Сентиментальная проза Глава 22 Окно

   

  Даже утвердившись в щели между салонами «Метеора», Сашка не мог смириться с тем, что черный, которого он и утром  продолжал уговаривать, не поехал. Или не пошел? По морю как-никак, значит пошел? Если на крыльях - полетел, только глупости – не крылья, а лыжи, значит, наверное – побежал? А может – поплыл? В любом случае – не.

  Сильный ветер загнал было дядю Федора внутрь, но там оказалось, как в автобусе, за вычетом мелькающего за окном пейзажа, то есть – представляете – вообще никакого интереса. Светлый сидел, уткнувшись к какие-то бумаги и Сашкины сетования прервал резким запрещающим жестом. Пришлось вернуться на крошечный пятачок палубы. Несоленые брызги, вода к цвету морской отношения не имеющая, серым брюхом навалившееся на горизонт небо – есть от чего скиснуть. Да ещё впечатление от просмотренных вечером альбомов – б-р-р. Слишком много золота. Золото, золото, золото на всех иллюстрациях - било, выпирало, давило, организовывало ландшафт. Поделился с черным, но тот, хоть и варил кофе – здесь – находился где-то там, и из этого своего – там – рассеянно ответил, что день пасмурный и золота будет даже маловато для эффектной подсветки. Саша попробовал надуться, но Ник – оттуда – не заметил, не заметил и вылезший из-под душа как раз к сбежавшему кофе Сергей – отмывал плиту и варил кофе заново.

  Автобус на лыжах доехал /доплыл /долетел, выгрузил немногочисленных пассажиров на бетонные плиты причала, и тут Сашку пробило. Он ещё не видел ничего, кроме торчащих из мутной воды залива камней и бесформенных масс старых деревьев на берегу, но дух места уже вселился в него.

  Дав точные ориентиры – где, когда, сколько ждать, что делать, если не дождался, светлый рванул вперед и сразу затерялся среди идущих ко входу в парк туристов, но Саша был даже рад, что остался один. И как ни странно, перестал жалеть, что черного нет рядом – тот неизбежно бы рассказывал, показывая, а дух места был молчалив. Нет, не так – он говорил на языке – шелеста, шепота, журчания, грохота падения воды. Что-то случилось со слухом, и все остальные звуки отсекались на входе. Дух места подталкивал, придерживал, останавливал, приоткрывал.

  Золота оказалось в самый раз для совершенного баланса света и тени, быть может, чуть более таинственной, чем предполагалось -  деревья разрослись и в боковых пределах парк больше напоминал лес. А если бы солнце было/било? Дробилось и бликовало?

  Саша опомнился только наткнувшись на Сергея.

– Сомнамбула! Кричу, руками размахиваю – никакой реакции. Минут сорок уже бегаю в поисках. Обедать пойдем? А потом в Александрию – по верху. Дырку заделали, по воде вброд не хочется. Как впечатление?

  Воробей не отвечал. Он не хотел ни обедать, ни в Александрию. Снизошедший на него дух места мог и обидеться. Павлов сел на крашеную-перекрашенную скамейку, едва держащуюся на покосившихся чугунных ногах, заглянул в лицо снизу вверх.

– Хорошо. Я понял, но гулять здесь до потери пульса не собираюсь. Хочешь, перекусим, побродим ещё, в Монплезир зайдем и я уеду. А ты вернешься, когда насытишься         или когда фонтаны выключат. Получится – морем, а не будет мест – на электричке или автобусе.

– Да, если можно.

– Почему нельзя. Можно. Парень ты разумный, пространственным идиотизмом не страдаешь, и компаньон тебе сейчас не нужен.

  Дядя Федор помотал головой – сейчас – не нужен.

– Деньги на дорогу  есть?

– Есть, – Санька похлопал себя по карману штанов.

– Давай хоть чая у Тритона выпьем, что ли – кофе в парке отвратный.

  Чай с плюшками под старой яблоней. Напротив Тритон голыми руками разрывал пасть крокодилу с рыбьим хвостом. Крокодила неудержимо рвало водой из Квадратного пруда Верхнего сада. Цвели розы. Жужжали туристы. Дух места терпеливо ждал. В Монплезир была очередь, стоять в которой светлый отказался.
– Пойду я, пожалуй.  Ты сам решай, как поступить. Дворец крошечный, очередь идет быстро, но может лучше попробовать в другой раз? Или посетить Марли? Ничем не хуже. Кстати, с той стороны – балюстрада и чудесный вид на лужу. Пускают без билетов. Пока!

– До завтра! – Саша махнул рукой и тут же забыл о светлом и его наставлениях – у духа места был разработан собственный маршрут по парку и дальше, за пределы.

  Посмотрев на двигающуюся к причалам толпу, Сергей решил не рисковать и воспользоваться наземным транспортом. Отец не собирался сегодня возвращаться в Симагино, значит домой надо как можно раньше – соблюсти табель о рангах, но для начала – заглянуть на Невский. В электричке было нестерпимо жарко, ни одно окно в вагоне невозможно было открыть, в метро – Сергея буквально внесли, какое-то время он пытался сопротивляться, но довольно скоро покорился власти потока и, вырвавшись, в конце концов  на волю на Площади Восстания,  в пене и мыле ввалился в подвал, где его как родного встретила Лариса. Встретила, усадила на когда-то красный диван, принесла воды, расспросила о поездке и посмеялась над впечатлительным воробьём.
       
– Ник? 
    
– Подожди, не дергай его. Только что закончился консилиум по поводу освещения – кто кого больше достал – он рабочих или они его – судить не берусь, но страсти кипели нешуточные. Закрылся, наказав никого не пускать. Подожди. Давай лучше посмотрим снаружи – вдруг тебе в голову придет что-нибудь светлое, смешно – мальчик называет вас светлым и черным – знаешь?  Ой, ладно, сиди, потом сходим. Сиди, сиди, там, кажется, сосед наш сверху, мне с ним надо по поводу фановой...

  Вернулась через пару минут с двумя сахарными трубочками.
    
– Сбежал. Будешь?
    
– Спрашиваешь?
         
И только дохрустев, поинтересовался:

– А рабочим?  Или мороженое только гостям?

– Освободятся, схожу ещё, делать всё равно нечего. Бригада равняет полы, а Нильс у стены       не могу подобрать слова           счастлив? Знаешь, если бы Влад не твердил ежедневно: он должен подолгу отдыхать, вовремя принимать лекарства и есть          я бы сказала, что всё страшное позади. Ему явно лучше, много лучше. Он даже поправился немного, а то ведь казалось – ветром унесёт. Заикнулась об это дома – выслушала лекцию на птичьем языке, суть которой сводилась к тому, что я зря затеяла историю с росписями, что правильнее было бы Коляше  в санатории             удовольствие, вот.  Может быть – счастлив – это слишком.  Может быть правильнее – удовлетворён?  Как думаешь?

  Сергей ответил, что был бы  счастлив повидать Ника прямо сейчас, минут пятнадцать общения с другом вполне его удовлетворят, но Лариса потащила его на улицу, советоваться по поводу вывески, и не добившись толку, стала рассказывать о «Служанках» Виктюка. Он кивал и думал – почему, ну почему я слушаю о наружной рекламе, мадам, месье и  Косте Райкине? Почему? Лариса видела, как он мается, но продолжала мучить разговорами – клятвенно пообещав Нику, что два часа никто не будет его беспокоить,  собиралась обещание выполнить. Мужественно продержавшись час сорок пять, махнула рукой:

–  Он в самом конце коридора, справа. Иди уже!

                ***
             
 Большое, почти квадратное помещение залито светом. Сквозь угловое французское окно –  выложенная клинкером терраса с легкой кованой мебелью и экзотами в кадках, уступами спускающийся к намёку на море –  намёк на сад. Как же это? Если повернуть латунную ручку, окажешься там, с той стороны? В сиянии южного утра?
– Осторожно – окрашено! – В углу, лежа на диванной, брошенной на пол подушке, Горин творит оконную фурнитуру – вещь незамысловатую, но необходимую, – Подожди, я сейчас.

  Удовлетворён? Да я никогда не видел его таким! Он именно счастлив, и намерен поделиться счастьем с каждым встречным. Госпожа Арефьева озолотится, продавая входные билеты  нуждающимся в кусочке.

– Всё! – Внизу, у самого пола на раме появилась  щербинка, ещё одна работающая на иллюзию крошечная подробность. – Как вы съездили?

– Когда ты закончишь?

– Ещё дней шесть-семь.

– Я бы оставил как есть.

– В смысле?

– В смысле необходимости и достаточности. На кой ты занимаешься переводом? Ты должен делать только это и не отвлекаться по пустякам.

  Сидевший на полу Горин протянул руку:

– Помоги, будь другом - затекло всё. Спасибо! – Растирал шею и плечи. – Первое впечатление схлынет, а потом? Нет ещё ни неба, ни моря, ни собственно сада.

– Зато есть солнце.

– Там лампы, под потолком, и здесь, и здесь, и внизу, их просто не видно. Это не выставка, Сережа, или так – выставка одной единственной работы. Через полчаса тебе станет скучно.

– Не станет, нет. Может вся прелесть в недосказанности?

– В какой степени недосказанности? Работа в стадии наброска. Если через пару дней ты скажешь мне – остановись – я так и сделаю, но не теперь. Давай выпьем чего-нибудь горячего и ты расскажешь, куда дел Саньку.

– Давай.

  Настроение, взметнувшееся  в зенит, возвращалось на исходную, а волшебство исчезло, стоило Нику погасить свет. Сергей тащился за ним по коридору, спрашивая себя, чем именно так расстроен? Невозможностью вмешаться в процесс? Легкомыслием, с которым Горин относится к собственному дару?
 
  Лариса, отловившая наконец соседа, беседовала с оным на улице, Ник готовил чай, а Сергей сидел на лишенном одной из подушек ободранном диване и чувствовал себя никчёмным, уставшим и плоским. Зачем я вообще притащился сюда? Звонка было вполне достаточно.

– Сереж? Есть хочешь?

– Пожалуй – да.

  Может я просто голодный?

  Поскрипывая дверцей старушки «Бирюсы», Ник доставал сыр, салат, копченую рыбу.

– А ты?

– Я недавно обедал. Салат, кстати, называется «Копейкин в ударе» – очень, очень рекомендую. - Придвинул к дивану сколоченный из досок стол. – Эй, ты чего?

– Не знаю, устал, наверное, с непривычки. Общественный транспорт – развлечение не для слабонервных.

– Сережа?

– Не обращай внимания.

– Ты правда этого хочешь? - Накрыл на стол и сел рядом. Провалился куда-то, ухнул с головой и почти сразу вернулся. – Что ж это я?          давно надо было            непрерывность парков     это так         просто         у тебя получилось бы       из Сада  можно попасть в любой другой, если представить во всех       думаю  обратно  так же легко, как из      надо только…

  И тут Сергей испугался, по-настоящему испугался.

– Молчи, слышишь! Я не должен знать, чтобы ни в бреду, ни под пытками, почему, ну почему ты так беспечен? Ты говорил кому-нибудь?

– Под пытками?

– Говорил?

– Нет.

  Помедлив.

– Обещай, что никогда никому не расскажешь!

– Я не понимаю, Сережа.

– Конечно  нет! Конечно, не понимаешь. Контрабанда, наркотики, торговля оружием, нелегальное пересечение границ, бега.  Ты создал свой мир и думаешь, что он защитит тебя от того, что вокруг? Это не броня, это мыльный пузырь! Ты погибнешь, если не перестанешь так легкомысленно    я не хочу! Неужели ты не понимаешь, что Сад можно использовать, как    как источник стартового капитала? Аттракцион. Торговля. Туризм. Деньги можно доставать прямо из воздуха, не напрягаясь.

– Что тут у вас, мальчики?  На минуту нельзя оставить! Решение мировых проблем подождёт, давайте-ка по салатику? Сережа? Колечка, у тебя чай остывает.

– Я потом. – Горин выбрался из-за стола, – забыл положить кисти в воду – высохнут.

– Серж, что происходит?

– Ничего, Лариса. Можно мне бутерброд?

– Да, сейчас. А всё-таки?

– Мы сто раз обсуждали это, Лариса, проговаривали, перетирали. До Ника донести никто не решался.

– Ты об опасности?

– Ну да. Меня прорвало – сегодня. Что?

– И меня  сегодня.

– Черт возьми! Знал бы          и?

– Посмеялся. Ласково, как он один умеет. – Досадливо сморщилась. – А я вчера разругалась с Володькой в дым. Человек свято верит, что Николка в состоянии справиться с любой проблемой, и единственное, что ему по-настоящему угрожает – бомба, которая внутри. Он, мол, осмотрительнее и разумнее любого из нас, и не понимаем мы этого в силу собственной узости.

– Кальфа всегда придерживался такой  точки зрения.

– Ну да         может упертый мой прав      никогда, ни при каких обстоятельствах ни с кем  не хотелось мне поделиться Садом. Естественная защитная реакция – берегу это место и для себя тоже – мне очень и очень важно, чтобы оно существовало. Я вас перебила. Доскажи ему всё, что хотел. Иди.

– Думаешь?

– Думаю.

– Ты была там?

Кивок в сторону коридора.

– Нет. Решила не ходить, пока  не позовёт.

– Лист работы Ниггля! Володя прав. Мы не до конца понимаем с кем имеем дело. Он и сам не понимает. Я прирос, прирос, и нахожу естественным то, что десять лет назад вызывало у меня оторопь.

Тер виски, прижимал пальцы к глазам, и разговаривал – сквозь вату – с собой.
– Я не об уровне мастерства, хотя – откуда? всё, что он делал раньше умещалось на листе А четыре, хорошо – А два, пусть. Держал в узде? Не было повода? Ты понимаешь, что стены – нет? В один прекрасный день, когда припрёт или просто        ты повернёшь латунную ручку и окажешься там – с той стороны, в сиянии утра? И птицы и цветущие апельсины и запотевший кувшин лимонада и воздух…

– Сережа, когда он успел?

– Подожди. Меня сейчас только осенило. Сад тоже был фреской.

– Оставь. Ты свихнешься. Впервые попав туда, я дала себе слово никогда не задумываться, что такое Сад и его хозяин. Это место не может никому принадлежать, но Ника надо было хоть как-то обо-значить и тоже не пытаться           он есть – такой какой есть, и все.  Никакой мистики! Слышал бы ты, как Горин ругался с электриками по поводу света.

  Зависший в воздухе бутерброд надо было либо съесть либо положить на тарелку. Откусил. Никакой мистики. Безвкусная масса во рту. Экий я впечатлительный. Ничего. Уровень сахара вот-вот повысится, уровень впечатлительности понизится, копченый лосось обретет свойственный ему вкус; солнечный, исходящий от стены свет, окажется точно рассчитанным эффектом. Надо поесть, набраться храбрости, досказать сердечному – в смысле нежности – другу всё, что хотел.
Четыре бутерброда, салат, чай.

– Полегчало?

– Немного. Пойду.

– Дозировано. Не переусердствуй.

– Я постараюсь.

–  Знаешь, если бы у каждого было по такому другу, как ты – жизнь стала бы много лучше. С тех пор, как познакомилась, не устаю восхищаться – как вам удалось со школьных лет сохранить чистоту привязанности?

– Мы были одноклассниками, но не друзьями.

Она удивленно приподняла брови, ей очень хотелось услышать что-нибудь о Сашеньке Богоявленской.  Пусть намек.

– Правда? Почему?

  Пожал плечами.

– Думаю потому, что я не согласен был быть одним из. Я хотел монополии, а с ним – не прокатывает.

– Одним из кого, Сережа?

– Он всегда был другим, понимаешь? Мы тужились, рвались, а он был. Хуже того, вокруг него крутилось слишком много народу. Он со всеми общался как с равными, а я, я чувствовал свою исключительность очень остро, умом понимал, что не прав, но сделать ничего не мог. Я завидовал, я не мог смириться, и когда он делал шаг навстречу –  отступал на заранее подготовленные позиции. В общем, именно Горин заставил меня осознать, что исключителен – каждый. Это было не слишком приятно, и ещё               лишенный детства, он знал вещи, которые школьникам знать не полагается. Не думаю, что намеренно, скорее это был побочный эффект его бытия в тесном школьном мирке       он популярно    не объяснил, нет. Он вообще ничего никогда не объясняет и не доказывает      а, ладно, не важно       ничтожность каждого отдельно взятого индивидуума, то есть и меня тоже, и меня! безмерность этого самого индивидуума, бесполезность его, необходимость. И далее, по списку. А также разницу, заключенную в точке зрения. И только.  Единство противоположностей, будь он неладен.  Это я зря тебя гружу, извини.

– Да ещё, наверное, девчонки?

– В смысле? Влюблялись в него? – Засмеялся. – Пачками.

– А он?

– Не на таковского нарвались. Он, каким уж манером, не ведаю, подцепил девочку постарше. История была красивая, но печальная. Он едва не умер от любви, а Ира…

– Что Ира?

– Ира его бросила. Или её заставили бросить. Не суть.

– А потом?

– Потом школа кончилась,  мы долго не виделись, и не сказать, что я сильно по нему скучал.

– А потом?

– Что потом? Что я – потом? Отступать было некуда. Мало того – не было никакого желания отступать. Раз исключителен каждый, то и мою исключительность вроде как никто не отменял. И всё. Прирос – не оторваться.

– Неужели так?

– Или  так – я  обожал нашу классную – она и в самом деле была классной. Ради неё совершал подвиги усидчивости, грыз, не жалея ни молочных, ни коренных, а она мало, что поручила присматривать за новеньким, так ещё оказалось, что ей милее не усидчивость, а легкость. Единственное, в чём он не мог со мной тягаться, это спорт. Ах, как я мечтал сделать его – не обломилось – он был пожизненно освобожден от физкультуры.  Хочешь – я придумаю ещё несколько вариантов истории наших взаимоотношений? Не менее, а может и более правдоподобных.

– Отчего ты так беспощаден к себе, Сережа?

– Вовсе нет. На самом деле, всё выглядело много хуже. Не хуже, нет, гаже. Не снаружи – я держался вполне благопристойно. Внутри. Искупаю. Странная вещь химия дружбы    пойду, пожелай мне ни пуха ни пера.

  Вот так. Может Николка выдумал эту самую Сашеньку с малино-вым бантом?

  Стоя у двери, зажмурился на всякий случай, но за было почти темно. Два тусклых пятна под щелями окон. Горин сидел на полу, и Сергей пристроился рядом.

– Мы не сговаривались, Ник. Назрело.

  Тот молчал, и вообще непонятно было – слышал ли. Может так даже лучше.

– Это твой Сад, и ты волен поступать с ним     как заблагорассудится           это твоя жизнь      ты можешь делать с ней, что хочешь, но ты        должен знать    если тебя          убьют   я не переживу.

– Это называется шантаж, Сережа.

– Наверное.

  Нельзя обладать монополией на чудо. Я не создатель. Мне повезло толкнуть нужную дверь. Случайно повезло.

– Ты не можешь не знать, что у медали есть и вторая сторона, Сережа.

– И вторая, и третья, и пятая, и двадцать пятая, но та – первая – перевешивает и  забивает  все остальные. Прошу, пожалуйста, будь осторожен, ты особенно уязвим именно сейчас. Круг твоего общения увеличится в разы. Это неизбежно. – Протянул руку и, прежде чем щелкнуть выключателем, зажмурился. Живой трепетный свет лился в огромные – от пола до потолка – окна. – У тебя появится целая толпа поклонников. Ты будешь вынужден общаться с самыми разными людьми, Ник. Можешь мне поверить - заказы потекут рекой.

– В песок.

– В смысле?

– Я не собираюсь заниматься росписями всю оставшуюся        а да-же если  собирался бы.
   
– Есть масса способов заставить человека     что ты сказал?

– Я сказал, что фреска – довольно тяжелый труд. Физически тяжелый. И, несмотря на удовольствие, которое доставляет процесс,  подвал этот, скорее всего, первый и последний в послужном списке.

  Рывком с пола к окну. Прикоснулся в нескольких местах. Ненужный, бессмысленный разговор придавил ощущение счастья, но оно обещало пробиться сквозь. Плохо, что ты подошел так близко, Серёжа. Тебе от меня не отделаться. Однажды, очень давно я видел, как лиану, цветущую белым, пытались снять со стены веранды, требующей покраски. Не осталось ни того, ни другого. Веранду перестроили.  Пень сожгли. Это моя вина, я был слишком занят собой.

– Перерыв давно закончился, Сережа, мне надо работать. Непочатый край.

– Ник, я…

– Можешь не волноваться – сказанное попало.

– Я побуду здесь?

– Возьми ещё  подушку.

  Сергей принёс затянутый в красное поролон, сообщил, что Санька отзвонился – поедет сразу на Искровский –  очень устал, Лариса поит рабочих чаем и велит передать, что пора по домам.
   
– Хорошо.

  Хаос темных тёплых мазков.

– Будь другом, смешай это и    вот. Тщательно. Не запачкайся.

  Попробую. Ноги, вернее светлые летние брюки, как можно дальше от источника пятен. У Горина в краске одежда, руки, даже волосы! Какая, к черту, мистика?

– Достаточно?

– Халтурщик.

  Если только в силе преображения. Что он делает? Не лезь, не лезь, ты ничего не смыслишь в процессе. Тебя всегда больше волновал результат. А ему – плевать. Он продвигается всё дальше, сворачивает, возвращается в исходную и начинает движение по чуть изменённой траектории.  Жаль не получится отследить весь путь, цели-ком. Завтра,  только  после работы и послезавтра тоже. А вот в субботу можно сплавить воробышка в Павловск и подрядиться.

– Всё, хватит, давай сюда банку.

– Может и правда пора? Девятый час.

– Ещё чуть-чуть, самую малость. Завинчивай пока крышки. Руки потом отмоешь.
   
  Чуть-чуть тянулось до тех пор, пока Лариса не забарабанила в дверь.

– Да, сейчас.

  Остановившись, Горин занялся кистями. Он возился так долго, что Сергей начал терять терпение.

– Хватит уже, Ник.

– Одну минуту.

– Вот не знал, что ты такой!

– Зануда?

– Хуже.

– Так засохнут и утром  испортят весь кайф. Всё.

  Рабочие ушли. Лариса мыла посуду.

– Коль!

– Я больше не буду, честное пионерское.

– Нет, Горин, не надо смотреть на диван с таким вожделением. Ночевать здесь ты не останешься. Мыться, переодеваться и домой! Володя дважды звонил. Пришлось соврать, что вы уже       он сейчас приедет. Даю вам ровно десять минут.

  Поймать такси на Невском, всё равно, что закинуть удочку в кишащий голодной форелью пруд у «Русской рыбалки».
 
– Ты собираешься провожать меня до дверей?

– И за.

  Горин обреченно махнул рукой, и уснул, едва «Волга» пересекла Лиговский. Дыхание выровнялось, лицо расслабилось, на правом указательном вздулся волдырь. Никакой мистики. Тяжелый кропотливый труд.

  Таксист неодобрительно косился на Горина и ворчал, что моло-дежь пить  не умеет, не дай бог парня вырвет, за химчистку платить кто будет? Сергей решил не реагировать. Доехали быстро – пробка если и была, то уже рассосалась.

 – Тише! – бросившемуся навстречу Матроскину, – спит на ходу. Как стрижи в воздухе во время перелета. Какой ты молодец!

  Диван аккуратно застелен, подушка взбита, даже угол одеяла отогнут кокетливо.  В джинсах на чистую простынь! Саша осторожно снял с Горина мокасины. Укрыть? Медлил.

– Давай  разденем, а?

– Разбудим.

– Непохоже. Что у него с рукой? Ожог?

– Мозоль. Кистью натер, представляешь?

– Хватит дразниться. Представь себе – представляю. Я макароны сварил. Будешь?
– Не, Саш, поеду домой. Завтра с утра в суд, а я – видишь – умудрился посадить на штаны пятно, надо бы переодеться.

– Крошечное. Никто не заметит. Я тебе раскладушку уступлю, знаешь, какая удобная?

– А сам?

– Есть ещё одна, но я давно хотел на листьях, в Саду. Оставайся.

– Пожалуй. Впечатлениями поделишься?

– В другой раз. Ты тоже, как стрижи, которые в воздухе       мыться пойдешь?

  И это – мальчик, которого мы  подобрали на трассе? Да его мама родная не узнает!

  Пока Сергей нежился под теплым душем, дядя Федор стащил с черного джинсы и сбегал к роднику за водой. Проверено – ссадины заживают за ночь, если пристроить на больное место        что бы такое пристроить? Платок свалится, бинта нет, или есть? Есть. Соорудить тампон, намочить, перевязать, как учили. Ник хотел было проснуться, но передумал.

– Саша, ты гений! А я всё гадал – как он завтра? Давай помогу.

  Придержал узелок.

  Воробьишко изменился,  повзрослев. Изменился, но остался собой. Кальфа, к примеру, вернулся на скорую, но это не значит, что он бросил играть на бирже, просто работает он в одном месте, а деньги зарабатывает в другом.  И Лариса, и Копейкин остались собой, неуловимо меняясь в ходе общения, а я         я стал частью.  Сказать, что это меня пугает? Отнюдь. Но может, стоит ослабить связь? ненадолго? на пару дней?

–  Меня два дня не будет, Саша, – хочу проанализировать      неважно, а в субботу, если позволишь – сменю тебя у стены. Съезди в Павловск. Тебе понравится.

– Хорошо, – сказал мальчик, подумав.

               

   Ничего они не дали, эти два дня. После работы – домой, где хмурый, раздраженный отец намеренно громко хлопает, гремит, разговаривает. Если уж достаёт чашку, то обязательно роняет ещё парочку, если включает телевизор, то так, чтобы весь дом слышал, какая именно программа интересует его в данный текущий момент. Размеренный ход его жизни нарушен внешними обстоятельствами, необходимо подменить кого-то из коллег, отказаться возможности нет.

– Давай погуляем, а? Вечер  замечательный.

– Не хочу.

– Мороженого в Лягушатнике? С шампанским? Как раньше? А?

– Ладно,  уговорил.

  Шампанское, мороженое, боевик в «Авроре», и настроение  Константина Георгиевича заметно повысилось. Остаток вечера он благодушно травил байки о жизни вообще и деревенской в частности. Сергей несколько раз нащупывал в кармане трубку, однако звонить на Искровский не стал, чтобы не нарушать чистоту эксперимента, смысл которого так и не был сформулирован, и, скорее всего, отсутствовал вовсе.

   Следующий день оказался ничуть не лучше предыдущего. Было зябко, шел дождь, на работе – аврал, закончившийся срывом сделки, а дома – сюрприз – Лена. Не дождавшись возвращения мужа ни в четверг вечером, ни в пятницу утром, она отправилась на машине в соседний поселок, где функционировал междугородний телефон. Увы! Телефон не функционировал, у телефонистки телилась корова – не до глупостей. Права у Лены были, а вот опыт вождения ограничивался поездками из Симагино в этот самый посёлок – восемнадцать км туда, восемнадцать обратно раз в неделю по разбитой грунтовке. Ну и что? Подумаешь – трасса. Через два с половиной часа она была дома и выслушивала оправдания Кости, не догадавшегося отправить телеграмму. Сменив гнев на милость, приготовила ужин, к самому началу которого и вернулся домой Сергей.

– И где же второй неразлучник? – спросила Лена, изящно накладывая на тарелку грибную икру собственного производства.

– Извини?

– Я, видимо, зря тревожилась. Перерывы в общении случаются, и это обнадёживает – мне казалось, твоё преклонение чересчур…

  А я, дурачок, расслабился. В чём  ты отказал ей, Ник?

– Лена, что ты такое говоришь?

– Как обычно – то, что думаю. Костя, ты не рассказал сыну о тол-пах, рвущихся на наш участок? Может, стоит брать хоть какие-то деньги за вход? Местные по нескольку раз на дню приходят полю-боваться на диво дивное – у городских и картошка-то не росла, а тут вдруг поперло!

– Что попёрло?

– А всё. Приятель твой черемуховый прутик воткнул –  метра три уже деревце. И не просто черемуха, а с вывертом – ствол у неё оранжевый. Представляю, как зимой смотреться будет. Не растет в округе такая черемуха, понимаешь? И разрисованные белым дёрены тоже.

– Я же был совсем недавно.
 
– А оно с духом собиралось, готовилось к старту. И хутор сожгут, и любимую твою булечку  – за колдовство.

– Лена, не преувеличивай.

– Я не преувеличиваю, дорогой. Ты не помнишь, что с фермером стало, который вздумал овец разводить?  А с тем, что перепёлок выращивал?
 
– Ну не сожгли же их.

– Их нет. Перепёлок сожгли. Не выращивают местные ни овец, ни перепёлок, да ещё так, чтобы по науке, да с любовью, да в чистоте. И рододендроны под Новгородом не растут. Почвы неподходящие раз, посадочный материал взять неоткуда, два. И розы эти безумные, и колючая всякая нечисть. Что молчишь?

– Я просто не понимаю.

  Сергей не мог взять в толк, о чем  речь.

– А ты поезжай, полюбуйся. Всё, что когда-то было воткнуто в землю вегетирует.

– Лена, растения привозил я.

– Однако, до сих пор они отказывались расти. И вдруг! Горин твой разлюбезный ерунду какую-то для Антонины Григорьевны ваял, я спросила – что это? Он ответил – зеленый палец. Народ у нас простой, чудес не любит.

– Причём здесь народ? Это тебе не нравился бурьян на участке, это ты мечтала об  прекрасном ухоженном саде.

– А теперь мне не нравятся все эти заморские изыски, растущие со страшной скоростью.

– Пап?

– Довольно быстро.

– Что Тонечка?

– Счастлива. Думаю, Лена зря волнуется. Там позитивно всё. Об-мен опытом, черенками, сплетнями. Общение, так сказать, на уровне. Легкое презрение, с которым к городским положено относиться только потому, что они городские, сменилось симпатией и любопытством. Я, в принципе,  доволен - всё не так одиноко в наше отсутствие.

– Меня поражает твое легкомыслие, Костя. Почему, ну почему ты так уверен в людях? Откуда эта беспечность? Жизнь ничему не научила тебя?

  Вот-вот. Примерно такие выражения я использовал, разговаривая с Ником два дня назад      на что я надеялся?

– Жизнь научила меня, что люди к нашим о них  представлениям никакого отношения не имеют вовсе. – Константин Георгиевич потянулся за газетой.

– Нет, послушай!
 
  Павлов старший газету отложил. Подпёр кулаком щеку и спокойно, чуть растягивая слова, так что «многому» звучало как – мно-о-о-гому:

– Уволь. Жизнь многому научила меня. Скажи, чего ты хочешь добиться от Ника Горина?

  Блеск! За ушко, да на солнышко! Барственная расслабленность, неспешность, многозначительность – только прикрытие – за ним внимательный и беспощадный противник. Удар всегда неожидан и точен.  Лене это известно не хуже, чем мне. Теперь – не оставаться с ней тет-а-тет и завтра делать вид, что сплю, пока они не уедут.

-  Ой, мальчики, забыла достать варенье к чаю. Серёжка, можно тебя попросить? Что пишут? Какие потрясения ожидают нас в ближайшем будущем?

  Тут прорвало молчавший до сих пор телефон. По очереди позвонили – Лариса, Копейкин и дядя Фёдор – проинструктировать.        Есть, яволь, будет сделано.       Ник – спросить, не передумал? в подмастерьях не сладко.           Не передумал, а сладкого я не люблю.        Потом – вдруг – Майя, которой было не дозвониться до Ника вот уже несколько дней.          Звони сейчас, я только что с ним разговаривал. Он дома.          Троян – занять денег на какую-то авантюру.         Извини, столько дать не могу. Одну десятую – пожалуйста.         Алла Генриховна с просьбой в понедельник утром  встретить коллег из Москвы.         Номер поезда и вагона? записываю.        Галочка с предложением съездить завтра на природу.        Завтра не  могу. Давай в воскресенье?  Мясо и фрукты беру на себя. Целую.

  Родители в гостиной  смотрели нечто вроде «Поля чудес». Лена устроилась на диване, явно рассчитывая, что отец сядет с ней рядом и инцидент можно будет считать исчерпанным, но он сидел в дальнем от дивана кресле и делал вид, что всецело поглощен происходящим на экране, хотя обычно называл подобные передачи – дурью, бредом, чепухой. Ладно, завтра они уедут в Симагино, и там – обязательно помирятся, если, конечно, не успеют помириться по дороге.
 
  Два коротких удара в дверь. Неугомонная моя! Мой дом – её крепость.

– Сереж, давай поговорим.

– Выбор есть?

– Думаю, нет.

– Если ты о.

– Я – о.

  Села. Прямая, строгая, беспомощная. Что она может изменить, если я не хочу ничего менять?

– Сын?  Ты всегда выбирал себе друзей сам, я не вмешивалась, но здесь! Извини,  не могу молчать.

– У меня  никогда не было друзей. Таких – не было.

– Каких?

– Мне не так страшно, когда он рядом.

– Тебе страшно?

– А тебе нет?

– Боже, о чем ты? Чего ты боишься? Чего тебе бояться? А главное – чем тебе может помочь человек, у которого ничего и никого нет? У него ничего нет, сын.

– У него есть он сам.

– Этого достаточно?

– Более чем.

– Ты ошибаешься. Он не защита – обуза. Он давным-давно разбился о грани реальности.

– Он вобрал в себя  эти грани.

– Я не понимаю.

– Нет, не понимаешь.

– Слушай,  может спросим Горина. Может спросим, как он ощущает себя рядом с тобой и вообще?

– Это не важно, Лена. Не так важно. Главное – как я его ощущаю. И давай закончим. Я буду общаться и с ним, и с кем бы то ни было столько, сколько сочту нужным.
 
– Не смей со мной так разговаривать! Я о тебе забочусь!

– Не надо, Лена, не надо. Мы поссоримся и только. Я обижусь, ты расстроишься.

– Ты без ума от него. ЭТО   извращение.

– Ну уж нет. ЭТО лежит совсем в другой плоскости, и не имеет гомосексуального подтекста. Если тебя волнует именно ЭТО – можешь спать спокойно – в физическом плане меня по-прежнему привлекают исключительно лица противоположного пола.

– Знаешь, что утешает? ЭТО не затянется.

– О чем ты говоришь, Лена?

  Встала, глядя сверху вниз надменно и снисходительно.

– Лена?

– Думаю, ты знаешь. Я позвонила другу детства Славику, он своему приятелю Ромке, тот Вольту Борисовичу, в 128-ю. Вольт Борисович отправил этажом ниже Мишу, Миша поднял историю болезни. Потом в обратном порядке – Миша, Вольт Борисович, Ромка, Славик, я.

– А, теперь понятно.

  Он тоже поднялся, сунул в карман телефон, ключи от машины.

– Куда ты собрался?

– И ты ещё спрашиваешь, почему мне страшно? Зачем, Лена, зачем? А врачебная этика? Тайна? Элементарная порядочность? Знаешь, что утешает?  Он столько раз обманывал старуху. Надеюсь, сумеет и в этот.

– Какую старуху, Сергей? Куда ты на ночь глядя?

– Сказать по правде – не куда, а откуда.

– Сережка! Я должна была знать. Мне казалось, что он симулирует, и я хотела защитить тебя. Куда ты? Ты ведешь себя как маленький мальчик. Костя!

  Но отец сделал вид, что не услышал и от телевизора отрываться не стал. Какое облегчение.

– Спокойной ночи, Лена!

– Вернись сейчас же! Сергей!

  Вон! Вон! На воздух. Отдышаться, перестать дрожать. Постоял у подъезда. Куда? Ночь на подходе. Не в машине же ночевать. К Нику? Димке? Кальфе? Позвоню-ка я Галочке. Позвонил. Она смеялась – не сегодня, только не сегодня – девичник у меня, тебе не икается, кстати?

  Выехав со двора, остановился. Куда? Его трясло все сильнее. Просто покататься. За рулем всегда успокаиваешься, потому как вынужден переключиться. Опомнился только на Искровском. Ло-гично. Кальфа с Ларисой. Копейкин дома с матерью и сестрой. А у Горина – только воробей, да и то, быть может, ускакал по своим воробьиным делам. Однако припарковавшись у подъезда, медлил. Хорошо, что нет привычки напиваться после каждой встряски. А это мысль. Интересно, можно ли в округе купить виски, не разлитого в ближайшем подвале? Ладно. Горин –  покруче любой выпивки будет.


               
  Дядя Федор читал, забравшись с ногами на диван.

– Привет!

– Здравствуй. Где хозяин?

– Там. – Мальчик махнул рукой в сторону Сада. – Нет, постой, по-сиди со мной немножко. Можно я тебя помучаю? Я в Пав-ловск собираюсь. Расскажи мне что знаешь, прочитать всё равно не успею.

– Слушай, не сейчас. Отпусти меня, а?

– Не могу. У тебя случилось что-то нехорошее, но не ужасное. Ты справишься и без него.

– Саш, с каких пор ты взялся его охранять?

– Кто-то же должен.

– Я не собираюсь жаловаться ему на жизнь. Просто мне надо его увидеть.

– Это примерно одно и то же. Садись. У него не ладится с росписями, он бумаги извел гору, решил побродить. Пусть? Позволь ему.

– Да, конечно. Что ты читаешь?

  Чуть-чуть подождать и меня с головой накроет покой этого места. Отвлечься, поговорить с Матроскиным о Павловске. Лена! За что ты со мной так, Лена? За что? А у Горина, и правда, не ладиться что-то, он должен знать  множество баек  про город и окрестности, мог бы поделиться, а не заставлять ребенка грызть краеведческую литературу.

– Да вот – Семеновского. Репринт. Тяжело с непривычки. Хочешь, я тебе чаю сделаю?

– Не, Саш, спасибо, чая не хочу.       Он давно ушел?

– Всё хорошо.

– Да??

– Да. Я  слышу.

– Слышишь?         Что у него не ладится?
    
– Он недоволен, а почему, ты же знаешь, понять невозможно. По мне так всё просто классно. Я даже представить не мог, что можно так. Нет я знал – были и есть, наверное, те кто может взять и на пустом листе/холсте/стене создать живой мир. Но чтобы  при мне,    без       я не знаю как это – помпа? поза?

– Пафос?

– Да, наверное.

– А ты вырос, Саша.

– Я? Как был метр шестьдесят, так и остался.

– Ты вырос. Пустишь меня к нему?

– Здесь не я распоряжаюсь – Сад. Он живой и огромный.  Не захочет – ты просто не найдешь.  Я порой не нахожу. И знаешь, будь в том необходимость, черный уже пришел бы.

– Сашка, ты вроде чаем обещал напоить. Давай. А я тебе про Павловск расскажу всё что знаю, не боись – знаю немного. Ты один завтра?

– Лариса хотела поехать. Представляешь, на электричке, с Витебского вокзала, как положено. Можно вообразить, что это – тот самый паровоз. Первый.

  Прошел час, потом другой. Горин так и не появился.

– Это нормально, Саш?

– Да. Давай спать.

– Давай. Тебе диван или раскладушка?

– Всё равно.

  Сергей занял диван. Удивительное дело – покой этого места. Я справился и рад, что не застал Ника. У него и без меня хватает проблем. С другой стороны, он точно знал, что я здесь. Мог бы и вылезти из берлоги. А с третьей, кто знает, может это спланированная акция – показать, что мне не нужна нянька. Наглядная агитация, так сказать. Ладно. И правда, пора спать.

  Разбудил его, тряхнув за плечо, Горин.

– Вставай, Сережа. Завтрак готов, давай выдвигаться.   

  В подмастерьях оказалось не сладко, не кисло, и даже не солоно. Стараниями воробья, ревностно относящегося к своим обязанностям, делать было практически нечего. Задумчивый, казавшийся расстроенным Горин практически не разговаривал.
      
– Это – сюда, капли три, четыре.  Нет, пожалуй, ещё. Отлично.
   
  Использовал странные не инструменты даже – предметы, типа расчески, клубка шерсти, пробки, куска мятого картона.   Было что-то шаманское в сосредоточенности, едва не исступлении, с которым. Теперь, по прошествии двух дней, нельзя было сказать – остановись, оставь как есть.  Солнечный свет стал мягче, воздух насытился влагой и ароматами земли, кирпич кой-где покрылся мхом, в море поселилось великое множество тварей, но саду ещё не доставало трепета и глубины. Результат восхищал, но действо завораживало, затягивало то замедленным, то бешенным ритмом. Два дня назад всё было не так. Тогда он играл, а сейчас – подчинялся. Пятнадцатиминутный перерыв –  включенная в ритм пауза, время медитации на красной диванной подушке – неотъемлемая часть движения. И снова – серия странных неудобных поз, ритуальный танец у стены.

– Всё! -  Кисть и моток проволоки летят в угол, застланный газетами. – Не катит! Не ухватить никак. Надо подышать. В Хитрый садик или прогуляемся до Летнего?
         
– Может,  наймем катер у Аничкова?

– Катер? Было бы здорово, Сережа!

– По Неве, или? 
         
– Или. Я  давно хотел.

– Вот и хорошо.

  Где-то между Фонтанкой и Мойкой, глядя, как Горин снизу-вверх рассматривает город: жаль, не видит нас Лена, она бы нашла что сказать по поводу романтической этой прогулки.

  От экскурсии они отказались, и владелец неказистой посудины, дулся: ишь, какие жлобы. Он даже пробурчал, что занят и пусть поищут кого другого, но так тихо, что парни не услышали. А, лад-но, заработок, есть заработок. В отместку, глядя как доходяга ежится, не показал, что ровно под ним – целая стопка колючих солдатских одеял. Черт! – её тут же обнаружил второй. Респектабельный. Откуда они только берутся такие? Вроде наш, а повадка чужая –держится слишком прямо, не советской будто выделки. Но тощий – последние лет пять его если и кормили, то плохо – жестами показал, что не холодно, и второй пристроил одеяло себе на ноги. Этот уж точно не замерз – спортивный мальчик, кровь с молоком – да убирать лень. Странная парочка. Всю дорогу молчат. Вот ни слова с самой посадки. Ни охов тебе ни ахов на красоты. Местные, что ли? На кой деньги тратят? жлобы. Или москвичи. Этих ничем не проймешь. Всё они видали, всё пробовали. Надменные твари. Не москвичи, нет – у тщедушного все руки в краске. Не маляром же он! Кто такого на стройке держать станет? Какой из него работник? Такие – только языком горазды. Этот же и языком – не слишком. Как воды в рот. А, наконец, вот досада – за мотором не слышно.

 Сергей, чтобы не кричать, придвинулся поближе к Горину.

– Чем ты недоволен?

  Тот не сразу, но ответил.

– Отсутствие легкости      как результата        не показалось?

  Взвесь. Он не кокетничает. Он ищет. Можешь помочь – помоги, нет – молчи себе в тряпочку.

– Дело не в результате. Вчера ты играл, а сегодня – преодолеваешь. Почему? Боишься повториться?

  Темный – в ответ – взгляд, такой долгий, что становится неловко.

– А ты прав. Спасибо, Сережа.
   
  И опять молчание. Нормально? Задохлик опустил в воду ладонь, и за ней понеслась стая рыбёшек. Солнце! Солнце и вчерашний ле-вый коньяк. Черт, это всё-таки рыбки! Или солнце?

– Который час, Сережа?

Сергей достал мобильный – посмотреть сколько времени.

– Час.

  Восемь пропущенных вызовов.

– Да, Лариса?
      
– Наконец-то! Где вы?

– У Деламотовской арки.
      
– Где? 
   
– У Новой Голландии.
         
– Что вы там делаете? Туда же не пускают.
      
– Не пускают «в», а мы «у», на катере. Что случилось?
         
– Как выяснилось, ничего, слава Богу, не случилось. Ни на Невском, ни на Искровском вас нет, трубку ты не берешь. Хорошо, не успела объявить тревогу. Вы собираетесь возвращаться в подвал?
               
  Громко, чтобы Ник тоже услышал:

– Мы собираемся возвращаться в подвал?
   
 Горин показал, что обязательно.
      
– Да, собираемся.
    
– Не засиживайтесь там допоздна.
      
– Ни в коем случае. Мы к девятнадцати нуль-нуль идем в Джаз Филармоник Холл. Очень плохо слышно, Лариса. Перезвоню.

  Соберись. Покажи, как умеешь владеть лицом.

– Куда мы идем, Сережа?

– В Джаз Холл на Загородном.

– Голощёкин и Трафова?

– Волков в Эллингтоновском зале. Ты что, забыл?

– Извини, вылетело, – неуверенно, чуть помедлив. – А может и не влетало? Серёжа?

– Да ты ещё и склеротик! Окна вытеснили всё остальное?
      
  Улыбку – узлом. Изобрази недоумение. Молодец. Одно неверное движение и он поймет, что не влетало. Театральная касса по пути, но есть ли билеты? Ладно, придумаем что-нибудь. Начал игру – играй.
 
– Вытеснили. Сомнения и маета. Хорошо, что следующее много меньше, а потом и вовсе иллюминатор. В качестве передышки.

– А потом?

– По плану –  большое, берлинское. В смысле строения.

–  А что за ним?

– Онега. Плывущий в тумане остров.

  Из воды выпрыгнула и шлепнулась Сергею на колени золотая рыбка. Вздрогнул от неожиданности, едва не уронив. Зажмурился – не помогает. Вот она – тлеет на сером одеяле – искрой.

– Чего ты ждешь, Сережа? скорее загадывай желание!

  Желание? Желание? Знаешь, мне просто необходимо, чтобы ты…

– Э, нет. Не в её власти. Проси для себя.

  Холодное трепещущее тельце в ладонь и в воду.

– Успел?

– Кажется.

– Все три?

– А можно было?

  Смеющиеся сощуренные глаза.

– Ты сказок не читал? Мало, что альтруист, так ещё и невежественный!

  За бортом, эскортом сопровождения – живая радуга чешуи. Так вот значит почему всегда просят ерунду – от неожиданности. Вспомнилось, не совсем кстати, семейство Муми-троллей. Что там? переплеты для мемуаров и лопатка для выкапывания растений? примерно в одну силу с билетами на концерт! Нет, было там и что-то дельное – печаль ожидания превратилась в радость встречи, а это дорогого стоит. Но волшебник, по обыкновению, ничего не может пожелать для себя. И я не могу – для него, хотя почему для него? – это мне, мне необходимо!

  За опущенной в воду рукой едва поспевает разноцветная стайка – хозяин моторной калоши выжимает из неё всё, что возможно. Скорее высадить, выпить, забыть. Это краска! У него вся рука была в краске! или зажато что между пальцами цветное? Ну наконец! Швартуемся.

  Исполком, «Кристалл Палас», искомая зверь, булочная.

– Ты иди, Коля, я догоню, только куплю что-нибудь к чаю.

– Хорошо. Мне, если можно – плюшку с маком.

– Отчего же нельзя?

  Очередь к прилавку, булочка с маком, соленые крекеры, три ступеньки вниз в Театральную кассу.
      
– Увы, к нам эти билеты не поступают. Они сами занимаются распространением.

– Спасибо.
         
На троллейбусе – туда – и – билетов нет – обратно. Что же делать? Сознаться? Сказать – в другой раз? Или попытаться ещё? А пока – придумать, где я мог быть столько времени. А если? Пожалуй. Очень даже правдоподобно. Но Горин не спросил. Он опять шаманил у стены. И, казалось бы – не изменилось ничего – те же чуть замедленные движения, те же, помимо кистей, странные предметы, но это снова была игра, доставлявшая радость. Поставив будильник в трубке на шесть часов, Сергей принял посильное участие в действе.
 
  Билеты были куплены с рук прямо у входа в джазовую филармонию.