Перевод 2-й части романа Фанни Берни Камилла

ЧАСТЬ 2
Глава 1. Новые затеи
Глава 2. Новые знакомые
Глава 3. Семейная трапеза
Глава 4. Общественная трапеза
Глава 5. Приз
Глава 6. В амбаре
Глава 7. Послание
Глава 8. Ответное послание
Глава 9. Разъяснение
Глава 10. Паника
Глава 11. Два влюблённых юноши
Глава 12. Два учёных мужа
Глава 13. Две точки зрения
Глава 14. Два отложенных намерения
Глава 15. Два непременных требования


Глава 1
Новые затеи
     Баронет, казалось, мог, наконец, насладиться полным спокойствием. К несчастью, теперь его принялась ежедневно донимать своими планами беспокойная мисс Маргланд. Её мятежный дух требовал от баронета согласия на общесемейную поездку в Лондон. Таковую поездку мисс Маргланд представляла баронету как его непременную обязанность перед его прекрасными племянницами, которые, конечно, были вполне достойны того, чтобы, в полном соответствии с их возрастом, достоинствами и положением, их, наконец, увидели и оценили в столице.
     Мисс Маргланд, в равной степени лишенная и способностей и наклонностей для жизни в провинции, двенадцать лет беспрерывно томилась в ее лоне, не имея никаких утешений в этом несчастье, кроме тайной надежды, что, когда ее прекрасная воспитанница наконец подрастёт, она сможет сопровождать ее в радостях столичной жизни. Ее прежние связи и знакомства в свете по-прежнему оставались первейшей гордостью ее сердца, единственной темой ее разговоров и неиссякаемым источником сожалений и воздыханий. Перспектива будущих столичных поездок была, строго говоря, единственной причиной, прочно удерживающей её в семействе, и она не преминула поручить своей прекрасной воспитаннице всячески способствовать продвижению её планов, хотя и скрыла от нее свои личные мотивы.
     Eй действительно удалось разжечь в юной груди Индианы жаркое любопытство увидеть место, которое представлялось той роскошной витриной всяческой элегантности и моды, и пробудить в ней страстное нетерпение выставить в этой витрине саму себя с целью пожать непременные лавры заслуженного и всеобщего одобрения.
     Но ни увещания гувернантки, ни желания ее ученицы не смогли поначалу тронуть сэра Хью. У него было стойкое отвращение к Лондону и публичным собраниям, он не мог без содрогания вспоминать даже о случайном посещении подобных мест. Развлечения, определившие его деревенские предпочтения, теперь стали ему недоступны; но жизнерадостный нрав заставлял его втайне питать надежду на выздоровление, и удерживал оставаться в деревне, где, в случае любых благоприятных изменений в состоянии здоровья, он снова смог бы заняться прежними занятиями.
     После возвращения в Клеве Камиллы мисс Маргланд стала еще более настойчиво добиваться цели, используя всё доступное ей влияние. Но обеспечить заступничество Камиллы, беспечной, легкой и веселой, ей не удалось — в душе Камиллы отсутствовали страсти, позволяющие легко вовлечь её в подобный заговор.
     Это так расстроило и раздосадовало мисс Маргланд, что она утратила обычную осторожность, и перестала ограничивать свою активность рамками только тех ситуаций, когда они оставались с сэром Хью наедине. В ответ баронет, уставший от её настойчивости, нашёл способ уменьшить количество аудиенций; но зато теперь при каждой встрече с нею даже в общем кругу, ему приходилось выслушивать бесконечные настояния о необходимости вывести юных леди в свет и печься об устроении их судьбы, так что теперь, едва завидев мисс Маргланд, он всякий раз заранее готовился услышать от неё весь набор этих настояний, и тяжелым вздохом предчувствовал их влияние на своё самочуствие.
     Однако неотразимые доводы о необходимости устроения судьбы юных леди не оказывали на него совершенно никакого воздействия. Он давно задумал сочетать Евгению с Клермоном Линмером, устроение судьбы Индианы зависело, в его глазах, от намерений Эдгара Мандлберта, а в отношении Камиллы, своей любимицы, он строил заманчивые планы оставить ее незамужней и удержать под своей крышей навсегда. Тем не менее, постоянные преследования мисс Маргланд постепенно становились невыносимыми, и, не привыкший игнорировать чьи бы то ни было желания, баронет пребывал на грани вынужденного согласия, когда его страсть к составлению планов вдруг снова пришла ему на помощь — стало известно, что Эдгар Мандлберт, после двенадцатимесячного отсутствия, снова вернулся в Этерингтон.
     Юноша возвратился из большого путешествия по Англии, Уэльсу и Шотландии, которое он предпринимал в сопровождении своего наставника, почтенного доктора Марчмонта, убеждённого мистером Тайролдом отказаться временно от других занятий и посвятить все свои силы ученику.
     Узнав эту новость, сэр Хью заспешил в дом священника и обхявил:
     — Не подумай, брат, что я пришёл снова жаловаться на мисс Маргланд, она превосходная гувернантка, и я не нахожу в ней никаких недостатков, кроме того, что она постоянно долбит меня множеством претензий, что, несомненно, объясняется скверной стороной её характера; но поскольку у каждого человека есть такая скверная сторона, было бы нелепо ссориться с ней из-за такого пустяка, тем более, что она ничего не может с ним поделать, после стольких лет безостановочной долбёжки; но послушай-ка, что мне пришло в голову, возможно, это всё исправит, очень надеюсь, что вы одобрите мой план, вы и моя дорогая сестра.
     Затем он объяснил, что, поскольку он планирует выдать Евгению за Клермона Линмера, она полностью отдана на попечение доктору Оркборну, который готовит из неё достойную жену для молодого ученого, так что заботы мисс Маргланд Евгении нужны мало или совсем не нужны. Поэтому он хотел немедленно объявить о браке Индианы с молодым Мандлбертом, а затем попросить мисс Маргланд целиком и полность перейти жить к молодой паре, поскольку его семейству её услуги далее не требовались.
     — Против этого, — продолжал он, — Индиана не сможет возражать, поскольку они так долго прожили вместе; а молодой мистер Эдгар даже в прежние времена, когда он был совсем зелёным юноцом, был очень покладист. Таким образом, и мисс Маргланд добьется своей главной цели — попадёт в Лондон, о чем сможет радоваться вместе с молодой невестой, и я — Господи, помоги мне! — смогу никуда не удаляться из своего дома; мне не очень хочется, чтобы теперь, когда я уже не ребёнок, меня снова водили на танцы и представления; так что Камилла останется со мной, как моя единственная компаньонка, что, уверяю вас, является моим самым заветным желанием, хотя как говорит доктор Оркборн, она смыслит в классической литературе не больше, чем мой старый спаниель; который, надо отдать ему должное, во многом похож на меня.
     Мистер Тайролд, неприятно удивлённый, поинтересовался, что баронет имеет в виду, говоря о покладистости юного Мандлберта; но мог только улыбнуться, когда услышал о давних происшествиях, на которых сэр Хью строил свои ожидания. Спорить с последним, однако, всегда было бесполезно; он насквозь видел, как ему казалось, все тайные желания Эдгара, и теперь он приехал, чтобы пригласить того провести месяц в Клеве, обеспечив ему возможность ежедневно видеть Индиану и ежедневно добиваться её благосклонности, тем самым не потеряв ни минуты на пути к благоприятной развязке.
     Несомненным, хотя и тайным желанием мистера Тайролда было, чтобы его подопечной выбрал одну из его собственных дочерей; поэтому он не остался совсем уж равнодушным к проектам выдать за него Индиану, хотя оснований для тревоги в данный момент видел очень немного.
     Эдгар, который стал уже совершеннолетним, в настоящее время получал последние наставления от своего опекуна и принимал в собственные руки управление состоянием и делами, с каковой целью и находился теперь в Этерингтоне, хотя в Бич-Парке всё давно было подготовлено к постоянному пребыванию нового хозяина.
     Сэр Хью, желая убедить его, самым сердечным образом оформил свое приглашение.
     — Кроме меня, - воскликнул он, - которого я упоминаю первым только в качестве хозяина дома, что, надеюсь, является достаточным для меня оправданием, вы сможете возобновить знакомство с тремя хорошенькими юными барышнями, не говоря уже о докторе Оркборне и мисс Маргланд, которые в настоящее время конечно, не так молоды и привлекательны, как были в прежние времена; однако примут вас так же радушно, как самих себя.
     Эдгар с удовольствием принял предложение и выразил готовность прибыть в Клеве хоть назавтра, а мистер Тайролд, в свою очередь, выразил убеждение, что их деловые разговоры вполне смогут быть продолжены в Этерингтоне на утренних прогулках.
     За ужином сэр Хью поведал домочадцам в Клеве об ожидаемом госте, заверив их, что за время отсутствия тот превратился в чрезвычайно достойного молодого джентльмена. Он попросил Индиану поднять голову и многозначительно заглянул ей в глаза. Выражение лица Индианы полностью удовлетворило его; она отлично понимала намерения своего дяди, и уже много лет не могла слышать о Бич-Парке без лёгкой улыбки или румянца.
     По прибытии молодого человека сэр Хью, в сопровождении домочадцев, встретил его, как почётного гостя, на входе в дом, оказав ему самый сердечный приём и с жаром представив всему семейству сразу, как будто это было его первое появление в доме. Он отметил при этом, что такое общее представление может сэкономить молодому человеку целую неделю застенчивости.
     Представляя поименно своих домочадцев, он не смог удержаться, чтобы не начать церемонию с Индианы, объяснив это тем, что Индиана здесь старше всех и имеет преимущество в три недели даже перед Камиллой.
     — За что, конечно же, — добавил он, — я должен просить прощения у мисс Маргланд и доктора Оркборна, которые, честно говоря, ещё старше.
     Затем он представил его Камилле; а затем, отозвав в сторонку, шепотом попросил не обращать внимания на уродство Евгении, о котором, по его словам, никогда не упоминалось в ее присутствии по его особому приказу.
     — Конечно, — поянил он, — после оспы она много потеряла по части красоты, особенно учитывая, какой красавицей была раньше. Тем не менее, она замечательная, очень добрая девушка, а уж что касается Вергилия и прочих классиков, то через несколько секунд я в красках распишу вам все её достоинства — я, как человек невовлечённый, являюсь особенно объективным судьей в таких вещах, поскольку оставил своё собственные обучение довольно рано, вследствие как подагры так и некоторых других обстоятельств.
     Эдгар заверил его, что в подробных представлениях нет необходимости, поскольку годичного отсутствия было недостаточно, чтобы стереть в его памяти лучших и самых старых друзей.
     Эдгар Мандлберт, если бы даже он не обладал ни своим состоянием, ни своей устоявшейся репутацией, и то был бы, чисто по внешности и манерам, столь же привлекателен для юного общества, как по нравственности и поведению для людей зрелых лет. Его нрав был серьезным и вдумчивым; но при этом свободным и открытым. Ошибки других он отмечал с единственной целью искоренять свои собственные. Но, хотя он и не был способен вызывать в окружающих восторженное обожание, он излучал, как на словах, так и на деле, такое дружелюбие и расположение к людям, что если строгость его понятий не могла не внушать к нему уважения, то его доброжелательность не в меньшей степени не могла не привлекать к нему любви. Однако, поскольку к столь редким достоинствам добавлялось ещё обширное поместье и большое состояние, нелегко было решить, что именно в нём производило на окружающих наибольшее впечатление.
     Первая неделя, которую он провел в Клеве, прошла в развлечениях, столь же невинных, сколь неослабевающих. Решительно все восприняли его приезд как приобретение: Индиана ощущала, что час её торжественного явления в светских кругах, давно обещанный мисс Маргланд, наконец-то стал быстро приближаться; Камилла, которая не питала в отношении кузена никаких личных планов, поскольку была извещена о планах кузины, наслаждалась безмятежным удовольствием непринуждённой дружбы, не отягощённой надеждами или страхами; Евгения была удовлетворена уважением, оказанным ее трудам и знаниям, что удвоило ее стремление увеличить их; сэр Хью с радостью предвкушал счастливое избавление от Индианы и окончательное спасение от мисс Маргланд; которая, со своей стороны, с почти безграничным удовлетворением предвидела скорое возвращение к светской жизни, благодаря близким отношениям с предполагаемой невестой. И даже доктор Оркборн, хотя и не видел возможности обсуждать любимые филологические изыски с собеседником не слишком зрелым, был удовлетворен возможностью немного облегчать свою перегруженную познаниями память, извлекая из неё некоторые блестящие цитаты, которые в течение многих лет просто некому было оценить. Тем временем Эдгар, окружённый общим вниманием и сам готовый проявлять его ко всем вокруг, получал удовольствие от общества любого из них; ибо хотя у них не было слабостей, которые бы не бросались ему в глаза, у них также не было достоинств, которых он не умел бы разглядеть.
     Вторая неделя началась с события, которое обещало внести оживление в спокойные развлечения мирного сообщества. Лайонел, который сейчас находился в Этерингтоне на каникулах, заехал в Клеве и сообщил Эдгару, что следующим вечером в Нортвике состоится бал, на котором соберутся как все офицеры *** полка, расквартированного по соседству, так и все красавицы города и графства.
     Присутствовавшая при этом мисс Маргланд, охваченная желанием, чтобы Индиана впервые появилась на публике на этом блестящем балу под руку с Эдгаром, блистательным спутником, немедленно отправилась к сэру Хью, чтобы поделиться этой идеей. Сэр Хью, хотя и питал отвращение к любым общественным мероприятиям, согласился с её планами в надежде ускорить дело сватовства; но заявил, что, поскольку ожидается такое капитальное развлечение, его маленькая Камилла тоже не должна остаться в стороне. Евгения, очарованная новизной мероприятия, обратилась с просьбой о собственном в нём участии; Лайонел взялся достать на него билеты, а мисс Маргланд получила, наконец, вожделенную возможность принять на себя титанический труды по обеспечению бальных нарядов для девиц, на что сэр Хью, учитывая недостаток времени, выдал ей неограниченные полномочия.
     Индиана была вне себя от радости при этом известии. Мисс Маргланд внушила ей, что настал миг завершить завоевание сердца мистера Мандлберта, ошеломив и покорив его восхищением, которое она не могла не вызвать в многочисленных новых знакомых, перед которыми впервые представала. Мисс Маргланд надавала Индиане наставлений, как выгодно подчеркнуть в обществе свою особу, и порадовала сэра Хью заверениями в том, что этот вечер непременно окажет на Эдгара должное воздействие.
     — Ничто, сэр, — сказала она, — столь не способствует правильному взаимопониманию между светскими людьми, как бал. Джентльмен может проводить месяцы и годы в дрёме сонной деревенской жизни, полагая, что для любовного признания любой завтрашний день будет никак не хуже сегодняшнего; но когда он видит молодую леди, которой все вокруг восхищаются и которой отдают должное другие, он, естественно, делает ей те же комплименты, и дело быстро получает такой ход, о котором он за минуту до того даже не помышлял.
     Сэр Хью выслушал это учение со всем желанием отдать ему должное; и хотя общая суета с подготовкой бальных нарядов делала его в вечер сборов человеком чуть ли не лишним в своём собственном доме, он был так же счастлив от предвкушаемого всеми развлечения, как они сами от его подготовки.
     Когда барышни окончили приготовления к балу, они отправились в апартаменты баронета, чтобы показать ему наряды и попрощаться на ночь. Эдгар и Лайонел ждали их на лестнице. Индиана никогда еще не выглядела так ошеломительно; Камилла, при всей своей привлекательности, была совершенно ею превзойдена; а бедная Евгения могла служить лишь фоном даже для тех, кто совсем не мог претендовать ни на какую красоту.
     Тем не менее Эдгар попросил именно Камиллу завтра танцевать с ним; она охотно, хотя и не без удивления, согласилась. Лайонел испросил было разрешения на танец у своей прекрасной кузины; но Индиана, предназначавшая себя Эдгару, обращение которого к Камилле она пропустила мимо ушей, ничего не ответила Лайонелу и побежала представляться дяде; дядя же, пораженный её красотой, едва увидев ее, воскликнул:
     — Индиана, дорогая! Ты выглядишь гораздо восхитительнее, чем я мог бы предполагать!.. Впрочем, я всегда знал, что снаружи в тебе нельзя найти недостатков; да и внутри тоже, мистер Мандлберт, так что я ничего такого не имел в виду; просто в человеческом обиходе принято ставить внешнее на первое место.
     И поскольку Лайонел торопил всех освободить покои баронета, сэр Хью, взглянув на Эдгара, многозначительно сказал:
     — Прошу вас, молодой мистер Мандлберт, позаботьтесь завтра об Индиане, позаботьтесь о ней как следует; я уверен, что это соответствует и вашим личным намерениям.
     Эдгар с некоторым удивлением ответил, что он был бы счастлив позаботиться обо всех дамах, насколько это в его силах.
     — Но, — добавил он, — на завтрашний вечер я уже испросил внимания мисс Камиллы.
     — Да зачем же ты это сделал? Разве ты не знаешь, что я дал своё разрешение на всё мероприятие исключительно ради твоего танца с Индианой, что, безусловно, является с моей стороны исключительным одолжением?
     — Сэр, — отвечал Эдгар, смутившись, — вы очень добры; но поскольку Лайонел не может танцевать со своими сестрами, мисс Линмер назавтра пригласил именно он.
     — Ах-ах, я ничего не имею против Лайонела!.. Лайонел, безусловно, наш общий любимец, только я предпочел бы, чтобы Индиана завтра танцевала именно с тобой, да и, смею сказать, она сама тоже.
     Эдгар, несколько расстроенный, взглянул на Камиллу.
     — О, что касается меня, - весело воскликнула Камилла, - прошу, дайте мне шанс; если я вообще не буду танцевать завтра весь вечер, это будет для меня таким достижением, что лучшего развлечения невозможно придумать!
     — Ты самая лучшая и добрая девочка, которую я когда-либо знал, — сказал сэр Хью, — в этом нет ни малейшего сомнения; но вот тебе рука Индианы, юный мистер Мандлберт, и если ты думаешь, что встретишь на балу более красивую пару, умоляю, просто скажи Индиане об этом честно и откровенно и откажись от нее.
     Эдгар, который только теперь обратил на Индиану настоящее внимание, и сам был поражен невообразимым великолепием ее красоты и, ответив Камилле, что видит, как ей любо побыть на свободе, кончил тем, что выразил радость по поводу того, что он полностью избавлен от самостоятельного решения, когда выбор является настолько трудным.
     — Ну и отлично, теперь ступайте!.. — воскликнул обрадованный баронет. — Я не сомневаюсь, что Лайонел завтра легко добудет себе пару, потому особой застенчивости за ним я никогда не замечал; а что касается Камиллы, то она, оказывается, ничего и не хочет, кроме как послушать весёлую игру скрипачей… чего я раньше не мог бы предположить ни за кем, — добавил он, вполголоса, обращаясь к Эдгару, — кроме маленькой Евгении и бедной мисс Маргланд; Евгения так некрасива, хотя и не по своей вине, что многие люди вообще не обратят на неё никакого внимания… а что касается мисс Маргланд, то, окружённая этими молодыми цыплятами, она будет завтра выглядеть одной из самых пожилых особ в зале и, конечно, не будет вызывать ни в ком ни малейшего стремления к танцам; говорю это без всякого неуважения, просто потому что старость не оставляет выбора.
      
      
Глава 2
Новые знакомые
     Танцы еще не начались, но большая часть публики уже была в сборе, и бодрые скрипки весело наигрывали, поторапливая запаздывающих, когда маленькая компания из Клеве вступила в бальный зал. Уже на входе она была окружена группой офицеров, которые дружески приветствовали знакомого им Лайонела и высказали остальным заверения, что их всех давно и с нетерпением ждут.
     — Вы будете вознаграждены и за ожидание и за нетерпение, — отвечал им Лайонл шепотом, — когда я представлю вас богатой наследнице Клеве, которая сегодня впервые выходит из детской. Хотя… - нет!.. Поразмыслив, я сообщу вам только, что это одна из девушек нашей компании, и предоставлю вашей собственной изобретательности определить, кто она.
     Пока они шептались, Индиана, трепещущая от триумфального сознания своей красоты, сопровождаемая Эдгаром и охраняемая мисс Маргланд, проследовала сквозь толпу восхищенных зрителей; в которых любая новая фигура, даже и вполовину не столь блистательная, возбудила бы точно ту же степень волнения — не её неопытность была способна приписать это только своему очарованию. Камилла и Евгения следовали за нею, выглядя скорее как её свита, чем как компания; а Лайонел остался стоять при группе офицеров, подначивая их строить догадки, которая из девушек является наследницей Клеве; и хотя он намеренно не давал подсказок, ему удавалось подогреть их энтузиазм, напоминая им о богатствах сэра Хью и перечисляя будущие владения его наследницы.
     Камилла, однако, тоже недолго оставалась незамеченной. Неотразимость Индианы поначалу совершенно отодвинула её в тень; но это же обстоятельство, освободив её от ложных притязаний, придало лицу простоту и непосредственность, которые делали ее в глазах понимающего ценителя не менее притягательным объектом, чем Индиана. Таким образом, пока они прогуливались по зале, Индиана вызывала у зрителей беспримесное восхищение, а Камилла бесконечное разнообразие замечаний; и хотя только барышень публика лицезрела в первый раз, а прочих членов компании уже знала, все внимание в зале, будь то критика или похвала, было обращено только на них. Для Индианы это было исполнением давних ожиданий; Камилла же не обращала на это внимания, поскольку ничего подобного не добивалась; и обе, каждая по-своему, чувствовали равное удовлетворение. Глаза Камиллы искрились от восторга новизной и праздничностью действа; сердце Индианы билось с дотоле неведомым упоением, когда она читала в глазах окружающих, что именно её все сейчас считают первой красавицей в зале.
     Евгения, между тем, не удостоилась даже жалкого счастья остаться незамеченной; гадкие остроты касательно её лица, фигуры и походки, хотя и произносились негромко, всё же проносились по зале тихим бормотанием и вызывали то тут, то там бессовестные улыбки и бессмысленное хихиканье. Это, однако, тоже делало её ценной частью компании — она привлекала к себе циничное любопытство, безразличное к природе объекта, в то время как ее прекрасная кузина привлекала взоры поклонников красоты, а сестра — ценителей выразительности. Однако сама она была прочно защищена от незаслуженных унижений, поскольку ничего не подозревала о них; ум её был слишком поглощён тем внезапным расширением границ, которым новые декорации и новые предметы неизменно очаровывают юное воображение.
     Когда они пару раз прошлись туда и назад, прогуливающихся попросили освободить место для танцев. Эдгар вывел на середину зала Индиану, а распорядитель бала подвел и представил Камилле майора Кервуда.
     Евгения, полностью лишённая каких-либо знаков внимания бального общества, осталась под исключительной опекой мисс Маргланд. Она не чувствовала обиды, поскольку у нее не было ожиданий. Она смотрела на происходящее с полным удовлетворением, а пестрая и быстро меняющаяся картина  доставляла ей удовольствие.
     Мисс Маргланд была особой не столь смиренной; она воспользовалась возможностью гневно обрушиться на безалаберность сэра Хью.
     — Если бы вас всех, — воскликнула она, — своевременно вывезли в столицу и должным образом вывели в свет согласно моим советам, такого позора, как этот, просто не могло бы произойти; все бы заранее знали, кем ты являешься, и тебе немедленно нашлось бы предостаточно партнеров для танцев. Искренне надеюсь, что тебя никто не пригласит весь вечер, чтобы сэр Хью убедился наконец, кто из нас прав. Кроме того, чем больше вы будете скучать, тем больше станете понимать, мисс Евгения, насколько лучше немного прислушаться к мнению людей, которые заботятся только о ваших интересах, чем продолжать предаваться нелепому равнодушию, как будто рядом с вами нет человека, с которым можно посоветоваться.
     Евгения была слишком увлечена, чтобы прислушиваться к этим изобличениям; к тому же её слух, долгим опытом приученный приученный слушать голос мисс Маргланд без пользы или удовольствия, мог воспринимать звук её речей во всей полноте, притом что содержание этих речей полностью ускользало от её сознания.
     Индиана и Камилла при первом своём публичном выходе проявили себя со всеми достоинствами и недостатками, характерными для новичков. Публика, независимо от степени её критичности, к новичкам всегда относится гораздо снисходительнее, чем к известным лицам. Промахи новичков  объясняют скромностью, более притягательной, чем блеск совершенства. Робость вызывает тот особый род умиления, который пресыщенная гордость готова дарить охотнее всего. Румянец юношеского стыда искупает недостатки, которые его вызывают; и даже сама неловкость движений скованной ложными страхами юности выглядит порой интереснее, чем изящество.
     Индиана с трудом удерживалась в фигурах танца от чересчур размашистых движений из-за восторженной, но непривычной уверенности в том, что она привлекает все взгляды; а Камилла постоянно поворачивалась не туда из-за простого страха, что она не вспомнит в нужный момент, когда следует повернуться влево, а когда вправо. Майор Кервуд, ее партнер, чтобы подбодрить ее, рассыпался в беспрерывных комплиментах; но, столь же непривычная к галантности, как к публичным танцам, от его благожелательного внимания она только всё больше смущалась.
     Тем временем Эдгар усердно помогал своей прекрасной партнерше. Мисс Маргланд, едва ли обладавшая даже поверхностными познаниями в науках, тончайше разбиралась в практических рецептах и ходовых способах заключения помолвок; поэтому она справедливо рассудила, что чары ее ученицы произведут тем большее воздействие, чем большей будет сила лести, с которой новые зрители оценят действие этих чар. И действительно, со времени его первой мальчишеской галантности, в злополучный день рождения Камиллы, молодой Мандлберт никогда не был впечатлён Индианой столь сильно, как в тот вечер, когда сопровождал ее в нортвикской бальной зале. Мисс Маргланд с торжеством наблюдала за этим, предчувствуя скорое завершение своего утомительного заточения в Клеве и долгожданное путешествие в Лондон с невестой, подготовленной её стараниями к торжественному венцу.
     По окончании двух танцев джентльменам было предложено сменить партнершу. Майор Кервуд подошёл к руке Индианы, а Эдгар обратился к Камилле.
     — Ты не держишь на меня зла? — спросил он с улыбкой. -- Или я могу уже считать, что сэр Хью отрёкся от меня?…
     — О нет, — с готовностью ответила она— Но я бы хотела, чтобы после тебя со мной танцевал кто-нибудь другой, а не этот майор.
     — Смею думать, — сказал Эдгар, смеясь, — что немало молодых людей порадовались бы, услышав это заявление. Но что майор успел сделать плохого? Он позволял себе грубоватые комплименты?
     — Нет, нет; он только обращался со мной как с деревенской простушкой и произносил столько выспренных речей, будто говорил с Индианой.
     — Ты полагаешь, Индиана проглотила бы лесть с меньшим трудом?
     — Нет, конечно! Но, я думаю, те же комплименты, сказанные ей, имели бы под собой гораздо большее основание.
     Эдгар, в глазах которого разумность излучала сияние более яркое, нежели даже самые яркие глаза, слишком уважал скромность, чтобы способствовать её убавлению, и, оставив тему, он поинтересовался, что с Евгенией.
     — О, бедная Евгения! — воскликнула она. — Я о ней совсем забыла, и боюсь, что все это время у нее не было никакого общества, кроме мисс Маргланд.
     Эдгар, обернувшись, высмотрел Евгению в зале; Евгения по прежнему с любопытством разглядывала окружающее с видом полного спокойствия, совершенно не подозревая о разглядывании, которому подвергается сама; в то время как мисс Маргланд тщетно вливала в ее уши замечания и увещания, очевидно, самого жгучего характера.
     — Есть что-то действительно достойное уважения, — сказал Эдгар, — в той возвышенной отстранённости, с которой Евгения пренебрегает отсутствием внимания.
     — И все же я хотела бы, чтобы её отстранённость меньше подвергалась испытаниям, — сказала Камилла. — Я бы отдала всё что угодно, чтобы кто-нибудь её расшевелил!
     — Но ты же не думаешь, что она хочет танцевать?
     — Ну конечно же, хочет!.. ее хромота для неё самой не помеха, потому что она никогда не думает о ней. Мы  вместе учились танцам в Клеве. Танцы даются ей с несколько большим напряжением и, следовательно, вызывают большее утомление, чем у других людей, но в этом единственная разница!…
     — Ну тогда после двух танцев с тобой...
     — Ты пригласишь её?.. — перебила Камилла. — О, иди к ней немедленно!.. Сейчас же!.. ты доставишь мне в двадцать раз больше удовольствия.
     С этими словами она подскочила к первой попавшейся скамье и попрочнее уселась на ней, чтобы исключить дальнейшее обсуждение.
     Танец, с которым вышла некоторая заминка из-за затянувшегося выбора мелодии, уже готов был начаться. Эдгар, посмотрев на Камиллу с деланным упреком, но про себя её одобряя, подошёл к руке Евгении; которая с готовностью и удовольствием протянула ему своюе; ибо, хотя она была совершенно довольна положением зрительницы, она ничего не имела также и против того, чтобы стать участницей вечеринки.
     Камилла, довольная своей выходкой, принялась рассматривать соседей по скамье. Одной из соседок оказалась пожилая леди, которая была настолько занята восхищённым изучением действий собственных дочерей, что не видела больше никого и ничего в зале. Другим соседом оказался необычный джентльмен, одетый настолько по моде, что наводил на мысли даже о некотором выходе за её пределы. Расслабленность и небрежность его позы свидетельствовали о чувстве самодовольного превосходства; но во взгляде время от времени появлялось выражение, показывающее, что покров тщеславия и жеманства скрывает под собой склонность осмеивать те самые безрассудства, которые он совершает. Он сидел, развалившись и уперев руку в бок, а другой жеманно прикрыв веки, чуть поодаль, сразу за пустым сиденьем слева от Камиллы.
     Мисс Маргланд, заметив это пустующее сиденье, подошла к нему и, сказав: "Сэр, с вашего позволения", уже готовилась усесться, когда джентльмен, как будто не видя ее, внезапно перескочил на это сидение сам и, обильно поливая свой носовой платок заграничной ароматной водой, воскликнул: "Какая совершенно неподходящая комната для танцев!"
     Камилла, полагая, что он обращается к ней, повернулась к нему; но, увидев, что он настойчиво нюхает ароматную воду и смотрит в другую сторону, подумала, что он обращается к мисс Маргланд.
     Мисс Маргланд придерживалась того же мнения и, с некоторой досадой на того, кто столь неподобающим образом занял ее предполагаемое место, резко ответила:
     — Да, сэр, и это особенно неподходящая комната для тех, кто не танцует; потому что, если бы все, кому следует, танцевали, оставалось бы достаточно места для остальных людей.
     — Несравненно верно подмечено! — воскликнул он, выбирая конфеты из бонбоньерки и забрасывая их в рот одну за другой. — Но не присядете ли вы? Вы, должно быть, ужасно устали. Позвольте мне умолять вас присесть!…
     Мисс Маргланд, предположив, что он желает загладить свою бестактность и уступить ей место, поблагодарила его и вежливо сказала, что ей нетрудно было немного постоять.
     — Неужели? — вскричал он, брызгая на свои руки каплями жасминовой воды. — Всё же это ужасно и отвратительно!… Почему бы кому-нибудь из этих Меркуриев, этих Ганимедов, этих официантов - кажется, так вы их называете? - не принести вам стула?..
     Мисс Маргланд, оскорбленная до последней степени, повернулась к нему спиной; а Камилла немедленно встала и предложила ей место; но, поскольку только сидящая барышня могла рассчитывать на внимание искателей пары для танца, мисс Маргланд не позволила ей подняться.
     — Может быть, мне самому обратиться к одному из этих варваров, этих вандалов, этих диких готов?..— воскликнул тот же джентльмен, который теперь усиленно брызгал вокруг себя лавандовой водой, с гримасами, убедительно свидетельствовавшими о недостатке приятных для него запахов в комнате: — Пожалуйста, позвольте мне немного отчитать их, изобличив в них полное отсутствие чувствительности!..
     Мисс Маргланд не удостоила его ответом; но он не обратил на это внимания и вскоре залепетал себе под нос, почти не повышая голоса: "Эй, сюда, мистер официант!.. Растяпа, Недотёпа или как там ещё тебя кличут товарищи, ты что, глухой? почему бы тебе не принести этой леди стул? У этих людей удивительно слабый слух!.. Мне позвонить еще раз?.. Официант, ну кому я говорю?.. — бормотал он всё тише и тише, пока не закончил вопросом— Надеюсь, вас не шокируют мои истошные вопли?
     — Сэр, вы чрезвычайно любезны! – ядовито отвечала мисс Маргланд, не в силах больше молчать, хотя выражению её лица более соответствовали бы слова “вы чрезвычайно дерзки”.
     Затем она сама позвала официанта и раздобыла себе стул.
     Тем временем незнакомец перевёл взгляд на Камиллу и беспардонно осмотрел ее.
     Смутившись, Камилла отвернулась; но, не желая упускать собеседницу, он тут же вернул себе ее внимание, буркнув:
     — Могу ли я узнать, как поживает сэр Хью?
     Немало удивленная, она воскликнула:
     — Вы знаете моего дядю, сэр?..
     — Ни в малейшей степени, мэм, — незаинтересованно отвечал тот.
     Камилла, совершенно сбитая с толку, пыталась вступить в разговор с мисс Маргланд: но, не обращая никакого внимания на ее ошеломление, незнакомец вскоре сказал:
     — Вам чрезвычайно стоит взглянуть на эту неподражаемую фигуру. Разве это не изысканно? Можете вы представить себе что-нуибудь выше этого?
     Камилла взглянула на человека, на которого незнакомец указывал — человек этот выглядел достаточно нелепо из-за чванливой осанки и странного костюма, одновременно с иголочки новенького и чрезвычайно старомодного — и почувствовала желание присоединиться к его смеху. Однако она была смущена развязностью и странностью его излияний.
     — Сэр, — сказала мисс Маргланд, подмигнув Камилле, чтобы та молчала, и желая ответить вместо нее, — смешанное общество, которое встречаешь на публичных балах, делает их совершенно неподходящими для светских дам, потому что всегда неизвестно, с кем здесь можно танцевать или разговаривать.
     — Совершенно верно, мэм, - надменно отвечал он, отводя глаза, и глядя мимо неё.
     Мисс Маргланд, заметив это, обиженно вздрогнула и снова заговорила с Камиллой. Но их прервало очередное восклицание.
     — О, молю! — воскликнул он, — молю вас, взгляните на этого типа! Разве это не выше всяких похвал? Если вы когда-либо держали в руке карандаш, прошу и умоляю, немедленно зарисуйте этот придорожный столб. Вы когда-нибудь видели что-нибудь столь же восхитительное?
     Камилла не смогла удержаться от улыбки; но мисс Маргланд, снова взяв ответ на себя, сказала:
     — Рисовать карикатуры, сэр, отнюдь не подобает юным барышням, особенно когда они впервые выходят в свет; к тому же неизвестно, кто может оказаться следующим, если однажды у них заведётся такая привычка.
     — Безмерно прекрасно сказано, мэм, — ответил он; и, поднявшись с выражением презрения, направился в другую часть залы.
     Мисс Маргланд, крайне раздраженная, выразила убеждение, что этот странный тип, несомненно, какой-то ирландский охотник за приданым, нищеброд, нацепляющий на себя при каждом выходе весь гардероб; и предложила Камилле не обращать на него внимания.
     Когда вторая пара танцев завершилась, Эдгар, подводя Евгению к мисс Маргланд, сказал Камилле:
     — Ну теперь-то… если только это не часть какого-то неизвестного мне заговора… ты, наконец,  потанцуешь со мной?
     — Потанцую, даже если это часть заговора, — весело отвечала она, вставая.
     Они уже собрались выходить на середину залы, когда мисс Маргланд, укоризненно окликнув Эдгара, вопросила у него, где он потерял мисс Линмер.
     Как бы в ответ на этот вопрос Индиана, ведомая майором Кервудом, как раз подошла к месту, где они находились. Майор, исполненный той безупречной рыцарственности, об окончательном исчезновении которой мисс Маргланд горько причитала всего минуту назад, кланяясь, сетовал на бальные правила, запрещавшие ему просить у Индианы ещё два танца.
     — Мистер Мандлберт, — сказала мисс Маргланд, — как видите, мисс Линмер снова свободна.
     — Вижу, мэм, - отвечал Эдгар, уводя Камиллу всё далее, — И каждый джентльмен в этой зале тоже рад это видеть.
     — Остановитесь, мисс Камилла! — воскликнула мисс Маргланд, — Я полагала, мистер Мандлберт, сэр Хью вчера поручал вашим заботам мисс Линмер?
     — О, оставьте, это не имеет значения! — проговорила Индиана, покраснев от новообретённого чувства собственной ценности, — Я нисколько не сомневаюсь, что любой из офицеров в этой зале сможет позаботиться обо мне не хуже.
     Эдгар, хотя и был изрядно смущен, всё же не выпускал руки Камиллы; но Камилла, встревоженная хмурым взглядом мисс Маргланд, попросила его заняться кузиной и, пообещав отдать ему следующие два танца, скользнула на прежнее место, не обращая внимания на упрёки. Мисс Маргланд выглядела довольной, а Индиана настолько задетой, что Эдгару пришлось всё же перенаправить внимание на неё, и он повел её танцевать.
     В этот момент некий неизвестный джентльмен, в высшей степени привлекательной внешности, подошел к оставшимся дамам и в самой уважительной манере завёл беседу с мисс Маргланд; которая с такой благодарностью принимала его знаки внимания, что, когда он сказал ей, что ждет только появления распорядителя бала, чтобы иметь честь быть по всей форме представленным и просить танца у одной из юных барышень, она ответила, что не видит серьёзного повода для полного соблюдения строгих формальностей с обладателем таких манер; и попросила Камиллу подняться. Камилла невинно приготовилась повиноваться, когда, к общему удивлению, он обратился к Евгении.
     — Вот! — ликующе воскликнула мисс Маргланд, как только они немного отдалились. — Вот настоящий джентльмен!.. Это было понятно с первого мгновения. Как он отличается от того дерзкого фата, который только что говорил с нами! У него хватает учтивости отдать выбор мисс Евгении, потому что он ясно видит, что никто другой не подумает этого сделать, кроме разве мистера Мандлберта или другого члена семьи.
     Тут майор Кервуд стал приближаться к Камилле с той улыбкой и поклоном, которые обычно предшествуют приглашению от учтивого партнера. Вдруг джентльмен, которого мисс Маргленд только что назвала дерзким фатом, с внезапной резвостью, которую невозможно было опередить, втиснулся между Камиллой и майором, как будто не замечая последнего, и заговорил с Камиллой таким тихим голосом, что, хотя она сразу решила, что это приглашение на танец, она не могла отчетливо расслышать ни одного отдельного слова.
     В замешательстве она посмотрела на него, ожидая объяснений; майор же, полагая, что он опоздал, отступил.
     А новый её кавалер, вместо того, чтобы танцевать, небрежно уселся рядом с ней и лениво заявил: "Какая жара! Честное слово, не имею ни малейшего представления, как вам удаётся её переносить?..
     Камилла казалось невозможным сохранять невозмутимость при виде столь явного издевательства, но она вспомнила указания мисс Маргланд избегать интимных разговоров с незнакомцами  и не сказала ни слова.
     — И все же они пляшут и пляшут без конца, — продолжил незнакомец, глядя на танцующих, — как будто находятся в гренландских снегах и тщетно пытаются согреться! Мне очень хотелось бы узнать, из чего сделаны эти люди?… Можете вы вообразить себе их внутреннее устройство?…
     Не получив ответа, он вскоре добавил:
     — Я очень рад, что вам не нравится танцевать.
     — Мне? — воскликнула Камилла, удивленная приписанной ей сдержанностью. — Скорее это вы испытываете к этому занятию антипатию, не так ли?
     — Нет, конечно! Не так, далеко не так!…
     — …Однако, — продолжал он, картинно отшатываясь. — Что касается вас, я всё-таки поражён!… Не будете ли вы так добры объяснить мне, что хорошего вы находите в этом занятии?..
     — Сэр, — вмешалась мисс Маргланд, — нет совершенно ничего удивительного в том, что молодые леди получают удовольствие от изысканных произведений искусства; конечно при условии, что они защищены от неподходящих партнеров и дурных компаний.
     — Неопровержимо справедливо, мэм! — отвечал он, делая вид, что берет понюшку табаку, и снова глядя куда-то вдаль.
     Тут Лайонел, на мгновение подскочив к Камилле, прошептал ей на ухо: "Я здорово запутал наши красные мундиры насчет наследницы Клеве! Я совершенно сбил их с верного следа!”
     Он уже собирался вернуться на место, когда его остановил тихий хохоток необычного соседа Камиллы.
     — Посмотрите, заклинаю вас, — восклицал тот, обращаясь к ней, — не видим ли мы снова это восхитительное создание в его новёхонькой шкурке? и она сидит на нем так плотно, что он не может никуда повернуть свою изумительно красивую фигуру, разве что как марионетка, поворачиваясь единым движением тела. Созерцать его есть подлинное удовольствие…. из всего, что есть в природе, это, вероятно, самое любопытное существо!..
     Официанта, проходившего мимо со стаканом воды для дамы, он остановил, воскликнув: "Умоляю, мой разлюбезный друг, не могли бы вы сказать мне, кто этот славный человек, который стоит там в позе кочерги?
     — Могу, сэр, — отвечал официант.— Я его хорошо знаю. Его зовут мистер Дабстер. Насколько я знаю, это приличный джентльмен и обладатель приличного состояния.
     — Камилла, — воскликнул Лайонел, — не его ли тебе следует взять в партнеры?— и, немедленно подскочив к этому джентльмену, он тихо шепнул ему два слова на ухо и отправился к офицерам.
     Мистер Дабстер поднялся, подошел к Камилле и, с явно озадаченным видом, важно произнес:
     — Так вы хотите потанцевать, мэм?..
     Убежденная, что он послан Лайонелом в несмешку,  и не желая быть её жертвой, она опустила глаза, чтобы скрыть улыбку, и ответила, что сейчас не хочет танцевать.
     — Но если впредь захотите, мэм, — сказал он, — я готов оказать вам эту услугу.
     Теперь она удостоверилась окончательно, что его предложение было запрошено как услуга; и, наполовину позабавленная этим, наполовину сбитая с толку, смущённо принялась обумывать, как избавиться от настойчивого кавалера, не прибегая к необходимости отказывать Эдгару и всем остальным; ибо мисс Маргланд хорошо наставила её в общих правилах вежливости, но этот конкретный случай никогда не разбирала. Поэтому она украдкой подала этой леди сигнал о помощи, в то время как ее расфуфыренный говорливый сосед, уперев руки в боки, оглядывал Дабстера с головы до ног с видом такого нескрываемого веселья, что мистер Дабстер, который не мог не заметить его странного поведения, уставился на него с видом неприятного удивления.
     Мисс Маргланд уловившая призыв Камиллы о помощи, авторитетно вмешалась в ситуацияю, вопросив мистера Дабстера:
     — Сэр, я полагаю, вам известен этикет в общественных местах?
     — Что, что, мэм? — откликнулся тот, выпучивая глаза.
     — Полагаю, вы знаете, сэр, что ни одна уважающая себя молодая леди не танцует с незнакомым джентльменом если только его не подвел к ней распорядитель бала?
     — А-а-а, если вы об этом, мэм, я без труда улажу вопрос... Я могу найти распорядителя, если вы желаете. Для самого меня подобные вещи не имеет значения.
     И он ушел.
     — Так вы действительно собрались танцевать с ним?.. — воскликнул сосед Камиллы. — Это будет очень любопытное зрелище. Интереснее всего будет пронаблюдать, как он реагирует на толчки и надавливания. Согнуться он не может; но есть некоторые опасения, что переломится. Я бы отдал пятьдесят гиней за портрет этого человека. Он, несомненно, собран без стыков и швов.
     Мистер Дабстер тем временем вернулся и с некоторым беспокойством поведал  мисс Маргланд:
     — Мэм, я не могу понять, кто здесь распорядитель бала. И не узнаю его, даже если встречу, потому что не знаю его в лицо.
     — О, прошу вас! - нетерпеливо воскликнула Камилла, - не утруждайте себя поисками распорядителя, это не нужно.
     — Почему-то я тоже так думаю, мэм, - сказал он, неправильно поняв ее. — И поскольку ни вы, ни я не знаем этого джентльмена, он всё равно не смог бы помочь нам познакомиться друг с другом. Так что, может быть, стоит просто пропустить это бессмысленное действие?
     Теперь положение Камиллы выглядело совсем глупо; и мисс Маргланд снова принялась изыскивать препятствие, когда мистер Дабстер вдруг сам его предоставил.
     — Хуже всего то, — воскликнул он, — что я потерял одну из своих перчаток. Я уверен, что у меня их было две, когда я сюда входил. Полагаю, я, уронил одну в соседней комнате. Если вы не возражаете, я потанцую без перчатки; сам я ничего не имею против таких вещей.
     — О, сэр, — воскликнула мисс Маргланд, — простите, но это нечто неслыханное! Я не могу позволить мисс Камилле танцевать таким странным образом.
     — Что ж, если вам это так уж необходимо, мэм, я схожу и разыщу её.
     Камилла была бы несказанно рада избавить его от хлопот; но он, казалось, был убежден, что её противодействие вызвано только застенчивостью, и не слушал возражений.
     — Тут плохо то, — сказал он, — что мы попусту потеряем много времени. Однако я немедленно устрою тщательнейший розыск; если, конечно, этот так называемый распорядитель, который на самоом деле ничего не делает, не будет настолько любезен, что одолжит мне  перчатку.
     — Мне кажется, сэр, — воскликнул странный сосед Камиллы, оправляясь от приступа смеха и с высокомерием  оглядывая настойчивого джентльмена, —  перчатка распорядителя не составит пары с вашей!..
     — Что ж, — воскликнул мистер Дабстер, — тогда я, пожалуй, пойду и попрошу Тома Хикса подобрать пару к этой перчатке, потому что чрезвычайно жаль позволять юной леди пропускать танцы из-за таких пустяков.
     Камилла пыталась протестовать, но он спокойно и уверенно удалился.
     — Фортуна необычайно благосклонна к вам сегодня, — воскликнул ее непрошенный друг, — в высшей степени благосклонна! вы не встретите такого бесценного кавалера на двадцать графств вокруг!..
     — Конечно, — заметила мисс Маргланд, — на балах очень не хватает совершенно необходимого правила, запрещающего низким людям спрашивать у всех подряд, не желают ли те потанцевать с ними. Достаточно того, что нельзя запретить людям, о которых ты ничего не знаешь, разговаривать с тобой.
     — Изумительно сформулировано! восхитительно в высшей степени!.. — ответил он, одновременно отворачиваясь и начиная шепотом разговор с джентльменом по другую руку от себя.
     Вскоре мистер Дабстер вернулся опять, поведав с искренней печалью:
     — Я искал свою перчатку повсюду, но ни на шаг не приблизился к цели. Осмелюсь предположить, что кто-то взял её ради шутки и сунул себе в карман. А что касается Тома Хикса, то не могу понять, куда негодник вдруг подевался, если только не повесился; потому что я так же не могу найти его, как свою перчатку. Тем не менее, я нанял мальчика, который сейчас сбегает и купит мне новую пару; если только все магазины вдруг не закрылись.
     Камилла, опасаясь оказаться втянутой в непреодолимую необходимость танцевать с ним, выразила сожаление по поводу этого шага; но, снова неверно истолковав ее мотивы, он попросил ее не беспокоиться о пустяках.
     — Парой перчаток больше или меньше, это не имеет для меня значения. Все, о чем я печалюсь, это то, что я так долго лишаю вас небольшого удовольствия, потому что, могу предположить, мальчик не вернётся до следующей пары танцев. Так что, если этот джентльмен, который так пристально смотрит сейчас на меня, имеет намерение тем временем немного потанцевать с вами, я не буду ему помехой.
     Не получив ответа, он наклонил голову пониже и сказал более громким голосом:
     — Сэр, вы меня услышали?
     — Сэр, вы невыразимо добры! - последовал ответ; но за ответом не последовало никаких дальнейших действий.
     Сильно оскорбленный, Дабстер замолчал, но стоял надутый и напряженный перед Камиллой, пока не закончился второй танец, и не произошла очередная смена партнеров.
     — Я знал, что так и будет, мэм! - воскликнул он, когда это случилось, — не так-то просто найти в такое время открытый магазин; к тому же если простолюдин может пропить полученные деньги немедленно, он никогда не станет откладывать это на потом.
     В это время был подан чай, общество стало перетекать из зала в чайную комнату. Лайонел, увидев мистера Дабстера, всё ещё нависающего над Камиллой, с ехидным смехом поинтересовался у неё:
     — Ну как, сестрёнка, потанцевали?
     Камилла, улыбнувшись, укоризненно покачала головой, но мистер Дабстер принял вопрос совершенно всерьёз.
      — Не моя вина, сэр, что леди сидит неподвижно; потому что я пришел и предложил ей себя в тот же момент, когда вы указали мне, что ей нужен партнер; но у меня случилось несчастье. Потеряв одну из своих перчаток и не имея возможности найти Тома Хикса, я все это время ждал мальчика, которого послал купить  новую пару; хотя, я полагаю, этот мальчик споткнулся где-то и разбил себе голову, потому что назад он не вернулся. Но если бы эта пожилая леди не была такой разборчивой, я мог бы обойтись и без перчаток; потому что у меня есть одна на руке, и никто бы никогда не догадался, что другой нет в кармане.
     Эта речь, произнесенная без всяких церемоний в присутствии мисс Маргланд, к видимому и нескрываемому удовольствию Лайонела, так сильно взбесила ее, что, поспешно отозвав Лайонела в сторону, она настойчиво спросила его, как он мог привести такого вульгарного партнера к своей сестре?
     — Потому что вы не позаботились о том, чтобы найти ей лучшего. — небрежно отвечал Лайонел.
     Камилла тоже хотела упрекнуть его; но, не слушая больше ни ее, ни мисс Маргланд, Лайонел вежливо обратился к мистеру Дабстеру и пояснил ему, что мисс Маргланд и его сестра будут очень признательны, если взамен танцев тот поведёт их теперь к чаю.
     Напрасно мисс Маргланд делала злое лицо; мистер Дабстер поклонился, показывая, что принимает комплимент как должное. Он заявил, что понимает, что теперь, очевидно, всегда должен находиться рядом с партнершей. О они вместе направились в чайную, когда любопытный новый знакомый Камиллы вдруг крикнул вслед мистеру Дабстеру:
     — Прошу, мой добрый сэр, поясните, кто этот синьор Томмазо, которому выпала честь так высоко стоять в вашем мнении?
     — В моём, сэр? — воскликнул мистер Дабстер, — Я не знаю никакого Синьора Томмазо, и вообще никого по имени Синьор: так что совсем не понимаю, что вы имеете в виду.
     — Разве мы все не слышали только что, как вы распространялись, мой добрый сэр, о некоем мистере Томе-как-его-там?
     — Я полагаю, сэр, вы имеете в виду Тома Хикса?
     — Очень может быть, сэр: хотя я не отличаюсь искусным умением произносить имя этого джентльмена.
     — Но разве вы можете не знать его, сэр? Это же здешний метрдотель!
     И, навязанный усилиями Лайонела в спутники Камилле, он последовал за ними в чайную, несмотря на сердитые взгляды мисс Маргланд, которая в качестве компенсации могла только пригласить присоединиться к их группе красивого партнера Евгении, в изысканных любезностях которого она находила некоторое утешение.
     Вдруг внимание всего собрания было привлечено, или, лучше сказать, намертво приковано к новому объекту.
     Дама, не молодая, но все еще красивая, с легкомысленным до наглости видом, но в приличном платье, с сумкой для рукоделий в руке, из которой небрежно свисало какое-то вязание, вошла в бальную залу одна, без спутников, и, пройдя через всё помещения прямо к большим раздвижным дверям чайной комнаты, остановились на входе и окинула общество взглядом, выражавшим решительное превосходство над всем, что она видела, и совершенное безразличие к тому, какие взгляды устремляются на неё в ответ.
     К ней немедленно подскочили офицеры и некоторые другие джентльмены, чье стремление продемонстрировать свое знакомство с ней указывало на то, что она была персоной в некоторых кругах важной. Она не обращала на джентльменов внимания, только раздала каждому какое-нибудь легкомысленное поручение; одного просила подержать ее рабочую сумку; другого послала принести стул, у третьего спросила стакан воды, а четвертому поручила заботы о своей накидке. Затем она расположилась прямо у раздвижных дверей, заявив, что в столь маленьком помещении совсем нечем дышать, и послала нескольких спутников за различными закусками; которые, впрочем, тут же и отвергла, с крайним презрением и тысячей  гримас.
     Чайный стол, за которым председательствовала мисс Маргланд, располагался таким образом, что до неё и её спутников так или иначе доносилась большая часть всего, что говорилось вокруг, особенно недавно прибывшей дамой; которая, хотя время от времени и перешёптывалась со смехом с кем-нибудь, сидевшим рядом, всё же произносила большинство своих реплик и приказаний громким голосом, во всеуслышание, с той нарочитой непринужденностью, которая оставляет окружающим самим решать, удовлетворены ли они услышанным или оскорблены.
     Камилла и Евгения были совершенно захвачены явлением этого нового персонажа; а Лайонел, увлечённый примером старших солидных мужчин, позабыл о мистере Дабстере и его перчатках, и поскорей устремился быть ей представленным.
     Полковник Эндовер, к которому он обратился с просьбой, охотно удовлетворил её.
     — Позвольте мне, миссис Арлбери, — провозгласил он, прерывая беседу незнакомки с генералом Кинсэйлом, — представить вам мистера Тайролда.
     — Ради Бога, помолчите минутку, — отвечала она с досадой. — Генерал рассказывает мне самую занятную историю в мире. Продолжайте, дорогой генерал!
     Руководствуясь собственным здравым смыслом, Лайонел, несомненно, счел бы такое поведение откровенным хамством. Однако стоило ему увидеть, как полковник Эндовер с улыбкой подчинился её указанию, как он немедленно упрекнул себя в неведении относительно последних веяний моды; и, ожидая пока ему соизволят оказать внимание, стал ради удовольствия мысленно воображать триумф, с которым сможет сообщить в Оксфорде о новейших изменениях в правилах хорошего тона.
     Через несколько минут, вдоволь насмеявшись с генералом, дама внезапно повернулась к полковнику Эндоверу и, ударив его веером по руке, воскликнула:
     — Ну вот, полковник,  теперь можете сказать, что хотели!
     — Мистер Тайролд, — отвечал тот, — очень гордится честью быть представленным вам.
     — О, да на здоровье… Кто это?
     А затем, кивнув на поклон Лайонела, она добавила:
     — Полагаю вы обитатель этой местности?.. Кстати, полковник, почему вы никогда раньше не приводили ко мне мистера Тайролда?.. Мистер Тайролд, я льщу себя надеждой, что вы воспринимали это очень болезненно?
     Лайонел начал было выражать чувство безмерной потери, которую он понес из-за невыносимой задержки, как вдруг, снова ударив полковника веером по руке, она воскликнула:
     — Только посмотрите на этого несносного сэра Седли Кларендейла! Как он непринужденно развалился! Несомненно, он упражняет свою извращённую фантазию на каждым существе, которое видит. Но какую зверски элегантную позу он принял! Я не сомневаюсь, что он скорее готов лишиться своего состояния, чем отказаться от такого поведения. Нужно заставить его немедленно подойти ко мне, чтобы я ему всё это высказала в лицо; — поди к нему, мой добрый Эндовер, и передай, что он мне нужен прямо сейчас.
     Полковник повиновался; но джентльмен, к которому он обратился, и который оказался новым знакомым Камиллы, даже не подумал послушаться. Он только поклонился слегка и, послав даме воздушный поцелуй через комнату, попросил полковника передать ей, что он невыразимо устал; но, несомненно, будет иметь честь броситься к ее ногам завтра прямо с утра.
     — О, несносный! — воскликнула она. — Он становится все тщеславнее с каждым часом. И все же, какой обаятельный негодяй!… Некого даже поставить рядом. Я не могу без него обходиться. Эндовер. Поди скажи ему, что если он не придет сейчас же, это убьет меня.
     — И это послание, — спросил генерал Кинсейл, — вы полагаете, излечит его от тщеславия?..
     — Боже упаси, мой добрый генерал, излечивать его! Это означало бы безнадёжно его испортить. Его тщеславие — это именно то, что меня очаровывает. К тому же, отнимите у него тщеславие, и вы потеряете над ним власть.
     — Значит, фатовство в нём нужно поддерживать, чтобы удерживать его в цепях?
     — О, на нём нет моих цепей, уверяю вас. Фат, мой дорогой генерал, не носит никаких цепей, кроме собственных. Однако мне нравится обладать тем, что так трудно достать; и я люблю беседовать с ним, потому что он очень забавный… Полковник, ну-ка всё-таки немедленно приведите его!..
     Повторное посольство имело успех; джентльмен пожал плечами, но встал, чтобы последовать за полковником.
     — Ну надо же, сударыня, победа осталась за вами! - сказал генерал. — Чего бы не отдали военные за такой командирский талант.
     — Верно, но посмотрите, с каким точно рассчитанным опозданием он выполняет приказы! В его дерзости есть что-то совершенно неотразимое; она так прочувствованна и так пикантна. Я думаю, генерал, что он чем-то немного похож на меня.
     Сэр Седли, подойдя к ним, взялся за спинку стула, развернул его, томно оперся на локоть, и воскликнул: "Вы знаете, что вы непобедимы!"; вид его показывал, что он приготовился встретить любые упрёки: но, к его удивлению и удивлению остальных, она только мимолётно кивнула ему: " Здравствуйте!" и, тут же снова переключилась на полковника Эндовера.
     В этот момент юный лейтенант, который был приглашен на ужин по соседству, ввалился в бальную залу с совершенно очевидными признаками явной непригодности для появления в обществе; и, в полном неведении о своем состоянии, подошел к полковнику Эндоверу и, похлопав того по спине, с громким ругательством воскликнул:
     — Полковник, надеюсь, вы позаботились обеспечить мне самого прелестного ангелочка в зале? Вы же знаете, я не выношу старых грымз!…
     Полковник с  большой тревогой посоветовал ему удалиться; но, не прислушиваясь ни к каким советам, юный лейтенант стал сыпать ругательствами одно страшнее другого и в конце прибавил:
     — Меня не удастся провести, полковник!.. Красота в хорошенькой девушке — такой же необходимый ингредиент, как храбрость в добром солдате! И клянусь, любого солдата, лишённого красоты и любую девицу, лишённую храбрости я готов лично утопить на дне Ла-Манша!..
     Затем, несмотря на все возражения, он, пошатываясь, вошел в чайную; и после короткого осмотра обстановки остановился напротив Индианы. Громко побожившись, что это самый прекрасный ангел, которого он когда-либо видел, он без дальнейших церемоний испросил у неё танца; заверив ее при этом, что только что пренебрёг лучшим ужином, каким его когда-либо угощали в этом графстве ради удовольствия потанцевать с ней.
     Индиана, у которой не возникло ни малейшего сомнения в правдивости этого утверждения; и которая, не подозревая, что он просто пьян, наслаждалась наиболее вдохновенными и рыцарскими манерами, которые когда-либо видела, с готовностью приняла его предложение; как вдруг Эдгар, заметивший, что она в опасности, встрепенулся и воскликнул:
     — Эта леди, сэр, занята, она танцует следующие два танца со мной.
     — Леди мне этого не говорила, сэр! — вскричал лейтенант, воспламеняясь.
     — Мисс Линмер, — холодно отвечал Эдгар, — простит меня, но в данном случае я более заинтересован помнить её обещание, чем она сама. Я полагаю, нам уже пора занять свои места.
     Затем он шепотом извинился перед Камиллой и поспешил с Индианой в бальный зал.
     Лейтенант, который не мог знать, что Индиана только что танцевала с Эдгаром, был вынужден отступить; а сама Индиана, не догадываясь о мотивах, которые на самом деле двигали Эдгаром, вспыхнула ещё более яркой красотой от сознания, что видела состязание за честь обладать ею.
     Камилла, в очередной раз оставленная Эдгаром без танца, снова оказалась без какой-либо защиты от напористости мистера Дабстера, кроме отсутствия у того полной пары перчаток; однако, поскольку Дабстер беспрерывно во всеуслышание разглагольствовал о том, чтобы вот-вот пригласит её на танец, прочие кавалеры даже не подходили кней, считая ее уже приглашённой.
     Евгении не было сделано новых предложений, и мисс Маргланд снова позволила увести её на танец тому же красивому незнакомцу.
     Когда они отошли, мистер Дабстер, который продолжал пребывать рядом с Камиллой, сказал:
     — Тут вот толкуют, мэм, что это уродливое маленькое тело — большое богатство!
     Камилла недоуменно спросила, что он имеет в виду.
     — Да вот это маленькое хромое создание, которое только что пило с нами чай. Том Хикс говорит, что она унаследует прорвищу денег.
     Камилла, которой её сестра была определённо очень дорога, выглядела очень недовольной; но мистер Дабстер, совершенно не замечая этого, продолжал:
     — Он с самого начала подсказал мне потанцевать с ней. Но я сказал ему — понятия не имею, говорю, как это девица, которая не ходит, а ковыляет, может, говорю, мечтать о таких штуках, как танцы. Но тут я, кстати, ошибаюсь — прошу прощения, мэм, но вашему полу невозможно помешать, если вы хотите что-то получить. Впрочем, что касается меня самого, так я вообще не думал о танцах, пока меня не пригласил помочь вам этот молодой джентльмен; не люблю все эти подскоки, от них мало толку; только поскольку мне всё равно была нужда зайти по соседству по небольшому делу, так вот я и прикинул, что могу с тем же успехом пойти поглазеть на подскоки, коли уж Том Хикс ухитрится достать мне билет.
     Такими разговорами он и развлекал Камиллу до окончания очередной пары танцев; а затем, попросив посидеть спокойно, пока он не вернется, он отправился выяснять, что ещё можно поделать для обретения недостающей перчатки. Эдгар, вернувшись с Индианой, отозвал мисс Маргланд, и предложил ей немедленно везти барышень домой; поскольку во второй раз нарушить законы бальных приглашений ему будет уже невозможно. Индиана со всей неизбежностью должна будет принять приглашение юного лейтенанта, уже заявившего на нее права, а состояние лейтенанта в данный момент было явно неподходящим для дамского общества.
     Мисс Маргланд, чрезвычайно довольная способом, которым Эдгар защитил ее ученицу, немедленно согласилась; и, собрав всех своих юных подопечных, поспешила с ними вниз по лестнице. Пылкий юный лейтенант, охваченный гневным разочарованием, изрек им вслед самые горькие жалобы, а мистер Дабстер, проводив их до дверей кареты, сказал Камилле с оттенком нескрываемой досады:
     — Зачем уезжать именно сейчас, мэм, как раз в тот момент, когда у меня наконец появилась пара перчаток, купленных только ради вас?
    

    
Глава 3
Семейная трапеза
     По дороге домой Эдгар принёс Камилле извинения за то, что в третий раз вынужден был отказаться от удовольствия танцевать с ней.
     Камилла, глубоко уверенная, что для действий, целью которых являлась Индиана, любой  причины оказалось бы достаточно, едва ли слушала оправдания, которые считала излишними.
     Индиане не терпелось увидеть в зеркале, как перенесли бальные испытания ее наряды и украшения, и особенно не терпелось по-новому взглянуть на своё лицо и фигуру, которые ни её собственное тщеславие, ни даже лесть мисс Маргланд не возносили ещё до высот, на которые их подняли приключения минувшего вечера. Поэтому, едва приехав в Клеве, она поспешила в свои покои и там предалась осмотру, который исключал малейшую поспешность и заключался в тщательном взвешивании каждой детали вначале с точки зрения её обожателей, а затем и с её собственной.
     Мисс Маргланд, желая отчитаться перед сэром Хью, проводила Камиллу и Евгению в комнату, где тот терпеливо дожидался их возвращения.
     Она подробно рассказала о поведении молодого Мандлберта в выражениях, которые наполнили баронета глубоким удовлетворением. Она подчеркнула успешность своих собственных мер на балу; и, опустив обстоятельство намеренной беспристрастности Эдгара, поведала о его танце с Индианой, как о событии, доказавшем серьёзность его намерений и исключающем любые сомнения.
     Сэр Хью, удовлетворённый и обрадованный, пообещал, что, когда наступит день свадьбы, он всем, а не только невесте, обеспечит красивые новые платья.
     На следующее утро, позабыв, что  остальным после бала потребуется дополнительный отдых, он встал раньше обычного в невольной надежде ускорить затеваемые дела; и ему пришлось так долго пробыть в одиночестве и так утомиться от голода и ожидания, что, когда Индиана, которая явилась последний — он сам настоял на том, что непременно следует дождаться и её тоже — вошла в гостиную, он сказал:
     — Моя дорогая, с удовольствием отругал бы тебя, если бы, Боже упаси, это не было плохим примером для окружающих… Но, конечно же, ты не виновата, виноват проклятый бал…  видит Бог, выше моих сил ценить подобные мероприятия, если только они не затеяны для какой-то конкретной цели.
     Мисс Маргланд принялась горячо оправлывать свою ученицу и обратилась к молодому Мандлберту за помощью, которую он с готовностью оказал. Сэр Хью был умиротворен  этим и даже польщен, и немедленно заявил, со значительной улыбкой обратившись к Индиане, что завтрак не доставлял ему такого удовольствия уже долгие годы — большое преимущество  не начинать трапезу, пока по-настоящему не нагуляешь аппетит.
     Вскоре после начала завтрака Лайонел, вернувшийся с конной прогулки в парке, спешился перед крыльцом и поспешно вбежал в гостиную.
     Лайонел, беззаботный весельчак, был  фанатиком любых видов физических и общественных развлечений. Развлечения для него, лишённого вдумчивости и чуткости, были не проявлением веселья, а ежеднейной жизненной необходимостью, он готов был предаваться им в любое время, в любых обстоятельствах. Обладая неплохими природными качествами, он ни в чём не пытался их усовершенствовать; и, не будучи, на самом деле, человеком дурным, никогда не щадил ничьих чувств. И хотя он не был ни порочным, ни даже просто злонамеренным человеком, эгоизм  побуждал его всегда отводить развлечениям главное место, и заставлял жертвовать даже лучшими друзьями и важнейшими обязанностями,  когда они мешали ему развлекаться.
     — Торопитесь, девчонки, торопитесь! — вскричал он, входя в комнату. — Доставайте шляпки и накидки, да поскорей; в Нортвике общественный завтрак, и всех нас ждут там прямо сейчас!
     Это внезапное объявление вызвало всеобщий переполох. Индиана невольно вздрогнула; Камилла и Евгения выглядели обрадованными; и даже мисс Маргланд, казалось, была готова поддержать предложение. Один сэр Хью с недоумениея воскликнул:
     — Общественный завтрак, мой дорогой мальчик!.. Но зачем он нам нужен, когда мы сидим и едим свой?
     — О, позвольте нам пойти! позвольте нам пойти, дядя!.. —  воскликнула Индиана. — Мисс Маргланд, пожалуйста, убедите дядюшку, чтобы он нас отпустил!..
     — Но ведь и вправду, сэр, — сказала мисс Маргланд, — по совести говоря, юным леди давно пора больше знать и об обществе и о своём важном месте в нём. Я уверена, что они были изолированы от общества слишком долго, и очень сожалею, что вы не были с нами на вчерашнем балу, сэр.
     — Я, миссис Маргланд? на балу? Господи, помилуй! да что мне было бы делать там, с моей-то подагрой?
     — А вы бы увидели своими глазами, сэр, печальные последствия того, когда юных барышень слишком долго воспитывают вдали от света. Мисс Камилла, если бы я не помешала этому, танцевала бы с кем попало; а что касается мисс Евгении, она вообще едва не лишилась кавалеров исключительно по той причине, что в зале никто не знал, кто она такая.
     У сэра Хью не было времени ответить на эти выпады из-за настойчивости Индианы и бойкости Лайонела, который, обращаясь к Камилле, сказал:
     — Давай-ка, сестрёнка, попроси-ка дядю ты. Нам бы отправиться поскорей, пока всё не закончилось.
     Камилла попросила дядю, причём охотно, поскольку и сама хотела того же.
     — Моя дорогая, — отвечал ей сэр Хью, — у меня нет сил противиться и отказывать тебе, весёлой маленькой вертихвостке, в этом небольшом удовольствии; но ты ведь и дома, предоставленная самой себе, провела бы время не менее весело. Однако, поскольку этим сильно занята голова Индианы…из-за чего прошу вас не думать о ней плохо, мистер Мандлберт, это  простительная ошибка для столь неопытной девушки… то, я думаю, что всё же позволю вам отправиться на этот странный завтрак… коли вы все остались так  голодны после нашего собственного завтрака, что, честно говоря, кажется мне невероятным.
     Всё поспешно повскакивали, и девушки отправились вносить необходимые изменения в свои наряды. Сэр Хью, отозвав Евгению, попытался найти сторонницу хотя бы в ней.
     — Что касается тебя, юная учёная голова, я почти не сомневаюсь, что твоё сердце будет разбито, если ты пропустишь очередной урок… спряжения латинских глаголов не могут не быть тебе приятнее каких-то там приседаний и подскоков; так что, если ты предпочитаешь остаться дома, не обращай внимания на этих олухов; ибо нельзя как-то по-другому назвать их, сравнивая с тобой и доктором Оркборном, хотя, конечно, и без малейшего намерения их недооценить.
     Евгения откровенно призналась, что ее тоже чрезвычайно развлёк предыдущий вечер, и она тоже хотела бы снова побывать  в общественном заведении.
     — Ну, если и ты туда же… — сказал баронет, — … но всё же стоит, наверное, дать тебе в оруженосцы доктора Оркборна; чтобы вы смогли там немного позаниматься по ходу дела, и меньше времени потратили на чепуху.
     Евгения, не имевшая ничего против такой идеи, согласилась и стала подниматься по лестнице, чтобы готовиться к поездке. Сэр Хью, никоим образом не увязав смех Лайонела или улыбку Эдгара со своим предложением, серьезно повторил его доктору Оркборну, добавив при этом со всей внушительностью:
     — И если вам нужна пара хороших перчаток, доктор… не то, чтобы я что-то имел против ваших собственных… но у меня как раз перед подагрой были заказаны шесть новых пар, которые, смею вас заверить, с тех пор никогда не извлекались на свет и так же готовы вам послужить, как если бы я заказывал их специально для вас.
     Веселье Лайонела  приняло такие оскорбительные формы, что доктор Оркборн, в сильном негодовании, вышел из комнаты, ничего не ответив патрону.
     — Есть в этих учёных мужах что-то, —  смущённо сказал сэр Хью после паузы, — удивительно приятное в общении; однако, не понимая полностью их высоких принципов, я, вероятно, постоянно что-то делаю не так. Видит Бог, он не мог бы казаться более оскорбленным, если бы я даже сказал ему, что мои шесть новеньких пар неизмеримо лучше тех перчаток, которые я видел у него.
     Когда все были готовы, сэр Хью обратился к Эдгару:
     — Теперь, поскольку мне не очень нравится, чтобы мои девочки часто посещали подобные места - что, смею надеяться, вы не менее моего не одобряете - мне бы хотелось, чтобы из этого мероприятия за один раз была извлечена вся возможная польза. И поскольку я не сомневаюсь, что, съёв всё, что попадётся на глаза, они не упустят затем и возможности потанцевать, я вот что советую вам, мистер Мандлберт: позвольте Индиане развлекаться, пока её душа не утомится всем до предела, иначе она никогда и в дальнейшем не откажется от подобных затей по собственной воле.
     — Конечно, сэр, — отвечал Эдгар, — я не стану торопить дам.
     — О, что касается всех остальных, — перебил сэр Хью, — они будут удовлетворены так же быстро, как и вы, за исключением, — сказал он, понизив голос, — разве что мисс  Маргланд, которая, между нами говоря, кажется мне такой же довольной поведением этих олухов, как если бы ей самой было шестнадцать… хотя сколько лет прошло с тех пор, как ей было шестнадцать, я не могу точно сказать, поскольку она никогда не упоминает об этом.
     Затем, обращаясь ко всем сразу, он воскликнул:
     — Итак, я от всего сердца желаю вам прекрасного завтрака! Он, судя по вашему рвению, насущно необходим вашим желудкам, несмотря на один уже только что проглоченный. Моя дорогая Индиана, я надеюсь, ты не станешь утомлять мистера Мандлберта больше, чем следует.
     — Как так получилось, что Индиана снова твоя, Мандлберт? — воскликнул Лайонел по пути к экипажу.
     — Так вышло по той причине, — отвечала ему мисс Маргланд, заметив, что Эдгар колеблется, — что нет партнера, более подходящего для мисс Линмер.
     — И, скажите пожалуйста, чем же не подхожу я? Чем я хуже?
     — Тем, что вы ее родственник,  естественно!
     — Что ж, — воскликнул Лайонел, усаживаясь в седле, — дайте мне только встретить какую-нибудь вдовушку, и я покажу вам, какой я вам родственник!..
    
    
Глава 4
Общественная трапеза

     Не очень подходящей, но вполне объяснимой причиной столь частых публичных мероприятий в Нортвике было то, что в городе проходили заседания окружного суда. Прибытие судей со всей округи для рассмотрения дел, решающих чью-то жизнь или смерть, служило окрестным жителям сигналом для череды легкомысленных празднеств. Так сопротивляются человеческие чувства страху перед преступлениями и страданиями, как бы ни была сильна к ним привычка.
     На въезде в город молодые люди, прибывшие загодя и заранее расспросившие прохожих, направили экипаж с барышнями прямо к бальному залу, в который было перенесено празднование из-за дождя, заставившего всех покинуть общественный сад.
     Когда карета остановилась у здания, некая женщина, одетая в лохмотья, за которые цеплялся ребёнок - ещё одного она держала на руках - приблизилась к экипажу и, тыча листиком, на котором было что-то написано, принялась умолять барышень выслушать ее дело. Евгения, немедленно поддалась порыву жалости и стала нащупывать кошелек; но мисс Маргланд, сердито схватив ее за руку, авторитетно сказала:
     — Мисс Евгения, никогда не поощряйте попрошаек; вы не знаете, какой вред вы им этим причиняете.
      Евгения воздержалась, но сделала знак лакею что-нибудь дать бедняге. Тем временем спешившийся Эдгар подошел помогать дамам выходить из кареты, а Лайонел побежал оплачивать входные билеты.
     Женщина не отставала и, несмотря на протесты мисс Маргланд, становилась всё настойчивей в своих мольбах,.
     Индиана, порученная попечениям Эдгара, счастливая возможностью снова показать себя там, где ею, несомненно, снова станут восхищаться, не слышала и не видела просительницы; улыбаясь, она поскорее направилась в сторону зала собраний; но Камилла, которая покидала карету последней, задержалась и спросив: "Что случилось, бедняжка?", взяла у женщины листок, которой та ей протягивала.
     Мисс Маргланд выхватила у нее листок и швырнула на землю.
     — Мисс Камилла, стоит уступить этому один раз…
     Мисс Маргланд собиралась развить своё поучение дальше; но Камилла, воспитанная своими замечательными родителями, не могла оставить бедствующего человека без внимания и не подать ему хоть чего-нибудь, хотя средствами располагала очень малыми. Она не спешила уйти и повторила свой вопрос. Женщина, проливая потоки слез, поведала, что она жена одного из заключенных, которого будут судить назавтра, и которого ожидает либо лишение жизни, либо отправка на каторгу, причём за один-единственный плохой поступок — кражу с прилавка бараньей ноги. Женщина не отрицала, что муж совершил преступление, которому нет оправдания, но указывала, что это было первым и единственным его преступлением, и притом совершённым только по бедности и болезни. Всё это, как ей пообещали, справедливый суд мог принять во внимание; но ее муж, слишком больной, чтобы принимать обычную тюремную пищу, давно уже не имел средств выпить кружку вина или бульона, и вызывал опасения не дотянуть до конца дня, либо оказаться назавтра слишком слаб, чтобы суметь рассказать свою печальную историю судьям.
     Камилла, поспешно вручив ей шиллинг, приняла одно из ее прошений и, пообещав сделать с ним все, что в ее силах, оставила бедное создание почти задыхающимся от рыданий. Она побежала, чтобы присоединиться к компании, когда заметила рядом Эдгара.
     — Я вернулся глянуть, — сказал он с сияющими глазами, — не позабыла ли ты про нас нас; но ты поступила гораздо лучше, не думая о нас вообще.
     Камилла, с самого детства приученная заботиться о бедных и несчастных, не чувствовала ни стыда, ни гордости за свой поступок; она передала Эдгару прошение бедной женщины и просила его подумать, что можно сделать для ее несчастного мужа.
     — Я уже получил такой листок от неё самой, — отвечал Эдгар, — ещё до того, как вы подъехали; и сам не собирался пренебрегать её мольбами; но давай-ка я возьму и твой листок, он послужит мне ещё одним напоминанием.
     И они отправились в зал собраний, где многочисленная компания уже наслаждалась завтраком.
     Индиана и Камилла, впервые явившиеся при ярком свете, а не при вечерних свечах, снова привлекли общее внимание; но в более простой одежде превосходство Индианы оказалось не столь неоспоримым, хотя общий голос все же склонился в ее пользу.
     Индиана была красавицей настолько правильной и законченной, что в ее лице нельзя было найти ни единой черты, ни единого ракурса, на которые критика могла бы указать как на поддающийся улучшению, или на котором восхищение могло бы остановиться с большим удовольствием, чем на остальных. Ни один скульптор не смог бы придать ее фигуре более изысканных пропорций; ни один художник не смог бы улучшить цвета ее лица при помощи более нежных красок. Но на этом заканчивалась щедрость природы, которая, не поместив в своё безупречное творение какого-либо дурного содержания, однако довольствовалась тем, что оставила этот сосуд также свободным от всего благородного и желанного.
     Красота Камиллы, хотя и не была ни идеальной, ни правильной, оказывала такое увлекающее действие, что никому не хотелось отыскивать в ней недостатки; и самый упорный циник, который попытался бы всё же искать в её внешности недочёты, в конце концов пренебрёг бы строгими правилам своего искусства ради обаяния её миловидности. Саму нашу способность судить, наиболее твёрдую и упорную из наших способностей, она как бы застигала врасплох, и разрушения, нанесенные этой способности, можно было заметить только когда Камиллы уже не было рядом. Ее нрав был пылким и искренним, воля — доброй. Главный и самый серьёзный недостаток ее характера — неподвластное контролю воображение — тоже не мог служить противоядием от ее привлекательности; он своей силой и живостью заражал людей темпераментных; и тонким магнетическим воздействием вызывал сочуствие даже у людей серьезных.
     В то время, когда они прохаживались по комнате, с Камиллой вдруг заговорил человек, сидевший за чайным столом, который выделялся из публики тем, что был невероятно скверно одет; и который, хотя она его совсем не знала, стал расспрашивать её, как она поживает, с видом самой фамильярной интимности. Она слегка присела в реверансе и попыталась пройти мимо; но тут другой мужчина, столь же заметный, хотя и выделяющийся, напротив, чопорностью парадного наряда, встал со своего места, по форме вытянулся перед ней и, натягивая на руки пару новых жестких перчаток, сказал:
     — Наконец-то вы объявились, мэм! Я уже начал думать, что вас вообще не будет, несмотря на заверения вот этого джентльмена, который вчера вечером пообещал мне обратное, когда я пожаловался, что купил новые, совершенно не нужные мне перчатки, только чтобы угодить незнакомой молодой барышне.
     Тщетно Камилла, готовая рассмеяться, но изрядно раздосадованная появлением старого преследователя, искала помощи у озорника Лайонела, на которого тот указывал. Лайонел лукаво отвечал:
     — Ой, да… верно, сестрёнка… я сказал этому джентльмену вчера вечером, что ты обязательно наградишь его утром за то, что вчера заставила так потратиться.
     — Не стоит, сэр, — сказал мистер Дабстер, — больше упоминать об этом, расходы в настоящее время не имеют для меня большого значения; только ведь кому понравится потратить деньги впустую?
     И, когда Эдгар нашёл, наконец, за одним из столиков свободные места для дам, Лайонел вновь, несмотря на хмурые взгляды мисс Маргланд, пригласил мистера Дабстера присоединиться к барышням. Недовольный вид Камиллы только усиливал нелепую забаву ее брата, целиком поглощённого идеей навязать сестре как можно более смешного кавалера; который, в свою очередь, совсем не осознавал, какую вольность он совершает.
     — Как вижу, мэм, — сказал Дабстер Камилле на ухо, указывая на Евгению, — вы снова привели с собой это хромающее маленькое существо? Том Хикс, похоже, ошибся касательно неё. Он полагает, что она — избранница судьбы в некотором смысле; и если бы не этот молодой джентльмен, я, возможно, тоже бы так думал, потому что в данную минуту целая половина зала пребывает в этом заблуждении.
     Заметив, что Камилла смотрит на него с неприятным удивлением, он более серьезно добавил:
     — Прошу прощения, мэм, за то, что упоминаю об этом, я делаю это только в оправдание того, что говорил прошлой ночью, не зная тогда, что избранница судьбы - это вы.
     Нетерпеливый знак молчания от Лайонела запретил ей объяснять ему ошибку; и мистер Дабстер невозмутимо продолжил:
     — Когда Том Хикс рассказал мне об этом, я тогда сказал — хормоножка, говорю, больше похожа на какую-то скромную особу, которую просто выгуливают ради хорошего настроения, чтобы она не унывала и тому подобное; потому что она ни капельки не похожа на избранницу судьбы, с её-то отталкивающей внешностью. И я сказал Тому Хиксу в шутку, — вот, говорю, если бы я подумал о ней, чего я не думаю, то знал бы, по крайней мере, что она не сможет сильно мешать мне, потому что она не сможет поспевать за мной со своей хромой походкой, а я довольно хорошо хожу.
     Тут скверно одетый мужчина, который уже заговаривал с Камиллой, поднялся со своего места, подошел к ней и, пристально глядя ей в глаза, хотя даже не поклонившись при этом, произнес какую-то речь о погоде с непринужденной развязностью старого знакомого. Вся его внешность имела вид какой-то даже нарочитой неряшливости: волосы растрепаны, ботинки покрыты грязью, пальто, казалось, посыпано пудрой, и всё отличалось не только потрепанностью, но и какой-то невиданной грязностью. Пораженная и оскорбленная такой дерзостью, Камилла отвернулась.
     Не смущаясь приёмом, он раздобыл стул, на который и уселся прямо позади неё, в идеально неприятной позиции.
     Когда общий завтрак закончился, и слуги принялись убирать столы и готовить зал к танцам, появилась леди, которая так эффектно проявила себя минувшим вечером. Как и накануне, она явилась без какого-либо спутника и прошла по зале с тем же решительным видом безразличия к любым мнениям о себе. Она уселась заниматься рукодельем с усердием и серьезностью, будто ее существование зависело от этой работы; но вскоре прекратила вязание и стала осматривать окружающих через монокль, который болтался у неё на руке и долго пристально изучала как отдельных людей так и собравиравшиеся там-сям группы; затем, с отсутствующим видом, как будто рядом не было никого, она запела себе под нос оперную песенку и продолжила работу. Румяна, которыми она пользовалась, были нанесены с удивительным искусством, и притязания на то, что она все еще прекрасная женщина, хотя и миновавшая уже расцвет лет, были очевидны и казались совершенно обоснованными: наряд её был сегодня настолько же более причудлив и продуман, насколько у остальных присутствующих он был более прост и обычен. Властный вид ее, выражение лица, непринужденность осанки — всё говорило о непоколебимой уверенности, что ее очарование и власть окажутся непобедимыми в любой области, которую она сочтёт достойной своих усилий.
     Встав и пройдя по залу, она повернулась и с бокалом в руке оглядела всю компанию; затем, улыбаясь, подошла к оборванцу, сидевшему за спиной у Камиллы, и воскликнула:
     — Как? Вы здесь? Какое сельское божество заставило вас подняться так рано?
     — Никакое! — отвечал он, протирая глаза. — Я непробудно сплю даже в данный момент! я нахожусь в самом центре морфеевых владений. Но как ужасно вы опаздываете! Я бы никогда даже не заглянул в это ужасное место перед отъездом, если бы мог представить, что вы окажетесь такой мучительницей.
     Пораженная загадочной тарабарщиной, которой объяснялись между собой эти два человека, Камилла обернулась к своему оскорбленному соседу и с величайшим удивлением узнала в самом скверно одетом мужчине сегодняшнего утра самого разряженного щеголя вчерашнего бала.
     Леди, снова поднеся к глазу монокль, без стеснения направила его на Камиллу и ее компанию и внезапно спросила:
     — А это кто тут у нас такие?..
     Камилла поспешно отвела взгляд, и все окружаюшие, смущенные столь неожиданным вопросом, тоже опустили глаза.
     — Эгее!… - воскликнул он, пристально рассматривая их, как будто впервые увидел сам. — Да я не имею об этом ровно никакого понятия!..
     Затем, заставив ее наклониться, чтобы она слышала его его шепот, который, тем не менее, ни в коем случае не предназначался только для ее ушей, он добавил:
     — Две маленькие особы, красивые, как ангелы, и две другие, уродливые, как ... впрочем, не буду говорить кто!..
     — О, ценю силу ваших сравнений! — воскликнула она, смеясь, — и признаю реальность контраста!…
     Громкость их речей была рассчитана так, что одна Камилла, могла слышать их; и, стыдясь за себя и раздраженная тем, что оставила Евгению наедине с мисс Маргланд, она попыталась заговорить с кем-нибудь из своих. Но внимание близких было тоже поглощено загадочной парой; да и сама она не могла долго минуты отказывать себе в удовольствии с любопытством разглядывать их.
     Теперь они некоторое время неслышным шёпотом переговаривались друг с другом, подчёркнуто смеясь над шутками; при этом сэр Седли Кларендейл непринужденно продолжал сидеть, а миссис Арлбери стояла над ним с рукодельем.
     Офицеры и другие мужчины понемногу начали собираться вокруг них; но ни джентльмен, ни леди не прерывали своей беседы, чтобы кивнуть или ответить на приветствия. У Лайонела, который немедленно встал со своего места за столом, чтобы предложить его миссис Арлбери, никак не получалось привлечь ее взгляда поклонами,  или её слуха репликами.
     Наконец, сэр Седли, взглянув ей в лицо и улыбнувшись, сказал:
     — Вы, наверное, очень устали стоять?
     — Да, смертельно! — холодно ответила она.
     — Тогда, боюсь, мне придется поступить старомодно. — И, поднявшись он отвесил элегантный поклон, предложив наконец ей своё место.— Вот, сударыня! Имею честь уступить вам свое кресло, пусть и с риском для репутации.
     — Я склонен думать, — воскликнул Лайонел, решительно выступая вперед, — что, не предлагая его, вы рисковали своей репутацией больше!
     — Как хорошо что вы не стали ожидать, пока я скончаюсь. — сказала миссис Арлбери, небрежно опускаясь на стул, и замечая, наконец, Лайонела: — Как ваши дела, мистер Тайролд?.. Вы только что вошли?..
      Однако, не слушая ответа, она снова повернулась к сэру Седли.
     — Клянусь, вы варвар, — заявила она, — Вы действительно едва не уморили меня.
     — Да неужели? — вопросил он, улыбнувшись.
     Теперь мистер Дабстер, склонившись над столом, торжественно произнес:
     — Я, несомненно, предложил бы леди свое место, если бы сам не был таким уставшим; но Том Хикс убедил меня немного потанцевать, прежде чем вы пришли, мэм, — сказал он, обращаясь к Камилле, — Вы, кстати, потеряли много танцев, придя так поздно; потому что танцы запустили сразу же, как только начал собираться народ; и, поскольку я пока не слишком привык к танцам, я быстро устаю и становлюсь гораздо невоспитаннее чем я есть, если можно так сказать; но действительно, леди лучше дать стул, потому что на этих скамейках приходится сидеть, ни к чему не прислоняясь спиной.
     — А это ещё кто такой? — спросила миссис Арлбери сэра Седли, глядя мистеру Дабстеру прямо в лицо.
     Сэр Седли ответил ей шепотом что-то такое, что очень позабавило обоих. Мистер же Дабстер с оскорбленным видом сказал Камилле:
     — Смех и перешептывания, которые никто не может разобрать — не самое вежливое занятие для воспитанных людей; и,  к вашему сведению, я буду выше этого.
     Его негодование побудило теперь и Лайонела присоединиться к смеху; и мистер Дабстер, поднявшись, с большой серьезностью сказал Камилле:
     — Когда вы будете готовы танцевать, мэм, я готов быть вашим партнером, и я не буду тем временем танцевать ни с кем другим; но я побуду в другом конце залы, пока вы не решитесь встать с места, потому что мне не очень хочется оставаться здесь, и терпеть нелепые насмешки, предназначенные неизвестно кому и для чего.
     Остальные также принялись вставать из-за столов; и Лайонел, воспользовавшись моментом, пылко попросил у миссис Арлбери разрешения представить ей сестер и кузину, которая та ему с готовностью дала.
     Индиана была приятна мысль, что её представят кружку модных завсегдатаев — горящие взгляды кавалеров этого кружка она на себе уже ловила. Камилла, хотя и была встревожена тем, что будет представлена даме со столь необычным поведением, все же испытывала немалое любопытство. И Евгения, для которой каждый новый персонаж, каждая новая сцена открывали новый источник для размышлений, была заинтересована более пристально рассмотреть то, что обещало пищу для наблюдений. Одна мисс Маргланд протестовала, понимая, что её тем самым лишат возможности управлять подопечными. Однако ее возражения были напрасны: Лайонела её гнев только позабавил, а трёх юных барышень, поскольку они сами не напрашивались быть представленными, упрекнуть в чём-либо было невозможно.
     Лайонел подвёл сестёр к миссис Арлбери. Та привстала и ответила на их реверансы, проявив при этом такую живость, такое радушие, что болезненные протесты мисс Маргланд были ими мгновенно забыты; даже память о том, что им надлежит поскорее вернуться под её крыло, куда-то исчезла. Удовлетворение Индианы объяснялось восторженными взглядами, которые она ловила со всех сторон; Евгения внимала каждому слову и каждому движению миссис Арлбери с той серьезностью, которая в играх отличает умных детей; а Камилла, пораженная необычностью нового знакомства, едва смела дышать, стараясь не пропустить ни одного её слова.
     Миссис Арлбери польстило это детское изумление; она ощутила желание увеличить его, и ещё усилила свой и без того привлекательный задор. Она умела быть столь остроумной, сколь сама того желала, и теперь демонстрировала это и барышням, и джентльменам, с таким задором, с таким обаятельным лукавством, приправляя речь то капелькой сатиры, то кокетством, то приятной небрежностью, и оживляя всё изощрёнными шутками, что не могла не восхитить даже постоянных своих почитателей, не говоря уже о неопытных молодых существах, представленных ей впервые; которые, вытаращив глаза и развесив уши, внимали ей как некоему чуду, обнаружив, что великолепие ее талантов даже превосходит необычность ее манер.
     Когда зал был подготовлен для танцев, майор Кервуд подвёл к Индиане мистера Макдерси, молодого лейтенанта, который так неподобающе вёл себя с ней на вчерашнем балу; и тот, после торжественных извинений, снова попросил ее танца. Индиана, польщенная и взволнованная приятной церемонией, почти забыла об Эдгаре, который незаметно наблюдал за происходящим со стороны, и фактически уже дала лейтенанту свое согласие, когда, встретившись с Эдгаром взглядом, вдруг вспомнила, что уже приглашена им. Мистер Макдерси высказал надежду на больший успех в следующий раз, а Эдгар выступил вперед, готовясь вывести прекрасную партнершу на середину зала.
     Майор Кервуд, в свою очередь, собрался предложить танец Камилле; но тут мистер Дабстер, появившись откуда-то, схватил его за локоть и, отвесив низкий поклон, сказал: "Сэр, прошу прощения, что взял на себя смелость остановить вашу руку, но юная леди уже приглашена мной". Майор выглядел удивленным; но, заметив, что Камилла покраснела, почтительно поклонился и удалился.
     Камилла, стыдясь своего странного кавалера, положила пока вообще не танцевать: хотя с большой досадой видела, что оправившаяся от потрясения мисс Маргланд уже приближается, готовясь заявить на нее права. Человеку, жаждущему веселья и развлечений сердитое общество мисс Маргланд казалось наказанием. Мистер Дабстер, однако, тоже не оставил ее в покое; когда она решительно отказалась от танца, он заявил, что с таким же удовольствием просто поболтает с ней; и навис прямо над нею во весь рост. Евгению же вновь увлек красивый незнакомец, с которым она танцевала вчера; а Лайонел, заворожённый миссис Арлбери, вместе с сэром Седли Кларендейлом и почти всеми сколько-нибудь значимыми мужчинами в зале, отказался от танцев ради удовольствия состоять в её свите.
     Мистер Дабстер, не имевший представления о природной живости Камиллы, не сделал для себя отрицательных выводов из ее замкнутого молчания, но говорил без умолку и с совершенным самодовольством.
     — Знаете ли вы, мэм, — воскликнул он, — что едва лишь та пожилая леди - я полагаю, это ваша мама - увезла вас всех со вчерашнего вечера, как явился мальчик с моей новой парой перчаток! И хотя я со всех ног побежал, чтобы рассказать вам об этом, пожилую леди уже было не остановить; да и я показал бы себя глупцом, пытаясь это сделать; что касается женщин, я хорошо знаю их упрямство. Но больше всего я жалел, что, как только я купил новые, Том Хикс, как назло, тут же нашёл мою старую перчатку! Таким образом, вчера у меня оказалось целых две пары, хотя с таким же успехом могло бы и не быть ни одной!
     Заметив, что Евгения тоже танцует, он сказал:
     — Ну и ну!.. Держу пари, этот бедный джентльмен пребывает в том же заблуждении, в каком я был вчера! Он думает, что юная леди, которая так изуродована оспой, — это вы, мэм! А что, это была бы неплохая шутка, если бы из-за такой ошибки наша маленькая хромая утка, как я ее называю, вышла замуж! В каком он был бы ужасе, когда обнаружил бы, что в результате своих плутней не получил ничего, кроме ее уродливого лица. Впрочем, будь у неё хоть морда носорога, это тоже ничего бы не меняло; привлекательность для жены не очень важное качество. Человеку скоро надоедает видеть одно и то же лицо, даже если оно из самых лучших.
     Камилла, огорчённая выше всякой меры, всё же не могла удержаться от вопроса — был ли он когда-нибудь женат?
     — Был, мэм, — спокойно отвечал тот, — на моем счету целых две жены; так что я хорошо знаю, о чем говорю; хотя теперь-то уже похоронил обеих. Когда деньги второй жены прибавились к деньгам первой, я понял, что смогу уже больше не работать.
     — Значит, вы им обоим очень обязаны?
     — Да, мэм, что касается этого, то теперь, когда они уже ушли, я отрицать этого не стану: но не сказал бы, что мне было с ними хорошо, пока они были живы. Они всегда полагали, что имеют право на всё, что им хочется, из-за того, что они принесли мне достаток; так что мне пришлось даже похлопотать, чтобы мне осталось хоть что-нибудь на случай, если я их переживу. Последняя из них умерла всего год назад или около того; это вот на мне первый костюм, купленный с тех пор, как я перестал носить черное.
     Когда мимо них прошла Индиана, он выразил восхищение ее красотой.
     — Эта юная леди, мэм, — сказал он, — конечно, всем вам утрёт нос. Она — самый прекрасный кусочек человеческой плоти, какой я когда-либо видел. Я и сам мог бы подумать о такой барышне, если бы не помнил, что после первого месяца о красивой жене думаешь не больше, чем о любой другой. Красота в браке ничего не значит, к ней привыкаешь. Кроме того, в настоящее время у меня нет планов как-то связать себя снова, во всяком случае, сначала мне нужно немного отдохнуть.
     Был объявлен второй танец, когда миссис Арлбери, внезапно появившись позади Камиллы, тихо спросила:
     — А вы знаете, с кем разговариваете?
     — Нет, мэм!
     — Молодой лудильщик, моя дорогая!.. вот и все!..
     И, сделав выразительную мину, она удалилась.
     Камилла, наполовину готовая смеяться, наполовину плакать, с трудом удержалась от желания встать и пойти за ней; а мистер Дабстер, заметив, что она резко отвернулась и совсем уже не слушает его речей, снова настойчиво пригласил её на танец; и, после категорического отказа, удивленный и оскорбленный, наконец-то ушел. Это окончательно обрекло её на мрачное общество мисс Маргленд: и брань в адрес сэра Хью и на Лайонела, с которым теперь эта леди была в состоянии войны, заполнила все долгое время до того момента, когда собравшееся общество было наконец извещено, что в карточной комнате подают закуски.
     Все немедленно устремились туда с такой скоростью и жадностью, как если бы наконец получили радости изобилия, пережив перед тем большую нужду. Такова пустота досужего времяпровождения — никогда не довольствуясь тем, что уже получено, оно всегда ждёт чего-то впереди, и именно от этого, ещё не опробованного удовольствия и ставит в зависимость все наслаждение.
     Погода тем временем начала проясняться, и были подняты створки большого зального окна. К нему неспешно направился сэр Седли Кларендейл, и все немедленно последовали за ним, как будто в остальной части зала стало невозможно дышать; все дружно заявляли, что долгая давка довела их почти до удушья, что ничто так не оживляет, как глоток свежего воздуха; и менее чем через минуту в остальной части зала не осталось ни человека.
     Однако под окном, на виду у всех, по-прежнему стояли многочисленные родственники несчастных заключенных — они с воздетыми руками и умоляющими глазами взывали о сострадании к тому самому обществу, которое именно их несчастье и собрало здесь для развлечений.
     Никто не уделил беднягам внимания; никто, казалось, даже не заметил их: но один за другим развлекающиеся словно растворились в пустоте, и место возле большого зального окно снова стало самым пустым местом в здании.
     Камилла и Евгения, знающие, что уже отдали свою лепту, тихо удалилась вместе со всеми; а мисс Маргланд, пожав плечами и заявив, что этому попрошайничеству не видно конца, важно добавила: "К тому же мы уже пожертвовали всем, чем могли".
     Вскоре по зале был пущен подписной лист, с целью собрать полгинеи для розыгрыша приза. И жемчужный медальон элегантной формы, украшенный наверху комочком из мелких бриллиантов, с местом, оставленным для локона или вензеля, словно магнетической силой, немедленно вытянул из каждой руки ту капризную монету, которую человеческое несчастье, ещё минуту назад, вытянуть из неё не могло.
     Мисс Маргланд посетовала, что у нее при себе только золотые монеты и серебро, но позволила Эдгару быть ее казначеем; про себя положив, что, если она выиграет медальон, то вернёт ему долг; Евгения, поражённая необычностью происходящего, без сопротивления согласилась; Индиана, знающая, что дядя возместит ей дневные расходы, с сердцем, замирающим от надежды на приз, сделала то же самое. Но Камилла, совершенно не привыкшая рисковать небольшими личными деньгами, которые ее учили тратить экономно, всегда оставляя что-то на нужды других людей, медлила. Приз этого розыгрыша был не того качества, которое вызывает у богатых и праздных уважение; это не была фамильная драгоценность, продаваемая обедневщими потомками ради средств к существованию; это был обычный способ избавиться от ненужной вещи, рядовой безделушки, про которую трудно было поверить, что она действительно стоит той цены, которую назначил ей ювелиро Однако Камилла до сих пор она не представляла, как трудно сопротивляться заразительности глупого примера, и в ее самоотречении чувствовалась борьба, которая заставила ее, когда она положила медальон, отойти от него подальше и запретить себе взглядывать на него снова, чтобы понапрасну не соблазняться.
     Эдгар, который с симпатией наблюдал её колебания, хотел последовать за ней, чтобы выразить её решению горячее одобрение; но ему помешала миссис Арлбери, которая как раз в этот момент набросилась на Камиллу со словами:
     — А куда вы спрятали своего друга жестянщика, моя дорогая?
     Камилла, смеясь и стыдясь одновременно, сказала, что она ничего не знает об этом человеке.
     — Значит, вы общались с ним в порядке эксперимента, просто чтобы определить, насколько вам нравятся лудильщики?
     — Нет, конечно! Я ответила ему, потому что он пригласил меня на танец; к тому же я думала, что на балах встречаются только джентльмены.
     — И как много пар в этом зале, по-вашему… — сказала миссис Арлбери, улыбаясь, — … составилось по тому же принципу?
     Она велела одному из ухаживавших за ней кавалеров принести ей стул, а другому — сходить за медальоном. Эдгар, который тем временем снова попытался приблизиться к Камилле, был оттеснён Лайонелом, принесшим медальон, чье желание выслужиться перед миссис Арлбери побуждало его выполнять её желания первым.
     — Ну, право, недурно! — воскликнула она, взяв подписной лист в руки. — Вы уже подписались на медальон, мисс Тайролд?
     — Нет, мэм.
     — О, я очень рада этому; потому что теперь мы попытаем счастья вместе.
      Камилла, хотя и втайне краснела от того, что она считала расточительностью, не смогла устоять перед этим приглашением, и протянула ей половину гинеи.
     Эдгар, разочарованный, молча отступил.
     После сбора денег и записи имен участники розыгрыша услышали объявление, что приз будет разыгран через три дня, в час пополудни, в книжном магазине Нортвика.
     Тем временем часть общества уже расходилась; оставшаяся готовилась к последнему танцу. Мисс Маргланд выразила желание, чтобы Лайонел сбегал проведать экипаж; но для Лайонела не было большей радости, чем игнорировать ее просьбы. Индиана умоляла её повременить до последнего танца; но мисс Маргланд согласилась только при условии, что партнером её снова будет мистер Мандлберт. Напрасно Индиана указывала, что уже приглашена полковником Эндовером; мисс Маргланд была неумолима. Эдгар, смеясь, предсказал, что эдак против него ополчится всё местное воинство; но поскольку честь, которую ему оказывают, уравновешивает риск, он сам попросит полковника о терпении.
     — Мистер Мандлберт, — сказала мисс Маргленд, — я достаточно знаю о бальных ссорах, вызванных тем, что дамы в последний момент меняют свой выбор, и знаю, как следует поступать в этих случаях: я сама поговорю с полковником и не доверю джентльменам решать это дело между собой.
     Она подозвала полковника, который стоял чуть поодаль, и, отведя его в сторонку, попросила не обижаться, если мисс Линмер снова потанцует с мистером Мандлбертом - ибо, хотя это, конечно, и не по правилам, но на это есть особые причины.
     Выражая согласие, полковник с улыбкой отвечал, что мистер Мандлберт, несомненно, весьма везучий молодой человек.
     Общество же принялось шептаться о том, что мистер Мандлберт и мисс Линмер, вероятно, связаны каким-то уговором друг с другом; и среди тех, кто выражал неудовольствие тем, что юную красавицу впервые выставили на общее обозрение уже обручённой, мистер Макдерси, казалось, проявлял наибольшую горячность.
     Как только последний танец закончился, Эдгар сопроводил дам в холл под лестницей и отправился на поиски кареты. Некоторое время он не возвращался. Мисс Маргланд, как обычно, принялась ворчать; но Камилла, увидев рядом миссис Арлбери, даже порадовалась задержке и пристроилась к ней поближе, живо реагируя на шутки, которыми та развлекала себя и окружающих .
     Когда Эдгар, который, казалось, запыхался от бега, вернулся, он лишь коротко ответил на вопросы мисс Маргланд, и, поспешив к Камилле, сообщил ей:
     — Я виделся с нашей просительницей. На данный момент средствами она обеспечена; и я узнал от неё имя адвоката ее мужа. Будь так добра, передай мои извинения сэру Хью, что я не смогу присутствовать на ужине. Мне придётся остаться здесь, пока не я не выясню до конца, что ещё для неё можно сделать.
     Мысли Камиллы тут же совершенно отвлеклись от миссис Арлбери и чистейшее, из доступных людям, наслаждение внезапно и целиком овладело ею — желание послужить облегчению доли ближнего.
     Эдгар прочитал в её вспыхнувшем лице, что происходит у неё в душе — и его разочарование по поводу розыгрыша было забыто.
     Они посовешались, обсуждая вопрос с такой энергией, что привлекли не только недовольство мисс Маргланд, но и внимание миссис Арлбери, которая  подошла к ним и, тронув Камиллу за локоть, спросила:
      — Не поделитесь ли — что это что вас так воодушевило?.. Какие-то ошеломительные новости о мире жестянщиков?
     Камилла мгновенно и охотно поведала ей о предмете, который их занимал, не замечая, что окружение миссис Арлбери принялось улыбаться, сопоставляя серьёзность её горячности с незначительностью вызвавшего её бедствия
     — Вы так юны, моя дорогая, — сказала миссис Арлбери, потрепав ее по щеке, — так юны и так неопытны… Но, признаюсь, иногда и у меня самой возникает желание проявить милосердие. Хотя бы для разнообразия. Это выглядит красиво. А попрошайничество, кстати, — неплохой способ демонстрировать способности. Так что дайте-ка мне бумаги этой женщины, я проверю лишний раз своё красноречие.
     Камилла протянула ей экземпляр петиции, а та пригласила Эдгара Мандлберта отужинать с ней, чтобы обсудить дело. Затем мисс Маргланд властно вступила в свои права предводительницы, и троица насытившихся приключениями барышень наконец-то вернулась в Клеве.
    
    
    
Глава 5
Приз
     Было уже поздно, когда в Клеве вернулся Эдгар. Камилла выбежала ему навстречу. Он рассказал ей, что дела их просительницы находятся в самом благополучном состоянии; он виделся с заключенным, обсудил с ним подробности его истории, способствующие оправданию; а миссис Арлбери ухитрилась познакомиться с его адвокатом, которого она нашла вполне расположенным приложить должные усилия, и которого угостила превосходным ужином. Суд должен был состояться на следующее утро.
     Камилла, и без того уже уже влюбленная в миссис Арлбери, была очарована тем, как активно та проявляет доброжелательность.
     Эдгар, приглашенный этой леди на следующий день к ужину, привёз от неё новости о результатах их совместных усилий. На суде всё произошло так, как только можно было пожелать. Обвинение было мягким: судья и присяжные отнеслись к раскаявшемуся преступнику с сочуствием, и после должного внушения он был просто выпущен на свободу.
     Мандлберт был рад поделиться доброй новостью с собеседницей, для которой она была столь же важна. Миссис Арлбери, по его словам, выказала в деле не меньшую ревность, чем он сам; и проявила сострадательность, которой он никак от неё не ожидал ввиду легкомыслия ее манер .
     Следующим предметом общих забот стал розыгрыш приза, который должен был состояться на следующее утро.
     Сэр Хью воспротивился было тому, чтобы племянницы снова отправились в город; но мисс Маргланд, чрезвычайно обеспокоенная своими шансами на получение приза, торжественно заявила об абсолютной необходимости этой поездки. Она осудила его принципы обращения с домашними, огорошила жалобами на Лайонела и положительно объявила, что посещение общественных мест является единственным способом скорейшей выдачи Индианы замуж.
     Сэр Хью, желая этому верить и еще больше желая избавиться от дальнейших споров,  дал своё согласие.
     Они проехали уже полмили в направлении Нортвика, когда их внимание привлекла бредущая по дороге женщина с двумя детьми, поддерживающая больного мужчину.
     Рука Евгении скорее потянулась к кошельку; а Камилла, присмотревшись, узнала в женщине недавнюю просительницу. Она приказала кучеру остановиться, а ехавший поодаль верхом Эдгар  подъехал к экипажу поближе.
     Но мисс Маргланд заявила, что ей надоели эти повсюду кишащие нищие; которые на самом деле ничем не лучше карманников.
     — О, мне просто хотелось бы немного поговорить с ними… — сказала Камилла. — Мне будет приятно увидеть их радость!
     — О да! они поистине выглядят очень радостно! Чувство такое, что у них три недели не было куска во рту! Кучер, двигай! Мне отвратительны эти печальные зрелища, от которых тошнит. Не понимаю, как кто-то может их выносить.
     — Но если мы можем чем-то помочь им; если мы можем облегчить их участь?.. — спросила Камилла с возрастающей серьезностью.
     — Да пожалуйста, облегчайте… но когда они вытянут из вас все деньги, кто поможет вам?
     Евгения, радовавшаяся случаю подать нищим, бросила им полкроны; а Индиана, выглянув в окно кареты, сказала:
     — Как интересно! Первый раз в жизни вижу преступника!
     Подталкиваемый умоляющими взглядами Камиллы, Эдгар спешился и помог ей выйти из экипажа, сделав вид, что не слышит возражений мисс Маргланд. Евгения хотела присоединиться к ним, но не посмела ослушаться её прямого приказа; а Индиана, увидев, что на дороге грязно, осталась сидеть в карете,  оберегая чистоту своих туфелек.
     Камилла, как и желала, получила большое удовлетворение, став свидетельницей исполнения желаний своей просительницы. Бедолаги всем семейством двигались теперь в Клеве, чтобы выразить благодарность. Они, конечно, были нищи, больны и несчастны; и все же избавление от тюрьмы, естественно,  уменьшило их трудности.
     Эдгар осведомился у них, каковы их планы на будущее. Мужчина отвечал, что не сможет теперь вернуться в родную деревню, потому что там его позор всем известен, и не сможет пока получить новой работы;  потому что всё ещё болен и не в состоянии трудиться.
     — Будем просить милостыню от двери до двери, на улицах и дорогах, — продолжал он, — пока я не наберусь сил.
     — Тебе сохранили жизнь и ты на свободе, —  сказала его жена, — благодаря этому доброму джентльмену, и мы, конечно, вытерпим все трудности и не собьемся с пути, помня о проявленной к нам доброте.
     Эдгар поинтересовался, каково было их занятие раньше. Они ответили, что были поденщиками в поле, пока болезнь мужа не лишила их средств к существованию и не привела к искушению совершить преступление, за которое он едва не был казнён.
     — Но раз уж меня спасли, — добавил мужчина, — я буду  считать это предупреждением и больше не соблазнюсь возможностью что-либо своровать.
     Эдгар спросил женщину, сколько у них осталось денег.
     — Ах, сэр, да ни гроша! потому что нам нужно было всё время за всё платить, и то, что вы и эти добрые дамы дали нам, все ушло; пока мы не заработаем хоть что-нибудь, нам придётся нелегко. Но муж со мной, мы живы и как-нибудь мы справимся с этой бедой.
     — Верю, — сказал Эдгар, — что вы честные люди, хотя горе и довело вас до несчастья.
     Затем он что-то вложил в руку мужчины, а Евгения, которая слушала разговор из окна кареты, бросила им еще полкроны; Камилла добавила к этому свой шиллинг но, внезапно отвернувшись, отошла на несколько шагов.
     Эдгар, осторожно последовал за ней. В глазах у неё он увидел слёзы.
     — Я подумала, — воскликнула она, — что сказал бы  отец, если бы узнал, что я отдала полгинеи за безделушку и уделила всего шиллинг голодающим людям!
     — И что бы он сказал? — спросил Эдгар, воодушевлённый ее раскаянием.
     — Как он пожалел бы тех, кто нуждается, видя, как ведут себя те, кому следовало бы помнить о своём долге! О, если бы я только могла вернуть свои полгинеи!..
     — Может быть, ты позволишь мне вернуть тебе их?
     — Позволю ли? Я была бы очень, очень обязана! Как много можно сделать на полгинеи для таких бедняков, как эти!
     Он заверил, что ему не будет трудно вернуть её деньги; а затем, посоветовав бедным людям отложить посещение Клеве до вечера, когда им подготовят там милостыню, он подсадил её в экипаж с чувствами, еще более светлыми, чем ее собственные, и ускакал выполнять её поручение.
     В Нортвике он встретил их у дверей библиотеки. Едва они вошли, Камилла спросила:
     — Тебе удалось вернуть деньги?
     — А ты сможешь наблюдать за розыгрышем, — спросил он, улыбаясь и держа полгинеи между пальцами, —  если будешь знать, что у тебя лично шансов на приз уже нет?
     — О, давай! давай скорее! — отвечала она, почти вырывая у него монету. — Как отец будет рад, что я не потратила деньги так плохо!…
     Разыгрывающие еще не успели собраться; и в магазине пока не было никого, кроме элегантного молодого человека, который сидел за столом, читая книгу, и даже не поднял глаз при их появлении. Выглядел он так увлечённо и сосредоточенно, что в его увлечении виделось даже нечто чрезмерное; казалось, восторг чтения доходил у него до экстаза. Он поминутно вздрагивал, подскакивал, улыбался, впадал в задумчивость; лицо его искажалось тысячей гримас. Время от времени его чувства выражались в виде громких восклицаний: "Восхитительно! Чудесно!.."— при этом он хлопал в ладоши или подносил страницы к губам, осыпая поцелуями очаровавшие его строки. Иногда он декламировал несколько строк вслух, приговаривая: "Боже мой!" и даже топал ногой в знак одобрения; затем внезапно захлопывал книгу, складывал руки и, устремив глаза к потолку, бормотал: "О, это слишком прекрасно! Слишком прекрасно! Это так прекрасно, что этого нельзя вынести!.."
     Столь бурно проявляемая заинтересованность привлекла внимание молодых людей. Евгении, однако, она не показалось смешной. Она завидовала такой читательской увлечённости и  желала узнать, что за предмет её вызвал. Эдгар и Камилла развлекали друг друга предположениями, что за книгу читает молодой человек; а Индиана и мисс Маргланд были поглощены своими мыслями — обе с волнением думали о предстоящем розыгрыше.
     Тут вмешался Лайонел.
     —  Почему мы торчим, — воскликнул он, — в этой захтлой лавке, когда миссис Арлбери и лучшее общество наслаждаются прогулкой на свежем воздухе?
     Камилла немедленно выразила готовность присоединиться к прогулке; но Евгении отчаянно хотелось узнать название книги. Она неслышно подкралась, чтобы заглянуть через плечо молодого человека, и ее уважение ещё более возросло, когда она увидела, что его восторги вызваны "Временами года" Томсона.
     Однако ни передвижения Евгении, ни громкий возглас Лайонела не отвлекли внимания прилежного читателя, который не замечал ничего вокруг и продолжал заниматься книгой; и, хотя иногда он прерывал чтение, чтобы предаться восклицаниям, всё остальное, казалось, оставалось ниже его внимания.
     И тут Лайонел, заметивший его благодаря Евгении, воскликнул:
     — Ба, Мелмонд!.. Давно ли в Хэмпшире?..
     Юноша, по рассеянности удивленный звучанием собственного имени, поднял глаза и спросил: "Что? Что?.."
     — Давно ли ты, черт побери, обретаешься в наших краях? — продолжил Лайонел, подходя к нему и пожимая руку.
      — O! Бога ради, — энергично отвечал тот, — не мешай мне, пожалуйста, сейчас, я занят!..
     — Да чем ты занят? Разве нам не достаточно этой долбёжки в Оксфорде? Давай, давай, кончай мальчишество, пора вести себя как мужчина!
     — Не отвлекай меня, — отвечал Мелмонд, величественным жестом отодвигая его прочь. — Я читаю эпизод, который переносит меня в рай! Я наконец-то дожил до того, что могу оценить этот эпизод!
     — Да чем ты там увлёкся?.. стариной Томсоном?.. — спросил Лайонел, заглядывая в книгу через его плечо. — Хм, я его вообще не читал… Давай-ка, дружище, —  сказал он, хлопая приятеля по плечу — пойдём-ка лучше со мной, и я покажу тебе кое-что, на что действительно стоит посмотреть.
     — Да я умру, может быть, если ты оторвёшь меня сейчас от этой красоты! Это совершенно божественно!.. Ты послушай, ты только послушай!..
     И он стал декламировать вслух то поистине звучное и прочувствованное описание семейного счастья, которым завершается "Весна" Томсона. И хотя Лайонел с криком: "Да что за наказание, честное слово!", выбежал из книжной лавки, непреклонный энтузиаст продолжал декламацию, увлечённый как содержанием стихов, так и выразительностью собственного голоса, и будучи не в состоянии отказать себе в угощении, столь приятном для слуха.
     Евгения, очарованная, даже привстала на цыпочки, чтобы лучше слышать его, ее поднятый палец призывал всех к тишине, а в сердце звучало как музыка: "О, вот таким, наверное, будет и Клермон! Такова будет его страсть к чтению! такова чувствительность к поэзии! Вот так мы будем проводить дни в восторгах тихого домашнего счастья!”
     Мандлберт, также захваченный томсоновским изображением картины семейных радостей, которую ни время, ни повторение не могут сделать скучной для чувствующих сердец, стоял удовлетворённо и неподвижно, слушая его чтение; и даже Индиана, хотя и не вникала в суть читаемого, была настолько поражена драматической манерой декламации, что вообразила, будто молодой человек разыгрывает пьесу, и, полная удивления, подошла поближе, желая хорошо видеть лицо чтеца и следить за движениями его  правой руки, непрерывно описывающей круги в воздухе. Только мисс Маргланд, уверенная, что это всего лишь бродячий актёр, не позволяла своему вниманию ни на секунду отвлечься от созерцания медальона. Но когда при словах
     “..Уединение, свобода,
     Труд, дружба, книги, мир чудес
     Во всём служение народу
     И одобрение Небес!”
     Эдгар тихо обернулся, чтобы оценить впечатление от стихов Томсона на лице Камиллы — он увидел что она исчезла!
     Увлечённая возможностью ближе познакомиться с миссис Арлбери, она выскочила из магазина следом за Лайонелом, не прослушав из чтения ни одного слова. Эдгар, разочарованный, подумал, что чтеца услышали только те, кому поэма и так была знакома, и собирался уже отойти в сторонку, когда заметил, что Камилла возвращается. Тогда он встал на прежнее место, с огорчением думая, что она пропустила как раз то, что ей было бы очень полезно услышать.
     А молодой человек, как раз дочитавший до  заключительной строки:
     “… там где Любовь блаженствует бессмертно!”
     уронил книгу, театрально сложил руки и поднял глаза вверх в пылком восторженном трансе, — когда вдруг увидел Индиану, стоящую прямо перед ним.
     Тут величие и воодушевление внезапно покинули его; он замолк, покраснел до ушей, опустил руки вниз, и даже поспешно сунул их в карманы жилета.
     Но уже в следующее мгновение восхищение перед прекрасным зрелищем, открывшимся его глазам, вытеснило в нем даже чувство неловкости. Ее красота, ее непосредственность, ее пристальное внимание изумили его. Он отшатнулся, низко поклонился — вовсе не притворно, а подлинным глубоким поклоном —  а затем, устремив взгляд, в котором, казалось, сосредоточилась вся его душа, на ее прекрасное лицо, застыл, глядя на нее с выражением почтения и восторга.
     Индиана, считая и эти его действия продолжением пьесы, с невинным бесстыдством продолжала стоять прямо перед ним, ожидая, что теперь он перейдёт к следующей сцене. Но энтузиазм юного обитателя Оксфорда уже сменил цель; очарование поэзии уступило место потрясению от красоты, и пока он разглядывал прекрасную Индиану, его пылкий ум воображал ее каким-то небесным существом, ниспосланным специально для него с какой-то особой целью — с какой именно целью, он представлял не очень внятно, но это его не слишком беспокоило. Игру воображения в ранней юности редко смущает невероятность предположений.
     Эта сцена немого восторга и застывшего ожидания не нарушалась ни её участниками, ни окружающими наблюдателями до тех самых пор, пока шумное появление миссис Арлбери, сэра Седли Кларендейла, Лайонела, офицеров и других членов компании не положило ей конец;  и даже это вторжение не повлияло бы на поведение юного оксфордца и не отвлекло бы его от восторженного созерцания, если бы оказалось так же безразлично и Индиане. Но появление группы  офицеров отнюдь не было для Индианы пустяком. Жаждущая мужского внимания, которое одно её радовало, она осмотрелась в приятной уверенности, что теперь наконец получит его. Восторг оксфордского студента, так пылко разгоревшийся во время чтения, она приписала сценическому воодушевлению, по каковой причине он не вызвал в ней личного отклика; но лестное внимание офицеров ни в коем случае не было игрой, и принятие их знаков внимания было делом столь же важным, как их предоставление.
     Охотно и мгновенно отвлекшись, Индиана немедленно получила от вошедших множество комплиментов, удовольствие от которых заставило её забыть о случившемся кратком эпизоде. Но юный студент, пораженный гораздо сильнее, чем она, продолжал следить за ней глазами, вздрагивая и замирая при каждой смене позы, с новой стороны открывающей ее прекрасную фигуру, и при каждой её улыбке безудержно расцветал от ничем не сдерживаемых вспышек зачарованного воображения.
     Мисс Маргланд испытывала настоящую гордость, видя поклонение, принимаемое её ученицей, поскольку оно подтверждало её способность предвидеть успех её воспитанницы в свете. Стремясь разделить успех, коему она столь способствовала, она пробилась сквозь группу поклонников и, улучив внимание Индианы, сказала:
     — Наконец-то это глупое представление закончилось; я уверена,  этот человек —  всего лишь бродячий актёр.
     — О, умоляю, дайте мне еще раз посмотреть на него! — воскликнула Индиана. — Я никогда раньше не видела актеров, только на спектакле.
     И она повернулась, ища декламатора взглядом.
     Очарованный тем, что их взгляды снова встретились, юноша поклонился с глубоким уважением и сделал шаг вперед, как будто намереваясь заговорить с ней  — но немедленно и с еще большей поспешностью вынужден был отступить назад, поскольку совершенно не нашёлся при этом, что сказать.
     Лайонел, подойдя к нему и взяв его за рукав, заметил:
     — Дружище, да что с тобой творится? Я никогда не видел тебя в таком состоянии!
     Яркие глаза Индианы все еще были устремлены на него, и юноша не ответил на замечание Лайонела, как будто вообще не слышал его слов.
     Тем временем Индиана, удовлетворившая любопытство, вернулась к окружающим ее кавалерам. Оксфордец, слегка вздохнув, разжал свои сцепленные руки, и положил одну из них Лайонелу на плечо.
     — Ну же, приди поскорей в себя, — продолжал внушать Лайонел, — и отвечай приятелю, когда он с тобой разговаривает. И для начала скажи,  где ты потерял Смитсона?
     — А кто это божество, ты можешь мне сказать? — вопросил его друг изменившимся голосом.
     — Какое божество?
     — Какое божество? Да ты слеп! Ты, наверное, совершенно непробиваем, толстокожий Тайролд! Посмотри вон туда и задай свой глупый вопрос ещё раз, если окажешься в состоянии!
     — И что там такого? Это моя кузина Индиана.
     — Твоя кузина? Поразительно; что общего может у тебя быть с этим дивным существом?.. Но, Тайролд, я очень рад! Она выше всего, о чем я когда-либо читал; выше всего, что я когда-либо мог вообразить себе; она — красота по самой своей сути! воплощение изящества, внимательности и доброты!
     — Все это, может быть, и правда, — отвечал Лайонел, — но откуда тебе достоверно знать о чём-либо, кроме ее красоты?
     — Откуда мне знать? Да разве я не вижу своими глазами?  Как можно созерцать этот лик и спрашивать меня, откуда мне известно, что эта девушка — само совершенство? Не душа ли её сияет в глазах? Не выражается ли в изгибе этого рта воплощённый разум? Может ли этот лик выражать что-либо кроме снисходительности и нежности? Я больше не могу смотреть на неё! еще один взгляд  —  и я сойду с ума!.
     — Да неужели? — сказал Лайонел, смеясь. — Где ж ты был до сих пор?.. Однако умерь немного свои восторги и я познакомлю вас.
     — Возможно ли такая неземная радость? Дружище Тайролд, я буду обязан тебе всю свою жизнь!..
     Лайонел, довольно поклонившись, подвёл его к Индиане.
      — Мисс Линмер, — объявил он ей, — вот этот мой достойный сокурсник, значительно более склонный к учебе, чем ваш бедный кузен, смиреннейшим образом просит о чести припасть к вашим стопам.
     Необычно низкий поклон, который отвесил окфордец, не зная наперёд, какую фразу скажет Лайонел, заставил мисс Маргланд вообразить, что он действительно собирается совершить церемонию целования туфлей; и, поспешно дернув Лайонела за рукав, она сердито сказала:
     — Мистер Лайонел, я хотела бы знать, кто дал вам полномочия представлять незнакомых актёров молодой леди, находящейся под моей опекой.
     Лайонел, позабавленный этой фразой выше всякой меры, с восторгом повторил её вслух; и юный студент, который едва успел прочувствованным голосом начать заготовленную фразу: "О какая высокая честь для меня…"; услышав громкий смех окружающих, резко остановился, совершенно сбитый им с толку, и после нескольких тщетных попыток снова открыть рот мог только поклониться и отступить.
     Эдгар, который в его неудаче усмотрел детское простодушие, уравновешивающее излишний романтизм, проникся сочувствием к молодому человеку и, взяв Лайонела за руку, сказал:
     — Не представишь ли ты и меня своему другу?
     — Мистер Мелмонд из Брейзноуз-колледж! Мистер Мандлберт из Бич-Парка! — с удовольствием провозгласил Лайонел, расцветая и кланяясь тому и другому.
     Эдгар пожал юноше руку и выразил надежду, что они познакомятся ближе.
     Камилла, видевшая всё, прошептала ему: “Как ты  напоминаешь мне отца! облегчить смущение бедняги, вместо того, чтобы присоединиться к смеху, которым его унижал!”
     Эдгар, тронутый сравнением с человеком, которого он безмерно почитал, с благодарностью выслушал её сравнение; и его печаль по поводу бегства, заставившего её пропустить сцену супружеского счастья из Томсона, несколько ослабла.
     Компания тем временем с нетерпением ждала розыгрыша приза. И поскольку некоторые подписчики не спешили явиться вовремя, то с лёгкой руки миссис Арлбери обществом было принято решение, что хозяин магазина будет представлять, по мере их появления, всех опаздывающих.
     Пока все это происходило, Эдгар, с некоторым колебанием, подвел Камиллу к двери.
     —  Может быть, чтобы избежать сожалений, тебе лучше пока пойти в галантерейный магазин через дорогу? — предложил он.
     Камилла, которая как раз чувствовала себя неловко из-за того, что отозвала подписку, с одобрением отнеслась к этой идее и, поручив ему оправдать своё отсутствие перед мисс Маргланд, отправилась в галантерейную лавку, предоставив азартному мероприятию окончиться без неё.
     Здесь она и провела некоторое время, делая небольшие покупки, пока вся компания участников не вывалилась вдруг из книжного магазина, и не направилась всей гурьбой к ней в галантерейную лавку, громко приветствуя её и желая ей счастья.
     Решив, что это насмешка над ее отступничеством, она принялась собираться с силами, насколько могла; но тут миссис Арлбери, вошедшая в галантерейную лавку последней, приблизилась к ней и, протягивая ей медальон, сказала:
     — Мисс Тайролд, от всего сердца желаю вам столь же блестящего успеха в следующей, гораздо более опасной лотерее, в которой, я полагаю, вы также испытаете  свою судьбу! - и с этими словами она вручила медальон Камилле.
     Камилла покраснела, засмеялась, опасливо взяла протянутый ей приз и пробормотав: "Я полагаю, мэм, что это всё-таки не моё…" стала оглядываться в поисках Эдгара, ожидая от него так нужной ей сейчас помощи; но Эдгара, увы, в лавке не оказалось — вероятно, он ушел подготовить экипаж.
     Тем временем все столпились вокруг, желая в последний раз взглянуть на медальон.
     Стремясь избавиться от приза, она передала его в руки Индианы, которая отнеслась к нему со страстью, которой тщетно добивались от неё многочисленные поклонники, хотя молодому студенту и удалось недавно своими драматическими эмоциями привлечь некоторое количество её внимания. Евгения, гораздо больше захваченная его воодушевлением, была вынуждена наблюдать за ним и восхищаться издалека; причём не менее декламации, в невинности своего доброго сердца, она обрадовалась его очевидному увлечению её кузиной. Однако не этим юношей в данный момент были на самом деле заняты её мысли; незнакомец, которого она прежде отличила на балу, а затем и на публичной трапезе, находился в числе присутствующих и продолжал проявлять к ней внимание в манере слишком приятной, чтобы не замечать её, и слишком новой для неопытной Евгении, чтобы показаться  ей навязчивой.
     Тем временем майор Кервуд пояснил Камилле, что приз действительно выпал на ее долю. Эдгар принёс за неё извинения перед присутствующими, пояснив, что она предпочла выбыть из лотереи, но устроитель конкурса, книготорговец, позабыл вычеркнуть её из списка и жребий пал на её фамилию.
     В большом недоумении, как исправить случившееся, она подумала, что Эдгар, наверное. всё же совершил какую-то ошибку, и положила себе попросить его вернуть медальон в подписку.
     Слуги миссис Арлбери подготовили её карету первой; но, раздвинув толпу поклонников, готовых предложить ей помощь, она подошла к Камилле.
     —  О очаровательный предмет общего негодования!  — сказала она, — Не согласитесь ли вы поделиться своей удачливостью с друзьями и занести немного везения и в мой дом, пообедав со мной сегодня?
     Обрадованная предложением, Камилла взглянула на мисс Маргланд; но мисс Маргланд, на которую это приглашение не распространялось, только нахмурилась и отвернулась.
     Тут появился Эдгар  с известием, что и карета из Клеве готова к поездке.
     — Ну, выбирайте!.. — сказала миссис Арлбери. —  но знайте, что у меня в карете приготовлено место для еще одного пассажира, так что буду рада, если вы сделаете мне честь. Кларендейл! проводите мисс Тайролд  к моей карете!
     Сэр Седли улыбнулся и весело покрутил цепочкой от часов, но не сдвинулся при этом с места.
     — О самый ленивый из всех негодяев на свете! — негодующе воскликнула миссис Арлбери.
     — Я, если желаете, готов быть самым бдительным из них, — деликатно сказал майор Кервуд, — если поручение будет передано мне.
     — Да ни за что!.. Нет ничего приятнее, чем заставлять работать лентяев; за исключением разве того, чтобы заставлять возмущённых уняться. Ну-ка,  приступай, Кларендейл! Пошевелись и порази нас всех учтивостью!
     — Моя обожаемая миссис Арлбери! — воскликнул тот, усаживаясь на прилавок и ёрзая на нём туда-сюда. — Ваши нравственные правила, конечно, изумительны, но это чистый пережиток. Сейчас никто не вежлив; это у хорошего общества в прошлом.
     — Значит, ты совершенно отказываешься пошевелиться?
     — О, умоляю вас… — ответил он, надевая шляпу и складывая руки, — о капельке милосердия! Здесь так жарко! Калькутта, наверное, покажется ледяным погребом после этого магазина!
     Камилла, которой не приходило в голову, что грубость может быть проявлением светского кокетства, внутренне приписывала его отказ досаде на то, как она обращалась с ним  на балу. Она даже готова была принести ему извинения, если бы  знала, как их выразить.
     Майор снова выступил вперед, но мисс Маргланд, вдруг выдвинувшись, решительно заявила:
     — Мисс Камилла! Не придёт же вам в голову отправиться в гости, не уведомив о том сэра Хью?
     — Я уверена, — сказала миссис Арлбери, — что вы будете так добры и  сами заступитесь за нас перед сэром Хью. — и, повернувшись к Лайонелу, она добавила, — Мистер Тайролд, вы тоже должны отправиться с нами, чтобы потом доставить сестру домой. Не обижайтесь; я приглашу вас ради вас самого в следующий раз. Ну, отвратительный Кларендейл! Проснись и начинай! И пошевеливайся, прошу, поскорее!
     — Вы невыносимо жестоки! — отвечал он. — Но я обязан быть вашим рабом!
     Однако, вместо того, чтобы что-нибудь предпринять, он обратился к одному из подмастерьев в магазине.
     — Мой добрый мальчик! — сказал он, — правда ли, что ты тайно мечтаешь, чтобы я сдох от этой нечеловеческой жары?
     Мальчик вытаращил глаза.
     — Сэр, да ни в коем….
     — Если так, принеси мне стакан воды!…
     — О, все хуже и хуже! — сказала миссис Арлбери. — Твои капризы невыносимы, Кларендейл!… Всё, я сдаюсь, майор… Принимайтесь за дело.
     Майор с готовностью предложил руку Камилле. Камилла колебалась; ей страстно хотелось оказаться в гостях у миссис Арлбери, но она чувствовала, что у нее ещё нет права проявлять такую самостоятельность. Имя миссис Арлбери, конечно, было известно и в Клеве и в Этерингтоне, как имя владелицы соседнего поместья; а Камилла была слишком юна, чтобы отказаться от соблазнительного приглашения. К тому же она была уверена, что и дядя не отказал бы ей. И она решила, что, поскольку она в Клеве всего лишь гостья, власть мисс Маргланд не может настолько распространяться на неё. Предвкушение удовольствия подавило последние сомнения, и, попрощавшись с друзьями, она направилась к карете миссис Арлбери.
     Когда она проходила мимо, мисс Маргланд громко сказала:
     — Помните, я не давала на это согласия!
     Но Евгения, с другой стороны, прошептала ей:
     — Не беспокойся; я объясню всё дяде!…
     Миссис Арлбери уже поднималась в карету следом за Камиллой, когда вдруг раздался громкий голос Индианы:
     — Сестричка Камилла, что мне делать с твоим медальоном?
     Камилла успела уже забыть о нём; она подозвала к окну кареты Эдгара, который медленно и с заметной неохотой подошёл на зов.
     — Знаешь, с этим медальном случилась какая-то ошибка. — сказала ему Камилла, — Полагаю, они забыли вычеркнуть мое имя из подписки, потому что майор Кервуд уверяет, что  жребий действительно пал на меня. Не будешь ли ты так добр вернуть вещицу?
     Мрачность Эдгара убавилась.
     — А ты и вправду готова,— спросил он, — даже теперь, когда ты уже ею владеешь, расстаться с этой милой безделушкой?
     — Она никак не может быть моей. Ведь мои деньги осталась у меня.
     Миссис Арлбери поторапливала; но Камилла  припомнила ещё кое-что. Протянув Эдгару половину гинеи, она сказала:
     — Ты можешь передать эти деньги  беднягам?
     — Они, должно быть, уже в Клеве, — отвечал он, — Конечно, я могу передать их.
     — Никаких комиссионных мистеру Мандлберту! — заявида миссис Арлбери. — Он тоже непременно должен поехать с нами!
     И поскольку Мандлберт с довольным поклоном выразил согласие, Камилла теперь обратилась с просьбой к Евгении. Но Евгении мисс Маргланд в глубоком гневе не позволяла сделать ни шагу к карете.
     Миссис Арлбери готова была уже отдать наконец  приказание кучеру, но Камилла умоляла подождать ещё минуту. Попросив Эдгара подойти поближе, она прошептала ему:
     — Всё-таки, наверное, вам придётся поехать без меня. Нельзя, чтобы эти несчастные не получили моей помощи сегодня же.  Я возвращаюсь в Клеве. Я не просто смогу спать ночью, если не передам им деньги сегодня. Не мог бы ты придумать для меня оправдание?
     — Если ты настроились непременно поехать, — столь же тихим шепотом  отвечал ей Эдгар, — я сам отправлюсь в Клеве и устрою всё по твоему желанию; но если нет, то, конечно же, не понадобится другого предлога, кроме того, что о приглашении не знает сэр Хью.
     Камилла, которую начало его речи воодушевило, невольно погрустнела к её концу и, повернувшись с окаменевшей физиономией  к миссис Арлбери, она, запинаясь, сказала:
     — Не могли бы вы… не могли бы вы ... не обидеться на меня, если я всё-таки не смогу поехать с вами?..
     Удивленная миссис Арлбери холодно отвечала:
     — Конечно же, я нисколько не обижусь! И, конечно, не стану вас удерживать. Ненавижу удерживать. — и она приказала лакею открыть дверцу кареты.
     Камилла, слишком смущенная, чтобы принести  извинения по всей форме, вышла из кареты, опершись на руку Эдгара.
     — Камилла, милая! — сказал он, провожая ее обратно к мисс Маргланд. — такого самоотречения даже я не мог ожидать от тебя!
     Воодушевленная одобрением, она преодолела  горькое  разочарование, быстро запрыгнула в карету, и даже мисс Маргланд с её дурным настроением не смогли помешать тому, что она вернулась в Клеве едва ли не самой довольной из всех путешественниц.
     Эдгар, приняв у Индианы медальон, пообещал исправить ошибку; а затем, желая проявить деликатность к миссис Арлбери, без дальнейших проволочек отправился к ней с Лайонелом — чей гнев против Камиллы, позволившей мисс Маргланд одержать над собой победу, был темой его возмущённых речей всю поездку.
    

    
Глава 6
В амбаре

     Первой заботой Камиллы в Клеве было поведать сэру Хью о несчастьях заключенного и его семьи; затем она рассказала ему о приглашении миссис Арлбери и попросила разрешения навестить эту леди на следующее утро с извинениями за внезапное бегство и благодарностью за оказанные бедной женщине благодеяния — благодарностью, о которой оксфордский студент и последующий розыгрыш приза заставили её совсем позабыть. Сэр Хью с готовностью согласился, мягко укорив ее, как она могла сомневаться, что он дал бы своё разрешение на то, что могло доставить ей удовольствие.
     Вечернее чаепитие ещё не успело завершиться, когда вернулся Эдгар. Он сказал Камилле, что улизнул сразу по окончании обеда, чтобы слуги не прогнали бедных людей, которых он только что настиг у ворот парка и отвел в большой амбар, где велел им ждать распоряжений.
     — Я немедленно же побегу к ним! — сказала Камилла, — Мои полгинеи жгут мне руки!
     — В амбар!.. Но, мой дорогой юный мистер Мандлберт!.. —  воскликнул сэр Хью. — Почему вы не отвели их в комнату для прислуги?.. Наша славная девочка рассказала мне их историю; и, Боже упаси, я не могу осуждать их за то, что они предпочли баранью ногу голоду; хотя, возможно, у них не было больших прав на неё, согласно форме закона. Закон, однако, вряд ли может быть серьёзным препятствием для зова природы, когда человек видит изобильный прилавок мясника, а у самого него нет ничего, кроме голода в желудке; это нельзя не принять во внимание, хотя, Боже упаси мне защищать вора, посягающего на чужую собственность, как бы он ни был беден!
     Затем он вручил Камилле ещё три гинеи, велев ей отдать их беднягам от собственного имени, чтобы они шли честным путем, и не раскаивались в том, что оставили путь порока. Ее радость была так велика, что, опустившись на пол, она страстно обняла колени дяди; и Эдгар, глядя на это зрелище, почувствовал такое восхищение ее щедрой натурой, что едва не преклонил перед ней свои собственные, а Евгения пожелала составить ей компанию. Даже Индиана, встав, сказала:
     — Как интересно будет взлянуть на них в амбаре! Я тоже пойду с вами.
     Мисс Маргланд не могла возражать, и молодые люди направились на двор.
     Стремительная Камилла, с быстротой которой никто из компании не мог равняться, первой вбежала в амбар и застала там бедных нищих за занятиями, свойственными возрасту и полу каждого. Больной мужчина, растянувшись на соломе, давал отдых своим ноющим ногам; жена, пристроившись рядом с ним, кормила грудью ребенка; а второй ребенок, трехлетний мальчик, прыгал и кувыркался рядом, с той беззаботной невинностью детства, которую не в силах подавить даже нищета и нужда.
     Для веселого сердца Камиллы не было ничего привлекательнее подвижных игр; она подскочила к малышу, чья чистая детская кожа светилась даже сквозь убожество нищенских лохмотьев, и, попросив  женщину продолжать кормление и одновременно заверив мужчину, что ему не нужно ни о чём беспокоиться, принялась отплясывать с мальчиком, не менее довольным, чем она сама, предложенным ему новым упражнением.
     Вошедшую следом мисс Маргланд столь унизительное братание с бедняками заставило воздеть к небу глаза и руки, но среди многочисленных качеств Камиллы гордость отсутствовала напрочь, и она продолжала танцевать, не обращая ни на что внимания, к изумлению и радости бедных родителей, ценящих честь, оказываемую их малышу.
     Эдгар вошел последним, ведя под руку Евгению, которая всегда опаздывала, если оставалась без помощи, и мисс Маргланд немедленно обратилась к нему с жалобами .
     — Если бы я была воспитательницей барышни, способной так унижать себя, я бы, наверное, стыдилась показать людям лицо! Обратите внимание, какая вопиющая разница с достойным поведением мисс Линмер!..
     Эдгар отвечал с подчёркнутым уважением, которого, как он полагал, заслуживало положение мисс Маргланд в семье, но при этом не сводил с Камиллы такого горящего взгляда,  что будь мисс Маргланд немного проницательнее, она не могла бы не заметить его искреннего одобрения её невинных увеселений; но мисс Маргланд принадлежала к тому бесчисленному множеству людей, которые, будучи постоянно заняты судом над поступками окружающих, не имеют ни сил, ни времени на то, чтобы замечать отсутствие каких-либо важных качеств у себя самих.
     Наконец, Камилла, совершенно запыхавшись, сдалась; но, заметив, что истощённой матери уже нечем кормить второго младенца, она подлетела к бедной женщине и взяла у неё малыша.
     —  Дайте его мне, пожалуйста, уверяю вас, мне нетрудно будет немного понянчить его; честное слово, я умею обращаться с малышами, у меня он будет в безопасности, я уже нянчила многих детей в нашей округе! — и она прижала недокормленного малыша к собственной груди, успокаивая, целуя его и воркуя над ним.
     Мисс Маргланд была вконец шокирована; но Эдгар больше не желал слушать её ворчания. Очарованный юной няней и отмечая в ее поведении тысячу достоинств, которых он раньше не замечал за ней, он наслаждался любовью Камиллы к детям и её несдерживаемой нежностью и не желал, чтобы его приятные ощущения и далее прерывались проклятиями мисс Маргланд — отойдя от неё, он расположился подле отца ребенка, откуда мог спокойно наблюдать за происходящим, будучи уверен, что мисс Маргланд теперь к нему не приблизится.
     Если бы происходящее могло продолжаться до тех пор, пока Камилла не устанет, их пребывание в амбаре оказалось бы отнюдь не кратким; но мисс Маргланд, обнаружив, что ее увещания пропускает мимо ушей даже Эдгар, внезапно возопила:
     — Мисс Линмер! Мисс Евгения! А ну-ка выходите отсюда немедленно! Пока мы все не подцепили от этих людей какой-нибудь тюремной болезни!
     Поскольку опасность, которую она измыслила на этот раз, действительно могла оказаться реальной, Эдгар не мог  игнорировать её слов. Он подошёл к Камилле и взял ребенка у неё из рук. Тем временем Индиана уже с криками выбегала из амбара, а мисс Маргланд поспешала за ней; и даже Евгения принялась умолять Камиллу не задерживаться более ни на минуту.
     — А чего нам бояться? — отвечала та, —  Я всегда нянчу бедных детей, и свободно захожу в дома бедняков, и мой отец никогда мне этого не запрещал!
     — Однако для нынешних опасений, —  сказал Эдгар, все еще бережно держа ребенка на руках, — причина всё-таки может оказаться реальной. Поэтому я тоже прошу тебя поторопиться.
     — По крайней мере, — сказала она, — прежде чем мы уйдём, я должна выполнить дядино поручение.
     И, с самыми добрыми пожеланиями лучшей судьбы, она вложила три дядиных гинеи в руки мужчины, а свои собственные сэкономленные полгинеи — в руки его жены. Затем, не желая, чтобы Эдгар сам оставался там, где не позволил остаться ей, она поспешила подать руку Евгении — оставив совершенно неясным, произвели ли её добрые поступки и хорошее настроение большее впечатление на получателей милостыни, или на их наблюдателя.
    
    
Глава 7
Послание
     Вечером, подойдя полюбоваться луной из большого окна в гостиной, обитатели Клеве увидели, как незнакомый лакей в великолепной ливрее подъехал к помещению для прислуги. Вскоре мисс Маргланд было доставлено письмо.
     Она вскрыла его с видом торжествующим важности; один из листов сразу отложила в карман, а прочие перечитала три или четыре раза с большим самодовольством. Затем она напыщенно потребовала личного разговора у сэра Хью, и молодую компанию попросили покинуть комнату.
     — Что ж, сэр! — гордо воскликнула она. — Теперь вы сами увидите, правильно ли я убеждала вас, что пора немного приобщить юных леди к свету. Будьте добры, сэр, взгляните на это письмо.
     Письмо было следующим.
    
Для мисс Маргланд,  в дом сэра Хью Тайролда, баронета, Клеве, Хэмпшир.
     Сударыня,
     с глубочайшим уважением осмеливаюсь обратиться к вам, всей душой благодарный за эту возможность той безупречной учтивости, которая сияет в вашем поведении. Прежде чем представиться сэру Хью с известной целью, я хотел бы предложить несколько строк для ознакомления мисс Евгении Тайролд. Моё предложение ей изложено в письме, которое я беру на себя смелость передать в ваши руки. Только под вашей защитой, сударыня, я рискую пытаться приблизиться к этой юной леди, поскольку все, что я видел или слышал, убеждает меня в ее необычайном счастье находиться полностью под вашим влиянием. Ваше покровительство, сударынясударыня, и я, безусловно, тоже почитаю величайшей честью для себя, и оставляю полностью на ваше усмотрение, прочитать ли то, что я адресовал этой молодой леди, до или после того, как она соблаговолит взглянуть на мои строки сама. Остаюсь с глубочайшим уважением,
     ваш, сударыня, самый покорный и счастливый слуга,
     Альфонсо Беллами.
     P.S. Я возьму на себя смелость послать слугу за ответом завтра вечером.
    
     — Вот это, сэр, — заявила мисс Маргланд, когда сэр Хью прочёл письмо, — я и называю поведением настоящего джентльмена. Все открыто, все уважительно. Никаких попыток тайного общения. Все адресовано тому, кому следует; человеку, наиболее подходящему для руководства таким делом. Это тот самый джентльмен, об ухаживаниях которого я вам говорила, тот самый, что танцевал с мисс Евгенией в Нортвике, когда никто больше не обращал на нее внимания и когда она ...
     — Пожалуй, это едва ли не самая большая неприятность, — перебил её сэр Хью, отчаявшийся дождаться паузы в её словах, — из тех что могли с нами случиться; ибо какой смысл Евгении заставлять бедных молодых людей влюбляться в нее без толку? мне жаль, если его чувства действительно так искренни, как это представляется из письма.
     — Что касается этого, сэр, могу сказать, что не вижу причины, по которой мисс Евгении нельзя позволить осмотреться и сделать собственный выбор; тем более что у вашего племянника, который сейчас за границей, нет никакого своего состояния; по крайней мере, оно не соответствует должным ожиданиям.
     — Но ведь именно по этой причине я и хотел поженить их! Поскольку он сам никогда не заражался оспой, по крайней мере естественным путем, прости меня Господи, я посчитал за лучшее, будучи, правда, невеждой сам, что он с большей готовностью извинит её не самое красивое теперь лицо, убедившись в её готовности примириться с тем, что у него нет собственных денег; о чем некоторые люди очень много думают.
     — Но, сэр, не будет ли несправедливо по отношению к бедной мисс Евгении, если ей поступит лучшее предложение, к которому он не должна будет прислушаться только ради человека, которого она даже никогда не видела, и у которого совсем нет никакого состояния?
     — Мисс Маргланд, — сказал сэр Хью с горячностью, — это именно то, за что я готов платить даже золотом, лишь бы этого не случилось! Кто знает, не понравится ли Евгении первый попавшийся молодой нахал? который, конечно, вполне может оказаться таким же хорошим человеком, как и любой другой, но, поскольку он для меня никто, а мой племянник — это мой племянник, почему я должен погубить лучший из своих планов, которые когда-либо приходили мне в голову,  ради типа, которого я, может быть, с удовольствием утопил бы в Красном море? что я, конечно, сказанул зря, поскольку, естественно, ни в коем случае не собираюсь этого делать.
     Мисс Маргланд достала из кармана письмо, предназначенное для Евгении, и собралась взломать на нём печать; но сэр Хью остановил её.
     — Нет, мисс Маргланд. Евгения будет читать своё письмо сама. Все это время её обучал один из первых ученых нашего времени, и я ни за что не позволю себе так оскорблять ее.
     Затем он позвонил в колокольчик и послал за Евгенией.
     Напрасно мисс Маргланд возражала, что совершенно неприлично позволять барышням читать письма такого рода, пока их содержание полностью не изучено их родителями и опекунами. Сэр Хью больше не отвечал ей, пока не появилась Евгения.
     — Моя дорогая, — сказал он ей, — вот письмо, только что пришедшее, которое подвергнет испытанию твое образование. И которое, я не сомневаюсь, твоё образование выдержит самым наилучшим образом. Ответ на него ты напишешь сама, будучи подготовленной для этого гораздо лучше чем я, невежда. Хотя завтра я на всякий случай навещу брата,  чтобы он наставил меня на путь истинный, потому что у него гораздо более светлая голова.
     Евгения, сильно удивленная, открыла письмо и прочитала его с видимым волнением.
     — Ну, моя дорогая, что ты на это скажешь?
      Евгения, не отвечая, перечитала письмо ещё раз.
     Сэр Хью повторил свой вопрос.
     — О сэр, — сказала она с печалью в голосе, — всё это очень огорчительно!
     — Господи, помоги нам! — воскликнул сэр Хью, — Вот что случается после ваших походов на бал! … которые, прошу прощения у мисс Маргланд, теперь, конечно, будут прекращены.
     Мисс Маргланд начала было яростно возражать, но сэр Хью прервал ее, выразив желание тоже прочесть письмо.
     Евгения, все больше смущаясь, сложила письмо и продолжала держать его в руках.
     — Простите, сэр… простите меня, дядюшка… — сказала она, — но мне не подобает его вам показывать.
     — А вот это, — воскликнула мисс Маргланд, — то, чего я совершенно не могу себе представить! Чтобы такой джентльмен, да написал вдруг неподобающее письмо?..
     — Нет, нет, — отвечала Евгения, — он не написал ничего неподобающего. Но мне не подобает кому-либо это показывать.
     — О, если дело в этом, дорогая моя, — сказал сэр Хью. — если это только из-за нескольких комплиментов, я прошу тебя не обращать на них внимания, потому что в комплиментах нет смысла; они постоянно встречаются в письмах влюблённых, как мне рассказывали; хотя такое юное создание, как ты, может ничего и не знать об этом, поскольку твоё обучение совершалось совсем в ином направлении; и даже сам доктор Оркборн, насколько я могу судить, ничего в этом не смыслит, что, прости меня Бог за придирки, конечно, совершенно не мое дело.
     Затем он снова попросил показать ему письмо. Евгения не смела отказать, но, красная от стыда, вышла из комнаты.
     Письмо было следующим.
     Для Мисс Евгении Тайролд, Клеве.
     Сударыня,
     утонченность вашего развитого ума вызывает благоговейный трепет даже при той неистовой страсти, которую вы внушаете. И вы, безусловно, сможете понять трепетный страх, удерживающий меня от прямого обращения к сэру Хью в опасении, что это обращение может вызвать ваше неудовольствие. Я воздерживаюсь просить у него вашей благосклонности исключительно из опасения, что вы можете подумать, что я захожу слишком далеко, при знакомстве, увы, пока столь кратком; но, поскольку я чувствую, что знакомство это уже вызвало во мне прочную привязанность, легко объяснимую восхищением вашими добродетелями и талантами, я тем более не могу позволить себе риска навлечь на себя какое-либо ваше неудовольствие. Поэтому позвольте мне еще раз, с разрешения превосходной леди, при попечении которой я имел честь с вами общаться, просить у вас минутной аудиенции, чтобы я мог удостоиться ваших собственных распоряжений касательно моего обращения к сэру Хью, без которых я сочту невозможным даже приближаться к нему; поскольку постыдно мне было бы бросить свою жизнь к вашим ногам, не удостоверившись сначала, что вы этого желаете. Я умоляю вас, сударыня, помнить, что я буду несчастен, пока не узнаю своей судьбы; и что неподкупный разум внушает, что лишь сердце, а не только рука, способно даровать счастье.
     Имеющий честь быть, мадемуазель,
     вашим самым преданным и покорным слугой,
     Альфонсо Беллами
    
     Сэр Хью, дочитав письмо, тяжко вздохнул и опёр голову на руку, раздумывая, следует ли показывать письмо мисс Маргланд. Но мисс Маргланд, не будучи уверена, что баронет даст ей прочесть письмо, ухитрилась заранее пристроиться около стола таким образом, что прочла послание даже раньше него. Она не ошиблась в своих опасениях; сэр Хью, не желая дальнейших споров, после недолгих раздумий вложил письмо в свою записную книжку, приказав снова позвать Евгению.
     Евгения, с извинениями, просила передать, что не вернется; она сослалась на головную боль и на то, что она уже легла спать.
     Сэр Хью был в глубочайшей тревоге. Хотя вечер был уже очень поздний, он с трудом удержал себя от того, чтобы тут же не отправиться в Этерингтон. Однако он ограничился строгим приказом, чтобы экипаж стоял у дверей в восемь часов наутро; а минуту спустя уточнил приказание, предписав, чтобы карета была готова не позже половины седьмого.
     Затем он вызвал Камиллу и, протянув ей письмо, попросил ее вернуть письмо Евгении, желая, чтобы ту не мучило беспокойство о его местонахождении. Вскоре после этого он отправился спать, чтобы наутро быть готовым пораньше.
     Тем временем Евгения почувствовала, что ее безмятежное спокойствие всерьёз пошатнулось. Ухаживания красивого молодого человека на балу радовали и интересовали ее; но, хотя они доставляли ей удовольствие в его присутствии, в его отсутствие она вспоминала о них мало. Юным оксфордцем она была поражена гораздо больше; его энергия, чувства, его страсть к литературе могли бы даже заставить её влюбиться, если бы она не считала себя будущей женой Клермона Линмера и не запрещала себе любые фантазии, которые  могли этому противоречить.
     Однако письмо наполнило ее совершенно новыми ощущениями. Теперь она впервые серьезно задумалась о своём странном положении в отношении незнакомого ей Клермона, за которого дядя сватал её, не имея, в сущности, никакого представления, насколько они подойдут друг другу и насколько друг другу понравятся. Возможно, она Клермону не понравится; тогда ей придется испытать унижение быть отвергнутой невестой; возможно, он почему-либо возбудит антипатию у неё; тогда ей придется либо сделать несчастным дядю, либо самой покорно стать несчастной жертвой.
     Здесь же она, напротив, могла искренне считать себя избранной, ощущать себя желанной. Разница между быть просто принятой и быть желанной бросилась ей в глаза; и все, что было нежного, женственного и высокого в ее представлениях, восстало в пользу того, кто искал её руки, а не просто соглашался эту руку принять. Она увидела великодушие в его нежелании обратиться к сэру Хью без ее разрешения; бескорыстие в том, что он не хотел ее руки без ее сердца; и благородство в том, что не добивался ее согласия тайком, обращаясь исключительно через посредство мисс Маргланд.
     Идея, что и она может быть предметом страстного влечения не могла потерять в её глазах обаяния только из-за своей новизны и неожиданности. Не то чтобы она прежде почему-либо считала такое невозможным; но прежде она мало об этом задумывалась. Её скромная и непритязательная душа, впрочем, не наполнилась от этого каким-либо чувством торжества; все, что она ощущала, была благодарность к Беллами и какое-то непонятное успокоение касательно себя самой, что, хотя и было необъяснимо для разума, оказывалось очень важно для чувств.
     Когда Камилла вошла к ней с письмом, она стыдливо спросила, не хочет ли сестра также прочесть послание. Камилла  с жаром отвечала:
     — О, да! конечно!..
      Однако, дочитав письмо до конца, Камилла сказала:
     — Знаешь, это не то письмо, которое написал бы Эдгар Мандлберт.
     — Жаль, — сказала Евгения, покраснев, — очень жаль в таком случае, что я его получила.
     — Вспомни хотя бы о том, — продолжала Камилла, — какую деликатность Эдгар проявляет по отношению к Индиане, хотя их брак всеми считается уже делом решённым. Насколько его поведение свободно от любых посягательств, которые могут ее смутить. Это же письмо, напротив, такое… резкое… и притом от такого недавнего знакомого...
     — Я не буду отвечать на него. — прошептала Евгения, сильно расстроенная. — Оно очень поразило меня при первом чтении, но теперь я вижу всё его неприличие.
     Затем она пожелала спокойной ночи Камилле; которая при прощании, не колеблясь, снова назвала ее будущей женой Клермона Линмера.
     Оставшись одна, Евгения снова перечла письмо, но больше не находила в нём прежнего очарования. Ей бросались в глаза его дерзость и самонадеянность; и единственным утешением, которое оно ей снова дало, была смутная, едва осознаваемая и ею самою почти отвергаемая трепетная радость, что она тоже, оказывается, обладает способностью вызывать у мужчин сердечные чувства.
    

    
    
Глава 8
Ответное послание
     Наутро, когла чета Тайролдов с дочерью Лавинией ещё завтракали, в семейную гостиную ворвался сэр Хью.
     — Брат! - воскликнул он, - я должен рассказать тебе нечто  исключительное, и дорогую сестру я тоже прошу остаться и послушать; а нашей милой Лавинии её здравый смысл, надеюсь, самой подскажет побыстрее оставить нас, не дожидаясь намёков.
     Лавиния  поскорее вышла из комнаты.
     — О, мой дорогой брат, — продолжал баронет, — можешь ли ты представить себе, что нашёлся юноша, который кажется довольно хорошим человеком, но при этом, что уже гораздо хуже,  смог влюбился в Евгению?
     И он вручил мистеру Тайролду два письма.
     — Что меня задевает в этом деле, так это то, что данный молодой человек, которого мисс Маргланд аттестует как очень воспитанного, пишет так хорошо, что его можно принять за Клермона; хотя в этом я, конечно, никогда не признаюсь Евгении — грех, который, надеюсь, простится мне, поскольку я совершаю его ради ней самой…. Ну и ещё Клермона, конечно.
     Мистер Тайролд, внимательно прочитав оба письма, отдал их жене и принялся подробно расспрашивать брата об их авторе и об обстоятельствах его знакомства с Евгенией.
     — Почему все это произошло, — сказал сэр Хью, — так это из-за того, что они пошли на бал и публичный завтрак; причём прошу не винить в этом маленькую Камиллу, потому что, если бы кое-кто не вбил эту идею ей в голову, она бы вообще не знала, что такое бывает. Впрочем и для бедного Лайонела не было ничего неестественного рассказать ей об этом; я думаю, основная вина лежит на нашем суде присяжных. Что за люди эти наши законники! — вроде бы приезжают в город вешать и сажать бедняков ради укрепления мира и тишины, а сами в то же время поощряют богатых устраивать такой шум и буйство на этих ужасных вечеринках — хотя, поскольку в целом они, несомненно, люди учёные, то они, наверное, знают, что делают.
     — Льщу себя надеждой, — сказала миссис Тайролд, быстро пробежав письма до конца, — что Евгения, как бы молода она ни была, не нуждается в советах, как оценить подобного писателя. Что за человеком он должен быть, чтобы, оказывая такое давление, осмеливаться требовать ее согласия на обращение к старшим, хотя он видел ее до этого всего два раза и понимает, что она не может иметь никакого представления о его жизненных правилах, характере и положении в обществе?
     — Подумать только! — вскричал баронет, — Какая у меня, должно быть,  невероятно дырявая голова!.. Я ведь не мог заснуть всю ночь, впечатлённый тем, какое прекрасное письмо написал этот проходимец — я не намерен извиняться за то, что назвал его так, поскольку он мог совершенно затмить бедного Клермона, занятого своим грандиозным путешествием!
     Наконец, совершенно успокоившись, он собрался откланяться; но мистер Тайролд попросил его остаться, чтобы вместе обсудить, как  решить создавшуюся проблему.
     — Мой дорогой брат, — отвечал тот, — теперь, когда я узнал твоё мнение, то есть мнение своей дорогой сестры, что, конечно же, то же самое, мне больше не нужна помощь. Я не сомневаюсь, что к тому времени, когда я вернусь домой, Евгения уже ответит на это грязное послание, или доктор Оркборн сделает это за неё, чтобы уже совсем не оставить никаких шансов этому выскочке.
     Супруги выразили желание поужинать в Клеве, чтобы поговорить с Евгенией.
     — И посмотреть своими глазами, — добавил мистер Тайролд с некоторым тайным волнением, —  как обстоят дела у Эдгара с Индианой.
     — Обстоят хорошо, очень хорошо, просто отлично! насколько я могу судить об этом за них, будучи сам невежественен в этих вопросах, поскольку совсем не занимался ими в своё время, и теперь не могу научить ничему людей молодых.
     Затем он в теплых выражениях рассказал о том, что поведала ему мисс Маргланд об успешном  покорении сердца Индианы.
     Когда мистер Тайролд согласовал с ним время ужина,  баронет пожелал, чтобы Лавиния тоже приехала.
     — Потому что, — сказал он, — я вижу, у нее есть ясное понимание, когда следует уйти с дороги; а ведь то же самое придётся скоро сделать и Камилле в отношении Эдгара с Индианой; потому что нам неразумно посвящать столь неопытную девушку во всё происходящее, пока она немного не повзрослеет.
     Беспокойство по поводу Беллами после ухода сэра Хью смешалось в душе мистера Тайролда со значительно более жгучим сожалением о потере Эдгара Мандлберта как жениха для одной из своих дочерей. Даже собственная безупречная честность по отношению к умершему другу не могла утешить его, и он почти раскаивался, что не был более активен в попытках осуществить свои мечты.
     Все, что происходило в его душе, прочитывала и разделяла его жена, чье огорчение было даже большим, хотя сожаления могли быть только равными.
     — Знаешь, если бы даже наш Эдгар, — сказала она, — сохранил свое сердце  совсем нетронутым, это и то меньше бы меня удивило; его всегда отличала особая чуткость, нетерпимая к любой наглости и самомнению, проистекающая из тех представлений о долге, которым он следовал с самого детства: малейшее отклонение от них, кажется, причиняло ему почти физическую боль. Как мне теперь поверить, что, повзрослев, он мог сделать такой выбор? Увы, он не оправдал моих ожиданий; он оказался обыкновенным молодым человеком, за которого выбор делают его глаза.
     — О моя Джорджиана, — отвечал мистер Тайролд, — а как разочарован я! Ведь двух наших старших дочерей мы сможем обеспечить лишь отчасти, а положение Евгении кажется даже более опасным, поскольку она поставлена от остальных девочек особняком, как нарочитая приманка какому-нибудь авантюристу. Все трое драгоценны, все трое заслуживают любви, защиты и счастья; но ту, которой я мог бы одарить Эдгара Мандлберта, я счел бы самой удачливой из всех. Давай, однако, порадуемся за Индиану; никто не может больше неё нуждаться в таком защитнике; и, кроме наших трех девочек, нет никого, в чьём счастья мы с тобой были бы так же заинтересованы. Однако о самом Эдгаре, чья нравственная чуткость со временем восстановит свои права, хотя в данный момент страсть и заглушила её голос, я всё-таки не могу не скорбеть.
     — Я слишком зла на него, чтобы испытывать к нему жалость. — отвечала мужу миссис Тайролд, — Я часто думала, что наша нежная Лавиния чуть ли не нарочно рождена, чтобы составить ему пару;  никто не мог бы быть более достоин его. Но мягкая терпеливость ее характера в любом случае избавляет меня от опасений за её будущее, мои тревоги связаны в основном с Камиллой. Что касается нашей бедной Евгении, я никогда не питала надежды, что он остановит на ней выбор; хотя именно эта бесценная, несчастная девочка, с её незаслуженным несчастьем, может быть, стоит его, со всеми его достоинствами и достижениями, более всех. Но предположить, что он может оценить ее, единственную, не заинтересованную ни в каком смысле в его богатстве, значило бы слишком много ожидать от молодого человека. Поэтому я в своих мечтах всегда сочетала его с Камиллой, открытой, щедрой, беспечной девочкой, чьи чувства так добродетельны, а порывы так неудержимы; можно не бояться за нее, когда она даёт себе труд подумать; но испытываешь только ужас, когда она действует под влиянием минуты. Именно ей принёс бы наибольшую пользу такой покровитель и защитник, сделав её, после её матери, самой счастливой женщиной на свете.
     Самая тёплая благодарность вознаградила миссис Тайролд за выраженные ею чувства, и супруги согласились, что их счастье оказалось бы слишком совершенным для нашего падшего мира, если бы могло осуществиться.
     — Тем не менее, его ошибка, — добавила миссис Тайролд,— необъяснима и совершенно непростительна. Это Индиане-то одержать победу там, где потерпели неудачу Лавиния и Камилла! Я удручена таким бессовестным триумфом красоты, лишённой души.
     Евгения встретила родителей с застенчивым замешательством; однако, поговорив с дочерью, они обнаружили, что вызвано оно не желанием что-то скрыть, а вполне объяснимой стыдливостью. Отзыв Камиллы о письме разрушил чары, которыми первые признания в любви так привлекают неопытные сердца; теперь она меньше ценила чувства поклонника, не делающие ему чести. Её радовало разрешение дяди написать ответное письмо самой, и она уже даже подготовила его.
     Альфонсо Беллами, эсквайру.
     Сэр,
     я чрезвычайно ценю ваше доброе отношение ко мне, которого, к сожалению, на самом деле не заслужила. Поэтому не обижайтесь и тем более не позволяйте себе огорчаться, если я признаюсь, что могу предложить только скромную благодарность и глубокое уважение в ответ на ваше исключительное великодушие. Не переживайте, сэр, об этом разочаровании, но примите мои горячие пожелания обрести счастье в другом месте; а я никогда не смогу забыть о предпочтении, на которое у меня было так мало прав.
     Остаюсь, сэр,
     признательная и крайне благодарная вам
     Евгения Тайролд
    
     Мистер Тайролд, который был рад убедиться, что занятия  с доктором Оркборном не воспитали в дочери ни педантизма, ни жеманства и сохранили нетронутой естественную скромность её бесхитростного характера, вернул ей письмо с нежным родительским объятием и сказал, что не видит в нём ни одного лишнего слова, за исключением слова “благодарная” в заключительной фразе.
     Миссис Тайролд была удовлетворена письмом гораздо меньше. Она выразила желание, чтобы письмо было полностью переписано; а именно таким образом, чтобы человек, который, по всей вероятности, был не более чем охотником за приданым, никак не мог сделать неверных выводов из столь мягкого отказа, скорее его поощряющего, чем останавливающего.
     Сэр Хью сказал, что есть только одна вещь, которую он хотел бы добавить в письмо, а именно намек на предварительную помолвку Евгении с ее собственным родственником.
     Евгения при этих словах покраснела и отвернулась, а миссис Тайролд с упрёком напомнила баронету о его обещании хранить свой проект в тайне. Сэр Хью, крайне встревоженный, пояснил, что замечание вырвалось у него чисто случайно, и пообещал позаботиться о том, чтобы впредь это никогда не повторилось. Он признал, что любые поправки в письме стали бы оскорблением для хорошо образованной Евгении, если только не были бы сделаны лично самим доктором Оркборном, который, будучи ее учителем, единственный имеет право выправлять её стиль.
     Доктор Оркборн, когда его призвали, бегло просмотрел письмо и не предложил никаких исправлений, пояснив: "Я полагаю, будет вполне достаточно; если я обеспечу успехи мисс Евгении в греческом и латинском; английскому же её может научить любой.”
     Любящие родители покидали Клеве в полном удовлетворении своей безупречной Евгенией и с радостью отмечали, что Камилла так же счастлива и беззаботна, как обычно; один Эдгар Мандлберт, который в этот день отсутствовал в поместье, мог избежать их пристальных наблюдений, дотошно исследующих чувства. В Индиане, с которой супруги на этот раз беседовали даже больше, чем обычно, они снова не нашли ничего, что спасало бы выбор Эдгара от их осуждения: и миссис Тайролд порадовалась его отсутствию, зная, что холодность, которой она не могла в себе подавить, заставила бы его догадаться о ее разочаровании. Муж умолял ее быть осторожнее.
      — У нас на самом деле нет никакого права, — сказал он, — распоряжаться его сердцем; и как бы мало выбор Индианы ни соответствовал нашим ожиданиям, он всё же не позорит его. Она красива, она молода и невинна; поначалу этого будет достаточно для счастья; а Эдгар всё-таки еще слишком молод, чтобы осознавать, что молодость это не вся жизнь, а лишь малая её часть, и слишком неопытен, чтобы предвидеть, что красота потеряет силу даже раньше очарования, и что на склоне лет он будет больше нуждаться в поддержке, которую могут дать только  сочувствие и разум.
    
    
Глава 9
Разъяснение
     От визита к миссис Албери, который Камилла планировала для себя на следующее утро, её заставили отказаться неожиданные слова Лайонела.
     — Ага, едешь одна! —торжествующе сказал он. — Так что это пугало, мисс Маргланд, может утереться. А знаешь ли ты, что в Гроуве о тебя ни миссис Арлбери, ни кто-либо другой ни разу не вспомнил? - все говорили только о том, что Индиана самая красивая девушка в мире.
     Камилла, хотя и придерживалась сама того же мнения, была всё же оскорблена изменой миссис Арлбери и потеряла желание приносить ей какие-либо извинения.
     Эдгар вернулся в Клеве вскоре после отъезда мистера и миссис Тайролд и нашёл мисс Маргланд и барышень прогуливающимися в парке.
     Камилла побежала ему навстречу и нетерпеливо осведомилась, вернулся ли медальон к законному владельцу.
     — Нет, — ответил он, улыбаясь, — пока нет.
     — И что мне делать теперь? Ведь той половины гинеи нет у меня больше; а, по правде сказать, нет и никакой другой!
     Он почему-то не ответил и, вежливо пообщавшись с другими участницами  прогулки, направился к дому.
     Но Камилла, которая не могла оставить своего дела неоконченным, последовала за ним.
     — Скажи мне всё-таки, пожалуйста, что мне теперь делать? — настаивала она, — ведь нельзя же оставить всё как есть!
     — Ты действительно хочешь, чтобы медальон оказался у законного владельца?
     — Ну конечно, именно этого я и жду!
     — Тогда это можно сделать прямо сейчас, и притом очень легко. — И, достав из жилетного кармана небольшой футляр из шагреневой кожи, Эдгар вложил его Камилле в руки.
     — Что ты хочешь этим сказать? Нет ли здесь снова ошибки?
     — Да ничего, кроме того, что медальон окажется у своей законной владелицы, просто если ты оставишь его у себя.
     Камилла, открыв футляр, увидела медальон и заметила под кристаллом два колечка заплетенных волос. Но пока она рассматривала медальон, Эдгар уже вошёл в дом.
     Она побежала за ним в дом и там снова потребовала объяснений, заявив, что совершенно невозможно, чтобы и медальон и плата за него принадлежали одному и тому же человеку.
     — Ты не должна, —  сказал он, —  сердиться на то, как я уладил дело. Поверь, я приложил все возможные старания. Но когда я обратился в книжную лавку, владелец сказал мне, что возврат средств за подписку противоречит правилам.
      Он замолк.
     — Значит, полгинеи, которые ты тогда вложил мне в руку, — воскликнула она, покраснев, —  были твоими собственными?
     — Дорогая Камилла, поверь, ничто не заставило бы меня поступить так; но поскольку твои деньги предназначались для благотворительности, и поскольку я уже предпринял всё возможное для возврата взноса, я предпочёл возместить тебе деньги из своего кармана, чтобы бедняки, для которых ты их предназначила, не остались при одних лишь твоих благих намерениях.
     — Ты, безусловно, поступил  правильно, — сказала она сжимая футляр руками, — но это не значит, что теперь должна поступить неправильно я.
     — Но ты же не захочешь меня ранить? — серьезно ответил он. — Ты же не отнесёшься так же, как если бы я был посторонним человеком, просто каким-то знакомым? Куда были, в конце концов, потрачены эти деньги? Они достались не тебе, а тем бедным людям, которым были нужны. Что жребий выпадет именно на тебя, шансов было так мало, что я даже не стал принимать их во внимание; я попросил тебя покинуть лавку,  не имея времени объяснить, почему твоё имя не вычеркнуто из списка; прочее было случайностью. И, конечно, ты не станешь наказывать меня за то, что я уплатил бедным долг за собственные необдуманные действия.
     Камилла поглядела на футляр, и с некоторым воодушевлением сказала:
     — Есть способ уладить дело, который не причинит тебе боли. Если я не заплатила свои полгинеи, приз должен, соответственно, достаться тебе.
     И она сунула ему медальон.
     — И что, — воскликнул он, смеясь, — что мне теперь с ним делать? ты хотела бы, чтобы я носил его?
     — Подари его, — чистосердечно отвечала она, — Индиане.
     — Нет, — сказал он, краснея и  решительно кладя футляр  на стол, —  он по-настоящему может быть ценен только для тебя. В нём локоны твоих сестёр.
     Камилла, удивленная, снова  осмотрела медальон и узнала волосы Лавинии и Евгении.
     — Но как, ради всего святого, ты добыл их локоны?
     — Я рассказал им о случившемся и попросил  оказать мне помощь.
     — Удивительно всё-таки, — воскликнула она с живостью, —  как можно было окончить такие неприятности таким славным образом! — и, не колеблясь долее ни минуты, она приняла подарок, одарив Эдгара самой оживленной благодарностью, и побежала к Евгении, чтобы расспросить её о подробностях, а затем и к дяде, чтобы показать ему свое новое приобретение.
     Сэр Хью, как и она сама, первым делом спросил:
     — Но почему он не отдал его Индиане?
     — Я полагаю, —  ответила ему Евгения, — по той причине что приз выиграла всё-таки Камилла.
     Это объяснение вполне удовлетворило баронета; но Индиана никак не могла понять, почему всё не устроилось как-то получше; а мисс Маргланд, вконец раздосадованная, осталась при частном мнении, что приз, несомненно, достался бы ей, если бы Мандлберт выполнил свой долг и вернул взнос. И поскольку она была также уверена, что окружающие связаны каким-то тайным сговором, в который её не посвящают, совесть полностью освободила ее от необходимости возвращать Эдгару взятые взаймы полгинеи.
     Тем временем Камилла украсила себя медальоном, получив от этого огромное удовольствие.
     А мисс Маргланд вдруг впервые испытала большие сомнения в том, что Эдгар действительно отдаёт предпочтение Индиане; но скрыла их от сэра Хью ввиду полной невозможности признать, что она могла составить неправильное суждение.
    
    
Глава 10
Паника
     На следующее воскресенье Эдгар предложил общее развлечение — осмотреть его новый маленький коттедж, который он только что обустроил в своём поместье. Предложение было принято; и поскольку коттедж находился не более чем в миле от приходской церкви, сэр Хью приказал, чтобы его маленький садовый фаэтон подали прямо к дверям храма, для него и Евгении, по окончании службы. Остальные, поскольку погода была хорошая, пожелали прогуляться пешком.
     Они отправились в церковь, как обычно, в карете с откидным верхом, которую отпустили, как только вышли из неё; но ещё до этого Евгения с замиранием сердца увидела, что той же дорогой направляется Мелмонд, оксфордский студент, и, покраснев, заметила, что рядом с Мелмондом вышагивает Беллами.
     Оба джентльмена узнали их, когда переходили церковный двор.
     Окфордский студент низко поклонился, оставшись стоять в сторонке;  Беллами также поклонился, но немедленно приблизился; и когда сэр Хью случайно уронил трость, бросился поскорее вперёд, и, подняв трость, поспешно вручил ему.
     От неожиданности баронет, принимая трость, выронил носовой платок; Беллами столь же поспешно, подняв и отряхнув, вернул ему и платок; и сэр Хью, который не умел оставить вежливости без ответа, сказал:
     — Сэр, если вы не здешнего прихода, что, я полагаю, правда, поскольку мне не известно ваше лицо, прошу вас любезно воспользоваться местом на моей церковной скамье, если, конечно, вы не найдёте в храме места получше; что, боюсь, невозможно, поскольку моя скамья всё же удобнее всех.
     Приглашение было незамедлительно принято.
     Мисс Маргланд, стремящаяся почаще доказывать свою полезность, поспешила было к сэру Хью, чтобы предупредить его об этом человеке; но уважительное предложение Беллами помочь ей подняться по ступенькам обратило её мысленный взгляд на новые возможности. Любые знаки внимания со стороны этого молодого человека были для нее теперь неожиданными, казались заслуживающими благодарности; сама их привлекательность никак не позволяла считать их обычными.
     Эдгар и Индиана, ничего не знающие о послании Беллами, не обратили на происшествие особого внимания; для доктора Оркборна Беллами был человеком незнакомым; но Камилле пришлось прибегнуть к вееру, чтобы скрыть улыбку; а Евгения пришла в крайнее замешательство. Она не знала, как смотреть Беллами в глаза, и постаралась усесться от него как можно дальше.
     Через несколько минут, подняв глаза в сторону галереи, она заметила на одной из дальних скамей молодого Мелмонда; его взгляд был прикован к их скамейке, но в тот же миг, как она его заметила, Мелмонд отвел свой взгляд; и вид его был печальным и удрученным.
     И снова у чувствительной Евгении вырвался вздох. "Как деликатно, как красиво, —  думала она, — он переносит свою отвергнутость! какую утонченность воспитал в нём безупречный литературный вкус! Да, вот таким должен быть Клермон! если  он не окажется похожим на этого оксфордского студента – я, наверное, буду несчастна всю жизнь!”
     Эти мысли неизбежно, хотя и против воли, отвлекали её внимание в ходе службы от молитв, а когда служба почти закончилась, внимание её было отвлечено внезапным появлением Лайонела. Лайонел проехал пять лишних миль, чтобы не попасть в церковь вовремя и его не увидели в храме в первых рядах, слушающим проповедь своего отца; хотя имя мистера Тайролда и его проповеди привлекали в храм даже незнакомцев. Так неистово в ранней юности стремление казаться независимым, и настолько распространен предрассудок, что среди близких не может быть вдохновляющих примеров.
     Эдгара, вследствие особых качеств его ума, даже в детстве не смущали подобные предрассудки; и хотя проповедником Клевской церки был его собственный наставник, доктор Марчмонт, от которого он еще во всём зависел, он слушал проповеди учителя с благоговением и готов был преодолеть любые расстояния и перенести любые хлопоты, чтобы должным образом выказать уважение к истинам, которым его обучали.
     Доктор Марчмонт был человеком огромных интеллектуальных достижений, сочетавшим глубокую частную образованность с обширной общей учёностью и изящные манеры светского человека с эрудицией университетского профессора. Он располагал уважением коллег везде, где о нём хоть что-нибудь слышали, и умел заслужить даже одобрение людей необразованных, впервые его повстречавших.
     Когда служба закончилась, Эдгар предложил доктору Марчмонту присоединиться к их поездке. Сэр Хью выказал этой идее чрезвычайное одобрение, и они с Эдгаром прогулялись по церкви, в то время как доктор удалился в ризницу, чтобы совлечь с себя мантию.
     Во время этой паузы Евгения, у которой была настоящая страсть к чтению старинных надписей, так увлеклась разбором стихов на церковной стене, что совсем не заметила, как доктор Марчмонт, окончивший свои приготовления, вместе с её близкими покидает здание: и прежде, чем кто-либо из друзей хватился ее, Беллами воспользовался возможностью опуститься перед ней на одно колено, страстно схватить ее за руку и сказать: "о мадемуазель!” Услышав приближающиеся шаги, он поспешно встал, но, прежде чем выпустить её ладонь, успел страстно прижать её к губам.
     Ошеломлённая Евгения, расположение которой было почти восстановлено его коленопреклонением и обращением “о мадемуазель!” от поцелуя руки внезапно пришла в себя. Поцелуй был для неё вольностью уже непростительной. Она восприняла его как оскорбление прав отсутствующего Клермона, которое поставило бы под угрозу саму его жизнь, если бы он мог узнать о нём, и пятно на собственной чести, столь же незаслуженное, сколь и непоправимое. Беллами, который по её ответному письму не мог предвидеть от неё твёрдости, скорбно просил у нее прощения; но она не отвечала ему ничего, а, замкнутая и оскорбленная, вышла из церкви, и, потеряв с горя обычную робость, прошептала дяде:
     — Сэр, джентльмен, которого вы пригласили на нашу скамью, был мистер Беллами!
     Ужас сэра Хью был  непередаваемым: он решил, что его оплошность навек опозорила не только его самого но и всю семью; а открытие ошибки заставило его сделать поспешный вывод, что своей неосмотрительностью он уже разрушил брак, который так долго планировал. Он изо всех сил вцепился в руку Евгении, как будто опасаясь, что ее схватят и увезут в Шотландию прямо сейчас у него на глазах, и, поспешив к церковному крыльцу, громко призвал кучера.
     Фаэтона с кучером у крыльца не было.
     Еще более напуганный, сэр Хью поспешил с Евгенией к ограде церковного двора, показывая свободной рукой, чтобы другие не следовали за ними.
     Эдгар, Лайонел и Беллами вышли на дорогу,  надеясь услышать стук копыт, но ничего было слышно даже в отдалении; а экипажи соседних дворян, от которых можно было бы ждать какой-то помощи, успели разъехаться, пока они ожидали доктора Марчмонта.
     Тем временем глаза Евгении снова узрели молодого окфордца, который в задумчивости бродил по церковному двору: он не остался незамеченным также и Индианой, которая, хотя и не чувствовала того вкуса к литературной учёности, который пробудил в Евгении столь сильное сочувствие к юноше, все же наслаждалась его очевидной подвластностью своим чарам: и если бы мисс Маргланд не наблюдала за ней пристально и не наставляла ее поминутно, она, несомненно предпочла бы холодной вежливости Эдгара притягательность его оживленного восхищения.
     В этих обстоятельствах несколько минут показались сэру Хью часами, и вскоре он воскликнул: “Нет никакой возможности ждать здесь, не зная, придёт ли вообще этому конец!” Затем он подозвал к себе доктора Оркборна,  и тихо поведал ему:
     — Мой добрый друг, произошла очень печальная вещь; молодой человек, которого я сегодня пригласил на нашу скамью, чего теперь так стыжусь — тот самый человек, который провоцировал Евгению отказаться от Клермона Линмера, ее природного родича, и моего в придачу, ради него, совершенного чужака; что я считаю недостойным поступком, учитывая, что мы ничего о нем не знаем; и хотя нельзя отрицать, что он довольно красив, это всё же не дает уверенности в том, что он станет хорошим мужем; поэтому я расскажу вам о способе, который я придумал, чтобы разлучить их.
     Доктор Оркборн, который только что достал свои учёные тетради, чтобы все видели, насколько непрестанны его научные труды, попросил баронета больше ничего не говорить, пока он не закончит записывать предложение. Баронет был этим сильно удручён, но согласился;  а когда доктор кончил писать, продолжал:
     — Будьте добры покрепче подержать Евгению, пока я убежу остальных пешком отравиться на осмотр коттеджа; а когда все уйдут, я смогу избавиться от этого молодчика, сказав ему, что мы с Евгенией хотим побыть одни.
     Доктор Оркборн согласился; и сэр Хью, подойдя к компании, высказал ей свое предложение, добавив:
     — Мы с Евгенией догоним вас, как только привезут садовое кресло, что, я думаю, произойдёт очень скоро, поскольку Роберт и так уже сильно опаздывает.
     Затем, повернувшись к Беллами, он сказал:
     — Извините, сэр, я не могу просить вас остаться с нами, поскольку нам с моей маленькой племянницей нужно кое о чем поговорить, и мы предпочли бы, чтобы никто нас не слышал, потому что это наше личное дело; но благодарю вас за любезность, сэр, и за то, что вы подобрали мою трость с носовым платком, и желаю вам отменного утра и приятной прогулки, которая, надеюсь, не приведёт вас к простуде.
     Беллами поклонился и, сказав, что он ни в коем случае не намеревался навязывать своё общество, неспешно отошёл в сторону.
     Тут Эдгар указал всем тропинку, идущую напрямую через поля, которая значительно сократила бы всем путь, если бы дамам удалось перейти лужи на другой стороне церковного двора.
     Баронет, который пришёл в приподнятое настроение ввиду очевидного успеха своего плана, заявил, что если есть короткий путь, они могут даже не расставаться, поскольку короткий путь он вполне сможет одолеть сам, без экипажа. Эдгар заверил его, что до коттеджа не более полумили, и предложил ему опереться на свою руку.
     — Нет, нет, мой славный юный друг, — отвечал тот, многозначительно улыбаясь, — позаботьтесь лучше об Индиане!.. У меня есть отличная трость, которая, несомненно, достойно послужит любому человеку в нашем христианском мире, за исключением тех, что уже не живы; так что позаботьтесь, прошу,  об Индиане.
     Эдгар поклонился, но с такой молчаливой серьезностью, не скрывавшей удивления; что сэр Хью, слегка озадаченный, поспешно добавил:
     — Поверь, я не подразумевал ничего плохого!
     — Конечно, сэр, — сказал Эдгар, приходя в себя, —  вы не могли иметь в виду ничего плохого, и дали мне достойное поручение.
     И он встал  рядом с Индианой.
     — Ну что ж, — воскликнул сэр Хью, — теперь я и остальных разобью по парам; и, во-первых, себе лично я оставлю мою маленькую Камиллу, потому что она, безусловно, лучший спутник на свете; что, надеюсь, никто не примет на свой счёт, поскольку все мы являемся тем, чем являемся, без всякой своей в этом вины. Доктор Оркборн пусть придерживает Евгению, если они заскучают, они могут повторить какой-нибудь латинский урок. Лайонел пусть позаботится о мисс Маргланд, молодёжи полезно помогать людям, уже познавшим трудности; а что касается последнего из нас, доктора Марчмонта, он может присоединиться к Камилле и мне; поскольку Камилла не самая устойчивая здесь, а я не самый сильный, и будет хорошо, если кто-нибудь окажется между нами.
     Все выразили послушание, кроме Лайонела; который с громким смехом  предложил Эдгару поменяться спутницами.
     — Давай подчиняться приказам, — спокойно отвечал тот, —  я не буду тем, кто взбунтуется.
     Индиана торжествующе улыбнулась; но мисс Маргланд, вспыхнув, заявила, что ей совсем не нужна помощь и она тем более не собирается принимать её от Лайонела.
     Сэр Хью начал упрекать своего племянника; и Лайонел  уже готов был подчиниться, просто чтобы не выслушивать упрёков; и все же, во избежание насмешек, которых, как он был уверен, он будет заслуживать в случае беспрекословного послушания, он быстрым шагом подошел к мисс Маргланд и, опустившись перед ней на одно колено в пыль, схватил и поцеловал ее руку; а затем, резко вскочив и отряхнувшись, спросил у неё:
      — Моя дражайшая леди, у вас не найдётся при себе хотя бы крошечной одёжной щётки? Иначе я не смогу больше становиться перед вами на колени!
     Мисс Маргланд в гневе отвернулась от него; и компания направилась к маленькой калитке позади церковного двора, к которой между луж вела узкая тропка, упомянутая Эдгаром. Когда остальная компания уже пробралась до калитки и вышла на зелёный луг, располагающийся за ней, Лайонел предложил руку, мисс Маргланд. Она снова отказалась, с большим презрением.
     — Но вы непременно упадете.— сказал он.
     — Не упаду, если ты не откинешь какой-нибудь шалости.
     — Вы непременно свалитесь.— холодно повторил он.
     Сильно встревоженная, она сказала, что не допустит, чтобы Лайонел шёл у неё за спиной.
     Лайонел, в свою очередь, категорически отказался идти первым.
     Вся компания остановилась; и Беллами, который до сих пор не ушёл со двора, теперь осмелился подойти и самым вежливым образом предложить свои услуги мисс Маргланд. Она победоносно огляделась вокруг, но, поскольку  он предлагал помощь тихим голосом, громко сказала "Сэр?", желая, чтобы он повторил предложение во всеуслышание. Он подчинился; на фоне дерзости Лайонела его учтивость выглядела просто неотразимой.
     — К моему счастью, —  воскликнула она, — в мире ещё остались джентльмены!
     И приняла помощь Беллами, хотя ее неугомонный мучитель и прошипел им вслед, что она теперь может считать себя трупом, после чего грозно удалился.
     Наполовину напуганная, наполовину подозревающая, что её разыгрывают, она шепотом повторила сэру Хью угрозу его племянника, умоля его, во избежание беды, оставить при ней Беллами.
     — Господи, будь добр ко мне! —  возопил баронет, —  какими поразительными дураками выросли нынешние мальчишки! Образованность, ученость, классика к месту и не к месту - всё напрасно! Однако, чтобы не не сталкивать их лбами, пока они не стали немного мудрее, что, я так понимаю, случится всё же не скоро, я готов позволить этому странному джентльмену сопровождать вас, пока несносный мальчишка не удалится подальше.
     — Однако, умаляю вас, - добавил он, понижая голос, — держать его как можно ближе при себе, не отпуская ни на пядь, и, если он хоть раз взглянет на Евгению, немедленно дайте ему понять, что я не отнесусь к этому терпимо.
     Затем, подозвав доктора Оркборна, он с беспокойством попросил:
     — Поскольку я теперь вынужден разрешить этому молодому человеку идти с нами, то ради предотвращения ссоры неизвестно из-за чего — что, кстати, является самой частой причиной ссор между молодыми людьми —  я прошу вас особенно внимательно следить за Евгенией, чтобы он не взял да не сбежал вдруг с ней.
     Скоро выяснилось, что баронет переоценил свои физические силы; перейдя луг, он вынужден был присесть отдыхать на подножии калитки в ограде, разделяющей поля, тревожно прислушиваясь к тому, как мисс Маргланд, прислонившаяся к этой же калитке с пятью засовами всем телом, избавляет его от тревог о Евгении, развлекая Беллами  разговорами.
     Доктора Оркборна тем временем поразила некая деталь в открывшемся перед ними пейзаже, напомнившая ему стих из Вергилия, который мог быть использован в его сочинении; поэтому, достав записные книжки, он попросил Евгению временно не двигаться и стал записывать пришедшую ему на ум цитату; что вскоре навело его на некоторые дополнительные размышления и заставило совсем позабыть о подопечной и полностью сосредоточиться на записях.
     Евгения, однако, спокойно продолжала стоять рядом с ним: оскорбленная Беллами, она и сама не намерена была давать ему возможности говорить с собой, а защиту, под которую ее поместил дядя, она считала священной.
     В таком положении они и оставались до того времени, когда слух их внезапно был поражён оглушительным ревом быка на соседнем поле. Мисс Маргланд вскрикнула и закрыла лицо руками. Индиана, наученная её уроками проявлять каждый страх как следует, закричала еще громче и быстро побежала куда-то, глухая к увещаниям сопровождавшего её Эдгара. Евгения, к которой немедленно подскочил Беллами, увидев, что разъярённое животное направляется прямо на калитку, без особых колебаний приняла его помощь, чтобы поскорее удалиться от опасного места; в то время как доктор Оркборн, сосредоточенный на своих записях, спокойно продолжал писать в тетради, ощущая вокруг себя некое небольшое беспокойство, но решив временно уклониться от выяснения, откуда оно взялось, пока не предаст надёжно того, что собрался передать потомкам, своей записной книжке.
     Камилла, напуганная меньше других, поскольку была привычна к звукам сельской жизни и понимала их значение, твердо взяла под руку сэра Хью, который с некоторой тревогой  успел осенить себя крестным знамением. Однако сэра Хью доктор Марчмонт немедленно успокоил, сказав, что ворота заперты, а изгородь слишком высока, чтобы бык мог её перепрыгнуть, даже если предположить, что это очень злобное и резвое животное.
     Паника была в самом разгаре, когда Лайонел, выскочив из-за животного, которого именно он тайно и раздразнил, перелетел через изгородь с выражением ужаса на лице и крикнул:
     — Спасайся кто может! Особенно мисс Маргланд! Это бешеный бык!
     Повторный оглушительный рев положил конец порывам мисс Маргланд узнать, почему бык выбрал жертвой именно её. Она отняла руки от лица, не сомневаясь, что увидит рядом верного кавалера, и, пережила шок, осознав, что её бросили. Изготовившись сама преодолеть изгородь с проворством юности, она перескочила через голову сидящего у подножия калитки сэра Хью, и забыв обо всех  проблемах,  перемахнула через калитку и побежала куда-то подальше от шума, не глядя ни вправо, ни влево.
     Сэр Хью, которого вопли Лайонела и то, что мисс Маргланд перескочила через него него, привели в ужас, теперь тоже поспешно преодолевал изгородь с помощью доктора Марчмонта, причитая:
     — Господи, ну что за напасть такая! Ну какая мы несчастная семья! Нигде нам нет безопасности! Собрались погулять в кои-то веки, и то столкнулись с бешеным быком!
     Однако он сдержал себя, предварительно пропустив вперёд Камиллу.
     —  Нет необходимости, чтобы ты лишилась жизни, моя дорогая девочка, из-за моей медлительности, в которой, впрочем, меня превосходит Роберт, который будет очень несчастен, узнав, что стряслось по его вине, чего, без сомнения, он как раз и заслуживает.
     С другой стороны изгороди проходила большая дорога. Лайонел, который своими действиями хотел напугать одну лишь мисс Маргланд, почувствовал, что его сердце сжимается при виде мучений, который претерпел дядюшка. Он поспешно извинился, что напрасно встревожил всех своим криком, и пояснил, что бык был просто оживлён немного, но отнюдь не взбешен.
     Ничего не подозревающий баронет поблагодарил его за хорошую новость и уселся на обочине дороги ждать, пока все соберутся вновь.
     Это, однако, произошло не скоро; ибо разбегание от опасности было произведено во всех возможных направлениях.
    
    
Глава 11
Два влюблённых юноши
     Индиана, предавшаяся бегу с большим пылом, успела добежать до самого церковного двора, не слушая ни слова из увещаний Мандлберта; и там, склонившись около надгробия, на которое она оперлась, чтобы передохнуть, она вдруг увидела впереди молодого оксфордца. Инстинктивный дух кокетства заставил ее продолжить шаги; он услышал шелест её платья и поднял глаза; ее красота, усиленная стремительным бегом, оживившим цвет лица и почти открывшим прекрасные формы, показалась более чем небесной влюбленному студенту; который бросился ей навстречу в порыве восторженного удивления.
     — О небо! — воскликнула она, тяжело дыша и останавливаясь, когда он встретился с ней взглядом. —  Я больше не выдержу! Я сейчас умру! Меня преследует бешеный бык!
     Подоспевший Эдгар пытался пояснить Мелмонду, что все в порядке; но Мелмонд не слышал и не видел его.
     — О, тогда пусть это небо даст мне силы, — воскликнул он с чувством, — даст мне силы защитить и спасти вас!
     Его протянутые руки свидетельствовали о готовности подхватить её на руки; но Эдгар встал между ними, сказав:
     — Простите, сэр, но эта леди под моей опекой.
     — О, не надо драк из-за меня! прошу вас, не ссорьтесь! - вскричала Индиана с наполовину искренним, наполовину притворным опасением.
     —  Ссоры, конечно, не будет, сударыня! — ответил Мелмонд, почтительно отступая. — Я слишком хорошо понимаю, как малы мои права в этом споре… Но позвольте мне, однако, помочь вам, мистер Мандлберт, в поисках убежища; и соблаговолите, сударыня, потерпеть моё присутствие ещё немного, пока минует опасность.
     Индиана, отнюдь не равнодушная к такому языку, с некоторым восторгом посмотрела на Эдгара, чтобы понять, как ему это нравится.
     Эдгар не был удивлен; он уже заметил сильное впечатление, произведенное красотой Индианы на окфордца; удивлялся он только тому, насколько тот, при всей романтичной взвинченности, прост и искренен; поэтому он только мягко ответил, что не видит причины для страха.
     — О, как ты можешь такое говорить? — воскликнула  Индиана. — Как можешь так мало за меня тревожиться?
     — Ну по крайней мере, — продолжал Мелмонд, дрожа от нетерпения, — по крайней мере, снизойдите до того, чтобы принять двойную охрану!  Прошу, не отказывайте мне, мистер Мандлберт, в возможности послужить ей!
     Мандлберт, немного смущенный, ответил:
     — У меня нет полномочий решать за мисс Линмер, но я скорее не вижу необходимости в своей помощи.
     Мелмонд пылко всплеснул руками и воскликнул:
     — Только не смейте, сударыня, не смейте приказать мне оставить вас, пока не минует опасность!
     Маленькое сердечко Индианы заколотилось с триумфом; она полагала, что Мандлберт не сможет теперь не ревновать; мисс Маргланд часто внушала ей, что нет более надежного средства оживлять чувства, чем ревность; но, и помимо ревности, сам дух, пыл, темперамент окфордца обладали в её глазах притягательностью, не нуждающейся ни в каких оправданиях.
     Она присела перед ним в реверансе в знак согласия; но заявила, что ни за что не вернётся в прежнее опасное место. Поэтому все трое направились к лугу, на котором были рассеяны другие участники прогулки, по другой,  широкой дороге, которая выводила к нему же.
     Индиана была охвачена милым и трогательным трепетом, она дрожала, вскрикивала, округляла глаза, грациозно хваталась за бьющееся в испуге сердце; что делало ее, в глазах оксфордца, все более и более привлекательной; в то время как Эдгар угрюмо шагал рядом, с беспокойством размышляя, как тактично прервать галантности почти незнакомого молодого человека по отношению к барышне, порученной его опеке.  На любое ухищрение Индианы Мелмонд отвечал непрерывным восторгом: "Какая милая робость!… какая завораживающая мягкость!… Какая женственность, какая прекрасная утонченность!… О, как сладок этот ужас!.. Как пронзительна ваша тревога!”
     Эти восклицания были музыкой для ушей Индианы, чьим единственным страхом было, чтобы их не услышал Эдгар; но всякий раз, когда они прекращались, наступала пауза и Мелмонд почтительно замолкал, она начинала новую серию сердцебиений, грациозных поскальзываний и пошатываний в испуге; в то время как каждая улыбка, которой она поощряла восторженного оратора, отравляла его сердце всё более сладкой отравой.
     Они успели продвинуться не слишком далеко, когда им встретилась мисс Маргланд, равно исполненная страха и гнева, которая все еще пыталась бежать от бычьего мычания. Эдгар осведомился у неё о сэре Хью и прочей компании; но она могла говорить только о Лайонеле; о его наглости, о его жестоких выходках; поистине, только ее любовь к Индиане могла побудить ее продолжить жизнь под крышей её дяди.
     — Но всё-таки, что с сэром Хью?… — повторно вопросил Эдгар, — и где остальные дамы?
     — Разодраны быком, — отвечала она раздраженно, — разодраны быком, насколько мне известно; я не хотела оставаться там чтобы бык разодрал ещё и меня; такой негодник, как мистер Лайонел способен сосредоточить ярость зверя на любом неугодном ему человеке, эти выходки для него - забава.
     Эдгар попросил всех идти поскорее; но мисс Маргланд вообще отказалась возвращаться на луг, а Индиана, заинтересованная больше в продолжении паники, заявила, что обледенеет от страха и перестанет дышать, если они приблизятся к этому ужасному полю хоть на сотню ярдов. Эдгар умолял, напоминая, что баронет дожидается их; но Мелмонд мягким тоном принялся рассуждать о страхах, чувствительности и опасностях; и Эдгар вскоре обнаружил, что беседует с воздухом.
     Все, что ему оставалось, это самому скорым шагом отправиться на луг, чтобы сообщить остальным участникам прогулки,  что мисс Маргланд и Индиана ожидают их на большой дороге.
     Мелмонд тем временем чувствовал себя в раю; даже недоумение мисс Маргланд не могло удержать его от громких прославлений несчастного случая, принесшему ему такое счастье, хотя от прямого и открытого признания в страсти, заставляющей его сердце гореть, а язык-запинаться, он всё-таки воздерживался. Он окружил обеих дам самым пылким поклонением, что доставило большое удовольствие объекту его обожания, но было оставлено без внимания мисс Маргланд, полностью поглощенной своими проблемами.
     Эдгар вскоре добрался до луга, где, на обочине дороги, сидели баронет, доктор Марчмонт, Лайонел и Камилла.
     — Помилуй  Бог! — воскликнул сэр Хью, ошеломленный тем, что видит Эдгара одного. — Да это молодой мистер Эдгар… без Индианы!.. Вот уж чего не ожидал от вас, юный мистер Эдгар! Оставить спутницу неизвестно где, и вернуться к нам без нее!
     Эдгар заверил его, что Индиана в безопасности и находится под присмотром мисс Маргланд, но ни ту, ни другою не удалось уговорить вернуться на луг; но ведь нужно же было договориться, где теперь всем собраться.
     — Тогда вы поступили очень правильно, дорогой мистер Эдгар, как вы всегда поступаете, насколько я могу понять, когда вникну в суть. Я ведь, знаете ли, теперь довольно спокойно отношусь к Индиане. Но что касается Евгении, то большой вопрос, куда доктор Оркборн подевал её —  если, конечно, они не занялись изучением греческих глаголов и не позабыли о нас, что вполне вероятно; только я предпочел бы, чтобы они выбрали для этого другое время, и нам не пришлось торчать здесь неограниченно долго.
     Эдгар сказал, что он сейчас же отправится на поиски; но прежде с улыбкой обратился к Камилле.
     — Ты одна оставалась спокойна, когда прочие разбегались в разные стороны, “смятенье сея в воинстве троянском”.
     — Я слишком долго жила в деревне, чтобы бояться скота, — отвечала она, — да и доктор Марчмонт заверил нас, что опасности нет.
     — Но это означает, что даже когда ты встревожена, — выразительно сказал он, — ты не становишься глухой к голосу разума.
     Камилла подняла глаза и посмотрела на него, но снова опустила их, ничего не ответив.  "Ты же ведь сам, — подумала она, — просил нас об этом. Удивляться можно поведению Индианы.”
     Эдгар отправился на поиски Евгении, попросив Лайонела сделать то же самое; но стоило Лайонелу направиться на поиски, как его раскаяние было забыто и ему гораздо больше захотелось отыскать мисс Маргланд.
     Эдгар безрезультатно потратил около получаса; и собирался уже возвращаться, когда случайный прохожий, оказавшийся его знакомым, поведал ему, что мисс Евгения Тайролд с очень красивым и щегольски одетым джентльменом укрылись в  фермерском домике неподалёку.
     Эдгар устремился к домику и ещё издалека увидел в окне Евгению и Беллами, стоящего перед ней на коленях.
     Встревоженный до крайности, он поскорее устремился внутрь.
     При виде его Беллами поднялся в крайнем замешательстве, а Евгения, вздрогнув и покраснев, схватила Эдгара за руку, не в силах произнести ни слова.
     Он сказал ей, что дядюшка и прочие давно ждут ее в большом беспокойстве.
     — О куда, куда, —  воскликнула она, — подевались вдруг все они? Я так боялась за них! И у меня не получалось…. никак не получалось… убедить этого джентльмена… он говорил, что риск так велик… что не может оставить меня одну… что мы должны послать за каретой…  хотя я уверяла его, что тысячу раз предпочла бы рисковать жизнью, но остаться среди друзей!…
     — Они все в полной безопасности, да никакой опасности, собственно, и не было.
     — Мне сказали; меня заверили доподлинно!  – вскричал Беллами, — что в окрестностях бродит сорвавшийся с привязи бык; и я подумал, что разумнее всего послать за фаэтоном из ближайшей гостиницы, чтобы вернуть эту молодую леди к друзьям.
     Эдгар ничего не ответил, только предложил Евгении руку, чтобы проводить её к дяде. Она приняла руку, а Беллами последовал рядом с ними с другой стороны.
     Эдгар всю дорогу молчал. Пояснения, которые дал Беллами, заверив его в безгрешности своих притязаний, пробудили у Эдгара самые тревожные сомнения относительно места назначения заказанной им кареты; и он полагал, что Евгению готовились отправить в путешествие в место, очень отдаленное от того дома, в котором она проживала.
     Евгении хотелось объяснить Эдгару, что целью Беллами были не домогательства, и очистить его и себя от нехороших  подозрений; но ей было стыдно начинать тему, и, утомлённая к тому же хромотой, она тоже молчала. Эдгар своими глазами видел мужчину у ее ног, и она понимала, что это жестокое оскорбление для Клермона, но не понимала почему она должна отказать в прощении человеку, просто молившему её о спасении её собственной жизни.
     Таким образом, Беллами был единственным, кто говорил в течение прогулки; но его оставшиеся без ответа замечания мало способствовали её оживлению.
     Когда они появились в поле зрения друзей, баронета снова охватило крайнее смятение.
     — Да что же это такое? — вскричал он, — Что за напасть! Скажите на милость, сэр, кто дал вам право уводить мою племянницу от её наставника? ибо так вполне можно называть его, хотя раньше правильнее было бы сказать — моего наставника; что, однако, совершенно не ваше дело.
     — Сэр, — отвечал Беллами, подходя и кланяясь, — надеюсь, я имел счастье скорее оказать услугу, чем причинить вред; я видел, что юная леди на краю гибели, и поспешил отвести ее в безопасное место, откуда заказал почтовую карету, чтобы доставить её к вам.
     — Да, мой дорогой дядя, — подтвердила Евгения, уже немного оправившаяся от смущения, — Я доставила этому джентльмену бесконечные заботы; и хотя мистер Мандлберт уверяет нас, что реальной опасности не было, он-то полагал, что она была, и поэтому я должна считать себя очень обязанной ему.
     —Что ж, если это так, то и я тоже должен считать себя ему обязанным,  что, по правде говоря, мне не особо нравится. Но куда подевался доктор Оркборн? Надеюсь, он не пострадал? Почему мы его не видим?
     — В момент ужаса, — сказала Евгения, — я приняла ту помощь, которая была предложена мне первой, понимая, что все вокруг в трудных обстоятельствах и всем не до меня; а доктора Оркборна я больше не видела.
     — Учитывая некоторые одному мне известные причины, не могу сказать, что пропасть без вести было так уж любезно с его стороны, —  воскликнул сэр Хью, — однако, куда он девался?
     Никто не мог припомнить, когда в последний раз видел доктора Оркборна.
     — Тогда десять к одному, —  воскликнул баронет. — что он и есть тот человек, которого бросили одного наедине с опасностью, в то время как мы все благополучно сбежали!
     Пока шли эти разговоры, у доктора Марчмонта возникло некое подозрение, которое заставило его вернуться через калитку на поле, где началась неразбериха; и там, на том самом месте, где он впервые извлёк свои тетради для записей, преспокойно стоял доктор Оркборн,  глядя то на записи, то на небо, и не видя ничего вокруг ввиду интенсивных размышлений над сентенцией, которую он записывал.
     Доктор Марчмонт пробудил его от раздумий, и предметом первой заботы его стала Евгения; он не сомневался, что она только что стояла рядом, и в тот момент, когда огляделся и увидел, что Евгении рядом нет, он почувствовал некоторое раскаяние. Однако добрый доктор заверил его, что Евгения в безопасности, и сопроводил к группе друзей.
     — Ну вот, наконец-то и вы с нами, — сказал баронет, —  и расстроены не больше, чем я, за что я искренне благодарен, хотя не могу сказать, что вы очень уж заботились о моей племяннице;  неизвестно, что случилось бы с ней, если бы не тот странный джентльмен, которого я никогда раньше не видел.
     И он торжественно передал Евгению под опеку доктора Марчмонта.
     Доктор Оркборн, задетый этим демонстративным жестом, угрюмо последовал за ними и теперь настойчиво уделял Евгении самое пристальное внимание. Однако невозможность продолжить напряжённые размышления над собственным сочинением, требующим крайне сосредоточенной работы,  вызывала у него большую горечь и негодование.
    

    
Глава 12
Два учёных мужа
     Был устроен совет, каким курсом двигаться дальше. Сэр Хью с Евгенией были слишком утомлены, чтобы продолжать прогулку; и все же было решено, что садовое кресло по какой-то ошибке отправилось прямо в коттедж. Эдгар взялся сбегать туда, чтобы принести его, в то время как доктора Оркборна обязали заняться мисс Маргланд и Индианой и проводить их по большой дороге в такое место, где вся компания могла бы, наконец, собраться вместе. Сэр Хью одобрил этот план и немедленно отправился в путь.
     Но не таков был доктор Оркборн, чтобы не посчитать себя опозоренным, когда его миссию сменили на столь низкую; и хотя Евгения  ничего не значила для него в сравнении с его трудами и рукописями, его собственные наставления настолько возвысили ее в его сознании, что он считал ее единственным существом женского пола в округе, достойным хотя бы минуты его времени.
     На Индиану он смотрел с невыразимым презрением; полное отсутствие способностей, которое она продемонстрировала за то краткое время, что успела побыть его ученицей, убедило его в бездарности всего женского пола, частичным исключением из чего он считал только Евгению; а мисс Маргланд, которая говорила с ним только тоном надменного превосходства, и которой он отвечал только с видом торжественного высокомерия, всегда вызывала у него чувство глубоко укоренившегося отвращения. Он не мог смириться с тем, что его отправили прислуживать им; и поэтому встал и стоял неподвижно, как столб, пока сэр Хью не повторил своё предложение ещё раз.
     Совершенно не опасаясь вызвать его недовольство, Оркборн, не говоря ни слова, с демонстративной неспешностью двинулся вперед.
     — Я вижу, — сказал баронет, скорее смягченный, чем оскорбленный, —  ему не очень-то нравится приказ оставить его юную ученицу; вполне естественно, что он считает его жестоким; хотя лично мне кажется более жестоким то, что он едва не позволил бедняжке оказаться на бычьих рогах, если бы не подоспела, так сказать, чисто случайная подмога. Тем не менее, можно кое-что простить человеку, который так много занимается наукой, это занятие превращают голову в какую-то стрелку от компаса.
     Он окликнул доктора и сказал, что если прогулка его утомит, он может подождать, пока Индиана и мисс Маргланд не придут сами, что, без сомнения, скоро и произойдёт, поскольку за ними послали Лайонела.
     Доктор Оркборн с удовлетворением тут же встал как вкопанный; но доктор Марчмонт, видя малую вероятность собрать всех вместе, не приложив к этому серьёзных усилий, предложил взять миссию на себя, с видом, казалось, говорившим, что это его собственное желание .
     Сэр Хью с благодарностью принял его деликатность; а доктор Оркборн, хотя и позавидовал втайне столь превосходной физической форме столь учёного мужа, был зато доволен тем, что сам снова оказался при прежней ученице.
     Сэр Хью, который между тем, заметил, что глаза Беллами постоянно обращены на Евгению, счел его присутствие опасным.
     — Насколько я понимаю, сэр - сказал он огорчённым тоном, —  нам всё-таки придется остаться здесь довольно надолго, и я надеюсь, вы не будете оскорблены, после всех моих горячих благодарностей за спасение племянницы от быка, если я всё-таки не придам особого значения вашей просьбе остаться с нами подольше.
     Беллами, крайне огорченный, бросил умоляющий взгляд на Евгению и, выразив сожаление по поводу того, что его услуги оказались неприемлемыми, удалился с нескрываемой неохотой.
     Евгения, убежденная, что она в долгу перед Беллами за его заботу и сердечное влечение, была сильно расстроена его печальным видом и сделала гораздо больше, чем хотела бы, для устранения этой печали тем взволнованным выражением лица, с которым она встретила его ищущий взгляд.
     Беллами, поспешно обогнав доктора Марчмонта, бросился поскорее искать мисс Маргланд и Индиану, которые тем временем, вместо того, чтобы идти навстречу, мерили шагами пространство около церковного двора. При них находился Лайонел и оксфордский студент, присутствие которого разгневанная мисс Маргланд ощущала как защиту от Лайонела.
     Вид Беллами ни в коем случае не мог усмирить её душевных бурь: она была возмущена, что он бросил ее в опасности, и не желала больше его видеть. Но когда он почтительно позволил ее гневу свободно излиться,  а затем извинился с подобострастием, бесконечно приятным, и почтением, столь разительно контрастирующим с насмешками Лайонела,  она не смогла сопротивляться мощному очарованию лести — очарованию, которое, как бы оно ни было выигрывало от новизны,   нисколько не проигрывает также и  после долгого знакомства.
     Во время их прений Индиана была полностью предоставлена молодому Мелмонду, и искушение оказалось для его пылких чувств слишком сильным.
     — О прекраснейшая, —  воскликнул он, — прекраснейшая из всех сотворённых существ! Могу ли я устоять и не сделать вам признания… нет!… Но одно, только одно это излияние, первое и последнее!.. Проницательность вашего ума оправдает меня… я читаю это в ваших небесных глазах…. в их немыслимой красоте заключено милосердие!  Но увы!… я нарушаю границы!…. я краснею и не смею надеяться на прощение!..
     Он остановился, напуганный собственной дерзостью; но внешность Индианы никогда не была более прекрасной и никогда не казалась менее недоступной. Перед его взором вспыхнула уготованная ему сладкая гибель. Воодушевленный и восхищенный, он яростно воскликнул:
     — О, если бы не безвозвратно несчастная моя участь! О если бы хоть малейший луч света пролился на моё уныние!..
     Индиана по-прежнему не произносила ни слова, но и не прятала удовлетворённой улыбки; и восхищенный студент, вознесенный в высшее блаженство даже этим сомнительным поощрением, ходил, увлекаемый мечтами, бок о бок с ней по двору, слишком счастливый ожиданиями, чтобы требовать объяснений.
     Так они и провели время, пока к ним не присоединился доктор Марчмонт.
     Задача, за которую доктор взялся, была ему не по силам; мисс Маргланд оказалась неумолима; она заявила, что ничто не заставить ее сделать даже шага к месту, где обитает дикий бык, и все уговоры, все гарантии безопасности,   которые давал ей доктор, оказались безрезультатными.
     Тогда доктор обратился к Индиане; но ее почти уже угасший ужас, смягченный долгим состраданием и восхищением Мелмонда, вдруг, как ни в чём ни бывало, возродился вновь; она уверяла, чуть ли не со слезами, что, подойди она ближе чем на сто ярдов к этому ужасному лугу, она упадет в обморок. Нежное сочувствие Мелмонда подтвеждало её тревоги, и вскоре оба уже смотрели на доктора Марчмонта как на варвара за то, что он осмеливается делать такое предложение
     Тогда доктор поручил их заботам Лайонела и вернулся к сэру Хью с их категорическим отказом.
     Баронет, неспособный сердиться на людей, испытавших большой страх, сказал, что на них не следует больше давить, что лучше он сам откажется от посещения коттеджа и приложит какие-то усилия, чтобы дойти до них; что он безмерно рад что смог подавить страх хотя бы в себе, и что он и бедная Евгения тоже должны делать все, что в их силах.
     Медленно и трудно они двинулись вперёд. Баронет опирался на доктора Марчмонта, а Евгения - на доктора Оркборна, который с тревогой ощутил вдруг болезненную хрупкость единственного человека, на которого еще мог смотреть с каким-то уважением, с тех пор как покинул университет, пожертвовав бесценными научными интересами ради обучения неучей.
     Когда они приблизились к церковному двору, на котором пребывали мисс Маргланд и ее спутники, сэр Хью заметил около них Беллами. Он резко остановился и с крайней досадой воскликнул:
     —  Боже всемилостивый! Ну что такое! Никогда не знаешь, где снова встретишь разочарование!
     Затем, после небольшого размышления, он сообщил:
     — Нам остаётся только одно, если мы желаем избежать новых неприятностей, которых, видит Бог, для одного утра уже и так оказалось слишком много, хватило бы и половины. Вы, добрый доктор Марчмонт, пожалуйста, возьмите Евгению под свою опеку, а я займусь доктором Оркборном;  ибо если он снова начнет размышлять и забудет обо всём, я-то при этом не потеряюсь;  при условии, конечно, что это произойдет в месте, где я смогу сесть.
     Доктор Оркборн никогда не чувствовал себя так глубоко оскорблённым; он полагал подобную миссию подходящей для Эдгара или Лайонела, людей молодых и не обременённых учёностью, но считал её настолько же ниже своего достоинства, насколько познания этих молодых людей были ниже его собственных. Он страдал тем сильнее, что на этот раз, ко всему прочему, он не мог в страдании призвать себе на помощь презрения, этого великого утешения гордых людей. Репутация доктора Марчмонта была не менее высока в глазах научного сообщества, чем его собственная; и хотя его личное знакомство с Марчмонтом было чисто поверхностным, слава о великой учености Марчмонта, единственном свойстве, которому в его глазах подобала истинная слава, была присуждена Марчмонту авторитетами, слишком неоспоримыми, чтобы в ней можно было сомневаться. Таким образом, учтивость его манер, широта взглядов и дружелюбная покладистость наполняли Оркборна изумлением и вызвали чувство зависти, которого в нём никакой другой человек не мог бы вызвать.
     Хотя долгое безбедное существование в Клеве со временем совершенно   устранило в нём ту робкую осмотрительность, с которой он когда-то приступал к своей должности, он все же не рискнул теперь отказать баронету; поэтому он передал свою юную подопечную новому и грозному конкуренту и проявил некоторую готовность оказать помощь сэру Хью. Но его настоящее внимание было всё время приковано к доктору Марчмонту, за каждым движением которого он ревниво следил, надеясь выяснить, если возможно, каким неизвестным искусством Марчмонт стяжал такую власть над своими мыслями и поступками, чтобы терпеливо, нет, даже охотно, проводить время со спутниками праздными и по учёности ему не равными.
     Доктор Марчмонт, который был приходским священником в Клеве, был представлен сэру Хью очень давно, ещё когда баронет только вступал во владение поместьем; но не был вхож в его дом, и не причислялся последним к числу желанных знакомых. Сэр Хью, который никогда не понимал отличие разума от учёности,  а необразованности от глупости, заранее был уверен, что такой человек, как Марчмонт, обязательно должен его презирать; и хотя чрезвычайная мягкость характера не позволяла превратить в обиду на Марчмонта эту неприятную уверенность, она настолько надёжно предотвращала у баронета желание какого-либо общения с доктором, что они никогда не разговаривали друг с другом прежде сегодняшнего утра; и теперь изумление баронета безупречной учтивостью и прекрасным настроением столь великого ученого отличалось от изумления доктора Оркборна только тем, что сопровождалось восхищением, а не завистью.
     Определив, таким образом, Евгении надлежащего спутника, они продолжили путь, когда сэр Хью вдруг заметил во дворе церкви также и юного окфордца; тот разговаривал с Индианой, и его страстная преданность ей бросалась в глаза по взгляду, виду и всему поведению.
     — Господи, помилуй меня! —  воскликнул сэр Хью. —  Вот ещё один из этих странных парней, о которых ещё вчера никто не слышал. Стоит и разговаривает с Индианой! и, насколько я могу судить, даже занят ухаживаниями! Я думаю, за всю жизнь у меня не было такой скверной утренней прогулки, как сегодняшняя, с того самого невезучего часа, когда я родился на свет. Роберту будет за что ответить, я выскажу ему всё, что о нём думаю; да и мисс Маргланд, пожалуй, тоже должна услышать от меня кое-что не совсем приятное, хотя мне, конечно, будет ещё неприятнее ей это говорить.
     И он сделал знак мисс Маргланд подойти к нему.
     — Мисс Маргланд! —  сказал он, —  я не должен был брать на себя смелость подзывать вас подобным образом, но я не могу не спросить вас, что эти два молодых джентльмена, которых мы никогда раньше не видели, делают здесь на церковном дворе;  это мне кажется предельно странным.
     — Что касается того джентльмена, сэр, — возмущённо отвечала мисс Маргланд, — которого вы видели рядом со мной, то это единственный человек, у которого я смогла найти защиту от мистера Лайонела, чье поведение, простите уж за откровенность, я не могу назвать иначе чем ...
     — Да уж, мисс Маргланд, я не могу отрицать, что Лайонел человек легкомысленный; но я уверен, что вы могли бы снизойти к его дури, учитывая, что он так молод, что мог бы даже быть вашим сыном, конечно, в случае, если бы вы пробыли замужем достаточно долго.
     И он выразил желание, чтобы к нему теперь подошла Индиана.
     Сам того не зная, этим он мгновенно превратил в пытку светлое блаженство Мелмонда; ожидание ответа, которое ещё за мгновение до того расцветало в душе оксфордца яркими красками надежды, становилось совершенно невыносимым для него теперь, когда божественное видение у него отнимали. Он едва мог удержаться чтобы публично не броситься к ногам Индианы и не излить при всех мечты своего сердца. Но когда зов снова повторился, и он увидел, что божественная не поворачивает головы, как бы не желая слышать этого зова, порыв взметнувшейся радости рассеял в нём последние остатки терпения, и он протянул к ней руки.
     — О, не уходи! — страстно воскликнул он, — Не оставляй меня в этой бездне страданий! Прекраснейшая из прекраснейших! скажи мне хотя бы, неизбежна ли моя гибель?… Может ли время… или постоянство… или обожание…. посметь надеяться когда-нибудь проникнуть в эту нежнейшую грудь?…
     Тут даже Индиана ощутила некоторое волнение; пылкость этого обращения потрясла ее; чувство было новым, и его действие очень приятным. "Как холоден Эдгар!" - пришло ей в голову. И, не ответив Мелмонду словами, она позволила своим глазам встретиться с его глазами с самой томной мягкостью.
     Мелмонд задрожал всем телом; отчаяние охватило его, и его нетерпение облачилось в самое яркое своё оперение.
     — О, произнесите только одно слово! —  воскликнул он, —  одно только слово, прошу!.. Вы… вы… только не говорите что вы помолвлены! Что потеряна всякая надежда… всякая  возможность счастья навсегда!..
     Индиана снова позволила своим прекрасным глазам проявить их плавящую камни силу, и самообладание окончательно покинуло ее страстного обожателя; смешивая мольбы о ее благосклонности с прославлением ее красоты, он перестал обращать внимания на то, может ли их слышать кто-либо, кроме них двоих.
     Мисс Маргланд, которая, за  личными обидами и заботами, не успела заметить яростно возраставшего пыла и энергии Мелмонда, только теперь, после второго зова сэра Хью,  повернулась к Индиане, и была совершенно сбита с толку видом ее охотного внимания.
     — Мисс Линмер! — сердито вскричала она, — Что это вы себе позволяете? Если сейчас появится мистер Мандлберт, каковы, по вашему, будут  последствия?
     — Мандлберт? — повторил Мелмонд, и кровь отхлынула от его щек. — Значит, все-таки..?.. все кончено?… все решено?.. и моя чёрная судьба - быть отверженным навеки?..
     Индиана все больше и больше поражалась ему, она потупила взгляд, в душе её звучало: “ах!.. если бы хозяином Бич-парка был этот очаровательный юноша!..”
     В этот момент общий слух привлекло быстрое приближение кареты; и, желая ускользнуть от окончательного ответа Мелмонду, Индиана устремилась к воротам церковного двора. Увидев выходящего из экипажа Эдгара, она воскликнула:
     — Дорогой! какая элегантная колесница!
     Оксфордский студент испытал предельное ошеломление, но Индиана, прыгнув вперед и позабыв от любопытства все остальные чувства, продолжала:
     — Дорогой мистер Мандлберт, чья это прекрасная новая карета?
     — Ваша, - галантно отвечал Эдгар, - если вы удостоите это приказать.
     Тут она заметила на дверцах кареты его герб и шифр; и совершенно другой круг мыслей мгновенно овладел ее умом. Она буквально восприняла ответ, который он дал из веселой вежливости, и со значением приняла руку, которую он протянул ей, чтобы помочь сесть в экипаж.
     Эдгар, хотя и был удивлен и даже напуган таким буквальным пониманием его любезности, не мог отступить и не принять её руки; но, как только он усадил Индиану, он поспешно обернулся, чтобы спросить, кто ещё здесь устал, и не может идти пешком.
     Теперь оксфордец чувствовал себя абсолютно отвергнутым. В одно мгновение счастье, которое, казалось, было так близко, было  безвозвратно утрачено.  Шифр, который он увидел, вопрос "чья это карета?", который он услышал, ответ "твоя", который заставил его задохнуться, и вид, с которым был принят этот ответ, уязвили его до глубины души. В полном отчаянии он бросился к окну кареты, и,  крикнув - "Я понял, жестокая!…жестокая, я всё понял! - довольно, мы больше никогда не увидимся!” –  поспешно скрылся из виду.
     Индиана, которая впервые почувствовала себя хозяйкой новенького элегантного экипажа, была так усердно занята осмотром его отделки и обивки, что приняла побег Мелмонда не издав ни единого вздоха; хотя за мгновение до этого не пожалела бы хотя бы одного.
     Евгения была затронута гораздо глубже. Она не могла знать, что именно произошло, но она видела волнение Мелмонда, и в тот момент, когда он скрылся, с замиранием сердца подумала: "Ах! Если бы этот человек прислал мне такое письмо, где была бы моя стойкость? и где, о Клермон, твои права?..”
     Скрупулезная честность ее ума не позволила ей скрыть от себя ответа на этот вопрос, и она порадовалась, что ее не подвергли такому испытанию.
     Эдгар между тем объяснил присутствующим, что, когда он прибыл в коттедж, он нашёл там, как и ожидалось, пропавшее садовое кресло, и при нём Роберта в полном расстройстве чувств, только что обнаружившего, что одно из колёс его фаэтона безнадёжно сломано. Эдгару пришлось пешком отправиться в Бич-парк за своей новой каретой, недавно прибывшей из Лондона, попросив следовать за собой Роберта с лошадьми сэра Хью, поскольку его собственные лошади находились на выпасе.
     Было уже время обеда, и сэр Хью, в равной степени раздраженный и усталый, принял решение вернуться домой. Он согласился  воспользоваться для этого каретой Эдгара, велел Евгении следовать за собой, а Роберту поторапливаться сколько возможно; торжественно добавив последнему:
     — Я уже  приготовился сделать тебе хорошенькое внушение за то, что ты не явился вовремя; но, поскольку, как оказалось, в этом нет твоей вины, я больше ничего не скажу, кроме осторожного намёка, чтобы ты больше никогда так не поступал; потому что мы все были уже на грани того, чтобы быть в куски разодранными бешеным быком; что, несомненно, и произошло бы, если бы, по счастливой случайности, тревога не оказалась ложной.
     Оставшаяся часть дня прошла без дальнейших приключений. Эдгар занимался Камиллой; мисс Маргланд предавалась воспоминаниям о Беллами; Лайонел, который пока не отваживался на новые шалости, считал скучные минуты, проходившие для него даром; доктор Марчмонт, которому было недалеко до дома, вскоре откланялся; а доктор Оркборн, который был рад остаться наконец один, обдумывал с удивлением совершенно необъяснимый феномен - учёного человека, который прекрасно чувствовал себя там, где книги не были предметом единственного обсуждения, и где никакой филологический анализ не требовался для разъяснения ни единого предложения.
    
    
Глава 13
Две точки зрения

     Когда компания вернулась в Клеве, Камилла, заметившая, как  сильно разочарован несостоявшимся осмотром его новой постройки Эдгар, предложила вечером повторить попытку; и ее дядя, хотя и был слишком утомлен сам, чтобы снова отправиться в путь, согласился или, скорее, настоял на том, чтобы поездка была предпринята без него.
     Однако, прежде чем они отправились в путь, Эдгар пожелал поговорить с сэром Хью наедине.
     Сэр Хью вообразил, что он готовится сделать Индиане предложение руки и сердца. У него не хватило терпения даже перейти в собственные комнаты, он велел всем немедленно удалиться, особенно настойчиво посмотрев при этом на Индиану, что заставило не только ее саму, но и мисс Маргланд с Камиллой и Евгенией присоединиться к его ожиданиям.
     Индиана, хотя и сильно трепещущая, всё же первым делом подбежала к окну, чтобы ещё раз глянуть на новую карету; а затем, повернувшись к мисс Маргланд, спросила:
     — Скажите, мне ведь следует сначала отказать ему?
     Мисс Маргланд не пожалела точных наставлений; и тут же провела с наставляемой красавицей переговоры о том, что она продолжит жить при ней.
     Евгения с тоской раздумывала о праздных привычках Индианы, которые так плохо подходили для того, чтобы она могла стать Мандлберту хорошей спутницей жизни.
     Камилла, сверх обычного притихшая, вышла в сад и искала там тропинки, которая была бы меньше видна из дома.
     Сэр Хью, тем временем, убедился, что жестоко обманулся в своих ожиданиях. Эдгар, не помянув ни словом об Индиане, рассказал ему о том, как застал Беллами врасплох, поведал о своих подозрениях относительно назначения фаэтона; и объяснил, что не мог бы себя уважать, если бы его сыновняя благодарность к мистеру Тайролду и  привязанность к его семейству в целом не побудили его немедленно раскрыть все обстоятельства баронету.
     Баронет содрогнулся от ужаса; он заявил, что немедленно пошлет к Клермону курьера, чтобы приказать тому как можно скорее следовать домой, пока Евгения не вышла замуж за кого попало; а тем временем заколотит в доме все окна и будет содержать Евгению взаперти в ее комнате.
     Эдгар отговорил его от такой жестокой меры; но посоветовал обсудить с племянницей опасность, которой она счастливо избежала, и о которой, казалось, совершенно не подозревала; убедить ее не принимать участия в вечерней поездке и немедленно послать за мистером Тайролдом, чтобы обстоятельно ознакомить его с делом.
     Сэр Хью поблагодарил его за совет, которому собирался безоговорочно последовать и приказал готовить карету для мисс Маргланд, Индианы и Камиллы.
     Доктор Оркборн, обнаружив, что ни сэр Хью, ни Евгения не собираются участвовать в поездке, и сам отказался присоединиться к ней. Лайонела послали в Этерингтон; а Эдгар отправился в дом доктора Марчмонта, чтобы пригласить того, с согласия баронета, занять четвертое место в экипаже.
     Прибыв в дом священника, он направился, по особой привилегии, которая давно была ему предоставлена, прямиком в кабинет доктора Марчмонта, которого застал погруженным в книги и рукописи. Выслушав просьбу Эдгара, доктор отложил свои занятия в сторону, сожалея, может быть,  о том, что временно вынужден их прервать, но не сожалея о том, что порадует этим бывшего подопечного.
     Эдгар управился с приглашением так быстро, что им пришлось некоторое время ждать карету. Но, хотя карета несколько запаздывала, Эдгар не проявлял о ней никакого беспокойства, хотя вид его в целом показывал, что его что-то его тревожит.
     Он помолчал, он кашлянул, он снова помолчал и снова кашлянул - и влруг, мягко положив руку на руку доктора, вопросительно посмотрел ему в глаза.
     — Доктор, —  сказал он, —  наверное, вы с трудом узнали в юных леди прежних девочек? Ведь прошло много лет с тех пор, как вы видели их в последний раз.
     — Да, — отвечал доктор, — они успели превратиться в  очаровательных юных женщины. Красота Индианы настолько совершенна, что трудно оторваться от созерцания даже на мгновение. В Евгения детская невинность так соединяется с тончайшей разумностью, что только ущербная душа сможет долго смущаться ущербом, нанесённым её внешности, а Камилла…
     Доктор сделал паузу, и Эдгар отвернулся, чтобы не смотреть на него.
     — А Камилла, — продолжал доктор Марчмонт, —  кажется самым безмятежно светлым, самым ненавязчиво веселым и самым притягательно милым из всех юных созданий, которые я когда-либо видел.
     С распахнувшимся сердцем и лицом, полным благодарности, Эдгар повернулся к нему и горячо схватил его за руку.
     — Ты вы полагаете, что мне можно было бы… - воскликнул он,  но внезапно остановил себя, отпустил руку доктора, кашлянул два или три раза, и, вынув из кармана носовой платок, казалось, стал мучиться от внезапной простуды.
     Доктор Марчмонт нежно обнял его.
     — Мой дорогой юный друг, - сказал он, — Я вижу, что у тебя на уме,  и думаю, что все возможное счастье на свете обещает стать твоим; и все же, если ты пока не сделал какого-либо непоправимого шага, позволь мне поговорить с тобой, прежде чем ты сделаешь его.
     — Я далек от того, чтобы предпринять какой-нибудь шаг, я еще даже не принял  решения, — отвечал Эдгар.
     Тем временем прибывшая к крыльцу карета положила конец их разговору, и доктор, ещё раз повторив "Да! Я думаю, что все возможное счастье обещает стать твоим!", отправился к дамам, нетерпеливо их поджидавшим. Эдгар, слишком взволнованный, чтобы показаться им на глаза, держался позади, пока карета не двинулась в путь, а затем поскакал так быстро, что прибыл в коттедж гораздо раньше кареты, и при этом слова "я думаю, что все возможное счастье обещает быть твоим"  непрерывно продолжали звенеть в его ушах.
     Когда карета прибыла на место, Эдгар поручил Индиану мисс Маргланд; предоставив Камиллу заботам доктора; он хотел, чтобы наставник познакомился с Камиллой как можно ближе и в то же время желал сам временно избежать его пристального внимания.
     Индиана находилась в самом приподнятом настроении, которое ей доводилось испытывать; она была убеждена, что вот-вот станет хозяйкой прекрасного поместья и большого состояния; все утро она слышала лесть, которая превозносила ее красоту более чем когда-либо; и она с тайным удовольствием воображала роскошные украшения, которыми давно хотела обладать, и которые теперь непременно должны быди быть куплены ей к свадебному наряду.
     Мисс Маргланд тоже лучилась мягкостью, самодовольством и учтивостью. Одна Камилла, по самой своей природе весёлая, была серьезна.
     — Дорогой! это тот самый коттедж, в который мы с таким трудом стремились? - воскликнула Индиана, войдя внутрь. — Господи! Я ожидала, что это будет что-нибудь миленькое.
     — А какой такой красоты, - сказал Эдгар, — ты хотела от сельского коттеджа?
     — Дорогой, я не знаю, но мне казалось, нам покажут нечто особенное!
     Камилла, следовавшая за ней, едва переступив порог, издала, напротив, восклицание удовольствия и удивления, казалось, даже восстановившее на мгновение её природную живость. Ибо она узнала в женщине, которая низко присела перед ними в реверансе, и которую Индиана обошла не заметив, жену бедного заключенного, за которого она хлопотали вместе с Эдгаром.
     —  Как я рада встретить вас! — воскликнула она, — и притом именно здесь! и насколько лучше вы выглядите! и насколько веселее смотритесь в этой обстановке! Надеюсь, у вас всё хорошо?
     — Ах, сударыня! — отвечала женщина, — всё у нас очень хорошо,  благодаря вот этому доброму молодому джентльмену. Он поселил нас в своём новеньком добротном коттедже и берёт к себе на работу. Благослови его Господь! Я уверена, небеса его за это вознаградят!
     Эдгар, несколько взволнованный, между тем занимался её сынишкой; они весело скакали по комнате. Камилла с восторгом осматривалась; Индиана испытывала удивление, сама не понимая почему; доктор Марчмонт пристально наблюдал за всеми остальными; а мисс Маргланд, не собираясь уделять внимание вещам и обстановке, вышла за порог, чтобы осмотреть облик дома снаружи.
     Муж, теперь одетый в приличную одежду и несколько окрепнувший, хотя все еще слабый и истощенный, подошел к Камилле, и скромно выразил свою крайнюю признательность за то, что она познакомила их с таким благодетелем.
     —  Нет! — воскликнула Камилла. — Вы мне ничего не должны!.. Это ваше собственное горе познакомило… ваше собственное горе —  и доброта мистера Мандлберта.
     Она подошла к Эдгару.
     —  Счастливая тебе выпала судьба, — сказала она с восхищением, — ты можешь действовать так, как поступал бы мой отец, имей он большие доходы.
     — Сама видишь, — с благодарностью отвечал тот, — как мало требовалось. Я не сделал почти ничего, и все же какое облегчение испытывают эти бедные люди. К счастью,  домик этот как раз пустовал.
     — О сударыня! —  прервала женщина. —  Если бы вы знали, как это было сделано! с какой снисходительностью он нанял нас и приказал никому не отказывать нам в работе! Никому не позволил нас унижать, над нами издеваться!  И как позаботился о моём больном муже! и как дел наших нищих малышей! и, что важнее всего, спас нас от позора…
     Камилла почувствовала, что на глаза ей наворачиваются слезы. Она поспешно схватила на руки младенца и стала целовать его, скрывая склонённое лицо. “Счастливая, трижды счастливая Индиана!” - думала она. Больше ничего не говоря и не слушая, она уселась на стул и дальше занималась только ребенком.
     Тем временем Индиана, чья уверенность в собственном положении придавала ей смелость без обиняков высказывать всё, что приходило ей в голову,  успела осмотреть и домик, и его обитателей и теперь развлекалась тем, что перебирала их домашний скарб, перекладывая осмотренные предметы на новое место без заботы о сохранении прежнего порядка и безопасности.
     — Посуда!.. Не больно красивая… Господи, какие жалкие стульчики!… Это твое лучшее платье, добрая женщина?… Милая, но это безобразный узор!.. Я бы не надела такую вещь даже чтобы спасти свою жизнь!.. И что, не нашлось коврика получше?… Вы только гляньте на эти занавески! Вы когда-нибудь видели такие ужасы?… Господи! вы едите с этих тарелок?… Я бы умерла, или стала есть вдвое меньше!…
     Мисс Маргланд, которая надеялась, что весь домашний скарб уже всеми всесторонне осмотрен, рискнула вернуться и осведомиться, не собираются ли они остаться здесь навсегда? Камилла неохотно отдала ребенка; но не спешила покинуть дом, где все, что она видела, вызывало у неё удовлетворение.
     — Как всё вокруг аккуратно! как опрятно! — твердила она, — Как ярко блестят кастрюли! Какая чистота! В прибранном и удобном  маленьком жилище вы больше не будете болеть!..
     Эдгар тем временем тихим голосом рассказал доктору Марчмонту историю своих новых арендаторов.
     — Одобрите ли вы то, что я предпринял? Они показались мне людьми хорошими, и мне не хотелось бы, чтобы жизнь снова толкнула их ко злу.
     — Вы, безусловно, поступили верно, —  отвечал доктор. — Когда милостыню дают без контроля и дальнейшей помощи тем, кто успел усвоить нечестные способы заработка, то это для них — искушение, а для общества в целом — опасность; но дать людям опеку и наделить средствами, чтобы они могли идти верным путём, может оказаться для них спасением, а для общества - большой услугой.
     Индиана и мисс Маргланд, совершенно уставшие, пожелали проследовать в экипаж; Эдгар, посадив их, вернулся к Камилле, которая на прощание целовала детей и засыпала их отца и мать добрыми пожеланиями. Она подала ему руку. Очарованный он  сказал:
     — Какая ты особенная всё-таки! Такая живая - и в то же время такая деликатная.
     Тронутая, даже пораженная, она ничего не нашлась ответить. Она только подумала: “Увы, кажется, он не вполне доволен Индианой."
     Доктора Марчмонта по пути довезли до его собственного дома; прощаясь, он попросил Эдгара о встрече на следующее утро.
     Всю дорогу домой мысли Камиллы занимала расположенность Эдгара к людям; и  не в последнюю очередь та, которая была проявлена конкретно к ней.


Глава 14
Два отложенных намерения
     Мистер и миссис Тайролд явились по зову сэра Хью немедленно, и застали баронета в крайнем отчаянии; так он был напуган замыслами и успехами Беллами. Однако и брат, который знал, что опасения сэра Хью обычно столь же беспочвенны, как его надежды; и миссис Тайролд, которая почти нескрываемо презирала и то, и другое, едва уяснив суть дела, отказались обсуждать его без Евгении. Евгения рассказала о происшествии с самым простодушным смущением и с самой подкупающей простотой; было ясно, что только стыд заставлял ее молчать; у них не возникло сомнений, что и сердце её свободно, и намерения безупречны. И все же родители были потрясены опасностью, которой подверглась их дочь; отец благословлял Мандлберта за ее спасение, а мать была настолько тронута его попечениями о чести и безопасности семьи, что гнев, который она питала против него, утих, хотя сожаления, породившие это гнев, увы, только возросли.
     Мистер Тайролд дал дочери несколько предостережений и общих советов; но, видя её спокойствие и безмятежность, счел разумным не возбуждать в ней опасений, которые могли нарушить её самообладание, и не пробуждать мыслей, могущих вывести её за обычный круг интересов.
     Ее мать сочла проблему вообще не заслуживающей тревоги.
     Она с самого начала распознала в Беллами проходимца; и чувство превосходства над подобными людьми заставляло ее верить, что добродетельная и разумная Евгения тоже легко распознает все их дешёвые ловушки и уловки.
     Итогом этого совещания стало то, что опасения сэра Хью были полностью развеяны; он отказался от своего намерения немедленно послать за Клермоном и даже стал думать, что Эдгар был был слишком строг в своем суждении о Беллами, который преклонил колени из чистого сострадания, только чтобы убедить Евгению позаботиться о ее жизни.
     Священнослужитель и его супруга уже успели отбыть, когда группа путешественников из коттеджа вернулась домой. Эдгару не терпелось узнать у сэра Хью итоги из визита. Три его спутницы, единодушно приняв это нетерпение за желание продолжить разговор с сэром Хью касательно его брачных планов, не сговариваясь, удалились в свои комнаты.
     Однако они не были столь единодушны в дальнейших планах на вечер. Мисс Маргланд и Индиана напряжённо ждали, что их вот-вот призовут для важного сообщения; Евгения мечтала подольше продлить отсутствие, чтобы оправиться от смущения; а Камилла положила себе совсем не показываться до следующего утра.
     Впервые в жизни она воздержалась также от вечернего визита к Евгении, которая, как она предполагала, больше знала о приближающемся бракосочетании. Она теперь совсем не испытывала желания обсуждать эту тему. До сих пор она ждала помолвки как чего-то само собой разумеющегося и даже желанного; но прошедший день открыл ей, что Индиана не сможет дать Эдгару счастья. Из его последних слов она даже предполагала, что он втайне сожалеет о связи, создавшейся между ними.
     Невыносимая жалость к Эдгару сдавила её грудь. Она не хотела воображать сцену разговора сэра Хью с ним, представлять победу желаний сэра Хью над терзаниями и сожалениями Эдгара. Она сослалась на головную боль и легла.
     Утро не застало её более готовой к принятию неприятного известия. Напротив, ее отвращение к тому, что должно произойти, стало сильнее. Она не спрашивала себя — почему; но ей хотелось оттянуть, насколько возможно, момент, когда она узнает, что помолвка объявлена. Настоящая секунда была всем, чем она располагала; и отсрочить известие об этом событии хотя бы на час казалось ее пылкому воображению почти отменить его. Поэтому, едва встав с постели, она решила всё-таки совершить отложенный после разоблачений Лайонела визит к миссис Арлбери; хотя уже чувствовала, пожалуй, больше стыда, чем удовольствия в идее принести столь запоздалые извинения. Но она не могла придумать другой поездки, в которую за ней не последовала бы вся родня; а избежать общества родных, хотя бы на короткое время, было этим утром ее единственной целью.
     Ещё до завтрака она отправилась в комнату дяди; ее просьба была удовлетворена, едва услышана; и она попросила слуг готовить фаэтон.
     Тем временем Индиана и мисс Маргланд узнали от баронета, что брачные предложения пока не сделаны. Мисс Маргланд смягчила разочарование Индианы, предположив, что ее поклонник, вероятно, ждет прибытия какой-нибудь элегантной безделушки, дарение которой собирается приурочить к своему предложению: но сама отнюдь не была свободна от сомнений и подозрений. Поскольку в глазах сэра Хью именно на ней лежала ответственность за медлительность Мандлберта, она изнывала от желания на время покинуть Клеве. Дабы отстоять репутацию, она снова повторила сэру Хью заверения, что все идет как надо;  но лично для себя в последнее время с большим беспокойством всё чаще отмечала, что взгляд Эдгара устремляется на Камиллу с большей заинтересованностью, чем на ее прекрасную ученицу.
     Ожидая фаэтона, Камилла поскорее перекусила, постоянно опасаясь, что кузина вот-вот отзовет ее в сторону и радостно сообщит, что судьба её устроена. Эдгар с удивлением заметил, что Камилла куда-то собралась одна. И, не зная на самом деле, куда она направляется, он попросил её подойти с ним к окну и с серьёзным видом осведомился:
     — Скажи, нет ли у тебя какой-то предварительной договорённости о визите к миссис Арлбери?
     — Нет.
     — Она не ждёт тебя случайно сегодня утром?
     — Нет.
     — Тогда не сделаю ли я тебе затруднения, если попрошу отложить визит к ней ещё на некоторое время?
     Все желания Камиллы сводились к тому, чтобы поскорей исчезнуть из дома, но она ненавидела отказывать. Она выглядела встревоженной и молчала.
     — Вы, кстати, встречались с ней после того утра, когда проходил розыгрыш приза?
     — Не встречались. Но мне хотелось бы познакомиться с ней получше.
     — Она, конечно, дама очень любопытная… — сказал он с некоторым колебанием, — Но как ты думаешь, все ли её поступки одобрила бы миссис Тайролд?
     — Надеюсь, тебе не известно о ней чего-либо дурного? Если да, прошу, держи это при себе; меня бы очень огорчило такое известие.
     — А меня бы огорчило стать вестником; но я надеюсь, что повода не представится. Однако я прошу тебя день или два потерпеть с визитом. А пока могу заверить тебя, что она, несомненно, женщина выдающаяся. Увидев, как она очаровала тебя, я навел о ней некоторые справки. Надо сказать, ее репутация безупречна .
     — Тысяча, тысяча благодарностей, — весело воскликнула Камилла, — что ты взял на себя столько хлопот; и еще десять тысяч за то, что они оказались ненужными!
     Эдгар не мог удержаться от смеха, но ответил, что еще не уверен, что в его действиях не было необходимости, поскольку свобода от явных пороков является ещё не достаточной рекомендацией; очень скоро, добавил он, он увидится с дамой, на чье суждение можно полагаться, и которая прояснит для него некоторые моменты, важные при намерении завязать знакомство, тем более близкое.
     Желая выполнить его просьбу, но сгорая нетерпением всё же поскорее покинуть дом, Камилла напряженно раздумывала, пока не объявили о подаче фаэтона.
     — Но ведь, я надеюсь, — сказала она с нерешительным видом, — один мой визит не повлечет дурных последствий?
     Эдгар отвёл глаза.
     — Сегодня утром у меня важное дело, — ответил он, — но я готов бросить всё и немедленно отправиться к своей знакомой за советом прямо сейчас, если это позволит отложить твой визит хотя бы до завтра. Прошу, не отказывай мне в этой отсрочке. Ты меня очень обяжешь.
     — Что ж, ладно… я отложу визит до завтра... или даже до следующей недели! — воскликнула она, совершенно побежденная.— Ни в коем случае не откладывай своего важного дела.
     И она попросила слугу, который убирал принадлежности для завтрака, отменить подачу фаэтона.
     Эдгар, растроганный, в порыве чувств даже схватил ее за руку, но, опомнившись, принялся поднимать оконную раму.
     — Давно не было такой прекрасной погоды — сказал он смущённо, — надеюсь, это там не дождь собирается!
     Затем он пожелал всем доброго утра, откланялся и отправился на конюшню.
     Мисс Маргланд, которая, бочком приблизившись к окну под видом изучения гравюры на стене, выслушала весь разговор молодых людей, была охвачена злобой, получив новое подтверждение небеспочвенности своих всё более крепнущих опасений. Она не представляла, как сберечь свой авторитет в глазах баронета и Индианы, когда вскроется столь разительный промах, и удалилась, сбитая с толку, в свою комнату, чтобы обдумать программу действий в приближающийся опасный кризис; хмурое выражение ее лица показывало, что следовать за ней неуместно.
     Камилла тоже ушла в свою комнату, в волнении, одновременно приятном и тревожном. Ей было жаль несостоявшейся поездки, но она была рада угодить Эдгару; и трепетала от счастья, что его так интересуют её дела. Она теперь больше, чем когда–либо, боялась откровенности Индианы — Индиана с каждым мгновением всё больше сомневалась в её способности даровать счастье Эдгару Мандлберту.
     Она села у окна и сквозь ветви деревья увидела, что он скачет прочь.
     — О милый, милый Эдгар! — неожиданно для себя сказала она, сложив руки и глядя ему вослед, и слезы навернулись ей на глаза.
     Испугавшись собственной нежности, она встала, закрыла окно и отошла в другой угол комнаты.
     Она взяла книгу, но читать не могла. "Милый, милый Эдгар!" — звучало у неё в душе. Она пробовала заняться клавесином; но не могла играть. "Милый, милый мой Эдгар!" звучало у неё в душе наперекор всей борьбе.
     Встревоженная и стыдящаяся таких мыслей, она решила рассеять их долгой прогулкой в парке и не возвращалась в дом до тех пор, пока громкий обеденный гонг не призвал обитателей поместья готовиться к трапезе.
    

    

    
Глава 15
Два непременных требования

     Эдгар намеревался поехать к миссис Нидхэм, леди, от которой он рассчитывал получить нужные сведения о миссис Арлбери; но чары, слишком сильные, чтобы им сопротивляться, потребовали от него отложить визит к миссис Нидхэм. Марчмонт просил его не предпринимать никаких шагов, пока они не поговорят друг с другом.
     Поэтому он поскакал галопом к дому священника в Клеве. Он вошел в кабинет доктора с самым оживленным видом и взял того за руку.
     — Мой дорогой и уважаемый наставник! — воскликнул он, — вот теперь я прихожу к вам без колебаний и без малейшей нерешительности! Моя смелость объясняется обстоятельствами, которые не смогут показаться вам обидными, хотя мой выбор и упредил, к сожалению, ваш совет. В общем, я пришёл к вам, мой дорогой наставник, мой добрый и надёжный друг, чтобы признаться, что вчера вы очень проницательно угадали состояние моей души, и что сегодня я надеюсь услышать из ваших уст подтвержение безусловной правильности моего выбора!
     Доктор Марчмонт обнял его.
     — Если так, — сказал он, — будь же счастлив, мой дорогой, как ты того заслуживаешь! Ничего другого я не могу пожелать.
     — Вчера вечером, — продолжал Эдгар, — я почувствовал, что все сомнения полностью исчезли: такой пленительной, такой мягкой, такой нежной, такой милой, как прошлым вечером, я еще не видел её никогда; вы были свидетелем этого, мой дорогой доктор!.. вы сами видели ее с ребенком на руках!.. подтвердите же, что просто невозможно представить себе более милой картины!..
     Доктор смотрел на него одобрительно, но ничего не отвечал.
     — Но даже прошлый вечер не предвещал тех светлых чувств, которые она подарила мне сегодня утром. Мой дорогой друг! она собиралась совершить поездку, в которой видела для себя особое удовольствие, и повидаться с леди, вызывающей её горячее восхищение…. я попросил ее отложить поездку… а возможно, даже совсем отказаться от общества этой леди… и при том, что она уже получила дозволение сэра Хью и коляска стояла у самых дверей — поверите ли вы? можете ли поверить, что такая покладистость сочетается с такой живостью!… — представьте себе, она выполнила мою просьбу и выполнила с покорностью и грацией, которые приковали мою душу — я признаю это — совершенно приковали мою душу к ней!
     Доктор Марчмонт улыбнулся, но скорее задумчиво, чем радостно; и Эдгар, не получив ответа, некоторое время ходил по комнате, молча наслаждаясь собственными мыслями.
     Наконец мысли эти вернулись к доктору.
     — Мой дорогой наставник, — воскликнул он, — вы ведь помните, что хотели поговорить со мной?
     — Да… но я предполагал, что ты ещё будешь свободен.
     — Я несвободен пока только в мыслях!
     — Неужели она еще не знает о своей победе?
     — Она даже не догадывается о ней.
     Доктор Марчмонт, поднявшись, вдруг заговорил внушительным тоном.
     — Ну тогда внимательно выслушай меня, мой дорогой, мой очень любимый юный друг! Воздержись от своего предложения, не делай никаких намёков её родным, не порождай даже малейшей надежды в её собственной груди, и пусть даже догадки сплетников не смогут приписывать тебе каких-либо намерений, пока ее сердце не станет лучше тебе известно.
     Эдгар, задрожавший, пораженный, вскричал, на минуту утеряв способность владеть собой:
     — Что вы имеете в виду, мой добрый доктор? Вы подозреваете что она с кем-то уже связана? Вы по каким-то причинам против неё предубеждены?
     — Я ничего не подозреваю. И ничего не знаю о ней. Но в человеке важны не только его душевные склонности, важна ещё способность к постоянству; обмануться в этом так легко, и как мне не хотелось бы однажды увидеть тебя брошенным!…
     — Тогда позвольте мне сказать, что я могу гарантировать её постоянство! — воскликнул Эдгар с абсолютной убеждённостью. — Слишком давно и хорошо я ее знаю! Я знаю её с самого детства, можно ли тут обманываться?… Я ничего не боюсь — боюсь только, что сам не стою её уважения и послушания. Даже мои самые мальчишеские воспоминания говорят мне только одно — у неё самая честная, открытая, бесхитростная и щедрая душа на свете!..
     Он поведал доктору историю о благородстве ее чувств в девятилетнем возрасте; рассказал об утерянном наследстве, оспе, случае с каретой, всё время противопоставляя её поведение замкнутому и самолюбивому поведению Индианы в том же возрасте.
     Доктор Марчмонт выслушал рассказ с большим удовольствием, но не с той убежденностью, которой ожидал от него Эдгар.
     — Все это, — сказал он, — в высшей степени предвещает добро. И подтверждает то мнение, которое я высказал вчера — что всё возможное счастье в мире обещает быть твоим.
     — И все же, и все же… — сказал Эдгар немного огорченно, — мне кажется, вам чего-то недостаёт?…
     — Нет, сам твой выбор я одобряю.
     — Но вы сбиваете меня с толку, доктор! Тогда я не могу понять, против чего вы возражаете, на что намекаете и что предлагаете?
     — Все, что я предлагаю, сводится к двум требованиям: во-первых, ты откажешься от своих твёрдых намерений, пока не убедишься, что она действительно обладает теми достоинствами, которыми, кажется, и вправду наделена. Во-вторых, даже убедившись, что это так, ты не будешь просить её руки, пока не удостоверишься не только в ей гарантированном согласии, но и в её расположении.
     — Мой дорогой наставник, — воскликнул Эдгар, не зная, смеяться ему или плакать, — от какой тревоги и каких диких догадок меня избавило это пояснение! Однако выслушайте мой ответ, мне кажется, я смогу убедить вас, что даже исходя из ваших строгих требований, ничто не мешает мне поговорить с мистером Тайролдом прямо сегодня же!
     — Что касается вашего первого требования, касающегося добродетелей, — продолжал он, — то я рассказал вам об чистоте даже самых детских её представлений о справедливости; и хотя в последний год, во время наших с вами путешествий по стране, я редко виделся с нею, я знаю, что она находилась в это время под присмотром лучшей из матерей. А за последние три недели, проведённые с ней под одной крышей, ощутил, что она по-прежнему осталась самым дружелюбным, ласковым, непринуждённым и щедрым созданием в мире. Что же тогда остается от ваших сомнений? Ничего. Я непоколебимо убежден в ее добродетелях.
     Он продолжал:
     — Что касается вашего второго условия, признаюсь, вы меня им несколько смутили; но как я смогу убедиться в ее расположении, если она ничего не знает о моей любви?
     — Постой пожалуйста! Остановись на минуту! — перебил его доктор. — Наше рассуждение продвигается слишком поспешно. Мы ещё не покончили с первым пунктом, а ты уже перешёл ко второму.
     — Это правда, и я повторю это ещё раз, — продолжил доктор, — что всё обещает тебе счастье; но не путай обещания с исполнением. Эта юная леди и вправду, может быть, само совершенство; для знакомого, для друга, не сомневаюсь, ты видел достаточно, чтобы твоё доброе мнение было совершенно оправдано. Но поскольку ты вчера, всего за один вечер, принял решение, которое даст ей возможность влиять на всю твою оставшуюся жизнь, то с этого момента ты должен изучить ее другими глазами. Что бы она ни делала, ты должен, наблюдая, задавать себе вопрос "понравилось бы мне, если бы так вела себя моя жена?”. Что бы она ни сказала, ты должен задаться тем же вопросом. Ничто не должно ускользать от тебя; ты должен смотреть на неё так, как будто видишь её впервые. Ты должен полностью забыть о ней как о Камилле Тайролд, ты должен думать о ней только как о Камилле Мандлберт. И скажу тебе наконец, вот что. Даже объективности будет недостаточно. Потребуется нечто большее. В течение всего испытательного срока ты должен задаваться не только вопросом: "а добродетельно ли это?", ты также должен спрашивать себя: "а испытываю ли лично я от этого радость?"
     — Вы опасаетесь, что совместное счастье сделает невозможным несовместимость характеров?
     — Не характеров; что касается этого первого из необходимых условий, то ты самими обстоятельствами жизни избавлен от этой проверки. Я не сомневаюсь в том, что характеры подходят; но, хотя взаимное притяжение почти полностью зависит от характеров, счастье больше связано с жизненными предпочтениями.
     — Вы доставили мне удовольствие, доктор, упомянув о предпочтениях, потому что я могу дать вам самые недвусмысленные заверения в ее милосердии, ее прямоте, ее доброжелательности к людям в сочетании с духом никогда не угасающей живости, одушевлением никогда не прекращающегося хорошего настроения!
     — Я знаю, что ты, мой дорогой Эдгар, по самой своей натуре наблюдателен и беспристрастен; что в обычной жизни твоя разумность надёжно защищает тебя от ловушек молодости: но здесь — здесь быть просто разборчивым недостаточно; только сильная недоверчивость сможет спасти от запоздалого раскаяния.
     — Никогда, доктор, никогда и ни за что! Я скорее откажусь от надежды на счастье, чем буду вести себя так невеликодушно. Такое отношение превратит жизнь в пустыню! Нет, я считаю, что этот пункт мы обсудили; я полностью убежден в ее добродетельности. Но, что касается вашего второго пункта — не добиваться ее руки, пока не уверен в её расположении — вот тут вы, действительно, заронили нечто, что проникает в самую глубину моей души... О, доктор!… но как могу я надеяться… хотя бы в отдалённом будущем… что эта самая простодушная, самая безыскусная из девушек без всяких усилий, без ухаживаний, без стараний с моей стороны отдаст своё сердце мне?
     — А почему бы нет? Ты так щедро отдаешь должное другим, почему бы так же не ценить и себя?
     Восторженный, прояснившийся и счастливый взгляд показал доктору Марчмонту, что ученик понял его мысль.
     — Я не боюсь сделать тебя тщеславным, — продолжил речь доктор, — Я знаю, что здравый твой смысл слишком прочен, а темперамент слишком уравновешен, чтобы ты стал гордиться дарами природы или дарами фортуны; не в твоих силах создавать их, в твоих — только верно ими пользоваться. Поэтому я не побоюсь утверждать, что ты вряд ли столкнёшься с серьёзной опасностью быть отвергнутым. Ты учтив, образован, богат; обладаешь хорошим характером; и внешне и внутренне гармоничен, ты можешь не сомневаться в охотном одобрении ее родных, и потому с твоей стороны было бы странно испытывать сколь-нибудь обоснованные тревоги о её согласии — и уж прости меня, если я прямо и недвусмысленно добавлю, что это согласие тебе обеспечено, даже если ты будешь совершенно равнодушен к ней.
     — Если так, — сказал Эдгар упавшим тоном, в котором не просматривалось даже следов былого воодушевления, — она, пожалуй, оставит меня со всеми этими достоинствами хозяином самому себе; она слишком благородна, чтобы руководствоваться соображениями обыкновенными.
     — О, не преувеличивай; влияние друзей, влияние примеров, представление том, что замужество является главной целью в жизни, впитываемое каждой женщиной с младенчества — вот мотивы брака, одинаковые для всех особ женского пола, каковы бы они ни были.
     — А ведь правда, — задумчиво сказал Эдгар, — её выбор мог просто предопределиться влиянием окружающих; не стану притворяться, что голос ее родных не влиял на неё исключительно в мою пользу.
     — Да, — перебил доктор Марчмонт, — и, как бы ни была она благородна, Бич-Парк тоже влиял на неё в твою пользу! И твой особняк, твоя карета, твоя прислуга, и даже твоя кухня тоже влияли в твою пользу!...
     — Доктор, — перебил Эдгар в свою очередь, — мне известно что вы нелестного мнения о женщинах.
     — Возможно. Но не позволяй этому знанию закрыть от себя верность того, к чему я призвал тебя. Да, у меня не было причин думать о женщинах слишком хорошо; но я верю, что есть личности, заслуживающие всяческого уважения; твоя Камилла может быть одной из них. Однако прислушайся всё же к тому, о чем говорит мне опыт; как бы ни казалась она бесценна, проверь это много раз, прежде чем вручить ей власть над своей жизнью; и как бы ни были надёжны твои шансы на ее руку, не думай, что ты тем самым получаешь её сердце.
     Покидая своего наставника, Эдгар Мандлберт, чьё доверие к Камилле ни в чём не поколебалось, был однако теперь преисполнен глубокого недоверия к собственной привлекательности, и в глубине души заражен опасением, что не сам по себе привлекает её чувства, а должен, из простой честности и скромности, предполагать, что особое отношение к нему предопределено его высоким положением. Поэтому ему не составило труда пообещать наставнику и далее не действовать опрометчиво; его надежды растаяли; его воодушевление сменилось подавленностью; густой туман омрачал теперь его жизненные перспективы, а разум был угнетён сомнениями. Он пожал доктору Марчмонту руку, заверил его, что многократно обдумает все, что тот ему сказал, и не предпримет никаких шагов, снова не посоветовавшись с ним — а затем сел на свою лошадь и понуро направился в Клеве.