XV. Лжекороль на троне
После того, как Филипп начал принимать посетителей, почти ничто не омрачило его и не вызвало опасений. Он держался именно так, как научил его Арамис, что позволило ему не вызвать ни малейших сомнений в том, что на троне по-прежнему находится тот же самый человек, который был на нем вчера и все предшествующие годы царствования Людовика XIV. Даже Королева-мать ничего не заподозрила, хотя она проявила небольшую тревогу в отношении голоса Филиппа, который все же незначительно отличался от голоса Людовика. Филипп сослался на то, что вчера его слегка просквозило, однако, ничего страшного не произошло, горло у него уже не болит.
— Я направлю к вам лекаря, Ваше Величество, — сказала Королева.
— Право не стоит, матушка, я уже вполне здоров, — ответил Филипп, и увидел, что Королева совершенно успокоилась.
«Даже если она о чем-то догадается, она не выдаст меня», — подумал Филипп, который со смешанными чувствами любви, беспокойства и обиды рассматривал Королеву, припоминая ту мимолетную встречу, которая осталась в его памяти.
В этот день на аудиенции присутствовали все родственники Короля, кроме супруги, Марии-Терезии, отчего Филипп вздохнул с облегчением: ему почти не доводилось видеть женщин, кроме двух женщин, кормилицы и хозяйки дома, Королевы-матери, и той необычайно красивой и милой девушки, с которой он встречался несколько раз случайно, пока его ещё не содержали в Бастилии. Впервые он встретил её ещё девочкой.
Филипп вспомнил эту встречу так, как будто она была неделю назад.
Его кормилица, няня и гувернантка в одном лице, мадам Оншан, была высокой женщиной, которая носила чёрное платье с длинными свисающими рукавами, которые были отделаны кружевами. На голове она носила бархатный капюшон. Когда много позже Филипп увидел канонника, ему показалось, что он одет почти так, как одевалась его кормилица. Они временно проживали в доме её дальней родственницы, мадам Готон.
Когда Филипп, ещё маленьким мальчиком, жил под присмотром мадам Оншан в доме мадам Готон, стоявшем в такой глуши, что никто к ним никогда не заезжал в гости, однажды произошло нечто странное. Неподалёку, где проходила дорога, по всей видимости сломалась карета. В карете ехала неизвестная знатная девочка со своей гувернанткой. Девочка была приблизительно того же возраста, в каком был тогда Филипп. Сначала Филипп увидел только девочку, которая, видимо, решила прогуляться по лесу, и вдруг обнаружила почти в глухом лесу этот дом, где жил Филипп. Она увидела Филиппа и смело подошла к нему, явно намереваясь познакомиться.
Вдруг из леса выбежала взрослая дама, которая в ужасе стала кричать:
— Мадемуазель де Грамон! Вернитесь! Туда нельзя ходить!
Мадам Оншан в ужасе вскричала:
— Мадемуазель де Грамон!
После этого она схватила Филиппа за руку и потянула его к дому. При этом она постаралась закрыть лицо Филиппа от неожиданной гостьи.
Тем временем незнакомая девочка закричала:
— Славная мадам Готон! Это я, Катерина-Шарлотта! Я пришла попить молока и поесть яиц!
Голос этой девочки звенел небесным колокольчиком, от этого голоса Филипп почувствовал сладкую дрожь по всему телу. Ему не хотелось уходить в дом, он хотел дольше оставаться рядом с этой девочкой, поэтому он сказал:
— Молоко! Она говорит о молоке! Но я проголодался, я тоже хочу молока. И я хочу яиц. Мадам Готон, принесите нам молока и яиц!
Но мадам Оншан была неумолима, она сказала Филиппу:
— Пойдемте, сударь, сейчас не время вам здесь оставаться.
Мадам Готон также попыталась увещевать его.
— Сударь, умоляю вас, ступайте скорее в дом, — сказала она.
Филипп никогда раньше не видел её такой испуганной. Она пыталась силой затащить Филиппа в дом, но так повелось, что к Филиппу почти никогда не применяли силу, а действовали лишь уговорами.
Девочка оказалась не только красивой, но и смелой. Хотя она явно понимала, что взрослые дамы – и мадам Готон, и гувернантка девочки, выбежавшая за ней из леса, – обе не желали, чтобы дети познакомились. Возможно, именно поэтому она дерзко подошла к Филиппу с просила:
— Как вас зовут?
— Меня зовут Жюль Филипп, — ответил Филипп.
— А дальше? — спросила мадемуазель де Грамон.
— Дальше? — удивился Филипп. — Это все. Разве этого недостаточно?
— Только Короля зовут просто Людовиком, — возразила девочка дерзко, — а вы явно не Король!
Услышав слово «Король», мадам Оншан всплеснула руками, в ужасе подскочила к Филиппу, взяла его на руки и бросилась бежать в дом. При этом Филипп почувствовал, что она настолько сильно напугана, как будто бы за ними гналась волчья стая.
Но девочка упорно не желала уходить, требовала, чтобы её пустили в дом, тогда как сам Филипп вдруг решился на бунт, чего с ним никогда раньше не было. Он также требовал, чтобы ему позволили познакомиться с этой девочкой.
Все три дамы явно были напуганы.
Наконец, мадам Оншан объявила Филиппу:
— Вы получите молоко, сир, при условии, что все мы будем его пить в нижней зале, и вы будете вести себя достаточно тихо, чтобы не привлечь сюда новых гостей.
— Обещаю! – почти в один голос сказал Филипп и мадемуазель де Грамон.
Так состоялось первое знакомство с этой девочкой.
Оно обернулось горем для Филиппа. По-видимому, те, кто повелел держать его вдали от людей, каким-то образом узнали о том, что его уединение было нарушено. Филиппа перевели в другое место, более глухое и закрытое от людских глаз. Мадам Оншон и мадам Готон он больше никогда не видел, и подозревал, что с ними произошло что-то очень скверное.
После этого судьба подарила ему ещё две случайных встречи с этой девочкой, но к этому времени она уже стала прекрасной юной девушкой. И хотя эти две встречи произвели на него более сильное впечатление, сейчас он почему-то припомнил именно эту их первую случайную и роковую встречу в лесной избушке.
— О чем вы задумались, сын мой? – ласково спросила Королева-мать.
— Я было подумал, впрочем, вздор, ничего, ни о чем, — рассеяно отвечал Филипп. — Почему я не вижу здесь…
— Мадемуазель де Лавальер? — надменно спросила Королева-мать.
— Нет, что вы, матушка! — удивился Филипп.
— Королева, как вы знаете, несколько больна и вы сами освободили её от сегодняшней аудиенции, — продолжала Королева-мать уже менее холодно. — Впрочем, ваше желание её видеть, вероятно, исцелит её, ведь она – ваша законная супруга перед богом и перед людьми, и кажется, чуточку больше внимания к ней с вашей стороны исцелило бы её окончательно. Не позвать ли Её Величество Марию-Терезию?
— Пусть она отдыхает и выздоравливает, — поспешно ответил Филипп.
Королева-мать с достоинством поклонилась.
Филипп между тем рассматривал своего младшего брата, Герцога Орлеанского, которого также назвали Филипп. Ему подумалось, что этот брат, который не отнимал у него ни свободы, ни короны, достоин его братской любви и покровительства. Филипп в этот момент не осознавал, что и Людовик ничего у него не отнимал по той простой причине, что попросту не знал о его существовании. Тех же, кто отнял у него его судьбу принца и короля, были уже мертвы, кроме Королевы-матери, которая ничего не могла с этим поделать, и, по-видимому, сама мучалась от этой несправедливости по отношению к её сыну ничуть не меньше, чем сам Филипп, а возможно, даже больше, ведь мучения душевные многократно тяжелее мучений телесных.
Филипп решил, что он будет любить всех своих родных и не будет таить зла ни на кого из них. Он ласково улыбнулся Герцогу Орлеанскому, кивнул его супруге Принцессе Генриетте по прозвищу Минетта, и махнул рукой, давая понять, что прием окончен.
Когда все последовали к выходу, Филипп обратился к Герцогу Орлеанскому:
— Брат мой, прошу вас, задержитесь ненадолго!
— Я весь в вашем распоряжении, Ваше Величество, — с удивлением ответил Герцог.
— Скажите, брат мой, — мягко проговорил Филипп, — Мадемуазель де Грамон. Как она поживает?
— Вы говорите о Княгине Монако? — удивился Герцог.
— Так она замужем, — грустно и несколько разочарованно произнес Филипп.
— Если вы питаете интерес к этой особе, Ваше Величество, то факт её замужества ничего не значит, ничему не мешает, и даже больше. Но почему вы спрашиваете о ней меня, а не вашего друга графа де Гиша? Понимаю, вы не хотите вмешивать её брата в ваши отношения. Что ж, вполне умно. Но мне кажется, что де Гиш не тот человек, который бы стал мешать вам в подобных приключениях. К тому же, быть может, ему уже давно пора было бы остепениться и позаботиться о делах своего Короля, нежели заглядываться на супругу брата Короля, не так ли?
— Дорогой брат, я сегодня немного не в себе. Простите, что задаю столь глупые вопросы, спрашиваю у вас о том, что легко мог бы узнать у де Гиша, я просто несколько переутомился от этих празднеств. Прошу вас не рассказывать о нашем разговоре никому.
— Разумеется, Ваше Величество! – ответил Герцог Орлеанский, думая про себя, что у него появилась любопытная тема для вечерней беседы с супругой.
Наивный Филипп думал, что подобные обещания чего-то стоят. Если он хотел, чтобы го брат никому ничего не рассказывал, то худший способ состоял в том, чтобы попросить его сохранить тайну. Гораздо эффективнее было бы попросить его оповестить всех придворных об этом разговоре. Ведь подобное поручение Герцог расценил бы как обязанность, а он обожал увиливать от исполнения любых обязанностей, тогда как обещание хранить тайну вызывало нестерпимое желание разгласить её первому встречному по секрету.
Герцог Орлеанский с поклоном удалился, а Филипп остался один, и все его мысли были о том, что мадемуазель де Грамон замужем и теперь называется Княгиня Монако, а её брат, граф де Гиш, числится одним из лучших друзей Короля, то есть будет теперь лучшим другом его, Филиппа. В его голове звучала фраза Герцога: «Факт её замужества ничего не значит, ничему не мешает, и даже больше». Он не вполне был уверен, что полностью понимает смысл этой фразы, но ему думалось, что он вполне верно её истолковал.
XVI. Комендант Бастилии де Безмо
Суперинтендант финансов, бывший королевский прокурор господин Фуке мчался что есть духу в Париж, в Бастилию, нисколько, казалось бы, не заботясь ни о лошадях, ни о карете. Ему хотелось бы, чтобы его кони имели крылья, подобно мифическому Пегасу, и понесли его вместе с каретой по воздуху. Несмотря на то, что обещанные Арамису четыре часа задержки должны были, казалось бы, заставить его не торопиться, мысль о том, что Король Франции томится в Бастилии как какой-то преступник, подгоняла его так, что ему стало казаться, что и у его коня, и у него самого за спиной вырастают крылья.
Вместе с тем, вследствие нетерпеливости, он сердился и на себя, и на лошадей, поскольку ему в то же время казалось, что он едет недостаточно быстро.
«До чего же невероятные по своей силе, решимости и удачливости эти таинственные мушкетеры, эта четверка, рассказы о похождениях которой не умолкают во Франции! — думал Фуке, — Они вершат судьбы Королей словно это простые шахматные фигуры, и при этом остаются в скромной тени, в безвестности, и даже порой в нищете, если сравнивать их состояние с тем, какое они могли бы нажить, если бы пустили всю свою энергию лишь на это! Титаны! Полубоги! Каким великим я себе казался, и каким мелким оказался я, великий Фуке, в сравнении с ваннским епископом, бывшим мушкетером, который переставляет принцев так, что об этом никто не догадывается! Какой великий замысел! Какое филигранное исполнение! Если бы только это не свершилось в моем доме! Сколь сильны же были эти необыкновенные люди в молодости, коль скоро даже теперь, спустя почти сорок лет, достигнув возраста, когда обычные люди становятся обычными дряхлыми стариками, они остались титанами, способными создавать столь грандиозные планы и выполнять их не моргнув глазом? Даже Король Франции меркнет перед ними! Даже Кардинал Мазарини! Лишь великий Ришелье мог сравниться с господином д’Эрбле в его решительности, уме, твердости духа! А ведь говорят, что господин д’Эрбле во многом уступает господину д’Артаньяну. И я готов этому поверить, хотя знаком с ним недавно, и не столь глубоко, но то, что я в нем заметил, меня убеждает, что это, действительно, так!»
Наконец, Фуке достиг ворот Бастилии. И только тут он понял, как, в действительности, ничтожен он в сравнении с господином д’Эрбле! Он высокомерно говорил Арамису: «Я дам вам четыре часа чтобы спастись!» Только теперь он понял, что это господин д’Эрбле продолжал управлять ситуацией, и он имел полное право сказать: «Я дарю вам шанс спасти Короля, если вам этого так хочется, и удалюсь туда, откуда меня не достанете ни вы, ни ваш жалкий Король!»
Если бы господин д’Эрбле велел арестовать Фуке, его приказание было бы исполнено. Ведь в руках епископа ваннского был приказ об отмене ареста Фуке, а приказ об аресте оставался в руках его друга, капитана мушкетеров д’Артаньяна! Любой из этих двух мог бы с легкостью решить судьбу Фуке – либо порвать приказ об аресте, подарив ему свободу, либо порвать приказ об отмене ареста, упрятав его в Бастилию, либо уничтожить оба приказа, оставив Фуке в трепетном ожидании своей судьбы, в полной неопределенности. Они могли не опасаться гнева Короля, поскольку на троне сидел послушный воспитанник ваннского епископа, который, разумеется, не допустил бы никакого вреда капитану мушкетеров, а капитан мог бы с помощью своих мушкетеров арестовать и епископа, и его Лжекороля, ведь не может же быть, чтобы он не знал о замыслах господина д’Эрбле! Если эти двое были в общем заговоре, они держали в руках и Фуке, и Короля, и всю Францию! А он вообразил, что сможет вот так запросто приехать к Бастилии, войти внутрь и освободить Короля! Он вообразил, что проявляет милосердие по отношению к епископу ваннскому, тогда как это епископ ваннский по непонятным причинам проявил милосердие и по отношению к Фуке, и по отношению к Королю, запертому в Бастилии. Непостижимые люди!
В отчаянии Фуке принялся стучать в ворота Бастилии.
Эти ворота, которые, разумеется, моментально открылись бы перед Арамисом, и открылись бы если и не столь стремительно, но достаточно поспешно перед д’Артаньяном, эти самые ворота и не думали открываться перед суперинтендантом финансов.
Фуке после бесконечных уговоров, угроз и настояний смог все-таки, добиться, чтобы о нем доложили майору, командующему караулом. О том, чтобы пробиться к коменданту, не могло быть и речи.
Фуке с ненавистью смотрел на запертые ворота Бастилии, желаю во что бы то ни стало попасть внутрь. Он ожидал ответа от майора, не догадываясь, что в скором времени его желание попасть в Бастилию, быть может, сбудется совсем не в тех обстоятельствах, когда это желание казалось ему оправданным. Он ещё не догадывался о том, что вот так сидеть в своей собственной карете перед воротами Бастилии, но вне её, намного приятнее, чем сидеть внутри Бастилии без всякой надежды когда-нибудь из нее выбраться.
Наконец, из караулки вышел стражник.
— Ну, так что же? — нетерпеливо спросил Фуке, — Видели вы майора? Что он приказал? Разумеется, он распорядился впустить меня?
— Нет, сударь, вы ошибаетесь, — ответил сержант, — Хорошо для вас, что он не велел прогнать вас прочь. Наш майор просто рассмеялся и сказал, что господин Фуке находится сейчас в своем замке Во, принимая Короля и его свиту. И если бы даже господин Фуке по каким-то странным обстоятельствам оказался нынче в Париже, то все равно не поднялся бы в такую рань. Поэтому он назвал вас самозванцем и предложил вам убираться подобру-поздорову туда, откуда вы приехали, однако, если у вас есть желание сидеть здесь в карете и утверждать, что вы – господин Фуке, мы не станем вам препятствовать, в этом доброта нашего майора. Он сказал, что мы не отвечаем за то, что происходит вне стен Бастилии, наша часть ответственности – это только эти стены и всё, что находится внутри этих стен, а то, что находится снаружи, нас не касается.
— Проклятье! Остолопы! Перед вами генеральный прокурор Франции! Немедленно впустите меня! — крикнул Фуке, надеясь, что до них ещё не дошло известие о том, что эта должность ему уже не принадлежит.
— Поймите и вы нас, сударь! — ответил стражник. — Не могли бы вы предъявить какие-либо документы, подтверждающие ваши слова?
— Вы должны знать начальство в лицо! — воскликнул Фуке в гневе.
— Это Бастилия, сударь! Мы подчиняемся не лицам, а документам. Имеется ли у вас приказ Короля? Или приказ Министра? Или приказ генерального прокурора? — спросил стражник.
— Пропустите меня внутрь, и я предоставлю вам нужный документ! — ответил Фуке.
— Если у вас имеется документ, покажите его, и мы вас пропустим, — был ответ.
— Болван! Этот документ я составлю сам, дайте мне лишь стол, бумагу, перо и чернила! — продолжал неистовствовать Фуке.
— Пожалуй, мы могли бы пустить вас в караульное помещение и дать то, что вы просите, — неуверенно проговорил стражник, выразительно глядя на руки Фуке, на которых ещё оставались перстни с бриллиантами. — Но я не уверен, что это возможно. Пожалуй, нет, сударь, я не смогу этого сделать.
— Прошу вас об этом одолжении и кроме того… — Фуке, наконец, сообразил, что у него в руках ещё имеются некоторые средства воздействия на этих людей. — Могу я попросить вас оказать мне такое гостеприимство?
— Здесь не трактир, сударь, — более мягко ответил стражник, не отрывая глаз от перстней.
— Но ведь это не запрещено? Караульное помещение ведь полностью в вашем распоряжении? Слушайте, я голоден, наконец, и хочу просить как о большом одолжении угостить меня чашкой чая и куском хлеба, и за это предлагаю вам этот бриллиант чистой воды, — с этими словами Фуке снял с пальца перстень с самым большим бриллиантом.
— Господь велел делиться хлебом со страждущими, — почти уверенно ответил стражник. — Повеление божье…
— Повеление божье важно ничуть не меньше, чем повеление Короля, мой дорогой, — ответил Фуке, взяв левой рукой правую руку стражника, вложив в неё своей правой рукой упомянутый перстень, после чего он закрыл ладонь стражника и одобрительно похлопал по ней своей рукой.
— Следуйте за мной, сударь, — ответил стражник, открывая двери караульного помещения.
Войдя в помещение, Фуке нетерпеливо схватил бумагу и перо, после чего стал писать:
«Приказ коменданту Бастилии господину де Безмо.
Немедленно освободить узника, которого доставили в Бастилию нынешней ночью.
Генеральный прокурор Франции
Фуке»
Поставив свою подпись, Фуке вручил этот документ стражнику, который взял документ со словами:
— Я сначала должен показать это майору.
С этими словами он удалился, заперев за собой двери и оставив Фуке наедине со своими мыслями.
Через пять минут двери открылись и в комнату вошел майор. Взглянув на Фуке, он вскричал:
— Монсеньор! Это, действительно, вы? Ах монсеньор, кто бы мог подумать! Идёмте же к господину де Безмо!
Фуке гордо встал, бросил презрительный взгляд на стражника и пошёл вслед за майором.
— Ваш чай, монсеньор… — пробормотал стражник.
— Выпейте его сами! — презрительно ответил Фуке.
В этот вечер ужин стражника, который съел его вместо Фуке стоил полмиллиона, впрочем, за него заплатил не стражник, а сам суперинтендант финансов господин Фуке.
Безмо, который ещё не знал о продаже должности генерального прокурора, вытянулся струной перед Фуке.
— Монсеньор! — воскликнул он. — Тысяча извинений! В такое время? Какая неожиданность!
— Сударь, — сказал суперинтендант с досадой, — поздравляю вас! Ваша охрана знает свой долг и исполняет его безупречно!
Безмо побледнел, верно распознав иронию и недовольство в тоне Фуке.
Но Фуке бросил на стол де Безмо увесистый кошелёк с золотом.
— Двадцать пистолей всем стражникам, — приказал он, — пятьдесят пистолей сержанту, сто пистолей майору. Благодарю за службу, господа; я доложу Его Величеству, что он может на вас положиться. Ожидайте повышения в званиях. А теперь оставьте нас, майор, мне необходимо поговорить с господином де Безмо.
Де Безмо кивком подтвердил распоряжение Фуке, майор неуверенно протянул руку к кошельку, но, взглянув в глаза де Безмо, вытянул руки по швам, щелкнул каблуками и удалился.
— Господин комендант, — начал Фуке, — я приехал к вам по поводу узника, которого доставил к вам нынче ночью господин д’Эрбле.
— Монсеньор, вас неверно информировали, — неуверенно возразил Безмо, — никаких узников не нынче ночью, ни на этой неделе, ни в этом месяце в Бастилию доставлено не было.
— Берегитесь, господин де Безмо! — воскликнул Фуке. — Вы осмелились лгать генеральному прокурору Франции!
— Я бы не осмелился лгать даже простому мушкетеру, если бы он привез документы, подтверждающие, что я обязан давать ему отчет о заключенных во вверенной мне крепости.
И хотя голос Безмо дрожал, его взгляд был твердым, а намерения непоколебимыми.
Он твердо помнил слова ваннского епископа: «Вы по ошибке выпустили не того человека. Вы просто возвращаете того, кого выпустили по ошибке, на его прежнее место, и выпускаете того, кого должны были выпустить! Мы с вами оба забываем об этой досадной неприятности, и ваша жизнь дальше будет протекать так же точно, как она протекала до сих пор, то есть безмятежно, спокойно и радостно. Вы остаётесь комендантом Бастилии, и к тому же, что немаловажно, сохраняете вашу голову на ваших плечах».
Целый час после этого Безмо обдумывал ситуацию. Несколько дней назад он по приказу об освобождении Сельдона ошибочно выпустил Марчиали. Сегодня ночью епископ ваннский доставил Марчиали обратно, убедил Безмо более внимательно прочитать приказ, в котором точно было указано, что освободить следует именно Сельдона. В эту же ночь Сельдон был освобожден, а Марчиали был водворен на прежнее место. Таким образом, если верить епископу ваннскому, никто не знает о том, что два дня на свободе вместо Сельдона был Марчиали. Этой версии следует держаться до конца. По документам у Безмо всё в порядке: два дня назад освобожден один узник, приказ об освобождении имеется, в записях всё верно, для этого пришлось вырывать из журнала целую страницу и переписать заново, заменив запись об освобождении Марчиали на запись об освобождении Сельдона.
— Господин де Безмо! — твердым голосом сказал Фуке, — поскольку вы лжете, с этой минуты я вынужден подозревать в вас соучастника величайшего преступления! Не сносить вам головы в этом случае, это я вам обещаю!
«Вот уже второй раз за эти сутки мне угрожают тем, что мне не сносить головы, — в страхе подумал Безмо, — однако, епископ ваннский к тому же является магистром ордена. Его угрозы значат неизмеримо больше. Если я буду действовать в соответствии с инструкциями, полученными от него, у моей головы будет больше шансов не расставаться с остальным телом».
— О каком преступлении монсеньор изволит говорить? — спросил он столь искренним тоном, что Фуке в ужасе подумал, что господин д’Эрбле просто пошутил с ним, решив по неизвестным причинам выставить его на посмешище.
«Не может быть, чтобы д’Эрбле позволил себе такие шутки со мной! — в ужасе подумал Фуке. — Однако, этот болван, кажется, не лжет! Черт побери, отступать слишком поздно! Буду идти до конца, чем бы это ни закончилось!»
— Я говорю о преступлении, в котором вы, по-видимому, сообщник, и в этом случае вас, сударь, следует четвертовать, и я, несомненно, позабочусь о том, чтобы так оно и было, если, конечно, я не ошибаюсь, и вас попросту одурачили. Если вас провели, вам следует рассказать мне всю правду, и в этом случае я обещаю, что с вами поступят по справедливости. Невиновным нечего опасаться, если они помогают раскрыть преступление, восстановить справедливость и наказать виновных. Те же, кто препятствуют правосудию, считаются соучастниками. Подумайте об этом, сударь! Немедленно ведите меня к вашему узнику.
— К какому именно узнику вы хотите попасть? — с дрожью в голосе, но при этом с отчаянной решимостью стоять на своем до конца спросил Безмо.
— Итак, вы притворяетесь, что ни о чем не осведомлены. Хорошо же, я сделаю вид, что верю в ваше неведение. В таком случае я сообщу вам, о ком идет речь.
В эту секунду Фуке похолодел. Он осознал, что д’Эрбле не назвал ему имени, под которым был записан брат Короля, и под которым ныне в Бастилии пребывает сам Король.
— Речь идет об узнике, который чрезвычайно похож на одного человека, — произнес Фуке. — Я не буду продолжать, господин де Безмо. Полагаю, вы уже поняли, о ком идет речь.
— Нисколько, монсеньор! — возразил Безмо, который уловил нотки сомнения в тоне Фуке. — Каждый человек на кого-нибудь похож. Я не имею обыкновения разглядывать своих узников. Моё дело – ознакомиться с приказом, принять заключенного, разместить его согласно его рангу, и сделать запись в журнал.
— Да, да! Согласно рангу! — оживился Фуке. — Я требую проводить меня к узнику самого высокого ранга из всех, кто содержится у вас в Бастилии.
— Не могли бы вы, монсеньор дать более четкие указания? — произнес Безмо уже не столь уверенно, поскольку понимал, что речь идет именно о Марчиали.
— Или вы полный болван, де Безмо, или притворяетесь им, но это вам не поможет! — зловещим голосом проговорил Фуке. — Болванов не ставят комендантами Бастилии. Стало быть, вы не болван. Стало быть, вы заговорщик? Ведь я же могу заглянуть в журнал и посмотреть, на чье содержание выделяются самые большие суммы? В этом вы не посмеете отказать генеральному прокурору Франции?
Фуке лишний раз пожалел, что он продал свою должность генерального прокурора, и мысленно воздал хвалу господу за то, что об этом в Бастилии ещё никому не известно.
— Так вы хотите, чтобы я провел вас к Марчиали? — воскликнул де Безмо с таким видом, будто только сейчас понял, о ком идёт речь.
— К нему, болван вы этакий! — воскликнул Фуке, радуясь в душе, что его расследование понемногу продвигается к завершению.
— Я должен взглянуть на приказ, подписанный Королем, — невозмутимо проговорил Безмо.
— Какой ещё приказ, черт возьми? — удивился суперинтендант.
— Согласно приказу Короля, я говорю о Людовике XIII, монсеньор, но этот приказ не был отменен, согласно этому приказу этого узника не должен никто видеть. Только приказ Короля даёт право на свидание с этим заключенным. Если у вас такого приказа нет, монсеньор, свидание с этим узником для вас невозможно. Прошу меня простить, я лишь выполняю свой долг. — С этими словами Безмо гордо выпрямился, после чего удобно расположился в своем кресле.
— Итак, вы меня не впустите, господин де Безмо? — устало спросил Фуке.
— Я вас впущу, монсеньор, сразу же после того, как вы предъявите мне приказ Короля о подобном разрешении.
— Послушайте, господин комендант, даю вам честное слово, что, если вы впустите меня к указанному узнику, я в ту же минуту вручу вам приказ Короля.
— Если у вас этот приказ имеется, я прошу вас предъявить его прежде того, как я вас туда пущу, монсеньор, — возразил Безмо. — Если же у вас его нет, вы не сможете предъявить его и после того, как туда войдёте, тогда как в ту самую минуту, когда впущу вас, окажусь преступником. В этом случае мне, действительно, не сносить головы.
— Господин де Безмо, вы вынуждаете меня действовать силой. Если вы немедленно не исполните моего требования, я велю арестовать и вас, и всех офицеров, находящихся под вашей командой.
— Какими силами монсеньор произведет арест? — поинтересовался Безмо. — Вы приехали в карете, где имеется один кучер.
— Я вернусь сюда с тридцатью пушками и десятью тысячами солдат, господин де Безмо, — решительно произнес Фуке. — Вы пожалеете о своем неповиновении!
— Монсеньор, мне кажется, теряет рассудок! — на этот раз Безмо отвечал совершенно спокойно. — Вы угрожаете мне, что возьмете приступом Бастилию? В таком случае Король возьмет приступом все ваши замки и крепости, сколько бы у вас ни было. Что же до нас, простых солдат на службе Его Величества, мы готовы положить жизнь за него и будем неукоснительно выполнять его приказы. Впрочем, если вы угрожаете коменданту Бастилии в такой манере, вы можете уже сейчас не выйти из неё. В таком случае у вас не будет возможности вернуться сюда с тридцатью пушками и десятью тысячами солдат, монсеньор.
Фуке в отчаянии схватил со стола перо и бумагу и написал:
«Приказ господину купеческому старшине собрать ополчение горожан и идти на Бастилию, чтобы послужить его величеству Королю».
Безмо пожал плечами:
— И кто же отнесет это приказ, монсеньор?
Тогда Фуке схватил другой лист бумаги и на этот раз написал:
«Приказ герцогу Бульонскому и принцу Конде стать во главе швейцарцев и гвардии и идти на Бастилию, чтобы послужить его величеству Королю…»
Безмо на этот раз возразил:
— Именем Короля вы требуете, чтобы я нарушил приказ Короля? Если вы можете распоряжаться именем Короля, монсеньор, предъявите документ, в котором Король доверяет вашей светлости подписывать приказы его именем. В этом случае любая бумага, написанная вами здесь, в моем кабинете, будет воспринята мной, как приказ Короля.
Фуке между тем писал:
«Приказ всем солдатам, горожанам, а также дворянам схватить и задержать, где бы они ни находились, шевалье д’Эрбле, ваннского епископа, и его сообщников, к которым принадлежат, во-первых, г-н де Безмо, комендант Бастилии, подозреваемый в измене, мятеже и оскорблении Его Величества…»
— Достаточно, монсеньор! — ответил де Безмо. — Вы можете написать целую стопку приказов. В этих стенах без указанного подкрепительного документа они недействительны, когда речь идет об особом узнике, о содержании которого имеются недвусмысленные указания самой высшей инстанции во Франции. Вы сможете по выходе отсюда возбудить против меня дело, называя меня преступником и заговорщиком. В этом случае у меня есть документ, который я предъявлю в свое оправдание, и любой суд сочтет меня правым в том, что я не пускаю вас к тому узнику, к которому вы во что бы то ни стало желаете прорваться, но не заручились соответствующим приказом Короля.
Фуке был унижен и уничтожен.
XVII. Как попасть в Бастилию
В этот момент двери в кабинет Безмо отворились, на пороге появился майор.
— К вам господин д’Артаньян! — произнес майор и отступил назад.
В комнату, действительно, вошел д’Артаньян, который совершенно без удивления взглянул на Фуке, после чего весело поздоровался с Безмо.
— Здравствуйте, дорогой мой де Безмо! — воскликнул он. — В последнее время мы видимся с вами немного чаще, чем обычно!
— Здравствуйте, господин д’Артаньян! — приветливо, но несколько настороженно ответил Безмо. — Я рад вас видеть хотя бы уже по тому, что вы никогда не приезжаете ко мне без достаточных оснований и не требуете от меня исполнения того, чего я не могу выполнить без приказа.
— А как же может быть иначе, господин де Безмо? — удивился д’Артаньян. — Я приезжаю к вам только по делу, и только имея на руках соответствующий приказ. Хотя в последний мой приезд мы так прекрасно провели время в компании моих лучших друзей, что я, ей-богу, готов приезжать к вам чаще, но только если вы меня пригласите.
— Так у вас есть приказ, — с явным облегчением проговорил Безмо. — Сейчас, господин Фуке, вы убедитесь, сколь мы верно служим Его Величеству. Лишь только мне предъявляют приказ об освобождении какого-нибудь узника, или о заключении кого-либо под стражу, мы немедленно выполняем его. Незамедлительно!
Фуке устало пожал плечами.
— Поскольку вы никого не привезли, господин д’Артаньян, я полагаю, что приказ предписывает мне кого-то освободить? — спросил Безмо.
— На этот раз вы ошибаетесь, — возразил д’Артаньян с ослепительной улыбкой. — Вам надлежит арестовать ещё одного узника.
— Но где же я возьму этого узника? — удивился Безмо. — Ведь вы прибыли один! Я не могу арестовать того, кого вы не доставили!
— Прочитайте этот приказ и вам всё станет ясно, господин де Безмо, — невозмутимо возразил д’Артаньян и вытащил из обширного кармана бумагу, которую он протянул Безмо.
Безмо пробежал приказ глазами, вздрогнул, взглянул на Фуке, после чего посмотрел на улыбающееся лицо д’Артаньяна, затем снова пристально посмотрел на Фуке. После этого лицо Безмо расплылось в счастливой улыбке, они низко поклонился д’Артаньяну, из чего было видно, что он полностью успокоился в отношении недавно разыгравшейся в его кабинете сцены.
Затем лицо его расплылось в такой же точно улыбке, какая была на лице д’Артаньяна, после чего Безмо обратился к Фуке:
— Монсеньор, мне кажется, что ваше намерение попасть туда, куда вы прорывались столь яростно, сбудется почти в точности так, как вы этого хотели. Вы попадете в камеру Бастилии, — произнес он с явной иронией.
— Благодарю вас, господин д’Артаньян, — сказал Фуке.
— Не спешите с этим, монсеньор, — возразил д’Артаньян, — ведь вы же ещё не знаете о содержании приказа.
— Однако, вы прибыли сюда как нельзя более кстати, — подхватил Безмо, радуясь, что может отомстить Фуке за его угрозы и за унижение. — Вы арестованы, господин Фуке, согласно приказу Короля.
Фуке от неожиданности вскочил, после чего взглянул на лицо д’Артаньяна.
— Поскольку вы не при шпаге, монсеньор, вам остаётся лишь проследовать в камеру, — сообщил д’Артаньян. — Господин де Безмо! Я должен сопроводить узника до дверей камеры, в которую он будет помещен. Такова воля Короля. Камера должна быть высшего класса. Запись в журнал вы произведете после того, как приказ Короля будет в точности исполнен.
Ничего не понимающий Фуке покорно встал, тогда как де Безмо достал из сейфа связку ключей, открыл дверь, ведущую к камерам, и пригласил Фуке и д’Артаньяна следовать за ними.
Наконец они подошли к той камере, куда Безмо намеревался поместить Фуке, Безмо открыл ключом двери и пригласил Фуке войти в эту камеру. В ту же секунду д’Артаньян втолкнул в камеру ничего не понимающего Безмо, захлопнул камеру и повернул ключ на два оборота. Фуке с недоумением посмотрел на д’Артаньяна, который спокойно произнес только короткое слово:
— Идёмте!
— Куда? — спросил недоумевающий Фуке.
— К той камере, из которой слышится крик Короля, разве не понятно? — спокойно ответил д’Артаньян.
— Но у нас нет ключа! — возразил Фуке.
— Он наверняка на этой связке, — ответил д’Артаньян.
— Как же мы узнаем, который из них? — удивился Фуке.
— Попробуем все, один обязательно подойдёт. — усмехнулся д’Артаньян. — Между прочим, монсеньор, сколько времени вы провели здесь?
— Кажется, уже около двух часов! — воскликнул с удивлением Фуке.
— Пытаясь убедить Безмо нарушить свой долг? — усмехнулся д’Артаньян. — Комендантом Бастили не назначают человека, которого можно запугать, подкупить или одурачить. Его можно лишь победить или перехитрить. Во втором случае он останется живым, что с недавного времени мне кажется предпочтительным.
«Какие удивительные это люди! — вновь подумал Фуке. — Мне следовало бы сделать их своими друзьями всех четверых. С такими людьми можно достичь чего угодно!»
Тем временем они подошли к камере, где был заключен Людовик. Из-за дверей доносились отчаянные крики Короля:
— Помогите! Я – Король Франции! Подлый Фуке засадил меня в эту клетку! На помощь к королю против Фуке! Смерть Фуке! Смерть негодяю Фуке! Я – Король Франции! На помощь Королю!
От этих криков сердце Фуке обливалось кровью.
Пытаясь перекричать его, д’Артаньян закричал:
— Ваше Величество! Мы ваши преданнейшие слуги! Мы немедленно откроем эти проклятые двери и возвратим вам свободу! Умоляем вас немного потерпеть!
Король не сразу понял смысла сказанного, но постепенно он успокоился, и к тому времени, когда д’Артаньян и Фуке смогли, наконец, распахнуть двери, отчаяние Короля уже сменилось гневом.
Дверь, наконец, отворилась. Король радостно взглянул на д’Артаньяна, но в ту же секунду он заметил Фуке, на которого посмотрел взглядом, полным ужаса и яростной ненависти.