Я сегодня с работы пришел… Хотел написать «злой», а ведь это неправда. Не злой, даже наоборот, удовлетворенный, работой довольный, собой гордый. Теперь вот гордый. Спросите, почему? День такой особенный выдался. Но по порядку все. Пришел я, значит, с работы голодный, поэтому все-таки немного раздраженный. Наталья, жена моя, засуетилась, на стол накрывает, я в ванную прошел. Умылся, причесался, переоделся, сел за стол чинно, газету развернул, и на тебе: конкурс литературный на тему «Человек труда». Это значит кто-то, писатель какой-нибудь, о человеке труда напишет. Какой он, мол, сейчас трудяга, чем жив, о чем думает-мечтает, к чему стремится. Это, доложу вам, сильно сказано: кто же это в наше время о человеке труда вообще вспоминает? Раньше, когда мы «светлое будущее» строили, труженик в почете и уважении был. Когда там стройки разные, на благо Родины, выполняли и перевыполняли… А в сегодняшнее время? Если ты простой трудяга, так ты… Знаешь, кто ты? И слова-то придумали, не хочу их даже писать… Тяжело об этом думать. Я сегодня понял, что только я сам могу для самого себя что-то изменить, чтобы уважать себя, труженика в себе уважать, если хотите. Или мне только кажется, что понял, век живи, век учись, дураком помрешь, так ничего и не поймешь. И кто же обо мне лучше меня напишет, кто вот разобраться сможет, как я сегодня в одно мгновение понял, что я не сволочь какая-то, не барыга, а трудящийся. И это звучит гордо! Ну, должно звучать. Это, кстати, от меня самого зависит, как оно звучит. Да, в наше непростое время на «дядю горбачусь», развелось этих дядей, чё… Плохо, что по-русски не скажешь. Но человеческого лица не потерял, не ск… Во всяком случае стараюсь не потерять.
Да, всего, что думаешь, вернее сказать, как думаешь, не напишешь. А я вот решил сам написать, полвторого ночи уже, а я стараюсь, пишу, хорошо, что завтра во вторую смену на работу. Но все по порядку.
Сначала о себе немного. Какой я? Пойду в зеркало посмотрю. В общем, доложу я вам, крепенький я, грудь широкая, не мал, не высок, метр семьдесят шесть, для своих лет довольно стройный, большого живота нет, как у некоторых. Ох, и нарастили животов-то, особенно молодежь. Но я ведь не о них. Так, дальше: волосы на голове имеются, у меня в смысле, серенькие такие, седые, в общем-то. Мне ведь уже пятьдесят девять. Стригусь коротко, усов не ношу. Каждый день гладко выбритый, рубашка чистая, носки свежие, это уже Наташкина заслуга, она у меня сама чистюля и меня приучила, да и мамка приучала когда-то…
Знаете, писать, доложу я вам, это еще труднее, чем баранку весь день крутить.
День сегодня у меня выдался… Да, как будто обыкновенный день, но все же нет, не обыкновенный, особенный день-то. Ночью дождь шел, еще с вечера начался, стучит и стучит по стеклам, деревья расшумелись, холодом в окно тянет, одно слово – осень. Не спалось мне, а утром на работу рано вставать, я ведь шофером работаю на городском автобусе. Встаю в четыре тридцать. Спал этой ночью совсем немного, встал раздраженный, изморщился весь, все-то мне не ладно: и на улице неприглядно, хотя дождь уже угомонился, и кофе не получился... Жена утром рано не встает, так у нас заведено, я сам завтракаю. Хотя я бы этот перекус в пять утра завтраком не назвал, так пожую чего-нибудь, чтобы до десяти часов не умереть, с собой чего-нибудь захвачу. Одним словом, умылся, побрился, перекусил, нарядился и на работу поспешил.
Опущу разные подробности: как собираемся, проверяемся…
В общем, наконец – то сел я за руль своего «пазика», кондукторша моя устроилась на своем месте поудобнее. Кондуктором со мной Люся работает, вернее Людмила Ивановна, женщина уже в годах, это мы ее все Люся, да Люся, по-свойски. Тоже не от хорошей жизни катается-мотается с утра до вечера. И, хотя это к моему рассказу не относится, все-таки пару слов о Люсе скажу. Заслуживает уважения: всегда прибранная, в смысле прическа там, одежда, да и мысли тоже. Изо всех сил старается вежливой с пассажирами быть, в любой ситуации спокойная, уважительная, а пассажиры, я вам доложу, встречаются… Но, это совсем другая история. Так вот, значит, уселись мы с Люсей поудобнее, да и «Поехали!» Это у нас с ней слово такое, кодовое.
Рано утром ездить одно удовольствие: ни тебе светофоров, они еще не включены, ни тебе машин лишних, а, значит, и пробок нет, ни пешеходов-тихоходов, едешь себе, о своем думаешь. Катаешься, можно сказать. И вот еду я, значит, от одной остановочки к другой, пассажиров ранних немногочисленных собираю, все спокойно, как бы поинтереснее написать, уравновешенно, что ли. Вдруг обгоняет меня «пазик», маршрут N, не называть же мне его. Да с такой скоростью обгоняет! «Это что ж, - думаю, - он делает?» А! Это он хочет впереди меня к остановке «Метрополис» доехать, там всегда в это время народу много садится, решил, значит, денег «срубить» побольше. «Ну, нет, - думаю, - не на того напал, я своего не уступлю. Я много лет тут езжу, и это моя выручка». Я как газанул, он еще прибавил, и я прибавил, обогнал его. «Вот так, - думаю, - знай наших!». Но, опять же чуть остановку не проехал, Люся кричит: «На остановке выходят». Я по тормозам, едва остановился, дверь скорее открыл, закрыл, а этот лихач меня уже снова обогнал, и несется, а «пазик» у него старенький, того и гляди развалится. «Нет, - думаю, - не уйдешь, до метрополиса еще много ехать, я тебя все равно сделаю». Дорога, правда, в этом месте, знаете… В общем, мы ее «серпантином» зовем, поворот на повороте, да еще кольцевая здесь же, да и асфальт у нас, не буду писать какой. Но я его все-таки догнал, вровень долго шли, не уступали друг другу, но на следующей остановке ему пришлось пассажира высаживать, тут я его обогнал, и сразу на кольцевую, поворот налево, потом сразу направо, и вот она: остановка «Метрополис». Я со всей скорости подскочил к остановке, двери открыл, едва ли не на ходу, потому что тот пройдоха уже следом прет. А он на бешеной скорости наперерез мне подъехал, дорогу загородил, из кабины выскочил и бежит с матюгами и кулаками. Подбежал, двери мои рвет, открыть пытается. Это что же получается: «Выходи, - мол, - на кулаках померяемся!». Я дверь не открыл, конечно, еще не хватало, хотя морду бы я ему набил. В общем, послал я его, да и не только послал, сказал все, что я о нем думаю, крепко сказал.
Вдруг чувствую, Люся меня за рукав теребит. «Да угомонись ты» - шепчет, сама на пассажиров оглядывается, а в салоне такая тишина. Меня, как водой холодной окатило. «Что это, - думаю, - со мной, я ведь забыл и что я, и где я!»
И тут вдруг одна женщина, пассажирка, ладненькая такая, симпатичная, я ее в зеркало вижу, говорит ледяным голосом:
- Я вот сейчас ни времени своего не пожалею, ни сил, вызову гаишников (до сих пор их так называют). И пусть они разберутся, кто из вас прав, а кто неправ. И чего это вы с утра пораньше, по такой-то дороге, ралли устроили на своих калымагах. Да еще с пассажирами на борту. Да и наслушались мы ваших матюгов на весь оставшийся день.
Она говорила, как будто гвозди заколачивала, громко, четко, слово к слову, при полной тишине.
- Ой, да вы извините его, с роду с ним такого не бывало, - робко заступилась за меня Люся.
Снова в салоне стало тихо-тихо. Женщина, вижу в зеркало, в окно отвернулась, чего, мол, связываться, себе дороже. Понятно, что никого она вызывать не будет, другие пассажиры молчали. Те, что только что зашли, вообще ничего не поняли. И я задумался, ох, и крепко я задумался. Нет, не испугался я, не забеспокоился. Мне вдруг так стыдно стало, так позорно. «Это что же получается, - думаю, - мы за какие-то лишние восемьдесят-сто рублей в скота превращаемся. Это до чего же нас довели, мы за гроши эти…». Да не так я думал, я похлеще еще думал. «Это чтобы трех-четырех лишних пассажиров взять, мы…». Вот тут я нашел слова, кто мы, и что мы делаем, жаль мне написать их нельзя.
Посидел я самую малость, подумал, да и поехал потихоньку по маршруту. Спокойно, размеренно поехал, ласково даже. «И вот, - думаю, - хорошо же так-то ехать, без нервов». Так тихонько и доехал до конечной остановки, всех развез, кому куда надо.
Подъезжаю, а тот «лихач» там стоит, на конечной, у своего «пазика» стоит, курит. Наверное, меня ждет. Внешне вроде такой же, как я, невысокий, коренастый, помоложе только. Я пачку с сигаретами достал.
- Николай, ты не связывайся, - тут же зашептала Люся, забеспокоилась.
Я ничего не сказал, взял сигарету, вышел из автобуса, направился к нему. Подхожу, показываю жестом, дай, мол, прикурить. Он, молча, сигарету протягивает, я прикурил, и стояли мы дымили, ни о чем не говорили, а чего тут скажешь? Мне кажется, мы об одном и том же думали.
«Кто, если не я сам отношение к своей работе изменю, - думал я, - только я сам! Что я за каких-то восемьдесят-сто рублей человеку мор… В драку полезу. Нет. Я могу все изменить сам. Я могу! Каждый день спокойно, ласково даже, всех развезу. Я могу людям каждый день приятное делать. Люся чистоту в салоне наводит, а я музыку включу, подберу на любой вкус, сейчас техника позволяет, не захотят музыку, пусть в тишине едут. И остановки все объявлю, запись сделаю, да еще расскажу, почему именно так называются. Почему «Некрасова»? В честь русского поэта, который еще когда задавался вопросом, кому на Руси жить хорошо (вы уже догадались, что это мне моя жена, учительница, подсказывает, и ошибки она же проверит, я вам доложу).
Вот так надо к своей работе относиться. Ты добро людям делаешь, так делай его по-человечески. Ты - человек труда, а это звучит гордо! Должно звучать! И пусть не в чести теперь трудиться на благо…». (Если честно: трудиться как-то вообще не в чести теперь. Мне кажется, что и слово-то это уже забыли. Теперь все зарабатывают). Вот так, или примерно так, я думал. Мы постояли, выкурили по сигарете, потом так же, молча, пожали друг другу руки и я сказал:
- Ну, что? Поехали.
- Поехали, - охотно отозвался приятель.
И мы поехали, каждый по своему маршруту. Смену я отработал как-то легко, спокойно, улыбался даже иногда.
Вот такая незатейливая история со мной приключилась, но вот заставила же задуматься и понять кое-то. Если что не так, извиняйте. Со всем уважением, Николай Иванов.