка с этого момента по –подробнее.
–Охотники для охоты на гуся, используют чучела, выпиленных из фанеры. А одного берут живого. Вот на него гуси и клюют. Мы возьмем одного пленного «Ивана» переоденем его в форму немецкого офицера и будем катать по дороге на «Хорьхе» или «Мерседесе» под прикрытием нашего «Ханомага». Пусть этот снайпер стреляет в него, сколько хочет. Зато мы будем точно знать, откуда был выстрел. А если этот Йорган хороший стрелок, то ему будет достаточно мгновения засечь снайпера чтобы убить его.
–А что это неплохая идея,–ответил я, принимая инициативу своего камрада.
В одной из тыловых деревень, что находилась почти в тридцати километрах от линии обороны, располагался сборный пункт русских пленных, которые ждали отправки в Германию. Пленные содержались в большом сарае, на краю деревни. Русские использовали его до войны для сушки зерна. Уже через час, после одобрения этой идеи мы въехали на бронетранспортере на территорию подконтрольную карателями. Судя по указателям на столбе, здесь квартировала группа СС под командованием обергруппенфюрера фон Готтберга, задействованная ставкой в операции «Котбус».
На прилегающей к местному гарнизону дороге, был оборудован блок пост, который охранялся силами полевой полиции. Стоящий на обочине ДОТ из мешков с песком «просигналил» нам вальяжным движением пулемётного ствола в амбразуре.
–Пароль,–спросил вышедший перед бронетранспортером, закутанный в шарф фельдфебель.
–Талая вода,–сказал я.
–Пух тополя,–ответил фельдфебель отзыв, и подняв руку верх, подал знак открыть шлагбаум. Один из «цепных псов» приподнял его, и наша «черепаха», как звали мы бронетранспортер, вкатилась в деревню.
Узнав у одного из карателей, где квартирует комендант пересыльного пункта, мы подъехали к довольно заметному деревянному дому. В просторной хате (как говорили русские) было тепло и уютно. Русская старуха с покрытой платком головой, крутилась возле огромной печи обслуживая, сидящего за столом офицера.
–Хайль Гитлер, господин гауптштурмфюрер! –поприветствовал я его, как подобает солдату.
–Хайль,–лениво ответил офицер, не вставая из–за стола.
–Унтер –офицер Кристиан Петерсен. Я командир диверсионной группы подразделения «Герра».
–Не видите, господин унтер –офицер, у меня сейчас завтрак.
–Мы господин гауптштурмфюрер, на фронте. Это господин гауптштурмфюрер, не займет у вас много времени. Если не возражаете, я изложу нашу проблему в процессе вашего питания. Всего одно ваше слово, и я тут же покину вас.
–Говорите,–ответил гауптштурмфюрер, смакуя, куриный окорок.–Я только и мечтаю о том, чтобы вы унтер –офицер, исчезли с поля моего зрения,–сказал он.
–Нам нужен из вашего лагеря всего один «Иван».
–Это всё,–спросил гауптштурмфюрер улыбаясь,–забирайте их всех. На вчерашний вечер их было двести двенадцать человек. Эти русские дохнут там, как мухи и я не знаю, когда мы отправим эту партию в лагерь. Хорошо, что сейчас зима, и они так не протухают как летом.
–Нам нужен здоровый солдат или офицер, чтобы переодеть его в форму нашего офицера высшего звена.
–Вы, унтер –офицер, зря обольщаетесь в надежде найти хорошего «подсадного гуся». Очень трудно из всей этой кучи ходячих мертвецов подобрать нужного кандидата на роль мишени. В нашем лагере только одни вшивые доходяги которые даже до отправки в лагеря вряд ли доживут. Уже неделю мы не можем их этапировать по причине объявленного фюрером траура, а морозы, вы сами видите, какие.
–Постараюсь найти! –сказал я, не теряя надежды. –В сорок первом морозы здесь были намного сильнее, однако большевики неплохо выживали в таких жутких условиях. Это у них в крови.
–Один момент унтер –офицер,–сказал гауптштурмфюрер. –Клаус! Клаус! –крикнул он капитан. В комнату вошел штурмовик войск СС, который был по всей вероятности помощником офицера.
–Я слушаю вас, господин гауптштурмфюрер, –сказал он трубным голосом, глядя на меня как–то сверху вниз.
–Сходи в этот чертов сарай к «Иванам», пусть разведка себе подберет «подсадного гуся». У них намечается какое–то интересное театральное действие с переодеваниями и гримом.
–Я сомневаюсь, что из этих доходяг можно выбрать лучшего, –сказал он, но подчинился приказу гауптштурмфюрера. Солдат любезно меня проводил в большой сарай, возле ворот, которого стояло несколько русских баб. Они держали в руках узелки с продуктами. Женщины надеялись передать пленным продукты, но часовой всякий раз огрызался, направляя на них карабин с примкнутым штыком. Открыв ворота, моему взору предстала ужасная картина. Русские пленные сгрудились в одну живую кучу. Они как пингвины грели друг друга, своими жалкими изголодавшимися телами кутаясь, в шинели и ватники. В дальнем углу сарая штабелями были сложены голые тела мертвых. Одежда мертвым, была не нужна, поэтому русские делили её между собой по нужде. Раз в сутки кормили пленных жалкой похлебкой, сваренной тыловиками из неочищенной картошки мороженой капусты и еще какой–то гадости которую нормальный человек есть, никогда не будет.
Пока я присматривался к пленным, ко мне подошла одна из русских женщин. Она встала передо мной на колени и со слезами на глазах попросила передать жалкий сверток пленным.
–Клаус! –обратился я к штурмовику. –А вы можете проверить у старух эти узелки. Пусть эти женщины хотя –бы покормят пленных, чтобы снять с вас проблему питания. Возможно, нам скоро понадобится их помощь. Пусть «Иваны» набираются сил.
Каратель взял у русской бабы узелок, развернул его, высыпая все на снег. Убедившись, что в узелке кроме нескольких вареных картофелин, краюхи хлеба и нескольких луковиц не было никакого оружия, он ногой стал пинать, продукты в сарай. Бабы, увидев, что солдат сжалился над пленными стали сами высыпать узелки перед воротами сарая. Через несколько секунд перед входом появилась уже небольшая кучка продуктов.
Клаус вошел в помещение и обратился к пленным. Он толкнул ногой нескольких «Иванов», и указал на эту кучу.
В ту минуту меня поразило странно явление: Русские хоть и были голодны и больны, но не бросились на продукты, как обычно бросается голодный курсант учебного батальона вермахта, стараясь схватить свое и что–нибудь еще от порции своего камрада. В отличие от нас немцев, эти пленные были идеалом какой–то коммунистической солидарности и удивительной сплоченности. Несколько пленных поднялись, и спокойно собрав продукты, разложили её на широкой доске, прибитой к стене в качестве полки. Всем этим действием руководил, какой–то авторитетный человек. Возможно, это был комиссар, а возможно командир.
–Клаус, что они делают? Почему они не едят –спросил я солдата, недоуменно глядя на какой–то мне непонятный тайный славянский ритуал.
–Сейчас, господин унтер–офицер, большевики все разделят поровну на порции. Но самое интересное начнется тогда, когда они начнут раздавать эти жалкие кусочки. Один будет стоять спиной, а другой, показав на порцию, будет спрашивать, кому её отдать.
–И что дальше?
–Дальше, каждый получит ровно столько, сколько и его камрады. Все просто –всем поровну!
–И что они не дерутся за еду?
–В нашем лагере этого не было замечено,–сказал мне штурмфюрер.
Я вошел в сарай, где было около двухсот пленных. Всматриваясь измученные поросшие щетиной лица, я как режиссер старался выбрать актера на роль «мишени», для постановки кровавого спектакля.
Измученные пленные солдаты смотрели на меня жалкими глазами. По ним было видно, что почти каждый из них решил, что пришел их час.
Осмотрев «Иванов», я увидел из всей этой массы одного более менее похожего на человека. Он сидел на соломе, прислонившись спиной к деревянному срубу. Поразило в нем одно: Несмотря на свою тщедушность, он в отличие от остальных был идеально выбрит и это фактор говорил о какой–то его аристократической индивидуальности.
–Ты кто, –спросил я его по–русски.
–Я Василий Царев, сержант победоносной Красной армии–сказал он на хорошем немецком языке с берлинским акцентом.
–Жить хочешь –Царев?
–На Земле, каждая тварь хочет жить, ибо есть не её желание, а желание господа нашего,–сказал он мне, поражая глубиной философской мысли. Этот его ответ и стал решающим в моем выборе.
–Клаус, я забираю этого,–сказал я карателю,–этот, сказал я и указал пальцем на пленного сержанта.
Клаус, подошел к нему и стукнул под зад сапогом.
–Вставай грязная свинья, –сказал он, даже не посмотрев, что в отличие от него русский был более гладко выбрит.
–Давай, давай Иван! Иди быстрее! –сказал я.
Клаус стволом автомата толкнул его в спину.
Василий встал по –среди сарая, и сняв с головы шапку, перекрестился на угол. Только сейчас я увидел, что там в углу, этого жалкого помещения, висела икона, а под ней в лампадке горел маленький огонек, который дарил этим людям господнее покровительство и вселял в них надежду на жизнь.
–Не поминайте братцы лихом,–сказал он, и надев на голову шапку.–Мою долю отдайте больным.
Меня поразило, сколько в его действиях было мужества и достоинства. Василий Царев одним махом перечеркнул все мои представления о русских, как о тупой скотине. Раньше я видел их через прицел карабина, и мне не доводилось вот так вот лицом к лицу встречаться с врагом и даже общаться. Боже –я видел их глаза. В них не было ни страха, ни рабской покорности.
–Ты, где Василий, научился так говорить по–немецки–спросил я.
–Я когда–то дружил с немцами. В нашем колхозе до войны было их поселение,–сказал он. –Я встречался с Ирмой, и мне нравилось общаться с ней на её языке.
Василий шел, устало передвигая ноги. Я закурил, и шел за ним следом, наблюдая, что в его походке есть что–то такое, чего не хватает нашим офицерам. Он, несомненно, имел какое–то природное и не напыщенное достоинство.
Группа моих разведчиков квартировала в одном из деревенских домов, случайно уцелевшего от бомбардировок и артиллерийских обстрелов. В доме было тепло –топилась печь. Василий, войдя в хату, лицом к лицу столкнулся сразу с десятью крепкими парнями которые только и ждали какого «подсадного гуся» я им приведу.
–О, рус зольдат! Милости просим в наш дом, –сказал лейтенант Ганс Йорган, по–русски увидев впервые перед собой живого русского сержанта.
Пленный, держал руки карманах шинели. Он гордо посмотрел на него и ухмыльнувшись, прошел в накуренную комнату, словно это был его собственный дом. По православной традиции пленный снял с головы шапку, и трижды перекрестился на висящую в углу дома икону.
–Здравствуйте господа диверсанты,–сказал он по–немецки и в эту самую секунду восторженный рев моих камрадов наполнил все помещение.
–А ты Василий, откуда знаешь, что мы диверсанты?
–В Красной армии только туркмены не знают, что нашивка на рукаве с надписью «Бранденбург», говорит о принадлежности вашей группы к специальному подразделению Абвера –«Брандебург –800».
Вновь восторженный возглас наполнил весь дом. Мои камрады повылезали из всех углов, чтобы своими глазами рассмотреть такого матерого и уникального большевика.
–Где ты, его нашел Кристиан,–спросил пулеметчик Ганс Райнике.–Это же ярый большевик!
–Даже слепая курица, иногда находит вкусное зерно –сказал я, старясь пошутить, как это умел делать наш командир.
–Ага, чем черт, не шутит –ответил Василий, –но и на старуху бывает проруха.
К моему удивлению у этого русского не было никакого страха. Он сидел перед разведчиками и пристально заглядывал каждому в глаза, стараясь что–то найти. По его взгляду было видно, что он не испытывает к нам никакой ненависти. Это была скорее жалость сильного, к более слабым.
–Туй, «Иван», шнапс пьешь, –спросил Генрих, подавая ему кружку с русской водкой.
Пленный, посмотрел на угощение, потом перевел глаза на нас, и по–немецки сказал:
–Дай Бог, сегодня это не последняя…
За один раз он осушил кружку, после чего занюхал рукавом вонючим, как собачье дерьмо, шинели.
Вновь восторженный возглас моих камрадов наполнил хату. Русский в своем достоинстве и какой–то природной мощи был просто неподражаем. Он был на голову выше нас и его гонор, понемногу начал раздражать моих камрадов.
–О, хорошо! –загалдели бойцы, видя силу русского духа.
Генрих виртуозно открыл штыком банку колбасного фарша и подал Цареву, желая, наверное, увидеть, как большевик бросится на еду и сломает свою славянскую гордость о немецкую жестяную банку с мясными консервами.
–Давай, давай камрад –кушай, кушай,–сказал он, подзадоривая сержанта.–Это вкусно!
Русский, под восторженный вой моих воинов вытащил из сапога алюминиевую ложку и этим самым окончательно «убил» всю мою группу. Обтерев её клочком газеты, он слегка ковырнул наше немецкое варево и пригубил, как бы дегустируя продукт.
–Это настоящее «собачье дерьмо»,–сказал он спокойно.–Разве это можно есть? С такой жратвой, вы господа «Фрицы», никогда эту войну не выиграете!
Сержант, не смотря на то, что его мучил голод, который он испытывал в тот момент, он куражился над нами как хотел. Он вновь ковырнул фарш, и как бы сквозь силу его стал жевать, корча, при этом лицо недовольной гримасой.
Моих камрадов поразила его невозмутимость. Русский словно бы издевался над нами. Своим поведением сержант демонстрировал свое отношение не только к нам, но и к самой смерти которую он ожидал. Качества духа, которые проявлял Василий Царев, шокировало нас, прямо пропорционально усиливая уважение к врагу.
Его типаж, вдохновил меня на работу. Пока сержант ел, я, карандашом на бумаге сделал набросок, изображая «Ивана» в образе немецкого офицера. Меня заворожило мужественное лицо и яркий русский образ, который впечатлял естеством и немыслимой гордостью. Его манера держать себя в руках при таком скоплении врага, потрясала мужественностью и необъяснимой гордостью.
В какой–то миг сержант бросил на стол ложку:
–Вашу дрянную жратву невозможно кушать! Это не пища, а натуральный эрзац,–сказал он.–Пусть ваш Гитлер, сам жрет это дерьмо,–сказал Василий.
До меня дошло –водка сделала свое дело. Еще мгновение и русский начнет петь нам про «Катюшу», которая выходит на берег и бросает в воду венок.
Ганс ехидно ухмыльнулся. Он отрезал Василию хлеба, и налил еще водки. Сержант, подняв кружку, сказал:
–За нашу победу, господа фашисты!
После этого он влил в горло шнапс и занюхав рукавом, сказал:
–Теперь можете меня расстрелять! Я готов к смерти!
Камрады от удивления были в шоке. Это был театр одного актера, который показал нам, как можно достойно умереть, не потеряв перед врагом своего лица и духа. Его юмор. Его самообладание, окончательно нас шокировали. Русский смотрел на нас, как смотрит директор лицея на своих учеников. Его харизма могла раздавить любого, кто соприкоснулся с этим явлением. Он спокойно погладил свой живот и откинувшись на лавку, сказал:
–Эх! Закурить бы! Угостите меня сигаретой, господа диверсанты! Я две недели в плену и за это время очень соскучился по табаку.
Ганс Юрген взглянул на меня, стараясь предугадать мою реакцию. Я протянул сигарету русскому. Василий её размял, как это делают все русские, и вставив сигарету в рот, сказал:
–Бите фуер!
Ганс приняв правила игры, чиркнул зажигалкой и поднес её гостю.
Василий закурил, и глубоко втягивая в себя дым, погрузился в нирвану.
Мои парни были в шоке от пленного. Впервые встретив врага не на поле боя, а за столом, они решили показать этому «большевицкому доходяге» наше немецкое гостеприимство. Судьба его была давно нами разрешена, поэтому парням ничего не оставалось, как устроить для себя этот маленький фронтовой клим–бим, чтобы потешить себя театральным действом, разгоняя тем самым унылые фронтовые будни. Мы знали для каких целей нам был нужен этот «Иван». Конечный результат, которого мы ожидали от нашей «мишени», заставлял нас терпеть пьяные выходки русского. Приказ командования был для нас законом. Я знал, чем скорее пленный приобретет нужную физическую форму и силу, тем быстрее мы сможем перейти к завершающей фазе нашей операции.
–Возьми на память себе,–сказал я, подавая Василию его рисунок. –Останешься жив, может, когда добрым словом вспомнишь унтер–офицера,–сказал я, совсем не представляя, что мои слова станут пророческими.
Царев взял рисунок, и оценив мою работу, достал из гимнастерки солдатскую книжку, и аккуратно положив в неё рисунки снова спрятал в карман.
–Матери вышлю. Пусть ждет меня! Кому скажу, что «Фрицы» меня напоили накормили и даже портрет нарисовали –ни кто не поверит, ни за что в жизни–сказал он окончательно, опьянев.
–Ну, вот русская свинья, как всегда нажралась, –сказал лейтенант Ганс Йорген. Все они такие. Сначала, корчат из себя гордых славян, а потом –потом напиваются, и забывают про свои христиански корни.
Уже через несколько минут, расслабившись от шнапса, он расстегнул гимнастерку и тихо запел, бубня себе под нос. Его глаза слегка преобразились, и он уже смотрел на нас совсем не как враг, а как обычный знакомый из соседнего дома. Всем в те минуты хотелось поговорить с русским, чтобы хоть как–то понять его загадочную русскую душу, про которую нам так много говорили наши философы.
–Давай, рус «Иван»! Надо купаться, –сказал я, как меня учил Крамер, –надо быть очень чистым, как немецкие солдаты. Ты будешь немецкий оберштурмфюрер и будешь носить униформа великой Германии –сказал я, и мои разведчики заржали в ожидании финала всего этого спектакля.
В эту минуту «Иван» понял, что попал не на щедрую вечеринку с девочками а в суровые реалии военного быта. Понимание произошло само собой, и Василий решил испить эту чашу фронтовой судьбы до самого дна. Он не знал тогда, что переодетый в форму немецкого офицера он станет не командиром карательного батальона, а банальной «подсадной уткой», на которую русские снайперы будут охотиться.
Ганс подвинул к нему поближе стул и стал его расспрашивать, чтобы хоть знать с кем мы имеем дело.
–Как зовут тебя «Иван» –спросил он.
Сержант осмотрел нас всех взглядом полным какого–то отчуждения, и хриплым простуженным голосом сказал:
–Меня звать Василий Царев! Я сержант, –ответил пленный.
После того как он сказал, я перевел это моим камрадам, которые с любопытством наблюдали за русским. Пулеметчик Альфред Винер достал сигарету, и приветливо улыбаясь, подал её русскому сержанту. Царев вновь закурил. Расплывшись в улыбке, он сказал:
–Спасибо господа «Фрицы»! Табачок то у вас тоже дрянной, как и вся ваша жратва. Эх, парни вам бы махорки русской покурить.
–Что это есть махорка,–спросил я.
–Махорка –это такой деревенский табак.
–Сколько тебе лет? –спросил Ганс, продолжая допрос.
–Двадцать пять, –ответил сержант.
Взглянув в лица подчиненных, я понял, что они в шоке. Глаза бойцов в те минуты округлились, а лица вытянулись. Ни кто не мог поверить в его слова.
Перед нами сидел молодой мужчина, который, вероятно, давно не видел себя в зеркало. Его седые волосы, его обмороженное лицо и глубокие морщины, говорили о том, что ему сейчас около пятидесяти. Вот тут я понял, какие ужасы войны, довелось пережить этому русскому парню.
Бойцы удивленно загомонили словно дикие гуси на балтийском взморье под Килем и не веря в сказанное этим «Иваном», подали ему зеркало. Сержант взглянул в этот на себя в этот кусок стекла, стараясь себя узнать. Он обхватил лицо руками и слезы накатили на его глаза. Винер похлопал парня по плечу и ехидно сказал:
–Не плачь солдат, лучше умереть сейчас, чем сто раз умирать в лагере для пленных. Ты же знаешь, что ждет тебя?
–Я знаю,–ответил Царев.–Дайте мне еще сто грамм шнапса и можете меня убить.
Жаль, что рядом с нами не было капитана Крамера. Он бы поговорил с этим сержантом и объяснил ему правила игры.
Мы не были каннибалами и не испытывали необходимости в жертвенных подношениях нашим богам. Смерть пленного ради какого–то пустого и банального развлечения нами даже не рассматривалась. Был приказ, и нам нужно было решать проблему любыми путями. Ясно, что наш «подсадной гусь» после нескольких недель плена не соответствовал внешним критериям немецкого офицера. Его убогий и несчастный вид почему–то вызывал у нас странное чувство. Мне кажется, что «высшие силы» уже тогда предрекали мне, встречу в ближайшем будущем, поэтому я не испытывал к русскому ни враждебности ни неприязни. Он был инструментом в нашем деле, а значит, и отношение к нему у нас было как к инструменту. Меня, как командира разведывательной группы больше заботил приказ командира дивизии. Царев став «мишенью», и без того был обречен на смерть. Русские снайпера, охотившиеся за нашими офицерами не ведали о нашем коварстве и сами того не желая, заготовили своему соотечественнику мгновенную смерть.
–Встать! Давай «Иван»,–пошли! Надо чисто мыть тело, чтобы ты, не испортил дорогой мундир немецкого офицера.
Фриц Ланге орудуя кочергой достал из русской печи железное ведро с горячей водой. Нас этому делу научила русская старуха, которая жила в этом доме. Пленный вышел на улицу и разделся догола. Перед нами предстал настоящий живой скелет. Его кости были обтянуты желтой кожей. По всему телу ползали вши и от этой жуткой картины страх пробежал по моей спине. Винер открыл банку порошка от вшей, и стал посыпать им тело «Ивана».
–Давай, давай –мойся, русская свинья,–сказал Ганс. Он сунул ему кусок мыла в руки и отошел в сторону, опасаясь, что насекомые опадут на него.
Мы поливали доходягу водой, чтобы отмыть его от фронтовой грязи. Он, словно статуя сидел в корыте и не понимал, за какие заслуги перед Рейхом к нему такое внимание. По нашему плану пленный должен был иметь настоящий бравый вид. Снайпера не должны были видеть никакого подвоха. Через десять минут пленный был приведен в порядок. От него уже не так воняло как прежде, да и вид после такой «ванны» русский имел вполне достойный для «подсадного гуся». Половина кружки шнапса, кусок колбасы подняли «Ивану» желание жить. Василий уже ничего не боялся, и даже иногда улыбался, видя нашу доброжелательность.
Почти все постоянно действующие учебные центры «Абвера» использовали русских пленных. Это был хороший расходный материал, дефицита в котором никогда не было по причине человеческой сущности страха смерти. В специальных диверсионных школах на них отрабатывались всевозможные навыки как в физической подготовке курсантов, но и –«клятвы на крови». Русских добровольно переходивших на нашу сторону, принуждали убивать своих соотечественников, фиксируя эти преступления на кинопленку.
Первый день пребывания Царева в нашей группе прошел в ознакомительном ключе. Его быстрая адаптация и желание участвовать в нашем деле приятно радовала. На следующий день на лице нашей «мишени» начал появляться легкий румянец. Мои товарищи по оружию вновь крутились вокруг пленного «Ивана», словно заботливые няни стараясь как можно раньше привести его в нужную форму.
Я, оставив свои дела Гансу Райнике, связался по радиостанции с капитаном Крамером, и доложило том, как идет подготовка цели. Крамер, услышав мой голос, приказал немедленно явиться в штаб группы. Обмундирование на «подсадного гуся» было готово. Недавно в батальоне СС, который был расквартирован рядом с нами погиб один из офицеров вафен СС. Вот его униформа и должна была стать тем козырем, которым мы хотели побить русского туза. В те дни Царев был еще слаб, но этот факт нас не заботил. Его роли вполне хватало для выполнения задачи которая должна была поставить точку в жизни русского снайпера аса.
День выдался на славу, солнце светило необычайно ярко, а голубое небо уходило ввысь и поражало своей необычайной глубиной. Искрящийся снег хрустел под сапогами создавая завораживающий звуковой фон русского зимнего пейзажа. В отличие от сорок первого в этом году было немного теплее. Учитывая промахи начала войны, в войска на восточный фронт уже поступила добротная зимняя амуниция, поэтому этот холодный сезон был для наших солдат не столь роковым.
В ту минуту еще никто из нас не знал, что все наши приготовления к акции буквально за несколько часов будут сведены к нулю донесением передовых дозоров. Наблюдатели сидя в «лисьих норах», обнаружили в свете луны, передвижение противника. С правого берега реки где начинался знаменитый партизанский край, в нашу сторону на лыжах двигалось пятеро русских, переодетых в белые маскхалаты. Возможно, это была разведка? А возможно и группа прикрытия пресловутого снайпера. В одно мгновение вся большевистская банда была взята под контроль дозорных, которые не сводили с неё глаз и вели не вступая в огневой контакт. Все передвижение группы тут же координировалось по полевым телефонам и радиостанциям. Через час мы уже знали что русские в нашем тылу разбили лагерь и затаились, ожидая благоприятных погодных условий.
Новость об обнаружении русской группы, застала нас в минуту вечернего «Виста» Разочарованно скинув карты в колоду мы, облачившись в зимнюю маскировочную униформу, полным составом выкатили на бронетранспортере на задание, оставив в расположении двух камрадов и нашего русского гостя.
–Курт, смотри за «Иваном», чтобы он не сбежал. А то дядюшка Крамер, будет очень зол и натянет нам глаза и уши на задницу.
–Хорошо командир,–ответил Курт Земан.–Если он господин унтер офицер, будет
пытаться убежать, я не буду с ним возиться –я его просто пристрелю, к чертям
собачим.
–Делай, как велит боевой устав.
В то время вермахту уже не приходилось зачищать тыловые территории. Для этих дел были присланы карательные войска СС, которые, под предлогом борьбы с партизанами сжигали целые деревни вместе с жителями. Такие акции носили большие жертвы с нашей стороны. Русские, попав в ловушки карательных батальонов, подрывали себя гранатами. Так на смену тотальному прочесыванию как это делали войска СС, мы избрали иную тактику.
Небольшие хорошо вооруженные подразделения, словно охотники шли по следу русских до того момента, когда они располагались на привал. Так было проще застать «Иванов» врасплох, и тихо без стрельбы и гранат уничтожить сталинских диверсантов. Оставшиеся в живых пленились, для того чтобы получить разведывательные данные.
Первые километры наша группа проследовала на бронетранспортере. На подъезде к боевому охранению, группа спешилась, и остальной путь проделала, используя бесшумные финские лыжи оббитые оленьими шкурами. Через десять минут мы уже вышли на след пресловутых «Иванов», и утопая в снегу по пояс, пошли за ними. По всей видимости большевики направлялись в сторону складов расположенных глубоко в тылу, там располагался наш тыловой госпиталь и база отдыха боевых офицеров.
Словно призраки под покровом ночи мы следовали за русской группой на расстоянии вытянутой руки. С каждой минутой напряжение возрастало. Мы чувствовали что большевики находятся на расстоянии дыхания. Подкравшись, к стоящей на краю деревни риги моя группа внезапно уперлась в разрытую волками и лисами кучу отрезанных полевым хирургом людских ног и рук. Они лежали прямо под окном строения. По все вероятности звери уже давно пировали здесь, превратив эту свалку в кучу обглоданных костей. Непривычно было видеть такое скопление обезображенных войной людских конечностей, с которых было съедено все мясо.
–Что это,–тихо почти шепотом спросил Ганс Райнике.
–Я думаю, тут располагалась операционная полевого лазарета,–ответил я шепотом.
–Не могли зарыть? Я представляю, какая вонь тут была летом.
–А я не представляю. Не хочу даже и думать об этом…
Русские расположились внутри сарая, выставив невдалеке боевое охранение. С каждым пройденным метром сердце вырывалось из груди. Мы чувствовали что большевики рядом и из–за этого кровь насыщалась адреналином. Бесшумно по снегу мы подкрадывались к «Иванам», уже держа наготове армейские ножи.
Молниеносный бросок и два трупа уткнулись лицом в снег, не издав ни звука. Я чувствовал, что мое сердце вряд ли сможет выдержать подобного напряжения. Но приказ командира дивизии не смотря на жуткий страх, который я испытывал, толкал меня вперед. Если ты хотел выжить в этой войне –ты выживал вопреки своему страху. Страх –именно он, становился твоим спутником, ибо он заставлял тебя делать свою работу намного быстрее, точнее и проворлевее врага.
Все было, словно во сне. Чтобы не упустить инициативу я, ворвался сарай первый, держа в левой руке фонарь. Все, что я помню –это были трое «Иванов», которые возникли из мрака в свете луча. Как в кино в замедленном действии я увидел, что русский, вскидывает автомат. Рука сработала молниеносно. Нож со свистом полетел в сторону первой жертвы. Нож, рассекая воздух, достиг цель и впился прямо в лицо «Ивана» в районе глаза. Струя крови вырвалась из раны, и большевик инстинктивно схватился за голову руками. Его ноги подкосились, и он рухнул на пол, освобождая мне линию огня. Двое других, которые сидели на корточках, распаковывая вещевые мешки не успели даже отреагировать на наше молниеносное появление. Я выхватил пистолет и выстрелил из него в ближайшую цель. Второй ослепленный светом был убит мгновенно. Пуля точно попала ему сердце. Второй с пробитым плечом тут же упал на пол. Одной рукой он старался выдернуть из гранаты кольцо, но не успел. Людвиг, ударом горного ботинка выбил её из рук. «Иван» упал на спину и заорал от боли.
–Не стрелять,–проорал я в пылу схватки боясь, что мои камрады убьют «языка».–Винер, сможешь перевязать парня,–спросил я своего камрада по оружию. –Он нам нужен живым.
–Без проблем командир,–ответил тот и достал перевязочный пакет.
–Обыщи его! Но только как следует. У русских принято воевать до последнего патрона.
Альфред обыскал «Ивана», забрав у него все оружие до перочинного ножа. Потом он достал из аптечки шприц с морфином и уколол большевика в бедро через его обмундирование. Достав перевязочный пакет, он приложил к ране большевика ватный тампон и обмотал рану стараясь остановить кровь
–Ты «Казаков», –спросил я, показывая на снайперскую винтовку, которая стояла около стены.
Пленный молчал и лишь улыбался.
–Ты «Казаков»,–еще раз спросил я.
–Я Казаков, ответил «Иван» ехидно улыбаясь.
Достав из–за пазухи большевицкую газету, я развернул её и посветив на лицо русского, сравнил его с портретом в газете.
–Ты врешь….Ты не Казаков.
В этот миг в сарай вошел лейтенант Йорган, и увидев, как мы расправились с русской группой, сказал, откровенно восторгаясь нашей удачей:
–Хорошая работа Кристиан! Вас можно поздравить с удачными трофеями…
–Черт –бывает же такое! Удачная случайность, –сказал я, осветив на труп одного из русских.
–Это кто,–спросил Йорган.
Я показал ему фотографию на газете и сказал:
–Твой визави.
–Черт! Ты Кристиан, украл у меня победу. Я же хотел сразиться с ним. Это же ас снайперского искусства.
–Не он первый, не н последний. Будут и у тебя Казаковы, господин лейтенант.
–Да за такую работу тебе полагается «Железный крест»,–сказал лейтенант, осматривая труп убитого снайпера.
–Не в крестах Ганс, счастье. Счастье остаться в живых. На вот держи –тебе подарок от нашей группы.
Я взял винтовку Казакова и подал её лейтенанту. Позже уже на базе, на прикладе мы насчитали триста двадцать зарубок, которые обычно делали русские снайпера, таким образом, увековечивая своих жертв.
–Отличный подарок Кристиан. Я сохраню эту винтовку на долгие годы, если конечно останусь жив, –сказал лейтенант Йорган.–Будет потом чем похвататься…
–Так камрады, заканчиваем! Нас ждет не доигранный «вист», немного шнапса и лучшие девушки нашего дивизионного борделя! Мы заслужили отдых,–сказал я, и подхватив вещевой мешок «Ивана» вышел на улицу. Чистейшее, хрустальное декабрьское небо, висело над головой, радуя глаз своей необъятной бесконечность. Где–то гремели редкие разрывы снарядов, и мне казалось тогда, что я был на вершине какого–то боевого куража. Мне хотелось написать картину о наших подвигах. О тех прожитых секундах, которые в конце жизни будут навивать ностальгические нотки.
–Ганс Райнике, Альфред, берите русского и тащите его в «черепаху». Остальным собрать вещи. Идем колонной дистанция пять метров. Лейтенант Йорган замыкающий!
Пройдя на лыжах в обратную сторону, мы уже через час вернулись к бронетранспортеру.
Удовлетворенные удачной охотой, еще через час мы вернулись на базу.
Обычно на устранение подобной группы уходит до двух дней, но сегодня, случай помог нам, и мы вернулись домой с маленькой победой.
Чтобы не потерять пленного русского, я решил доставить его в наш полковой лазарет и доложить капитану Крамеру, о четком выполнении приказа.
Еще была ночь, когда мы прибыли в расположение штаба 205 стрелковой дивизии. Там в глубине блиндажа находилась штаб квартира капитана Крамера. Я спустился в блиндаж, и вошел в эту офицерскую келью пропахшую дымом сигар и жареным мясом. Несмотря на ранний час, Крамер был уже на ногах.
–Разрешите доложить?
–Давай студент, что там у тебя.
Крамер радостно похлопал меня по плечу и пригласив к столу, сказал:
–Я рад видеть тебя, Кристиан. Что там у тебя докладывай.
Вскочив из–за стола, я вытянулся по стойке смирно и сказал:
–Вчера в двадцать один час семнадцать минут, мне поступила информация. Русская группа в количестве пяти человек, движется в сторону населенного пункта ТИванцы. Силами отделения, при поддержки бронетранспортёра, мы вышли на дистанцию соприкосновения с противником. Действуя скрытно с использованием холодного оружия, четверо русских были нами уничтожены. Один пленен. В результате скоротечного рукопашного боя был убит русский снайпер, при нем находилась снайперская винтовка с трехсот двадцатью насечками.
Крамер пожал мне руку, и ни говоря ни слова, по дружески похлопал по плечу.
Выдержав паузу, он сказал:
–Черт, а ведь ты Кристиан везунчик. Ни кому еще не удавалось в рукопашном бою убить снайпера. Ты заслуживаешь награды.
–Я был не один господин капитан.
–Все участники рейда будут представлены к наградам,–сказал Крамер.–Кофе будешь?
Кофе! Это то, о чем я мечтаю, уже ворую неделю. Только не эрзац, а настоящий бразильский…
Крамер поставил на печь котелок и всыпал в него две ложки кофе из своих стратегических запасов. Запах дома. Запах моей любимой Тюрингии наполнил фронтовой блиндаж. Пока я с блаженством курил сигару сидя в плетеном кресле, капитан Крамер помешивал кофе и слушал, как я в подробностях рассказывал ему о наших приключениях.
Крамер меня внимательно выслушал и после моего рассказа сказал:
–Нет, студент –это был не Казаков. Скорее, это была полковая разведка, а может диверсионное подразделение. Казаков охотник промысловик, –а это значит, что он одиночка. Он не будет таскать за собой целый батальон прикрытия. Он сам незаметно проникнет на нашу территорию, и сам лично убьет нужного ему офицера. Казаков ас!
–Этого не может быть! А как же винтовка?
–В России Кристиан, выпущено двенадцать миллионов винтовок. Тащи сюда своего
пленного и винтовку, я допрошу его.
Раненый в плечо «Иван» был слаб. По его бледному виду было видно, что он потерял много крови. Войдя в теплый бункер, он упал от бессилия. Крамер и я подняли русского и посадили его на лавку, сбитую из жердей. Капитан подал ему кружку горячей воды. Пленный с жадностью выпил и утерев рукавом рот посмотрел на Крамера. «Иван» знал, что после допроса последует расстрел, или отправка в лагерь. Теперь вся его дальнейшая судьба зависела только от него самого.
На чистом русском Крамер, спросил:
–Как тебя звать, солдат?
«Иван» удивленно посмотрел на моего командира и приподняв свою голову, гордо ответил:
–Я –Сергей Петрович Колесников.
–Скажи мне, Сергей Колесников, как ты оказался в Романах? –спросил его капитан. –Это же вашей группе было не по пути?
Солдат посмотрел на капитана и глядя ему в глаза, сказал:
–Это вам не по пути! Я русский, и по своей родной земле хожу там, где хочу.
–Ты, знаешь, что тебя могут расстрелять? –спросил Крамер, открывая перед солдатом пачку с русскими папиросами.
–Я вижу, ты сам русский? –спросил солдат.
–Нет, «Иван», я –немец! –ответил капитан. –Ты, наверное, считаешь, что я предатель, и что я предал, свою Родину, где жил мой старинный род. Нет, солдат, ты не прав! Я никого не предавал! Я пришел сюда, чтобы освободить тебя, от большевиков и Сталина, который утопил наш с тобой народ в крови.
Крамер разговаривал с русским, а я внимательно слушал, чтобы запомнить каждое слово, сказанное им. Я хотел –хотел выучить русский язык. Я хотел говорить на нем, как говорит капитан Крамер, и это желание доминантой засела в моей голове. Я знал, что война коварна и смерть подстерегает каждого солдата в любом месте. Я знал, что в любую минуту могу быть точно также пленен, как этот сержант Колесников.
–Кристиан, доставь санитара, пусть он осмотрит его рану и сменит «Ивану» повязку. Не хватало, чтобы он сдох от потери крови.
Выйдя на улицу, я почувствовал как мне в лицо ударил морозный воздух. Он кусал меня, словно стая злобных собак, которые набросились на мой нос и щеки.
Наш лазарет находился невдалеке от штаба. Возле фельдшерского пункта стояло несколько саней, запряженных мохнатыми русскими лошадьми которых прикрывали теплыми шерстяными попонами чтобы они не застудили себе легкие. Слышались стоны раненых. Санитары медсанбата 83 пехотной дивизии суетились возле раненых камрадов, доставленных с линии обороны. Уже второй год «Иваны» стремились пробить брешь в нашей обороне. По этой причине потери на нашем участке фронта были значительны. Увидев старшего санитара с блокнотом и карандашом, я подошел к нему и спросил:
–Господин обер –фельдфебель, мне нужен санитар с медицинской сумкой. Разведка притащила раненого «Ивана». Он потерял много крови но нам нужен живой «язык» чтобы его допросить.
Обер–фельдфебель на мгновение оторвался от своей тетради и взглянув на меня через стекляшки очков, сказал:
–Камрад, у нас перевязочного материала не хватает для немецких солдат. Пусть его Сталин перевязывает, собачье дерьмо! –выругался он.
–Это, приказ командира полка. Вы же не хотите, чтобы я доложил о вашем поступке. Если вы, не хотите попасть в штрафной батальон, я советую исполнить приказ.
Обер –фельдфебель с какой–то брезгливостью взглянул на меня. Увидев санитара, который вытаскивал из машины фельдшерскую сумку, он крикнул:
–Булер Херман!
–Я, господин обер–фельдфебель! –ответил тот, оборачиваясь.
–Бери сумку! Поступаешь в распоряжение разведки. Там надо раненого перевязать.
–Есть! –сказал солдат.
–Идем со мной. Ты хоть раз видел пленного «Ивана»? Его нужно перевязать, чтобы он не сдох до того, как даст нужную нам информацию .
Фельдшер шел рядом со мной, слегка прихрамывая.
–Ты сам откуда? –спросил я.
–Я, из Балингена –это Швабия.
–Не везет. Хочу найти хоть одного земляка, но мои камрады воюют в группе «Север».
–А ты, бывалый вояка. Давно на фронте?
–С первого дня. Я год назад служил под Ржевом. Там получил осколок в ногу. Пролежал месяц в госпитале, а потом несколько дней был дома в отпуске. Теперь я вновь прибыл на фронт. Только теперь санитаром в полевом лазарете.
За разговором незаметно дошли до блиндажа, где размещался штаб группы.
–Ну, вот мы пришли.
Спустившись в помещение, санитар скинул с себя анарак. Чтобы он не стеснял движения.
Стянув с пленного телогрейку, он, обнажил рану. Ватный тампон, который засунул Ганс, полностью пропитался кровью
–Нужно колоть морфий и шить рану,–сказал он Крамеру.
–Если надо, то коли и шей! Мне нужен живой большевик, а не истекающий кровью труп.
Санитар достал стерилизатор, вытащив из него шприц, сделал русскому укол в руку. После чего приложив ватные тампоны, перебинтовал пленного.
–У пленного господин капитан, в области плеча сквозное ранение. Я ему сделал обезболивающий укол. Жить он будет. Минут через сорок можете допрашивать.
Санитар сложил инструмент и жадными глазами посмотрел на сигару, которую курил капитан Крамер, надеясь получить за свою работу хоть окурок.
–Так говоришь, «Иван» будет жить? –спросил капитан.
–Да, господин капитан, будет! Я сделал все, что мог. Только я не пойму, зачем нам лечить русских? Все равно он в плену сдохнет, как собака, –сказал санитар.
–Это не твое дело камрад, –сказал я, –можешь быть свободным.
Санитар накинул анарак и ковыляя, как раненая утка побрел к двери.
–Эй, шваб, ты хочешь курить,–спросил капитан.
Санитар обернулся.
–Так точно, господин капитан.
Крамер подал ему окурок сигары и сказал:
–Свободен!
Санитар с чувством неописуемого счастья, сделал пару затяжек, и выскочил из блиндажа. Капитан уселся на свой командирский трон и сказал:
–Слушай меня: Пленный рассказал, что русскому командованию стало известно, что на снайпера Казакова открыта охота, и что из Германии по его душу прибыл лейтенант Йорган.
–Значит, я могу обрадовать Ганса?
–Непременно! Шоу продолжается! Пусть «Иваны» поверят в то, что мы клюнули на их наживку! Я, доложу, командиру дивизии. Мы раструбим, на весь фронт, что наша группа ликвидировала Казакова.
–Продолжим игру,–сказал я.
–Давай студент! Езжай на базу и готовь своего «подсадного гуся»! Продолжим водить, русских за нос. ….
Пожав руку капитану, я вышел на улицу. Уже через час я с камрадами вернулся на нашу базу в Верховье. По поводу нашей удачной охоты был организован небольшой клим–бим. То, что мы провалили операцию с Казаковым, осталось тайной. Наши парни не должны были знать, что этот ас жив и следующей его жертвой мог стать любой из наших офицеров.
–Земан, наш большевик жив? –спросил я у дневального.
–А что ему сделается –командир,–сказал Курт.–Этот комиссар обнаглел. О жрет от пуза и спит целыми днями а между перерывами топит печь. Скоро о такой жизни он будет похож на майора Мульке, из службы дивизионного обеспечения,–сказал Земан.
Он потрепал «Ивана» за щеку. Камрады, увидев эту картину, одобрительно засмеялись, присвистывая над шуткой ефрейтора Земана.

Голова была тяжелая. Двое суток на ногах делали меня не боеспособным, необходимо было отдохнуть. Капитан правильно сказал, что этого Казакова нужно было достать с потрохами. Он был неуловим, а значит, каждого нашего офицера ждала смертельная опасность.
Из всей моей группы о существовании Казакова знал я и лейтенант Йорган. Я рассказал ему о наших догадках, которые мы обсуждали с Крамером. Ганс даже как–то просиял, словно лик святого Николауса. Казаков –это была его цель, которая будоражила его душу. Узнав о том, что Казаков жив, он автоматически запускал механизм охотничьего азарта и готовности вести борьбу дальше. Ведь это был вызов. Это была та «перчатка», которую бросили «Иваны» в лицо нашего чемпиона. Йорган радовался, словно мальчишка. По этому поводу он достал из своего офицерского чемодана бутылку отменного французского коньяка и поставил её на стол.
–Парни вас с удачной охотой! Вот берег на Рождество, но по такому случаю не грех отметить и нашу маленькую победу.
Камрады, вдохновленные удачей, мгновенно подхватили повод и уже через десять минут тосты и здравицы заполнили весь дом.


Глава девятая

Апокалипсис местного значения

Слегка поддав, лейтенант Йорган, решил похвастать перед нами своим уникальным оружием. Он достал из футляра, первоклассный охотничий «Маузер» –с оптическим прицелом и показал нам.
–Как вам парни мой карабин?
–Что, сожалеешь, что не удалось прогреть стволы,–спросил я.
–Не повело сейчас, повезет завтра. Я думаю камрады, нам еще представится возможность оросить свое оружие кровью жертвы. Мне винтовку делали на заказ в Зуле. Я хотел по охотничьей традиции «оживить» ствол. У нас у охотников существует такое поверие: если освятить оружие кровью первой жертвы, оно начинает приносить удачу и будет бить без промаха. Это ритуал жертвоприношения богу охоты.
–А кто этот бог охоты,–спросил пулеметчик Альфред Винер. –Хотел бы и я своего «пса» освятить, таким образом.
–Бог охоты в римской мифологии –Диана,–сказал Ганс, пряча свою винтовку обратно в футляр.
–Ох, парни а я бы сейчас вдул этой Диане. Может быть, нам прокатиться в дивизионный бордель?
–Сегодня Альфред, твоей богиней будет рука,–сказал Винер. –Если ты еще в состоянии мастурбировать.
Глаза слипались от усталости. Я не удержался от соблазна и влез на печь. Голова, не успела коснуться подушки как я уже заснул, отключившись от всех реалий. Мне было наплевать, что я стал добычей русских клопов. Чем только мы не травили этих тварей, но они почему–то плодились с невиданной скоростью. В то время, когда твое тело до предела истощено, когда постоянная усталость преследует тебя, заставляя спать даже на ходу, никакие сны не появляются в твоем сознании. Любая минута, любой свободный час и солдаты, измученные боями мгновенно засыпали словно убитые.
Разбудил меня жуткий грохот, исходивший откуда–то из недр земли. Он, словно свалившийся с горы огромный булыжник с невероятной силой ворвался в русскую хату. Рубленый дом подпрыгнул подобно картонной коробке. В разбитые взрывной волной окна, ворвалась горькая гарь тринитротолуола. В одно мгновение из–за дыма ничего не было видно. Он, повис сплошной, непроглядной пеленой. Кто–то в этом хаосе кричал. Кто–то выбивал ногами оконные рамы, чтобы покинуть помещение. Кто–то выпрыгивал в двери. Я, слетел с печи на пол и хватая сапоги выпрыгнул из хаты на улицу, словно щука из воды.
Огромная дымящаяся воронка в пятидесяти метрах зияла своей черной язвой среди белого снега. Боковым зрением я увидел, как мои камрады бегут прочь в направлении занесенного снегом окопа.
Нырнув в узкую щель, я оказался рядом с нашим «подсадным гусем» который сидел на дне окопа. Мне было непонятно, как он освободился из закрытого чулана. Достав пистолет, я направил его на пленного, чтобы тот под шумок бомбардировки не убил меня. Сквозь хлопанье зениток я услышали пронзительный вой русского фронтового бомбардировщика. Он пикировал на нашу базу подобно огромному ястребу, и своим воем наводил на нас животный ужас. В тот миг от тела этого железного монстра отделилась смертоносная черная «капля». С каждой секундой она становилась все ближе и ближе, и вот наступил тот момент, когда её пронзительный свист был уже невыносим.
Я прижался всем телом ко дну окопа. Униженный страхом, я смотрел на предмет, несущий смерть, и не мог даже шевельнуться. В тот миг я неистово шептал какую–то молитву и просил бога отвести от себя эту смерть. А когда ты, понимаешь, что она уже близко твои кишки сжимаются от страха и ужаса с такой силой, что дерьмо, без твоего желания начинает самопроизвольно истекать из твоего тела. Кажется, что этот смертельный снаряд, словно живое существо: он видит тебя. Он летит с одним лишь желанием вогнать тебя в землю и разметать твою сущность на мелкие фрагменты.
Я заворожено смотрел на бомбу. Она неслась в мою сторону, и я не знал, что делать. Земля содрогнулась и стала уходить из–под моих ног, бросая меня в глубокую щель траншеи. Килограммы теплой земли обрушились на мою голову. Пронесло. Первой мыслью был пленный Иван. Я боялся, что пленный завладеет моим пистолетом.
–Живой,–спросил я его.
–Живой,–ответил он, отряхиваясь от земли.
–Черт! Эти русские бомбардировщики….
–Тебя «фриц», ни кто не просил приходить сюда,–сказал Царев. –Сидел бы ты, сейчас дом со своей фрау и пил бы кофе с молоком.
–Шайсе! Я солдат, и делаю то, что приказывает мне мой фюрер,–ответил я.
В этот миг я увидел свои сапоги которые валялись на дне окопа. Я был бос и даже не почувствовал, что у меня нет обуви.
–Что камрад, страшно тебе,–спросил по –немецки пленный. –Ты, «фриц» даже сапоги не успел надеть.
В ту секунду мне действительно стало страшно. Царев смотрел на меня с тупой славянской ненавистью, и в любую секунду мог вцепиться мне в глотку, чтобы перегрызть её. Но он был неподвижен. В его глазах не было никакой агрессии.
Я отряхнулся от снега и земли натянул на ноги сапоги и сказал, слегка приободрившись:
–На войне «Иван» всем страшно! Все хотят жить! Вот и ты, если бы тебе не было страшно, ты бы убил меня и убежал.
–У меня нет оружия,–ответил Царев по–немецки.
–У тебя есть оружие,–сказал я, зная, что у Василия под видом ложки в сапоге скрывается опасная бритва.
Всё пространство вокруг базы кипело от выстрелов зениток и крупнокалиберных пулеметов. Несмотря на плотный огонь зенитной артиллерии русский самолет удалился в направлении линии фронта, оставляя за собой тонкую струйку дыма, которая исходила от мотора. Всего несколько тяжелых бомб сброшенных на наш гарнизон, повергли его обитателей в состояние смятения и вселенского хаоса. Отовсюду доносилась отборная брань, перемешанная со стонами раненых и умирающих.
–Ну что «Иван», концерт окончен,–сказал я.–Давай –пошли в дом!
Василий, ничего не сказал. Повинуясь, он вылез из окопа, и как ни в чем небывало подал мне руку. Это меня очень удивило. Когда мы покинули укрытие, перед нами предстала страшная картина. Деревня, которая еще пять минут назад была цела, прекратила свое существование. Охваченные огнем русские хаты горели подобно огромному костру, разнося искры. Тушить их было бесполезно. Обитатели гарнизона были заняты спасением раненых и поиском убитых. Вернувшись в дом, я первым делом надел анарак и привел себя в порядок.
–Ну что командир, будем делать,–спросил меня Альфред Винер.–Ни одного целого окна не осталось. Хате холодно как на улице.
–Все живы,–спросил я, обращаясь к камрадам.–Раненых нет?
–Потерь нет,–ответил Ганс Йорган, осмотрев отделение, собравшееся в доме.
–Так камрады, вещи собрать и сложить все в «черепаху», привести себя в порядок. Меняем дислокацию. Через час возвращаемся на базу в Беляево,–сказал я.
Я вышел на улицу и увидел, что «хомяки», завернув шинели выше колен куда–то бегут.
–Курт, узнай, что там такое случилось,–спросил я Земана.–Куда это тыловики несутся.
Курт подошел к одному из интендантов, который отстал от своих и спросил его.
–Там командир, сарай с пленными….Короче русские, похоронили своих. Где был сборный пункт, теперь одна огромная яма.
Я в нервах открыл ногой дверь в чулан и увидел там Царева, который спокойно лежал матрасе. Достав из кобуры «Вальтер», я направил на него и сказал:
–Выходи!
–Ты Кристиан, решил меня расстрелять,–спросил спокойно Василий, словно ждал этого момента.
–Нет! Не было приказа. Выходи! Посмотри что сделали ваши сталинские соколы!
Я вывел русского на улицу и приказал залезть в бронетранспортер. Маркус запустил мотор, и мы покатили на окраину села, где располагался сборный пункт. Подъехав поближе, мы увидели ужаснейшую картину: Мороз ужаса пробежал по моей шкуре.
Там где еще десять минут назад стоял длинный бревенчатый сарай, и содержались русские пленные, зияла огромная воронка диаметром не менее десяти метров. Разорванные взрывом бревна были разметаны по огромной площади. Они тлели испуская белые столбики дыма. Тела пленных были настолько истерзаны силой взрыва, что месиво из мяса, крови раздробленных костей и внутренностей были разбросаны на расстоянии в не менее ста метров от этой зловещей кроваво черной ямы.
Фактически весь снег в округе был окрашен красным цветом человеческого мяса и крови. Эта жуткая картина гибели стольких человек одновременно поразила даже сознание наших солдат, проклинавших «Иванов» последними словами.
Несмотря на смерть врага, многие новобранцы были в шоке, вывести из которого могла только добрая тройная порция шнапса. Из двухсот человек собранных вместе, не выжил ни один в этом огне ада. Исключением был Василий Царев, которого мы приютили до проведения акции.
–Ну что видишь? Это твой Сталин сделал! Это твои коммунисты…
Царев посмотрел на меня словно на обезумевшего и тихо сказал:
–Это сделал не Сталин –это сделал Гитлер…
–Почему, –спросил я Царева.
–Потому! Если бы вы не напали на мою страну, эти люди все были бы живы. Они ходили бы на работу. Растили бы детей. Строили бы дома. Лечили больных. Им не надо было идти на войну и защищать свою страну от вас.
–Мы пришли освободить вас от большевистского мракобесия,–сказал я чувствуя, что Василий прав.
–Мы вас об этом не просили–спокойно сказал пленный, и выпрыгнул из бронетранспортера на улицу.
Я вовек не забуду тот миг, когда Василий Царев увидел всю эту картину. Он был в настоящем шоке. Его серое лицо сковал необъяснимый ужас. Было ощущение, что разум покинет его голову. Пленный стоял возле воронки с глазами отречения от самого себя и смотрел в её дьявольскую глубину и что–то шептал себе под нос. Я, наблюдая за русским, увидел, как он нагнулся, и что–то поднял с земли.
–Что это,–спросил я из любопытства.–Покажи!
Василий разжал ладонь, и я увидел на ней серебряную нательную иконку. Василий с какой–то неистовой верой поднес её к губам, и поцеловал, будто это было что–то для него бесценное. Это настолько меня поразило, что я в тот миг вспомнил слова капитана Крамера, который еще год назад сказал: «Напав на Россию, Гитлер уже проиграл эту войну. Теперь дело времени».
Поступок Василия настолько поразил меня, что я еще больше зауважал своего врага, который показывал мне, силу своего несгибаемого духа и веры в чистоту господних помыслов.
–Ну что встали –дел больше нет –расходимся,–проорал гауптштурмфюрер, подъехавший, на место трагедии на офицерском «кюбельвагене». –О, мой бог, большевиков всех разнесло в клочья! Что стоим!? Берем быстро лопаты и все зарываем кишки–сказал он тыловикам. –Не хватало нам заразы…
Я достал сигарету и подал её Василию. Мне было как–то странно ощущать себя рядом с этим человеком. Я почему–то не чувствовал в нем врага. Я не чувствовал, что он для меня и для моей родины представляет какую–то опасность. Он был иным, и это притягивало меня к этому человеку.
–Курить будешь?
Царев молча взял сигарету и достав из кармана шинели зажигалку, прикурил.
–Пусть земля им будет пухом, –прошептал он и развернувшись, направился к бронетранспортеру.
В тот злополучный день русской бомбардировки к счастью из моей команды никто не погиб. Условия складывались так, что нам пришлось покинуть этот район, и вернуться на основную базу группы «триста три».
Весть о налете авиации уже опередила нас, и я видел, как наши камрады смотрели на нас глазами полными сочувствия. Русские ежедневно на фанерных этажерках бомбили тыловые части но их примитивное ночное бомбометание не приносило нашим войскам вреда. Иногда бомбы по большей части падали в лес, вдали от всех военных целей, где нашими парнями устраивались ложные цели с помощью лампочек и фонариков.

Сегодня день был особенный и «Иваны» сыпали на наши головы не просто бомбы –это были пятисоткилограммовые чудовища. Подобная бомбардировка была уже не просто военной неприятностью, это был настоящий кошмар, заставляющий немецкого солдата зарываться даже в промерзшую землю. Любой осколок от такого мощного заряда мог запросто пробить танк, не говоря уже о людях из крови и плоти.
–Ну что Кристиан, хорошо вас пощипали сегодня русские? Даже здесь с полок падали бутылки со шнапсом. Вам было жарко!?–спросил меня Крамер когда я прибыл в штаб группы.–А это еще кого ты приволок? –указывая на Василия.–На хрена он нам? Сидел бы на сборном пункте со своими камрадами.
–Нет больше сборного пункта и большевиков больше нет! Их бомбой разорвало на мелкие части. Кишки по соснам разбросало, словно рождественские гирлянды.
–Что всех сразу? –спросил удивленно Крамер без всякого сожаления.
–Нет –остался один. Вот он уцелел,–доложил я.
В те минуты я понял, что за два года войны совсем очерствел душой ко всем трагическим картинам фронтового пейзажа. Меня почему–то не трогала чужая смерть. Сотни убитых русских, растерзанных волчьими стаями которые промышляли близ линии фронта, то и дело появлялись из–под снега.
На память почему–то пришел один случай.
Было это зимой сорок второго год. На лыжах мы, выдвигались по тылам большевиков. Вдруг на нашем пути возник образ «Ивана», ничего не боясь, стоял на нашем пути. В сумерках было трудно определить, что он делает здесь вдали от передовой. Он стоял, словно памятник, воткнув штык винтовки в погибшего камрада. Взглянув в бинокль, я увидел, что «Иван» вроде как не собирается никуда уходить.
–Что там командир,–спросил меня Карл.
–Кажется часовой,–ответил я.
–Не может быть. Здесь неделю назад окопались наши гренадеры.
Издали в бинокль я увидел, что это русский. Он стоял –словно живой.
–Будь, что будет.
Вскинув карабин, я выстрелил. Я видел, что моя пуля попала в него, но «Иван» даже не сдвинулся с места. Он даже не пошевелился. Через мгновение, мы палили в него уже всем отделением. «Иван» стоял как вкопанный. Нам тогда казалось, что он отлит из бетона или стали. Пули просто отскакивали от его шинели. Когда мы подползли к нему на расстояние вытянутой руки то были поражены. Тело «Ивана» промерзло насквозь. Все наши пули попали в цель. Изрешеченный русский, продолжал стоять, опершись на свою винтовку. Русский штык торчал в груди немецкого солдата. И тут до меня дошло –во время рукопашной схватки пуля, попала ему в голову или сердце и мгновенно убила его. Так и застыл он в гримасе нечеловеческой ненависти к врагу.
Мое сердце на той войне тоже застыло на русском морозе, и превратилось в камень. Я не испытывал ни боли ни жалости и это состояние моей души стало для меня спасением от сумасшествия которое массово косило наших солдат
–Господин капитан, зачем нас отозвали?
–Охотиться на Казакова останется лейтенант Йорган –он нам не подчиняется и у него своя задача. Сегодня командир дивизии сообщил, что фюрер озабочен состоянием гарнизона в Великих Луках. Парни крепко попали в окружение третьей и четвертой армии Еременко. Комендант гарнизона оберст–лейтенант фон Засс, обратился к командующему корпуса генералу фон дер Шевалири и молит о помощи. Командир десятой стрелковой бригады выделил для прорыва блокады танковый батальон СС и наше подразделение. Ночью нам приказано высадиться прямо на город, чтобы усилить силы прорыва окружения, в составе живых защитников гарнизона. Операция предстоит опасная. Вашего «подсадного гуся» приказываю вернуть в распределительный лагерь. Пусть им занимаются те, кому это предписано штатным расписанием.
–Лагеря больше нет господин капитан! Его разворотило пятисоткилограммовой бомбой.
–Ах, да, я забыл,–сказал капитан Крамер.
–А может…
–Расстрелять!
В тот момент, когда капитан Крамер сказал эти слова, мое сердце почему–то вдруг ожило. В нем будто что–то сломалось, и я ощутил, что я не умер душой –я жив. Вопреки своему желанию, я сжав зубы, ответил:
–Есть!
Приказ командира для любого немецкого солдата был закон. Не выполнение, грозило строгим наказанием, и это была наша арийская ментальность. В душе чувствовалась странная досада, что мне придется исполнить приказ и расстрелять Царева. Спорить с капитаном я не имел права.
Василий понял все без слов. Он давно смирился с той мыслью, что рано или поздно его убьют.
–Давай пошел вперед,–сказал я, направляя Царева в сторону глубокого рва, который находился в ста метрах от помещения штаба.–Капитан приказал тебя расстрелять.
–Ты Кристиан, выполнишь приказ,–спросил Царев.
–Я немецкий солдат. А немецкий солдат всегда исполняет приказ, даже если это ему не нравится. Разве в Красной армии не так?
–Точно так,–ответил Царев, с ноткой грусти.
Я видел, как его глаза в долю секунды повлажнели и крупные слезы покатились по серому лицу.
–Давай, давай, –пошли–говорил ему я а мое сердце не хотело подчиняться приказу моего командира. Я не мог признать, что Царев мой враг.
Шли не спеша, словно он не мог перед смертью надышаться. Я подвел его на край оврага.
–Кристиан,–сказал он мне, –я могу перед смертью попросить у тебя сигарету. Хочется накуриться!
Я достал сигареты и подал их Василию. Он вытащил одну, и хотел было вернуть мне пачку, но я с намеком сказал ему те слова, которые он ждал от меня:
–Оставь себе, тебе еще пригодятся.
Василий улыбнулся и тихо мне сказал:
–Я понял тебя.
Он стоял на краю обрыва, и жадно курил, будто это была его последняя сигарета. Сделав несколько затяжек, он бросил окурок и сказал:
–Давай стреляй –я готов.
Тогда я мог исполнить приказ офицера и убить его, но странное чувство человеческой жалости проявилось в моей душе. Русский был беззащитен и не вызывал в моем сердце никакой ненависти. Напротив –как человек он был мне приятен. Я вспомнил строки из библии которые звучал в моей голове голосом пастора. Бог, говорил мне –«Возлюби своего врага».
Вычеркнув из своего сердца порывы сентиментальности я вскинул автомат и выстрелил. Василий вздрогнул, и изобразив «умирающего», покатился под откос в овраг навстречу своей не легкой солдатской судьбе. Со стороны было видно, что я исполнил приказ, а остальное меня уже не волновало. В те секунды у меня появилось странное предчувствие, что это не последняя наша встреча. Нет–мне самому почему–то захотелось увидеть его живым, чтобы спросить, как сложилась его жизнь, которую мне довелось сохранить ему.
Разрядив оружие я, вернулся к своей группе, которая в стороне ждала меня, наблюдая за происходящей «казнью». По выражению лиц камрадов, по их молчанию, я понял, что они не одобряли моего поступка. «Мы элита армии –мы разведка» –говорили мы, любыми путями оказываясь от карательных функций. «Мы не палачи –мы острие карающего меча».
–Зачем ты, убил русского, нельзя было поступить иначе? Он же был без оружия,–спросил меня Фриц Ланге.
–Это был приказ капитана Крамера –пленного «Ивана» расстрелять,–ответил я, и не ударяясь в обсуждение приказа направился в штаб.
Спустившись в блиндаж, я повесил оружие на гвоздь, и достав сигарету, закурил, изображая из себя борца с совестью. Крамер с ухмылкой втянул в себя воздух и улыбаясь, сказал:
–Зачет! Мне кажется, что…
–Даже не вякнул,–ответил я, делая глубокие затяжки которые как мне казалось, симулировали нервное волнение. –Столько времени и средств было потрачено на этого «гуся». Одного колбасного фарша целый ящик. Ганс не одобрит вашего решения господин капитан.
–Так ты, что его расстрелял, –спросил удивленно Крамер.
–Я немецкий солдат. Я приучен выполнять приказы,–дерзко ответил я.
–Унтер –офицер Петерсен, –услышал я,–вы куда?
–Пойду, отрежу «Ивану» ухо, чтобы вы, господин капитан, удостоверились в исполнении приказа!
–Отставить,–сказал командир.–Ты мне, начинаешь дерзить мальчишка?
–Ни как нет, господин капитан! Я хотел предоставить, вам, доказательства исполнения приказа.
–Ладно! Слушай другой приказ! Нашему фюреру взбрендило в голову сбросить нас прямо на цитадель. Это такая крепость в Великих Луках. Там большевиками заперт наш гарнизон. Соколы Геринга будут ждать нас на аэродроме. Юнкерсы уже прогревают моторы. Ты еще не забыл, как прыгать с парашютом на головы врагов? –спросил командир переводя разговор в другое русло.
–Никак нет, господин капитан –не забыл.
–Тогда дуй в группу! Объявить общий сбор! Выкладка №1
–Так точно,–сказал я, и выскочил на улицу, удовлетворенный исходом последнего разговора.
Судя по немногословности нашего командира, можно было предположить, что он всем внутренним чутьем чувствует, что данная авантюра наших генералов очередной раз является блефом.
Три последних дня без сна выжали меня, словно лимон. Иногда от подобной усталости мне просто хотелось умереть. Я неоднократно был свидетелем, когда многие бойцы просто сами лезли под пули чтобы ценой жизни избавить уставший организм от этих жутких страданий этой проклятой и грязной войны.
Правда сия чаша меня миновала. Я хоть и жутко устал, но все же сознанием надеялся, что совсем скоро этому кошмару придет конец. За снегом русской лютой зимы обязательно придет полноводная весна, а за ней наступит лето и нас опять отведут в тыл, чтобы отправить в Германию, зализывать раны и отдыхать.
Проснулся я от легкого толчка в спину. Крамер стоял надо мной и держал в руках
алюминиевую кружку с горячим кофе.
–Вставай, студент –уже пора! Пришла команда через час выступать!
–Ты знаешь студент –нас посылают к черту в пасть! По последним донесениям там сейчас жарко. Восьмая танковая дивизия генерала Бранденбергера выступила на прорыв блокады. Но как передают связисты, его танки горят на подступах к городу. Нам приказано для усиления гарнизона, высадиться на парашютах –прямо на крепость. Будем изнутри готовить прорыв окружения. Я думаю, чугунная заслонка от печи привязанная к жопе нам не должна повредить. Падать нам сегодня придется прямо на русские штыки.





Глава десятая

Прыжок в преисподнюю

На улице послышалось оживление. Разведчики гремя амуницией, уже строились в боевой порядок. Среди камрадов чувствовалось какое–то напряжение. Многие уже знали куда нам придется приземляться, и этот факт нас радовать не мог. Новые белые маскхалаты специально были получены для этой операции чтобы показать семитысячному гарнизону, запертому в крепости что фюрер думает о них. Все мои камрады переоделись в чистое сухое белье. Запас продовольствия был выдан на трое суток.
Да, если бы в ту минуту мы знали как изголодались наши солдаты в осажденном гарнизоне, мы бы взяли с собой столько, сколько можно было унести. Транспортная авиация под прикрытием истребительной группы люфтваффе «Молдерс», почти ежедневно сбрасывала на город контейнеры с хлебом, замороженным мясом и консервами. Какая–то часть груза доставалась нашему врагу, а какая–то и нам.
На двадцать человек приходилась всего одна булка хлеба, да банка мясных консервов. Три сотни лошадей были уже съедены. Вот в такой ад, нам пришлось высаживаться по воздуху, чтобы свежими силами подготовить гарнизон к прорыву блокады.
В отличие от окружения нашего гарнизона зимой сорок первого года, у солдат в крепости Великие Луки не было ничего. Я понимал, что, не успев коснуться ногами земли как наши камрады по оружию сожрут, наши пайки вместе с нами. В гарнизоне было почти тысяча раненых. Они нуждались не только в лекарствах, но и в полноценной еде, которую брать было неоткуда.
Точно в назначенное время к месту построения подъехали грузовые машины. Через двадцать минут мы уже грузились в транспортные самолеты, которые к нашему приезду уже прогревали моторы. В освещенных кабинах виднелись силуэты пилотов, которые готовились совершить этот подвиг вместе с нами.
Все шло по планам ставки и ни что не могло сорвать спасательной операции.

Глава одиннадцатая

Военный совет

Позже я узнал, как решалась судьба группы триста три Бранденбург–800 в верхних эшелонах командования девятой армии. Наступление «Иванов», было столь стремительным, что штаб генерал–полковника танковых войск Вальтера Моделя напоминал разворошенный муравейник. Офицеры группы «Север» и группы «Центр» на какое–то время, забыв о разногласиях, собрались на оперативное совещание. Неразбериха, творившаяся на стыке двух армий, и удачное наступление Калининского фронта сводили все усилия прорвать оборону третьей и четвертой армий к полному фиаско. Ставка была в полной прострации. Гитлер, проиграв под Сталинградом, был в гневе, и не мог простить полководцам еще и окружения Великих Луках, которое он назвал малым «Сталинградом» на Ловати. Семь тысяч солдат и одна тысяча раненых умирающих от голода и отсутствия медикаментов были полностью блокированы русскими войсками.
Донесения, доставляемые связистами в последние дни и часы, носили ужасающий характер. Крепость Великие Луки была блокирована со всех сторон, а попытки гессенской двадцатой танковой дивизии и 253–й пехотной дивизии имели мимолетный жалкий успех. Недооценив силы противника, они сами попали в ловушку и были полностью разбиты. Гарнизон из солдат пехотной дивизии под командованием полковника фон Засса, до какого–то момента сдерживал, как мог прорыв русской армии. В такой катастрофической ситуации необходимо было принять единственно правильное решение, чтобы спасти остатки войск от неминуемой гибели.
Двери в кабинет Вальтера Моделя распахнулись и дежурный офицер, все же успел доложить:
–Господин генерал –полковник, к вам командующий пятьдесят девятым армейским корпусом генерал–лейтенант Курт фон дер Шевалири и командир двести семьдесят седьмого полка генерал –лейтенант Шерер.
–Пусть войдут, –ответил Вальтер Модель.
Генералы вальяжно вошли в кабинет командующего и вскинув руки поприветствовали его.
–Хайль!
–Хай! –ответил генерал–полковник Модель,–присаживайтесь господа. Подождем начальника штаба. Он только что звонил, и просил извинения за свое опоздание на военный совет. С минуту на минуту полковник Кребс, должен доложить нам оперативную обстановку и последние данные нашей разведки.
–Я предполагаю, что в районе Великих Лук нас ждет очередной апокалипсис,–спросил Шевалири присаживаясь в кресло.
–Не ждет! Он уже начался,–ответил генерал –лейтенант Шерер.–Я приказал полковнику Зассу, немедленно прорвать окружение и вывести из блокады хотя бы остаток гарнизона, но у них нет сил, оторвать задницы.
–Фюрер господа, уже в курсе всех событий. Он зол и находится в бешенстве. Вы же знаете –мы узнаем информацию о состоянии наших войск позже, чем узнает её Адольф Гитлер, сидя в своем «логове» за тысячу километров от фронта.
–Да, в курсе! В моем хозяйстве тоже полно доброхотов, слепо верящих в справедливость и проницательность фюрера,–сказал генерал –лейтенант Шевалири.
–Обстановка в районе Великих Лук по донесениям разведки и авиаразведки предельно сложная. Мы уже в ходе наступательной операции третий армии Калининского фронта потеряли почти шестьдесят тысяч человек. Мой заместитель и комендант гарнизона подполковник фон Засс, вместе с семитысячным гарнизоном заперт большевиками городе Великие Луки. Армия генерала Еременко блокировала город со всех сторон. «Иваны» настолько настроены на победу, что имели наглость заслать туда парламентеров, пообещав жизнь всем моим солдатам –сказал генерал –лейтенант Шерер. –Они уже диктуют нам условия сдачи гарнизона! Я естественно был вынужден доложить фюреру о создавшейся обстановке вокруг гарнизона. Ответ Гитлера был один –держать город до последнего солдата! До последнего солдата! Как будто в Германии работает конвейер по рождаемости солдат!
–А я полагаю, что от фюрера вряд ли можно было ожидать другого ответа, –сказал Шевалири с интересом рассматривая карту. –Из своих резервов я уже бросил на участок 183 артиллерийский полк и полк реактивных минометов «Нобельвеффер». Еще семнадцатый легкий разведывательный батальон. И что? Русские разнесли в щепки мои полки и теперь оставшись без резерва я был вынужден перейти к оборонительным мероприятиям. Я предполагаю, что через неделю, две у Засса закончится последнее продовольствие, и он вынужден будет сдаться в русский плен.
–Никакого плена, –взбесился генерал –лейтенант Шерер.–По приказу фюрера подполковник Засс, вместе с офицерами полка были награждены «Железными крестами», которые на самолете были лично доставлены коменданту гарнизона.
–Я господа генералы, отдал команду, чтобы ежедневно самолеты люфтваффе доставляли в гарнизон продукты и боеприпасы. Но мне кажется, этого количества не хватает, чтобы хоть как–то обеспечит такое количество солдат. Командир бомбардировочной эскадры делает все возможное, чтобы этот груз точно попал к нашим солдатам, но из–за плотности зенитного огня вокруг города, невозможно опускаться на безопасное расстояние для точечного сброса груза. Сами понимаете, что при высотном сбросе какая–то часть все равно достается врагу,–сказал генерал–полковник Модель.
Двери в оперативный зал открылись, и дежурный офицер представил:
–Начальник штаба девятой армии полковник Кребс.
–Разрешите присутствовать на военном совете,–спросил полковник, держа в руке кожаный портфель с застежками.
На какое–то мгновение генералы оторвались от карты и перевели взгляд на начальника штаба.
–Господин генерал ,–сказал Вальтер Модель, –вы, можете доложить нам свежие разведданные о состоянии наших войск в районе Великих Лук.
–Так точно! Оперативная обстановка такова: нам нужно уже в ближайшие дни провести ряд мероприятий по деблокированию гарнизона. На первом месте стоит снабжение войск продовольствие амуницией и боеприпасами. Семь тысяч изнеможённых голодом солдат и одна тысяча раненых –они как никогда нуждаются в нашей помощи. С целью прорыва блокады штаб армии принял конкретные меры. Они может, не ликвидируют окружения, но вдохнут в наших солдат новую порцию боевого духа. Уже сегодня, с ближайшего аэродрома отдельная диверсионная группа Бранденбург–800 «Герра» высадится с воздуха прямо на город. Командиру группы поставлена задача, свежими силами своего подразделения изнутри подготовить прорыв блокады и пробиться через передовые части русских по направлению к станции Новосокольники. Операцией прорыва будет руководить капитан Крамер. Он прошел подготовку в диверсионной школе в совершенстве владеет русским языком. Его группа способна решить стратегические задачи по прорыву блокады.
–Я считаю, господин генерал , что подобное самоволие по распределению живой силы такого уровня отрицательно скажется на вашем послужном списке. Это элитное подразделение предназначено для диверсионной работы в тылу русских, а не для вызволения голодной толпы из окружения, которая не смогла удержать оборону. Я непременно доложу об этом вопиющем факте, –сказал раздраженно генерал–полковник Модель.
Полковник Кребс старался найти оправдания действиям, поэтому парировал обвинения Моделя:
–Герра группа дивизии Бранденбург–800, это та сила, которая сможет не только подготовить изнутри прорыв блокады, но и консолидировать упавших боевым духом солдат гарнизона. Я уверен –наши диверсанты смогут деблокировать гарнизон и вырваться из окружения.
–Вы, полковник, идиот! –закричал генерал –полковник Модель. –Танки лейтенанта Коске из пятнадцатого полка, двадцатой дивизии с трудом ворвались в город. При этом они потеряли две трети своего боевого потенциала. Опорный пункт «Будапешт» двести семьдесят седьмого пехотного полка поражен дизентерией. Майор Шваббе уже сдался на милость победителю вместе с обосравшимся стадом. В рядах защитников гарнизона начинаются голодные бунты, сброд, каннибализм и шатания. Срочно подготовьте приказ генералу Велеру…

Приказ:
Приказываю подготовить прорыв окруженного гарнизона при поддержке внешних сил девятой армии. Силам диверсионного подразделения капитана Крамера ставится задача: совместно с оставшимися танками лейтенанта Коске, и личным составом восемьдесят третьей дивизии прорвать окружение и выйти на оперативный простор в направлении населенного пункта Новосоколники. Всем солдатам способным держать оружие в 16 января 02 часа ночи 1943 года прорвать линию русской обороны и сомкнуться с частями девятой армии южнее Великих Лук. –сказал генерал–полковник Модель.
Начальник штаба полковник Кребс записал приказ и с разрешения командующего удалился.
–Генерал –лейтенант Шевалири вам не кажется, что русские, окрыленные победой в Сталинграде, теперь перейдут в наступление по всем фронтам? –спросил Модель.
–Я, конечно же, предполагал такое развитие событий,–ответил Шевалири. Для усиления армии Эриха Монштейна, мы планировали переброску частей нашего резерва триста одиннадцатого австрийского мото –пехотного полка и семнадцатого танкового полка СС «Мертвая голова», с батальонами СС «Адольф Гитлер». Но при комплектации железнодорожных составов в Новосокольниках эти части были подвержены бомбардировке русской авиацией. Ставка северо –западного и калининского фронта переиграли нас. Русские знали что мы бросим наш резерв в район Сталинграда. Сняв боевые части и подставив их под массированный удар русской авиации мы сами оголили все фланги за что сейчас и рассчитываемся, –сказал Шевалири.
–Я согласен с генерал–лейтенантом Шевалири–сказал Шерер.
–Каковы будут ваши действия господа,–спросил генерал –полковник Вальтер Модель.
–Черт –бы побрал этих русских! –сказал генерал Шерер. –Я уже сегодня отбываю в Новосокольники и буду лично руководить операцией по деблокированию гарнизона. Я приложу все силы, чтобы спасти наших солдат. И я спасу их, чего бы это мне не стоило.


Глава двенадцатая

Прорыв

Четыре транспортных «Юнкерса» которых мы в шутку называем «тетушка –Ю», под прикрытием трех звеньев МЕ–109 приближались к намеченной цели. В иллюминаторы самолетов проглядывались вспышки русской зенитной артиллерии. С приближением к городу они становились ближе и точнее.
В такие минуты страх, как никогда сковывал все твое тело. Никто из моих камрадов, не хотел получить осколок от разорвавшегося рядом русского зенитного снаряда или пулю от взбешенного «Ивана», стреляющего в тебя, пока ты болтаешься в воздухе. В их глазах я уже не видел тех искр наших первых побед. Моральная усталость и какая–то безысходность, прочно обосновались в их душах. В такую минуту каждый из них понимал, что возможно для него этот выброс окажется последним. Но на кого из них выпадет выбор, еще никто не знал? Летели молча...
Кто–то, сложив ладони молился, шепча под нос уже давно заученную молитву. Кто–то сидел, закрыв глаза, повторяя в голове все действия, которые он должен применить после выброски. Вдруг дверь в пилотскую кабину открылась, и из неё выглянул летчик в чине капитана. Окинув взглядом камрадов, он обратился ко мне.
–Унтер–офицер, вы старший группы,–спросил он меня прямо в ухо.
–Так точно...
–У вас есть пять минут, после чего выбрасываемся –унтер –офицер! По зеленому сигналу вы уходите! Держитесь парни! Сейчас «Иваны» начнут шквальный огонь! Пусть поможет вам всем Бог! –проорал летчик, и закрыл двери в кабину.
–Ну что парни у нас есть всего три минуты,–проорал я. –Держите за задницы, сейчас будет жарко, как на железной крыше в июле месяце.
Над пилотской кабиной загорелась желтая лампа «Achtung».
–Так парни –приготовились!
Одномоментно все небо вокруг самолета закипело огненными разрывами. В открытую дверь самолета было видно, как навстречу потянулись пунктиры трассеров, которые тухли в сумраке ночи передавая эстафету другим.
Зеленая лампочка возвестила о выбросе.
–Всё! Пошли пошли...
Двери открылись, и я встал рядом с ними чтобы проконтролировать выброску. Мои камрады, сбросив кожаные мешки и контейнеры с оружием, тут же прыгнули следом, растворившись в темноте ночи в ночной темноте. Лучи прожекторов выхватывали из мрака парашют, и вся мощь русского оружия направлялась на его уничтожение.
Мне повезло. Я прыгал последний, как это полагается выпускающему. Морозный воздух ударил в лицо и неподвластный законам физики я вылетел наружу, крепко прижимая руки к груди. Через мгновение хлопок и резкий рывок пролились бальзамом на мое сердце, возвестив о том, что открылся парашют. Зависнув в воздухе, я ощутил себя «лампочкой», весящей посреди комнаты. В тот миг мне показалось, что все русские зенитки и все винтовки направлены в мой зад, с одним лишь желанием убить меня. Еще мгновение, и я выхваченный прожектором из мрака, стану прекрасной мишенью для озлобленных «Иванов». Мое тело будет разорвано большевистским свинцом на тысячи окровавленных кусков и никогда Габриела не узнает о том, где я буду похоронен вместе с моими камрадами. В кромешной тьме пули словно жуки прошивали пространство вокруг меня. Только Бог, услышав мои молитвы, отводил в сторону своей рукой эту опасность от меня, то ли русские, утратив свои снайперские навыки стреляли куда попало.
С одной стороны я чувствовал, что не защищен, но с другой стороны пули чудесным образом пролетали мимо, и это давало мне хоть какую–то надежду. Мне казалось, что я стою, словно голый посреди площади перед безумной и неиствующей толпой, которая бросает в меня тухлыми помидорами яйцами и камнями. Мне хотелось чем–то прикрыться, но на высоте в пятьсот метров от земли –это было невозможно. Командир говорил когда–то в шутку о подобных испытаниях истинного мужества, но я не мог тогда представить как это страшно. Теперь, я в полной мере ощутил этот ужас на своей шкуре. Луч прожектора шарит в воздухе, выискивая тебя в темноте ночи. Если ты попал в его луч, то тебе уже никуда не уйти и судьба твоя уже не принадлежит тебе. Ты висишь, словно ростовая мишень на полигоне и понимаешь, что сотни винтовок, автоматов и пулеметов направлены в твою сторону и хотят только одного –твоей смерти. Ужаснее этого ощущения я никогда раньше не испытывал и этот страх нельзя передать никакими словами.
Мне повезло. Я не попался в луч прожектора, и мой парашют приближал меня к земле в целости и сохранности. Внезапно –в то самое время, когда до земли оставались считанные метры, шальная разрывная пуля вдруг ударила в фал парашюта и взорвалась, ранив меня в предплечье выше локтя. Возможно, она тогда спасла мне жизнь. В тот миг гонимый ветром, я мог упасть прямо на головы большевиков, но парашют внезапно поменяв угол падения, понесся в обратную сторону. Там под прикрытием стен, находились мои соплеменники из двести семьдесят седьмого полка. Возможно, кому–то удалось в кромешной темноте рассмотреть мою беспомощность. Я плюхнулся, прямо в занесенный снегом крепостной ров. Парни прикрыв мое приземление, бросились ко мне.
Благодаря их слаженной работе мне довелось удачно приземлиться совсем рядом с крепостью, хотя остальную мою группу разбросало над городом. Упав в снег я еще ничего не чувствовал. Крошечный осколок от разрывной пули пробив стеганый зимний комбинезон, попал мне в руку чуть выше локтя, перебив вену. Липкая кровь потекла по моему телу, проникая под нижнее белье, которое с каждой минутой все больше и больше набухало и становилась тяжелым и мерзким. Сжимая от боли зубы, мне удалось погасить парашют, и я, отстегнув ремни провалился в какую–то яму. Только сейчас я почувствовал, как холодок остывшей крови пропитавшей белье, неприятно охлаждает мое тело.
Внезапно свист мины крупного калибра разорвал относительное затишье, которое воцарилось, после высадки десанта. Она ударилась в какое–то кирпичное строение, и разорвавшись, рассеяла на десятки метров тысячи смертоносных осколков. Следом за ней еще десяток мин угодили в пределы крепости. Вся площадь передо мной превратилась в сплошное поле боя. Чьи–то сильные руки схватили меня сзади за капюшон, и втянули в окоп, ведущий к крепости. Оставаясь, какое–то время в сознании я увидел на бруствере окопа тела убитых немецких и русских солдат, погибших во время рукопашного боя. Мне нужно было перетянуть руку жгутом, но эти идиоты, из двести семьдесят седьмого полка подхватив меня под руки куда–то волокли.
От потери крови голова кружилась, и я потерял сознание. Когда очнулся, то увидел, как на меня в упор смотрит заросшее месячной щетиной худое и изможденное лицо, какого–то офицера.
–Ты кто,–спросил офицер.
–Группа «Герра» полка Бранденбург–800, унтер –офицер Петерсен.
–Я обер –лейтенант Крампе. Командир четвертой роты второго батальона. Сколько вас было?
–На момент посадки в самолеты, нас было сто двадцать четыре человека,–ответил я. В этот миг моя голова вновь «покатилась», и я почувствовал, как проваливаюсь в бездну. Легкое похлопывание ладоней по моему лицу да злой запах нашатыря на какое–то время привели меня в чувство.
–Я ранен,–ответил я и вновь потерял сознание.
Сколько я пробыл без сознания, я не помню. Очнулся я тогда от странного чувства. Кто–то старается влить меня горячий чай. Открыв глаза, я увидел, как надо мной склонилось несколько грязных бородатых мужчин, которые с интересом наблюдали за тем, как полковой санитар возвращает меня к жизни.
–Очухался,–спросил он, придерживая кружку.–Тебе парень повезло, что во время тебе перевязку сделали. А так ты мог бы загнуться. Осколок разрывной пули перебил тебе вену. Снаружи на комбинезоне крови совсем не было видно. А внутри …..
–Меня, что отправят в лазарет.
–Какой лазарет, парень! Опомнись –мы в окружении! Попьешь горячего чая с сахаром, если конечно найдешь его в этом аду и через пару дней будешь, как новый,–сказал санитар. –Тебе надо переодеть нижнее белье, иначе замерзнешь.
Рана была неглубокая и по сути своей не опасная. Жалкий кусочек свернутого железа от пули был величиной с булавочную головку. Он пробил рукав моей куртки и впился в руку на глубину одного сантиметра. Кровь хлестала из раны, пропитав все тряпки которые были на мне надеты.
–Пока вы были без сознания, я достал осколок,–сказал санитар.–Вам господин унтер–офицер еще повезло, иногда такой осколок лишает солдата жизни. Упади вы вдалеке от наших позиций, и уже через час –встречай Германия героя! Пару дней и рана заживет. В этих условиях у нас все заживает, как на собаках, –сказал санитар.
–Мне нужно в штаб гарнизона, к полковнику Зассу.
–Нет больше полковника Засса. Он позавчера со своими «шавками» скрылся где–то в городе, и прячется там в одном из подвалов. Теперь его замещает майор Трибукайт,–сказал санитар.–Расположение штаба находится во внутреннем дворе крепости в подвале под церковью. Здесь недалеко, не более ста метров. Я помогу вам дойти.
–Ты поможешь мне?
Санитар без лишних слов, подхватив меня под руку, и повел по подвалам какого–то строения. Под мощными кирпичными сводами здесь скрывалась целая сеть старинных лабиринтов, где можно было укрыться от вездесущих «Иванов». Войдя в подвальное помещение, освещаемое керосиновыми лампами я почувствовал тяжелый запах смерти. Раненые вповалку лежали везде: на носилках, и даже на циновках, брошенных на кирпичный пол. Медикаментов и бинтов не хватало, и страдания раненных солдат превращались в ожидание смерти.
–Куда ты, приволок меня камрад,–спросил я. –Это же лазарет….
–Здесь господин унтер –офицер, находится управление гарнизона,–ответил мне санитар.
Сказать по правде я был потрясен. Кругом были раненые. Они кричали от боли просили воды и есть, но всем было на них наплевать. В таком положении в каком прибывал гарнизон, каждый был только за себя. Кругом царило полное безразличие к происходящему апокалипсису. Я понял одно –наша помощь безнадежно опоздала. Сразу закралось чувство, что на этот раз мне вряд ли удастся вырваться отсюда живым. Здесь все было не так, как мы это себе представляли.
–Давай веди меня в штаб,–сказал я, глядя, как полковой капеллан уже проводит обряд отпевания тех, кто успел умереть еще до моего приземления.
Санитар по имени Вильгельм, провел меня в штаб гарнизона. По договоренности там должна была собраться вся наша группа «Герра».
Фельдшер втащил меня в какое–то помещение и аккуратно положил на лежанку, сделанную из ящиков и старых матрацев, застеленных плащ–палатками.
–Господин капитан, к вам гость из группы «Герра» –сказал санитар. –Мы подобрали его на передовой.
–Санитар, место раненного в лазарете,–проорал кто –то из офицеров.
Разговоры вдруг стихли.
–Эти парни из десанта. Их прислал фюрер, чтобы спасти нас, –сказал санитар.
–Нас уже ни кто не спасет кроме Бога,–сказал один из старших офицеров.–Это лишние жертвы на этой войне.
В ту секунду я почувствовал себя святым Моисеем, который должен был вывести народ через пески и море подальше от преследуемого зла.
–Меня господин капитан звать Кристиан Петерсен. Я унтер–офицер отдельной, триста третьей диверсионной группы полка Бранденбург–800.
–А, фюрер нам прислал диверсантов, –сказал кто –то с долей сарказма.
–Да, теперь, несомненно, большевики испугаются, и отойдут до самого Урала, предоставив нам коридор для отхода. А где остальные ваши супер герои? Почему они не с вами? –как–то зло спросил худощавый капитан с рыжей бородой.
–Я был выпускающим, и прыгал последним. Пулей мне перебило стропы, поэтому по воле ветра, я и оказался здесь раньше всех. Возможно, что остальная часть группы прорывается через русские траншеи. А может из других частей города. Место сбора группы крепость, штаб двести семьдесят седьмого полка.
–У вас унтер –офицер не найдется часом табака? –спросил капитан.–Мы уже дней десять как ни курим, не едим, не пьем и даже забыли про секс.
–Да, да, есть,–ответил я, и полез во внутренний карман куртки где я всегда носил сигареты.
Вытащив пачку сигарет, я подал её капитану. Радостный возглас прокатился мрачному каземату. Офицеры, странно улыбаясь, потянулись к офицеру с протянутыми руками и уже через секунду от пачки ничего не осталось.
–Уже больше недели как в гарнизоне кончился табак,–сказал капитан. –Многие помешались без сигарет и готовы сдаться «Иванам» в плен, лишь бы вдоволь накуриться и набить брюхо русской кашей.
В сумраке заискрились вспышки зажигалок, и я услышал, как хваленые немецкие офицеры воспетые романах и стихах так легко превращаются в дикое и неуправляемое стадо. Глубокие затяжки и легкое покашливание, на какое–то мгновение изменили вокруг мировосприятие. Подвал наполнился табачным дымом, который странным образом слоился, в лучах керосиновых ламп. Офицеры курили молча, стараясь каждую затяжку подольше придержать в себе, чтобы продлить минуты неслыханного удовольствия.
Русская артиллерия долбила не жалея, ни снарядов, ни мин. С потолка обильно сыпался песок и древняя известковая побелка. В первые секунды я еще по привычке пригибался после очередного разрыва, но видя, что офицеры ведут себя спокойно, тоже расслабился и присел на какой–то ящик.
–Не бойся. Над нами парень, больше десяти метров кирпичной кладки. Даже прямое попадание авиационной бомбы не сможет пробить эту монументальную толщу,–сказал капитан, всасывая в себя ароматный дым турецкого табака.
В какой–то миг сеанс табачной идиллии был нарушен отборной бранью, ввалившихся в помещение моих однополчан. Во главе группы шел неунывающий и вечно живой капитан Крамер, который ругался по –русски наводя на камрадов ужас. Не обращая внимания на звания офицеров, он в ехидной форме громко крикнул:
–Это что, самые отборные части фюрера!? Я вижу, господа офицеры, вы неплохо устроились, пока ваши солдаты погибают там под огнем большевиков!?
В эту секунду он увидел меня. Все его внимание мгновенно перекочевало в мою сторону. Он бросил на пол какой–то вещевой мешок, и подскочив ко мне, обнял как родного брата. Я вскрикнул от боли и в моих глазах все потемнело.
–Ты ранен малыш, –спросил меня Крамер, удивленно.
–Нет господин капитан, я обласкан местными фрау –ответил я,–пустяки.
–Шутишь студент, ты держись, –сказал он, и подхватив меня, положил на чью–то свободную кровать, которая стояла в углу задрапированная куском брезента.
Я не успел устроиться, как ту же услышал:
–Господин капитан, это моя кровать,–послышался голос из темного угла.
–Ну и что,–ответил Крамер, предчувствуя, что пришел момент показать, что власть с появлением диверсионной группы поменялась.–Может вы, представитесь?
–Капитан Карл фон Рутцен,–ответил худощавый офицер и словно привидение возник из мрака перед Крамером.
–Унтер –офицер Петерсен, командир первой роты отдельной группы, полка особого назначения Бранденбург–800–Этот парень, как и сто двадцать четыре других из группы триста три прыгал с парашютом с высоты одного километра, чтобы вас, уважаемый Карл, вытащить из этой задницы. Уважьте раненого унтер –офицера! Пусть парень отдохнет и наберется сил перед прорывом блокады!
В ту минуту я почувствовал всю мощь и безграничную харизму, которой обладал мой командир капитан Крамер. Он прямо бурлил, словно котел, называя офицеров полка ничтожеством, трусами и даже зажравшимися свиньями.
–Господин капитан,–обратился я к Крамеру. –У меня нижнее белье залито кровью. Мне холодно.
Крамер ни слова не говоря открыл сумку, которую он бросил на пол и достал оттуда совершенно новое нательное белье.
–Носи на здоровье малыш.
Офицеры двести семьдесят седьмого полка были в шоке. Они видели впервые, что немецкий офицер вот так вот просто делится с унтер–офицером, который был младше его по званию. Для немецкого офицера это был нонсенс.
–Я студент, уже думал, что никогда больше тебя не увижу,–сказал Крамер, помогая мне снять разгрузку и анарак. –Судьба парень, благосклонна к тебе. Я решил делать на тебя ставки чтобы нажить капитал на твоем чертовом везении!
Переодевшись в чисто белье, я улыбнулся капитану и откинулся на спинку кровати от усталости теряя устойчивость
–И так господа офицеры. Я командир группы «Герра» капитан Крамер, полка Бранденбург–800, уполномочен командующим девятой армии генерал–полковником Моделем, деблокировать гарнизон. Согласно, наших разведданных, через пять семь дней «Иваны» окончательно перекроют все выходы из этой норы, и тогда остатки гарнизона будут обречены на смерть. Прорыв оставшейся, дееспособной части двести семьдесят седьмого полка, должен осуществляться в условиях полной секретности. Довожу до вас приказ генерал–полковника Вальтера Моделя: Раненые солдаты не должны знать о проведении этой операции.
Капитан не докончил свою мысль, и свежим взглядом оглядел присутствующих.
–Я предполагаю, что вам известно, где сейчас находится майор Засс и еще пятьдесят шесть доблестных офицеров Вермахта?
В подвале наступила полнейшая тишина.
–Что вы предлагаете, господин капитан? –спросил майор Трибукайт, взявший на себя роль коменданта гарнизона. Он пригласил Крамера к оперативной карте, которая лежала на столе и сказал:
–Взгляните капитан, сюда на эту кару и вы поймете, что у нас не осталось никаких шансов.
–В приказе командующего девятой армией генерал–полковника Вальтера Моделя говорится: «16 января в 1 час 45 минут все солдаты, владеющие оружием, сосредотачиваются во внутреннем дворе цитадели. Первыми в бой вступают танки лейтенанта Коске.»
Коске, вытянулся в струнку и представился:
–Я лейтенант Коске!
–Вам лейтенант Коске, лично приказано на оставшихся танках, первым вклиниваетесь в передовые дозоры большевиков. Следом за вами в бой вступают пехотные подразделения поддерживаемые огнем минометов. Мы врываемся в траншеи и в рукопашной схватке пробиваем брешь для выхода основных сил. С противоположной стороны подразделения парашютно –пехотных частей капитана Карла Беккера, пойдут нам на встречу.
–А как же раненые? –спросил майор Трибукайт.
–Раненые, майор, останутся здесь! На милость победителю. Если вы желаете испытать прочность русской веревки на своей шее, то можете оставаться вместе с ними.
–Мы же, мы же, не имеем морального права оставлять их здесь.
–Приказ командующего девятой армией генерал–лейтенанта Моделя –раненых оставить в крепости–сказал Крамер.
Крамер, не выдержав настроение майора, схватил его за мундир в районе груди так сильно, что «Железный крест» остался у него в руках.
–А вы имели майор, право приходить в эту страну? Вы имели право жечь деревни и города? Мы все заварили эту кашу и должны теперь сами расхлебать наше с вами дерьмо. Вы со мной, господа офицеры? –спросил Крамер, и в подвале раздался крик всеобщего одобрения.
Крамер, словно полковой капеллан прочитал молитву, и все потерявшие ранее боевой дух офицеры, воспрянули в предчувствии успеха операции.
До прорыва оставались одни сутки. Необходимо было провести визуальную разведку и наметить все огневые точки противника. Крамер, взяв меня на передовую, поднялся на оставшуюся часть колокольни и в стереотрубу стал наблюдать за траншеями «Иванов» облепивших нас словно мухи свежую кучу навоза. В своем блокноте он что–то записывал и после записей вновь и вновь прикладывался к трубе. Зная русский менталитет и опыт ведения войны, капитан наметил на карте слабые места большевиков которые просматривались на два–три километра вперед. Судя по арьергарду, выдвинутого в пределах броска, было видно, что большевики находясь в ожидании усиления обороны, допустили незначительные тактические ошибки которые играли в нашу пользу.
–Кристиан, студент, взгляни на этих недотеп. Они установил перед входом в цитадель все пулеметы и минные поля. «Иваны», по всей вероятности ждут нашего прорыва именно из центральных ворот. Тем самым они оголили фланги на которых сосредоточены только незначительные силы. Я думаю, что танки лейтенанта Коске, смогут отвлечь русских от центра. З полчаса до прорыва мы двумя группами спускаемся по стене и врываемся в траншею с флангов. Русские постараются оттянуть силы от центра, и тогда наша основная группа вступает в бой. Я думаю, что с наступлением темноты наши саперы постараются незаметно снять мины перед центральным входом, обеспечивая прорыв. А лучше, лучше, будет устроить большевикам настоящий фейерверк. Мы свяжем все мины инициирующими зарядами и с помощью этих зарядов пробьем широкую галерею для штурма. Русские при виде массированного подрыва вынуждены будут сосредоточить на воротах весь огонь. У нас Кристиан, больше не будет шансов вырваться из этого котла.
–Мне нравится. Я пожалуй, соглашусь с этим планом. Я возглавлю свою группу по правому флангу. Мои парни проверены все в деле, и я ручаюсь за них.
–Жаль, конечно, что мы при высадке потеряли восемнадцать человек. И все ради чего? Ради этих трусливых людишек, не способных жертвовать своими душонками ради общего дела.
–Мои парни верят вам господин капитан! Они пойдут за вами в любое пекло.
–Ладно, пошли в подвал, сейчас нам необходимо составить стратегический план Пусть майор Трибукайт, занимается гарнизоном, а мы организуем прорыв в самом центре с применением военной хитрости. Иваны должны поверить, что здесь в цитадели собрались одни бараны, как говорят русские. Пусть Трибукайт играет роль баранов, а мы пойдем по своему пути.
С наступлением дня подготовка к прорыву шла согласно намеченному плану. Солдаты, задействованные в прорыве кольца, получили по тройной порции хлеба и тушенки которую накануне сбросили с самолета. Все боевые группы были укомплектованы под завязку тройным боекомплектом.
По лицам солдат было заметно, что капитан Крамер, несмотря на потерю духа, все же смог внушить им веру в силу немецкого оружия. Я смотрел на капитана, а в душе завидовал его решимости и какой–то фанатичной вере. Ему удалось убедить солдат, что они потомки великих рыцарей–крестоносцев, которые еще в те далекие годы выступали за величие Германии и они поверили в силы. Несмотря на ослабление обороны цитадели он снял половину боеспособных солдат и заставил их отсыпаться. Вторая половина должна была отдыхать следом за первой группой, чтобы составить самый сильный и самый боеспособный костяк, который будет способен пробить брешь в обороне русских. В то время «Иваны» предполагали что гарнизон находится на гране капитуляции. Они почти не предпринимали никаких атак, надеясь на благоразумие командования гарнизона.
Стрелки часов неумолимо отсчитывали деления на циферблате, приближая час истины. За час до броска все солдаты и офицеры получили по последней кружке шнапса. Алкоголь слегка притуплял страх, вызывая в наших душах гнев и звериную ярость к врагу. Нам хотелось их резать ножами бить прикладами и колоть штыками чтобы вырваться из этой мышеловки. С каждой минутой напряжение боеспособного состава нарастало. Камрады, созрели для того чтобы идти на русские пулеметы не жалея сил и самой жизни.
За несколько недель до этого русская артиллерия приучила наших солдат к планомерному артиллерийскому обстрелу, который начинался в 02 часа ночи. По этому обстрелу можно было сверять часы. Этот факт и должен был стать сигналом к прорыву.
Русские, сидящие в первой линии обороны, бдительности не проявляли надеясь на свою артиллерию и зная, что наш солдат отсиживается в эти минуты в подвалах крепости. Но сегодня, сегодня была ночь настоящих длинных ножей и мы уже за десять минут до артподготовки должны были начать единственный и последний штурм. Тот штурм, который вырвет нас из лап бешеного русского медведя. В ту минуту каждый из нас надеялся на плечо своего товарища, надеялся на силу своего духа и господнее провидение.
Без десяти два лейтенант Коске запустил моторы танков. Группа «А» в количестве тридцати человек под моим командованием, скрытая покровом ночи покинула крепость и залегла в пятидесяти метрах от русских окопов. Все наше оружие было наготове. В руках были пистолеты, кинжалы и штыки. Лежа в снегу, мы ждали условного сигнала.
Группа «Б» находилась с другой стороны от цитадели. В отличие от нас им повезло больше, по той причине, что к стенам крепости подходило настоящее болото, переходящее в реку Ловать. То место русскими простреливалось плохо и поэтому располагало к успешному прорыву на плечах врагов.
Еще за несколько часов до штурма наши саперы связали русские мины в единую сеть подрыва. Вот в эту брешь и должны были устремиться остатки гарнизона на уцелевших бронетранспортерах и танках.
С каждой минутой все сильнее и сильнее впрыскивались в кровь новые и новые порции адреналина, заставляя сердце набирать оборота. Чем ближе подходила минута атаки тем сильнее и сильнее потели ладони рук. Холодный пот струился меж лопаток, несмотря на то, что на улице было двадцать градусов мороза.
Ровно в два часа ночи вой снаряда крупного калибра возвестил о неизменной традиции большевиков. Как правило, первый снаряд всегда был пристрелочным, на разрыв которого ориентировались прицелы других орудий. В то самое время, когда его взрыв, сотрясая грохотом окрестности возвестил о начавшейся артподготовке русских, наши саперы, используя «сети», произвели подрыв минного поля. Они пробили в нем брешь, повергнув противника в состояние смятения.
Танк лейтенанта Коске, первым выскочил из цитадели и на полной скорости полетел на траншеи русских. К сожалению, танковой атаки по Гудериану у нас не получилось. «Иваны» четырьмя снарядами рассадили второй танк, застопорив все движение в воротах крепости. Но даже этот промах с нашей стороны уже не мог остановить начавшегося прорыва. Используя только холодное оружие, мы ворвались в русские траншеи сметая на своем пути врага.
Нас встретили перекошенные и испуганные лица русских солдат, которые, не ожидали нашей атаки считая, что в крепости ходячие мертвецы не способные на рукопашную жестокую атаку. Ворвавшись в укрытия, блиндажи и пулеметные гнезда, мы повергли врага в состояние паники. Ошеломленные неожиданным броском «Иваны», так и не смогли организовать достойной обороны и уже скоро резня была закончена.
Мои камрады в каждой траншее вели рукопашный бой, с успехом пробивая себе путь к освобождению. За артиллерийской подготовкой во втором и третьем эшелонах русской обороны командование так и поняло, что первая линия обороны пала, оставляя в траншеях до батальона убитых солдат.
Схватка проходила настолько молниеносно, что к концу обстрела в окопах уже никого в живых не оставалось, кроме тех русских, кто, бросив оружие, сдался в плен. В свете разрывов и осветительных ракет из холодного мрака траншей, вырывались изувеченные мертвые тела русских. Кто лежал с простреленной головой, кто со вскрытым ножом горлом, кто с пробитым штыком сердцем. Вся эта картина была трагична.
Исполнив долг, и при этом, потеряв не белее десяти человек, мы вышли на оперативный простор, где нам на встречу уже двигались дпарашютно –пехотные подразделения капитана Карла Беккера.
В ту минуту надо было идти вперед, только вперед. И мы шли по траншеям все дальше и дальше, пробивая с обеих сторон русскую оборону.
К половине шестого утра боеспособные остатки гарнизона вышли навстречу капитану Беккеру, оставляя на поле брани поверженного врага. На этот раз слава и доблесть досталась солдатам Германии. Большевикам не удалось устроить нам второй Сталинград, и мы гордились тем, что не стали безропотными агнцами на заклание.
Разработанный план капитаном Крамером был осуществлен теми кто не только хотел выйти из окружения, но и хотел остаться в живых. Несмотря на потери мы все равно вырвались из котла, оставив на поле брани десятки и сотни убитых большевиков.
К девяти утра, после контратаки частями третьей ударной армии гарнизон пал. Русские захватили в плен тех, кто уже был не в силах сопротивляться. Даже рыцарский крест врученный фюрером полковнику Зассу не спас его от виселицы. В1946 году русские повесили его, припомнив все то, что творила немецкая армия.



Глава тринадцатая
Траур

Дрожащей рукой Гитлер, сдвинул тяжелые зеленые портьеры в сторону, подошел вплотную к окну и посмотрел в глубокую и траурную черноту февральской ночи. Известие о потери двадцати двух дивизий в Сталинграде, нанесла такой удар по его здоровью, что он за три дня буквально постарел больше чем на десять лет. Щеки фюрера впали а в организме начались необратимые процессы. Кифоз грудного отдела позвоночника, искривил его осанку, и это болезненное состояние, стало поводом для беспокойства ведущих врачей Германии. Он заложил руки за спину, и молча смотрел в пустоту, ощущая, как над Рейхом начинают сгущаться тучи. Левая рука и нога предательски дрожали напоминая о не долеченной болезни.
По случаю траура фюрер был одет в парадный, мундир кремового цвета. Его лацкан в знак траура пересекала черная шелковая лента по погибшим дивизиям под Сталинграда.
Фюрер молчал, он ждал, когда на военный совет соберется весь генералитет ставки Вермахта. Фельдмаршал фон Клюге и генерал–фельдмаршал Эрих Монштеин, должны были зачитать доклад о положении дел на Восточном фронте, после краха сталинградской кампании.
В кабинете стояла гнетущая траурная тишина. Никто из высшего генеральского руководства не хотел тревожить фюрера. Гитлер, отойдя от приступа болезненного ступора обернулся, окинув взглядом собравшихся, он отошел от окна. Увидев генерал –фельдмаршала Монштейна, фюрер в скорбном молчании наклонил голову и глядя на него тихо спросил:
–Дорогой Эрих, неужели это правда, я до сих пор не могу в это поверить?
–Да, мой фюрер, –ответил генерал–фельдмаршал, и опустил свою голову.–Это скорбная правда!
Гитлер, молча не спеша, обошел тяжелый дубовый стол, и осмотрев присутствующих, сказал:
–Как, как я спрашиваю вас, Эрих, это могло случиться? Как, как русским удалось уничтожить четверть наших боеспособных войск? Это же катастрофа! Это катастрофа для всей Германии! Почти миллион человек! Миллион человек! Три с половиной тысячи танков, двенадцать тысяч орудий и минометов! Это что!? Это, это полнейший крах! Это Эрих, апокалипсис! Полный апокалипсис!
Гитлер в гневе кричал, махал руками брызгал слюной. Он топал ногами переходя в истерию, и вновь и вновь обрушивал гнев на руководство Вермахта. Командующие армиями стояли молча, не смея прервать гнев фюрера, надеясь, что он скоро прекратится.
–Вы, Гюнтер,–обратился он к фельдмаршалу Клюге.–В то время, когда наши солдаты умирали под Сталинградом, вы умудрились сдать врагу Великие Луки. Я же приказывал, ни шагу назад! Я приказывал, стоять насмерть –до последнего солдата! До последнего солдата и патрона! Как, как случилось, что награжденный мной «Рыцарским крестом» полковник фон Засс, сдался в плен к Сталину!? Это же настоящее предательство, это предательство, Гюнтер! –обратился он к командующему армией «Центр».
–Почему мои доблестные войска несут такие огромные потери почему!? –спросил фюрер, махая руками перед носом Клюге.
Фельдмаршал Ганс–Гюнтер фон Клюге открыл кожаную папку и достав оттуда приказ о награждении сказал:
–Мой фюрер! Мы спасли людей оказавшихся в блокаде. Благодаря этим солдатам и офицерам часть гарнизона Великих Лук вышла из окружения, сохранив частично боевой потенциал. При прорыве блокады всего сто пятьдесят человек прорвали в рукопашном бою передовые части большевиков и пробились к нашим основным силам в район Новосокольников. По донесению разведки нашими солдатами было уничтожено более тысячи вражеских солдат, захвачено восемь орудий и сожжено около пяти большевистских танков Т –34. Хотел бы отметить, что блокаду удалось прорвать благодаря диверсионно –разведывательной роте «Герра» дивизии Бранденбург–800.
Гитлер взял в руки наградной лист и взглянув на него, сказал:
–Гюнтер, почему в наградной лист не внесены все участники прорыва блокады? Вот они доблестные сыны своего отечества! На таких солдат должны равняться все, от рядового до фельдмаршала! Гюнтер, наградить офицеров «Рыцарскими крестами», а солдат «Железными крестами» второй степени. По окончании месячного траура я хочу лично вручить эти награды героям, –сказал Гитлер, подписывая наградной лист.
–Это ваши офицеры, адмирал!? –обратился он к адмиралу Канарису.
–Так точно, мой фюрер! –сказал Канарис.
–Это отличные солдаты! –сказал Гитлер, глядя в глаза старому разведчику.
Организуйте мне встречу со всеми участниками прорыва большевистской блокады.



Глава четырнадцатая

Русская баня

Я пришел себя только на третьи сутки после прорыва блокады. Благодаря хитроумному плану Крамера, нам удалось прорваться из окружения и вывести из крепости не больше двухсот человек. Из всей нашей группы выброшенной на парашютах в начале января сорок третьего года, осталось всего восемьдесят четыре человека. За неделю боев мы потеряли сорок человек из триста третьей группы Бранденбург–800. На какое–то время наши разведчики стали гостями капитана Эриха Дарнеде, командира первого батальона двести семьдесят седьмого полка, которому удалось вместе с нами вырваться из большевицкого котла. Два дня сильного алкогольного опьянения, на радостях прорыва, разбили мое тело настолько, что я не мог держаться на ногах.
Оказавшись, в расположении хозяйства генерал–лейтенанта Шерера в Новосокольниках, нам посчастливилось сделать передышку, перед тем как убыть в расположение гарнизона.
–Вставай студент, –сказал Крамер, вытащив меня из теплой постели.–Давай –приводи себя в порядок. Мы идем с тобой в русскую баню, парить наши яйца и жарить «партизан», ( так мы звали вшей, без которых воевать было бы, наверное, скучно).
Я вылез из кучи какого–то тряпья и потерев глаза, навел резкость. Тут я понял, что Бог очередной раз подарил мне жизнь, вытащив из самого пекла. Надо было жить. Надо было вернуться в нормальное состояние, а не посвящать свою жизнь «борьбе» с алкоголем, который ни одному человеку не удалось еще победить.
–Черт! Два года на восточном фронте, а я ни разу не пробовал, что такое русская баня! Жаль нижнее белье осталось в гарнизоне.
–Не бери близко к сердцу студент. Я нашел, две пары прекрасных русских кальсон первой категории. Ты даже не представляешь, какое это удовольствие помыться в русской бане.
От приятных слов Крамера, мое тело зачесалось, так, что мне хотелось даже лечь под гусеницу танка. «Партизаны» роившиеся в моих тряпках, прочувствовали свой конец, и перешли к активной фазе жизнедеятельности. Почесав спину о дверной косяк, я натянул анорак, я вылетел вслед за Крамером, чтобы не опоздать на сеанс омовения.
Так первый раз за все время пребывания на восточном фронте, я попал в настоящую черную русскую баню. Вода бурлила в котле, словно ключ. Камни в «каменке» были нагреты, докрасна и давали такой жар, что было просто нестерпимо. Скинув с себя униформу, Крамер повесил её под потолком бани над каменкой, где было самое пекло. Я последовал его примеру. Страсть, как хотелось избавиться от батальонов «партизан», которые кишели в складках моего белья и униформы.
Всего третья часть черпака кипятка, вылитого командиром на раскаленные камни повергли меня в настоящее смятение. Вся баня в одну секунду наполнилось прожигающим насквозь паром. В первое мгновение мне стало настолько жарко, что я почувствовал, как моя шкура стала лопаться и сползать с тела.
–Что студент, страшно,–орал Крамер, видя как я, обжигаемый паром, опустился почти до самого пола, где было немного свежее.–Вот так камрад, русские моются каждую неделю по субботам.
–Каждую неделю,–удивился я.
–Ну–ка студент, ложись на полку, я покажу тебе, где рождаются сильные духом мужчины и женщины.
И я лег. Я лег, не подозревая, что меня ждет. В это мгновение раскаленный дубовый веник со всей силы опустился мне на ягодицы. Это было жутко неприятно и даже больно. Мне захотелось бежать из этого пекла, но твердая рука капитана прижала меня к полке, а другая дубасила по спине «букетом» из дубовых веток. В первые секунды подобного истязания я орал, словно меня пытали в застенках гестапо.
–Я не могу больше.
–Лежать,–вопил капитан, продолжая экзекуцию.
Не выдержав истязаний, мне все же удалось вырваться из его крепкой хватки и не смотря на мороз я, выскочив из бани бросился в снег. Мне показалось, что снег шипит, превращаясь в пар, как будто я не человек из крови и плоти а раскаленный кусок броневой стали. Тут же рядом кряхтя от удовольствия, упал капитан Крамер.
–Ну что студент,–спросил он меня. –Как твое самочувствие?
В этот миг я ощутил, что голова моя после двухдневного пьянства просияла, словно её коснулась рука самого господа, а тело стало легким и помолодевшим.
–Черт! Это фантастика! Это что–то удивительное!
–Это и есть, настоящая русская баня по–черному, –сказал Крамер, обтираясь снегом.
–Мне господин капитан, теперь понятно, почему этих русских не берет, ни наша пуля, ни это жуткий мороз. После такой закалки даже мне ничего не страшно. Эти чертовы славяне, знают толк в таких дьявольских удовольствиях.
–Повторим!? –спросил капитан.
–Повторим!
Мы вновь вернулись в баню. Крамер еще раз поддал пару. Теперь я хлестал его веником, а командир лежал на полке мычал от удовольствия. Я хоть и задыхался от пара, но старался держаться изо всех сил, выковывая в своем организме стойкость рыцарского духа.
В тот вечер мы несколько раз выскакивали на улицу и опять возвращались в прокопченное помещение. От чистоты тело скрипело, и было настолько обновлённым, что хотелось жить. К моему удивлению все «партизаны» в тряпках передохли.
–После бани русские обычно пьют чай, пиво или шнапс,–сказал капитан, доставая бутылку самогона.
–Дикая культура, но в этом господин капитан, что–то есть такое, что хочется взять это для себя. Русская баня –это изобретение для всего мира, а не только для «Иванов».
Мы расположились в одном из домов, где еще до нас квартировали солдаты капитана Эриха Дарнеде. В свете керосиновой лампы мы пили шнапс и закусывали его украинским шпиком и солеными огурцами. После второго штофа шнапса, Крамер вышел во двор покурить на свежий воздух и привел хозяев этого дома. Бабка и дед жили рядом в холодном сарае вместе с худой коровой, которая была подвязана под брюхо, чтобы не упасть. Слегка захмелев, я с любопытством наблюдал за действиями моего командира и хотел понять его логику. Капитан Крамер, находясь подшофе, усадил хозяев дома за стол, и налил старикам по стакану шнапса.
–Давай –давай! Пьем шнапс за нашу победу! –сказал Крамер, чокаясь со стариками.
Дед с бабкой переглянулись. Хитро прищурив глаза, дед вдруг выдал нам по–немецки:
–Да, да, господин офицер, за нашу победу!
Я был в шоке. Откуда этот деревенский дремучий «Иван» с седой бородой как у святого Николауса, так хорошо знал немецкий язык –я даже не знал.
–Эй, старик, ты, наверное, русский шпион! Ты партизан? Откуда ты, знаешь немецкий язык? Тебя готовил Сталин? –спросил я деда, чувствуя какой–то подвох.
Дед засмеялся и сказал:
–Я камрад, вашего брата еще в империалистическую войну под Нарвой бил. Потом был в плену. Только через четыре года вернулся домой. Ваш язык, я успел хорошо выучить,–сказал дед с укором. В Ордруфе, в Тюрингии –на кайзеровском полигоне, где располагался лагерь, у меня были достойные учителя. Я до конца дней своих не забуду.
–Этот старый хрыч, в первую мировую был в нашем плену, –сказал мне капитан.
–Ордруф,–переспросил я деда, вспомнив уютный городишко где я родился и вырос.
–Да Ордруф –будь он проклят,–сказал дед, и вытер накатившую слезу.
–О! Я родился в Ордруфе! У меня там живет мама и соседка Габриела Цинер.
–У тебя есть мама,–спросил дед, закуривая русский самосад.
–Да –да есть мама!
–А я думал «Фриц», у вас нет матерей. Я думал, вы как змеи из яиц вылупляетесь,–сказал дед, и сам себе налив в стакан шнапса, выпил его одним махом.
–Жаль я уже старый, а то я бы вам показал кузькину мать.
Я хоть и был, слегка выпивши но почувствовал, что этот русский дед обидел меня до самой глубины души. Конечно, я бы мог ударить его, но я почему–то проглотил эту обиду, как горькую правду. Я знал, что этот дремучий старик прав.
Общаясь, каждый день с русскими я стал понемногу их понимать. Моё сердце после русской бани непонятным образом оттаяло и стало более ранимым, чем ранее. В ту минуту мне было удивительно приятно, и я не хотел омрачать своего настроения. Сделав вид, что я ничего не понял, ушел в себя, не обращая внимания на ворчания старого «Ивана».
В какой–то миг мне все это надоело, и я вышел из–за стола и исчез в чулане. Там после прорыва из окружения я бросил боевой ранец, хранящий неприкосновенный запас. Достав из него поек, который я получил в Новосокольниках, я разложил это продукты перед старухой, стараясь задобрить хозяев.
–Это тебе мать! Бери –это вкусно.
–У тебя что Кристиан, проснулась совесть,–спросил капитан Крамер, глядя на меня глазами наполненными удивления.–Ты, теперь все продукты будешь раздавать «Иванам», кто вспомнит о твоем городе?
–Мне господин капитан, мать рассказывала, про этот лагерь, где содержали русских пленных. Их плохо кормили. Я знаю, этот дед, много страдал. Возможно, он не доедал, поэтому такой злой.
–Сына убили –сказал дремучий «Иван», смахивая слезы.–Зачем вы, убили сына?
Его слова еще больше тронули меня за душу, и я представил, как было бы мне плохо, если бы я потерял маму. Я налил себе в кружку шнапса и выпил, чтобы хоть как–то уйти от этой темы. Мне было стыдно за то, что мы немцы оказались виновны в горе людей.
–Ничего не понимаю,–сказал я. –Мне надоела, эта чертова война! Я хочу домой к маме и Габриэле. Я хочу вдуть ей, и остаться с ней навсегда.
–О, Кристиан, да ты набрался, –сказал мне командир. –Пошли спать.
Он подхватил меня под локоть и поволок на кровать, которая пряталась от глаз, за тряпичной занавеской.
–К черту! К черту эту войну.
Три дня отдыха после изнуряющего прорыва вернули мне силы. На исходе третьего дня нашего пребывания в хозяйстве генерал–лйтенанта Шерера к зданию комендатуры в Новосокольниках подъехали грузовые машины. Видел как капитан Крамер, озираясь по сторонам, появился на крыльце штаба. Увидев фельдфебеля Креймса из нашей группы, он подозвал к себе.
–Вальтер, передай личному составу, что через час мы выступаем. Приказываю объявить группе –общий сбор. Тебе ясно?
–Есть, господин капитан, –сказал Креймс, и направился к месту расположения роты.
В то время солдаты нашего подразделения были обустроены по русским хатам, и поэтому собрать их не представляло особого труда. Трудней было добраться без потерь до Велижа, последнее время участились случаи нападение партизан на наши обозы, идущие от Невеля до Велижа. Дорога проходила через леса и болота, которые и становились могилами для немецких солдат.
Несколько месяцев на дороге действовала русская диверсионная группа специального назначения. Они используя не прикрытые фланги групп «Север» и «Центр», чувствовали себя на этой территории хозяевами тогда как мы, были не званными гостями.
Как и предписывал приказ, колонна машин, груженая разведчиками вышла точно по расписанию. В голове в качестве прикрытия шел бронетранспортер, ощетинившись тремя пулеметами приданный стрелковой бригаде для усиления. Сзади колонну машин прикрывал еще один гусеничный бронетранспортер полка фельджандармерии.
Ближе к полуночи преодолев более сотни километров, коновой прибыл на место постоянной дислокации. Знакомые места, политые нашей кровью, все же были ближе к нам. За два года мы успели привыкнуть к этой местности и поэтому, радовались, когда колонна въехала в сосновый бор.
–Привет парни. С возвращением,–орал лейтенант Йорган. –Вы знаете, «Deutsche Welle» передавала сообщения о вашем подвиге. Вы герои! Вы настоящие герои! Тысячи человек благодаря вам вышли из окружения. Я рад парни что вы живы.
–У нас потери Ганс! Мы потеряли треть наших камрадов,–со скорбной миной ответил Крамер.
–Так это, что это все не правда?
–Война Ганс,–это одна большая лож!
–Ты лучше расскажи нам, как твои дела? Тебе удалось убить Казакова? Или нам предстоит ползать по уши в снегу, решая твои проблемы?
–Парни я вычислил его таинственное логово. Я, уже скоро займусь этим асом.
–Да будь добр Ганс! Сходи пожалуйста, повоюй! У фюрера и на твою грудь тоже найдется крест, –сказал Крамер, завалившись в кровать.
–Я господин капитан немецкий офицер, и не прячусь в тылу, как вы думаете. Мы делаем одно общее дело, и не стоит упрекать друг друга в количестве выпущенных пуль в сторону врага. Давайте лучше отметим ваше возвращение. У меня для такого случая есть две бутылки отличного «вайнбранда». Я берег это для подобного случая.
–Вот с этого и надо было начинать Ганс,–сказал Крамер.
Он присел на край кровати и достав сигару, закурил, наполняя штабной блиндаж ароматным дымом.
–Объявляется выходной,–сказал командир. Он, вытянул из–под койки свой офицерский чемодан, где он хранил не только парадный мундир, но и выпивка, и достал из него две бутылки шнапса.
События последних дней настолько утомили и деморализовали всех нас, что наступал тот момент, когда хорошая выпивка, становилась настоящим лекарством для лечения той фронтовой хандры, которая обволакивала нас, после очередных провалов командования.
Лейтенант Йорган вытянул коньяк и поставил его на стол, делая вклад в общую копилку.
–Вот!
–О, Ганс, да ты, не такой уж и скупой, как мне показалось! –сказал гаупман, улыбаясь.–Ну что парни закатим, маленький «климбим» по случаю возвращения? Пусть «Иваны» наступают хоть по всей линии фронта, я не сдвинусь и с места пока не выпью всё, что у нас есть.
–Студент, объяви по группе увольнение. Пускай камрады сегодня расслабляются в дивизионном борделе.
Прекрасное слово увольнение –подействовало на меня как бальзам на старую боевую рану. На душе стало как–то приятно. Я вышел на улицу, глубоко вдыхая морозный воздух. Кругом было тихо. Даже большевики не грохотали своими пушками от этого на душе затаилась тревога. Спустившись в блиндаж третьей роты, я вошел в жарко натопленное помещение. Здесь, как и в штабном бункере, играл трофейный патефон, а парни резвились.
–Камрады привет! Парни сегодня папочка Крамер, объявил по группе увольнение. Можете сутки пить шнапс. Приказ подписан, увольнительные записки можно получить у каптенармуса. Сегодня разведка гуляет.
Таких радостных возгласов я в своей жизни еще не слышал. Камрады ликовали чувствуя, что целые сутки можно валять дурака и ничего не делать. На столе в мгновение ока появились продукты и выпивка, которую парни берегли на всякий случай. Ранцы погибших камрадов в одно мгновение были выпотрошены, а вещи поделены среди живых. Это была традиция и мы, имея вещь своего убитого камрада, помнили о них, как это было угодно Богу.
–Давай, студент, присаживайся! Отметим наше возвращение и наши будущие награды. Генерал–лейтенант Шевалири отметил нас в рапорте фюреру. Вся наша группа представлена к наградам.
–О, так вы, господа, герои! –сказал лейтенант.
–Это тебе, Ганс, не за русской «кукушкой» по лесам охотиться. В нашем деле господа разведчики во время вырваться из котла и вспрыснуть это дело хорошей выпивкой. Пусть командование думает, что делать. А мы сегодня пьем и радуемся, что мы еще живы!
Капитан открыл бутылку и разлил шнапс по кружкам. Тем временем я достал нож и тонко нарезал шпик, который аккуратно уложил на ломтики черного хлеба. Сверху я добавил зеленые кружочки соленых огурцов, которые так любят русские. Когда я закончил таинство приготовления закуски Крамер поднял кружку и сказал с какой–то грустью:
–Парни нас осталось от группы, чуть больше половины. Я хочу выпить этот шнапс за то, чтобы эта чертова война скорее закончилась! Мне надоело терять друзей и братьев по оружию. Вы даже не представляете, какие сейчас события происходят в Сталинграде. Тысячи наших камрадов окружены русскими а это означает только одно: «Иваны» будут бить нас до победного конца. Я хочу выпить за то, чтобы у нас у всех кто воевал на восточном фронте, были достойные пенсии.
Крамер заглотил шнапс и крякнув, вцепился зубами в бутерброд. Я последовал его примеру, и осушив кружку, навалился на еду.
Чугунная печь потрескивала сухими дровами а её корпус, раскалившись докрасна. В бункере командира было жарко. Парни разомлев, начинали чесаться от укусов «партизан», которые от такого тепла пришли в движение. Только я и капитан Крамер сидел спокойно, наблюдая за этим действом.
–Ну что студент, теперь ты видишь, как нам повезло,–спросил он, намекая на вчерашнюю баню.
–Вижу! В условиях войны мыться нужно каждый день. Вши могут сожрать до смерти.
Ганс, достав свою губную гармонику, стал наигрывать до боли знакомую ностальгическую мелодию. Разлив очередной раз шнапс по кружкам, Крамер с удовольствием закурил, пуская клубы густого дыма. Он завалился на свою кровать и погрузился в нирвану.
–А может, сфотографируемся,–сказал Ганс –Йорган, достав из чемодана «Лейку». –Мне парни после войны будет вас не хватать.
Фотоаппарат зажужжал словно муха, придавленная к стеклу, и щелкнул в тот самый момент, когда мы подняли кружки со шнапсом.
Тем временем пока я философствовал о добре и зле, Крамер напился, как настоящий русский. Всю ночь он горланил песни на русском языке, а пьяный лейтенант Йорган, подыгрывал ему на гармошке. Наши часовые несколько раз поднимали тревогу, думая, что это пьяные партизаны заблудились и вышли в расположение наших частей. Со стороны они выглядели забавно, но я не мог долго наблюдать за их концертом, а отключился и полетел штопором в черную бездонную яму.


Глава пятнадцатая

Жуткая весть

По плану ротации перед самым наступлением русских, нашу триста третью группу заменили полком «альпийских стрелков», переброшенных из Франции. Нашу потрепанную выходом из окружения группу полка Бранденбург–800, вывели в глубокий тыл для отдыха и пополнения личным составом. Таким образом, мы с капитаном Крамером вновь оказались в Витебске. После прибытия в город, нас разместили в одном из уцелевших общежитий, где когда–то до войны проживали русские. Центральное отопление было нарушено. Зато в каждой комнате была своя печь, труба, которой выходила в окно. От этого мы все воняли потом и дымом, а весь город был погружен в дымку, которая висела над Западной Двиной тяжелыми завораживающими слоями.
У меня вновь появилась возможность, встреть свою первую женщину, которая год назад лишила меня не только девственности но и покоя. Я чувствовал, что при одном лишь упоминании её имени Анна, мое сердце начинает стучать в бешеном ритме, а мужское естество наливается горячей кровью.
–Ну что студент, решил навестить кабачок, где тебя пригрела русская шлюшка, –спросил Крамер, видя как я, надраиваю ваксой свои сапоги.
–Я почти готов, господин капитан. Только прежде хотелось бы навестить русскую баньку. Наши тела непристойно пахнут и более нуждаются в тщательном мытье, чем в плотских утехах.
–Вот и прекрасно! Нам фюрер дал возможность зализать наши боевые раны, и мы не упустим возможности навестить не только городскую баню, но и фронтовой кабачок.
Нет, наверное, я не был влюблен в неё, но она первая женщина, которая подарила мне радость интимной близости и научила меня тому, о чем я мог только мечтать по ночам, прибывая в юношеских поллюциях.
–Что, студент, не терпится увидеть её? –спросил меня Крамер, видя, как я прихорашиваюсь, приводя в порядок потертый боевыми походами армейский френч.
–Я, господин капитан, хотел бы еще раза два, а то и три разгрузить свои «пороховые погреба». Я думаю, десяти марок будет достаточно, чтобы вновь коснуться этой восхитительной груди и этих шикарных бедер! Черт побери –она даже по памяти возбуждает меня, и я уже начинаю чувствовать, как хочу её!
–Ладно, ладно студент, я думаю, пару дней фюрер может подождать и простить нам маленькие тыловые шалости!
Крамер начистил до блеска хромовые сапоги оросил себя первоклассным французским одеколоном, на который он денег никогда не жалел. Почистил свое кожаное пальто, которое он приобрел в Берлине во время последней командировки и в таком почти парадном виде, предстал передо мной, сияющий безупречной свежестью и аристократическим лоском.
–Ну и как я выгляжу, мой боевой камрад?
–Великолепно! –сказал я, чувствуя легкую ревность. –Вы господин капитан, вполне можете позировать студентам художественной берлинской академии.
Действительно –капитан выглядел, словно с глянцевой обложки журнала «Вермахт», и я чувствовал в нем достойного конкурента в делах амурных. Все мои усилия придать себе подобный бравый вид терпели фиаско. Глядя на себя в зеркало, я был чрезвычайно разочарован: потертая в боях шинель не имела той былой свежести когда я получал её, поступив на службу. Тяжелые кованые солдатские сапоги дополняли и без того мой жалкий и убогий вид. В эту минуту я понял: я обязательно должен быть офицером, чтобы покорять женские сердца бравой статью и решимостью.
Крамер, глядел на меня с чувством сожаления.
–Ты студент, должен поступить в офицерскую школу. Тогда с тебя получится настоящий германский офицер. Без ему об этом образования дальше унтер –офицера прыгнуть не сможешь.
–Я подумаю. Может, это мне не надо? Хотя время покажет, если останусь жив!
Весенняя грязь да почерневший от солнца и бомбардировок снег придавали нам унылое настроение. В эту минуту город напоминал скорее муравейник, где каждый был занят своими делами и не обращал на нас никакого внимания. Я еще не знал, но буквально через два квартала, все наши приготовления посетить фронтовой кабачок потерпели неудачу. Желание стать бравым офицером, которое возникло совершенно спонтанно, так же внезапно растворится, словно утренний туман.
Добравшись до того места, где мы год назад, так чудесно провели время, нам предстала трагическая картина. «Кабачок» нашей фронтовой мечты, напоминал, некое подобие свалки битого кирпича. Посреди разбитых взрывом стен, зияла, огромная воронка, припорошенная снегом. На куске арматуры, которая торчала из стены, висел покрытый пылью и снегом красный кусок бархатной драпировки. Я видел эти шоры в апартаментах Анны, и от этого на душе стало тоскливо.
–Боже, есть ли ты на свете, почему все это случилось? Почему, на этой войне погибают лучшие и самые достойные люди–сказал я вслух –Я, что зря готовился к этой минуте?
–Как ты сентиментален, студент! –сказал Крамер. –Не думал, что ты пожалеешь эту шлюшку?
–Мне господин капитан, не жаль врага, который находится с оружием в руках. Но мне всегда было жаль тех, кто погибает случайно и трагически. Анна, не была шлюхой, господин капитан. В моем понимании она была простой женщиной, которую я мог вполне спокойно полюбить и провести с ней незабываемые дни нашей жизни.
Капитан достал портсигар и закурив, сказал, стараясь меня утешить.
–Не хандри студент! Может она не погибла!? Может во время воздушной тревоги она спряталась в бомбоубежище? Если хочешь, я поинтересуюсь у жандармов, местной комендатуры. Они ведь знают больше чем мы.
В то время, ввиду близости комендатуры гарнизона по улице прохаживался патруль полевой жандармерии. Капитан Крамер пошел навстречу наряду и отдав честь спросил:
–Господин обер –фельдфебель! Летом мы имели удовольствие отдохнуть в этом ресторанчике. Он тогда еще был цел –что случилось? Я вижу, что теперь на этом месте только яма.
–Это, господин капитан война! Еще осенью во время бомбардировки города, большевики прямым попаданием развалили к черту этот балаган. Возможно, они метили в комендатуру, которая находилась рядом, ну, а попали сюда.
–А что все погибли? –спросил я, сгорая от нетерпения.
–Да, да, тогда погибли все, кто отдыхал в этом балагане.
–А девушка по имени Анна?
–Там было много девушек, господин унтер–офицер, –ответил полицейский на мой вопрос.–Разве всех упомнишь.
–Она блондинка с короткой стрижкой. Под мальчика. У неё еще бюст такой,–спросил я, показывая на себе параметры.
–А, Анна,–переспросил обер –фельдфебель. –Анна осталась жива. За пару дней до бомбардировки её арестовало СД. Я вам советую, господин унтер–офицер не наводить про неё справок иначе мне придется доложить по команде. Она была большевистской шпионкой и диверсанткой.
–Не делайте поспешных выводов, обер –фельдфебель,–сказал Крамер, стараясь защитить меня. –У этого камрада, был с ней небольшой романчик, поэтому он хотел, просто хотел развлечься с этой шлюшкой. Это же была его первая женщина.
–Даже так,–спросил обер–фельдфебель, поглядев на меня с улыбкой.–Первая женщина всегда запоминается ярче остальных.
–Мы совсем недавно вышли из окружения. Вы, наверное, господа в курсе гибели гарнизона в Великих Луках? Парень боится, что застудил свою «гаубицу»,–сказал, шутя Крамер.
Жандармы засмеялись. Обер –фельдфебель похлопал меня по плечу и подбадривая, сказал:
–Не переживайте, унтер –офицер, в этом городе еще много таких балаганов с красивыми шлюхами. Так что вашему «шванцу», не суждено будет заржаветь. Желаю приятно провести время!
–Хайль! –сказал Крамер, и мы, отдав честь, распрощались с патрулем.
Капитан снял кожаные перчатки и вновь достал из серебряного портсигара сигарету.
–Слушай меня студент, если ты не хочешь попасть в лапы СД –лучше помалкивай! Этим мясникам папы Мюллера, абсолютно все равно кого отправлять в лагерь или штрафной батальон.
–Мне, господин капитан, девчонку жалко. Я ведь не знал, что она партизан…
–Ладно! Не ты один навещал её апартаменты. Были люди и поважнее тебя. Порезвимся на родине. А ты забудь её, как эротический сон.
На этом наши поиски фронтового борделя окончились. Уже на следующий день транспортный самолет уносил нас с капитаном в Польшу. Ради подъема боевого духа в Вермахте, фюрер, решил лично наградить тех, кто отличился в боях на восточном фронте. Это была его прихоть и маленький каприз главнокомандующего.

Глава шестнадцатая

«Железный крест»


По прибытии в Растенбург, нас с капитаном Крамером разместили в гостевом доме за внешним периметром ставки. С самого начала войны там находилась ставка главнокомандующего –«Вольфшанце». Согласно, командировочных предписаний –нас поставили на довольствие и даже выдали долгожданное денежное содержание, которое два месяца мы не могли получить на фронте.
Тщедушный фельдфебель с круглыми очками на носу, был придан в распоряжение капитана Крамера в качестве денщика. Он постоянно зевал, и фальшиво суетился, делая видимость, что работает не покладая рук.
Гостевой дом, где располагались кандидаты на награждение, представлял собой двухэтажное здание с черепичной крышей. Внутренняя часть была отделана в лучших немецких традициях «красным» деревом. В центре охраняемого периметра, кроме бункера фюрера, располагалось офицерское казино и столовая. Еженедельной традицией, было награждение, тех, кто отличился в боях. Этот ритуал, который проводил фюрер, предавал всему личному составу Вермахта высокий боевой дух и страсть к победе над врагами Рейха. Кроме нас в гостевом доме поселили чуть более двух десятков офицеров и простых солдат, которые, как и мы, отличились на Восточном фронте.
Куратором наградной команды был гаубштурмфюрер СС «Адольф Гитлер» Герхад фон Кноль. Его холеная физиономия ярого наци подчеркивала не просто идейного соратника и служаку, но и человека всеми фибрами души приближенного к «императору».
Черный мундир СС, добротное кожаное пальто, шитое на заказ, сидели на нем, как на дорогом манекене. В его служебные обязанности входила подготовка гостей, которые прибывали из войск на встречу с Гитлером. Большое значение Кноль уделял их внешнему виду. Адольф Гитлер обожал эту церемонию и не допускал никаких изменений протокола.
Холодные, колючие глаза гауптштурмфюрера пронизывали насквозь каждого, кто с ними сталкивался хоть раз. За день до приема в зале церемоний, ординарец привез мне новый парадный мундир, в обмен моего фронтового френча. Уже к вечеру того же дня, мы были готовы получить свои награды. А еще нас ждал десятидневный отпуск по награждению, который капитан Крамер планировал провести на лыжном курорте Обергоф невдалеке от Ордруфа.
–Волнуешься студент, –сказал с ухмылкой Крамер. –Непривычно получать награду из рук фюрера?
–Естественно господин капитан –волнуюсь! Не каждый же день фюрер награждает меня «Железным крестом». Впервые в жизни судьба предоставила мне шанс, увидеть Адольфа Гитлера на длину вытянутой руки.
–О, плохом –даже не думай! В этом есть и положительные моменты. Твой фронтовой френч будет подвержен тщательной чистке и дезинфекции. Его постирают, погладят и даже заштопают,–сказал ехидно Крамер.
Мой командир был неисправимым солдафоном. Прямо в обуви он завалился на кровать и закурив сигару, стал с каким–то изяществом выпускать дым кольцами. Мне казалось, что ему в тот момент было наплевать на награду. Он прибывал какой–то нирване. Его больше заботил не «Железный крест», а отпуск, который был положен за наши заслуги перед Германией и те триста марок, которые должны были стать материальным поощрением его героического поступка.
–А я бы оставил себе этот новенький китель. Очень хочется показаться в нем Габриеле.
–А я бы…Я бы сейчас закрылся в отеле «Обер Швайхерхутт» и целую неделю пил бы шнапс до поросячьего визга. Мне Кристиан, так осточертела эта война, что мне хочется проблеваться с балкона на эти сальные физиономии наших чертовых аристократов.
Я взглянул на Крамера, и многозначительно перевел взгляд на верхний угол комнаты, где как мне казалось, могли стоять подслушивающие устройства службы безопасности. Крамер равнодушно посмотрел на меня, и молча махнул рукой, делая вид, что ему плевать на хозяйство Генриха Мюллера.
–Не бери в голову! Этим парням из СД сейчас не до нас. Наши генералы –это предмет их интереса за провал под Сталинградом.
–Я господин капитан далек от политики. Я хочу получить награду и быстренько, поехать домой. Мечтаю увидеть маму и обязательно «вдуть» Габриеле. За два года она, должна была из куколки превратиться в настоящую и прекрасную бабочку, мечтающую о большой и светлой любви.
–Черт –мне бы твои проблемы Петерсен! В Германии у меня ничего нет: ни семьи ни дома, ни земельных наделов с виноградниками. Все мое имущество осталось в Поволжье, и теперь оно принадлежит советам и геносе Сталину. Черт, бы побрал эту страну! Мне в отличие от тебя Кристиан, спешить некуда. У меня нет дома.
Ночь пролетела очень быстро. В Растенбурге не было никакой войны, и этот фактор повлиял на мой сон. Не было ни криков раненых, ни рева танковых моторов, не было ни грохота орудий, ни воя мин –здесь была первозданная тишина, которая располагала к душевному соитию с природой. Здесь стояла гробовая тишина.
После утреннего кофе в офицерской столовой появился и наш куратор. Он ворвался в номер, и прямо с порога завопил:
–Хайль! Так, господа офицеры, через час состоится церемония. Фюрер изменил планы награждения. Давайте, пошевеливайтесь! Адольф Гитлер, человек пунктуальный и не любит опозданий –у него расписана каждая минута!
Наши сборы были не долгими. Через несколько минут мы, сияя до блеска начищенными ботинками стояли во дворе гостиного дома в ожидании автобуса.

–Ты хотел, что–то увидеть студент,–спросил меня капитан. –Не стоит таращить глаза, в этом пейзаже нет ничего интересного. Кругом сплошной лес и холодная твердь немецкого железобетона.
Проехав первый пост охраняемого периметра, автобус въехал на территорию ставки. Серые бетонные здания похожие больше на ДОТы чем на цивильные строения были раскиданы на большой площади и напоминали заводские корпуса. Два мотоциклиста охраны СС сопровождали нас до тех пор, пока автобус не въехал на паркплац.
–Так господа офицеры,–сказал гауптштурмфюрер,–Проходим в конференц зал. Фюрер будет через несколько минут.
В те минуты я почувствовал себя довольно неуютно среди такого количества высших офицеров, я был всего лишь унтер–офицер, и мое звание не давало мне возможности чувствовать себя комфортно.
–Кристиан,–сказал мне капитан Крамер,–расслабься! Не будь огородным пугалом посреди этих достопочтимых людей.
–Я чувствую себя, не в своей тарелке. Здесь столько генералов, что невольно хочется стоять по стойке смирно.
–Ты, солдат! Ты приглашенный гость, поэтому старался держаться естественно.
–Внимание фюрер,–прокричал чей–то голос, и присутствующие обернулись в сторону дверей.
Двухстворчатые дубовые двери открылись. Держа скрещенные руки ниже пояса, в зал вошел Адольф Гитлер.
–Хайль Гилер,–вновь прокричал церемониймейстер, и все гости главы великой Германии вытянулись по стойке смирно, приветствуя вождя, дружным и громким ответом. Фюрер махнул рукой, и не громко сказал:
–Поберегите голос камрады, он вам еще понадобится отдавать приказы своим солдатам.
Гитлер собственной персоной подходил к каждому офицеру и жал награждаемому руку. Адъютант зачитывал, за какие подвиги присуждается награда, и фюрер брал её с подноса и ждал когда, личный кинооператор наведет камеру на него. Тот стрекотал аппаратом, стараясь запечатлеть для хроники лица тех, кто сегодня вершил историю. Награжденный щелкал каблуками сапог и произносил заветные для каждого солдата слова.
–Отдам жизнь за фюрера, народ и отечество!
Вся эта церемония выглядела довольно торжественно, оставляя в памяти неизгладимое впечатление. Вскоре очередь дошла до капитана Крамера, который вытянувшись в струнку, четко отрапортовал:
–Капитан Крамер, командир диверсионной роты –«Герра» дивизии Бранденбург–800.–четко сказал он, боясь даже шелохнуться.
Рядом стоящий офицер зачитал наградной лист, в котором говорилось о том подвиге, за который предстояло получить награду моему командиру.
–Вас, капитан Крамер, следовало было расстрелять! –улыбаясь, сказал Гитлер. –Вы нарушили мой приказ и помогли вывести войска из осажденного города. Мне известно, какого героизма вам это вам стоило. Это похвально, мой офицер, это похвально! Вермахту бы больше таких отчаянных офицеров и мы бы не потеряли ни Сталинград, ни Великие Луки!
Фюрер надел на шею «рыцарский крест» на ленточке и пожал Крамеру руку. В тот момент я увидел, как на лбу моего командира проступила легкая испарина. По всей вероятности он уже представил, что фюрер вместо награды повесит на его шею крепкую веревку. Он вытянулся в струнку и сказал:
–Отдам жизнь за фюрера, народ и отечество!
Следующим на очереди был я, ноги мои сделались ватными как после разрыва русского снаряда. Адольфа Гитлера так близко от себя я никогда не видел. Я даже почувствовал его дыхание, запах дорогого мыла и даже тепло от его лица. Он холодным и колючим взглядом заглянул мне в глаза, и неожиданно спросил:
–Как звать тебя, мой герой!?
Я, слегка робея, вытянулся и выдал на одном дыхании:
–Унтер–офицер Кристиан Петерсен, диверсионное подразделение «Герра» дивизии «Бранденбург–800», –сказал я без запинки.
Офицер, который стоял по правую руку фюрера, взял наградной лист и зачитал всю мою подноготную.
–Унтер –офицер Кристиан Петерсен, на Восточном фронте с первых месяцев войны. Участвовал в освобождении гарнизона Великие Луки. В рукопашном бою убил около десяти большевиков. Был ранен! Награжден: почетным знаком «За рукопашный бой», медалью «За зимнюю кампанию». Представлен, к «Железному кресту» второй степени!
Я не ожидал, но Гитлер, улыбнулся мне. По–отцовски он потрепал меня по плечу.
–Сколько вам лет унтер–офицер!?
Еще более я выпятил свою грудь и на одном дыхании ответил:
–Двадцать, мой фюрер!
Гитлер обернулся к генералам, и уставшим голосом сказал:
–Вот, господа генералы, на таких доблестных солдатах, держится наша Германия! Я больше чем уверен: если бы у Паулюса были такие солдаты, мы никогда бы не проиграли большевикам ни одного сражения. Вот, вот! Вот мои верные и достойные сыны третьего Рейха! –сказал Гитлер.
Он взял с подноса «Железный крест» и приколол его к моей груди.
–Отчизна будет помнить тебя, мальчик! –сказал фюрер, и пожал руку.
Я вытянулся в струнку и щелкнув каблуками сказал:
–Отдам жизнь за фюрера, народ и отечество!
После награждения я от волнения, словно провалился в какой–то подвал. Я уже ничего не слышал. «Железный крест», приятной тяжестью оттягивал новый мундир. А я, стоя в церемониальном зале, представлял, с какой гордостью встретит меня мать и мои боевые камрады, которые остались там в России.
По окончании ритуала фюрер произнес заученную речь, после чего удалился в окружении генеральской свиты.

Глава семнадцатая

Дом

После моего награждения в ставке фюрера, свидание с матерью было недолгим. Таких дней в моей жизни больше никогда не будет. После двухлетней разлуки это было, что –то совсем неописуемое. Возможно, поэтому моя память и хранит эти минуты, как хранит холодный подвал вино элитных сортов.
Приятно было осознавать, что к полученной из рук Гитлера награде еще полагалась небольшая денежная премия. Я приплюсовал эти деньги к фронтовым сбережениям, которые мне полагались по штату, получил приличную сумму, которая и должна была стать вкладом в мою послевоенную жизнь.
Как я и предполагал, парадную униформу после награждения, которую выдали мне для торжественного случая, пришлось вернуть назад и мне не довелось пощеголять в новенькой форме, очаровывая юных фроляйн блеском наград.
Тюрингия встретила меня густым утренним туманом. Он лежал в низинах невысоких Тюрингенских гор, молочным покрывалом. Невысокие холмы, покрытые лиственной растительностью, переходили в Тюрингенские сланцевые горы. Хрустально чистые реки стекающие с гор, стали приютом для речной форели которая косяками стояла на каменистых быстринах, завораживая редких рыбаков своей игрой. Мое сердце в предчувствии родного воздуха, билось в груди с удвоенной силой. Радость встречи с матерью и соседской девчонкой Габриелой, которой я мечтал «вдуть», вызывало в моей душе удивительные приятный трепет. Я смотрел в окно, и от волнения курил одну сигарету за другой. Мне не терпелось оказаться быстрее дома. Хотелось ощутить тепло материнских рук и стен родного дома, где прошло мое детство и юность.
Краем глаза я видел, как капитан Крамер с завистью смотрел на меня и улыбался, видя, как меня разрывает душевное волнение.
–Тебе студент, везет как утопленнику! Еще мгновение, и ты уже будешь дома, рассказывать мамочке Кристине о своих подвигах на Восточном фронте. В отличие от тебя, мне своего дома, больше никогда не видеть,–сказал он и уставившись, в окно, погрузился в свои мысли.
–Примите мое сочувствие господин капитан! Если мы победим, то вы обязательно вернетесь к себе домой, и все у вас будет хорошо. Я в это верю!
–Если мы победим –если мы победим…
–Ну да –я что –то не то сказал?
Он посмотрел на меня с чувством внутреннего разочарования:
–Не верь иллюзиям Кристиан! Мы немцы никогда не сможем победить русских! Эта страна за всю историю существования на это планете не проиграла ни одной войны. Фюрер на этот раз серьезно облажался, решив, что русские при виде танков Гудериана упадут на спинку и раздвинут свои ножки. Русские сдержали удар, и теперь нас ждут серьезные неприятности…
В этот миг, когда я услышал эти слова, на душе стало как–то не по себе. В тот миг я представил, что будет, если русские ворвутся в Германию. Мне показалось, что они со смертной яростью воздадут нам за дела и наши преступления. Острая боль пронзила мое сердце и я испытал настоящий страх. Я знал и каким–то внутренним чутьем чувствовал, что капитан Крамер был прав.
Скрип тормозных колодок возвестил о том, что поезд въезжает на территорию вокзала. Несмотря на раннее утро, на платформе было довольно многолюдно. Кто –то ехал на работу в Эрфурт, кто –то дальше в Айзенах, а кто–то как и мы, выходил на своей станции чтобы раствориться в этом маленьком городке.
Я вышел на платформу следом за командиром, и глубоко вдохнул грудью воздух моей родины. Хотелось подышать настоящим пьянящим воздухом Тюрингии но кислый запах горелого угля из паровозной трубы испортил все впечатления от пребывания в эйфории.
–Черт, черт, черт! Как же воняют эти паровозы! Надо скорее отсюда сматываться, пока мы господин капитан, не провонялись этим жутким дымом.
–Ну, давай веди! Здесь ты, за главного,–сказал капитан, и направился следом за мной к выходу
–Боже, я не был здесь уже два года! Это господин капитан, самое красивое место на всей Земле. У нас бесподобные леса! Такие горы! А какие у нас реки! В них водится даже форель.
–Форель это хорошо! Но меня студент, сейчас больше заботят девушки вино и возможность где–нибудь оттянуться. В твоем захолустье, найдется пара, красивых фроляйн, мечтающих провести время с таким как я красавчиком? Ведь мы студент, всего лишь пыль, на подошвах времени. Так не будем терять его даром!
–С десяток ресторанов имеется. Есть офицерский дом отдыха и даже казино. Тут офицеров обслуживают самые красивые девушки Европы.
–Черт, а тебе повезло родиться в таком чудном местечке,–сказал Крамер, осматриваясь по сторонам.
Мы вышли на привокзальную улицу, на которую я не ступал целых два года. Всё, здесь напоминало мне о моем детстве. Не смотря, что вся Европа была охвачена огнем войны, здесь всё оставалось первозданным и совсем не тронутым.
–Ну что полюбовался? Давай пошли быстрее, –сказал Крамер. –Жуть как хочу выпить кофе…
Окрыленный возвращением домой, я прибавил шаг, и пошел в сторону своего дома, стараясь меньше наблюдать за Крамером. Капитан был взрослым человеком и не нуждался в моей опеке.
–Боже, какое утро! Как хочется кофе! Сейчас тысячи немцев варят его на своих кухнях,–сказал капитан.
–Осталось не так далеко идти. Через десять минут мы господин капитан, сможем утолить жажду,–ответил я, шагая по гранитной брусчатке.
Миновав расстояние по тихим уютным улочкам, мы добрались до моего дома. На полянке перед домом росли пучки подснежников, которые выползли на свет и радовали глаз первой весенней зеленью. В воздухе пахло прелыми листьями и пахло настоящей весной.
Боже, кто никогда не был в разлуке с домом, со своей семьей никогда не поймет той душевной радости восторга и счастья, которое распирает тебя в минуты встречи с близкими и родными.
Родная улица, где прошло мое детство, встретила меня не ухоженными зарослями плюща и дикого винограда. Он полз по стене нашего дома, оплетая его со всех сторон. Трясущимися от волнения руками я дернул за веревочку, и услышал знакомый звук латунного колокольчика, висевшего над дверями. Прислонив ухо, я услышал шуршание материнских шагов. Замок скрипнул, и в эту секунду на пороге появилась мама. Её передник поверх коричневого платья, как всегда блистал первозданной, белоснежной чистотой. Волосы были повязаны черным шелковым платком. Увидев меня, она, странно скрестив на груди руки неожиданно вскрикнула:
–Кристиан, ты жив –мальчик мой!
–Жив,–ответил я, и слезы накатили на мои глаза.
Она бросилась, мне на шею, и крепко обняв, прижала к своей груди. В какой–то миг я почувствовал, как ноги матери подкосились, и она, потеряв устойчивость, стала медленно опускаться.
–Боже, ты жив! Жив! Жив!
Она плакала. Слезы текли по её щекам, а она вытирала их кончиком своего передника и не могла остановиться. В эту минуту она не могла сказать не единого слова. Она плакала.
Очнувшись от неожиданной встречи мать вытерла слезы фартуком, сказала:
–Что ж мы стоим? Проходите в дом, Кристиан.
–Знакомься мама, это мой бравый командир! Капитан Крамер! Он офицер, и настоящий герой!
Крамер подошел к матери. Как джентльмен он залихватски щелкнул своими каблуками и взяв мать за ручку, нежно её поцеловал.
–Командир разведывательного отряда «Герра», капитан Питер Крамер!
–Фрау Кристина Петерсен! –представилась мама. –Проходите, господин офицер, располагайтесь, и будьте, как у себя дома.
Теплый воздух родного дома окутал лицо. С утра на кухне мама топила печь, чтобы на целый день приготовить еду.
–Ну, и как тебе живется, –спросил я, обнимая мать за плечи.
–Живу в молитвах по тебе –сынок.
Она поцеловала меня в щеку и достав из шкафа кофемолку, приготовилась молоть кофе.
–После траура по армии Паулюса для всех немцев времена наступили очень трудные. Раньше было намного лучше. Люди очень изменились. Десятки тысяч похоронок, тысячи инвалидов заполонили всю Германию. Такое ощущение, что над нами всеми нависло облако смерти.
–Не будем мама о грустном –это же война, а не карнавальное шествие.
Я, достав из своего чемодана сверток, и подал матери.–Это тебе подарок. Из России.
–Что это?
–Разверни и посмотри.
Мама развернула упаковку и увидела небывалой красоты русский платок.
Я когда–то выменял его у русской фрау за булку хлеба. Ей нечем было кормить детей, и она готова была расстаться с любыми вещами лишь бы приобрести немного пропитания.
–Боже, какая красота! Неужели у русских есть, такие красивы вещи–спросила мама, примеряя подарок.
–Россия красивая страна,–сказал капитан Крамер. –Вам очень идет, фрау Кристина. Вы в этом платке похожи на настоящую русскую барыню.
Мама улыбнулась, и её глаза засверкали искорками женского счастья.
–Да ты, Кристиан, мой мальчик, настоящий герой!
–А вы знаете фрау Кристина, что ваш сын и есть настоящий герой? Еще вчера лично ему фюрер вручил этот «Железный крест»,–сказал капитан, указывая на мою грудь!
–Ты сынок, видел нашего фюрера? –удивившись еще больше, спросила мать.
–Как тебя! Он даже меня похлопал по плечу!
–Ой! –спохватилась мать, –я совсем забыла, про кофе.
Достав с полки жестяную банку, она вытащила из неё небольшой холщовый мешочек и развязав шнурок, высыпала в кофемолку зерна настоящего бразильского кофе.
Она подала мне мельницу, я, как и в детстве, стал крутить ручку, удерживая тяжелый деревянный корпус под мышкой. Кофейные зерна приятно хрустели в жерновах мельницы, превращаясь в ароматный порошок. Чайник, стоящий на чугунной плите, уже кипел. Мама, высыпав в кофеварку кофейный порошок, залила его горячей водой и поставила её на чугунную плиту.
Я следил за каждым её движением и мое сердце наполнялось тоской. Я знал, что пройдет всего несколько дней, и вся эта сказка закончится. Я вместо теплого, отчего дома вновь окажусь на фронте, и буду вспоминать эти минуты с трепетом и ностальгией.
Уже скоро над туркой появится ароматная коричневая шапочка. Мама сняла её с плиты и поставила на деревянную подставку.
–Ну что господа, присаживайтесь к столу,–сказала мама и поставив н стол три чашечки мейсенского фарфора, налила в них ароматный напиток.
Крамер от ожидания, сглатывал слюну, и не сводил глаз от материнских рук.
Я видел, что он полностью отключился от фронтовых реалий и старался раствориться в суете мирной жизни. Крамер нежно двумя пальцами взял чашечку и поднес к губам, вдыхая аромат напитка.
Вдруг окна дома сотряслись от взрыва. Мы с капитаном Крамером чуть не попадали на пол. Краем глаза я заметил, что мама никак не реагировала на эти взрывы и была полностью спокойна.
–Не бойтесь господа, это не русские и не американцы. Это у нас –на полигоне Тамбах–Дитарц стреляют. Там наш фюрер испытывает новые танки. Мы уже давно привыкли к этому. У нас последнее время в городе появилось много солдат, что скорее всего, свидетельствует о начале нашего наступления. В бывшем кавалерийском полку, тот, что на окраине города, расположился учебный танковый полк. «Адольф Гитлер» вроде называется. Почти каждую ночь на железнодорожные платформы прибывают новые и новые танки которые испытывают тут рядом на этом военном полигоне.
Вернувшись за стол, я понял, что эта страшная война тоже дошла даже до маленького Ордруфа. На душе, вновь стало тяжело в предчувствии каких–то значимых для Германии перемен.
–Да, студент, из огня да в полымя, как говорят русские! Так хотелось отдохнуть от этой канонады, да видно рано. Я не думал, что в этом тихом городке я снова услышу взрывы артиллерийских снарядов.
–Недавно, Кристиан, у нас в городе произошел вообще страшно вопиющий случай. Ты представляешь, эти русские угнали танк, который наши солдаты должны были подбить на полигоне. Они въехали на нем в ресторан «Zum L;wen» прямо через витрину. Один «Иван» вылез из танка и заставил хозяина ресторана погрузить им большую бочку пива прямо на танк. Офицеры полка, сидевшие в ресторане, настолько напугались, что хотели уже сдаться в плен. Тогда весь город несколько дней жил в страхе. Правда, этот танк потом подбили. Русский вылез из него, когда ребенок перебегал улицу и упал прямо под гусеницы. Вот тогда этого «Ивана» убили. Я до сих пор не могу понять, почему же русский не стал давить немецкого ребенка. Неужели «Иваны» совсем не такие кровожадные, как говорит нам доктор Геббельс!? Ты, Кристиан, расскажи мне о них, ведь ты, наверное, встречался с ними на своем фронте? –сказала мать.
В разговор тогда вступил капитан. Он всю жизнь прожил с «Иванами» и знал все их традиции и даже песни которые они пели. Крамер выпил кофе и только тогда сказал:
–Я не хочу вас пугать, фрау Кристина, но поверьте мне, через год –два большевики будут здесь в Германии. Мы никогда не сможем выиграть у них эту войну. Поэтому приготовьтесь. Нас ждут большие–большие перемены. Вам не следует так искренне верить доктору Геббельсу, фрау Кристина! После Сталинграда, война нами проиграна и теперь дело только во времени.
После сказанных капитаном слов, моя мать присела на стул и горько заплакала. Теперь, из её глаз текли совсем другие слезы. Она в ту минуту представила, как дикие «Иваны» ворвутся в Германию и будут всех подряд убивать, грабить и насиловать на правах победителей.
Я в то время сидел, шокированный рассказом матери. Я никак не мог понять, что русский ценой своей жизни спас немецкого ребенка. Я не мог понять почему, почему они совсем другие, не такие, как говорил нам фюрер. Я всегда, всегда представлял, что «Иваны» –это грубая, необразованная и грязная раса, которая подлежит уничтожению. Но после этого случая я окончательно задумался над праведностью этой войны.
–Мама, а как поживает Габриела? Она еще не вышла замуж, пока я воевал на восточном фронте? –спросил я, интересуясь соседской девчонкой.
–О, Кристиан, ты знаешь, а Габриела за эти два года превратилась в настоящую фру. Она окончила школу, а сейчас работает в генеральском санатории санитаркой. Она только вечером будет дома, и если ты хочешь, то сможешь увидеть её.
Еще два года назад, когда в составе вермахта я уходил на фронт, Габриела только начинала расцветать. Её грудь в те времена только–только начинала формироваться, и я, затащив её, в отцовский сарай, из любопытства там раздевал девчонку наголо. Я тогда никак не мог представить, что её девичьи «прыщики» сформируются в довольно красивую грудь, а худющие ноги станут завистью многих местных девушек и кипящей страстью прыщеватых юнцов. Но я был герой. У меня теперь было больше шансов завладеть её сердцем, чем у кого–то другого.
В тот день мы очень долго сидели на кухне. Крамер, измотанный событиями последних дней, уснул прямо за столом. Мать в моей комнате расстелила постель, и капитан завалился спать.
А тем временем, я рассказывал матери о наших фронтовых буднях. О городе, в котором мне довелось воевать, о русских бабах, которые угощали нас молоком и свежим хлебом. Её удивляло всё: от того, как выглядят их дома, до того, как одеваются русские женщины. Я старался рассказывать ей, не договаривая о русских морозах, и о горах трупов, вмерзших в глиняную жижу. О тысячах наших солдат, покоящихся теперь в русской земле, и о той жизни которая наступит, в случае если фюрер проиграет, эту войну.
За разговорами время пролетело совсем незаметно. Мать ушла на работу, а мы остались с Крамером дома. На волне приятных моему сердцу воспоминаний, я открыл свой сарай и вошел туда, стараясь погрузиться в эпоху моей молодости. Здесь была моя мастерская, и сюда уже больше двух лет не ступала нога человека. Мольберт стоял в углу, покрывшись слоем пыли а на стене, как и раньше, висел, мой любимый велосипед. Его швейцарские шины сдулись, и резина приобрела матовый оттенок. Все здесь напоминало мне тот период, когда я вместе с соседскими мальчишками бегал в кожаных шортах за солдатским строем. Как все было давно и совсем недавно. Вот и Габриела из девчонки превратилась в девушку приятных форм. Она выросла, и наверное, теперь мечтает, как удачно выйти замуж. От нахлынувших воспоминаний, мое сердце забилось, и я присев на свой старенький, и видавший виды дИван, погрузился в пучину ностальгии по своему прошлому. Мне очень захотелось увидеть эту девчонку, с её озорными косичками перевязанными шелковыми лентами.
За стенкой отцовского сарая была небольшая соседская лужайка, на которой стояли качели сделанные мастеровитыми руками её отца. Господин Генрих работал на красильной фабрике вместе с моим отцом. Там делались одни из лучших красок в довоенной Германии.
За несколько дней до ухода на фронт, я так же как и сейчас сидел в сарае и рисовал по памяти обнаженную даму, которую представлял по себе по работам знаменитых классиков. Скрипящий звук качелей на соседнем участке, привлек, мое внимание, и я взглянув в окно, увидел, как соседская девчонка Габриела лихо раскачивается на качелях, а ветер задирает ей сарафан до самых трусов. Ей было тогда всего шестнадцать. Внешне она чем –то напоминала актрису Марику Рёкк, которая была моим кумиром. В моей голове моментально проскочила мысль о том, что Габи вполне может стать моей постоянной натурщицей. Её хорошенькое тельце, подходило на эту роль как нельзя кстати она была чертовски собой хороша и абсолютно без комплексов.
–Габи ты, шоколада хочешь,–спросил я заискивающе.–У меня есть целая плитка.
Девчонка кокетливо улыбнулась и ответила:
–А что я должна для этого сделать?
–Ничего! Побудь немного моей моделью, пока я буду делать набросок, а то у меня по памяти не очень хорошо получается.
–Ага, я разденусь, а ты будешь ко мне приставать, и щупать за мои груди как это делает директор гимназии господин Брюгге. Нет уж,–сказала она, набивая себе цену.
–Глупая, зачем мне приставать к тебе, как господин Брюгге? Я художник, а не шеф гимназии–ответил я, стараясь заманить её в свои сети.
–А затем, чтобы потом затащить в кровать,–сказала девчонка, ехидно улыбаясь.
–Глупая, ты еще молодая, чтобы думать о кровати –сказал я.
–Не молодая, у меня уже месячные,–сказала она хвастаясь своей зрелостью.–Так что приставать не будешь?
–Не буду –ответил я, сожалея уже о том, что предложил ей роль натурщицы.
–Шоколадку вперед,–сказала она, и срыгнув с качелей, подошла к моей мастерской. Осмотрев сарай, она уселась на старый просиженный дИван, и улыбаясь во всю ширину своего рта, сказала:
–А у тебя Кристиан, здесь мило. Что я должна сделать?
В этот миг я почувствовал, как в моей груди рванула какая–то страсть. Сердце забилось от притока адреналина, а руки налились какой–то непонятной истомой.
–Знаешь! Я хотел нарисовать тебя. Мне нужна обнаженная натурщица, ты можешь немного мне по позировать,–спросил я.
–А что натурщицы делают?
–Ты, будешь просто сидеть на дИване, и кушать шоколад. А я буду тебя рисовать.
–А ты точно ко мне приставать не будешь,–спросила девчонка.
–Глупая, где ты видела, чтобы художники приставали к натурщицам,–сказал я.
–В кино.
–В каком кино? Почему я такого фильма не видел?
–Потому, что ты Кристиан, зануда. Давай свой шоколад, –сказала Габриела.–Рисуй!
Она скинула сарафан, и забравшись на дИван, предстала передо мной в совершенно нагом виде. Изнемогая от взрыва чувств, я забыл о своих обещаниях. Я подошел и потрогал её за груди.
–Ты обещал мне Кристиан, что не будешь ко мне приставать, как пристает к девушкам директор гимназии господин Брюгге.
–Я не пристаю! Я должен пощупать модель, чтобы мои пальцы запомнили рельеф твоего тела. Ты же хочешь, чтобы я нарисовал твой портрет,–спросил я.
–Хочу,–ответила Габриела и вытянув ноги вдоль дИвана, принялась уплетать, шоколад за обе щеки.
Я смотрел на неё с умилением и умирал от блаженства. Впервые в жизни передо мной лежало на дИване обнаженное юное девичье тело. Оно все больше и больше возбуждало меня. Жалкие шелковистые рыжеватые волоски совсем недавно пробившиеся на лобке, будоражили во мне мужское желание. Я смотрел на неё и желал с ней совокупиться. Но меня сдерживал страх. Я боялся в её глазах прослыть человеком, который не держит своих обещаний. Да и не был я директором городской гимназии герром Брюгге, чтобы в минуту нападок, разить всех недругов своим непоколебимым аристократическим авторитетом.
Мне хватило часа, чтобы сделать добротный набросок. Увлекшись рисунком, я совсем забыл о тех чувствах, которые еще несколько минут назад возбуждали мою плоть.
Габи видя, что я далек от её эротических фантазий, в какой–то миг обиделась на меня. Она ожидала, что я как мужчина, не смогу сдержать свои чувства и брошусь на неё подобно голодному самцу. Но я переиграл её. Я был настолько увлечен рисованием, что совсем забыл о том, что эта хитрая рыжая бестия ждет, когда я откину холст и погружу её тело в пучину ласк и лобзаний. Но я забыл о ней. Я целиком отдался промыслу, и все внимание сосредоточил не на её нагой природе, на клочке бумаги где из неоткуда возникал, её образ. Габриела не дождавшись финала, фыркнула, словно обиженный ребенок, и сославшись на занятость, умчалась домой, оставив меня один на один, с мольбертом.
Сейчас, я сидел в сарае, и вспоминая свой первый сексуальный опыт. Неловкость, стыд и страх сдерживали меня тогда, а я в душе смеялся над собой. После того случая, как в моей жизни побывала проститутка Анна из фронтового борделя, я уже почувствовал себя настоящим мужчиной. Тем мужчиной, которому дано воплотить в жизнь тот замысел, о котором я мечтал еще в те годы. Теперь я был опытным «ловеласом» и я не испытывал того страха, который раньше сдерживал меня от активных действий.
Пока мой командир нежился в белоснежной постели я вынашивал «коварный план». Я уже не мечтал, а по настоящему верил, что пришел тот час, когда я овладею телом Габриелы, и до полного исступления насытюсь её девичьей плотью.
На волне былых воспоминаний я представлял, как мои руки скользнут по её телу и как я кавалер «железного креста» стану раздевать её. Я представил, как буду целовать её рассыпая поцелуи от кончиков пальцев до корней волос. Одержимый этой идеей я сидел на дИване, и мечтал, мечтал о тех минутах, которые для меня тогда были господним подарком.
Я придумывал слова и даже целые фразы, которыми я должен был околдовать и соблазнить Габриелу. Я мечтал, и я даже представить себе не мог, что на этот раз настоящий сюрприз ждет меня.
С улицы до моего слуха донесся звук открывающейся калитки. Это была мама. Она вернулась домой, отпросившись у шефа. Увидев открытую дверь моей мастерской, она подошла и тихо сказала:
–Кристиан, мальчик мой! Ты здесь?
–Да,–ответил я, –я здесь!
–Ты, хочешь, выпить со мной чашечку кофе,–спросила мать. –Я достала настоящий бразильский.
–Пожалуй…
Мать с улыбкой взглянула на меня и спросила:
–Ты, что хотел покататься на велосипеде? У него совсем испортились колеса. Прошло три года, как он висит на стене и к сожалению, без тебя ржавеет.
–Я починю. Хочу прокатиться по городу.
–Потом прокатишься. Пошли сынок, домой, я вам приготовлю гуляш с картофелем.
–Хотелось увидеть Габриелу,–сказал я, кивая в сторону её дома.
–Её что нет дома,–спросила мать.
–Да, закрыто.
–Значит Габриела, на работе. Работает она медицинской сестрой в воинском госпитале. Я тебе писала, что её отец погиб на Восточном фронте. Это случилось в первые дни войны где–то под Киевом. А теперь они живут одни с матерью.
–А что у неё нет друга?
–Нет! Она тебя ждет. Говорила, что хочет тебе какой–то долг вернуть.
–Какой долг,–не понял я.
–Говорила, про какой–то шоколад.
Я улыбнулся, вновь вспомнив, как щупал её, и на душе стало так хорошо, как давно не было.
Я поднялся к себе в мансарду и усевшись возле окна, погрузился в ожидание Габриелы. В голове я представлял, как поздороваюсь. Как коснусь губами её мягких и теплых губ. Как нежно буду целовать её в шею. Я даже представил, как раздену и прижму её обнаженное тело к своему телу. От этих мыслей по спине побежали мурашки а мой член напрягся до такого состояния, что я испытал настоящие неудобство.
«Всё хватит» –подумал я, и переключил свое внимание на кофе, который обещала мне мать.
Через пару минут с кухни послышался голос матери. Она уже успела приготовить легкий завтрак и позвала меня к столу.
–Господин капитан,–сказал я, трогая Крамера за плечо.
–Ну, говори–сказал он, не отрывая лица от подушки.
–Нас мама зовет кофе пить.
При слове кофе, Крамер по военному сбросил с себя одеяло и вскочил с кровати.
Потягиваясь, он уселся на её край и сказал:
–Ни одна война не стоит такого приятного целомудренного сна. Я выспался Крис,за все годы. Я опять, готов к новым подвигам как боевой слон!
–Мать к завтраку зовет, –сказал я.
Капитан оделся, по–военному заправил кровать и тут же спустился в кухню.
–Добрый день, фрау Кристина! Долго ли я спал? –бодро сказал он, улыбаясь. –Я могу помыть свое лицо, чтобы стереть с него печать сна?
–Пойдем господин капитан, я покажу, где у нас ванная комната, –сказал я, и вывел Крамера под лестницу. В маленькой уютной комнатке располагалась, ванная и умывальник. Там стоял эмалированный чугунный рукомойник с большим бронзовым краном. Крамер открыл кран и оголившись до пояса, стал с наслаждением умываться под холодной струей воды. Я вспомнил, как зимой сорок первого, он фырчал и брызгался холодной водой, обливая свое тело украшенное шрамами. Он растирал его широким полотенцем и кряхтел от удовольствия. Я, подал полотенце. Крамер обтерся докрасна и накинув на себя нательную рубаху, сказал:
–Эх, сейчас бы нам в русской баньке попариться! –сказал он, надевая наглаженный мундир. –Нам немцам, стоило бы позаимствовать у «Иванов» этот способ телесных наслаждений. Что –что, а они умеют обычный помыв преподнести как ритуал чистоты и гигиены. Если останусь жив, я обязательно куплю себе домик в этом милом городке и построю здесь первоклассную х русскую баню.
–Да, русской бани конечно, нам не хватает, –сказал я, думая совершенно о другом.
После сытного обеда, который сотворила мама, мы с капитаном решил прогуляться по Банховштрассе, чтобы выпить пивка, в «Гнезде голубя», который слыл лучшим рестораном города. Сказать по правде, мне не хотелось до вечера таскаться, вместе с Крамером. Меня ждал сюрприз более интересный и умопомрачительный в образе Габриелы. Мое сердце чувствовало приближение волнительных минут, и я не мог пропустить этого долгожданного момента.
Надев отглаженный мундир, новые хромовые ботинки которые я натер для блеска первоклассной ваксой, я предстал перед матерью настоящим героем.
–Ну и как я выгляжу?
–Ты, Кристиан, великолепен. Я сынок, горжусь тобой,–сказала мама, сдувая с меня пылинки.
–Я так понял, ты Кристиан, собрался на свидание,–спросил капитан расплываясь в улыбке.
–Мне не терпится встретиться с Габриелой. Я же должен закончить её портрет.
–Хорошо, я не буду тебя отвлекать. Встретимся вечером в офицерском казино, –сказал Крамер, и закурив сигарету, не спеша направился в город.
–Может надо было его проводить,–спросила мать, глядя вслед капитану.
–Мама, капитан Крамер, боевой офицер, и не надо перед ним ходить на цыпочках. Он этого не любит.
Минут через пять после того как Крамер удалился, я увидел, как по улице в направлении своего дома едет на велосипеде Габриела. Полы её пальто широко развевались по ветру. Фетровый берет темно –зеленого цвета, очень выразительно смотрелся на её шикарных белокурых волосах. Время сделало свое дело и Габриела, словно «Золушка» из сказки Шарля Перро, стала настолько красива, что у меня в груди сперло дух. Когда она слезала с велосипеда, я подошел к её калитке, и тихо таинственно сказал:
–Привет Габи!
В эту минуту её серые глаза как–то странно заморгали. Она узнала меня. Отпустив велосипед она, прижавшись всем телом, обняла меня и так крепко поцеловала, что я чуть не умер от нехватки воздуха.
–Кристиан,–сказала она! Неужели это ты!? Неужели ты, живой!? Я просто не верю, своим глазам –спросила она, прижимаясь. –Фрау Кристина говорила, что ты жив, но после смерти отца, мне в это было трудно поверить во что–то хорошее. Ведь у нас в Германии столько погибших.
Габриела уткнулась, мне носом в плечо и зарыдала, словно ребенок. Она плакала, обнимая меня, и я не мог поверить в то, что все эти годы, она ждала меня.
–Я думала, что ты, уже забыл меня,–сказала девчонка, –хоть бы написал мне. Я, боялась Кристиан, что русские тебя убьют, и ты никогда не сможешь закончить мой портрет, а я больше никогда не смогу тебя увидеть.
–А разве ты, за это время не нашла себе парня,–спросил я.
–Нет больше парней Кристиан! Фюрер сделал всё, чтобы Германии не осталось нормальных мужчин. Кто подался в наци а кто уже погиб на фронте.
Мне было нечего сказать. Я стоял, молчал и не мог вымолвить ни слова, хотя и готовил речь для Габриелы. Все мои слова, сказанные ей, могли быть какими–то наивными. Передо мной была не та девчонка по имени Габриела –беззаботная веселушка. Сейчас я видел серьезную женщину и все мои «домашние заготовки» оказались не по адресу. Все слова куда–то испарились. Я стоял, держа её велосипед за руль и молчал. Габриела, видя мое замешательство, сделала мне шаг навстречу. Лукаво прищурив глаза, она улыбнулась и спросила:
–Кристиан, у тебя нет желания угостить меня шоколадом!?
Её слова, словно фугас, разорвались над моей головой. Внутри меня сработал механизм самосохранения, и я ощутил, как адреналин ударил по лицу каким–то жаром. Габриела смотрела на меня, глазами наполненными не только бесконечной любовью, но и той надеждой которую ей может подарить мужчина. От такой неожиданности мое сердце стало биться, словно во время танковой атаки. Стараясь выйти из этой дурацкой ситуации я вдруг сказал:
–У тебя на вечер, какие планы? Ты не хотела бы сходить со мной в ресторанчик? Потанцуем, попьем пива и шнапса. Ты даже можешь взять с собой подружку. Я ведь не один. Мой командир капитан Крамер, будет приятно удивлен, если ты сможешь познакомить его с девушкой.
Габриела засмеялась, приняв мое приглашение.
–В Луизентале,–крикнула она с каким –то восторгом.–У меня есть подруга, в Луизентале. Я немедленно позвоню ей по телефону и назначу время и место нашей встречи. Но это будет только вечером. А сейчас Кристиан, я хочу чтобы ты, зашел ко мне –сказала Габриела,–я хочу угостить щу тебя кофе.
В тот миг я почувствовал каким–то скрытым чутьем, что она хочет меня. Эстрогены женского желания, исходившие от её тела, окутали меня, слово невидимым туманом. Я почувствовал, как внутри «вспорхнули бабочки» и это ощущение, окончательно лишило меня воли. Это было что–то!? Весь организм, словно запущенный мотор танка, был готов к атаке и ждал когда механик–водитель нажмет, на педаль акселератора. Габриела с глазами полными какого–то неописуемого девичьего счастья, смотрела на меня, ожидая моего ответа.
–Ты, разрешаешь?
–Я так хочу,–ответила она улыбаясь. В тот миг её рука нежно легла на мою руку и миллиарды иголочек воткнулись в мое тело.–Пусть это будет мой маленький каприз!
Я улыбнулся, и не дожидаясь команды, перехватил её велосипед. Габриела открыла калитку и впустила меня во двор. Она шла впереди открывая передо мной все замки и убирая преграды.
Еще до войны, когда я был мальчишкой, я иногда заходил к ней. Я помнил её дом до самого последнего гвоздя. За это время в нем ничего не изменилось, кроме портрета её отца, который висел на стене и был обрамлен черной лентой. К деревянной рамке на черно–красной ленте, свернутой бантом был прикручен «Железный крест».
В такую минуту я не стал напоминать ей о смерти отца, но она опередила меня и сказала:
–Отец погиб еще под Киевом, в сорок первом.
–Приношу свои соболезнования,–сказал я, стараясь хоть что–то вымолвить.–Я знаю он был хорошим человеком.
Габриела скинула с себя пальто, сняла туфли и юркнула на кухню.
–Подожди минут десять –я сейчас.
Сняв обувь, я повесил на вешалку свою фуражку и прошел в зал. В доме было прохладно.
–Можешь затопить камин, –услышал я из кухни голос Габриелы. Я присел на корточки наложил в камин дров и зажег пропитанную воском лучину. Огонек побежал по сухим щепкам, а уже через пять минут дрова воспламенились. Я смотрел на огонь, а мое сердце почему–то сжималось от тоски. В эту минуту я вспомнил наш блиндаж и раскаленную докрасна печку. Вспомнил лица моих фронтовых друзей и их искренние улыбки которые так и застыли в моей памяти словно фотографические карточки. Совсем незаметно в зал вошла Габриела. Она держала в руках поднос, на котором стояли чашки с черным кофе.
–Ну, вот и кофе, –сказала она, и поставила поднос на кофейный столик рядом с камином.–Угощайся.
Я взял чашечку и по привычке обхватил её ладонями. Так мы грелись в окопах, обхватывая кружку обеими руками. Габриела взглянула на меня, хлопая своими длинными ресницами и тихо сказала.
–Ты веришь в это?
–Во что,–спросил я, отпивая горький на вкус напиток.
–Во все это безумие,–ответила она, кивая на потрет своего отца.
–Я солдат, в моем сердце нет места для политики.
–А для меня в твоем сердце найдется место,–спросила Габриела, кокетливо приближаясь ко мне.
Я поставил пустую чашечку на столик и почувствовал, как я хочу её. Её руки скользнули по вороту моего мундира, и она, прижавшись ко мне всем телом, как–то резко просунув язык мне межу зубов, и жадно впилась в мой рот своими губами. Она шевелила им, словно у себя в «кармане» и мне было на удивление приятно целовать её. Руки девчонки скользнули по моим пуговицам, и она глубоко задышала, возбуждая меня еще сильнее и сильнее. Её бедра зашевелились, и я почувствовал, как она трется своим лобком о моё мужское достоинство.
–Что прямо здесь,–прошептал я ей на ухо.
–Нет, пошли в мою комнату,–ответила Габриела.
Она обхватила меня за шею и я, подняв её на руки и понес на второй этаж в мансарду, где была её комната. В ту секунду я испытывал лишь одно желание. Мне хотелось быстрее добраться до постели чтобы отдаться во власть изнемогающей от любви самки.
Задрав подол её сарафана, я стянул его с её тела одним движением. Габриела предстала передо мной в полуобнаженном виде. Её подвязки чулочки и этот шелковый корсетик обтягивающий её фигуру вызывали в моей душе удивительный трепет. Пока Габриела снимала свои шелковые чулочки я как на фронте скинул с себя униформу и прыгнул к ней в постель.
В это время я ничего не мог понять. Ненасытный дьявол вселился в тело Габриелы и она набросилась на меня с одним лишь желанием поскорее добраться до моей плоти. Мои руки скользили по её телу вверх и вниз освобождая её от одеяний. Через какое–то мгновение, она предстала передо мной во всем своем первозданном великолепии.
Её губы жадно целовали мое тело, а руки с какой–то неистовой страстью дергали моё естество, что я через несколько минут был готов разгрузить свои «пороховые погреба» прямо на постель. Мне тогда казалось, что Габриела по вечерам подрабатывает в солдатском борделе, насколько она виртуозно владела своим телом. Но я ошибся. Попытка войти в неё, оказалось для меня проблематичной. Её девственная плева, словно невидимая защита, стала преградой на моем пути. Разрываемый физиологической страстью я, раз от разу переходил в атаку, но все мои попытки были тщетны.
–Ты разве девственница,–спросил я удивленно.
–А что, ты Кристиан, хотел бы видеть меня распутной женщиной?
–Мне приятно, что ты, еще не с кем не была,–ответил я, стараясь проникнуть в неё.
–Тебе помочь,–спросила Габриела.
–Сделай хоть что–нибудь. Я боюсь причинить тебе…..
Габи не дожидаясь моих слов, схватила меня за достоинство и вскрикнув от боли ввела в его себя. Сжатый её бедрами я на мгновение замер, но уже через мгновение, её сила, сдерживающая меня, ослабла, и я ощутил всю прелесть этого процесса.
Совсем незаметно наступил вечер. За это время я несколько раз овладевал Габриелой, опустошая себя до последней капли семени. Её тело, её плоть были настолько соблазнительные, что я не мог оторваться от неё.
–Пора собираться, –сказал я, сползая с кровати–капитан Крамер ждет нас в офицерском казино.
–Ты любишь меня,–спросила Габриела, рисуя на моей спине какие–то иероглифы.
–Я все эти годы думал о тебе, но я пока не знаю любовь это или нет,–ответил я.
–А угадай, что я напишу тебе на спине.
Габриела стала ногтем царапать мне по коже какие–то закорючки которые я узнал с первой буквы.
–Я знаю, что ты пишешь.
–Что?
–Ты пишешь –я тебя люблю,–сказал я и повернувшись к девчонке крепко её поцеловал.
–А у тебя раньше до меня были женщины,–спросила Габриела.
–На фронте Габи при каждом полку есть свой бордель. Там работают немецкие девушки призванные в Вермахт. Есть волонтеры. Раз в десять дней штабс обер–фельдфебель выдает увольнение на посещение полкового борделя. Все отношения лимитированы.
–А у тебя на фронте есть русская девушка,–спросила Габриела.–Говорят славянки очень красивые.
–Все девушки красивые. Нам фюрер запретил сношения со славянками. Если командир на тебя взъестся, то за такие отношения можно угодить в штрафной батальон или попасть под расстрел.
–Ты, Кристиан, наверное, думаешь, что я шлюха? Что я отдалась тебе в первую минуту нашего первого свидания,–сказала Габриела и заплакала.
Я ни о чем не думаю мне просто хорошо с тобой. Мой командир обер–фельдфебель Краузе еще два года назад сказал, чтобы я «вдул» тебе.
–«Вдул»? Ты, жуткий пошляк Кристиан,–сказала Габриела, и засмеялась.
–Это не я сказал, а мой командир Вальтер Краузе.
–Твой Краузе идиот…
–Он погиб,–ответил я, глубоко вздохнув. –Он мой должник и не успел отдать мне десять марок за рисованный портрет его жены и дочери. Они остались в Ганновере.
–Прости Кристиан, я не знала. Война перевернула все мои мозги и я не могу понять, что происходит в этом мире. Я работаю в генеральском санатории и иногда слышу такие жуткие вещи что мне становится страшно.
–Что именно говорят наши генералы, –спросил я.
–Генералы Крис, не верят, что фюрер выиграет эту войну. У тебя нет отца, мой отец тоже погиб на фронте, отец и брат моей подруги Петры тоже погибли. Все лучшие мужчины погибают на этой страшной войне. Здесь остаются или больные, или эти нацистские недоумки которым место в концентрационном лагере. Я Кристиан, хочу, чтобы ты выжил и вернулся домой живой и здоровый.
Как обещала Габриела –вечером вместе с подругой Петрой, они ждала нас возле фонтана на ратушной площади. В точно назначенное время, мы с капитаном Крамером вальяжно подошли девушкам, и представившись, как по команде, разделились на пары.
К нашему удивлению, ресторан был полон отдыхающих танкистов и артиллеристов местного гарнизона. После службы они пили пиво и наслаждались последними днями своего пребывания в глубоком тылу. Не пройдет и трех месяцев, как многие из них погибнут под Прохоровкой, в самом страшном танковом сражении за всю историю человечества. Но пока они об этом не знали и поэтом беспечно радовались последним минутам ускользающей жизни.
В тот момент когда мы вошли в весь кабачок утопал в табачном дыму. Пробившись через дымовую завесу, наша компания заняла пустующий столик. В одно мгновение перед нами возник пухленький краснолицый кельнер. Он держал в руке записную книжку, и улыбаясь, записывал наш заказ. Судя по реакции капитана, Петра пришлась ему по вкусу. Её голубые глаза, шелковистые локоны волос и детский и наивный взгляд придавали девушке провинциальную неповторимость, на которую Крамер клюнул, словно жирный карп на душистую макуху. Он, иногда привирая, рассказывал ей о своих подвигах на фронте, при этом, не забывая поглаживать её тонкую и хрупкую ладонь, которая вызывала в её глазах настоящий восторг. Буквально через пять минут перед нами вдруг возник кельнер. Он держал в руке четыре бокала темного пива «Клостер Мёнхсхоф», которое в Ордруфе из–за горной воды было каким–то особенно мягким и хмельным. Мастерским движением руки он бросил на стол четыре «пивных коврика», которые, прокатившись по столу, легли напротив нас. Поставив на них пиво, кельнер пожелал приятного отдыха и тут же удалился, чтобы принести нам еще по штофу можжевелового шнапса и этих чудесных жареных баварских колбасок, с кислой горчицей, о которых мечтал Крамер, сидя в окопе. Чокнувшись бокалами капитан выдал короткий, как выстрел карабина тост:
–За знакомство!
Весь вечер мы пили пиво и говорили о войне, о любви и о тех чудных, как нам казалось временах, которые должны были наступить после нашей победы. Вечер пролетел быстро. Слегка пьяненькая и такая забавная Петра, совсем «слетела с катушек», и пересев капитану на колени стала, целоваться с ним в засос, запуская в нем мотор бушующей страсти.
–А Петра, нравится капитану,–сказал я Габриеле на ушко, глядя как он, запустив руку ей в декольте, ласкает девчонке молочные железы.
–Твой капитан хорошенький,–сказала Габриела. –Петра, в него влюбилась с первого взгляда. Я вижу, у них явно намечается умопомрачительный романчик.
–А у нас детка, с тобой, будет умопомрачительный романчик,–спросил я Габриелу, чувствуя, как мой организм наливается соком любовной страсти.
–А что я буду за это иметь,–хитрым и слегка засоловелым голоском спросила Габриела.
–Я тебя угощу настоящим швейцарским шоколадом,–ответил я, целуя губы Габриелы.–Мы продолжим рисовать твой портрет.
Я отставать от командира не хотел. По следам свежих впечатлений я, сунул Габриеле руку под сарафан, и коснувшись этих умопомрачительных упругих бедер, улетел на вершину блаженства. Я был готов, словно лев, уже сейчас набросится на эту девчонку прямо посреди ресторана. Мне хотелось «вдуть» ей, как завещал мне обер–фельдфебель Краузе, чтобы, окончательно поселиться в её сердце.
Со стороны одним глазом я наблюдал за капитаном Крамером и видел, как он, изнемогает от страстного желания охмурить Петру. Девчонка скрывать своих чувств не хотела. Сидя на его коленях, она соблазнительно шевелила своей попкой, так, что капитан начал глубоко дышать, покрываясь испариной.
–Нет! Я больше так не могу,–завопил Крамер, и подняв на руки девушку, пересадил её на стул.–Крис, эта чертовка, однозначно хочет убить героя Германии! Меня фюрер, не для того наградил «Рыцарским крестом», чтобы я прямо здесь в тылу, умер от разрыва моего мужского хозяйства.
Девчонки держась за животы, хохотали над словами Крамера, глядя на его озадаченное сексуальной проблемой лицо.
–Может, пришла пора разбежаться по кустам,–спросил я капитана, держась сквозь карман за свое опухшее достоинство.
Габриела и Петр продолжали улыбаться и весело смеяться, наблюдая за нами как мы, два взрослых самца изнемогали от предвкушения любовных утех. Им было все равно, но наши гениталии претерпевали жуткие болевые ощущения.
–Нет, я больше так не могу.
Крамер не дожидаясь кельнера, бросил на стол двадцать марок и закурив сигару, аристократично и элегантно подал руку Петре.
–Не знаю как ты, Кристиан, но мы с Петрой удаляемся, –сказал он.–Пришла пора разгрузить наши пороховые погреба воизбежании самопроизвольного взрыва!
Я взглянул на Габриелу и по её влюбленным глазам понял, что она тоже не прочь покинуть заведение и уединиться со мной в ближайшем отеле, чтобы отдать свое тело во власть моих бурных эротических фантазий.
–Мы господин капитан, пожалуй, тоже покинем кабачок и проведем время в любовных приключениях. Пришла пора дорисовать портрет Габриелы, который я начал еще во времена нашей молодости.
–Ты наточил, карандаш?
–Так точно господин капитан! Наточил,–ответил я понимая шутку капитана.
Девчонки опять засмеялись. Габриела вспомнила, как я рисовал её образ в сарае, а она тем временем, грызла швейцарский шоколад, и соблазняла меня своей девичьей природой. Но все это было в прошлом. Сейчас она была уже девушкой взрослой, и теперь все её тайные желания были написаны на её лице. Она хотела меня. Хотела простой любви и той близости которая становится апогеем в делах амурных.
Невдалеке от этого ресторана под названием «Гнездо голубя», находился небольшой провинциальный отель. Здесь за вполне умеренную плату можно было на ночь снять уютный номер.
Мы, разбившись по парам, направились к нему, чтобы в тиши уютных номеров насладиться в полной мере женской плотью, жаждущей безграничной любви.
Я, не успев войти в номер, на своей шкуре ощутил страсть Габриелы, которая накапливалась в ней все эти годы. С неистовым азартом подогретым алкоголем, девчонка набросилась на меня. Её тело дрожало от предвкушения близости. С трясущимися руками она расстегивала мой мундир и целовала меня в губы, одновременно стягивая с меня одежду. Освободившись от униформы, я предстал перед ней подобно Аполлону. Мой вздувшийся от крови орган торчал, будто ствол артиллерийского орудия, готового сделать выстрел. Габи жадными глазами смотрела на меня и робко трогала рукой мои достоинства.
–Я хочу тебя,–заверещала она, и толкнув меня на двуспальную кровать. Словно лихой кавалерист девушка запрыгнула на мое тело и впилась губами в мой рот.
Боже, что она стала творить со мной.
Я, подхватив её сарафан, стянул его с неё так стремительно, что она не успела даже поднять руки. Губы, грудь, пупок и даже шелковистый лобок стали объектом моего вожделения. Мне казалось, что Габриела настоящая богиня любви дарованная мне судьбой.
Габриела разогретая эротическими фантазиями словно всадник сидела на мне как на полковой кобыле и ерзала до тех пор, пока я не вошел в неё. Её бюст раскачивался перед моими глазами и я сходил с ума, ощущая её тепло. В какой–то миг я ощутил, как оргазм нахлынул на меня, и весь мир перестал существовать.
Габриела лежала рядом со мной и гладила меня по спине, стараясь вернуть мне чувственность и желание.
–Кристиан, а у тебя в России есть девушка? –спросила меня Габи.
–Нет! Там фронт, там идет война, и заниматься любовью –нет времени. Фюрер запретил нам смешивать арийскую кровь с кровью славян, –сказал я.
Все, что было тогда, осталось в моей памяти на долгие годы. Уже позже, я понял, что эта мимолетная страсть так и не смогла разжечь огня в моем сердце. Я не смог полюбить Габриелу.





Глава восемнадцатая

Операция «Восточный вал»

Всего десять суток, которые я провел дома, стали для меня поистине самым лучшим временем, которое даровал мне фюрер. На одиннадцатый день паровоз, выпуская клубы пара, уносил меня и капитана обратно на фронт. На перроне оставались моя мама и наши милые подружки. Они плакали и махали нам вслед руками надеясь на то, что это не последняя наша встреча. Слезы вновь накатились на глаза, и я, развалившись в кресле поезда, вспомнил каждую минуту проведенную, вдали от фронта.
Дорога назад в ад не была долгой. На третьи сутки мы с капитаном, вновь вернулись в расположение нашей группы «Герра», где по прибытию, нам был устроен в первоклассный прием.
Камрады встретили нас, как героев.
–Расскажи Кристиан, ты видел фюрера,–спрашивал меня пулеметчик Ганс Райнике, который, так же как и я, был представлен к награде за прорыв блокады.
–Как тебя Ганс! Он был так близко, что я даже чувствовал тепло, которое он излучает.
–Ты Крис, счастливчик! Получить награду из рук Адольфа Гитлера, не каждому солдату дано. Да чего там солдату–не каждый генерал удостаивается такой чести.
–Мне жаль Ганс, что ты не попал список генерала Шерера. Удел вторых, всегда было, есть и будет –дышать, пылью лидеров.
–Значит, так нужно было Богу! Я сожалею лишь о том, что не попал на вечеринку устроенную Гитлером в вашу честь. Я слышал, он любит угощать.
–Ты Ганс, даже представить себе не можешь. У фюрера бесподобная кухня и отменные повара. Но мне больше по душе наша еда,–сказал я вспоминая офицерскую столовую в Растенбурге, где фюрер угощал нас кулинарными изысками.
–Ну, а как поживает, твоя Габриела? Как фрау Кристина? Портрет закончил?
–Портрет не закончил –не было времени. Целыми днями кувыркался с ней в постели. И так десять дней к ряду.
–Неужели вдул?–спросил меня Ганс, расплываясь в улыбке.
Тема секса для каждого из нас была наиболее востребована и популярна. Фюрер с банкетом отошел как–то на задний план, и мы больше о нем не вспоминали.
–Ну, тогда жди новостей. Ты, наверное, скоро станешь папашей,–сказал Ганс и засмеялся.
А позже был вечер –мы пили шнапс, играли на губной гармонике, и мне было так хорошо, как хорошо еще никогда не было. Та жизнь которой жили моя мама, Габриела –без фронта, без войны, осталась где–то далеко и была лишь воспоминанием. Здесь на острие карающего меча было совсем другое. Здесь был спор с судьбой и со своими страхами которые никогда не заканчивались. Только здесь на фронте можно было почувствовать локоть камрада по оружию и ощутить радость маленькой победы над собой. Только здесь в условиях постоянной смертельной опасности воспоминания о доме, о матери и подружках были истинной наградой за те испытания и лишения, которые доводилось испытывать на своей шкуре. Порой эта непоколебимая вера в перемены к лучшему и встречи с родными вытаскивала многих солдат даже с того света.
Середина апреля 43 года принесло нам новые испытания. С наступлением тепла, согласно планов Сталина, большевики начали подготовку к большому наступлению, на западном фронте, которое планировалось на лето. Позже, я узнал, что эта наступательная операция называлась у большевиков «Багратион». Русские ударили именно в том месте, где у нас не было столько сил, чтобы закрыть сорок километров «дыры» в нашей обороне между группами армий «Центр» и «Север». Русские к апрелю закончили строительство рокадной железной дороги Велиж–Кресты–Торопец, по которой гнали в сторону фронта эшелоны с боеприпасами техникой и теми свежими силами которые всего за одни месяц прорвут оборону и откинут нас на Запад более чем на 150 километров.
Командующий девятой армии генерал–лейтенантом танковых войск Вальтер Модель предчувствуя активизацию русских на этом участке фронта, поставил задачу: Нам было приказано скрытно проникнуть в тыл к «Иванам» и провести там серию диверсионных актов, которые бы сорвали план русского командования. Силами трех групп необходимо было произвести подорвать укомплектованные склады с боеприпасами уничтожить мост через реку Западная Двина железнодорожное полотно в направлении Кресты –Торопец вместе с воинским эшелоном.
В то самое время вся правобережная часть района просто кишела от скопления войск русских, которые дислоцировались от города Западная Двина до самого Велижа. Фактически попасть на этот участок, и еще произвести диверсионные мероприятия было не реально. Изучив боевую обстановку нашей группировки капитан Крамер пригласил весь командирский состав роты и представил нам план боевого порядка.
–Господа! Командующий девятой армией Вальтер Модель, нам поставил крайне важную задачу. Нашей роте приказано поручено провести серию акций в тылу русских. Нам приказано: скрытно проникнуть в глубокий тыл противника и произвести диверсионное мероприятие. Подрыв складов артвооружения и полотна железной дороги вместе с железнодорожным составом. А также мост через реку Западная Двина. Штабом армии разработан план мероприятий под кодовым названием «Восточный вал»:
А) Разведроте в составе трех групп приказано скрытно высадится в район населенного пункта Ильино.
В) В точно обозначенное время одновременно произвести подрыв трех намеченных планом объектов.
Командование группой «А» я беру на себя –это склады артвооружения и боеприпасов в деревне Кресты. Командование группой «В» поручается лейтенанту Меллеру –это подрыв железнодорожного полотна. Командование группой «С» осуществляет унтер –офицер Петерсен. Это подрыв подвижного состава на перегоне Торопец–Кресты. Я знаю, унтер–офицер Петерсен справиться с этим делом.
–Так точно, господин капитан...
–Выступаем сегодня в 21 час местного времени. Время на выполнение операции семьдесят два часа. Отход к месту дислокации осуществляется автономно. К месту выброски будем доставлены самолетами шестой авиа–полевой дивизией. В 18–00 построение личного состава роты для досмотра. Все господа офицеры, с нами Бог!
В такие минуты я очень остро чувствовал себя причастным к глобальным переменам на фронте, и это вдохновляло меня на новые подвиги. Исполнив это задание, мы не только срывали планы большевиков, но и спасали многие, многие жизни наших солдат и офицеров, брошенных в эту мясорубку.
Как и приказал капитан Крамер в 18–00 весь личный состав разведроты собрался в месте построения. Большевистский камуфляж, вооружение, средства связи взрывчатка и продукты питания лежали на русских плащ–палатках, указывая на готовность нашего диверсионного подразделения к выполнению операции.
–Так господа –напоминаю, погрузка ровно в двадцать один час. Всем спать, подъем в 20–45. Вольно!
Крамер был из тех командиров, который всегда перед операцией давал подчиненным отдохнуть. Подобная практика всегда применялась в диверсионных подразделениях Англии и специальных войсках Сталина, что давало диверсантам дополнительные силы к выполнению поставленных задач.
Несколькими самолетами группы мы были доставлены на подконтрольную территорию русских. Крамер в составе своего боевого диверсионного подразделения был выброшен в десяти километрах от деревни Кресты выше по течению реки Западная Двина.
Нашей группе предстояло десантироваться с высоты один километр в районе населенного пункта Ильино. Дерьмовое место, судя по карте: леса, болота и эти бескрайние просторы дикой безлюдной земли.
Зеленая лампочка над кабиной пилотов привычно вспыхнула, запуская в организме механизм выделения адреналина. Один из пилотов открыл двери «тетушки –Ю», и мы, словно горох посыпались из самолета в черную бездну, волоча за собой баулы с питанием, взрывчаткой и оружием. Пятнадцать куполов зависли над каким–то болотом, и уже скоро земля приняла нас, как родных. С одной стороны нам повезло –русских здесь не могло быть по определению. Кругом мох, топи и эти рахитические сосенки не способными никогда стать полноценными деревьями. Несмотря на середину апреля, температура по ночам еще доходила до –5 градусов мороза. Снег, подтаявший на весеннем солнце, вечером превращался в такую прочную корку, которая так и норовила разрезать не защищенные участки тела, острыми как лезвие ножа кромками.
Тем временем, как группы «А» и «В» приземлились на вражескую территорию и приступили к выполнению задачи нам на пузе, а где и по пояс, в набрякшем водой снегу предстояло добраться до земной тверди.
В составе пятнадцати человек мы подмороженными болотами прошли в глубокий тыл противника, оставляя за своей спиной передовые дозоры большевиков.
Несколько часов мы пробирались через леса, пока не подошли к намеченной цели. Она была удалена от передовой почти на пятьдесят километров. Проселочные дороги были почему–то пусты.
Перед намеченной акцией необходимо было набраться сил и отдохнуть. Разрушенная временем церковь стала временно нашим пристанищем. Дорога, проходящая мимо неё, хорошо просматривалась на пару километров в обе стороны. Под горкой в метрах трехстах начинался лес. В случае форс –мажора, можно было преодолеть это расстояние по кустарнику и скрыться от преследования в лесу.
–Привал! Здесь передохнем,–сказал я своим братьям по оружию.–Марк, выставь посты. Нам камрады, остался последний бросок. Приказываю всем отдыхать.
Выставив посты, мы сняли амуницию и расположились под сводами старинной церкви. Я достал из планшета карту местности и сориентировав её по компасу, точно определил направление нашего движения.
Солнце уже начало свое движение по утреннему небосклону, предвещая хороший день. В условиях освещенности наше передвижение имело огромную опасность для группы. Можно было нарваться на большевистские дозоры и пасть смертью, так и не выполнив поставленной командованием задачи.
–Группа, отдых! Маскируемся до восхода солнца. Густав, станцию на связь!
Обер ефрейтор Густав Манц, по моему приказу включил станцию в режим связи.
–Отправь радиограмму в «центр», что группа благополучно приземлилась и полным составом вышла в район проведения акции. Через несколько минут зашифровав донесение, Густав отстучал нашу первую радиограмму. Развалины древней церкви находились на небольшой возвышенности и отсюда было удобно вести наблюдение за передвижениями войск и машин тылового обеспечения. Судя по отсутствию всяких следов, это строение популярностью у русских не пользовалось. Справа метрах в трехстах была небольшая деревня, которая на карте значилась как Барсуки. Никаких признаков жизни в ней не просматривалось даже в бинокль. Слева болото, и черная стена весеннего леса мимо, которого сквозь укатанный грязный снег прорисовывалось нечто наподобие дороги усеянной конским навозом. Судя по его количеству, можно было определить не только количество войск прошедших по этому участку, но даже наличие у русских хорошего добротного фуража.
Разведгруппа, обосновавшись в церкви перешла в режим дежурного ожидания. Подобравшись к дороге, мне предстояло установить её пропускные характеристики чтобы увидеть своими глазами следы. По всей видимости вчера вечером по дороге в сторону фронта прошли русские танки численностью около полка. Глубокая колея, выдавленная гусеницами не успела замерзнуть. Поверх следов танков, просматривались отпечатки лошадиных копыт.
–Командир там «Иваны»,–сказал Макс.
Я обернулся и взглянул в бинокль в сторону деревни. От крайней русской хаты отделились две фигуры верхом на конях. Они вальяжно, не спеша двигались по дороге в западном направлении.
–Это связисты,–сказал я ему, увидев в бинокль катушки телефонного кабеля, которые были прикручены к седлам. «Иваны» курили махорку и между собой о чем–то, беседовали и были абсолютно спокойны. Вероятно, связисты или устанавливали связь или везли кабель в сторону передовой. Макс щелкнул языком как клест, и когда я посмотрел в его сторону, он провел ребром ладони себе по горлу.
Я пальцем указал на голову и сделал такое лицо, что мой камрад улыбнулся и одобрительно кивнул головой, соглашаясь с моими доводами. Иваны проехали мимо и после того, как они скрылись из вида, Макс сказал мне:
–Я командир, хотел коней отбить, а потом сообразил, что мы же в тылу у русских.
–Это связисты. Если они пропадут, русские обложат весь район, так, что даже мышь не проскочит. Дождемся темноты и двинем дальше. Нам осталось километров десять не больше –и мы на месте.

Глава девятнадцатая

«Бой на разъезде»

–Камрады, местность просматривается на расстоянии километра. Ждать покрова ночи означает нам потерять драгоценное время. Группе уже нужно выходить, чтобы прибыть на место акции. У нас должно быть время в запасе –на случай форс–мажора. Не хочется потом догонять эшелон по шпалам. Я предлагаю: используя складки и естественный покров местности обойти деревню стороной и проследовать в сторону объекта тремя подгруппами но разными маршрутами. Как говорят русские –не стоит класть яйца в одну корзину. Через полчаса выступаем.
Я видел, как в глазах моих камрадов блеснула искра надежды, и это настроение мгновенно разошлось по всей группе.
В виду подготовки к полномасштабному наступлению, русские вероятнее всего деактивировали минные поля, чтобы избежать незапланированных жертв. В целях скрытного передвижения мне пришлось разбить группу на три равных подгруппы по пять человек. Не хотелось, перед решающим броском, попасть в руки большевистской контрразведки которая хозяйничала в тылах русских, отлавливая диверсантов. Надо было идти –идти не дожидаясь темноты. Выдвинулись в направлении места проведения акции еще засветло. Судя по карте и сравнив её с данными аэро–разведки можно было облегченно вздохнуть –мы были почти у цели. До деревни Шишово оставалось не больше десяти километров, а в трех километрах на Север от деревни располагался тот самый пресловутый железнодорожный мост. Это и была наша цель.
Русские основательно готовились к летнему наступлению. Они сосредотачивали на этом участке фронта наступательные силы, которые не могли миновать наш объект.
Командование армии «Центр», «цепляясь за соломинку», решило по возможности помешать, русским совершить переброску войск накануне очередной стратегической операции.
В точно назначенное время, тремя группами мы вышли к мосту. На первый взгляд мне сразу стало ясно: уничтожить этот объект мы не сможем. Мост окружал зенитный дивизион и рота охраны НКВД с собаками. Это было непреодолимое препятствием для любой диверсионной группы. Русские тройным кольцом контролировали весь периметр объекта, закрыв все его слабые места сторожевыми кордонами и зенитными расчетами.
Было теперь ясно, что представления нашего штаба об обороне стратегического объекта противника, строились не на данных разведки а на полном отсутствии информации и чистой авантюре. Стало ясно, что нас бросили в самое пекло. Разведывательная группа «Герра» должна была сгинуть после этой операции в небытие этой войны –без права на воскрешение.
–Ну что камрады, что будем делать,–спросил я, видя в глазах моих парней потерю веры в удачу.
–А что делать командир? Всем ясно –шансов нет,–сказал Макс, унылым голосом.–Я могу радировать координаты и навести авиацию, но нас командир, признают идиотами. Русские не подпустят к этому мосту даже муху.
–Какие будут предложения камрады?
–Жаль сейчас не лето,–со вздохом сказал Генрих,–я мог бы искупаться.
–Да, среди плывущего льда много не поплаваешь,–ответил я ему, и представил себя в ледяной воде.
В глазах камрадов, я видел, что они готовы выполнить любой приказ командования, но в данный момент их жизни были просто пушечным мясом –не более. Старина Вольф, посмотрел мне в глаза и сказал:
–Кристиан –согласись, у нас нет шансов. Мы не сможем подойти к мосту даже на
выстрел карабина. Сейчас сорок третий год и «Иваны» не такие глупые, как были в начале войны. Судя по расположению пулеметных гнезд, все подходы ими простреливаются. Мы не сможем подобраться даже на расстояние броска гранаты.
–Вольф, дружище! Я вижу! Наше мероприятие обречено на провал. Но я готов выслушать вас всех! Предложите –черт бы вас, побрал, хоть один фантастический вариант, и я вцеплюсь в него зубами как бешенная собака! Говорите парни –не ждите чуда –чуда не будет, и мост сам не развалится.
По лицам своих подчиненных я понял, что они как и я, лишены оперативной фантазии. Нам нужен был какой–то толчок, чтобы идея завертелась в наших головах до полной реализации. До прохода воинского эшелона оставалось десять часов. Капитан Крамер сидя от нас в пятидесяти километрах ждал нашего сигнала. Его группа должна была найти замаскированные склады с боеприпасами для целой армии и уничтожить их.
Сбой в планах, на какое–то время лишил, меня внутреннего стержня –я временно раскис. Надо было что–то делать, но все мысли упирались, в какую–то непреодолимую преграду. Я закурил, стараясь сообразить какой вариант применить, но даже это не помогло мне. Необходимо было придумать неординарное решение, которого не могли просчитать даже русские.
В тот момент, когда я лежал и наслаждался высотой безоблачного апрельского неба, вдоль насыпи по дороге, проехала легковая штабная машина. В какой–то миг я представил, что мы несемся на этой машине прямо по рельсам. Промелькнувшая идея молнией стала обрастать деталями и подробностями. Мозг, словно калейдоскоп стал собирать из разноцветного стекла узор и выстраивать логику плана, который в свою очередь складывался в приемлемую для нас картинку
–Камрады, у меня есть план! Черт! Есть хорошая идея! Мы возьмем, этот чертов эшелон! У нас еще есть время,–сказал я, и увидел, как просияли лица моих камрадов. В глазах промелькнула надежда на успех.
–Мы возьмем у русских машину, снимем с неё покрышки и поставим на рельсы.
–Кристиан, это идея неплохая, но она нам вряд ли подойдет. Русские снуют туда–сюда вдоль этого полотна. Машины и техника –идут к линии фронта. Нам даже не дадут подойти к этой железной дороге, а тем более ставить на неё машину, если еще позволит колея. Я считаю, что это наш смертный приговор.
–Вольф, взгляни на карту. В двенадцати километрах к югу –в Ильино есть железнодорожная развязка. Скорее всего, там мы сможем найти дрезину! В крайнем случае, найдем платформу для перевозки шпал. Мы снарядим эту конструкцию взрывчаткой и пустим навстречу эшелону.
Вольфганг взглянул на карту и задумался. После недолгой паузы, он улыбнулся, и сказал:
–А ты старик прав! Мы взорвем мост вместе с эшелоном.
–Густав, –станцию на связь! Пришло время эфира.
Обер –ефрейтор Манц, развернул радиостанцию, и когда все было готово, сказал:
–Командир, до эфира пять минут.
Я протянул ему текст радиограммы. Густав, моментально зашифровав его, тут же приступил к передаче.
Пока Манц стучал ключом, отправляя наше сообщение, я закурил. Ремень русского автомата врезался в плечо и давил на него с необыкновенной тяжестью.
Тыловые части госпиталя, резервы «Иванов» располагались почти в каждой деревне. Дозорные караулы и патрули объезжали на лошадях все фронтовые дороги пресекая работу диверсионных групп и отлавливая дезертиров. Вот в таких условиях нам предстояло пройти лесами волоча за собой по десять килограммов взрывчатки. Крупа сырого снега сковывала наше движение. Местами где были овраги и балки мы проваливались в него почти по пояс. Снег сыпался в сапоги прилипал к сырой униформе и настолько затруднял наше продвижение, что казалось, что конца этому никогда не будет.
Ближе к полуночи мы вышли к цели. Мы с Вольфом шли налегке в авангарде впереди всех. Приходилось прислушиваться к каждому шороху, каждому дуновению ветра. Чем ближе становилась наша цель, тем осторожней нам приходилось продвигаться Страх напороться на «Иванов» заставлял нас быть предельно осмотрительными. Подобно охотникам на редкое, но смертельное животное, мы готовили свою засаду, и здесь нельзя было допустить даже небольшую оплошность. Нередко замаскированные передовые дозоры русских, располагались, в глубине леса. Достаточно было нарваться на один из постов, как тут же все пространство закипало пулеметным и винтовочным огнем, демаскируя разведку и сводя все потраченные силы на нет.
Я полз по снегу, а все мои мысли были в Ордруфе –рядом с Габриелой. Я вспоминал наш с ней последний день и ночь, когда волна страсти с новой силой охватила нас, унося в небывалое приключение. Я вспоминал её глаза, вспоминал её нежную кожу и очаровательную грудь. На душе было необычайно муторно. Какое–то странное предчувствие тяготило меня, и я никак не мог избавиться от этого гнетущего чувства.
С каждым шагом наш нелегкий путь сокращался, а для многих моих товарищей сокращалось и время жизни. По странному стечению обстоятельств, только мне одному удастся выжить в этой бойне, оставляя на мартовском снегу погибших фронтовых друзей.
Подойти к Ильино, в свете дня было полным самоубийством. Село просто было наводнено русскими. Они были повсюду –шли строем, ехали на машинах и подводах, вертелись с котелками возле полевых кухонь, создавая для нас препятствие по достижению своей цели. Глядя в бинокль, я увидел стоящую на окраине села кирпичную водонапорную башню и небольшой кирпичный ангар. Там, по моему предложению и была та самая железнодорожная развязка.
Двумя группами мы, ползя в снегу, двинулись в сторону этой большевистской башни. Переползая от одного куста к другому, около часа мы подбирались к этому чертовому узлу на расстояние одного броска. Укрывшись в зарослях под берегом небольшой речки моя группа перешла в ожидание наступления темноты. Было решено под покровом сумерек приступить, к осуществлению операции.
Вдруг неизвестно откуда в небе над селом появились наши бомбардировщики «88–Юнкерсы» и «111–Фокевульфы». В одно мгновение со всех сторон захлопали зенитки русских, и все окружающее нас пространство наполнилось дымом, огнем и хаосом. Бомбы сыпались на головы «Иванов», а они застигнутые врасплох, прятались в укрытия, словно тараканы.
Впервые в жизни я очень пожалел, что наша доблестная авиация утюжит большевиков, не согласовав действия с фронтовой разведкой. Этот налет мог повредить нашей операции и даже случайно демаскировать нас. Любая бомба, попавшая в железнодорожное полотно, могла свести наши усилия на нет, и тогда «Иваны» даже под ураганным огнем кинулись бы срочно восстанавливать путь до самого прибытия военного эшелона.
Я сидел в холодной норе под берегом и впервые молил Бога, чтобы наши бомбы не повредили большевикам их железную дорогу. Через пять–семь минут налет на русских закончился. Все село было охвачено огнем и дымом, слышались стоны раненых и крики командиров. В такой жуткой обстановке появилась небольшая надежда на успех нашего мероприятия. Дым от горящих домов, машин и вагонов довольно сильно прикрыл депо. Как раз в то время мы и почувствовали что наступило время нашей игры. Как и оказалась, я, принимая решение, был действительно прав.
Основной путь делился на три параллельных ветки одна из которых вела к гидранту для заправки паровозов водой, другая ветка проходила через кирпичный ангар, в котором, вероятно, располагалось ремонтное депо. Около него под навесом стояла подпертая железными «башмаками» мотодрезина, служащая ремонтным бригадам средством передвижения по перегону. В сторожевой будке в свете керосиновой лампы виднелся контур часового. Он раз от разу выглядывал в окно, но выходить на пост явно не торопился.
–Вольф, вот и пришел твой час, –сказал я камраду. –Нужно убрать часового, а мы выкатим дрезину на основной путь. Пока «Иваны» тушат пожары, мы под прикрытием дыма сможем зарядить эту тачку и отправить её в путешествие навстречу большевистскому эшелону.
Вольф, слившись с поверхностью земли пополз по грязным апрельским лужам в сторону сторожевой будки. Он держал кинжал в руке, и я почему–то был уверен в нем как в себе. Смеркалось.… Сквозь эту мглу, заполненную дымом от пожарищ, Вольф вошел в будку. Звуки горящих хат да крики русских, скрывали наши действия от обнаружения. Вольф, накинув шинель убитого часового, вышел из будки и трижды моргнул фонариком. По его сигналу, мы вышли из–за укрытия, и дружно навалились на дрезину, бесшумно перегоняя её на основной путь. Через несколько минут она, снаряженная сотней килограммов тринитротолуола, стояла в полной готовности к отправке.
В какой–то миг в свете пожаров было видно, что к сторожевой будке идет смена караула. Три «Ивана», вооруженных винтовками для нашей группы не представляли никакой опасности. Красноармейцы, разговаривали между собой, мелькая огоньками горящих самокруток. В наступившей темноте, они абсолютно ничего не видели и не подозревали о том, что мы уже ждем их, обнажив кинжалы.
Солдаты подошли к будке, ничего не подозревая. Мои парни хладнокровно, перерезали им глотки и перетащили трупы русского караула в будку обходчика. Через считанные секунды борьба за жизнь закончилась.
Я подал команду, и группа уже налегке рассредоточилась по периметру депо.
Всю ответственность за операцию я взял тогда на себя. Запрыгнув в кабину дрезины, я провернув стартер этого устройства, завел её вопреки сомнениям. Мотор чихнул, и её стал набирать обороты. Времени на раздумье уже не было. Просигналив фонарем, я тронулся, подбирая парней по пути пока она не набрала скорость. Дрезина, урча мотором, покатилась в сторону моста через Западную Двину. Вслед за впрыснутым в организм адреналином, вслед за нами потянулись цепочки трассеров и огоньки снарядов зенитных пушек и пулеметов.
Звон пуль по стали и стеклам, заставил меня лечь на пол. Я не хотел получить кусок свинца в свой героический зад, чтобы после этого провалить операцию. Я, лежал на полу, а рукой давил на педаль газа. Парни свистели и орали от радости не смотря на то, что над нами свистят пули. Дрезина набирала скорость. Все дальше и дальше она уходила от русского огня, пока не миновала зону прицельной стрельбы.
Группа камрадов осталась на станции. Они прикрывали отход дрезины, чтобы я мог вырваться за пределы местного гарнизона.
–Что мне делать,–спросил радист, разворачивая радиостанцию.
–Давай радиограмму. Прорываюсь к мосту. До встречи с эшелоном осталось сорок минут
–Шифровать командир,–спросил он.
–Манц, какого черта, давай в эфир открытым текстом! Это последняя передача с твоей станции–проорал я, всматриваясь в черноту ночи. Признаться честно, мне было страшно нестись, на всей скорости на дрезине, не видя перед собой ничего кроме мрака.
–Где остальные Густав, спросил я, когда мы миновали зону опасности.
–Где, где –остались в депо. Они остались прикрывать нас,–ответил Густав.
Я не знал, да и не видел, что кроме радиста Густава на дрезину никто больше не запрыгнул. Парни остались там, в Ильино, положившись на свою судьбу солдата великой Германии. Дрезина, размеренно постукивая колесами на стыках, летела в сторону моста, и мне уже было наплевать на свою жизнь. У меня не было никаких шансов остаться в живых. Я должен был умереть, исполнив свой долг перед родиной и перед фюрером, которому я присягал. Конечно, мне не хотелось умирать. В моих планах было покинуть это тарантас, еще до того момента когда он столкнется с эшелоном. Я должен был, во что бы то ни стало, выполнить поставленную задачу. Как я считал, с каждой секундой приближалась моя смерть.
–Командир, я отправил радиограмму.
–Теперь прыгай,–приказал я ему,–у нас уже нет времени.
Густав как–то замешкался. То ли скорость была большая для прыжка в темноту. То ли он не хотел оставлять меня в одиночестве. Время было упущено, и мы влетели в зону охраны моста. Я видел как трассер, прочертив небо, точно попал Густаву в затылочную область головы. Его лицо вместе с мозгом вырванное силой крупнокалиберной пули разлетелось, словно арбуз, упавший со второго этажа, на гранитную брусчатку.
До столкновения с воинским эшелоном оставались считанные секунды. Я уже видел главный прожектор паровоза, который слепил меня, и из–за этого я не заметил, что перед самым мостом, русские сложили из шпал некое подобие бруствера. Дрезина, постукивая на стыках рельс, все дальше и дальше уносилась на Север. Как мне казалось, воинский эшелон летел в мою сторону, а я словно японский камикадзе, снаряженный тротилом –навстречу этому эшелону.
Я знал, секунды жизни моей были сочтены. В душе не было никакого страха. Я знал, что через мгновение я погибну, а мое имя будет вписана золотыми буквами в пантеоне героев Германии.
Я вспомнил маму, вспомнил Габриелу и верил в то, что Германия и мой фюрер назовут меня настоящим героем. Я еще не знал, что уже через два года мое отечество забудет обо мне и этом подвиге. В те последние секунды я абсолютно не сожалел о прожитом времени. Я верил в незыблемые идеалы фюрера и верил в силу своего арийского духа.
Из мрака ночи вырвались огни прожектора паровоза. Я видел приближение состава и уже в своей руке сжимал шнур, который был привязан к чеке гранаты, примотанной к массе взрывчатки. После того как я дерну за шнур, всего четыре секунды должны были остаться до столкновения с поездом. Всего четыре секунды могли стать для меня спасением, но я все же решился использовать этот шанс. Я шел осознано навстречу смерти.
Когда свет фар паровоза стал невыносим, я дернул за шнур. В сумраке ночи я увидел, как сработал капсюль взрывного устройства. Огонек, вырвавшийся из огнепроводной трубки возвестил о начале моего конца...

Глава двадцатая

Воскрешение


Первое, что я увидел после своей «смерти», это была соломенная крыша какого–то дряхлого сарая. Я то приходил в себя, то проваливался в небытие, где моя душа продолжала бороться за мою жизнь на этой бренной земле. И вот в один из дней мая душа окончательно одержала победу и окончательно вернулась в мое родное тело. Как я выжил, стало для меня настоящей загадкой. Ведь я же видел, как дрезина на полном ходу во что–то врезалась и в это мгновение, вспышка взрыва потушила мое сознание, как тушит лужа брошенный в неё окурок. Я очнулся. Первое, что я увидел, это был лик «божьей матери», который склонился передо мной. Она протягивала ко мне свои нежные руки и трогала мое сердце.
Её голубые глаза, смотрели на меня с невероятным сочувствием и какой–то человеческой нежностью и безмерной любовью. Я абсолютно не помнил, сколько я пробыл без сознания и где я теперь нахожусь. Все, что всплывало в памяти это страшная красный огненный шар и чернь смерти которая закружила меня мерзким и студеным водоворотом. Иногда лицо «матери божьей» всплывало передо мной в минуты возвращения с того света, но каждый раз очнувшись, я вновь и вновь уходил туда, где было темно. Сколько продолжалась борьба моего организма за жизнь, я не помнил. И вот однажды, я окончательно пришел в себя. Я открыл глаза. С той минуты я больше не проваливался в черную яму небытия, а спокойно засыпал и просыпался.
Каждый день «ангел» в образе девушки склонялся надо мной. Она прикладывала к моей ране на груди какие–то компрессы. Одна моя нога была перебинтована, а к ней была привязана странная доска, не дающая мне согнуть её в колене. Когда я окончательно пришел в себя, мне страшно хотелось есть. Мой живот подвело, а чувство голода рвало мои кишки болевыми спазмами. Я хотел сказать ей, что хочу кушать, но мои ослабленные ранением уста произнесли лишь две буквы, которые и спасли мне жизнь.
–Ес.., ес..,–говорил я потрескавшимися губами…
–А, ты хочешь, кушать,–переспросила девушка, улыбаясь.
Она улыбнулась, и тонкая струйка теплого сладковатого молока оросила мои губы. В ту минуту я с жадностью стал глотать молоко, стараясь насытить истощенный организм этой живительной и целебной влагой, которая с каждой минутой возвращала меня к жизни. Я глотал, глотал и глотал то, что подавал мне мой ангел спаситель. Впервые за последнее время, я заснул с блаженной тяжестью в желудке.
Её визиты ко мне были почти систематическими. Ни на минуту она не оставляла меня одного. После того, как я окончательно пришел в себя был страх. Тот животный страх когда умирать второй раз совсем не хочется, а ситуация вынуждает тебя сделать этот шаг. С того момента как я очнулся, я не сказал ей ни одного слова. Да и что я мог сказать по–русски если за все пребывание на восточном фронте, я кроме как «дафай, матка дафай, яйко, млеко» я ничего не мог выучить, считая, что все русские после нашей победы автоматически будут говорить на немецком языке.
Первое, что я обнаружил, было полное отсутствие униформы. На белые русские кальсоны и такую же рубаху, было накинуто толстое ватное одеяло с пропалинами.
Рваная рана на моей груди постепенно заживала и затягивалась тонкой свежей кожей. Все тело было разбито. Любое движение пронизывала острая боль. Нога жутко болела. Прикрученная к ней доска, фиксировала её, создавая определенную жесткость. Я был удивлен умению местного врачевателя, сращивать поломанные кости.
Когда я смог самостоятельно двигаться, я решил, осмотреться. Я увидел, что нахожусь в старинном бревенчатом сарае. Подо мной лежала огромная охапка душистого сена, покрытая старым ватным одеялом. Два раза в день девушка приносила мне молоко и небольшие кусочки вареного картофеля. Со дня на день, я все больше и больше набирался сил, и уже через несколько дней попробовал самостоятельно подняться. Мне было стыдно оправляться в оцинкованный таз, который приносила мне девчонка. С помощью палки я научился подниматься и даже слегка двигаться по сараю. Я смотрел через щели окружающую местность стараясь понять, где я нахожусь. К моему удивлению, на улице уже было лето. Зеленая трава, листва на деревьях говорили о том, что прошло после моей «смерти» достаточно времени. Сколько я пролежал здесь, я не мог понять, как не мог понять и то, каким образом я оказался в этом сарае вдали от места акции. Я не понимал всего происходящего, потому, что знал точно –я погиб. В один из дней, я набрался храбрости и спросил её:
–Ты кто?
Девчонка не на шутку испугалась. Она даже отскочила от меня, выронив миску с манной кашей. Она хотела убежать, но я улыбнулся и тихо ей сказал:
–Я, есть Кристиан! Я показал на себя пальцем.–Кристиан –понимаешь?
Девушка вернулась ко мне и подала остатки каши и ложку.
–Как зовут тебя? –спросил я, вспоминая русские слова, заученные от капитана Крамера и из справочника солдата.
–Меня –Полина! Полина, –ответила она, и вновь улыбнулась мне чистой ангельской улыбкой.
В тот миг я видел только её улыбку, видел её белые зубы и курносый носик, усыпанный рыжими веснушками. Девушка подала мне кружку свежего молока и хихикнув –убежала.
Закрыв глаза, я погрузился в какую–то дрему, до тех пор, пока не услышал за стенами сарая странный шум. Я открыл глаза и увидел…
Передо мной стоял здоровый бородатый и волосатый дед, который был похож на взбешенного Карла Макса в ватнике. Он смотрел на меня с такой ненавистью, что я понял –жить мне осталось ровно минуту. Его косоворотка была расстегнута и обнажала седую грудь, волосы которой торчали клоками в разные стороны. На ногах были надеты русские солдатские сапоги. В руках дед держал острые вилы. По его взгляду я понял –он хочет меня убить.
–Ну что фашист, попался,–с яростью в голосе сказал дед, замахиваясь вилами чтобы пронзить меня насквозь.
В этот миг в сарай вбежала девушка. Она накинулась на деда и вцепившись в руку укусила его за запястье. Она что–то орала по русски а дед лишь яростно раздувал ноздри и отмахивался от неё словно от назойливой мухи.
–Он же раненый и без оружия,–кричала Полина, схватив за вилы.
–Он враг, и я его убью,–вопил старик.
Потом дед, что–то кричал про СМЕРШ и НКВД, и я понял, что мой «отпуск в деревне» подошел к концу. Девушка упала перед ним на колени и заплакала. Я в этот миг я впервые в жизни испытал настоящий страх. Прячась за ватное одеяло, я, опасаясь за свою жизнь, забился в самый дальний угол сарая. Дед плюнул в мою сторону и со всей силы швырнул вилы, словно копье. Они воткнулись прямо над моей головой, а их звук, парализовал мое тело. Я в тот момент испугался так, что чуть не справил от страха нужду прямо в подштанники. Выпустив пар, дед вышел на улицу. Еще несколько минут я слышал, как он орет, используя немецкие бранные слова.

Глава двадцать первая

Выздоровление

С моей поправкой, Полина, стала приходить ко мне чаще. По крайней мере, мне так казалось. Она сидела рядом, улыбалась мне и заливаясь смехом, когда я старался говорить с ней по–русски. На любое сказанное мной слово по –русски она старалась следом за мной повторить это по –немецки. Я учил язык по её правилам и повторял за ней слова, складывая из них простые предложения.
В ходе подобного взаимного обучения, я узнал от неё, что Полины исполнилось восемнадцать лет. Узнал, что раньше, они жили на хуторе с братом и дедом. А еще она рассказала мне, что до войны они с братом проживали в Ленинграде. На хутор к деду они приехали за неделю до начала войн. Из–за этого им пришлось остаться здесь, в надежде, переждать трудные времена в дали от военных действий. Пошел третий год, как девушка безвыездно находилась в этих лесах и почти ничего не знала о том, что происходит в захваченных нами городах. Все эти годы они с братом помогали деду, который овдовел в самом начале войны.
Наши войска, миновали эти чащобы, да и русские тоже не старались заглядывать в эти заболоченные места, которые стратегических интересов ни для одной из сторон не представляли.
В один из дней, когда я уже стал свободно выходить на улицу и греться под лучами майского солнца, я спросил девчонку просто так –из праздного любопытства:
–Ты, мне не сказала, куда делся твой брат? Он, что ушел на фронт воевать?
В тот миг на глаза Мари накатились, слезы. Она, ничего не сказав, повела меня за собой. В ста метрах от дома, среди невысоких елей располагалось их семейное кладбище. Одна могила принадлежала её бабушке, а другая брату Виктору. Переведя дыхание, она сказала:
–Брат погиб. Ваш самолет с черными крестами на крыльях, зачем–то стрелял по корове и случайно убил его. Сейчас ему было бы пятнадцать лет.
Тогда я, наверное, впервые и ощутил ту вину, которая лежала на всей нашей вшивой и «доблестной армии». Вся идеология нашего фюрера о величии нации рассыпалась, как песчаная башня, подхваченная порывом ветра. Впервые в жизни я испытал неимоверный стыд. Мне было настолько стыдно, что я был готов провалиться под землю. Я чувствовал себя изгоем. Мое сознание, разделилось надвое. С одной стороны, я вроде, как был причастен к событиям в России а с другой стороны, я ненавидел всю эту военную машину Германии которая несла сплошное горе.
Я ощутил себя, косвенно повинным в смерти её брата, и это стало настоящим ударом по моему сознанию.
Полина стояла и молчала. Она смотрела на поросший полевыми цветами бугорок, которые она выкапывала и пересаживала на могилы родных. Её лицо в от момент словно окаменело.
–Прости меня,–сказал я, и хотел было уже ковылять в сторону дома.
–За что,–тихо переспросила Полина. –За что, я должна прощать тебя? За то, что тебя насильно заставили убивать? За то, что тебя, словно безмолвную скотину погнали на убой?
Я хотел тогда что–то сказать утешительное, но не мог. Я смотрел на девчонку глазами побитой собаки и мне хотелось в тот миг внезапно умереть. Мало того, что я плохо говорил по–русски я боялся, что девушка не поймет меня. Я видел, что после серьезного разговора с дедом, она стала ко мне более прохладна, но это меня не обижало. Я ведь был всего лишь вражеский солдат, а не её парнем. Я еще помнил, и любил Габриелу и не имел права открыть свою душу для новых чувств. Здесь я был чужой –чужой не только по духу и вере, но и по национальности. Я был немец.

Глава двадцать вторая

Возрождение


Лето было в самом разгаре. Благодаря заботливым рукам Полины и деда Матвея, я стремительно шел на поправку. Свежий воздух, молоко и деревенское питание возвращали меня в нужную форму, и не за горами был тот день, когда я окончательно смог встать на ноги. В конце июня, дед последний раз осмотрел меня как больного и вынес вердикт. Он отвязал от ноги эту ненавистную доску, которая мешала мне отсюда сбежать.
–Жить камрад, будешь, а вот бегать –уже нет. Отбегался ты –собачье дерьмо, –сказал он по–немецки. –У тебя теперь одна нога короче другой…
–Слушайте дед Матвей,–сказал я, теряя перед ним страх. –За что вы, меня так ненавидите? Что я лично вам сделал?
–Слушай ты, гитлеровский выкормышь, если бы не внучка, я бы убил тебя вилами еще месяц назад и ни чуть не пожалел бы об этом. Слово ей дал –не трону тебя,–сказал он мне по–немецки с таким чувством ненависти что я понял –что мне давно нужно было уйти.
Дед Полины был прав. Я не мог находиться здесь по нескольким причинам. Я был солдат вражеской армии и за это мои спасители могли быть наказаны по закону военного времени.
–У тебя Кристиан, есть еще один месяц, чтобы набраться сил и убраться к черту в свою Германию.
–Да, да я обязательно уйду,–пообещал ему я, даже не представляя как мне это сделать.
Я не знал, что Полина случайно услышала наш разговор с дедом. Она привыкла ухаживать за мной и чувствовала, что с моим уходом, она и сама потеряет смысл своего здесь пребывания.
Седые волосы и седая борода деда Матвея, придавали его внешности какой–то неповторимый русский шарм. От девчонки я узнал, что дед был местным знахарем. Он много знал о травах, и умел лечить людей, используя разные настойки. Меня дед не возлюбил сразу, как только узнал, что я немец. Этому было объяснение –ведь ему пришлось воевать с нами еще в первую мировую войну, когда он был молод. Отсюда у него были такие познания в немецком языке.
Два раза в неделю, этот знахарь заходил в сарай, где мне было позволено жить. Он молча смотрел на меня, и мне казалось, что он мечтает, о том, как «вонзить в меня вилы».
В его взгляде было что–то дикое и в тоже время загадочное. Мне становилось просто жутко, когда он ощупывал мое тело и раны. Я ждал и верил в то, что после исцеления он тут же сдаст меня в плен, в руки большевиков. Дед осматривал меня, поправлял повязки и не сказав ни слова, уходил себе на уме. Он был, словно немой. Иногда это выводило меня из себя. В те минуты я уже ничего не боялся. После моей «смерти», мне уже было все равно, попаду ли я в плен, или умру в этих русских болотах от рук этого дикого знахаря. Еще до «встречи» с эшелоном я простился со своей жизнью, и все что сейчас происходило со мной я, считал каким–то недоразумением на пути в рай. Моя жизнь раньше принадлежала фюреру, а теперь, она принадлежала этому дремучему русскому деду, который сквозь ненависть ко мне, проявлял почему–то какое–то божественное милосердие.
Последнее время поправляясь, я чаще и чаще думал о Габриеле. Там в своей голове, я каждый день писал ей письмо, вспоминал наши последние дни которых было не так много. Эти думы давали мне надежду и согревали холодными дождливыми ночами. Каждый день я принимал решение и хотел бежать, но бежать мне было уже некуда. На десятки километров вокруг расположилась четвертая армия русских. Они готовились к наступлению, и поэтому, любая моя выходка могла привести к смерти. Мои боевые друзья были от меня далеко, и я никогда бы не смог дойти до них на одной ноге.
В один из дней, когда я окончательно поправился, дед позволил жить мне в его доме. Он выделил мне место на деревянной кровати за огромной русской печью. Там раньше спал брат девчонки. После того как я смог ходить, мои спасители истопили русскую баню. У меня появилась возможность отмыть тело от жуткой грязи и окопных вшей, которые, как у себя дома жили в моем нательном белье. У меня был опыт посещения русских бань, и я знал, толк в этом деле.
Баня деда стояла на небольшом удалении от хаты, возле реки. Дед наносил воды и целый день жег дрова, чтобы нагреть котел воды и отмыть мое тело. Старик дал мне опасную бритву «Золинген» и я был приятно удивлен. Русские, оказывается, тоже ценили эту марку, которая не могла не восхить превосходным немецким качеством. После того как я смыл грязь и сбрил бороду, дед дал мне чистое белье, и по русской традиции пригласил за хлебосольно накрытый стол. Я почувствовал себя тогда заново рожденным не только физически но и духовно.
Я не знаю, были на той войне еще такие случаи как этот, что случился со мной. Дед Матвей и его внучка явно рисковали пригрев врага в своем доме. Каждый раз они прятали меня от посторонних глаз, чтобы ни кто не знал о моем присутствии на хуторе. Малейшая информация о том, что я здесь попавшая в СМЕРШ, могла изменить судьбу моих спасителей.
–Ну что фашист, поправил здоровье,–спросил меня дед, наливая в стакан русской домашней водки которую мы называли на немецкий манер –шнапс.
–Я не фашист, –отвечал я, стараясь избежать разговора на эту тему.
–А кто ты тогда,–спросил дед сурово глядя мне в глаза.
–Я, я художник. Я студент. Меня призвали на войну рисовать карты.
–Ага, а кто тогда взорвал мост через Западную Двину?
Я смолчал, но дед продолжил:
–Хорошо наши парни быстро сработали. Узнав, что вы угнали из депо дрезину, они перекрыли дорогу перед мостом шпалами положив их поперек на рельсы, а вас фашистских болванов, ослепили светом паровоза, который стоял на другой стороне моста.
–А мост,–спросил я.
–А что ему сделается –он же мост!–ответил дед, и сотрясая бородой, засмеялся.
–Так значит, я зря «умер»,–спросил я деда Матвея.
–Ты камрад –зря родился,–ответил дед и поднял свой стакан. –Выпить с тобой хочу, перед тем как тебя убью.
–А зачем ты меня лечил,–спросил я.
–Лечил, потому, что думал, что ты наш –русский. На тебе же была русская форма.
Я смолчал. Мне снова стало стыдно. Я знал, что дед меня не убьет. Если он не убил меня сразу, то убивать теперь смысла не было.
–Ну, давай художник, за твое здоровье, –сказал дед, и махом выпил шнапс.
Я молча последовал его примеру и тоже вылил русскую водку себе в рот. В этот миг я ощутил, как теплая волна первоклассного алкоголя прокатилась по моему пищеводу и упала в желудок. Язык приятно запекло, а хлебное послевкусие, наполнило мой рот.
–О, это корн,–сказал я, испытывая блаженство.
–Я, я дас ист корн,–ответил дед, и нацепив квашеной капусты на вилку, запустил в рот.
Полина, пользуясь моментом, рассказала мне об одной истории которая случилась в одном селе.
Еще в сорок первом году русские отступали так быстро, что даже многие местные жители деревень, отдаленных от районных центров, не знали о том, что началась война. Наша армия впервые месяцы этой войны не старалась вступать в конфликты с местным населением. Во многих селах доблестные войска великой Германии встречали по русской традиции даже хлебом и солью. В такие минуты мы по–настоящему думали о том, что исполняем святую миссию и гордились этим. Как–то в одном таком селе и расположился наш полевой аэродром. Летчики связисты, тыловики заняли русские хаты и довольно мирно соседствовали с «Иванами». Наши солдаты и офицеры иногда даже угощали местных детишек конфетами и шоколадом, а русские бабы помогали нам. Они работали в прачечной и офицерской летной столовой. За два года пребывания в этой деревне, ни один русский не был убит нашими солдатами.
Где–то в июле 1942 года, когда русские мальчишки гоняли по полю аэродрома мяч, подаренный летчиками Люфтваффе. На этот полевой аэродром на посадку заходил транспортный планер –бензовоз, доставлявший из тыла топливо для самолетов. По неизвестной причине при посадке планер упал на взлетную полосу и взорвался. Пилот планера героически погиб. Его обгорелые останки наши солдаты положили в ящик из–под патронов и словно гроб обернули флагом третьего Рейха. У летчиков не было своего полкового капеллана. Отпевать покойного пришлось местному русскому попу.
На похороны собрались все местные жители из окрестных деревень. Из Велижа по случаю похорон летчика приехал даже комендант гарнизона, генерал Зинцингер, который возглавил эту траурную церемонию. Как я помню, тело летчика было торжественно похоронено возле церкви. Как и полагается при похоронах героя, почетный караул сделал несколько залпов из карабинов, а генерал по православной традиции раздал после похорон местным старикам, женщинам и детям конфеты и шнапс, чтобы те могли помянуть нашего офицера. Правда через год русским удалось выбить из этого села наших солдат и летчиков. Местное население этих деревень в один из дней точно также было собрано возле церкви. Комиссары, политруки –особисты вытянули попа на улицу. Он, путаясь в своей рясе, падал, а комиссары били его ногами катая по весенней грязи. Поп не молил о пощаде соотечественников, а лишь крестил крестом безумствующую толпу и молил господа простить их:
–«Прости господи! Прости господи людей этих, ибо они не ведают, что творят!»
Русский майор, стоял на крыльце церкви и зачитывал приговор полевого трибунала. Конвой подхватив батюшку под руки поставили его невдалеке от церкви под березу.
–Ну что, падла, час расплаты пришел. Будешь знать, как петь Гитлеру долгие лета! –сказал майор, даже не разбираясь в сущности вопроса.–Сейчас всех вас порешим, вместе с фашистскими подстилками. Пусть знают, как ублажать всякую немчуру, –кричал он, размахивая пистолетом.
Рядом со священником поставили его жену и еще двух молоденьких девчонок, которые работали в немецкой офицерской столовой. Советский майор из НКВД, зачитал приговор, после чего отдал наряду команду –огонь.
Полина рассказала мне, что одна бабка бросилась к своей расстрелянной внучке с криком.
–«Вы хуже немцев»…
И она тут же получила пулю от русского лейтенанта. Её убили за то, что она просто сравнила красноармейцев с немцами.
Я не мог поверить, что русские могу быть настолько жестокими. Хотя мне доводилось это видеть не один раз.
Зимой 41 года, когда после рукопашной схватки с «Иванами» мы отошли на позиции один русский солдат около десяти минут колол штыком безжизненное тело нашего убитого камрада. Я, глядел в бинокль и не понимал, зачем он делает это? Мне не было понятно, за что же «Иван» так ненавидит мертвых?
Все, что рассказала Полина, поразило меня до самого сердца. Я понял, что спасая меня от смерти они с дедом ходят по лезвию ножа. В любой момент, в любое время на хутор могли прийти бойцы истребительного отряда НКВД, и тогда девушку и её деда могли бы расстрелять за пособничество врагу. Когда я узнал о таком «гостеприимстве», мне захотелось уйти в леса и спрятаться там. Полина, видя мою решимость покинуть хутор, сказала мне:
–Тебе Кристиан, незачем уходить. Тебе никто и ни что не угрожает. Никто же кроме нас с дедом не знает, что ты не мой брат.
Судя по разговорам и мыслям моего командира капитана Крамера, он почему–то не верил в нашу победу. Он знал, что придет тот час, когда мы будем бежать без оглядки до самого Берлина, оставляя на поле брани тысячи соплеменников. Для меня этот час уже пришел. Я не предавал братьев по оружию, и уже не стремился возвращаться к ним. Я знал, что мне вновь предстоит воевать с «Иванами», а я нее хотел этого. После своей «смерти» я абсолютно не понимал, что произошло с моим сознанием. Я «погиб» –мне теперь незачем было брать в руки оружие. Для меня война кончилась. Я сполна выполнил долг солдата, ни на йоту не нарушив присяги которую давал своему фюреру.
Медленно мой организм стал приходить в норму. К середине лета 1943 года, когда русские начали громить наш вермахт под Курском, я, забыв о войне, жил на хуторе на правах гостя. Чтобы не утратить навыка, я целыми днями рисовал на бересте образ Полины, стараясь после долгого перерыва восстановить слегка подзабытую моторику пальцев.
–У тебя Кристиан, красиво получается, –сказала Полина, разглядывая свой портрет.–Я тут как живая.
–Мне нужна практика! Художник фроляйн, должен постоянно рисовать, чтобы совершенствовать свое мастерство.
–А можно, показать этот рисунок деду? Вот он обрадуется!
–О, да….
Я отдал девушке кусочек бересты и с интересом стал наблюдать со стороны за этим грозным и жутким стариком, которого я почему–то боялся. В эту минуту я понимал, что это мой дебют в образе художника. Теперь моя дальнейшая жизнь зависела от того как этот старик по имени Матвей, оценит, мой талант.
Я видел, как Полина подошла к деду и показала ему рисунок. Тот, взял его в руки долго смотрел на него, одобрительно улыбаясь и покачав головой.
–Деду очень понравилась твоя работа,–сказала Полина, возвращая мне бересту.
–Жаль, что у тебя нет бумаги и карандаша,–сказал я вздыхая.–А еще я умею делать из глины всякие игрушки–говорил я по–немецки.
Девушка улыбнулась. Она ничего не понимала. Она взяла меня за рукав рубахи и подвела к деду.
–Дед, он что –то говорит на своем языке –я не могу понять. Может, ты сообразишь, что он хочет?
–Ну говори фашист, что ты хочешь,–спросил дед с укором.–Может и правда, что толковое надумал….
–Мне нужна глина. Я хочу сделать игрушки –сказал я старику, надеясь, что хоть он поймет меня.
Дед долго соображал и тут до него дошло.
–А ему нужна глина! Он хочет делать какие–то игрушки! Внучка, покажи ему ту яму с глиной, возле реки где мы берем её для печки.
–Пойдем со мной,–сказала Полина, и потащила меня в сторону реки.
Там был небольшой обрыв. Под ним на самом краю берега я заметил небольшой подкоп. Отличная гончарная глина неиссякаемым пластом выходила из недр земли и высыхая на солнце, рассыпалась пластинами.
–Вот,–сказала девушка, и спустилась в подкоп. –Мы с дедом тут глину берем. Это чтобы печь ремонтировать. Дед её заливает водой, и готово, можно щели замазывать.
Опираясь на трость, я, кое–как спустился следом за девушкой. В душе я молил Бога, чтобы эта глина подошла для моих целей. Нужно было опробовать её свойства. Глина была, как настоящая глина.
Я взял небольшой кусочек и положил его на язык, как меня учил пожилой мастер Фриц Заубер. Только так можно было понять подходит она для лепки художественных гончарных изделий или годится лишь для черепицы.
–О, gut –очень корошо….
–Хорошая говоришь,–спросила девушка, и так же как и я положила кусочек себе на язык.–Кушать можно?
–Nein! Нет –кушать не можно,–ответил я.–Это ведь земля, а не шоколад.
Надо её куда–то ложить,–сказал я показывая руками на ведро или что–то похожее на ящик.
Полина сразу сообразила, что я хочу от неё.
–Ведро?
–О, да ведро,–поняла меня Полина.
Девушка ловко вскарабкалась на берег и что–то мне, крикнув, убежала домой.
На какое–то время я остался один. Присев на пустынный берег, который спускался к воде, я с тоской взглянул на её тихую гладь, которая невзирая на всё происходящее на её берегах несла свои воды в Балтийское море. В тот миг я почувствовал себя настоящим Робинзоном, который попал на необитаемый остров. Боже, как далеко был от меня мой дом! В эту минуту пока девчонка бегала, в поисках ведра и лопаты я вспомнил маму. Мне очень хотелось домой в Германию, чтобы видеть свою Габриелу. На душе стало так тоскливо, что горючая слеза внезапно появилась на глазах. В голове сразу созрели мысли моего побега, и я увидел, как я плыву на лодке по Дюне, чтобы через Балтийское море попасть к себе домой. Несколько минут я глядел на воду и мечтал, наслаждаясь одиночеством, пока в мои мысли не вторглась Полина.
Громыхая ведром, она спрыгнула с обрыва в песок, и присела рядом со мной.
–Вот тебе Крис, лопата и ведро. Можешь копать сколько хочешь.
–Как у вас тут хорошо,–сказал я. –Тихо! Будто и нет войны!
–Да, у нас тихо! Сюда даже немец не дошел,–сказала она. –Было бы еще лучше , если ы бы вы ушли с нашей земли–сказала Полина.
Вступать в споры мне не хотелось, я молча взял ведро и опираясь на лопату, поднялся на край берега где располагалась нора. Здесь из земли выходили пласты глины, которые можно было черпать лопатой, и делать из неё уникальные вещи которые ни кто ранее в этих краях не видел вообще. Глина на солнце высыхала и рассыпалась небольшими пластинками которые легко копались лопатой.
Пошли домой, –сказал я Полине, и ковыляя, побрел в сторону хутора.
Полина догнала меня. Она взяла меня под руку и пошла рядом со мной, радуясь новой забаве словно ребенок. В этот миг в моей душе, что–то щелкнуло, и я на мгновение представил её в своих объятиях…

Глава двадцать третья

э           Наверное, это любовь

Глина, словно божественная плоть из которой создатель создал Адама и Еву, соединила и нас с Полиной. Залив её водой, я долго –долго мял её, пока она не превратилось в субстанцию похожую на тесто. Теперь, когда процесс подготовки материала к лепке был окончен, можно было преступать к созданию навеянного образа. Мои руки скучали по настоящей работе. Они еще помнили уроки не смотря на то, что последние два года мне пришлось не ваять сказочные образы, а проводить это время в окопах. С каким–то благоговением и наслаждением я приступил к работе. Через некоторое время образ пастушка мальчугана, пасущего корову, стал вырисовываться на толстом чурбане, который служил мне рабочим столом. С замиранием сердца и любопытством девчонка смотрела на мою работу, и даже боялась вздохнуть.
Я лепил –она все это время молча смотрела, как бы впитывая в себя то, что творили мои руки. К вечеру статуэтка была готова. Удивлению Полины не было предела. Она влажными от слез глазами смотрела на фигурку и не могла отвести от неё взгляда.
–Боже, какая красота,–сказала она, задыхаясь от восхищения. Она хлопала в ладоши а я словно актер, сыгравший роль, кланялся ей.–Дед, посмотри что Кристиан сделал!
Дед Матвей, со стороны наблюдавший за мной, подошел к нам. Не скрывая своего любопытства и восхищения, он осмотрел статуэтку и одобрительно цокнул языком. Поперхнувшись, он крякнул в кулак и сказал:
–Знатная –тонкая робота! Вы немцы, очень любите искусство! Чего вам дома то не сидится? Лепили бы такие статуи пользы было бы больше. Вон глянь, красота какая.
–Правда дед, этот пастушонок на нашего Витьку похож, –сказала Полина.
–На Витьку, он не похож –не придумывай! Витька ростом был в отца, а у этого явно в роду были гномы,–сказал дед, и достав кисет, принялся крутить самокрутку. –Что делать с ней будешь,–обратился он ко мне.
–Сушить надо, а потом печка греть,–сказал я, подыскивая русские слова.
–А, понял я –обжигать нужно,–сказал дед, раскуривая «козью ножку».
Так русские звали свои самодельные сигареты, которые они ловко крутили таким образом, что они получались похожими на коленный сустав домашней козы. Нам немцам было не понять, как они это делают. Я сколько не старался, у меня ничего не получалось.
–О, я –я огонь! Греть надо, чтобы был огонь.
Дед, ничего не сказав, задымил самокруткой, словно паровоз и покашливая, ушел по своим делам, что–то бурча себе под нос.
–Деду, очень понравилась, твоя работа,–сказала Полина, улыбаясь.–И мне тоже нравится.
Я, замочив тряпку водой, накрыл, свое творение, и поставил в сарай, где прикрыл статуэтку старым дырявым ведром.
–А зачем ты, прячешь под ведро.
–Глина должна сохнуть в тени. На солнце, не можно сушить, будет капут –пойдут трещины.
С того дня как я показал свои способности отношение деда ко мне коренным образом изменилось. Каждый день я лепил новые статуэтки а вечером прятал их в сарай в ящики из–под снарядов и военной амуниции которые принес дед из леса. Глина сохла там, естественным образом и не давала трещин. Когда мои поделки просыхали я обжигал их в доме, в русской печи. Это изобретение славян идеально подходила для такого рода творчества. Забавные фигурки и статуэтки которые я делал, собирались и пополняли коллекцию моих спасителей. Так день за днем, я восстанавливал свою форму творца, абсолютно забыв, что я когда–то бы солдатом.
Нога, порванная взрывом, пока еще болела. Каждое изменение погоды сказывалось нестерпимой болью, но я терпел. Через пару месяцев пришло то время, когда я практически был здоров и даже мог уйти. Но уходить было некуда, да и не хотелось. Я боялся, что меня вновь заставят вновь взять в руки оружие, чтобы опять стрелять в русских. После того что приключилось со мной даже под страхом смерти я сделать этого не мог.
Здесь вдали от цивилизации не было ничего. Не было ни газет, ни радио, о военных сводках приходилось узнавать от деда Матвея. Раз в две недели он уходил в город на пару дней продавая там сушеные корешки и мои игрушки. Возвращался всегда с мукой, солью и другими продуктами которые он покупал, выручив от продажи деньги. Дед Матвей, был единственным знахарем во всей деревенской округе. Его знания и сушеные лечебные травы пользовались у местного населения огромным спросом.
Все лето я как мог, помогал Полины по хозяйству, и в огороде. Фронт ушел на Запад. Слова моего капитана оказались пророческими. Судя по тому какую силу и военную мощь собрали русские, было видно, что до взятия Германии остаются считанные месяцы.
За это время, которое я провел в лесу, я окончательно отвык от войны, и мне казалось, что это был всего лишь страшный сон. Судя по тому, какое внимание оказывала на меня Полина, я понял, что девчонка влюбилась. Она глядела на меня абсолютно другими глазами которые были наполнены искрами нежности. Я видел и чувствовал сердцем, что она влюблена, но я боялся спросить её о своих чувствах. Причиной тому был этот суровый русский дед, который за посягательство на сердце своей внучки мог меня заколоть вилами как бешеную собаку.
Свободное время я иногда проводил на рыбалке. Сидеть на берегу с удочкой было одно удовольствие. Однажды в теплый вечер, я сквозь листву кустов вдруг увидел, как Полина, скинув с себя одежду, предстала передо мной в обнаженном виде. Она не спеша вошла в воду, и окунувшись, поплыла. Я замер. Мое сердце было готово вырваться из груди. Её тело, её грудь и эти великолепные ягодицы будоражили во мне природные инстинкты. Я был готов броситься к ней, чтобы обнять, и насладиться её сочным телом, но страх сдерживал мои чувства.
Полина плавала, словно русалка, упиваясь, ласкающим теплом речной воды. Солнце отражаясь, играло на её теле рыжими перламутровыми зайчиками которые высвечивали фактуру её нежной и бархатной кожи и этих бесподобных пшеничного цвета волос. Мне показалось, что заметив меня, она решила поиграть на моих природных инстинктах. Девчонка несколько минут плавала прямо передо мной, подставляя моему взору почти все интимные части своего тела.
Я больше не мог оставаться безучастным и принял ей действия как вызов. Как подобает настоящему разведчику, я незаметно подобрался настолько близко, что я услышал, как журчит вода, стекая с её роскошного тела. Словно зачарованный, я смотрел на эту дикую славянку, а мозг рисовал образы новых отношений. Её плавные движения, её изгибы совершенной фигуры, волновали мое естество, и я уже не мог думать о чем–то другом. Я думал только о любви. Неожиданно, я поймал себя, на мысли что совсем не думаю и даже не вспоминаю Габриелу. Её образ, хранимый моим воображением и памятью, как–то померк в лучах этой русской красавицы, и ушел на задний план моего разума.
Сейчас мои глаза видели Полину. Её завораживающая, налитая соком грудь, её длинные русые волосы, скользили по упругим ягодицам, будоража во мне чувства к продолжению рода. Мне казалось, что она настоящая богиня, перед которой я подобно рабу, был готов ползать на коленях, лобызая её ступни колени и девичью природу, покрытую шелком кучерявых волосков. Настоящая царица этого отважного и благородного славянского народа. Она была прекрасна! Это был мой идеал, который невозможно было не полюбить.
Спрятавшись в кустах ивняка, я подобно губке старался впитать себя как можно больше увиденного, которое не только возбуждало меня, но и толкало на творчество. Мне хотелось ваять её образ в глине, чтобы прикасаться к нему своими пальцами. Боже я сходил с ума. Сердце мое рвалось из груди но я, набравшись сил, старался сдержать себя от активных действий. Подобного сердцебиения я не испытывал даже в момент рукопашной схватки. Подобного страха я не испытывал даже тогда, когда русский солдат летит на тебя с ножом в руках, а его глаза горят яростью и не человеческой ненавистью.
Такого не было. Не было потому, что сердце мое было наполнено не высоким чувством любви. Так как я любил эту русскую, я никого никогда не любил. И даже Габи была лишь вспышкой на небосклоне моей жизни. Я смотрел на Полину, а слезы безнадеги текли по моим щекам. Её красота затмила мой разум, и я, забыв обо всем, окончательно покорился своей судьбе.
–Кристиан, ты, подглядываешь? –спросила она удивленно, увидев меня.
В ту минуту девушка застала меня врасплох –я, даже не успел спрятаться. Я стоял и завороженно смотрел на неё, боясь сделать шаг в сторону. Девчонка, увидев мое замешательство, смело пошла навстречу мне. Она шла не стыдясь. Не скрывая своей наготы. Шла, как идет русский танк прямо и до самого конца. И вот я уже чувствую её дыхание. Её руки касаются моих рук, и я понимаю –я повержен! Я убит! Я нежно обнимаю её, и что есть, силы, прижимаю к своему телу. Мои губы целуют её щеки шею. В ту минуту страсть взрывается в моей груди словно граната и я понимаю, что вопреки своей воли я люблю её. Я почему–то вспомнил погибшего Уве. Сидя в промерзшем окопе, он пророчил мне знакомство с русской учительницей. Тогда, все что сейчас происходило со мной, воспринималось как обыкновенная шутка, и даже казалось фантастикой. Но сегодня –эти чувства были реальностью. Это было наградой моей судьбе. Я не мог –я боялся даже дышать в её сторону, настолько я был ошеломлен этим всепоглощающим чувством.
–Я люблю тебя Полина! –сказал я, не зная, как еще по–русски выразить свои чувства.
–Не надо, Кристиан! У нас с тобой ничего не может быть, –ответила мне Полина, с непонятным холодком.
–Почему же?
–Кончится война, ты уедешь в свою Германию, а я останусь одна в этом болоте с дедом. А если вдруг тебя поймает СМЕРШ!? Тебя заберут в лагерь к вашим пленным немцам, а нас дедом осудят на долгий срок за содействие врагу!
–Nein! Ich bin nicht der Feind! Ich Liebe dich! –проорал я ей в лицо!
–Кристиан, мы же договорились говорить по–русски –сказала Полина, и прикрыла платьем обнаженную грудь.
–Ты простишь меня? –стараясь выговорить по–русски сказал я.
–Отвернись, Кристиан, я оденусь, –тихо попросила она, слегка наливаясь румянцем, который был виден даже в наступающих сумерках.
Я коснулся губами её щек, и от них потянуло жаром. Я отвернулся, как она и просила, но желание её видеть, чувствовать было просто неудержимым.
–Корошо!
–Не корошо, Кристиан, а хорошо, –мягко сказала она, поправляя меня.
Одевшись, и взяв меня за руку, Полина помогла мне подняться на крутой берег реки. До их дома было не более ста метров.
Время было не властно над этим районом, и тогда казалось, что ничего не может потревожить нашу лесную жизнь. Казалось, что ни партизаны, ни наши войска уже никогда здесь не появятся. Вот тогда –тогда я сильно заблуждался, и уже совсем рядом было то горе и та беда, что могли разрушить спокойную жизнь моих спасителей.
Я ковылял на своей палке и совсем не знал, да и не мог даже представить, что уже несколько часов вся наша жизнь кардинально изменится.

Глава двадцать четвертая

И снова смерть…

Дед сидел на крыльце, ожидая внучку к ужину. Он никогда не называл меня Кристианом. С того момента, как он начал со мной говорить по–немецки я был для него «фашистом». Я понимал, что нахожусь в таких условиях, когда мое самолюбие не могло требовать к себе уважения по причине статуса захватчика.
Дед Матвей, несмотря на то, что ему довелось участвовать в первой мировой войне, с уважением относился к той старой немецкой армии которая была в Германии в те годы. По вечерам он рассказывал, как накануне революционного переворота в России они братались с немецкими солдатами считая их угнетенным пролетариатом. Дед вспоминал, как воткнув штыки в землю, они сидели в наших окопах во время таких братаний, пили шнапс и закусывали хлебом, салом. А после пели песни и играли на гармошках.
Один раз он показывал мне свои «Георгиевские кресты», которые он получил во времена великих сражений в первой мировой войне. Дед хранил награды в жестяной коробке и старался не показывать никому. В те годы в Советской России подобная демонстрация воинской доблести при царе, могли стоить ему свободы или даже жизни.
Не скрывая восхищения подвигами этого дремучего деда, я тоже мог похвастаться, наградами которые я получил за деблокирование Великих Лук. Русским, было не дано понять, какую гордость испытывает немецкий солдат, когда лично фюрер вешает на его грудь «Железный крест». Сейчас я не мог даже намекнуть ему на это. За этой наградой стояли многочисленные убийства русских, и я не мог этим гордиться.
–Что, фашист, проголодался? –спросил дед.–Ты, хоть рыбы себе на ужин наловил, или будешь кушать русское сало?
Я кивнул головой, стараясь не заводиться по этому поводу. Мне не хотелось отвечать на слова деда ответной грубостью, я чувствовал себя выше этого.
–Тогда давай, фашист, проходи картошка стынет! Потом пойдешь, поможешь внучке корову подоить, наверное, молочко –любишь!? –спросил дед, лукаво прищуриваясь.
Прожив с этим сварливым стариком и Полиной почти полгода под одной крышей, меня наконец–то пригласили питаться с ними за один стол. После скромного ужина, проходившего в какой–то традиционной тишине, я вышел на крыльцо, чтобы покурить. Скрутив, на русский манер из самосада и газеты сигарету, я с блаженством закурил, вдыхая резкий как иприт дым деревенской махорки. Махорка была не такой ароматной, как первоклассный табак из Турции который курили солдаты Вермахта. Ядреный русский самосад драл горло, как кусок проглоченной колючей проволоки. За эти свойства «Иваны» на фронте его очень обожали считая, что такая крепость табака борется, не только с паразитами в организме, но и с захватчиками их земель.
–Кристиан, я буду в хлеву, доить корову,–сказала Полина, кокетливо поправляя на голове платок.–Ты когда покуришь, то приходи –надо сена корове подложить свежего,–сказала она, и звякая ведром скрылась в коровнике.
Буквально через мгновение, как ушла Полина, я увидел, как из леса вышли какие–то странные люди. В сумраке августовского вечера три человеческие фигуры шли через поляну какой–то странной, крадущейся воровской походкой.
–Дед, чужие –меня нет,–сказал я деду Матвею на ухо, и слившись с деревянным срубом хаты, скользнул в заросли калины. Спрятавшись за коровником, я стал наблюдать за пришельцами. Они шли пригнувшись, и озираясь по сторонам, держали оружие наготове. В вечерних сумерках было незаметно, как я скрылся перед их носом. Я отчетливо видел, как к дому подошли три человека. Дед спокойно сидел на крыльце, и спокойно курил самосад, опираясь на свою трость. По голосам чужаков я понял –что это мои соотечественники. Двое говорили по–немецки но с баварским акцентом, который был присущ франконцам. Третий, был русский хиви–полицай. Он лебезил, перед немецкими господами стараясь им во всём угодить.
Незваные гости были вооружены автоматическим оружием. По их разговору я понял, что им удалось вырваться из окружения, и они уже целый месяц блуждают по лесам в поисках пищи. Голод гнал их дальше в русский тыл, куда не дошла война, где можно было отсидеться до конца войны.
Полицай, что–то кричал, махал руками угрожая деду автоматом. Я понял, что он говорит о еде. Он требовал хлеба, направляя на него ствол автомата, обещая убить. Дед был спокоен, и с каким–то презрением смотрел на полицая. Баварцы стояли поодаль в стороне и равнодушно наблюдали за истеричным полицаем, который агрессивно беседовал со стариком. Они общались между собой, не подозревая, что я отчетливо слышу их разговор и прекрасно понимаю, что их волнует. Мое сердце затрепыхалось в груди предчувствуя беду. Оружия на хуторе не было, а противостоять трем бешеным и голодным псам, лишенным сострадания и морали было невозможно. Вот тут и требовалась та хитрость и сноровка, которую я получил, переняв опыт от капитана Крамера. Голодные и озверевшие немцы, привыкшие к смерти уже давно не имели тормозов. В любую минуту, они могли без всякого повода пустить в ход оружие.
–Ну, где ты, –услышал я, крик Полины, и в это мое мгновение сердце оборвалось в предчувствии беды.
–Я здесь,–ехидно ответил полицай по–русски. Я видел, из–за коровника, как он поставил затвор на боевой взвод и жестами показал своим спутникам, что проверит пристройку. По его довольному лицу было понятно, что эта тварь своего не упустит. Дед Матвей сквозь силу поднялся, и замахнулся на полицая тростью, но русский ударил его в живот. Дед упал, осыпая проклятиями пришельцев.
Голос девушки которая что–то пела себе под нос, да звуки молока, падающего в ведро, были прекрасным ориентиром для этого полицая. Он снял автомат с плеча, и вошел в коровник. В это мгновение мое тело напряглось, как перед прыжком во вражеский блиндаж. До моего слуха донесся испуганный крик Полины. Её дрожащий от страха голос, словно детонатор, разорвал, мое сердце. Я взял косу, висевшую под стрехой и ступая бесшумно словно тигр, вошел в коровник следом за хиви. Все мои мышцы налились энергией, и по ним прокатилась возбуждающая волна адреналина.
Полицай не мог видеть меня. Он всецело был увлечен Полиной. Он даже не мог представить того, что через секунду, смерть поставит в его жизни последнюю точку. Я наблюдал за тем, как он, грубо схватил девчонку за шею, и швырнул, на сено. Хиви находился ко мне спиной. Он не знал, что все его действия были у меня под контролем и я лишь ждал случая. Эта грязная бородатая свинья, гонимая похотью, отбросила автомат в сторону. Он ринулся на девушку, и схватив её за платье, разорвал, обнажив девичью грудь. Полина неистово кричала, но этот русский держал её за ноги стараясь овладеть её телом. Все это проходило настолько стремительно, что грязные руки бандита, не успели добраться до тела Полины. Он, вцепившись в подол её платья, стараясь силой обнажить девичье естество. В этот миг гонимый похотью полицай, окончательно утратил всякий контроль. Он словно ослеп и оглох одновременно.
Мне показалось, что время растянулось, словно резиновая лента, хотя на всё ушло не более трех секунд. Ждать более «удобного момента» не было никакого смысла. Я размахнулся и хладнокровно ударил насильника косой по шее. Острая, как бритва сталь скользнула по кадыку, и голова отделилась от тела без особых усилий. Полицай даже не успел почувствовать, как умер. Кровь фонтаном вырвалась из огромной раны, а голова откатилась, в сторону, словно капустный кочан. Тело в предсмертной агонии дернулось и рухнуло на земляной пол.
Полина, увидев на себе кровь, хотела было завопить от ужаса, но я успел отбросить косу, и прижат крепко к груди. Всё что я видел в её глазах, это был животный ужас на грани безумия. В каком–то шоке девчонка смотрела на меня, ничего не понимая.
–Тихо –тихо,–сказал я, зажав ей рот ладонью.–Не кричи–говорил я по–немецки не находя русских слов.
Всем телом я чувствовал, как Полину трясло от испытанного ужаса. Она, словно держала в руках оголенные электрические провода, от чего всё её тело била невероятная дрожь.
–Тихо –тихо девочка –тихо….
В тот миг мое сознание пронзила «молния». По звуку хлопнувшей двери исходившей с улицы, понял, что каратели втащили старика в дом.
–Будь здесь,–сказал я девчонке, –тихо сиди!
Полина, содрогаясь от ужаса, закрыла ладонями рот и завыла. Завыла так, как воет волчица над погибшими волчатами. Её зубы, отбивали чечетку, а меня наполняла дикая злоба и какая–то неведомая и нечеловеческая ярость, которая вулканом закипала в моей душе. Я почувствовал, как адреналин хлынул, по моим венам, запустив механизм мести.
Я выхватил из ножен покойного полицая армейский кинжал, и метнулся из коровника в сторону дома. Впервые за последнее время после своего «воскрешения», я взял в руки оружие. Я не мог быть равнодушным к судьбе моих спасителей. По всем законам человеческой цивилизации я не мог предать этих людей. В данный момент ни кто кроме меня, не мог защитить этих людей. Я словно призрак, скользнул вдоль стены к дому и подкрался к крыльцу. За дверью раздавались странные звуки по которым я понял, что каратели избивают старика ногами. Сжимая до боли в руке холодную рукоятку кинжала, я весь сжался, словно огромная пружина, готовая в любую секунду разжаться. Через мгновение двери открылись. На пороге показался вооруженный автоматическим оружием бородатый человек. Он что–то жевал, вслушиваясь в окружающую тишину. Его лицо, было покрытое рыжей щетиной, что говорило о долгих скитаниях по лесам. Я понял это окруженцы, которые недели две как вырвавшиеся из котла, устроенного русскими. По всей вероятности этим парням пришлось долго скитаться по лесам, в надежде уйти от преследования. Карл, как по документам звали эсэсовца, стоял на крыльце и прислушиваясь к звенящей тишине.
–Эй, Иван,–крикнул он. –Хватит драть эту девку, иди сюда, тебя зовет штурмфюрер Мольке,–сказал эсэсовец по –немецки. –Эй, Иван, ты где, –крикнул он, второй раз.
Выдержав паузу, каратель выругался:
–Вот же дерьмо….
Сплюнул в траву, он сделал шаг, и тут же напоролся на меня.
Я появился перед ним настолько неожиданно и стремительно, что он просто опешил. Открыв рот от удивления, он смотрел, забыв даже, про свое оружие, которое висело у него на плече.
–Добрый вечер!–сказал я ему на родном языке, –«Хайль Гитлер»!
У карателя вылезли глаза от удивления. Одновременно зажимая ему рот рукой, я нанес скользящий и сокрушительный удар кинжалом в пах. Холодная –острая сталь фирмы «Zolingen», распорола тело эсэсовца от гениталий, до самого пупка. Он даже не успел вскрикнуть. Его ноги подкосились, а окровавленный, зеленого цвета ливер, вывалился на крыльцо. Тело мгновенно обмякло. Захрипев, он уткнулся, лицом в землю и тут же испустил дух.
–«Дерьмо»–подумал я, и автоматически вытер нож о повидавший виды маскировочный «цеитбан», который был надет на Карла. Не теряя времени даром, я стянул с мертвого эсесовца пистолет–пулемет и взвел затвор. Гонимый уверенностью и святой правотой своего поступка в тот миг я не мог больше думать не о чем кроме мести. Мне пришлось продолжить миссию эдакого народного освободителя, вставшего на защиту обездоленных и униженных.
В ту самую минуту я кроме мщения не испытывал абсолютно никаких чувств. Я был похож на «машину смерти», у которой все действия по умерщвлению врага были доведены до абсолютного автоматизма. Мне было странно, но я почему–то не чувствовал к своим соплеменникам никакой жалости. В моем представлении это были уже не люди –это были нелюди лишенные основ божественных заповедей. Символ ваффен «СС» на их петлицах, не мог вызвать в моей душе уважение и человеколюбие. Моя память еще хранила кровавые события начала сорок второго года. Истребление карателями еврейского гетто в «мертвом городе», еще не успели порасти бурьяном забвения, а запах сгоревших в адском пламени людских тел, еще не выветрился из моих мозгов.
Что тогда произошло со мной –я до сих пор не могу понять. Мне необходимо было защитить этих людей.
Открыв двери я гонимый бесстрашием и решительностью вошел в дом. В глаза бросился освещенный угол деревенской хаты. На столе, мерцая тусклым светом светила старинная керосиновая лампа. Старик лежал, на полу возле печи и стонал. Все его лицо было в крови а глаза заплыли сплошной гематомой. Было видно, что эти парни из СС жестоко его избили требуя еды и шнапса. Направив оружие, на штурмфюрера, который сидел, за столом я ехидно не скрывая презрения, улыбнулся и сказал:
–Добрый вечер! –господин офицер.–Хочу пожелать вам, приятного аппетита!
–Ты кто такой, –спросил эсэсовец и не теряя самообладания продолжал есть.
Его глаза сверкнули как у загнанного в угол волчонка, но направленный ствол автомата охладил пыл офицера.
–Меня господин офицер, звать унтер –офицер Кристиан Петерсен. Я служил в под началом капитана Крамера в группе «Герра», дивизии «Бранденбург–800. Несколько месяцев мне пришлось прожить в этом доме.
–Ты, что здесь делаешь, унтер–офицер? Почему не на передовой?
–Я, как и все солдаты Вермахта выполняю, приказ фюрера, –ответил я с долей сарказма. –А что делаете здесь вы –мне не понятно?
–Мы? Мы –выходили из окружения…..
–Германия господин офицер, находится совсем в другой стороне…
–Ты, наверное, дезертир,–спросил он.
–Нет, господин штурмфюрер, я честно исполнил солдатский долг и теперь могу отдохнуть. Я хотел умереть за фюрера, но эти русские, чью еду вы, имеете честь сейчас кушать, вернули меня назад с того света.
–Ты собачье дерьмо, продался большевикам,–спросил офицер. В этот миг я заметил, как его рука потянулась к оружию. Оно лежало рядом на лавке.
–Нет, господин офицер, перед отечеством я честен ….
Потянувшись за автоматом штурмфюрер, как–то неловко дернулся. В этот миг я инстинктивно нажал на спуск. Грохот выстрелов разорвал тишину. Несколько пуль впились в его грудь, и в этот миг, едкий дым пороха наполнил дом.
Офицер вытянулся в смертельной судороге. Хватаясь руками за воздух, рухнул на пол лицом вниз.
–Schei;e,–сказал я вдогонку покидающей его тело душе.–Дерьмо.
Толкнув эсэсовца ногой, я, убедился, что он мертв, хотя это уже было не обязательно. Не теряя не секунды, я подскочил к раненному старику. Мне хотелось помочь ему, как когда–то он помогал мне. Ничего не выясняя, я поднял старика на руки и перенес на кровать. Дед был еще в сознании.
–Это ты стрелял?–спросила вбежавшая в дом Полина, увидев труп фашиста в луже крови.
–Я...
–А что с дедом –он жив? Дед жив, или они его убили?
–Жив,–сказал я положив его на кровать.
Я замочил льняное полотенце в ведре с водой и приложил его к лицу старика, стараясь облегчить его страдания.
–Что с ним –они били его?–сквозь слезы кричала Полина. Она выхватила у меня из рук полотенце, и принялась вытирать лицо деда Матвея.
–Жив! Жив,–причитала она, целуя старика.–Я знаю ты сильный! Ты поправишься…
Дед из последних сил приоткрыл опухшие глаза, и сквозь слезы обиды и боли постарался улыбнуться.
–Вот, внучка видала! Как меня «Фрицы» отходили. Хлеб они искали и самогонку… Фашисты–мать их!
–Лежи дед –ради бога молчи! Все будет хорошо, –причитала Полина.
Она обняла старика, прижалась к его бороде и заплакала. Слезы горечи потекли по её щекам.
Я растерянно стоял в стороне, и смотрел на деда и внучку.
–«За что!? За что надо было так избивать беззащитного старика? Зачем они сделали это?»–задавал я себе вопрос, и не мог понять причину этой жестокости.
В этот миг я осознал, что совершив поступок, мне пришлось окончательно поставить точку во всей этой человеконенавистнической философии войны. Я убил не врага, я убил тех, с кем вместе присягал Германии и фюреру. Я переступил закон –я переступил какой–то незримый порог, за которым находится не голая месть, а та правда, которая стояла во главе философии сознания русского народа.
–А ты немец, молодец,–сказал дед. –Я думал, ты фашист, а ты совсем не фашист –ты Кристиан настоящий мужик! Наш –советский!
–Я просто человек….
Прожил старик, после нападения на хутор всего неделю. Каратели «постарались» на славу. Сломанное ребро пробила легкое, и дед мучительно умер, от внутреннего кровотечения. За считанные минуты перед смертью, он попросил внучку принести ему его жестяную коробку, которую он хранил в своем сундуке.
Дед из последних сил достал из коробки царский «Георгиевский крест», и вложив его в руку, сказал:
–У меня камрад, больше ничего нет. Хочу поблагодарить тебя. Спасибо! Береги Полину! Ты немец, жизнь ей спас.
Я удивился тогда, не понимая его намеков. Дед был еще тот хитрец, и знал, уже знал что его внучка в меня влюбилась.
–За что,–спросил я, не понимая пока, почему этот старик называет меня по имени вместо того, чтобы как всегда назвать –фашистом.
–За то Кристиан! За то, что ты не такой…
Его слова, тронули меня за душу. Ощутив такое к себе доверие, я не удержался. Слезы накатили на мои глаза. Я крепко сжал его подарок в руке, и почувствовал, что этот дремучий старик простил меня. Я почувствовал, как его душа открылась и впустила меня в сердце. Всё! Для них я перестал быть врагом.
Последние слова, сказанные стариком перед смертью, глубоко въелись в мою душу. Он взял меня за руку и постарался её крепко пожать. Наверное, он хотел показать, что еще крепок, но силы старика были на исходе.
–Я ухожу.... Береги внучку! Когда –нибудь война закончится, а жизнь …
Дед Матвей договорить не успел. Его лицо замерло, и он перестал дышать. Его глаза сделались неподвижными.
Я тронул его сонную артерию и понял, что этот человек навсегда нас покинул. К моему горлу подкатил комок. Он сдавил мне глотку, словно петлей. Я положил ладонь ему на лоб, и прикрыл ему глаза. Рука старика свалилась с кровати и безжизненно повисла.
–Он ушел,–сказал я Полине, стараясь пересилить свою печаль.
Девчонка тихо заплакала. Опустившись на колени перед стариком, она скрестила ему руки на груди и обняв его бездыханное тело, тихо без истерики заплакала. Я недолго постоял рядом с телом старика и вышел на улицу, оставив девчонку с телом старика. Мне хотелось немного побыть в одиночестве, чтобы осознать и обдумать свое положение. Время как бы остановилась. Сев на лавочку, я скрутил себе из русской махорки сигарету, и закурил, стараясь таким образом успокоить душу, которую наполнила скорбь и чувство жалости.
Не знаю почему, но для меня смерть этого человека стала тем переломным моментом, за которым, началась абсолютно иная жизнь. Я ощутил себя ответственным за судьбу Полины. Ведь только по воле моих соотечественников она осталась полной сиротой. Мне по–человечески было жалко деда. За его суровым и предвзятым отношением ко мне, таилась душа благороднейшего и наидобрейшего человека в мире. Он, вернул в мою душу не только чувство любви и преданности но и сам смысл жизни.


Глава двадцать пятая.

Возвращение

Старика мы похоронили рядом с его бабкой и внуком. Полина стояла
молча, склонив голову, над песчаным холмиком и мысленно прощалась с дедом Матвеем. Положив скромный букетик полевых цветов, она прошептала молитву и вытирая слезы не спеша ушла домой. Я остался один. Забив обухом топора, сколоченный из старых досок крест, я присел на лавочку и достав кисет деда, закурил. Деда теперь не было, и мне приходилось решить для себя, как дальше жить. Вернуться назад в свою часть –я не мог. Русские уже гнали нас на всех фронтах, и не за горами была их победа. Остаться с Полиной, было тоже опасно, ведь я подвергал её преследованием со стороны большевистских властей, за содействие врагу. Я понимал, что в тот момент, я как бы был вне закона и этот статус создавал для меня лишние проблемы.
За это время, что я прожил на хуторе, дед, не смотря на свой суровый нрав, стал для меня, каким–то родным и близким. Благодаря ему и его умению к врачеванию я остался жив после неудавшейся диверсии. Его отношение к сути жизни к окружающему миру, заставило и меня пересмотреть те догмы, которые были навязаны мне системой, в которой я жил прежде.
Полина, целый месяц тяжело переживала кончину деда. Первые дни она ходила к нему на могилу, и это было, как мне тогда казалось, продолжающимся трауром. По вечерам, уткнувшись в подушку, она плакала. А я даже не представлял себе, как мне утешить её ранимую душу.
До встречи с карателями дед Матвей, не смотря на свои годы, был человеком крепким и вполне здоровым. За лето ему вместе с внучкой удавалось даже заготовить для коровы сена, чтобы хоть как–то сохранить домашнюю скотину. Теперь, эта забота легла на хрупкие девичьи плечи. Я видел её озабоченность, и не мог –не мог оставаться безучастным к её жизненным проблемам. Прожив почти пол–года бок о бок с этой девушкой, я начинал ощущать себя в этом доме совсем в другом качестве. Я влюбился в неё.
В один из сентябрьских дней, когда мы складывали сено в стог, холодный дождь сплошным потоком обрушился на хутор. Мы, побросав вилы и грабли бежали прочь в поисках укрытия. За какие–то секунды, вся наша одежда превратилась в мокрые до самой нитки тряпки. К вечеру того же дня, девушка заболела. Простуда свалила её с ног, оставив меня один на один не только с её недугом, но и со всем домашним хозяйством. Я в жизни своей не мог представить себе, что быт славян, в котором они жили и существовали веками для меня немца, станет сплошным кошмаром. Мне ни разу в жизни не доводилось, сталкивался, с такими условиями поэтому пару дней я пребывал в полном ступоре. В какой–то миг, моя солдатская судьба вновь изменила свой привычный вектор, превратив меня в подобие «фермера неудачника». Я не знал, что брать в руки и за что мне хвататься: Эта русская девчонка лежала с жаром, а не доеная корова мычала в коровнике, разрывая мне душу. Коты ходили за мной по пятам, выпрашивая у меня еду и это было какое–то сплошное безумие.
В тот миг я хотел было бежать, куда глядят мои глаза, но больная Полина и мысли о ней возвращали меня обратно, заставляя переступать через свое неумение и полное отсутствие опыта. Мне было страшно. Кашель, душил девчонку, а все её тело горело, словно русская печь. Лекарств не было. Те травы и корешки которые заготавливал дед, были мне не знакомы, и я не знал, как ими вообще можно лечить людей.
–О, мой бог! Ты, решила умереть? Как мне жить без тебя? Кто будет доить корову, кормить кошек? Я не фермер, и у меня ничего не получается!
Полина брала меня за руку и тихим уставшим голосом сказала:
–Ты справишься Кристиан. Я в тебя почему–то верю. Если хочешь, чтобы мне стало легче. Надо достать мед!
В тот миг я опешил. Где брать этот мед я не знал. Я находился в тысячах километрах от Германии и даже не представлял, где в этих дремучих русских лесах найти мёд, чтобы спасти девчонку.
–Нужен мед,–вновь прошептала Полина. –Чай из зверобоя с медом и кипяченое молоко.
–Черт! Я немецкий солдат, а не русская пчела! Где мне взять этот мед? Мне нужно идти в деревню, или мне надо самому летать над цветками чтобы его собрать?
Полина старалась улыбнуться моей истерической шутке. Она взяла меня за руку, с надеждой посмотрела на меня. Её воспаленные от болезни глаза, смотрели на меня с какой–то надеждой и мольбой о помощи.
–Я пойду в деревню. Здесь нужен настоящий врач,–сказал я ей, поправляя одеяло.
–В деревню не ходи. Ты здесь чужой –тебя поймают мужики и сдадут в НКВД.
–Мужики–переспросил я.–Какие мужики?
–Русские мужики–еле выговорила девушка. –Они живут в деревне.
–А что мужики не на войне?
–Не все мужики на войне,–ответила Полина, глубоко вздыхая.
–А где тогда искать мёд –где пчелы?
–Пчел я видела в лесу. Здесь не далеко –в километре от хутора. Там недавно стояла воинская часть. Солдаты из дупла доставали дикий мёд, и угощали меня:–сказала Полина как–то обыденно и просто, будто сходить в магазин.
–Где, где, где живут, эти чертовы пчелы,–начал я впадать в истерику.–Как мне их найти дом?
–Я знаю! Если ты, пойдешь по тропинке в сторону деревни то с правой стороны перед ручьем, увидишь, на поляне растут три ёлки. За елками –чудь дальше в лесу, на высокой осине в дупле живут пчелы. Я знаю, ты Кристиан, найдешь, и у тебя все получится.
–Oh, mein Gott–was soll ich tun: –сказал я, переходя в нервах на родной язык.
–Не ругайся,–сказала она, и впервые за две недели сквозь силу улыбнулась мне.
Протопив печь, как это делала по –утрам девчонка, я перенес её на палатьи где было теплее, и накрыл ватным одеялом. Мои сборы за медом были не долгими. Взяв с собой, нож, веревку и ведро, я направился в сторону деревни. Я тогда даже не представлял, что мне делать и как добыть, этот чертов мед. Пройдя около километра, я увидел на поляне три ели росшие как раз на краю леса. Как мне говорила Полина я, вошел в лес и тут же лишился дара речи. Для меня немца –это был настоящий шок. Насколько видел мой глаз, настолько по всему лесу простирались свежие землянки окопы, блиндажи и другие военные строения, которые остались от русских воинских частей. Здесь «Иваны» готовились к наступлению. Поломанные подводы, раскуроченные машины, брошенное и забытое в блиндажах оружие, техника, патроны, гранаты разбитые ящики со снарядами лежали так, будто были никому не нужны. Расточительность советов зашкаливала и поражала мое немецкое воображение.
–«Oh, mein Gott».
Чего тут только не было. Спустившись в первый попавший блиндаж, я обнаружил не только кучу нужной в хозяйстве мелочи но и то чему в мирной жизни было трудно найти применение. Порывшись, в кучах брошенной амуниции я даже нашел себе противогаз, которых было несметное количество. С его помощью я мог не только влезть в дупло к пчелам, но даже в преисподнюю к дьяволу. Теперь дело оставалось за малым, нужно было найти это самое дупло, про которое говорила девушка. Осмотревшись по сторонам, я стал выискивать то дерево, про которое говорила Полина. Вскоре мои поиски увенчались результатом. По остаткам пустых сот, брошенных на земле –мне удалось найти это сказочное дерево.
Это была огромная осина. В метрах шести над землей, на я смог рассмотреть дупло около которого роились пчелы. Русские вероятно уже пробовали доставать мед. Весь ствол дерева был ободран армейскими сапогами а под деревом валялись пустые банки от сгоревших дымовых шашек.
Я закинул веревку на ветку, и с её помощью по следам этих «русских мужиков» влез на дерево, подтянув за собой ведро. Натянув на голову противогаз, как в случае газовой атаки я зажег дымовую шашку, и поставил её на ветку под самое дупло. Немного подождав, когда эти маленькие твари утратят способность защищать свое жилье, я сбросил шашку вниз. Насекомые, почуяв газовую атаку, срочно эвакуировались, из своего «гарнизона», сняв даже «часовых». Я воспользовался моментом и заглянул в дупло. Там, словно сталактиты в пещере висели восковые соты, наполненные янтарным сладким великолепием. Нарезав соты ножом, я сложил добычу в ведро, и облизав пальцы, спустился с дерева, пока хозяева не вернулись.
Полина еще спала. Все её тело было горячим и от этого мне становилось страшно. Намочив полотенце в ведре с водой, я приложил холодный компресс на лоб девченке, как это мне подсказывало внутренне чутье. Обтерев лицо мокрой тряпкой, я постарался облегчить её страдания. Полина даже не проснулась.
–Donner Wetter!
Моим разумом овладела жуткая паника. Озноб стал трясти меня от одной только мысли что моя спасительница, может погибнуть. Я не знал тех хитростей, которыми жили русские и даже не понимал их быта. Какое–то внутреннее чутье, подсказывало мне тот логический ход действий, который должен был привести меня хоть к какому–то результату. Я разжег чугунную печку, которую Полина использовала для приготовления пищи и поставил на неё хитрой грушевидной формы горшок, которые русские называли «чугунок». Они брали их специальными вилами вставляли в русскую печь и готовили в них еду на целый день. Опыт разведчика помог мне. Я видел, и как Полина ловко управляется с хозяйством, когда я после выздоровления перешел жить в их дом. По утрам она топила русскую печь и ставила в неё нехитрые деревенские блюда из квашеной капусты, соленого шпика и картофеля. Вкус картофельного супа, который целый день томился в русской печи был настолько восхитительным, что вполне мог составить конкуренцию лучшим блюдам Европы. С божьей помощью мне удалось вскипятить молоко, часть которого естественно у меня успела убежать. Когда было всё готово, я тронул Полину за плечо, стараясь разбудить её.
–Надо пить,–сказал я ей, и поднес кружку с горячим молоком с медом.
Полина была слаба, крупные капли пота катились по её лицу, а волосы были сырыми словно после купания в реке.
–Ты Кристиан, не бойся, я обязательно поправлюсь,–сказала она, еле шевеля потрескавшимися губами.
Я присел напротив, и умиленно смотрел на неё с одним лишь желанием: помочь. Мое сердце сжималось от боли и всепоглощающего сострадания к этому милому существу. Мне хотелось обнять, прижаться к ней всем телом, чтобы забрать всю её боль. Мы как бы поменялись ролями. Еще недавно она спасала меня, вытаскивая с того света. Теперь пришла моя очередь, и я видел в этом промысле свое предназначение.
Целый день я провел в заботах и работе. Надо было накормить домашнюю скотину, приготовить какую–то еду. К вечеру я валился от усталости. Я даже не мог пошевелить, ни рукой, ни ногой. Все тело было разбито, как после рукопашной схватки.
К вечеру третьего дня Полине стало легче. За это время я научился не только варить картофель, месить тесто и рубить траву, но даже доить корову. Я превратился в настоящего фермера, и мне для полного счастья не хватало традиционных кожаных шорт с подтяжками и фетровой шляпой с пером фазана, чтобы выглядеть в соответствии с окружающей обстановкой. Впервые за эти дни Полина поднялась на ноги. Первое, что она сказала, это было:
–Будем баню топить. Мне надо помыться, попариться, и выгнать из себя остатки болезни.
Боже, я впервые за это время испытал настоящее блаженство. С моих плеч свалился какой–то тяжелый и неподъемный груз, который давил со всех сторон.
Вооружившись ведрами я наносил из реки полный котел воды и развел в очаге огонь. Сухие дрова ярко вспыхнули и буквально через минуту, вся баня наполнилась едким и густым дымом. Баня по –черному –это истинное изобретение русских. Весь дым выходил в открытые двери. Таким образом, помещение постепенно прогревалось и наполнялось теплом и каким–то душистым ароматом дыма. В тот момент, можно было под потолком коптить окорока и свиное сало, которое русские, как и мы очень любили. Через час вода в котле бурлила настоящим ключом, а камни в каменке сделались красными словно раскаленное железо. Русские, обычно после того как протопилась баня, сразу не мылись, а выдерживали её, чтобы вышли остатки дыма. Только после того, как в печи угасал последний огонек, можно было смело окунаться в атмосферу волшебного жара.
–Ну что ты, сидишь,–спросила девушка,–ты, что мыться не будешь?
В этот миг в моем горле застрял ком. Я не мог сообразить, что она хочет.
–Ты немец, идешь в баню,–переспросила Полина,–или будешь сидеть тут на завалинке?
–А что? А как,–залепетал я, не понимая, что ей от меня нужно.
Полина взяла меня за руку и потащила за собой. Она разделась, и абсолютно не стесняясь своей наготы, вступила на территорию какого –то дикого, но такого первозданного славянского таинства. Меня в ту самую секунду взяла оторопь. Она была совсем нагая и такая милая, что я еле сдерживал свое тайное желание, которое преследовало меня все эти месяцы. Проследовав за ней, я был настолько увлечен созерцанием её великолепного тела, что даже не почувствовал, как в мое лицо ударила волна раскаленного воздуха. В голове всплыли картинки того времени когда я с капитаном Крамером впервые ощутил то, что нашему немецкому мозгу было не подвластно. Какая–то жуткая славянская традиция омовения, и её дикость исполнения, шокировали меня своей истинной природной первозданностью. Полина без всякого чувства стыда стояла передо мной, сияя исконно славянской, женской красотой и целомудрием. Её бедра, её упругая грудь и эти русые до золотого блеска волосы, лежащие на её плечах, вызывали в моей душе дикий трепет. Я был просто не в состоянии представить себя тем мужчиной, который сможет сделать счастливой это совершенство.
–Что стоишь, –сказала она, –дух выходит. Закрывай двери.
И я подчинился. Стыдливо прикрывая свою природу руками проковылял, вглубь прокопченного и жарко натопленного помещения. Присев на лавку, я не мог отвести от нее своего взгляда.
Налив в деревянную бадью кипятка, Полина опустила в него березовый веник, чтобы он запарился и стал мягким. Небольшими порциями девушка стала плескать воду на раскаленную каменку. Уже через секунду все баня наполнилась сухим и обжигающим паром.
Окатив полку холодной водой, девушка легла на неё и распласталась там, словно Афродита в морской пене. Я знал, что мне делать. Вытащив веник из бадьи и задыхаясь от удушающего пара, я неистово стал хлестать её по спине и ягодицам с невероятной нежностью, выгоняя из неё остатки болезни.
После прорыва блокады в Великих Луках, меня так же бил когда–то по спине капитан Крамер. Я видел –девчонка, стиснув зубы, с каким–то дьявольским наслаждением терпит этот мазохистский ритуал, отдаваясь, во власть пара. Очень скоро все её тело сделалось красным. Прогревшись до самой последней косточки она с диким визгом вылетела из бани и пробежав два десятка метров, прыгнула, в холодную сентябрьскую воду. Я покорно на всех этапах этого ритуала следовал за ней.
А потом был крепкий чай, с медом, приготовленный ей из каких–то трав и березового нароста, который она называла –чага. А после чая была любовь. Всё что с нами приключилось, в тот вечер, я не смогу забыть никогда. Впервые за месяцы моего пребывания на хуторе, я очутился с Полиной в одной постели. После долгих любовных ласк и прелюдий, я овладел её телом. С невиданной страстью и блаженством она отдалась и мы, почти до самой поздней ночи сливались в любовном порыве.
Боже, какое это было наслаждение целовать и упиваться её телом и этой первозданной чистотой после стольких месяцев воздержания.
–Дед бы меня понял и простил,–сказала неожиданно Полина.–Ты Кристиан, мне ведь с самой первой встречи понравился. А я глупенькая –в тебя влюбилась до самых печенок.
–И я тоже! Ich Liebe dich –Я тебя люблю,–шептал я ей на ухо, и какое–то непонятное чувство наполнило меня удивительной благодатью и непостижимой нежностью. Тогда я почувствовал, как в моей груди вспыхнул огонь. Какое–то странное и ничем несравнимое чувство пробежало от корней моих волос до самых пяток. Оно держало меня за сердце и мне хотелось не просто любить эту девчонку –мне хотелось соединиться с ней воедино или даже умереть от счастья. Я был готов прирасти к ней всем своим мясом –всей плотью, чтобы стать единым целым. Носимый в сердце до этого момента образ Габриелы, как–то сразу померк и растворился, словно кусок сахара брошенного в кипяток, не оставив никаких чувств, кроме пустоты, которую заполнила Полина. В ту ночь я без всякого сожаления вырвал из своего сердца все то, что было до неё раньше и оно, словно огромный пустой сосуд моментально наполнилось новой, и такой страстной любовью.
–Я люблю тебя Кристиан,–шептала на распев Полина. Она трогала моё гладко выбритое после бани лицо рукой и закрыв глаза, нежно целовала меня в губы, в лицо, и даже в мочку уха. От подобных ласк и её необычайно приятных прикосновений, мое тело дрожало, и я вновь и вновь возжелал её...

Глава двадцать шестая

Нежданная встреча

После слов сказанных Полиной, на мои глаза накатились слезы. Мне стало страшно. Да, было страшно потерять то, к чему меня привел не бог –а мой фюрер. Если бы не эта проклятая война, я никогда бы не встретил эту девушку. Её судьба, переплелась с моей судьбой, словно пшеничные колосья в единый сноп. Если бы у меня была возможность вернуться обратно на фронт в свое подразделение, я даже под страхом приговора военно –полевого суда, не смог бы никогда больше взять в руки оружия. Эти –как нам говорили «дикие русские», изменили мое мировоззрение на уровне подсознания, преподав мне урок христианского человеколюбия и веры. И это не было той пропагандой, о которой дни и ночи напролет нам вещала радиостанция «Deutsche Welle» –это была сама соль их жизни. Познав это, я скорее бы предпочел умереть от пули своих камрадов, чем стрелять в тех, кого мне довелось полюбить всей душой.
После всех этих перипетий, моя жизнь на хуторе продолжалась обычном для меня экстремальном русле. За время, прожитое в глубоком тылу, я превратился из бравого немецкого солдата, обученного убивать, в обыкновенного трусливого мужика, шарахающегося от любого звука. Невольно я стал мужем Полины и теперь должен был заботиться о ней. Она носила под сердцем моего ребенка. С каждым днем девчонка прибавляла в объеме живота, и это уже было невозможно не заметить. После того, как я попал на этот хутор прошел ровно год. Я уже вполне сносно говорил по –русски и многое понимал без солдатского разговорника. Что стало с моей разведывательной группой, я не знал. Для своих товарищей по оружию я уже целый год считался пропавшим без вести. За это время, к знахарю несколько раз приходили гости из местных деревень, которые просили у Полины травяные сборы. Но узнав о его скоропостижной смерти молча уходили оставляя на столе какие–то жалкие подарки в виде яиц, шмата сала, или нескольких луковиц.
Шел 1944 год –фронт давно ушел на сотни километров на Запад. Для меня война, стала каким –то далеким и страшным параллельным миром. Я жил теперь совсем другой жизнью и в совсем ином временном отрезке. Мое сознание не хотела помнить того времени когда мне приходилось воевать с «русскими», представляя их главной угрозой для Европы. Правда, в кошмарных снах иногда я возвращался в свое прошлое. Отдельные фрагменты по ночам продолжали всплывать в моей голове, хотя мне приходилось прилагать огромные усилия, чтобы вычеркнуть их из памяти. С каждым прожитым днем в условиях славянского быта, мой мозг старался, как бы самоочиститься. Он замещал ячейки прошлого на настоящее и на новые впечатления совсем иного мироустройства, которое было наполнено любовью и счастьем.
Последние секунды моей войны врезались в мой мозг с такой силой, что их яркость даже после года забвения, всплывала в сознании четкими фотографическими картинками. Иногда я все же вспоминал, прошлое и мне становилось страшно. Образ обер –ефрейтора Манца, трагически погибшего на моих глазах, всплывал во сне, и по нему можно было отмерять время до очередной неприятности.
Операция «Восточный вал», которая готовилась командованием группы армии «Центр», была провалена по всей линии фронта. Русская контрразведка не зря ела свой хлеб, ежедневно сокращая количество диверсий и саботажа. Уже в плену от следователей МГБ я узнал, что бравый капитан Крамер со своей группой попал в ловушку, которую устроили русские контрразведчики. Раненый снайпером, он не дожидаясь пленения, пустил, себе в лоб пулю, поставив своей жизни финальную точку. Странно, но командир знал и «спинным мозгом» чувствовал, что наша война с «советами» подходит к концу. Был бы он чистокровным немцем, а не русским фольксдойч, его судьба была бы не так печальна. Русские прощали немцев, но не прощали своих предателей. Большевики яростно и безжалостно уничтожали тех, которые предали устои советского и славянского братства. Они были фанатичны в любви к своей родине, и не могли простить тех, кто дал слабину и отрекся от идеалов в пользу врага.
Сейчас меня это уже не волновало. Волновало лишь состояние моей Полины и моего маленького Матвея. Она словно брошенное в землю плодовитое семя вросла в мою душу и плоть. Я не представлял, как сложится моя дальнейшая судьба в этой стране, но я даже и думать об этом не хотел, пустив ход жизни на самотек.
Время приближения родов неумолимо двигалось вперед. С близостью этого заветного дня, меня охватывала настоящая паника. В делах женских я был не сведущ, и принимать роды я бы не смог даже под страхом смертной казни. Было необходимо срочно искать бабку повитуху или эвакуировать Полину туда, где она могла получить помощь. Но где? Кругом был лес, а до ближайшей деревни было не менее пяти километров. В отличие от меня, Полина была спокойна. Она целыми днями сидела на лавочке возле дома и на спицах вязала, какие–то предметы одежды для будущего ребенка. Я как добропорядочный семьянин и кормилец, занимался, поискам пропитания: ловил рыбу, ходил на охоту и даже ухаживал за коровой.
Полина была со мной счастлива. За время беременности она очень изменилась. Из худощавой девушки –подростка, она превратилась в настоящую женщину, которая, словно медовая груша налилась соком и какой–то удивительной женственностью. В точно рассчитанное время, она собрала свои вещи и привязав к рогам коровы веревку, пешком направилась в деревню, уводя с собой нашу кормилицу.
Я не смог сдержаться и просто так остаться дома –я пошел следом, хотя Полина не хотела этого. Последнее время она стала раздраженной и легко впадала в истерики. Её настроение сменялось по десять раз за день, как и её желания. Я знал, что это связанно с её положением. Она боялась потерять меня. Я ведь был для неё той опорой, которая гарантировала, что ребенок вырастит здоровым и крепким. Полина строго запретила мне покидать хутор, но я не сдержался. Накинув на плечо МР–40, который достался мне от нежданных гостей, я пошел следом, держа девушку на расстоянии визуального контакта. Дорога проходила сквозь урочище, огибая болотистые места, которых было великое множество. Судя по уложенным бревнам связанных год назад русскими саперами было видно, что и этих мест тоже коснулась костлявая рука война. По обеим сторонам дороги под кронами столетних сосен были вырыты капониры, землянки и блиндажи тыловых частей, которые простояли здесь довольно долгое время. Вся эта территория была обильно усыпана огромным количеством пустых консервных банок и цинков из–под патронов. Разбитые и поломанные конные телеги разобранные остовы машины стояли в лесу, как напоминание о том, что из этих мест начнется победоносное наступление русских. Лесная, изуродованная танками и машинами дорога шла в деревню под названием Гнилая Лука. Только там, среди людей, Полина могла она разрешить свои женские проблемы, которые уже скоро переросли в наши проблемы.
Находясь на безопасном расстоянии от неё, я скрытно –как подобает профессиональному разведчику, следил за Полиной почти до самой крайней хаты. Убедившись, что девчонке удалось устроиться к своим дальним родственникам и там же пристроить «корову», я не стал ждать развязки событий, а вернулся на хутор.
Скрытность была сейчас для меня главным фактором выживаемости. Я понимал, что нахожусь на территории этого государства не законно, а значит уже изначально –я был вне закона. Любой человек, встретившийся со мной, мог убить меня, он был бы прав. У меня не было никакого правового статуса.
Люди в моем случае, лишенные идеи продуктов питания и средств существования собирались в «волчьи стаи», чтобы выжить. Подвластные инстинктам, они не были носителями социальных идей –они были криминальными бандитскими формированиями. Пока был жив дед Матвей, хутор, на котором он проживал вместе с внучкой, находился в безопасности. Он был единственным знахарем на всю округу. Он травами лечил людей и никогда не спрашивал, какую партию они представляют, и какую религию исповедуют. Он был нейтрален и по этой причине почитаем всеми кто знал о его существовании. Его интерес был в служении людям. С его уходом, жить на хуторе стало опасно.
В те времена, когда русские, гнали Вермахт обратно в Германию, они оставляли за своей спиной все более и более обширные освобожденные территории. Именно здесь и появлялись всякого рода банды. Бежавшие от войны дезертиры, уголовники полицаи и всякого рода политические радикалы, объединялись в банды и жили криминальным промыслом. Каждый боец такого формирования преследовал свою цель: одни прятались от правосудия, а другие продолжали вести войну против советов. Разбои грабежи и убийства стали нормой смутного времени которое протекало в тылу вдали от линии фронта. Такие банды терроризировали местное население, изымали ценные вещи и продукты питания. Все, что не успели вывезти наши трофейные команды, становилось добычей этих банд. Люди даже боялись выходить из собственных домов. С каждым месяцем подобных формирований становилось все больше и больше пока на защиту населения не были брошены истребительные отряды НКВД, которые уничтожали преступный элемент без суда и следствия.
Появление в деревне беременной Полины, не прошло не замечено. Слухи о смерти знахаря деда Матвея, уже давно ходили по всему району. В конечном итоге «интересное» положение девушки вызвало к ней неподдельное любопытство со стороны местного оперуполномоченного органов НКВД. Было странно: девушка, живущая со своим родным дедом вдруг ни с того, ни с сего забеременела, и этот факт в её биографии мог вызвать множество вопросов. Всем становилось ясно, что на хуторе знахаря Матвея, скрывается неизвестное лицо мужского пола. Был ли это дезертир, или кто из местных, предстояло выяснить и принять меры по изобличению преступного элемента.
Сына, которого подарила мне Полина, назвали Матвей –по имени её деда. Несмотря на трудности с питанием малыш рос крепким и здоровым. Впервые в жизни я держал на руках своего ребенка и даже не представлял того счастья, которое мне довелось испытать, став отцом. В тот миг я, ощутив свою ответственность за его жизнь, старался больше и больше времени проводить в поисках пищи. Раньше, когда был жив дед Матвей, я промышлял лепкой из глины всевозможных фигур и игрушек. Дед, продавал их в городе на базаре, на вырученные деньги приобретал: соль, спички керосин и даже продукты. Оставшись без этого звена отлаженной цепи нам с Полиной приходилось обходиться без деда. Доход от нашего предприятия падал, что сказывалось и на общем достатке.
Ничего не предвещало, что наша жизнь повиснет на грани жизни и смерти.
Все случилось тогда, когда опали последние листья 44 года и русские уже были вблизи своей победы.
Ближе к вечеру, я вернулся с охоты. Мне теперь приходилось добывать пищу с ружьем, чтобы прокормить свою новую семью. Несколько минут я как всегда всматривался в сторону дома, прислушиваясь к каждому шороху. Сегодня как всегда было тихо. Спрятав ружье под копной, я взял убитого зайца за ноги и смело шагнул в дом. Я не знал и даже не подозревал, что моя жизнь в эту секунду перевернется с ног на голову. Первое что я увидел, это было испуганное лицо Полины. Девчонка, сидела за столом в свете керосиновой лампы, и плакала, вытирая слезы платком. Напротив неё, в военной форме сидел человек. Он, разложив перед ней листы бумаги что–то писал. К моему удивлению это был наш «подсадной гусь» старшина Василий Царев.
Черт, он был жив и здоров! Признаться честно, я опешил от этой встречи и даже выпустил из рук свою добычу. В тот самый миг я понял: ловушка захлопнулась. Я словно крыса загнанная в угол оказался в клетке, выход из которой был заблокирован. Холодок русского автомата уперся мне в затылок, а хорошо поставленный удар в почку в ту же секунду сбил меня с ног. Я не удержался на ногах и упал на пол.
–Ну что, «Фриц», попался!? –спросил меня кто–то сзади.
Вслед за голосом сильная рука схватила меня за шиворот, и я поднялся на ноги.
Я хотел было прикинуться немым, делая вид, что не слышу, но ехидная улыбка старшины Царева, окончательно «убила» во мне актера.
–Какие люди–сказал он.–Кого я вижу,–улыбаясь, говорил Царев. –Унтер –офицер Кристиан Петерсен собственной персоной. Перед вами бойцы, знаменитый разведчик и диверсант дивизии «Бранденбург–800». Это благодаря ему, я сегодня с вами живой и здоровый. У нас в России есть поговорка: гора с горой не сходятся, а человек с человеком встречаются, –сказал он, растягивая рот в улыбке.
Кто–то из стоящих за моей спиной солдат подставил мне табурет и посадил, как раз перед Царевым. Притворяться не было никакого смысла. Я был раскрыт.
В эту минуту я почувствовал, что кара расплаты совсем недалека. Я собрался с духом, и сказал:
–Я рад господин Царев, что вы, остались живы. Видит Бог, вам везет на этой войне. Возможно вы, родились под счастливой звездой.
Царев встал из–за стола и подошел ко мне. Глядя мне в глаза, он твердо и уверенно сказал:
–Мы русские –с пленными не воюем.
Старшина достал из кармана серебряный портсигар и угостил меня первоклассной папиросой, о которых, я мог только мечтать.
–Держи «Фриц»! Я помню добро…
Я закурил. Втягивая дым небольшими затяжками я старался продлить минуты удовольствия. Мне казалось, что часы моей жизни уже сочтены и уже скоро прозвучит приказ.
Царев, доброжелательно улыбаясь, присел на угол стола и сказал:
–У нас в Советском союзе говорят –долг платежом красен. Я не знаю «фашист», что бы я сделал, будь на твоем месте кто–то другой. ….
–Я не фашист,–перебил его я.
–Я знаю, ты Петерсен, разведчик и диверсант. А еще ты талантливый художник:–спокойно сказал Царев. –Радуйся, для тебя война закончилась. Теперь тебя отправлять в лагерь, а после войны, когда вы восстановите наши города и села, тебя вернут на родину. Ты, слышал что–нибудь про СМЕРШ?
–СМЕРШ это–«Spionageabwehr»…
–Правильно СМЕРШ, это контрразведка,–сказал Царев.
В момент нашего разговора в дом вошли еще двое солдат из группы захвата. У одного из них, в руках было три автомата МР–40, которые мы с Полиной неудачно спрятали в коровники и забыли о его существовании. Это было оружие тех карателей, которых мне пришлось убить. Солдат положил автоматы на стол.
–Товарищ старшина, вот в коровнике оружие нашли. Что прикажете с ним делать?
Я усмехнулся и по–немецки сказал:
–Ich habe keine Waffen,–и тут же повторил это по –русски. –У меня нет оружия! Это не мое!
–Вот же сука,–сказал солдат, и хотел было ударить меня в лицо.
–Отставить,–закричал старшина.
Но солдат все же успел стукнуть меня в челюсть. Из глаз рождественским фейерверком брызнули искры и я, провалившись в бездну, упал лицом в пол. Сквозь пелену нокаута, я услышал, как Полина закричала:
–Что же вы, делаете? Вы же советские люди! Зачем вы, его бьете? Это же не его оружие!
–А чье спросил, –старшина Царев. –Чье, это оружие у вас на хуторе? Оно спрятано в вашем доме, в котором уже больше года живет фашистский захватчик?
–Это не его оружие, –повторила Полина. –Я, могу это доказать. Кристиан здесь не причем.
–Ну –ну, доказывай, –сказал старшина Царев. От волнения, он вновь вытащив папиросу и закурил.
Полина достала с русской печи жестяную коробку, которая пылилась там под самым потолком. Это был несгораемый «сейф» её деда Матвея. В нем он хранил свои награды, пожелтевшие письма своей жены, которые он пронес через плен первой мировой войны и рассаду табака. Достав из коробки солдатские книжки аусвайс «Ost –Hilfswilligen» и три медальона, которые я снял с покойных, девушка с нескрываемым раздражением, бросила их перед Царевым на стол:
–Вот это чье оружие! Мы их трупы закопали за коровником. Там их место –под навозной кучей.
НКВДешники сделав удивленные лица, переглянулись.
–Ты, девочка, хочешь сказать, что этот твой «Фриц» завалил двух матерых эсэсовцев и полицая?
–Трех,–сказала Полина.
–Ну–ка Семашко, возьми лопату, и достань мне останки этих жмуриков. Что–то мне хочется глянуть на них. Если это правда, то это совсем другое дело.
–А почему я,–спросил рядовой.
–Это тебе как наказание за рукоприкладство! Руками махать не надо было,–ответил Царев.–Это приказ –тебе надеюсь понятно!?
Я сидел на стуле и глядел в пол, а рядом со мной решалась не только моя судьба, но судьба моей семьи. Хранение огнестрельного оружия в условиях войны, могло стать уголовным преступлением. Меня могли осудить и даже направить в лагерь не как пленного, а как обыкновенного уголовного элемента.
Полина, не скрывая эмоций, стала рассказывать русским, как я раненый и полуживой, попал к ним на хутор. Как несколько месяцев, меня лечил дед, думая, что я раненый красноармеец. Как хотел убить меня вилами когда узнал, что я немец. А потом пришли они –и стали глумиться над ними не зная, что их есть кому защитить.
Старшина остановил рассказ Полины. Он, достав из планшета бумагу чернильную ручку, и сказал ей:
–Ты девочка, грамотная? Написать, то, что мне рассказала –сможешь?
–Смогу.
–Вот и прекрасно! Пиши «шапку». «Начальнику торопецкого районного отдела контрразведки «СМЕРШ», майору госбезопасности Милютину. От гражданки Ерохиной Полины Васильевны, проживающей на хуторе Ерохинский, куньинского района. «Заявление». Пиши дальше: Я Ерохина Полина Васильевна, проживающая на хуторе Ерохинский, куньинского района, добровольно и без принуждения, хочу сообщить следующее….:
Старшина Царев расхаживая по комнате стал диктовать ей текст, который девушка записывала за ним красивым каллиграфическим подчерком.
Она написала: как год назад на хутор пришли трое эсэсовцев из разбитого 56 корпуса дивизии вафен СС «Мертвая голова». Как они избили деда Матвея, требуя, от него продуты питания и шнапс. Как они хотели изнасиловать её, и как немецкий дезертир по имени Кристиан Петерсен, отрезал, полицаю голову косой, а остальных убил в рукопашном поединке. Полина записала о том, как я мужественно встал на их защиту, их чести и достоинства и собственными руками уничтожил эсэсовцев. Пока Полина писала «Заявление», в хату вошел солдат.
–Разрешите доложить, товарищ старшина!?
–Давай Семашко, что там у тебя….
–Есть товарищ старшина! Как рассказала эта селянка, там лежат трое. Двое в форме СС, а третий сука, в форме полицая. Голова отсутствует.
–Голова там –рядом,–сказала девушка.–Её Кристиан косой отрезал, когда тот хотел меня изнасиловать.
–Так это выходит правда,–глядя мне в глаза, спросил старшина.
–Ja, wirklich! ответил я,–правда!
–Ну, Петерсен, везучий же ты, сукин сын,–сказал старшина Царев. –Ловко тебе удалось в самый последний момент очки набрать –просто сказка какая–то. Не «фашист», а настоящий «ангел хранитель». Там под Верховьем, зимой сорок третьего, заставил карателей пленным продукты передать. Приказ расстрелять русского сержанта не выполнил. А может ты Петерсен, вовсе и не фашист? Может ты законспирированный немецкий коммунист?
–Нет! Я не коммунист! Я человек…
Было странно –всего лишь каких–то два года назад, старшина Царев был обречен и не смог бы выжить –не вмешайся я в его судьбу. Смерть шла за ним по пятам, и даже если бы я, не забрал его со сборного пункта в качестве «подсадного гуся», он бы погиб, как те двести несчастных русских, в которых попала их же бомба. Теперь он жив. Я искренне был рад этому. Ведь хлебнув горя в плену, Царев, не просто остался жив. Он стал той надежной защитой, от которой зависела теперь не только моя судьба, но и судьба моего сына и моей любимой Полины.
–Ты, «Фриц», хочешь вернуться в свою Германию? –спросил меня Царев.
–Я не «Фриц» –я Кристиан, и я не хочу возвращаться! Мой дом теперь здесь в России.
–Эка тебя хватило брат!!! Извини Петерсен, но мы это не решаем! У нас есть начальство, есть законы и только суд может решить твою дальнейшую судьбу,–сказал мне старшина Царев.–У нас есть директива наркомата внутренних дел отлавливать подобных дезертиров и придавать их суду военного трибунала. В случае малейшего сопротивления или неповиновения расстреливать. Так что, «Фриц» по закону военного времени мы тебя уже могли расстрелять, но появились новые обстоятельства, о которых ты еще не знаешь.
–Я не «Фриц» –я Кристиан Петерсен, –сказал я, подтверждая свое имя.
–Я знаю,–спокойно ответил Царев.–Разберемся! Группа, слушай мою команду: Трупы прикрыть, пусть с этим разбираются следователи. Оружие в машину. Задержанных в машину. Даю десять минут на сборы,–сказал Царев.
–А как корова?
–Что корова,–переспросил Царев
–Кто за ней будет ухаживать, она же сдохнет,–спросила Полина, вытирая платком нос и слезы.
–За корову ты, не переживай! Сейчас поедем через деревню, я прикажу председателю забрать её в колхозное стадо. Если тебя отпустят, то заберешь её обратно домой.
–А что будет со мной,–спросил я Царева.
–Что будет –что будет, это немец, решит мое начальство! Ты, же еще, не знаешь, наверное, что Красная армия почти стоит на границе с Германией. Со дня на день мы возьмем Варшаву и всё «Фриц» –алес капут! Восточная Пруссия встречает нас с распростертыми руками!
Меня тогда, словно ударило током. Было такое ощущение, что русские разыгрывают меня ради какой–то неизвестной цели.
–Как в Польше, –спросил я удивляясь.
–Как–как? А вот так! Пока ты, тут на хуторе корову за титьки дергал, карателей мочил, да картинки свои рисовал, мы уже давно освободили Чехословакию и идем на Берлин.
–Могу предположить, что примерно через полгода мы закончим эту войну, а ты Петерсен, ту–ту –поедешь на лесоповал в лагерь для военнопленных! Будешь вместе со своими «Фрицами» и «Гансами» восстанавливать наше народное хозяйство. Так что давай –собирай вещички и полезай в машину.
В глазах Василия и его подчиненных я не видел и не ощутил в отношении себя никакой агрессии. Полина не спеша собрала нужные нам вещи. Взяв на руки сына, она вышла из дома с горьким ощущением, что она в него больше не вернется. Девушка заплакала, и ничего не говоря, направилась к могиле деда в березовую рощицу. Я понял, что она пошла, прощаться с близкими.
–Ты куда пошла,–прокричал ей вслед один из солдат.
–Ефрейтор Евсеев отставить! Никуда она не денется! Пусть девчонка попрощается с родными–сказал Царев, и закурил.
Я стоял с узлами в руках и смотрел в след Полине, которая брела по полю. На моей душе скребли кошки а я внутренним чутьем ощущал, что уже совсем скоро судьба разведет нас с ней навсегда. Я еще надеялся, что мне удастся решить эту проблему. Я был наивен и еще не понимал, что русские живут не правилами цивилизации а какими–то странными и непонятными нам законами природы и теми заповедями которые делают из них русских.

Глава двадцать седьмая

СМЕРШ


«Студебекер», на котором прикатила «группа захвата», запустив мотор, тронулся, и как бы переминаясь с одной колеи в другую, покатил не спеша по осенней раскисшей дороге. Какая–то внутренняя сила сжала мне сердце, и я впервые за последнее время ощутил страшную тоску по дому и той микроскопической части вселенной, которая стала мне второй родиной. Почти за два года моего проживания на хуторе: эти поля, леса и перелески стали мне родными и близкими как моя Тюрингия. Здесь я нашел не только первоклассную глину для своих работ, но и самую настоящую любовь. Я понимал, что больше никогда не смогу вернуться на это место. Меня ждала неизвестность, которая страшила и одновременно интриговала меня, заставляя сердце стучать с удвоенной силой.
До какого–то момента мы ехали молча. Я не знал, что с нами будет и не хотел своими разговорами расстраивать Полину. Она трепетно прижимала к груди нашего сына, и напоминала своим видом испуганную куропатку, которая прикрывает своих птенцов.
–Старшина, а с зайцем, что будем делать, –спросил один из солдат, нарушив молчание. –Он ведь протухнет. А так, мы его освежуем, да на ужин вечерком с картошечкой –да, под «наркомовские» оприходуем всем отделением. За отлично проведенную операцию!
–Оставь «Фрицу»,–сказал Царев. –Ему семью кормить надо!
–Ха, а на кой хрен он ему? Фашист обойдется? Один черт, его сегодня со своим выводком закроют на «губу» до вынесения решения. А там ужин дают.
–А это Евсеев, уже не твое дело. Пленный дичь не для тебя добывал, а для своей семьи. Девушке ребенка надо кормить, для того, чтобы молоко было. Девушка должна хорошо кушать.
Я словно «мокрый воробей» сидел рядом с Полиной, прижавшись к ней, и наблюдал, как эти русские делят между собой мою добычу. Я смотрел на этих таинственных славян, и уже прекрасно понимал, о чем они сейчас спорят.
–Что он хочет, –спросил я Василия, который сидел рядом с нами.
–Хочет твоего зайца забрать,–ответил Царев.
–Пусть забирает! Пусть мой ребенок умрет от голода,–сказал я Цареву по –немецки. –Это же так легко забрать еду у ребенка.
–Что он говорит, товарищ старшина,–спросил солдат, увидев, что мы общаемся.
–Он, говорит ефрейтор, чтобы ты, забрал зайца себе! Тебе же он нужнее! Ты же хочешь пожарить его с картошкой, да оприходовать под «наркомовские». Тебе же плевать на то, что ты, представитель органов НКВД. Чекист, как говорил великий Феликс!
–Да старшина, мне наплевать на него! И на эту немецкую подстилку с их киндером мне тоже плевать,–сказал рядовой. –Им тоже было наплевать на наших жен и детей, когда они пришли на нашу землю! Им тоже было плевать на стариков, на женщин,–завелся солдат, переходя на крик.–Они суки девятьсот дней наш Ленинград голодом морили а сами в окопах жрали от пуза сосиски и запивали их шнапсом. На них вся Европа работала, когда мы тут пухли с голода!
Услышав о Ленинграде, Полина встрепенулась и слегка улыбнулась. Она хлопая ресницами подняла глаза на солдата, и тихо, но вполне внятно сказала ему:
–А, я –я родом из Ленинграда….
Солдаты между собой переглянулись. Старшина выслушал упреки со стороны ефрейтора Евсеева и расстегнув бушлат, достал из кармана военный билет. В нем лежал пожелтевший листок бумаги сложенный вдвое.
–А знаешь Евсеев, что это,–спросил Царев.
–Откуда мне знать? Я товарищ старшина, по вашим карманам не шарился. Нет у меня такой привычки с детства.
–На, вот –посмотри! Это, Евсеев, карандашный рисунок,–сказал старшина, и протянул солдату клочок бумаги.
Тот взял, и с любопытством стал разглядывать мои наброски которые я нарисовал еще два года назад.
–Так это же вы, товарищ старшина? Очень похоже!
–Да, это я! Только рисунок этот был сделан у немцев в плену зимой сорок второго года. Как раз за три дня до моего побега из лагеря. Мне тогда единственному из двухсот наших парней удалось выжить.
–А рисовал кто,–спросил солдат, передавая другим бойцам мою работу.
Старшина ухмыльнулся, и посмотрев на меня, сказал:
–А вот он –этот таинственный художник! Этот рисунок мужики мне сделал наш подопечный. Правда –Петерсен?
Я молча кивнул головой. Накинув на плечи Полины одеяло, я еще сильнее прижался к ней, стараясь укрыть свое сокровище от солдатских насмешек и такой зябкой осенней прохлады, которая пробирала нас до самых костей. Полина улыбнулась. Прижав к груди сына, она положила мне голову на плечо.
–Вот это дела! Неужели так бывает?–спросил один из любопытных солдат. –Расскажите товарищ старшина –послушать хочется.
Старшина достал папиросу, не торопясь вальяжно закурил, и сделав глубокую затяжку, начал свой длинный рассказ:
–На войне мужики бывает и не такое. Я думал, что сдохну тогда! Нас «Фрицы» собрали человек двести –сказал старшина Царев. Эсэсовцы согнали всех пленных перед отправкой в тыл, в одном из колхозных сараев. Целую неделю есть, практически не давали. Благодаря местным жителям, кое–как сводили концы с концами. А «Фрицы» эти раз в три дня принесут баланду из капусты и картошки дадут пайку хлеба из опилок и на этом всё –живи как хочешь. Им было плевать на нас.
Василий рассказывал своим солдатам, как мы решили его сделать «подсадным гусем». Как кормили целую неделю, чтобы его не качало ветром перед прицелом снайпера. Как я рисовал его портрет, и как потом, русский ПЕ–2 разнес сарай с пленными в щепки приняв его за склад тылового обеспечения.
–Я понял тогда, что ему отдали приказ меня расстрелять,–говорил Царев, глядя на меня.–Правда, Петерсен? Скажи тебе ведь приказали расстрелять меня?
Я, стыдясь, отвернулся в сторону. Я не старался вникать в его рассказ, потому что все знал и все пережил раньше него. Внутри себя я ощущал какую–то обиду, которая затаилась в моей груди напоминая мне о прошлом.
–А что дальше то было,–спросил рядовой Евсеев.–Как вы, товарищ старшина, из плена то сбежали и почему вас, не отправили в штрафбат?
–А дальше? Дальше –этот «Фриц», вывел меня на берег Западной Двины. Там на прощание он угостил меня сигаретой, зарядил автомат и….
–Застрелил,–спросил Евсеев.
–Нет Евсеев! Он выстрелил в воздух, над головой и пошел докладывать, своему фюреру, как он меня убил. Так вот благодаря этому немцу я и остался в живых. А теперь ты, сидишь здесь такой красивый и рассказываешь всем, какие немцы жестокие и бессердечные. А сам–то ты живешь, по каким заповедям ….
Старшина бросил окурок и подвинулся ко мне, словно я был не пленный солдат вражеской армии а его стародавний друг.
В тот миг что–то произошло с русскими. Было такое ощущение, что на них вылили ушат холодной воды. Евсеев молча вытащил из–под лавки солдатский вещевой мешок, и достав из него банку тушенки и кусок хлеба, подал Полине.
–Ешь девка, тебе еще мальца поднять надо. А на «Фрица» своего ты, не надейся. Сейчас приедем, так его майор Милютин, сразу в изолятор контрразведки определит. А там дай бог, чтобы его не в Заполярье, а в Красногорский лагерь направили.
Вот так вот порой на фронте резко меняется судьба простого солдата. Сегодня ты, бьешь врага, а завтра уже враг бьет тебя, и ты не можешь представить себе, чем это всё закончится.
Василий долго смеялся, когда я рассказал ему, как по нашему замыслу он должен был стать «подсадным гусем» и сыграть роль немецкого полковника, чтобы выманить на себя снайпера. Ему необычайно повезло. Нас в тот день бросили на деблокирование гарнизона в Великие Луки а наш знаменитый стрелок Ганс Йорган, оказавшись в одиночестве без поддержки отказался от подобной групповой охоты. Используя опыт охотника одиночки ему посчастливилось выследить и убить какого–то снайпера, доставлявшего нам столько неприятностей и хлопот. Каково же было удивление Ганса, когда стрелок, за которым он охотился целый месяц, оказался обычной русской девчонкой. Этот факт настолько поразил нашего чемпиона, что на этой почве он крепко запил и сошел с ума. Его охотничья удача стала не подвигом, а поводом для насмешек солдат целой дивизии. Ганс не мог пережить, что он великолепный стрелок –чемпион Германии целый месяц охотился за русской девкой. Этот случай настолько перевернул сознание Йоргана, что он вернувшись в Германию, застрелился в своем родовом замке, так и не пережив, ни этого, как он считал «убийства», ни своего морального падения.
Разрезая колесами осеннюю грязь, мы с Полиной под конвоем автоматчиков НКВД ехали в кузове американского «Студебекера» все дальше от нашего дома. Что ждало нас, мы не знали. Солдаты, сидевшие в кузове машины, не обращали никакого внимания, будто я их вообще не интересовал. Не было в их взглядах, ни ненависти ни желания поставить меня к стенке или повесить на ближайшем суку. Они однозначно ждали когда окончиться война и их распустят по домам. Царев, словно ангел хранитель взял меня под свое крыло, и на душе стало как–то легко и умиротворенно. Через пару часов путешествия машина въехала в широкие кирпичные ворота, во двор какого–то старинного одноэтажного здания с крепкими решетками на окнах.
Старшина Царев крикнул:
–Отделение –к машине…
Солдаты покинули кузов, и выстроились в шеренгу. Старшина Царев заправился и подняв руку под козырек, доложил начальнику о прибытии группы.
–Товарищ майор, истребительное отделение прибыло с задания по обезвреживанию и задержанию немецкого дезертира на хуторе Ерохинский. Операция проведена успешно, без применения оружия. Задержан дезертир –унтер–офицер дивизии «Бранденбург –800», и три единицы оружия МП–40 с полным боекомплектом.
–Абвер значит!? Абвер, старшина это уже тянет на поощрение! Так Царев, за службу благодарю! Задержанного в изолятор, рапорт мне на стол, отделению отдых, –сказал майор по военному коротко: –Вольно!
–Отделение вольно,–скомандовал Царев –разойдись.
Бойцы проследовали в казарму, а мы с Полиной так и остались сидеть в кузове машины, наблюдая со стороны, как решается наша судьба. После доклада старшина подошел к машине, и облокотившись на борт, сказал:
–Так Петерсен, мне приказано проводить тебя на гауптвахту, а твою подружку в санчасть. Её и ребенка там осмотрит доктор, и примет решение.
Я спрыгнул с машины на землю, и принял из рук Полины нашего младенца.
Царев поддержал девушку и помог ей спуститься с высокого борта «Студебекера».
–Ну что Полина, будь как дома! Бери свое дите, и идем со мной,–сказал Царев. Твоего «Фрица» приказано закрыть на гауптвахту, до решения его дальнейшей судьбы.
Царев подозвал одного из солдат и приказал ему доставить меня в помещение гарнизонной гауптвахты. Забрав узлы с вещами я поцеловал напоследок Полину и пошел туда, куда солдат с автоматом, повел меня. В подвале старинного здания сложенного из красного кирпича, размещалась гарнизонная гауптвахта. Там содержались не только нарушители воинской дисциплины, но и задержанные за преступления и пленные камрады.

Так, моя судьба попала в руки контрразведки. Я еще тогда не знал, что, несмотря на мое согласие в сотрудничестве, Полину все равно осудят и отправят в ссылку далеко в Сибирь, а сына передадут в один из детских домов, которых в Советском Союзе было огромное количество. Пройдут годы, прежде чем Полина вернется домой и наладит свою жизнь. Вся дальнейшая её судьба теперь зависела не от меня, и даже не от старшины Царева, а от военного трибунала, который должен был решить её судьбу. Сегодня, как мне показалось, я видел нашего сына и её последний раз. Я лежал на нарах гауптвахты, думал не о себе –я думал о Полине, о Матвее. По моей вине, они были обречены на общественное призрение и порицание. Не знаю, но за это время, прожитое на хуторе вместе с русской девчонкой, я настолько её полюбил, что в тот миг мне казалось, что моё сердце разорвется на куски.
В какой–то миг я даже уснул, и совсем не услышал, как часовой открыл двери и разбудил меня, ударом сапога в нары.
–Эй, «Фриц» –подъем! Вставай –тебе к начальнику контрразведки –на допрос.
Я поднялся, накинул на себя ватную куртку и вышел во двор. Там на улице, я увидел Василия, который курил, ожидая меня возле курилки. Он странно ежился от холода и пряча окурок в кулак, грел, таким образом, руки.
–Холодно сегодня. Видно скоро будет зима,–сказал он. –Курить будешь,–и протянул мне сигарету. –Тебя начальник отдела вызывает–на допрос.
Я закурил. Сделав несколько затяжек, я затушил окурок, и спрятал его в карман ватника, до лучших времен.
–Ну что –давай двигай вперед.
Подчиняясь Цареву, направился к зданию с высоким крыльцом. Это было районное управление НКВД. Поднявшись по ступеням на второй этаж, Василий открыл двери и доложил:
–Товарищ старший лейтенант, пленный по вашему приказанию доставлен.
–Заводи–услышал я голос, и вошел в прокуренный кабинет. На окнах с решетками висели тяжелые зеленые портьеры, которые придавали этому помещению гнетущее настроение.
–Присаживайся,–сказал мне офицер, указывая на стул.
Судя по знакам различия, это был старший лейтенант. Я присел и замер в ожидании допроса. Офицер молча, сверлил меня своим проницательным взглядом стараясь с первых минут овладеть моими страхами чтобы владеть безгранично моим духом.
Контрразведчик достал бумагу положил перед собой. Закурил. И после недолгой паузы по–немецки сказал:
–Имя, фамилия?
–Кристиан Петерсен.
–Воинское звание и должность?
–Унтер–офицер. Командир отделения разведывательной роты «Герра», дивизии «Брандербург–800», –ответил я, как по–заученному.
–Воинские награды есть?
–Почетный знак «За рукопашный бой», почетный знак «За ранение», «Железный крест второй степени». Медаль за зимнюю кампанию 1941–1942 года.
–В каких операциях участвовали? –строго спросил старший лейтенант.
–С июня 1941 года я служил на восточном фронте в 257 мотопехотном полку в артиллерии на должности дальномерщика в звании обер–ефрейтор. Зимой 1942 года приказом командира полка бы переведен в развед–эскадрон, на должность картографа в бригаду полковника Ганса Шиммеля. Участвовал в разведывательно –диверсионных рейдах, за что был награжден, и произведен в унтер–офицеры. С лета 1942 года по ноябрь 42 года окончил диверсионную школу «Абвера» «Курфюрст». «Зимой 1943 года участвовал в десантировании на «Цитадель» и прорыве блокады Великолукского гарнизона. За это был награжден фюрером «Железным крестом» второй степени. В марте 43 года принял участие в операции «Восточный вал». Во время проведения акции был тяжело ранен и долгое время находился в бессознательном состоянии. Очнулся я в лесу в доме русского лесника, который вместе с дочерью спас меня. Им удалось выходить меня после ранения.
–Откуда вы, господин унтер–офицер, знакомы со старшиной Царевым?
–Зимой 1942 года на сборном пункте в деревне Верховье, южнее города Велижа я выбрал Василия Царева, в качестве «подсадного гуся». Своими антропометрическими данными и внешностью он был похож на шеффюрера СС Эрих фон Бах–Целевского, на которого ваши снайпера устроили по всей линии фронта яростную охоту. Его организм был крайне истощен. Наша группа в течение нескольких дней откармливала его, чтобы придать ему образ настоящего офицера СС. В один их дней во время русской бомбардировки ваша бомба упала на сборный пункт пленных. Никого в живых тогда не осталось. В виду экстренной смены задачи для нашей группы, мне было приказано Царева расстрелять за ненадобностью. Я не смог выполнить этот приказ командира. Ваш старшина Царев ударил меня в лицо. Он, завладев моим оружием, сбежал, –сказал я следователю.
Я знал, что у старшины могут быть неприятности с контрразведкой. В Красной армии с этим было очень строго, и даже незначительное подозрение, приводило к глубочайшей проверке. Все мои показания старший лейтенант записывал с немецкой педантичностью –аккуратным почерком, выводя каждую букву.
–Это правда унтер –офицер Петерсен, что вы, уничтожили русского полицейского и двух офицеров СС? –неожиданно спросил меня старший лейтенант.
–Да, это правда –я этого не скрываю! Солдат, лишенный идеологии и духа победы, превращается в бандита и мародера. Как сказал начальник штаба генерал Шмидт: «Немецкий солдат мародером быть не может». Поэтому я убил их. Старшина Царев видел, останки и документы. Моя фрау Полина, может тоже подтвердить это.
–Слушай, «Ганс», меня не интересует, где лежат их останки. Может быть, ты убил их потому, что они хотели сдаться в русский плен? Может быть, и старшина Царев продался вам, во время плена!? Может быть, у тебя такое задание?
Я замолчал, опустив голову. Мне не хотелось разговаривать с этим молодым офицером, который по какой–то причине хотел таким образом выслужиться. Он что–то кричал, и даже размахивал пистолетом, но я чувствовал, что у него нет полномочий, меня убивать без приговора военного трибунала.
В какой–то момент допроса в кабинет вошел майор. Старший лейтенант вскочил по стойке смирно. Трясущимися от волнения руками он стал застегивать пуговицы на своем воротнике, стараясь престать перед начальником в образе добросовестного служаки. Майор вальяжно подошел к столу, и взяв протокол допроса, стал внимательно его изучать. Затем он присел на место дознавателя. Посмотрев мне в глаза, он сказал на чистом немецком языке:
–Говорите Петерсен –«подсадной гусь»…
–Так точно господин майор!
–Вы, господин Петерсен, хороший солдат. У вас впечатляющие заслуги перед вашим фюрером. Вы, наверное, хотите вернуться в Германию, к своей матери и к своей фрау? У вас, наверное, есть девушка, которая вас ждет,–спросил он, довольно спокойным голосом.
–Да, господин майор.
–У вас очень хороший послужной список, солдат. Вы, наверное, пользовались хорошим авторитетом среди своих камрадов? Я хотел бы предложить вам, два пути. Первый: вы подписываете эту бумагу, и вступаете в партию антифашистского движения «За свободную Германию». Вы будете помогать нам, отлавливать дезертиров вермахта и всяких бандитов из числа русских и белорусских полицаев. За это, вы будете получать продовольственный паёк, и даже денежное довольствие, как младший офицер советской армии. Второй вариант: я подписываю вот эту бумагу, и вы едите в лагерь военнопленных далеко на Север. Там вы, будете долго –долго пилить лес, которого у нас очень много. В Германию вы, сможете попасть после того, как наше правительство заключит с правительством Германии соответствующий договор. Только это будет после нашей победы!
Я задумался, представив себе перспективы лесоруба. Каждая из них была сама по себе хороша и гарантировала только одно –смерть. Правда, здесь был выбор. Или иметь возможность умереть достойно с оружием в руках и сытым желудком, или же умереть полуголодной смертью на валке леса с пилой в руках. Выбор был невелик, но в каждом выборе были свои преимущества.
–Я, господин майор, готов выбрать первый вариант! Только у меня есть просьба! Что будет с моей фрау, которая спасла мне жизнь? Я её люблю! Я хочу жениться на ней по вашим законам.
–Время, покажет Кристиан. А пока я могу гарантировать вам только одно. Она будет жива и с вашим сыном ничего не случится. Советская власть позаботится о нем, и мальчик получит достойное образование и воспитание. Я разрешу вам Петерсен, проститься с вашей фрау. Возможно, что когда–нибудь Верховный совет примет закон и вы, сможете узаконить ваши отношения, –сказал майор.
Вечером того же дня меня временно перевели в другое помещение. В отличие от солдатских камер, офицерская камера хорошо отапливалась. Здесь были деревянные полы и добротные кровати с белыми простынями. Кирпичные своды напоминали мне о подвалах Велижа, в которых мы скрывались от артиллерийских обстрелов и бомбардировок. В углу около окна с толстыми коваными решетками стоял стол и три русских стула без спинок. Русские называли их странным словом –табуретка.
Через несколько минут двери громыхнули металлом, и я увидел, как вниз по лестнице спустилась Полина. Её хрупкое тело, облаченное в старое пальто, выглядело очень уставшим. В руках она держала сверток, из которого проглядывалась курносая кнопка Матвея, который спал после сытного ужина.
Полина положила ребенка на кровать и обняла меня, целуя крепко в губы. После страстной встречи она присела на край кровати и заплакала почти навзрыд, вызывая в моей душе нестерпимую боль. Слезы катились градом по её лицу, и она, всхлипывая, вытирала их кусочком ткани которая была похожа на носовой платок.
–Меня допрашивали–сказала Полина. Офицер интересовался, как ты убил, тех немцев.
–Что ты, сказала,–спросил я.
–Сказала, как все было,–ответила Полина. –Офицер обещал, что тебя в лагерь отправлять не будут.
–Я знаю.
На моей душе скребли серые кошки. Ощущать подобные страдания мне было крайне тяжело. Я был не в силах, пережить нашего расставания, ибо мы настолько сильно были привязаны друг к другу, что разорвать этот союз без боли и крови было не возможно. Я любил её –любил всем сердцем, всей душой и мне в ту минуту было плевать на всё мироустройство и политическую атмосферу. Накинув на плечи Полины солдатское одеяло, я обнял её и присел рядом.
–Полина, они хотят меня призвать на службу,–сказал я девчонке. –Ваш господин майор, обещал платить мне жалование, если я буду помогать ловить дезертиров и бандитов.
Полина улыбнулась. Она, нежно погладила меня по заросшей щетиной щеке и поцеловала.
–Я люблю тебя,–прошептала она.
В то самый миг я почувствовал, как страсть закипает в моей груди. В животе вспорхнули бабочки и мы, теряя разум, отдались во власть природных инстинктов. Это было настоящее счастье. Наше свидание продолжалось всю ночь. Часовой принес нам два котелка гречневой каши с тушеным заячьим мясом, два больших куска белого хлеба и к чаю два куска масла. Впервые после смерти деда Матвея, нам посчастливилось, так прекрасно поужинать. Мне казалось, что Полина была на вершине блаженства, и теперь она могла полноценно кормить нашего сына. Матвей с каким–то невиданным азартом сосал материнскую грудь и я, наблюдая за ним, был готов умереть от умиления.
Сдвинув вместе две кровати мы получили настоящее брачное ложе, на котором и провели эту удивительную, наполненную любовной страстью ночь. Нам с Полиной повезло. Матвей, наевшись материнского молока, спал, почти до самого утра не просыпаясь. Возможно, он тогда чувствовал, что время нашего свидания подходит к концу и уже совсем скоро суровая реальность судьбы понесет нас в разные стороны по рельсам жизни.
В ту минуту мы остро чувствовали что нам грядет расставание. Ни я, ни Полина еще не знали что ждет нас впереди и будем ли мы вместе. Мы были молоды, и мне казалось, что нам подвластны все испытания, которые преподносит нам жизнь.
Ночь, проведенная вместе, стала для нас одной из самых счастливых ночей за все время наших отношений.
Утром караульный принес нам хлеб, масло и чай. Я отдал Полине свою порцию.
Ей было нужнее. Матвей должен был расти здоровым, чтобы выжить в этом суровом и беспощадном мире. Пока Полина ела хлеб с маслом, я ходил по камере и носил на руках сына, наслаждаясь радостью отцовства. Он выглядывал из своего кокона и улыбаясь, что–то лопотал мне на своем детском языке. Никогда в жизни мне больше не придется ощутить подобных счастливых минут, которые обрушились на меня в этой холодной, но прекрасной стране. Время свидания подошло к концу. За железной дверью послышались шаги. Двери открылись, и на пороге появился русский солдат.
–Полина Ерохина, с вещами на выход,–сказал он.
В последний раз Полина, бросилась, мне на шею, и крепко обняв, стала целовать меня, как целует жена своего мужа, перед тем как навсегда расстаться. Я тоже заплакал. Слезы катились по моим щекам, и я не знал, что мне в таком случае делать. Я как будто остолбенел.
–Кристиан, Кристиан, милый мой, я тебя люблю! Чтобы не случилось, помни я люблю тебя и постараюсь найти. Я буду ждать…
Караульный окрикнул Полину, строго на неё посмотрев. Он взял девушку за рукав пальто, и аккуратно вывел её из камеры. Полина уходила, держа Матвея на руках. Около двери она обернулась, и улыбнулась мне абсолютно счастливой улыбкой. Как ни странно, но её глаза были сухие. Такое состояние бывает тогда, когда внутри тебя уже нет ни обиды, ни желания жить. Нет ни чего –кроме разлуки или смерти. Такие глаза я видел, у русских солдат, всего за несколько минут до того как они прощались с жизнью. Её гордый и не покоренный взгляд вызывал страх. Страх у тех, кто видел, этот последний взгляд. Эти глаза отражали всю сущность славянской души.
Её взгляд, словно винтовочная пуля, пронзила мое сердце. Оно заныло, с жуткой нечеловеческой силой, и я был в тот миг морально повержен. Мне ничего не оставалось делать, как рыдать и выть от утраты моего счастья. Было такое ощущение, что из меня живьем крюками выдирали жилы. Я просто не находил себе места. Мне было больно. Я катался по полу, стараясь успокоить невыносимую сердечную боль, и страх за судьбу Полины не отпускал меня.
Продолжалось это до тех пор, пока я не истратив душевные силы, уткнулся лицом в подушку. Я был уверен, что больше никогда не увижу ни мою любимую фрау, не своего сына.
Мое одиночество было недолгим. Железная дверь вновь загромыхала, и я увидел, как в камеру вошел Василий Царев. Он подошел ко мне и присел на край кровати. Достав из кармана шинели папиросы, он сказал:
–Ну что «Фриц», попрощался?
–Я тебя не понимаю, –сказал я Цареву, уткнувшись в подушку.
Василий достал папиросы, и похлопав меня по плечу, сказал:
–Хватит распускать нюни. Курить будешь?
Я оторвался от подушки и в подавленном настроении сел на кровать.
Он поднес мне огонь и я, прикурив, сказал на выдохе:
–Я Василий, не понимаю –за что моя фрау Полина должна страдать. Она ведь ни в чем не виновата.
–Хватит канючить –твоя Полина, нарушила закон! За это преступление у нас, предусмотрена уголовная ответственность. Ей, между прочим –может грозить до пяти лет ссылки. Она Петерсен, должна была доложить, в органы НКВД, о том, что ты, появился на хуторе. Она скрыла тебя, вместо того, чтобы выдать властям.
Мне было непонятно: почему я, солдат вражеской армии не могу нести ответственность.
–А почему, меня не посадят вместо неё,–спросил я Василия.
–Потому что, Петерсен, Советский союз ратифицировал, гаагскую конвенцию о статусе военнопленных. Если ты, дашь, свое согласие на сотрудничество с контрразведкой, то и твоя Полина может получить подобный защитный статус, как «член семьи военнослужащего» –если вам, разрешат пожениться.
В ту минуту, я проклинал всех: проклинал русского майора, проклинал Гитлера и всю его команду. Я ненавидел себя, и ненавидел то, что я немец. Я ненавидел, всех, кто мешал или вредил моему счастью. Я хотел просто жить, иметь семью и не думать не о политике, ни об этой чертовой войне.


Глава двадцать восьмая

Контракт со смертью

Я вошел под конвоем в помещение контрразведки с какой–то рабской покорностью. Теперь мне было все равно: расстреляют меня сейчас, или же повесят на городской площади Великих Лук, как повесили полковника Эдуарда фон Засса. Я считал тогда, что моя жизнь, уже оплакана моей матерью, и она подошла к концу.
–Садитесь, пожалуйста, –сказал мне вежливо полковник по–немецки. –Меня звать Анатолий Михайлович Шестаков. Я начальник второго отдела контрразведки СМЕРШ.
Я, сняв шапку, присел на стул. Взглядом какого–то полного безразличия я взглянул на него.
–Закурить желаете, Кристиан Петерсен, –сказал дружелюбно контрразведчик и положил передо мной пачку папирос и коробок спичек.
Я закурил. Глубоко и с каким–то благоговением втянув в себя табачный дым, я на выдохе сказал:
–Чем могу служить, господин полковник?
–Вы, наверное, голодны? –спросил он, лукаво улыбаясь.
–Нас кормили…
Полковник нажал на кнопку. В кабинет вошел дежурный по отряду.
–Дежурный по отряду сержант Сенцов,–сказал он.
–Сенцов, голубчик, принеси пленному чай, хлеб и масло. Пусть пленный позавтракает.
–Есть,–сказал дежурный по отряду. Он щелкнул каблуками и исчез, за тяжелой дверью кабинета.
Я не успел даже выкурить папиросу, как сержант вернулся. Он, держа в руках поднос с горячим чаем, белым пшеничным хлебом, и двумя «шайбами» масла.
–Завтракайте господин Петерсен –кушайте,–сказал полковник.–У нас будет очень длинный разговор. Вы, же хотите, вернуться домой в Германию?
Вспомнив о Полине, я отставил банку со сгущенкой в сторону и сказал:
–Господин полковник, я прошу вас, эту банку молока передать моей фрау. У нас ребенок, а ему сейчас нужно хорошо питаться, чтобы быть здоровым и крепким.
–Не беспокойтесь товарищ Петерсен. Я приказал, и ваша семья уже поставлена на все виды довольствия.
Я удивился такому подходу. Ведь нас приучали к той мысли что русские –это дикие варвары не способные ни к состраданию, ни к чувствам, а оказалось наоборот.
Пока я пил чай, полковник, закурив папиросу, подошёл к окну. Он молча смотрел на улицу и курил, пуская дым в открытую форточку.
Когда я закончил пить чай, контрразведчик доброжелательно улыбнулся мне, и подсунув папиросы, сказал.
–Перекусил, теперь можешь закурить! Теперь будем общаться о вашей дальнейшей судьбе,–сказал он, удивительно искренне.
Я закурил.
–Что я должен делать, господин полковник? –спросил я.
–Хочу довести до вашего внимания, следующее: по статусу военнопленного вы, имеете право получать продукты питания по нормам солдатского пайка. В случае если вас, зачислят в штат истребительного отряда, то вместе с продовольственным пайком, вы будете получать и денежное довольствие, которое по аттестату может быть передана вашей семе.
–Да, я знаю. Мне об этом уже говорил майор Милютин.
–Коротко о целях вашего участия в планах контрразведки СМЕРШ: По нашим данным в Новгородской области в лесах орудует хорошо вооруженная банда. Командует этой бандой какой–то немецкий офицер. В её состав входят немецкие солдаты, которые вышли из окружения во время наступления наших войск. Эта банда проводит налеты на деревни и села, которые не попадали в полосу военных действий. Они насилуют женщин, грабят и убивают мирных жителей. Если вы, согласитесь и подпишете договор, то я могу гарантировать вам, достойную жизнь товарищ Петерсен. Ну, а после освобождения Германии от фашизма, мы можем гарантировать вам, и возвращение домой в числе первых.
Времени на раздумье у меня тогда не было. Надо было на что–то решиться. Статус пленного меня вполне устраивал, но статус сотрудника большевистской контрразведки меня пугал.
–Я согласен! –сказал тогда я. –Какова будет моя роль?
–Ваша роль товарищ, Петерсен, влиться в эту банду. С вашим послужным списком вам не трудно будет войти в доверие к главарям. Нам нужно знать их планы и места дислокации. Больше всего нас интересуют не рядовые солдаты, а военные преступники. Полицаи бывшие эсэсовцы, которые принимали участие в карательных операциях и уголовники участвовавшие в грабежах и разбоях на оккупированной территории. Пойдете со старшиной Царевым. Вы знакомы и наверное, можете доверять друг другу. Связь будет осуществляться через связных. Царев уже владеет инструкциями по этому вопросу.
–Меня интересует, что будет с Полиной и моим сыном? –спросил я, возвращаясь в разговоре к своей семье.
–За них можете не переживать товарищ Петерсен, они находятся в полной безопасности. На время операции мы постараемся перевести их в более безопасную зону.
Вот тут–то до меня дошло, что моя Полина и Матвей теперь находятся в заложниках у контрразведки. Любой отказ или срыв операции могут привести к их преследованию и осуждению трибуналом. Я испугался за Матвея, чувствуя сердцем, что ему придется воспитываться в детском доме.
–С завтрашнего дня вы, как полноправный член истребительной команды можете приступать к тренировкам. Вам надо восстановить свою форму. Вам предстоит найти и нейтрализовать банду. Место их базирования постоянно изменяется. Привлекать к их розыску и уничтожению армейские силы мы не можем. Наши войска уже довольно близки к победе и в данный момент готовятся к штурму Германии.
Впервые я был просто ошарашен такой новостью, когда узнал, что русские подошли к самым границам Германии. Капитан Крамер был прав, когда пророчил такую судьбу всей восточной кампании Гитлера. Естественно, мне противиться в такой ситуации не имело никакого смысла. Нужно было принимать правила игры, которые мне были предложены. Полковник подсунул мне листы договора, и я, не читая, и на полном доверии подписал этот контракт с одним лишь желанием –закончить эту чертову войну.

Глава двадцать девятая

Начало операции «Капкан»

Когда я подписал «контракт», в кабинет начальника контрразведки вошел старшин Царев.
–Проходите, Василий Власович! Я пригласил вас, чтобы пообщаться с вами и благословить на выполнение задачи–сказал полковник.
Царев присел рядом со мной, и в одно мгновение, проникся вниманием слушать контрразведчика.
–Насколько мне известно, из ваших показаний, ваше знакомство товарищи состоялось два года назад. Я думаю, вас, представлять друг другу не надо,–сказал полковник.–И это уже хорошо.
–Так точно –знакомы, –ответил Царев, вскочив со стула.
–Сидите на месте Василий Власович, не надо так шуметь и привлекать внимание. У нас обсуждение плана мероприятий особого отдела контрразведки а не утверждение репертуара ансамбля песни и пляски–сказал контрразведчик. –Это несомненно удача для нашего ведомства. Товарищ Петерсен, подписал с нами договор и теперь зачислен в истребительный отряд на должность переводчика. Диверсант–разведчик такого класса, это Царев дорогого стоит. Ваша задача заключается в следующем: вы вдвоем проникаете в банду и внедряетесь в неё. Используя информацию о приближающемся конце войны, склоняете рядовых членов банды, в необходимости прорыва, в сторону Финляндии. После выхода банды в назначенный район, они должны сложить оружие.
–А если они не захотят,–спросил Царев.–Если они примут решительный бой.
–Когда Василий Власович, немцы узнают, что наши войска уже в Германии у них не будет выбора. Немцы вряд ли захотят попасть в плен. А наши выродки тоже не захотят болтаться на виселицах, а значит, будут солидарны с немчурой.
–А как мы, попадем в банду,–спросил я, стараясь занять активную позицию.
–Вы, товарищ Петерсен, владеете навыком десантирования с самолета,–спросил полковник. –Это же входит в программу бучение «Абвера» –не так ли?
–Да, мне приходилось прыгать на цитадель во время блокады Великих Лук, для вывода гарнизона из окружения,–сказал я, не скрывая гордости за блистательно проведенную операцию.
–Вот видите, товарищ старшина, как вам повезло. У товарища Петерсена есть чему поучиться. Пока вы будете готовиться, мы составим план операции. Все дробности будут доведены до вас перед самой выброской.
–А почему, контрразведка третий армии не занимается этим вопросом,–спросил Василий. –У них, что нет кадров? Это же их территория.
–А потому товарищ Царев, что в данное время все силы белорусского фронта ведут подготовку к освобождению Кёнигсберга. Зачисткой освобожденных и территорий тыла занимается второй отдел СМЕРШ.

На следующий день мое тело из гражданской одежды деда перекочевало в мундир унтер–офицера диверсионного подразделения «Бранденбург». Признаться честно за полтора года пребывания в тылу, я уже отвык от его зеленовато–серого цвета. Цареву тоже предстояло поменять мундир старшины красной армии на форму хиви.
На период подготовки нам было категорически запрещено бриться, мыться и стирать свое обмундирование. Полковник был очень требователен к нашей «легенде». В отличии от Василия Царева, мне было легче, вернуть боевую физическую форму. Всего лишь полтора года назад я был реальный унтер–офицер с отличным знанием обстановки на фронте. Не каждому унтер–офицеру фюрер лично вручал награды и этот факт, по мнению руководства контрразведки должен был изначально придать мне привилегированное положение в банде. Цареву было труднее: ему предстояло играть роль полицая, с которой он не был знаком. Переоблачившись в униформу диверсантов, мы вместе с Василием предстали перед полковником Шестаковым. Контрразведчик одобрительно взглянул и сказал:
–Эх, кабы не знать, что вы выполняете задание СМЕРШ, вас обоих можно было бы поставить к стенке. Вы Петерсен, ничуть не изменились. Форма вермахта вам к лицу.
В тот момент, я посмотрел на Царева, и заметил, что Василий в мундире полицейского выглядит весьма неприглядно. Его настроение выдавало в нем чужака.
–Василий, туй есть руссишь полицай –хиви. Твоя униформ никс гуд, это не хорошо. У тебя совсем нет –Haltung! Я не знаю, как это называется по–русски.
Сзади послышался голос полковника, который перевел на русский язык то, что я хотел сказать:
–Старшина! Товарищ Петерсен прав. Нет в вас добротной немецкой выправки.
Василий взглянул на висящую, на нем мятую и местами прожжённую шинель полицая и нервно сказал:
–Да, я пьяный русский полицай! Я продал свою Родину! Их бин гешесен, айн хундарт комиссар унд русишь официр! Вот поэтому я такой гадкий и непригожий! Мне не нужен ваш немецкий хальтунг, я ист руссиш швайн! Пьяный руссиш –шуцман!
Полковник засмеялся. Я тоже засмеялся вслед за офицером, глядя, как Василий старается корчить из себя полицая.
Тут до меня дошло –я впервые за последний год так искренне смеюсь. Война превратила нас в покорных бездушных солдафонов, лишенных каких–либо чувств. Эта шутка Царева развеселила не только полковника, но и меня. Вот тут я понял, что моя душа и мое сердце еще не совсем очерствели на этой проклятой войне.
До начала операции меня определили в казарму. Василий Царев взял надо мной шефство и не отходил от меня ни на шаг. Он, наверное, опасался, что кто –нибудь из бойцов истребителей спровоцирует меня на конфликт. Для них я оставался быть немцем, а значит и раздражал их своим присутствием.
В тот момент я ощущал себя в шкуре Царева. Мы поменялись ролями и это скорее было предначертание судьбы. Теперь я был «подсадным гусем» в смертельной игре советской контрразведки. Ежедневные изматывающие тренировки напомнили мне, диверсионную школу в Бранденбурге. За время моего «отдыха» и реабилитации после «смерти» я слегка утратил сноровку. Только на седьмой или десятый день я стал возвращаться к своей былой физической форме. «Иваны», смотрели на меня, с удивлением. Я метал нож, саперную лопатку и отлично стрелять из всех видов оружия. Даже в рукопашном учебном бою я не был статичным «болваном», а вполне мог дать отпор. Русские вдели это и чувствовали что я не из тех наших камрадов, которые мочатся в штаны при виде большевика с граненым штыком от винтовки. Я был боец.
Прошло дней десять. За это время, я восстановил свои навыки и даже успел подраться с одним из «Иванов». Случилось это после сытного обеда, когда бойцы отряда собрались в курилке на перекур.
–По отряду «Фриц», ходят слухи что тебя сам фюрер наградил «Железным крестом»,–спросил Евсеев, пыхтя самокруткой. –Это, за какие такие заслуги фюрер вручал тебе такую награду? Почему нам Сталин ничего лично не вручает? Мы что хуже фашистов?
–Значит ты зольдат, плохо служишь своей родине,–ответил я, предчувствуя, что Евсеев провоцирует меня на конфликт.
–А ты «Фриц», значит хороший зольдат,–ответил он.
–Значит хороший, если меня наградил фюрер.
–Вы немцы, не вояки. Вы от Александра Невского бежали и сейчас проиграете. Вы только и можете, что убивать детей и стариков.
Я знал, со слов Царева, что Евсеев целый год служит в истребительном отряде и никогда не был на передовой. Он не знал, как это встретиться лицом к лицу с врагом во время рукопашного боя, когда ты знаешь, что только от твоей реакции от твоей силы и умения драться, зависит твоя жизнь. Я решил воспользоваться этим, и довести конфликт до победного конца.
–Ты прав Евсеев, –сказал я, –стрелять в своих, проще. –Воевать на передовой лицом к лицу с врагом –это удел настоящих воинов. В отряде говорят, ты до перехода в истребители штрафные батальоны с пулемета прикрывал, чтобы они не разбежались по полю как зайцы.
–А тебе «Фриц», какое до этого дело?
–Я не «Фриц»! Меня Кристиан звать, и я никогда не стрелял в своих камрадов, за исключением тех, кто слетал с катушек.
–Ты, на что намекаешь –фашистская рожа?
–Я не фашист, и ни на что не намекаю. Если ты, стрелял своих камрадов, чтобы они не отступали значит, я прав –немецкий зольдат, это хороший зольдат.
Ми слова, что он стрелял в своих камрадов, зацепили Евсеева за живое. Он вскочил, бросил окурок в бочку, которая была врыта в землю по –среди курилки и подскочил ко мне махая руками.
–Ну, покажи «Фриц», на что ты способен,–кричал ефрейтор, вызывая меня на поединок.–Ну, давай бей! Бей!
Я взглянул в глаза солдата и понял, что он не имеет той подготовки чтобы быть в этой схватке достойным соперником. Его мозг не был тренирован, на одиночное действие и было очень легко, используя его же энергетику, противостоять его силе. Евсеев старался перехитрить меня, но это было бесполезно. Я предугадывал все его действия. В какой–то миг он бросился на меня, но я ушел от удара и схватив его за ватник, перебросил через бедро. Навыки джиу–джитсу, которыми я овладел в школе, мне пригодились вновь. Евсеев упал на спину, на грязный снег, который уже успел подтаять.
–Что, на приемчики берешь,–сказал ефрейтор, начиная заводится.
–Плохо, что ты, не знаешь приемов,–сказал я.
Евсеев опять прыгнул на меня, но я, вцепившись ему в ватник, потянул его, и упершись сапогом в живот, перебросил через себя. Вновь русский упал в грязь, но уже лицом. Солдаты, наблюдавшие за нами смеялись над ефрейтором, который старался победить, но не мог. Через секунду Евсеев вскочил и выхватив из ножен финский нож, пошел на меня, с глазами наполненными решимостью и яростью. Я видел, что он реально хочет меня убить.
–Евсеев отставить,–прокричал старшина Царев, стараясь погасить конфликт.
–Не надо мешать,–ответил я Василию улыбаясь.–Пусть нападает с ножом–ему же будет хуже.
Евсеев молчал. Он дышал как бык –смотрел на меня глазами бешеного волка, и играючи перебрасывал финку его из одной руки в другую.
Ефрейтор бросился третий раз, вынося руку вперед. Я увернулся –скользнул мимо лезвия, которое прошло в сантиметр от моего живота. Зажав его руку с ножом, я с разворота вывернул финку из руки русского, и перехватив правой рукой, и обозначил движение «разящего» удара, прямо в горло. Бойцы, окружившие нас, остолбенели в предчувствии конца.
–Ну, что, Евсеев, проиграл,–сказал с иронией старшина Царев.
–Так не честно,–ответил ефрейтор, пряча финку в ножны.–Я бы его убил!
Я стоял и улыбался, видя с каким восхищением русские, смотрят на меня, приподняв мой авторитет на новый уровень.
–Ладно, Иван, не расстраивайся. У тебя когда–нибудь получится,–сказал я, подкалывая ефрейтора.
–Я не Иван, ответил –Евсеев,–меня матушка нарекла Федором.
–Я тоже не «Фриц», а Кристиан, –поэтому и ты, уважай и мое имя.
За это время я влился в этот русский коллектив, и к моменту операции даже ощутил, что мои новые камрады по оружию, переживают, не веря в успех.
К назначенному времени я, и мой куратор и партнер, были в полной боевой готовности. Нам предстояло высадиться на парашютах в район предполагаемого местонахождения банды.
За полчаса до посадки в самолет к нам подошел полковник Шестаков и пожелал нам успешной посадки. Я удивился, но полковник, по дружески обняв меня, крепко пожал руку.
–Хочу тебе Петерсен, сказать напутственное слово –запомни на всю оставшуюся жизнь. Жизнь дается Богом всего лишь один раз. Неважно, кто ты, немец или русский. Важно то, чтобы в этой жизни мы были людьми! Хочу чтобы ты понял –мы не воюем с немцами –мы воюем с фашизмом! Пусть вам благоволит фортуна,–сказал полковник, и я впервые за все эти годы услышал праведные настоящие слова, которые тронули мое сердце.

Глава тридцатая.

Фронт в тылу.
Царев дышал в затылок, он подтолкнул меня по стремянке в «Дуглас», и уже через несколько секунд летчик захлопнул за нами двери. Черт! Черт! Я снова лечу на фронт. Полтора года мирной жизни остались позади как сон. Это время было самым лучшим в моей жизни. Мне представилась возможность через любовь, познать саму суть человеческого бытия и принять нелегкое решение оказаться на стороне «врага». Я знал, что через несколько месяцев война закончится. В воздухе уже чувствовался запах победы русских. Уже скоро они войдут в Берлин, и покажут всему миру не только силу русского духа, но и какое–то христианское благородство. На идее Гитлера о мировом господстве русские поставят огромный крест. Эта война принесла нам немцам не славу, не богатство, а огромное вселенское горе. То горе, которое ощутит на своей шкуре несколько поколений немцев.
Мы летели молча. Я видел, что Василий волнуется, ведь это был его первый прыжок. Радовало одно –мы прыгали днем, и не на штыки взбешенных большевиков, а на поле. Желтый огонек над кабиной пилота заставил мое сердце встрепенуться и еще раз проверить экипировку. Я, проверил грудной обхват, карабины, зацепил фал, и показал Василию на часы. Он повторил все действия за мной, и он кивнул головой в знак согласия и готовности.
Звенящий зуммер и зеленый огонек возвестили о том, что пришла пора. Один из летчиков открыл нам дверь в преисподнюю.
–Давайте парни –пусть вам будет удача,–сказал выпускающий.
Он хлопнул меня по плечу. Ветер, летящий навстречу, снес мое тело под самый хвост самолета, и я увидел, как следом за мной из его черного чрева вывалился Царев.
Хлопок, рывок и я повис над черным пространством осеннего леса. Со дня на день должен был пойти снег и уже четвертая зима примет меня в свое холодное объятие. Оглянувшись, я увидел Василия. Он показал мне большой палец, успокоив, что все идет по плану.
Потрескивание ветвей под ногами стало предупреждением о приближении земли. Сейчас нельзя было расслабляться. Чувствуя трясущимися поджилками приближение земли я подогнул ноги. Я был готов принять на себя удар огромного земного шара. Падение смягчил редкий перелесок, который погасил парашюты и смягчил удар о землю. Я завис всего в пятидесяти сантиметрах от земли. Расстегнув замки парашютных лямок, я спрыгнул в желтую осеннюю листву, которая слегка была припрошена снегом. Где–то рядом прохрустел Царев. Он, словно бомба протаранил торчащие ветки и также как и я, очутился на земле, метрах в пятидесяти от меня. В наступающих сумерках уходящего дня я видел, как он, поднимаясь с земли перекрестился.
–Ты немец, жив,–прокричал он мне.
–Жив, –ответил я себе под нос.
Времени расслабляться, не было. Стянув с деревьев парашюты, мы спрятали их под вывороченным корнем большой сосны, которую когда–то завалило ветром.
Перед тем как перейти к выполнению задачи я присел на ствол дерева, лежащий на земле, и закурил.
–Надо идти на Север,–сказал я, визуально ориентируясь.
–Может ты, скажешь, еще, где этот Север,–сказал Василий, доставая компас.
–Север там, он никуда не может деться. Он всегда на одном месте.
Царев положил компас на ствол дерева, и стрелка указала именно то направление, куда я показал рукой.
–А ты, Петерсен, не так уж прост,–сказал старшина.
–У меня позывной «Студент», к тому же я солдат.
–А я «Студент» не солдат, я старшина,–сказал Василий, осматриваясь. Он достал карту и сориентировав её по компасу, сказал: –Нам туда. Через три километра будет деревня, там перекусим и заночуем.
Еще во время подготовки русское руководство этой операцией аналитически вычислило продвижение бандитской группы. По логике их разбоев и нападений на колхозные кассы, можно было понять, что группа уверенно идет на Север. Западное направление в сторону Германии было полностью перекрыто наступающими войсками и у них не было шансов прорваться. Уход в сторону Прибалтики так же не имел никаких перспектив. Судя по количеству совершенных разбоев и налетов на советские предприятия, банда было многочисленная и хорошо подготовленная. Они были мобильны, и передвигались на лошадях и подводах. В условиях леса это был идеальный транспорт, не оставляющий следов. Было необходимо любыми путями найти бандитов и вывести её на истребительный отряд НКВД.
–Как ты считаешь, «Студент», нам удастся найти банду? –спросил старшина.
–Нет, я не знаю. Все зависит от случая.
–А ты, меня своим не сдашь? Может ты, и сам захочешь уйти за границу.
–Ты Василий, дурак,–сказал я по –немецки. Я не хочу в Германию. У меня есть семья, и я могу остаться здесь.
Василий сложил карту, и закинув вещевой мешок на плечо, направился в сторону, которую он вычислил при помощи компаса.
–Ты «Студент», на меня не обижайся. Ты же знаешь я не со зла…
–Ты Василий –дурак! Если бы я хотел уйти в Германию, я бы не стал ждать, когда ты придешь за мной. Я бы ушел еще летом сорок третьего года, когда фронт был близко.
В тот момент я засмеялся. Я видел его недоверие ко мне и понял, что я могу изменить договоренностям с полковником. Двигаясь сквозь леса и болота, мы четко шли по следам бандитов на Север. Встреча с бандитами произошла на третий день наших поисков, во время очередного привала. Мы доедали с Василием последнюю банку тушенки.
–Я же тебе говорил Василий, не делиться едой с крестьянами–сказал я по–немецки.–А если мы не найдем банду?
–Там были голодные дети–ответил мне старшина по–немецки завязывая вещевой мешок. –У нас есть деньги так что, по пути что–нибудь купим.
Вдруг в это самое время позади нас хрустнула ветка. Я, схватив автомат, взвел затвор и направил его в ту сторону, откуда доносился звук:
–Ты слышал? Там кто–то есть!
–Слышу,–ответил Царев, переводя свое оружие в боевое положение.
Мы держали оружие наготове, всматриваясь в глубину леса. Вдруг из–за елки вышел бородатый человек. На нем был надет камуфлированный анарак «цейтбан», а на голове защитного цвета суконный кепи. По всем признакам это был настоящий немец. По его внешнему виду было видно, что он давно скитается в этих лесах. Я направил на него пистолет–пулемет и по–немецки спросил:
–Ты кто?
–Меня звать Франц Рудольф –оперативная группа «Нарва».
–А я, унтер –офицер Кристиан Петерсен, диверсионно –разведывательная группа «Герра», дивизии «Бранденбург».
–А это, что за «Иван» с тобой? –спросил гренадер, направив на него автомат.
Я держал его под прицелом и был готов в любую секунду опустошить магазин.
–Убери оружие! Этот хиви он со мной. Это нам нужный человек.
Франц поставил оружие на предохранитель и поздоровавшись присел рядом к костру. Его лицо было каким–то серым и неприглядным. По нему было видно, что он долгое время скитается по лесам.
–У вас парни есть, что –нибудь поесть,–спросил он, протягивая руки к костру.–У нас с едой полный швах.
–Ты камрад опоздал, мы только что, прикончили последнюю банку фарша,–ответил я.–Сухари есть –будешь?
Незнакомец протянул руку, и я дал ему пару сухарей.
–А табак у вас имеется? У нас табака совсем нет!
–У «Ивана» есть,–сказал я и обратился к Василию, который делал вид, что не понимает нашего разговора.
–Эй, ты, «Иван», у тебя есть закурить? Табак, давай бистро. Сигареты –раухен!
Царев быстро сообразил, и делая вид покорного слуги полез в свой вещевой мешок, чтобы достать самосад. Он вытащил газету, и хотел было оторвать от неё полоску, чтобы свернуть самокрутку, но Франц в этот момент меня спросил:
–У вас есть газета –что пишут советы,–спросил он.
Я перевел Василию вопрос. Тот ухмыльнулся, посмотрев на газету, потом на гостя, сказал:
–Скажи ему, что русские уже стоят на границе с Германией. Последний рывок и будет Гитлер капут!
Я перевел слова Василия. У Франца от удивления, глаза вылезли на лоб.
–Это что, правда, –спросил он, принимая от старшины самокрутку.
Я взял газету и развернув её, нашел рубрику «положение на фронте». Водя пальцем по строчкам, я стал читать её, как учила меня Полина. Франц тем временем, все больше и больше приходил в уныние, пока не заорал, впадая в истерику:
–Черт, Гитлер, нас предал! Нас бросили здесь, чтобы мы все передохли как собаки. К черту эту войну! К черту эту Россию!
–Я на фронте с самого начала войны,–сказал я Францу.–И я камрад, совсем не паникую. Я иду в Финляндию, а оттуда можно попасть в любую страну мира.
Я говорил ему так, как говорит капеллан на воскресной проповеди вселяя в душу прихожан надежду и веру в светлое будущее. Франц курил русскую махорку и открыв рот, слушал меня с желанием верить мне.
–А, фины?
–Что фины, –спросил я,–фины, они наши союзники!
–Ты считаешь….
–Я считаю, что война проиграна, и нам надо поскорее смываться отсюда. Пока русские не повесили нас на своих площадях или не заставили валить тайгу ручными пилами. Целые полки истребителей из СМЕРШ сейчас прочесывают леса прифронтовой полосы. И здесь будут.
–Ты, прав Кристиан –надо драпать из этой дремучей страны хоть в Америку, хоть в Бразилию, хоть в Канаду. Авантюра папы Гитлера, для немцев вышла боком. Мы теперь тысячу лет будем расплачиваться за то, что мы натворили на этой земле.
Василий сидел рядом и ковырялся веточкой в костре. Там стоял котелок с водой, которую он поставил, чтобы сделать чай.
–Иван, давай –делай свой кофе,–сказал я, показывая Францу, что старшина в моем подчинении. Прибился еще полгода назад. Хочет попасть в Бразилию. Им какой–то дурак сказал, что в Рио –де –Жанейро, их ждут с красной ковровой дорожкой и полковым оркестром. Тупой, как баран. Шнапс жрет ведрами. На хрена ему эта Бразилия?
–У нас не лучше: «Иваны» –хиви сбились в свою стаю и не хотят покидать родных мест. Им тут вольготно. Ходят в деревни по бабам, грабят магазины, почты, жрут шнапс, шпик, а нам достается только то, чем они поделятся. Наших камрадов в три раза больше, чем этих уголовных ублюдков.
–А кто у вас командир? –спросил я.
–А, это полковник Курт Бенеман и лейтенант Отто Лисовски.
–Бенеман? –переспросил я, припоминая майора.
–А, что ты, его, знаешь? –спросил Франц.
–Я знал одного майора Курта Бенемана. Он был командиром девятой роты 183 артиллерийского полка. В сорок третьем, мы вместе с ним прорывали блокаду Великих Лук. После этого я его не видел.
–О, да ты герой! Я слышал, фюрер лично наградил всех, кто вырвался из блокады
Я расстегнул куртку и с гордостью показал Францу «Железный крест».
–Вот смотри это мне лично фюрер вручил. Собственной рукой. С тех пор я ни разу не снимал.
Царев делал вид, что нас не слышит и не понимает. Мы заранее договорились об этом. Так было проще. Он, зная немецкий язык, мог слышать то, что обычно не говорят в присутствии чужих. Я же в свою очередь прикидывался, что не знаю русского, хотя очень хорошо понимал, и мог вполне сносно говорить.
Василий заварил «кофе» –так он называл смесь жареных желудей, сушеных корней одуванчика и еще каких–то растений, которые придавали напитку далекое напоминание кофе.
Франц пил, обхватив кружку двумя руками. После каждого глотка он ворчал, и плевался во все стороны, опилками которые плавали на поверхности.
–Лучше такой кофе, чем вода из торфяника,–сказал я.
–Когда нет ничего, то и это пойло очень хорошо приживается в голодном брюхе –очень редкое дерьмо,–сказал Франц.–Ну что парни попили кофейка –пришло время идти на базу,–сказал Франц.
Я поднялся с древесного ствола и накинул на спину вещевой мешок:
–Эй, Иван, давай собирай манатки. Мы уходим.
Старшина кивнул головой и собрав манатки молча посмотрел на меня. В его взгляде я прочел вопрос, на который был только один ответ–они.
Франц шел впереди. Он, великолепно ориентируясь на местности вел нас в самую гущу леса. Там среди болот и лесов располагалась банда.
–Смотри внимательно под ноги –сказал Франц.
–Заминировано,–спросил я, всматриваясь в осеннюю листву, лежащую на земле.
Франц усмехнулся, и обернувшись ко мне лицом, сказал:
–Тут камрад, кругом дерьмо! Мы Кристиан, за два месяца обосрали всю эту местность.
–А что сделать туалет некому.
–Какой туалет!? Здесь крысиная нора, в которой спряталось от большевиков почти пятьсот человек. Землянки кое –как построили а до туалета руки не доходят.
Я видел, что эта банда проживала в этом районе не один день. Количество человеческого дерьма, зашкаливало. Мы вошли в лагерь. По закону войны, вокруг базы были выставлены скрытые кордоны, которые проверяли и фильтровали заплутавших камрадов.
–Кто бы знал, что я солдат Великой Германии стану «партизаном»,–пошутил я.
–Большевики научили нас,–ответил Франц.–Тут все оборудовано, как в партизанских отрядах. Кругом обустроены землянки палатки.
Подойдя вплотную, я заметил, что в лагере горят костры. Возле них укрывшись, плащ–палатками сидели камрады всех мастей: танкисты, летчики гренадеры, пехота. Все смешалось в этом месте, желая избежать возмездия большевиков. Все мечтали скорее выйти из этой передряги но еще не знали как. Русские, судя по музыке и пьяным разговорам, находились невдалеке. В их лагере играла гармошка, и они пьяные вовсю горланили свои песни.
–Быдло,–сказал Франц, и плюнул в сторону русских.
–Они у себя дома.
–Я бы перебил их, да командир приказал не трогать. Он еще мечтает, сам свести сними счеты.
Франц провел меня в землянку, вырытую в земле. Из трубы шел дым. Спустившись по лестнице во внутрь, я из–за плеча Франца увидел знакомое изможденное лицо полковника Курта Бенемана.
Он сидел за столом и общался с каким–то человеком, который был одет в цивильное платье.
–Разрешите господин полковник,–сказал Франц.
–Что у вас обер –фельдфебель.
–У нас двое новеньких. Разрешите ввести?
–Кто такие,–спросил полковник.
–Один диверсант из «Герры», а другой шуцман.
–Пусть войдут, –сказал полковник.–Может быть они хорошую весть принесли…
Мы спустились в натопленное помещение. Я вытянулся по стойке смирно и доложил.
–Унтер –офицер Петерсен, группа «Герра» дивизии Бранденбург.
Полковник привстал, и в упор посмотрел на меня. Он разглядывал меня в упор через монокль в надежде вспомнить.
–Мы с вами унтер –офицер, нигде не пересекались,–спросил Бенеман.
–Не могу знать,–ответил я по уставу.
–В каких операциях вы участвовали–спросил он.
–В операции «Барбаросса», «Восточный вал», и в деблокировании гарнизона 83 дивизии в Великих Луках.
–Ну, ка обер–фельдфебель, осветите мне этого унтер –офицера. Я слышу знакомый голос.
Франц взял со стола керосиновую лампу и поднес к моему лицу. Полковник внимательно осмотрел меня и сказал:
–Я со своей группой тоже прорывался из цитадели. Что–то я вас, унтер –офицер не могу вспомнить.
–Я тогда был на два года моложе –я, подчиненный капитана Крамера.
–Крамера!?
В ту секунду полковника, словно окатили холодной водой.
–Группа «Герра»!? Да! Да! Вы, высаживались на цитадель на парашютах! У вас еще командир такой был бесстрашный служака –капитан Крамер.
–Так точно,–ответил я.
–О, мой Бог! Эти бравые камрады вытащили нас тогда прямо под носом у большевиков. А капитан с вами?
–Никак нет, господин полковник,–сказал я.–С марта 1943 года я с ним не виделся.
–А где вы все это время были? Вы дезертировали?
–Никак нет! В апреле 1943 года я почти погиб при выполнении задания по уничтожению железнодорожного моста через Западную Двину. Очнулся на хуторе в нескольких километрах от места акции. Какой–то русский дед спас меня от смерти. Я долго лечился. Когда я узнал из газеты, что русские собрались штурмовать Кёнигсберг и Германию я решил уходить на Север, чтобы попасть в Финляндию.
–А кто это с тобой,–спросил полковник.
–Какой–то шуцман. Он прибился ко мне по пути. Он говорит, что знает местные леса и может вывести нас из этих болот.
–О–о–о! Нам только не хватало такого «Ивана», –сказал полковник с негодованием.
–В чем дело, господин полковник!? Мне Франц уже поведал о ваших проблемах с русскими–сказал я.
–Наше дело, унтер –офицер, дерьмо! У нас много раненых и больных. Камрады устали воевать. Они хотят вернуться домой в Германию –они не хотят дохнуть в этих болотах. Вот смотри что каждый день сбрасывают комиссары на наши головы.
Полковник протянул мне листовку –пропуск. Я прочел листовку и ни чему не удивился.
–Русские унтер –офицер Петерсен, погрязли в обмане и лжи. Они утверждают, что их армия стоит на пороге Германии. Они забыли как драпали в сорок первом году под натиском танков Гудериана. У нас вообще нет никакой связи с нашими основными силами нет батарей к радиостанциям. Мы не знаем общей обстановки на фронте.
Я понял в ту минуту, что десятки и даже сотни этих людей, погрязших в новгородских болотах, абсолютно не знают, что русские уже стучатся в двери их дома. Последний бросок, и хваленая немецкая армия на веки перестанет существовать.
–Я знаю, –сказал я, и попросил своего «спутника» Царева, дать мне газету. Расстелив её на столе, я прочитал сводку с фронта месячной давности:
–Господин полковник, тут пишут, что Красная армия сейчас штурмует плацдарм наших войск на восточном берегу Дуная, южнее года Будапешт. Освобожден, город Шольт и уезд Надьката. А еще из Англии в Мурманск прибыли два транспорта, которые доставили десять тысяч граждан и советских военнопленных, которые освободили после изгнания немецкой армии из Франции.
Услышав, что войска союзников громят, группу армий «В» Эрвина Роммеля, полковник Бенеман обхватил голову руками и медленно присел на нары, приняв новость как трагедию. Его глаза в тот миг уставились в одну точку. Найдя в себе силы, полковник сказал:
–Это камрады, настоящая катастрофа! Русские –они на пороге моего дома. Они будут в грязных сапогах ходить по столетнему дубовому паркету. Они будут насиловать наших жен и матерей. Они будут лежать в наших ваннах и пить наши вина!
Мгновенно испорченное настроение полковника, передалось на всех офицеров штаба. В наполненном табачным дымом помещении блиндажа, воцарилась мертвая тишина.
–Слушать приказ! Командирам рот и взводов объявить общее построение гарнизона. Всех до единого в строй,–сказал полковник.
–А русских,–спросил лейтенант Лисовски.
–Всех! Всех –до последнего, –проорал полковник, и стукнул кулаком по столу.
Офицеры и прочие покинули блиндаж. Я и Царев остались на едине с полковником.
–У вас унтер есть что–нибудь закурить,–спросил он, выжидая, когда гарнизон построится на поляне.
Я достал их внутреннего кармана сигару, которую берег для такого случая и подал её полковнику. Судя по выражению его лица, он оценил мое рвение по службе и даже улыбнулся сквозь проступившие слезы.
–А вы унтер–офицер, хитрец.
–Ни как нет –господин полковник.
–А сигара?
–Это мой неприкосновенный запас. Хранил на самый крайний случай. Пока перебивался русским табаком,–сказал я посмотрел на Царева, который стоял возле выхода.
Бенеман закурил и сказал:
–Настало время решительных действий. Нам пора прорываться…
–Только на Север, господин полковник. В Финляндию! Я думаю, что фины еще не вышли из войны.
Полковник разложил на столе карту и взяв лупу, стал рассматривать её, намечая карандашом маршрут движения банды.
–Господин полковник, этот Иван, обещал вывести меня в Финляндию. Он знает эти места, –сказал я. –Насколько я понял, он работал экспедитором по поставкам сельхозтехники и продукции.
По плану второго отдела управления контрразведки нам с Василием был рекомендован маршрут выхода банды. Тихвин –Волхов –Шлисельбург. Севернее Ленинграда, мы должны были пройти мимо северной Пальмиры в сторону Выборга, чтобы там под шумок перейти границу с Финляндией.
–Я не могу поверить в то, что русские так близко подошли к Германии–сказал полковник! Неужели это действительно конец?
–Господин полковник, Иван хочет что–то вам сказать.
–Переведите, унтер–офицер.
Я позвал Василия к столу, и показал маршрут прочерченный полковником красным карандашом. От места нашего базирования, до Бокситогорска было не более тридцати километров. Можно было заслать разведгруппу, чтобы выявить обстановку в поселке.
–Эй, шуцман, господин полковник хочет слышать твое предложение.
Василий Царев подошел к столу, и посмотрев на карту, сказал:
–Маршрут верный. Чтобы ускорить передвижение группы, Я бы пересадил всех на автомобильный транспорт.
–Господин полковник, Иван говорит, что надо найти автомобили и всю группу пересадить на транспорт.
–Твой Иван, сошел с ума,–сказал полковник. –Мы доедем до первого блокпоста где нас всех расстреляют заградительные отряды.
Я перевел опасения Василию, хотя он и без меня понял, то, что сказал полковник.
Василий ткнул, на карте пальцем в город Бокситогорск, и сказал:
–Это город, тут рядышком и был тыловым госпиталем, который русские приспособили еще в сорок первом,–сказал Василий. –Там столько складов с обмундированием и медикаментами. Армию можно одеть. Мы достанем амуницию и переоденем шуцманов в форму конвойных войск. Потом проведем группу пленных до самой Финляндии.
Полковник, услышав об этом, даже как–то воспрянул духом. Это была реальная идея, как средь бела дня перехитрить врага. В этот момент в блиндаж спустился один из офицеров. Он доложил полковнику, что группа построена.
По моим подсчетам в состав банды входило около пятьсот человек. Русских было, более одной третьей от всего состава.
Полковник поднялся на подводу и прямо с неё обратился к камрадам.
–Камрады, пришел час решительных действий! По воле случая, мы все оказались в ловушке, не представляя, что твориться на фронте. Несколько месяцев, мы, находясь в глубоком тылу, прячемся в болотах словно крысы, а тем временем враг, набравшись сил, успешно развивает наступление в сторону нашего дома. По последним данным, русские уже взяли Будапешт. Последний рывок, и наша Германия падет к ногам победителя! Мы камрады, если останемся здесь –в тылу русских, мы будем обречены на смерть!
Пусть фюрер забыл, про нас! Пусть мы находимся в окружении но у нас есть оружие и шанс вырваться, и миновать русского плена.
Камрады, услышав слова о прорыве, дружно загудели обсуждая решение полковника. Русские, фривольно стоявшие на левом фланге, восприняли эту новость без должного энтузиазма. Они не верили нам. Для них было бы лучше остаться здесь –здесь в болотах. Идти с нами –означало подвергать себя риску, ради эфемерного шанса изменить свою судьбу к лучшему.
–Камрады, мы уходим через неделю. Уходим отсюда навсегда,–сказал полковник Бенеман.–Командиры подразделений и групп, собраться через пятнадцать минут в штабном блиндаже. Остальные вольно –все свободны.


Глава тридцать первая

План операции «Прорыв».

Полковник Бенеман, собрав всех младших командиров в помещении блиндажа, рассказал, о плане, который через меня был предложен им советской контрразведкой. Русским не нужны были лишние жертвы среди мирного населения. Не нужны были и налеты на советские предприятия, которые начали восстанавливать свой потенциал с приходом в эти районы мирной жизни. На данном этапе их интересовало только одно –это ликвидация вооруженной банды. Немцам, как участникам военного конфликта была гарантирована жизнь в случае добровольной сдачи оружия –пусть даже и в плену. Плен не был вечностью и давал шанс вернуться домой к своим матерям и фрау.
Согласно плана, который был разработан контрразведкой, русские должны были изображать конвойную роту НКВД, которая конвоирует группу военнопленных к месту постоянного пребывания. План был рискованный, но другого выхода выманить целый полк не было. Русскими шуцманами и бандитами управлял матерый уголовник по кличке Рваный. К нему у нас подхода не было. Только тщательно продуманная операция по захвату каких–то мнимых сокровищ или богатств, могла вытащить его банду из этой норы.
В отличие от «Иванов», которые были в своей стране, мы хотели вернуться домой. Затягивать исполнение замысла контрразведки уже не было времени. Все решения штаба группы принимались стремительно с расчетом на риск.
На следующий день я, Василий Царев, и один представитель русской банды со странной фамилией Огрызкин, переодевшись в гражданскую одежду, катили на подводе в сторону Бокситогорска, изображая из себя бригаду шабашников строителей. После ухода войск из этого городка, здесь разместились воинские склады, около двадцати госпиталей и даже военный завод по ремонту военной техники которую привозили с фронта. Начальник местного отдела НКВД, был поставлен в курс проводимой вторым отделом операции. Соответствующие инструкции были получены, и несколько дней, как воплощались в дело группой полковника Шестакова.
За время моего пребывания вдали от фронта, мой мозг в виду отсутствия нацистской пропаганды начинал перестраиваться на другое мировосприятие. Я видел своими глазами что русские были не так ужасны. Здесь не было тех кровожадных «жидобольшевиков», которых изображали на наших агитационных плакатах министерства пропаганды. Русские были вполне адекватными и лишенными амбиций мирового господства, которое нам внушалось.
Я прекрасно знал, что тот маршрут, который мы с Царевым указывали как маршрут надежды будет для многих моих камрадов спасительным. Мы изначально верили что конечная цель нашего «путешествия» за свободой, состоит, не в том, чтобы вырваться, а в том, чтобы ни один шуцман, ни один русский уголовник, не ушел от заслуженного возмездия, за свои преступления против советского народа.
–Тпру! Тормози! Приехали –сказал Царев, спрыгивая с подводы.
Я схожу, осмотрюсь. А ты Семен, пока сиди здесь с этим «фрицем». Смотри чтобы он молчал, как немой, а то нас «легавые» заметут.
–Будь спокоен,–ответил Семен.–Я знаю свое дело туго. Я в случае, чего, его к праотцам отправлю. Мне что «фрица», что коммуняку завалить, как два пальца обмочить.
Семен, потянул поводья, и конь остановился около коновязи почти напротив колхозного рынка. В воздухе пахло приближением зимы и чего–то такого вкусного, которое исходило откуда–то неподалеку, вызывая позывы слюноотделения.
–Сидите здесь! Я по рынку пройдусь, осмотрюсь,–сказал Царев, и натянув кепку на глаза, и сунув руки в карманы, скрылся из вида за зеленым забором колхозного базара.
Я растянулся на телеге, и достав самокрутку, закурил. Приказ для меня педантичного немца был приказом и это был закон, не подлежащий обсуждению. В то же время приказ оставаться на местах, было для русских, как команда к активным действиям. После недолгих метаний мой спутник выдал:
–Слышь «фриц», я пойду, по базарчику пройдусь, куплю шнапс, а ты сиди здесь и не рыпайся,–сказал мне Семен.–Если не хочешь загреметь на Колыму. Тут у нас кругом СМЕРШ.
Я мычал, будто не знал русского языка. Я хотел было его остановить, показывая на пальцах, что он должен ждать Царева, но своенравный русский характер Семена, рвал всю линию легенды. Я опасался, что наше поведение привлечет милицейский наряд, а банальная проверка документов, сорвет все планы управления контрразведки. Мне даже в голову не могло прийти то, что произошло буквально через полчаса после ухода Царева.
Василий, как было между нами условлено, ушел на явочную квартиру. Там по ранней договоренности его ожидала группа полковника Шестакова, чтобы в более спокойных условиях установить связь и подготовить «почву» для осуществления плана операции «Капкан».
После того, как меня покинул этот дремучий русский, я чтобы не привлекать к себе внимание, положил перед конем охапку сена и отошел в сторону, стараясь слиться с фоном, как учили меня в разведшколе. Странное тревожное ощущение не давало мне покоя. Не запланированный уход Огрызкина, навивало обеспокоенность, срыва нашего мероприятия. Мне стало интересно, что будет делать этот хиви. Я держал Огрызкина в поле зрения, и видел, как бандит, сунув руки в карманы телогрейки ходил по рядам торгующих крестьян, и все что–то высматривает. Сам я старался не попадать в зону его обзора, чтобы не быть обнаруженным. Возле одного прилавка, где торговали рыбой, одна из покупательниц внезапно опознала в Семене бывшего шуцмана. Все случилось настолько стремительно, что я даже не успел отреагировать, как оказался свидетелем настоящего убийства.
Мое внимание привлек дикий женский крик. Женщина в пальто цвета перезрелой вишни вцепилась в Семена, и стала, что есть мочи кричать. Одной рукой она держала его за грудки а другой била какой–то сумкой по голове:
–Палач, предатель, фашистский прихвостень! Люди держите, гада, я его узнала –это Семен Огрызкин! Эта тварь, советских людей десятками расстреливал.
Семен старался оторваться, но женщина, словно приклеилась к нему. В какой–то миг раздался сухой и резкий выстрел. Выстрел из «Нагана», нельзя было ни с чем перепутать. Я видел, как женщина вздрогнула и замертво упала лицом в грязь.
–Убили! Убили! Женщину убили –заорал, кто–то из разбегающейся очереди.
Семен на какое–то время растерялся и замешкался. Он хотел было бежать, но не тут–то было. Выскочивший, из дежурного помещения милиционер, мгновенно идентифицировал убегающего Семена. Милиционер по всей вероятности был из бывших фронтовиков. Он не растерялись. Пока полицай метался перед керосиновой лавкой в поисках выхода, он хладнокровно прицелился и застрелил его единственным выстрелом в затылок. Тело шуцмана с «Наганом» в руке рухнуло на булыжную мостовую, и оцепенело в какой–то нелепой позе. Неизвестно откуда в тот миг взялось столько народа. Я стоял поодаль и завороженно смотрел на происходящее действо, словно был не на колхозном рынке, а в партере народного театра. Я даже не заметил, как ко мне подскочил Царев и схватив под локоть, грубо сказал:
–Я же приказал вам, сидеть!
–Этому шуцману было плевать на твой приказ. Как только ты ушел, он тут же пошел по своим делам. Мне ничего не оставалось, как идти следом и наблюдать за ним.
–А что произошло,–спросил Царев.
–Он ходил, высматривал что–то, видно водку искал. А тут женщина в очереди опознала в нем карателя. Она схватила его за грудь, да как заорет на весь рынок.
–Ладно, одним дураком будет меньше. Он нам погоды не делает. Уходим! Сегодня, ночуем на явочной квартире, полковник Шестаков приказал. Завтра будут готовы документы, чтобы нас случаем не взяли за жабры «легавые». Нам «легавые» ничего не сделают, а вот операцию своими разборками испортить могут.
Через десять минут после того как убили «Огрызка» на рынок въехала синего цвета машина. Василий назвал её «черным воронком». Легавые, как называл Царев милиционеров, погрузили покойника, и увезли в неизвестном направлении.
–Как говорят русские: «с глаз долой, из сердца вон»,–сказа Василий, и похлопал меня по плечу.
–Что скажем, когда Рваный спросит, куда делся этот Семен Огрызкин, –спросил я Царева.
–Не бери Петерсен, дурного в голову, –сказал Василий, закуривая,–пошли–ка, лучше пирожков с ливером поедим. Тут в «забегаловке» прекрасно готовят пирожки с ливером.
Он легонько подтолкнул меня вперед, и я, ориентируясь на запах, вошел в помещение, со странным названием «Кулинария».