Польшу я посетил осенью 2001 года, две недели пробыв в командировке в одном из научно-исследовательских институтов Варшавы - INCT. Мы жили в одноэтажном гостевом домике, на тихой улочке Дородна в Жерани, на северо-восточной окраине города. Перед домом располагался обширный палисадник с аккуратно постриженной травой; вдоль дорожки, проходившей от калитки к входу, росли три антоновки, усыпанные желтыми, перезрелыми плодами, и несколько лоз северного винограда с гроздьями зрелых сочных ягод, отдававших кислинкой.
В восемь утра, перейдя через улицу, мы входили в институт, где работали до четырех, после чего наше время оставалось свободным. Мои сослуживцы – Федор и А.В. - предпочитали его проводить где-нибудь поблизости; - посещали супермаркеты Ошан и Костораму или гуляли по окрестностям. (Пройдя полкилометра, отсюда можно было выйти на равнинную сельскую местность, раскинувшуюся на правом берегу Вислы. Здесь можно было ознакомиться с современным садоводством; яблочные сады состояли из пятилетних деревец человеческого роста со стволами толщиной в палец, посаженных вплотную друг к другу; на каждом из них – по три-четыре совершенно одинаковых красных яблока размером с голову ребенка. Сады подходили к береговой полосе, до самой воды заросшей топинамбуром; с низкого берега Висла казалась широченной; быстрое течение несло по реке обильный бытовой мусор, так что мысль о купании не возникала). Я же по окончании рабочего времени каждый день, выйдя с тихой Дородной на оживленную Модлинску, садился на один из мощных автобусов, с утробным рыком мчавшихся по улицам Варшавы. Пронесшись по путепроводу над низиной, где разлились водоемы Жераньского канала, заполненные белыми яхтами, автобус сворачивал на мост генерала Грота Ровецкьего, высоко вознесенного над Вислою, с которого была видна вся центральная часть города, куда я и направлялся.
Центр Варшавы лежит к юго-западу от Старого города, находясь на пересечении Маршалковской улицы и Иерусалимской аллеи. Здесь стоит «сталинская высотка» - Дворец Культуры и Науки, своим силуэтом напоминающий главное здание Московского Университета на Воробьевых горах (Дворец был подарком Советского Союза Польской Народной республике). Здесь же расположен железнодорожный вокзал – «Двожец». Чтобы перебить «советский душок», источаемый Дворцом Культуры и Науки, к западу от него, вдоль улицы Иоанна-Павла II возвели полдюжины небоскребов (за прошедшие с тех пор двадцать лет их количество, как это видно на современных фотографиях, существенно возросло).
Как-то доктор Сташинский – представитель МАГАТЕ от Польши, работавший в INCT по совместительству, нас с А.В.подбросил на своей машине в центр. Кивком головы указывая на небоскребы, с космополитической миной международного чиновника от науки он высокопарно произнес:
- Вся Европа, да и Америка тоже, сейчас вкладывают деньги в Польшу. У нас в связи с этим даже наблюдается оживление экономики!
Зрелище Маршалковской, видимо, являлось отражением этого бума. Эта широкая улица, большая часть зданий которой были построены в послевоенное время, в архитектурном отношении не представляет никакого интереса. Однако на ней расположены самые главные магазины Варшавы, из которых меня интересовали книжный, где я покупал Нью-Йорк Таймс и музыкальный, где всегда был большой выбор компакт-дисков авангарда классической музыки (в моей фонотеке с тех пор хранятся записи Джона Кейджа, Хельмута Лахенмана и Мортона Фелдмана). Но больше всего на Маршалковскоц меня привлекала ее оптимистическая атмосфера. Тротуары были заполнены толпою граждан высокого роста и крепкого сложения; они быстро передвигались, выпятив грудь, и, задрав подбородки, громко галдели по-польски, сопровождая свою речь энергичной жестикуляцией. Вся публика на Маршалковской носила новую, модную и красивую одежду. Под стать публике был и поток автомобилей – сплошь новенькие иномарки (доктор Сташинский объяснил нам с А.В., что их сборка осуществляется из оригинальных деталей на польских заводах; нам тогда такое еще было в новинку). Вместе с тем, иногда мне на глаза попадались лимузины совершенно неслыханной роскоши и немыслимых расцветок, - кажется, они вызывали любопытство даже у поляков – в них усаживались молодые люди в нарядах от Гуччи и экзотических прическах.
В память врезалась картина, виденная на Маршалковской: немолодой мужик с наголо обритою головой, одетый в модный кожаный жилет, разговаривает по спутниковому телефону - судя по похотливому выражению лица, - с сексапильной женщиной, сидя, положив ногу на ногу, боком на сидении своего огромного, накрученного байка.
Извлекаю еще два из моей коллекции варшавских типов.
Мерный звук шагов отчетливым эхо отдается в обширном вокзальном пространстве; по залу идет офицер в парадной форме голубого цвета, идеально пригнанной к его стройной высокой фигуре; сапоги, обтягивающие ноги, начищены до блеска; его походка подобна номеру классического балета; кажется: он сейчас остановится, и в зале грянут аплодисменты!
В малолюдном просторном зале Двожеца прямо мне навстречу идет высокая красивая женщина; когда я уступаю ей дорогу, поворачивая, она сворачивает в туже сторону, и так продолжается до тех пор, пока она не подходит ко мне вплотную. Посмотрев на нее со стороны, я бы никогда не догадался, что она – вокзальная проститутка.
Параллельно с современным центром я постепенно знакомился с исторической частью Варшавы, средоточием которой является Замковая площадь, в чей заповедный имидж, из-под парапета врывается заполненная транспортным потоком аллея Солидарности, выбегающая из туннеля, расположенного у тебя под ногами, и взлетающая на расположенный прямо перед тобою Сласко-Дабревский Мост через Вислу. Слева от аллеи Солидарности высится Королевский Дворец начала XVII века; единственным украшением его аскетически-строгого красного фасада являются центральная Часовая башня Сигизмунда, да две маленькие башенки, поставленные на его углах. Картина Королевского Дворца может быть украшена, если, отойдя на периферию Замковой площади, включить в нее барочно нарядную Колонну Сигизмунда, увенчанную выразительной статуей монарха.
Облик Дворца претерпевает удивительную трансформацию, если на него посмотреть с северо-востока – с берега Вислы. Трудно поверить, что это - то же самое здание, ибо стена и кровли его речного фасада выполнены в изящном и игривом стиле Рококо, нисколько не согласующемся с видами трех его остальных сторон (эта часть Дворца была перестроена в XVIII веке).
В южной стороне Замковой площади, рядом с домом Яна - красивым зданием в стиле Рококо - открывается вид на амбразуру улицы Краковское Предместье, на первом плане которого естественным образом оказывается все та же Колонна Сигизмунда, - в нем она особенно уместна. Пикантность ее облика заключается в том, что венчающая ее человеческая фигура гораздо массивнее, чем можно было бы ожидать на колонне такого диаметра.
От Замковой площади по узенькой улочке Свьетоянска, минуя величественный кирпичный фасад Собора Св. Яна, с его высоким треугольным фронтоном, профилированным вертикальными ребрами, можно выйти на Рыночную площадь, застроенную трех-, четырехэтажными домами с узкими фасадами, тесно прижатыми друг к другу; каждый из домов украшен по-своему изысканно. С такого рода площадями я был уже знаком на примере Таллинна и Львова. Но эта площадь отличается тем, что была восстановлена на месте руин, представляя реконструкцию, выполненную по старым фотографиям; когда находишься на площади, в это трудно поверить, - настолько высоко качество воспроизведения.
На северной границе Старого города стоит монументальное крепостное сооружение XVI века – Барбакан, в котором некогда находился подъемный мост, обеспечивавший доступ в город сквозь городские стены. В плане Барбакан имеет форму магнита: к полукольцу присоединены два одинаковых отростка, каждый из которых состоит из двух круглых башен, соединенных коротким отрезком стены; над башнями возведены конические кровли. Благодаря сложной форме его кирпичных стен выглядит это сооружение необыкновенно эффектно.
В Барбакане я посетил выставку современного французского художника Кристиана Болтански; она была на тему Холокоста: весь выставочный объем был заполнен сильно изношенной верхней одеждой. Тысячи старых ветхих пальто висели ярусами на стенах, или лежали бесформенными кучами высотою до потолка. В полном одиночестве потерянно блуждал я по помещениям, скудно освещенным искусственным светом. Эта одежда, казалось, еще хранившая запахи заключавшихся в ней тел, было единственным, что осталось от людей, некогда живших на этой земле. Увиденное произвело на меня сильное и гнетущее впечатление; я уходил потрясенный, и это было потрясение от встречи с Искусством.
В Варшаве я посетил еще одну выставочную площадку современного искусства, относящуюся к Студии имени Станислава Виткевича. Последняя, наряду с такими организациями, как Польская Академия Наук, Польский Комитет ЮНЕСКО, Драматический театр, Технологический и Зоологический музеи, расположена в Центре Культуры и Науки. Когда я входил в здание через его помпезный главный вход, мне казалось, что, переносясь в свое студенческое прошлое, я вхожу в Главное здание Московского Университета, и чему здесь было удивляться: ведь Центр был спроектирован тем же архитектором, кто строил МГУ – Львом Рудневым. Однако, придя на художественную выставку, я с удовлетворением обнаружил, что там и духу не было не только соцреализма, но и реализма вообще; здесь экспонировались сюрреалистические пейзажи Юлиуша Наржинского, абстракции Ясека Циеминского, жутковатые инсталляции Йозефа Лукомского. Правда, я и раньше знал, что художники Польши располагали творческой свободой даже при социализме.
Между тем ознакомление с исторической частью города продолжилось вдоль улицы Краковское Предместье. Войдя в нее с Замковой площади, в ее начале, на правой стороне обнаруживаешь тесно прилегающие красивые фасады бюргерских домов постройки XVIII века. На левой стороне зрение захватывает классицистский фасад церкви Святой Анны, архитектурные детали которого – фронтон, полуколонны, пилястры, барельефы - распределены по поверхности хаотичным образом.
Далее улица расширяется, чтобы предоставить место для сквера, на котором стоит памятник Адаму Мицкевичу. Минуя его, выходишь к Президентскому Дворцу, построенному в стиле зрелого классицизма, стремившегося перейти с ампир, но так и недоперешедшего. На площади, образованной дворцом и его флигелями, стоит конная статуя последнего короля Речи Посполитой Йозефа Понятовского. Когда бы я сюда ни пришел, площадь перед президентским дворцом была неизменно заполнена народом (возможно, это было следствием популярности Александра Квасьневского, в то время занимавшего президентский пост).
Пройдя еще сотню метров, можно полюбоваться нарядным барочным фасадом Костела Монахинь Ордена Визиток. Перед ним стоит памятник кардиналу Вышинскому - герою антикоммунистического сопротивления. Свернув с улицы Краковского Предместья влево, и пройдя вглубь квартала, можно осмотреть самые значительные постройки Варшавского Университета – парадные ворота и Университетскую библиотеку.
Напротив университетского квартала, на правой стороне улицы стоит храм Святого Креста, совместивший в себе барочные формы со строгостью наступающего классицизма. Его фасад обращает на себя внимание двухбашенностью своего фасада, неэндемичный для Варшавы.
Улица Краковское Предместье завершается Дворцом Сташица – сооружением зрелого (несколько даже перезрелого) классицизма, перед фасадом которого стоит монумент первого из самых известных в мире поляков – Николая Коперника. Лицо его спокойно и безмятежно.
Лазенский парк предстал передо мною во всем великолепии золотой осени. В нем вдруг обнаруживаешь пруды, в которых отражается Дворец на Воде, который, кажется, стоит прямо на водном зеркале (на самом деле он поставлен на очень низком каменном постаменте). Получивший свой окончательный облик в конце XVIII века, дворец сочетает строгость классицистских ордеров с барочным изобилием скульптуры.
Блуждая по дорожкам парка, то и дело вдруг выходишь на очередную дворцовую постройку, которых в Лазенках – пять, не считая удивительный Амфитеатр, украшенный колоннами (без антаблемента). Парк богат садовой скульптурой, из которой наибольшее впечатление производит, конечно же, монумент второго из всемирно известных поляков – Шопена. Памятник, исполненный Вацлавом Шимановским в стиле Модерн, изображает композитора, сидящего под ивой в экспрессивной позе, и «вслушивающегося в голос природы».
На южной окраине Варшавы - в Вилянове - я посетил «Польский Версаль» - загородную резиденцию короля Яна III Собесского, построенную в конце XVII века. Являясь в части декора образчиком восточноевропейского Барокко, Виляновский дворец характерен своим уникальным силуэтом: - невысокого роста, он привольно раскинулся на местности вширь. Чтобы его малорослость не слыла недостатком, в силуэт добавлены три симметрично расположенные башни, пропорции которых таковы, что внешний вид дворца становится идеалом совершенства. Как и настоящий Версаль, Виляновский дворец окружен регулярным парком, за границами которого лежит обширный парк английский, окружающий озеро. Хотя Вилянов лежит в городской черте, в дворцовом парке об этом забываешь.
В конце первой недели нашей командировки я в INCT акклиматизировался стопроцентно. По сравнению с аналогичными российскими институциями производственный процесс здесь был организован лучше: работы проводились строго по плану – спокойно и без штурмовщины. (Опытный Федор шутил, что степень варшавской цивилизованности соотносится с московской и мюнхенской, как расстояние от Варшавы до Москвы относится к расстоянию между Москвою и Мюнхеном, то есть является средней между ними). Было заметно, что, по сравнению с нашим институтом, в INCT меньше сотрудников на единицу производственной площади, и выше степень специализации - каждый занят только своим делом, не мешая другим. И вообще, степень разграничения выше во всем. Например, на рабочем месте сотрудник только работает, а для отдыха отведена особая комната – «социалка», - где можно потрепаться, бесплатно выпить чаю или кофе и съесть завтрак, принесенный из дома.
При хорошей организации работа продуктивнее, а усталость – меньше.
Освоившись в Варшаве, в первое же воскресенье я решил посетить Краков. Чтобы совместить переезд с ночевкой, я купил билет на последний ночной поезд, – дорога занимала всего 3,5 часа, и зачем мне было прикатить в Краков рано? Предполагалось, что в дороге я буду спать, сидя в кресле (лежачих мест в плацкартных польских вагонах не бывает), но когда поезд тронулся, то оказалось, что в вагоне – собачий холод. Какие только меры я не принимал для согревания! Например, обертывал тело газетами, а поверх них надевал свитер, - все равно зуб на зуб не попадал от холода. Заснуть было совершенно невозможно. Точно в таком же положении оказалась полька, занимавшая противоположное место; на вид ей было лет 25 – 30. Так как мы оба заснуть не могли, то решили скоротать время в разговоре. Я сейчас не помню, на каком языке мы разговаривали – по-английски, или по-русски (тогда в Варшаве было полно людей, владевших русским языком, - сказывалась близость к недавно закончившейся эпохе социализма), но мы с соседкой по купе за три часа обсудили множество вопросов, обнаружив взаимопонимание. И когда по прибытии поезда в Краков, я с нею раскланялся, она не сочла нужным скрыть свое разочарование…
Между тем я оказался в новом для меня городе в четыре утра (до рассвета оставалось еще часа три с половиной), и мне нужно было куда-то деться. На улице – кромешная тьма и собачий холод; мне осталось только направиться в вокзальный зал ожидания. Там оказалось тепло, и я собрался поспать, но не тут-то было. Сидения всех лавок были изготовлены из полированного металла и имели такую форму, что, едва задремав, ты с него неминуемо сползал. Это обстоятельство было хорошо известно бомжам: когда в зал ожидания ввалилась группа этих городских обитателей, которые во всех станах мира выглядят (и пахнут) одинаково, они стали устраиваться на ночлег на полу. При этом сразу выяснилось, что матерные слова в русском и польском языках почти одинаковые; например, второе главное слово (женского рода) – такое же, как у нас, - только ударение на первом слоге.
Конечно же, я не мог последовать примеру бомжей, прикорнув на полу, и вместо попыток соснуть, достал книжку и принялся за чтение. Через некоторое время в зал ожидания нагрянула полиция. Я поймал на себе взгляд полицейского, который одинаков - что в Москве, что в Вашингтоне, что в Польше; ему хватило доли секунды, чтобы понять, что я – не его клиент, и он принялся за бомжей, расталкивая их ногой под ребра.
Как только за окном начало светать, я выбрался из вокзала, и вышел в город. По наитию я нашел правильное направление, и вскоре передо мной выросла высокая башня, в которой зиял стрельчатый свод Флорианских ворот Старого города.
Планируя однодневную поездку в Краков, я для себя определил, что моим приоритетом будет главный исторический и архитектурный памятник Польши – Вавельский замок, и поэтому осмотр города начал с Вавельского холма.
Когда я к нему подошел, он вырос передо мной в виде темного силуэта, доминировавшего над окружающей местностью; поскольку из-за нехватки света стены замка еще не были различимы, он мне представлялся горным кряжем. По мере того, как небо светлело, из черноты его силуэта постепенно проступали виды замка, представавшие в виде панорамы, так как я, непрерывно перемещаясь, менял ракурс наблюдения – сначала обошел его с востока, затем зашел с юга, - с берега Вислы, потом вернулся на исходный азимут наблюдения, сократив расстояние до стен. После восхода солнца образ замка, постепенно развивавшийся у меня на глазах, достиг апофеоза, и меня совершенно покорил своим масштабом, величием, строгими, не измельченными, где-то даже суровыми формами; острые изломы крупно профилированных стен Королевского дворца, казалось, излучали в окружающее пространстве некое неведомое поле, - отчасти силовое, отчасти – эстетическое.
Когда музей открылся, и я вошел вовнутрь замка, то обнаружился контраст между аскетизмом его внешнего облика, и карнавально избыточным разнообразием южного фасада Вавельского Кафедрального Собора. Чего там только нет: и выдвинутая вперед башня «Серебряных звонов», и целый выводок из четырех отдельно стоящих часовенок, (они осенены нарядными куполами), столпившихся у стены готической базилики, над которой высится нарядная Часовая башня.
Еще более яркий контраст составляют строгость экстерьера Королевского дворца, и изысканность декоративного оформления его внутреннего двора; - последний окружен двумя ярусами аркад, над которыми проходит галерея, укрытая под навесом, поддерживаемым высокими и необычайно тонкими колоннами, сообщающими всему сооружению оттенок эфемерности.
Я досконально осмотрел все доступные интерьеры Собора и Королевского Дворца, включая надгробья и коллекцию гобеленов, при этом не заметив, как большая часть дня уж миновала, - а мне еще нужно было осмотреть Старый город. Я тотчас поспешил в центр – на Рыночную площадь, но, выйдя на нее, вдруг ощутил, что обессилел: сказывались бессонная ночь, и одержимость Вавелем. И тогда я сел за столик у ближайшего кафе, и заказал лошадиную порцию черного кофе. Уже через десять минут, взбодрившись, я был готов продолжить свой марафон.
Даже беглое ознакомление с рыночной площадью выявило ее главное отличие от варшавской Старо Място: она подлинна, - не реконструкция, а оригинал. Как ни старались варшавские реставраторы в точности воспроизвести утраченные оригиналы построек, им не удалось скрыть от наблюдателя тот факт, что все они построены одновременно; каждое же из зданий, выходящих на Рыночную площадь Кракова, всем своим видом отчетливо свидетельствует о времени своей постройки: одни относятся к XIX веку, а это вот – Барокко; здесь – Ренессанс, а в том доме сохранились элементы Готики.
Дело в том, что Кракову, по сравнению с другими городами Центральной Европы, сильно повезло: военные действия Второй мировой обошли его стороной. Отступая, немцы заминировали Краков, но стремительное наступление Советской Армии помешало им привести свой план в исполнение. Маршалу Коневу, осуществившему этот блистательный маневр, было присвоено звание Почетного гражданина Кракова.
Из всех построек Старого города наибольшее впечатление оставил Мариацкий костел; он врезается в зрительную память своей стройностью, продуманной асимметрией своего фасада, и тем, что его ось примерно на тридцать градусов повернута относительно координатной сетки плана Рыночной площади: как захотел, так своевольно и встал, символизируя характер не только Кракова, но и Польши, столицей которой он был до XVIII века. Асимметрия фасада призвана подчеркнуть красоту Северной башни – высокой и изящной, завершенной восьмигранным барабаном с белокаменной отделкой, над которым вознесен сложный готический головной убор, закончившийся шпилем.
Алтарь Мариацкого костела представляет собой скопление деревянных скульптур натурального (или большего) размера, изображающее процессы Успения, а потом и Вознесения Девы Марии, работы выдающегося мастера позднего Средневековья Вита Ствоша (Файта Штосса). В отличие от каменных, весьма условных, деревянные скульптуры – жутковато антропоморфны – почти как восковые страшилки музея мадам Тюссо.
До наступления темноты мне удалось обойти все улицы старого города, осмотреть все его главные достопримечательности, от которых, по прошествии двадцати лет, осталось лишь общее впечатление огромного богатства и архитектурного разнообразия. Индивидуально запомнилась Ратушная башня, поскольку она своим стилем перекликается с Мариацким Костелом, а также Сукеницы – торговый павильон, стоящий посередине Рыночной площади.
На посещение богатейших краковских музеев времени у меня не хватило (они рано закрываются). Я успел лишь сходить в музей князей Чарторыйских, удививший меня отсутствием в нем посетителей и его «домашним» характером; так, всемирно известная «Дама с горностаем» Леонардо да Винчи висела в зале размером с небольшую гостиную. Какой контраст с условиями экспонирования «Джоконды»!
Когда на Краков опустилась ночь, передо мною встал вопрос: как провести четыре часа, оставшихся до отправления поезда? Зал ожидания вызывал у меня отторжение. Осмотревшись, я заметил, что группки хиппово выглядевшей молодежи, попивая из горлышек пивко, движутся в одном и том же направлении, и я присоединился к их дефиле. Перейдя через железнодорожные пути, молодые люди по узкой тропинке пошли вдоль откоса. Вскоре спереди послышалась музыка: это был «хэви рок». По мере дальнейшего движения интенсивность звука нарастала крещендо, пока в откосе не обнаружилась амбразура туннеля, откуда шла оглушительная музыка; он-то и был целью публики, за которой я увязался. Пройдя через туннель, я оказался в помещении с низким бетонным потолком, стены которого терялись в темноте; оно освещалось прожекторами, лучи которых непрерывно бегали по залу, выхватывая, то музыкантов, исступленно наяривавших рок, то группы разнополых юнцов, извивавшихся в танце; казалось, что от звука вот-вот лопнут барабанные перепонки; было тесно, нестерпимо душно, и воняло потом и винным перегаром; стало очевидно - я угодил на сеанс рейва. Поскольку мне на нем не понравилось, я тотчас же смылся.
В поисках альтернативного времяпровождения я ходил по улочкам Старого города, пока не услышал звуки органа. Они доносились из Костела Францисканцев. Я в него заглянул; там шла вечерняя служба. Прокравшись на цыпочках, я занял место в последнем ряду. Акустика зала была прекрасной, органист демонстрировал незаурядное мастерство; голос священника был хорошо поставлен, и я проникся красотой католического богослужения.
Когда служба закончилась, не все прихожане покинули храм – кое-кто остался помолиться самостоятельно, и я тоже не ушел, пробыв в костеле почти до времени отправления поезда.
Опыт посещения Кракова я счел удачным, и во второе, - последнее - воскресенье нашей командировки решил съездить в Гданьск.
Когда в конце недели мы подводили итоги нашей командировки, А.В., кивнув в мою сторону, сказал директору INCT Ромашевскому:
- Олег серьезно отнесся к изучению Польши: в прошлое воскресенье он был в Кракове, а завтра едет в Гданьск.
- А Гданьск - город вовсе не польский; он стопроцентно немецкий – возразил Ромашевский.
Таковым я его и принял.
Сделав выводы из поездки в Краков, в Гданьск я взял с собой теплые вещи, чтобы быть во всеоружии, но… в вагоне оказалось тепло, и всю дорогу я проспал, как сурок.
Выйдя из Гданьского вокзала, я оказался в прямоугольной сетке нешироких улиц, застроенных старинными зданиями с узкими, тесно друг к другу прилегающими фасадами, над которыми высятся фронтоны разных форм и расцветок. Самое поразительное в этой картине заключается в том, что этот город возведен на месте сплошных руин в точном соответствии с тем, каким он был перед войной. В отличие от других пострадавших от войны городов Европы, где были восстановлены отдельные здания и кварталы, здесь в первозданном виде почти с нуля выстроен целый город. Это тем более говорит в пользу поляков, что на переданной им по результатам войны территории они восстановили «стопроцентно немецкий» город – предмет культуры побежденного противника. Они поступили противоположно тому, как себя проявил их старший брат по соцлагерю – СССР, который не только не восстанавливал, но методично стирал все следы немецкой культуры в поступившем в его собственность Кёнигсберге. Казалось бы, и СССР, и ПНР, придерживались одной и той же идеологии – марксизма-ленинизма, и оба выступали в роли победителя в прошедшей войне; почему же они столь по-разному распорядились полученной военной добычей? Ответ лишь один – из-за разницы в уровне цивилизованности двух наших народов, и это различие – увы - не в нашу пользу.
Осмотр города я, как принято у туристов, начал с улицы Длуга (Длинной), которая выходит на центральную площадь Длуга Тарг (Длинный Рынок).
В месте их слияния стоит Новая Ратуша, над которой взметнулась стройная часовая башня, увенчанная вытянутой в вышину четырехъярусной барочной кровлей, плавно сходящейся к шпилю, - настолько заостренному, что его кончик невозможно увидеть – он теряется в голубизне осеннего неба. Трудно найти более яркий символ устремленности ввысь!
Перед фасадом ратуши стоит Фонтан Нептуна; могучая фигура, (согласно преданию, в силу своей маскулинности, необыкновенно привлекательная для женского пола), которая угрожающе потрясает трезубцем, из зубьев которого брызжет вода.
На Длинный Рынок выходит величественная тройная каменная аркада Двора Артуса, и Золотой Дом, привлекающий взор претенциозной вычурностью своего фасада, сверкающего позолотой. Остальные дома, выстроившиеся на площади, принадлежавшие местному патрициату, тоже выглядят очень богато.
Площадь завершают Зеленые Ворота – этот дворец в стиле Голландского Ренессанса служил резиденцией польских королей при их посещениях города. Через первый этаж здания проделаны четыре сквозных арочных проезда, выводящих на Зеленый мост через Мотляву – водообильный поток, протекающий через город с юга на север до впадения в Старицу Вислы (Висла проложила себе новое русло, и впадает в Балтийское море в 20 км восточнее Гданьска).
С Зеленого моста открывается великолепный вид на набережную Мотлявы: в нем доминирует совершенно фантастическое сооружение – Крановые Ворота, или просто Кран. Это – массивное сооружение из темно-красного кирпича, по краям которого поставлены одинаковые цилиндрические крепостные башни, а посередине соединяющей их стены расположена башня прямоугольного сечения, фронтальная стена которой выдвигается наружу четырьмя ступенями – чем выше, тем больше. Такая конструкция башни, во фронтоне которой закреплены тали с крюком, превращают ее в подъемный кран. Крутые черепичные кровли, маленькие окошечки, и арка проделанных в здании ворот прибавляют ему выразительности крепостного сооружения.
Придя в себя от эстетического шока, вызванного зрелищем Крановых ворот, на набережной замечаешь и другие красивые здания, в числе которых – изысканные Мариацкие и строгие Хлебницкие ворота. Пройдясь по набережной в северном направлении, на противоположном берегу Мотлявы, на Острове Складов вдруг обнаруживаешь здание Королевского Зернохранилища XVI века, в котором была предвосхищена современная архитектура.
По моему мнению, именно Мотлявская набережная с ее парадоксальными Крановыми Воротами, а не Новая Ратуша (она имеет итальянские аналоги), является подлинным архитектурным символом Гданьска.
Параллельно Длуге проходит улица Пивна, на которую выходит Марьяцкая церковь, вторая по величине в Европе, чей мрачный готический облик (ее экстерьер фактически лишен декора) произвел на меня сильное впечатление. Улица Святого Духа меня привлекла тем, что в этих местах родился и жил Артур Шопенгауэр, и его мрачный дух, возможно, где-то реял поблизости.
Сохранилось, также, общее впечатление о церкви Св. Николая, чей внешний вид сложился в XIV веке, и чья массивная восьмигранная башня то и дело возникала в поле зрения, когда я методом быстрого перемещения изучал систему городских улиц.
Однажды, когда я спросил местную жительницу, как пройти на искомую улицу, она мне это охотно объяснила, добавив, что это – неправильное название, а на самом деле она называется -… и она произнесла немецкое слово, которого я, конечно же, не помню. Это было единственное напоминание о том, что до войны Данциг по преимуществу был населен немцами (после войны немецкое население было депортировано из города).
Хотя я провел в Гданьске всего один день, нельзя было не заметить больших различий в облике и поведении тамошней и варшавской публики. В Гданьске на улицах было гораздо меньше народа, люди были одеты заметно хуже, и у них не замечалось и доли того оптимизма, который излучали варшавяне.
Быстро завершив осмотр города, я поспешил приступить завершающей части моего плана – посещению полуострова Вестерплятте, на котором началась Вторая мировая война. Поскольку расстояние до него от центра города составляет всего 5 - 6 километров, я туда отправился пешком, но не извилистым путем вдоль Мотлявы, а, перейдя через Старицу Вислы, двинулся напрямую по проселочной дороге через поле. Шлось легко; по левую руку располагались Гданьские верфи, приобретшие всемирную славу благодаря движению «Солидарность», забившему, между прочими, и свой гвоздь в гроб коммунизма. Слухи о том, что на верфях локдаун, не подтвердились; огромные краны потихоньку шевелились; от заводских корпусов шел низкий утробный гул, сопровождаемый лязгом металла: верфи трудились.
Полуостров Вестерплятте представляет собою высокий холм; с юга его огибает Старица Вислы, а с севера омывает Гданьский залив Балтийского моря. Я вышел к крутому обрыву, превращенному в свалку: весь склон был завален глыбами железобетона; по виду – обломками каких-то оборонительных сооружений, но неприглядный его вид не испортил великолепного морского пейзажа: по ровной поверхности моря, соблюдая равные интервалы, к берегу шли гладкие – без единой морщинки – волны идеальной геометрической формы. Сверху было прекрасно видно, насколько прозрачна вода.
Продолжив свой путь, я вскоре вышел к мемориалу защитников Вестерплятте. На вершине холма стоит каменная стела, из которой выступают горельефы двух фигур воинов.
Даю историческую справку. По результатам Версальского мира Польша имела выход в море по руслу Вислы, и ей принадлежал клочок побережья, зажатый между Восточной Пруссией с востока и «вольным городом» Данцигом – с запада. Здесь, на полуострове Вестерплятте, находился польский форт с гарнизоном примерно 200 человек. В первый же день Второй мировой войны он был отрезан от польской территории и осажден немецкими войсками, имевшими двадцатикратный перевес. Защитники форта продержались неделю, пока их почти всех не перебили.
Осмотрев мемориал, я решил продолжить путь, чтобы выйти на мыс, однако, войдя по асфальтированной дороге в густой лиственный лес, вскоре обнаружил, что она перекрыта металлической изгородью; на закрытых воротах висела табличка с надписью на английском и польском языках: «Организация Северо-Атлантического Договора. Военная база». Пока я ее читал, по ту сторону ворот на дороге появились два солдата с автоматами наперевес, и с угрожающим видом двинулись в мою сторону. Я повернулся и поспешил обратно.
С обзорной площадки мемориала я осмотрел окрестности: по ту сторону Портового канала (расширенной и углубленной Старицы Вислы) раскинулся Новый Порт – лес кранов, пакгаузы, площадки, заставленные контейнерами, и все такое прочее. А направив взгляд на запад, можно было видеть уходящую вдаль береговую линию, на которой в отдалении виднелись гостиницы и санатории курорта Сопот, известного своими музыкальными фестивалями.
Обратный путь я проделал на речном трамвайчике - быстро, с комфортом, и с хорошим обзором Гданьских верфей, недоумевая, - кой черт меня дернул добираться на Вестерплятте пешком!
Между тем на город пали сумерки, и вновь передо мной встала проблема: куда деваться в те несколько вечерних часов, которые остались до отправления ночного поезда. Музеи закрылись; двери всех храмов были тоже заперты, а температура воздуха упала, приблизившись к нулю. Съев в кафе легкий ужин, я понял, что провести в нем весь вечер мне не по карману. И, вне всякого сомнения, пребывание в зале ожидания вокзала было мною категорически исключено. Остался единственный выход: я буду непрерывно ходить по улицам, впитывая глазами их виды (благо, что улицы Гданьска были хорошо освещены).
Мой путь начинался от Фонтана Нептуна; пройдя по Длуге, я сворачивал направо, на поперечную улицу Грабара Качка; с нее – на Пивну, где бросал взгляд на превратившуюся в свой силуэт Мариацкую церковь, затем по узкой Жевской добирался до просторной улицы Святого духа, по которой выходил на набережную Мотлявы; измерив ее большими шагами, я сворачивал в Зеленые ворота, и передо мною возникала подсвеченная башня Новой Ратуши, - я возвращался в исходный пункт – к Фонтану Нептуна, и тотчас начинал следующий круг. Сколько таких кругов я навертел – не помню. Помню лишь, как с каждым оборотом было все мучительнее смотреть на струи фонтана; от одного их вида меня пробирала сильная дрожь. Чтобы справиться с холодом, я наращивал скорость движения, почти перейдя на бег. И тут сказался фактор, который я не учел: моя мятущаяся фигура обратила на себя внимание окружающих: мол, что это тут мужик бегает? (ведь больше никто не бегал).
Кончилось тем, что какой-то парень, может быть, - пьяный, а, может быть – сумасшедший, выкатив глаза, и показывая на меня пальцем, завопил: - «Бен Ладен!» Здесь следует сообщить, что в ту пору ваш покорный слуга вместо нынешней коротко подстриженной бородки носил длинную седую с рыжим отливом бороду лопатой, которая, видимо, и произвела впечатление на мою краковскую попутчицу. Во всяком случае, я почел за лучшее свои уличные пробежки прекратить, благо, что до поезда оставалось уже немного времени.
На следующее утро мы с Федором и А.В. отправились поездом в Москву.
Свой рассказ о поездке в Польшу я завершаю размышлениями об отношениях между нами и поляками.
Не секрет, что они омрачены столетиями нашей общей истории: Смутным временем, длительным пребыванием Польши в роли русской колонии, бунтами и разделами, советско-польской войной, Катыньским расстрелом, принудительным включением в социалистический лагерь, Военным положением, и прочая, и прочая. Поэтому, отправляясь в Польшу, я был готов к любым последствиям истории, тем более, что мне рассказывали, что в начале девяностых, назвавшись русским, можно было схлопотать по морде.
Но, оказавшись в Польше, я не обнаружил никаких следов враждебности от кого-либо. Напротив, узнав во мне русского (а за границей все почему-то мгновенно об этом догадываются) ко мне относились с повышенной предупредительностью.
Эти утверждения относятся к 2001 году, но мне доводилось встречать поляков в моих заграничных туристических поездках и позже.
Например, находясь в 2013 году в Брешии (Италия), чтобы идентифицировать увиденную со смотровой площадки церковь, я обратился к двум появившимся здесь мужчинам, которых по их непринужденному поведению (они распивали бутылку коньяка) принял за местных. Но они оказались поляками, приехавшими сюда в командировку, и мне помочь не смогли, но, перейдя с английского на русский, предложили с ними выпить. Как человек непьющий, (по крайней мере, с утра), я отказался, заверив, тем не менее, в испытываемом мною чувстве славянского братства, связывающего русских и поляков. Они, как будто, это чувство разделяли. Я рассказал о своих весьма положительных впечатлениях от мимолетного пребывания в Польше, и на прощание произнес: «Ще Польска не сгинела!», а они в ответ тоже пожелали нашей стране всяческого процветания.
В чем же причина, что с тех пор в наших отношениях все так круто переменилось?
Думаю, что в этом виноват Ярослав Качиньский ( Ярослав Качиньский (1949) – современный польский политик, основатель и председатель правящей партии «Право и справедливость», брат-близнец погибшего в авиационной катастрофе президента Польши Леха Качиньского).
Февраль 2022 года