Олег Чернышов, костромской журналист и поэт, в деревне Заболотье встречался в 90 годы прошлого века с сестрой моего деда Екатериной Антоновной Гребневой( в девичестве Шабалиной).
События описанные ниже происходили на территории прежде богатого района Селинской волости, Кологривского уезда, Костромской губернии.
Во времена революцииа в волостях была с дореволюционных времен интересная форма взаимопомощи крестьян - "магазея". Это своеобразный зерновой банк. Если кому-то не хватало или не было вовсе зерна на посев, брали в долг в "магазее", осенью отдавали. Когда коммунисты ввели продразверстку, сельсоветчики решили,
что возиться с распределением налога на всех жителей хлопотно,- с
богатеями не сладить.Вот и решили сдать в счет продразверстки
посевной фонд. Именно против этого и выступили крестьяне.
Я публикую эту поэму с разрешеня автора.С интернетом и компьютером Олег Чернышов не дружит. Говорит, что стихи он пишет ручкой , а не пальцем.
ЦЕНА ХЛЕБА
Олег Чернышов
Ты скажи, баба Катя, правду лишь вспомни одну,
Как растрелян твой тятя, хлебную вспомни войну.
" Помню. Давно это было, -бабушка мне говорит,-
Там, где над лесом унылым старая церковь стоит.
Много народу собрали- сверху приказ был отдан-
Люди пришли и стреляли в братьев своих же - крестьян.
Хлеб весь забрали.Не горстку.Сопротивлялся народ.
Шла в деревнях продразверзтка. Шел восемнадцатый год...
Я ничего не забыла. Ум у меня не таков!
Мне, почитай уже было целых семьнадцать годков.
Тятю Антона убили в Селинской хлебной войне.
В братской лежит он могиле... Нет! Незабудется мне!
Их приезжала не рота. Часто я вижу во снах:
Шесть человек с пулеметом лошадь везет на санях.
" Всех укрывателей хлеба бить без суда и без слов!"
Он снисходительным не был - предисполкома Петров.
В Селине люди собрались- кто был с ружьем, кто с колом-
Хлеб отстоять все старались вместе с народным умом.
Раньше такого не знали. Эка свалилась напасть.
Хлеб до зерна забирала новая красная власть.
Карта крестьянская бита. Будут в смутьянов стрелять!
Встал сельсоветчик Никита, крикнул:"Оружие сдать"
Путь к коммунизму не близкий! Думать не вашим умам.
Ружья всем сдать под расписку, по разойтись по домам!"
Бабушка вдруг замолчала. Встали слезинки у глаз.
" Ладно. О давней печали, слушай, скажу я сейчас.
С Панина Меньшиков Леша, ( он одногодок был мне),
Парень красивый,хороший, вышел с ружьем на ремне.
Только про ружъя сказали, он в огород побежал.
Из продотряда стреляли - Леша на грядках упал.
Парень хороший, красивый ( Рявкала , помню, семья).
Вот окаянная сила! Сгинул ведь из-за ружья!
Крепко народ напугали! Тут началась кутерьма:
С ружьями все побежали, кто по кутам, кто в дома.
Прятали ружья в соломе. Кто побежал прямо в лес,
Кто-то у Вьюгина дома вверх на понебье залез.
Долго кричали из дому: " Хлеб не хотим отдавать!"
А чужаки по фронтону стали с винтовок стрелять!
Грохот и сверху и снизу. Был рикошет пулевой.
Прыгали люди с карниза, многие вниз головой.
Пришлые быстро решали, были слова коротки.
Шесть человек задержали, дескать, вы все кулаки!
С ними и тятю Антона, ты, мол, первейший злодей!
Только у тятеньки дома девять осталось детей.
Ты вот, представить сумей-ка, жили ли так кулаки?!-
Голые дома скамейки, стол, да за землю долги.
Ну, и совсем без причины, уж перед самым концом,
Взяли рябого Максима... Видно не вышел лицом.
Грязный, одетый в рубище, в жизни был гол, как сокол!
И хоронить на кладбище так и никто не пришел.
Маслов Андрюха попался. Тоже за хлеб воевал.
Но на свободе остался- он сослуживца узнал.
Маслова двинули к дому, был или нет виноват,-
Просто попался знакомый из продотряда солдат.
В три дня свезти к сельсовету весь хлеб начальник
велел.
Долго он тряс пистолетом. За уклоненье расстрел.
Вынес поесть им Никита хлеба да сала кусман,
Ячневой каши корыто, за с самогонкою жбан.
Ружья в чулан покидали, лошадь свою запрягли,
Пленных с собою забрали и в Кологрив повезли.
Крикнул он мамке два слова.. Разве могли мы все знать,
Что больше тятю живого нам уж вовек не видать.
Думали все: разберутся, да и отпустят домой,-
Дня через три все вернутся , так же и тятенька мой...
" Их довели до Николы, встали в селе на ночлег,
В домике где-то, у школы, -сказывал нам человек,-
До Кологрива не стали топать, да мучить людей.
И по Николе искали, кто бы им дал лошадей.
Там у попа кони были. Батюшка коней не дал.
Быстро злодеи решили - им командир приказал.
Долгои думать не стали. Вывели утром к реке.
Там бедалаг растреляли, на берегу, в сосняке.
С ними и тятю убили. где-то в Казанские дни.
С верху земелькой прикрыли, -зиму лежали они.
А хоронить разрешили лишь на Егория день.
Все к убиенным спешили из межевских деревень.
Сколько народу собралось- и не видали во век!
Там с мужиками прощались тысячи три человек!
Может быть, даже и боле к жертвам террора пришли.
Все десять верст от Николы их на руках пронесли.
Помню, у церкви Покрова море из плеч и голов.
Плыли по морю людскому щесть деревянных гробов.
Бютюшки ладан кадили. Люди стояли стеной.
Мертвых потом хоронили всех их в могиле одной.
Кто-то сказал по секрету, будто на похоронах
Не было лишь сельсовета- видно испытывал страх.
Так что, не мене, не боле, то, что я знаю, храню.
Видно на все божья воля... Я никого не виню.
Нет уж давно бабы Кати. Долгую жизнь прожила.
Нынче могу рассказать я всем про былые дела.
Время нелегкое было. Долго терпел наш народ.
Нынче у церкви унылой больше никто не живет.