5
Инструментальный цех гудел, как потревоженный улей. Левшин увольнялся. И даже на две недели, которые он обязан был после подачи заявления отработать, он взял отпуск за свой счет.
Люда ходила, как после похорон.
- Он ее застукал! К ней мужики табунами ходят, - ликовала проницательная Катька. – Соседи рассказывали.
- Соседи расскажут! Только слушай, - сомневалась контролерша Зоя. – Как бы там ни было, мне ее жалко.
- Конечно жалко. Такого мужика денежного упустила, - подвела итог кладовщица Нина Ивановна.
Гущин вызвал Люду к себе в кабинет.
- Что там у вас произошло? Почему он увольняется? – без обиняков спросил начальник.
Люда пожала плечами.
- Его что, переманили?
- Я думаю, нет.
- Тогда в чем дело? Или вы что, поссорились?
- Ну вобщем… да.
- И всего-то! Милые бранятся – только тешатся. Ты поговори с ним, чтобы он не делал такой глупости. Я к директору пойду, в ножки кинусь, но квартиру для вас выпрошу. Через год дом сдается. Где еще он такое получит? Скажи ему.
- Я не знаю. Я сама его не вижу.
- Вот кто теперь прессформы собирать будет, Леша Селезнев, Бабухин-пьяница?
Левшин не появлялся.
Самым тяжелым было просыпаться утром и вспоминать, что его больше нет в ее жизни. И навязчиво вспоминался Арнольд. «Люда, я умру без тебя!».
Левшин, я умерла без тебя.
Наконец резко пробудилось одно желание: все рассказать Галке. Еле дождалась субботы и поехала к подруге.
Галка, не перебивая, терпеливо выслушала сбивчивый рассказ про жареное мясо, замечательную спину Левшина, Марью Васильевну, Сашу с распечатанной коробкой конфет и т.п.
- Все это, конечно, печально, - сказала умная подруга. – но с другой стороны, он тоже виноват. Где он пропадал? Почему не захотел понять твоего состояния? И с какой стати тебе было выгонять Сашу? И почему он сейчас скрывается? Ладно, я понимаю, он вспылил, хлопнул дверью. Но у нормального человека гнев утихает со временем, включаются мозги. Хочется понять, почему так случилось. И вообще, кончай считать себя изменницей.
- Но на деле-то получается, что я ему изменила.
- Это тебе в наказание.
- За что?!
- За Олега. За то, что ты не захотела выслушать его. Я ж тогда хотела вас помирить. Но ты ж у нас девушка гордая. Тебе чистого юношу подавай, без огрехов в биографии. Кстати, вот тебе Саша, уж чище во всем свете не сыщешь. Во, даже стихами заговорила. Оказалось, что и стерильная чистота не лучший вариант для жизни. Пойми, Людка, жизнь людей состоит из компромиссов, прощений, вхождений в чьи-то положения. Да, иногда полезно и дверью хлопнуть. Но это крайний случай.
- Какая ты умная Галка!
- Учись, пока я жива.
- Знаешь, а ведь он, Левшин, тоже уже был в подобной ситуации. Только в другой роли. Его застукала первая его жена, Наташа,
которую он очень любил. А затащила в койку его, пьяного дурака, Райка, теперешняя его жена. Он, конечно, побежал мириться. Но Наташа не захотела его слушать. Уехала и вышла замуж за другого.
- Вот. И если он из всего этого не сделает правильного вывода, значит, он дурак несгибаемый. И нечего о нем жалеть. Мне из всей этой истории Сашу жалко. Вы-то, дай Бог, помиритесь. А вот каково ему, бедолаге!
- Да, ты права. Если б я тогда простила Олега, то этот Новый год я справляла бы в его коммуналке в кругу семьи и наверняка была бы счастлива.
- Ты только в другие крайности не кидайся. Тот поезд ушел.
- Нет, что ты. Все-таки я не настолько глупа.
- Вот и ладненько. Девка ты у нас хоть куда. А тридцать лет, как утверждает моя тетушка Оля, самый лучший в жизни возраст. Даже лучше семнадцати. Ей со своего 75-летия виднее. Так что погоревала, и хватит. Вперед и с песней.
- И все-таки такого, как Левшин, у меня больше никогда не будет.
- Будут и получше.
- Сомневаюсь. Все равно, Галка, как хорошо, что ты у меня есть. Вот поговорила с тобой, и как к доктору сходила.
- Обращайтесь. Моя жилетка всегда к вашим услугам.
Вскоре Люда поняла, что беременна. В перипетиях последних дней она совсем забыла о том, что такое может случиться. Но вопрос, что делать, не стоял перед ней. Рожать. Тем более, что от Левшина. Она же сама этого хотела. Тревога, а вдруг это Сашин
ребенок, конечно, была, но небольшая. А даже если и так – тоже прекрасная наследственность ( ну если не принимать во внимание самодурки-бабушки с инсультом в придачу ). Да и когда еще рожать, как не сейчас. Не до семидесяти же лет ждать принца. А что отца не будет… что ж, так уж получилось.
Встала на учет в женскую консультацию. Стал мучить токсикоз. Левшин не появлялся. Давно прошли две недели, в течение которых он еще числился на заводе, еще мог бы вернуться. Даже увольняясь, подписывая обходной лист, он умудрился не увидеться с Людой. Это особенно обидело ее и разозлило.
«Ну и черт с тобой! Проживем. Вот рожу, выращу сына без тебя. Узнаешь когда-нибудь. Люди расскажут. Только поздно будет». И как-то легче стало от такой постановки вопроса. Перестала ждать и надеяться. Стала думать о себе и ребенке.
Конечно, со временем все узнали о ее беременности. Кротов стал презрительно пофыркивать ей вслед. Катька торжествовала. Казалось, это она сама свершила нечто выдающееся.
- А я говорила! Говорила. А вы не верили.
Это уже был перебор. Ее уже никто не слушал, так она всем надоела. Даже Нина Ивановна перестала ее поддерживать. Все остальные, и работники цеха, и соседи сочувствовали Люде.
Риту она не стала посвящать в подробности своего разрыва с Левшиным. Вдруг она не выдержит и проговорится кому-нибудь. И тогда пошло-поехало. О событиях той Новогодней ночи, кроме самих действующих лиц, знали только Галка да, возможно, Марья Васильевна. Но мудрая старушка благоразумно молчала, не желая ставить Люду в невыгодное положение.
Прессформы и сложные штампы теперь давали делать Леше
Селезневу и Новичкову. Как-то Люде пришлось столкнуться с Новичковым по поводу готовности прессформы – ее срочно ждали на участке пластмасс.
- Всё в ажуре. Не хуже, чем у хваленого Левшина. Да мы и давно не хуже него работаем. Просто он всегда самую денежную работу захватывал.
- Ничего он не захватывал. Просто ему поручали. Он и делал.
- Странная ты все-таки, - пожал плечами Новичков.
Только поздно вечером, лежа в постели, вспомнив этот разговор, она поняла: нехорошо отзываясь о Левшине, Новичков хотел сказать угодное ей. Только неуклюже получилось.
В начале августа Люда уходила в декрет. Рожать она решила в Реченске. Там родители. Они уже в курсе всех ее трудностей. Конечно, помогут. Да и как, здесь, в этих условиях с ребенком? Вон и Горохова как-то напрямую задала ей этот вопрос. Недовольством мадам Гороховой, конечно, можно было бы и пренебречь, но Люда и сама понимала, что здесь будет несладко и ей, и ребенку.
Больше, чем на год, она прощалась с Ленинградом. Комната в общежитии оставалась за ней.
В то злополучное утро, покинув ее общежитие, Левшин долго и тупо стоял, не зная, что делать дальше. Словно кто-то разом погасил все лампочки, все веселые новогодние огонечки и солнечные зайчики в его судьбе. И тоска, серая и тягучая, как кисель, затопила душу.
Утром 1 января город был пуст. Город спал после веселой ночи. Редкие трамваю пустыми катили по своим рельсам. Он доехал до
Московского вокзала. Устроился с вещами в зале ожидания. Решил переждать часа два, а потом поехать к сестре, временно у нее перекантоваться – не к Раисе же возвращаться. Он задремал после сумасшедшей ночи и проспал до двенадцати.
Сестра жила в новом доме рядом с метро «Электросила». В этом прекрасном городе мало кто жил прекрасно. Даже получая квартиры и въезжая в новые дома, многие опять оказывались в коммуналках. Да, теперь это были коммуналки на две семьи, а не на восемь и более. Зато кухня была мала даже и для одной семьи. Семья Веры ( муж, жена и двое детей ) проживала в двух комнатах. Третью занимал одинокий пьющий мужик-пенсионер. Левшина определили на раскладушку в комнату племянников. Хорошо хоть племянники мальчишки. С племянницами было бы и того сложнее.
- Я уже с вещами из дома выходил, к ней шел, - рассказывал Левшин сестре и зятю. – И вдруг мне навстречу Светка, девчонка соседская, с Серегой моим в одном классе учится. «Дядя Боря, там ваш Сергей умирает!». Ну я, конечно, за ней. А они, малолетки, чего удумали! Новый год по-взрослому встретить. В подвале собрались. Подвал у нас чистый – дом-то новый. Они туда на зиму даже стол теннисный со двора затащили. Празднуют, так их раз-этак! А мой бледный, аж зеленый, и еле дышит. Ну я его на руки и домой. Пальцы в рот и головой в унитаз. Райка в скорую названивает. Я в него наверное целое ведро воды с марганцовкой влил и вылил. Прополоскал. Ожил. Пить не хотел, брыкался. Я ему говорю: «Пей, коли жить хочешь!». Скорая только в три часа приехала. Он уже спал. Посмотрели. Говорят, все сделали правильно. Угроза миновала. Организм молодой, он вздохнул, - организм-то молодой, а вот отцу всю жизнь перекорежил!
- А может, наоборот, спас? – вздохнула Вера.
- Ну а дальше-то что? – нетерпеливо интересовался зять, разливая по стопочкам.
- Дальше… смотрю, четвертый час уже. Решил до утра подождать. Задремал в кресле. Райка тоже уснула, после таких-то передряг не до скандалов. Утром встал, пошел. А там… - он опрокинул стопку, не дожидаясь тоста. – Лежат голубки под одеяльцем.
- Вот и хорошо, что все прояснилось.
- Эх ребята, какая это женщина! Такой больше у меня никогда не будет.
Никогда он еще так не напивался, как в тот вечер.
По утрам, проснувшись на раскладушке в комнате племянников, Левшин долго лежал, не желая мешать домочадцам, толочься у них под ногами. Ждал, когда все разойдутся на работу и в школу. Мысли, одна другой безрадостней, в этот час невольного безделья теснились в голове. Семьи нет, жилья нет. Любовь, совсем недавно такая яркая и радостная, обернулась тоской, чугунной плитой, придавившей душу. Досада и злоба прошли довольно быстро, сменились печальным осознанием происшедшего. Она, его Людочка ( теперь уже не его! ), она помирилась со своим бывшим. Там у нее квартира, машина, свекор-директор. Там у нее все налажено, да и муж, наверняка, поумнел. А что может предложить ей он? Да ничего абсолютно, кроме хорошего заработка. Но, как он успел заметить, в отличии от Раисы да и многих других женщин, деньги не слишком ее волновали. И жить им пришлось бы в ее крошечной комнатушке неведомо сколько лет. Конечно, не опоздай он тогда, все могло бы получиться по-другому. Но что
говорить! Если б да кабы. Получилось так, как получилось.
Уж чего-чего, а работы в Советском Союзе хватало. Не хватало рабочих рук. У Левшина они были, рабочие руки. Поэтому, куда бы он не обращался по поводу трудоустройства, его брали с руками, в прямом смысле этих слов. Еще бы – слесарь-инструментальщик самого высокого разряда. Но как только речь заходила о том, что для проживания ему нужна хотя бы самая маленькая комната, а не просто койка в общежитии, кадровики разводили руками. «Возможно в дальнейшем, если вы себя зарекомендуете… Если будут возможности… Тогда всенепременно, обязательно и с большим удовольствием…». Так, обойдя с десяток заводов, он понял, что пора возвращаться домой, в Лугу. Там тоже заводы имеются.
Перед отъездом он встретился с сыном. Подождал его у школы. Тот не кинулся к отцу. Подошел букой. Да Левшин и не ждал объятий.
- Чего надо?
- Попрощаться пришел. Уезжаю в Лугу.
- Ну и чо?
- Да не чо. Пришел твоим здоровьем поинтересоваться. Как оно? Печенки-селезенки не беспокоят после новогодней ночи?
- Нормально.
- Это потому, что я тебе потроха твои прополоскал как следует.
Сын молчал.
- Я тебе вот что скажу, парень. Я тебя контролировать не
собираюсь. Даже если б и в Ленинграде оставался. И не потому, что мне наплевать, а потому что бесполезно и даже вредно взрослого парня на веревочке водить. Это в пять лет я тебя по рукам бил. Помнишь? Ты тогда хотел гвоздем ток из розетки выковырять, посмотреть. Вот тогда я тебя контролировал. А сейчас нет. Пей, гуляй, кури. Жизнь твоя, распоряжайся ей, как хочешь. Только помни, как бы тебе это боком не вышло. Уразумел?
Сын молчал.
- Матери скажи, деньги высылать буду. Да, вот тебе рубль. Больше не дам. И не потому, что жалко или по бедности. Но боюсь, как бы тебя опять на взрослую жизнь не потянуло раньше времени. А на кино и на мороженое, даже самое дорогое, рубля хватит. Ну ладно, ступай, - он похлопал его по плечу. – Мать слушайся. Она плохого не пожелает.
Покидая Ленинград, он прощался с надеждой хоть когда-нибудь увидеться с Людмилой.
Жить Левшин решил не у родителей в двухкомнатной хрущевке, а в доме с дедом. Дом был построен после войны из чего попало, но достаточно толково и добротно. Дед с зятем, отцом Левшина, были мужиками рукастыми и его, мальчишку, тоже приобщали к делу. Доверяли даже рубанок. Строгал что попроще. Ну и конечно, молоток, гвозди. И сейчас, спустя немало лет, ступая на крыльцо дома, Левшин улыбался, глядя на обилие гвоздей, вколоченных в доски крыльца. Моя работа.
В шестидесятые годы родители получили квартиру, но ему, мальчишке, больше нравилось бывать у деда с бабушкой. В
квартире было тесно и далеко от речки. А в доме теперь у него была целая комната. Да еще сарай со своим мальчишеским богатством, которым запрещено было захламлять квартиру. И еще они с дедом ходили на рыбалку.
В прошлом году летом, отправив Раису с сыном по путевке в Анапу, Левшин весь отпуск провел у деда. Перекрыл крышу. Ну а огород вскопать – это всегда было его святой обязанностью. Да и Ленинград рядом, можно было и на выходные приехать.
Сейчас дед в доме проживал один. Бабушку схоронили пять лет назад. Дед обрадовался внуку несказанно.
- Ну вот, слава Богу, и мне теперь никуда перебираться не надо. А то Наталья, мать-то твоя, все к себе зовет. Конечно, ей-то ко мне бегать, не набегаешься. А к ним я переезжать не хочу. Уж тут свой век доживать буду. Ну а ты и подсобишь когда чего.
- Подсоблю, подсоблю, не беспокойся.
- А вот с Райкой-то зря развелся.
- Нет, дед, тут ты мне не советчик.
- Что, так и будешь бобылем жить? В тридцать восемь-то лет.
- Время покажет.
Уже через неделю он опять работал на заводе слесарем-инструментальщиком. Но хоть и родной город, а с друзьями было не густо. Два самых близких друга-одноклассника уехали в Ленинград. Другие друзья-приятели кто спился, кто проживал на другом конце города, кто тоже куда-то уехал. Зато женщины… Молодой еще мужик, свободный, весьма недурен собой, зарабатывает дай Бог каждому, да еще и практически непьющий. Да еще дом хороший. Там, правда, дед в придачу, но ничего, дед
уже достаточно стар.
Поиски работы и хлопоты с переездом на время отвлекли и притупили тоску. «И что я там забыл, в этом Ленинграде?» - пытался он уверить себя. И все же понимал, что оставил там самое главное.
Конечно, сегодняшнее внимание многих женщин не могло не льстить его мужскому самолюбию. Только ни к кому больше не будет у него такой любви: сначала возвышенно отдаленной, а потом жарко-счастливой. Ни к кому.
И все-таки жизнь брала свое. Ему, действительно, было всего тридцать восемь лет. А вокруг него кружил хоровод женщин. Снизь чуть-чуть планку и выбирай любую. Но, как известно, плохо, когда дефицит, но совсем не легче, когда изобилие. Не знаешь, что выбрать. Эта толстая; эта некрасивая; эта старая; а эта, напротив, слишком молодая; эта, просто, дура. А эта до того цеплючая, дай только слабину – схватит, не вырвешься. Последнего варианта он боялся больше всего, так как уже проходил его с Раисой. Короче, с любовью он не торопился.
Огорченные поклонницы судачили меж собой. Это он Райки своей боится. А они ее знали хорошо, как-никак своя, лужская. Или такое было предположение: в Ленинграде своем нахватался всяких извращений, вот бабы ему и не нужны. И наконец, самое для мужчины обидное: да он как мужик уже ничего и не может. По счастью Левшин не знал этих пересудов.
Как-то контролерша ОТК Света принимала его штамп. Дело обычное. Вдруг он заметил, как дрожат ее руки, когда она замеряла штангенциркулем пуансон. Ну не с перепою же. Вообще странной она была, эта Света. На вид лет за тридцать. Тихая,
скромная, даже довольно привлекательная. Как выяснилось позже, ей действительно было тридцать два года. Замужем никогда не была, детей нет, живет с родителями. Старых дев еще не было в его коллекции. Стоит попробовать, цинично подумал он.
Он стал провожать ее после работы. И через месяц несмотря на недовольство дела он все же привел ее к ним в дом. Дед ворчал, что это не дело, вот так, без свадьбы, без росписи, и нате вам! Но Света так старалась, так тихо и заботливо вела себя, так почтительно относилась к деду и так трогательно к неожиданно свалившемуся на голову мужу, что дед подобрел. И стал донимать внука, когда тот прекратит свои безобразия, разведется с бывшей и сведет под венец нынешнюю. Родителям Света тоже нравилась.
И в самом деле, надо было разруливать ситуацию. Заявление на развод уже было подано в суд заочно. На несколько дней он уехал в Ленинград. Остановился у сестры. Повидался с сыном. Развод с Раисой прошел быстро и на удивление тихо. Она приготовилась было воевать. Но он согласился выписаться из квартиры и не претендовал на нажитое в браке имущество. Она стояла, хватая ртом воздух, не зная, что сказать. Платить алименты он тоже не возражал. А она-то знала, что ее бывший муж всегда зарабатывал приличные деньги. Пожалуй, она была даже разочарована, что не довелось повоевать с этим кобелем, с этим проходимцем.
За неделю, что он отсутствовал, Света с дедом окончательно подружились. И дед уже возмечтал о правнуках. Но что-то держало Левшина. И он все оттягивал, все переносил подачу заявления на очередной брак. И еще он очень боялся, что Света забеременеет. У него появился страх, так присущий многим мужчинам. Страх потерять свободу. И в помине не было у него этого страха с первой женой Наташей и уж тем более с Людой. Там, где любовь, про
свободу забывают.
В апреле дед оступился с крыльца, упал и сломал шейку бедра. Вся жизнь близких завертелась вокруг лежачего больного. Деда заковали в гипс. Он мог только лежать. Памперсов тогда не было. Матери, дедовой дочке, пришлось уволиться, чтобы ухаживать за отцом. Доставалось всем. Хорошо, что три года назад Левшин построил баню. Как бы сейчас они деда мыли, не будь этой бани.
На третий день после случившегося Света сказала, что заболела ее мама и ей надо домой. Больше она не появлялась в их доме. Он даже обрадовался этому. Выходит, не зря он тянул с загсом. И тут же возникла мысль, а как бы поступила Люда? И почему-то очень верилось, что она бы осталась, не бросила их в трудной ситуации. В общей сложности эта попытка семейной жизни продлилась не более двух месяцев.
Деда похоронили в декабре. Левшин остался один в доме. Свету он не вспоминал, будто ее и не было вовсе. И так захотелось увидеть Люду! Просто увидеть, хотя бы издали. А может, если получится, то и поговорить. Узнать, как она. Обиды давно уже не было и в помине. Он взял очередной отпуск и помчался в Ленинград.
Встречаться с бывшими сослуживцами охоты не было. Потому он решил поджидать Люду после работы у входа в метро. Но полтора часа ожидания ни к чему не привели. Только окоченел на декабрьском промозглом ветру. Пришлось на следующий день все-таки прийти к проходной завода. Встал в сторонке. Зимняя темнота помогала в конспирации. И вот хлынул рабочий люд из проходной, растекаясь по сторонам. Вот и сослуживцы из родного цеха замелькали в толпе. Люды не было. Наконец, людской поток стал ослабевать. Левшин начинал впадать в уныние. Чего он хотел? На
что надеялся? Она вернулась к нему, своему бывшему. Живет в другой квартире. Работает в другом месте. А может, и не работает вообще.
И тут он увидел Риту. И бросился к ней, как к спасительной соломинке.
- Рита! Как хорошо, что я тебя встретил.
Рита хмыкнула, поняв, кто перед ней.
- Явился, не запылился!
Левшин оторопел от такого приема.
- Ну что стоишь, глазами хлопаешь? Нет ее здесь. Уехала. Уволилась.
- Как? Зачем?
- А затем, что рожать в общаге с соседями как-то не совсем сподручно. К родителям уехала, в Реченск.
- Подожди, подожди. Рожать?
- Да, рожать. Ах, ну ты у нас, конечно, существо невинное, не знаешь, откуда дети берутся.
- Вот это да! Рожать. Так я не знал.
- Да знал ты все. Потому и сбежал.
- Нет, погоди, - тут уж Левшин разозлился. – Это она так считала?
- Не знаю, как она считала. Она вообще категорически не желала говорить на эту тему. Но это ж и так понятно.
- А ты знаешь, кто… кого она родила?
- Девочку.
- Ой, девочку! – засмеялся счастливо Левшин. – Рита, Риточка, ты ведь, наверное, знаешь ее адрес.
- Ты что, правда, не знал ничего? А куда ж ты тогда пропал? Зачем?
- Затем, что дурак. Адрес, адрес мне ее дай!
- Ну я так наизусть не помню. Дома у меня ее конверт. Приходи завтра к проходной.
- Нет, до завтра я не доживу. Пошли к тебе. Где тот конверт?
- Ой-ой, зашевелился, до завтра он не доживет. Где ж ты до этого пропадал, папаша?
Но видно было, что Рита уже сменила свой гнев на милость.
- Ладно, пошли. Я тут недалеко живу. Она увольняться не собиралась. Комната за ней должна была остаться. Но больше года прошло. Она приехала. Одна пока. А комната занята. Подселили. Мы ей говорили, сходи в профком. Не имели права, ты в декрете была. Мать-одиночка, у тебя льготы есть. И соседи за нее хлопотали. В ее комнату пьянчужек двух поселили, мужа с женой. Но он в литейку устроился. Сам понимаешь: литейщиков не хватает. Да все равно, если она хотя бы заявление написала. Гущин тоже собирался за нее хлопотать. Но она уволилась. Вот такие дела. Но мы пришли. Ты здесь постой. Сейчас вынесу.
Верхняя боковая полка была слишком короткой, приходилось лежать скрюченным. Но Левшин не замечал этих неудобств. Ночью под стук колес так сладко мечтается.
Дочка. Как здорово, что именно дочка. Верно кто-то подметил, что отцы дочерей любят больше, чем сыновей. Нет, он, конечно, и Сережку своего любил. Но в голову не приходило – баловать. Разводить сусли-мусли. Но сейчас с девочкой своей у него будут сплошные сусли-мусли.
Он счастливо улыбался, ворочался, рискуя свалиться с узкой полки. И даже частое хлопанье дверей – место было рядом с туалетом – не раздражали его.
Поезд прибыл в Реченск в семь часов утра. Вваливаться в такую рань к людям он не решился. И не с пустыми же руками идти свататься. Ему смешно стало от этого слова – свататься. Но по сути, так оно и было. Пришлось ждать открытия магазинов.
«Детский мир» он нашел быстро. Сначала он разгляделся на больших кукол. Глаза разбегались, одна краше другой. А игрушки в Советском Союзе в 60 – 80-ые годы, действительно, были хороши. Яркие, красивые, безопасные – только из пищевой пластмассы. Глаза разбегались даже у взрослых. И стоили копейки. Как, впрочем, и детская одежда, и обувь.
Продавщица, поняв, что перед ней серьезный покупатель, предложила самую дорогую. Ходячую. Действительно, кукла ходила. Только это было очень непросто. Даже у Левшина это получалось с трудом. Да и как знать, может, эта кукла больше и тяжелее самой его дочки. А сколько ей, задумался он впервые. Родилась, наверное, в конце сентября. Это ж ей, он посчитал, год и три месяца. Сколько же времени он пропадал, идиот!
Он выбрал куклу поменьше. Самую красивую. И самую разодетую. Даже шляпка была.
После долгих и тщетных поисков он оставил надежду купить
цветы. В отличие от товаров для детей в Советском Союзе в те времена раздобыть цветы в декабре месяце было очень непросто. Так же непросто было и с коньяком. Взять же водки он не рискнул – еще подумают, что он пьяница. Купил марочного молдавского вина и торт.
Мария Николаевна открыла дверь, не спрашивая, кто там. Тогда это было в порядке вещей. Маньяки и мошенники в дневное время не шастали по городам и селам советского государства. На пороге стоял незнакомый мужчина. На мгновение растерялись оба. Он, потому что ожидал увидеть Люду. Она, потому, что угадала в нем неслучайного человека. Не газ пришел проверять.
В это время в прихожую притопала малышка. Мужчина просиял так, что даже слезы выступили, присел на корточки и протянул куклу. Восторг вспыхнул в глазах девочки. «Кука», - сказала она и протянула ручки к прекрасному созданию. Левшин, не дожидаясь разрешения бабушки, подхватил ребенка на руки и стал покрывать поцелуями.
Мария Николаевна, женщина достаточно строгая, на сей раз вынуждена была допустить, что вот этот здоровый мужик, прямо с мороза, прямо в верхней одежде, небритый, тискает ее внучку. Столько счастья и любви светилось в его глазах.
- Вы Левшин?
- Да, Левшин.
- Тогда проходите.
Люда еле брела домой с работы. После того, как ее перевели на
утюжку , она очень уставала. Как райскую благодать вспоминала она сейчас прежние свои работы в Ленинграде. Особенно инструментальный цех. Ведь и правда, семья родная. И начальник, Николай Васильевич как отец родной, всегда готовый прийти на помощь. И все так сердечно относились к ней. Хорошо поняла она это, когда ей было особенно трудно. Да, были там и Кротов, и Катька с кладовщицей. Ну так и в семье не без урода.
А здесь… Бабий цех. Пришлось пойти на швейную фабрику, распрощаться со своей основной профессией. Дали самое простое и потому невыгодное, строчить накладные карманы. Монотонная тупая работа. Еще и опасная. Зазевайся только – вмиг пальцы прострочишь. Поневоле вспоминался штамповочный цех. И тут тоже одни бабы вокруг. Ни одного дружелюбного взгляда ( разве что одна девочка, молоденькая совсем ), только зыркают. Можно себе представить, что чешут они языками про нее. «И Крым, и Рим прошла в своем Ленинграде. Недаром в подоле принесла».
И еще этот, Бубешкин, мастер! Плешивый ничтожный мужичишка, а корчит из себя. Так петушком и ходит. Еще бы, при таком-то гареме! Любой падишах позавидует. Ну если не качеству, то уж количеству, точно. Ну и, конечно же, распетушился перед ней, хвост распустил. Оставил как-то сверхурочно. План, мол, горит. А когда получил облом, пригрозил: «Ничего, ничего, сама приползешь, попросишь. Это тебе не Ленинград!» И при чем тут Ленинград? На другой день ее перевели на эту самую утюжку. Утюги тяжеленные. Жарко. И почему-то платят еще меньше. А ведь это наверняка по горячей сетке должно расцениваться, как кузнечные и термические работы на заводе.
Зря она не стала воевать за комнату в общежитии. Может, и получилось бы. Как знать, может, и Левшина опять бы встретила в
Ленинграде.
Она открыла дверь своими ключами. В тесной прихожей, держа дочку на руках, стоял Левшин.
- Я за вами приехал.
Сумка с продуктами выскользнула из рук.
- Ну что вы там стоите? – Появился в дверях отец. – Давайте за стол. Праздновать будем.
Поздно вечером, улучив момент, когда мать с дочерью на кухне оказались одни, Мария Николаевна сказала полушепотом:
- Ты свои сомнения насчет Ирочки высказывать-то не торопись. Погляди, как он к ней привязался.
- Ладно, мам, разберемся, - отмахнулась Люда.
Шел третий час ночи. Рядом в кроватке посапывала Ирочка.
- С работой проблем в Ленинграде не будет. А вот с жильем…
- Боря, ну я же сказала, за тобой – хоть в тундру. В Лугу – тем более.
- Дом хороший. В прошлом году крышу перекрыл. Речка рядом. Я рыбак. Рыбой тебя кормить буду. Любишь рыбку?
- Кушать люблю. Чистить – нет.
- Ладно, с этим потом разберемся. Да, самое-то прекрасное, у меня ж там баня на берегу. Ох, Людочка, как мы с тобой париться будем! Скорей бы.
- Всё. Не могу больше.
- Что не можешь, - встревожился Левшин.
- Молчать не могу. Умалчивать.
- Ну, так и что не так?
- Знаешь, Ирочка у меня по документам Ирина Борисовна. Отчество твое. И я очень надеялась и сейчас надеюсь, что отец – ты. Но иногда мне кажется…
- Ну-ну, продолжай.
- Кажется, что она на Сашу похожа. Ну, на того.
- Ладно, всё. Хватит чепуху пороть. Этот твой, так называемый Саша, он ведь после меня был. Так?
- Так.
- Ну и всё. Или ты хочешь сказать, я уже слишком стар, чтоб на такие подвиги годиться. Да я тебе еще столько детей наклепаю, еще «караул» закричишь. И потом, она на мою мать похожа. Да. Вот увидишь и сама убедишься.
Люда молчала. Благоразумно решила не посвящать его в физиологические тонкости женского организма.
- Да я печенками чую, моя девчоночка! – Он просунул руку между прутьев кроватки, стоявшей рядом. Погладил ножку, высунувшуюся из-под одеяльца. – И она меня сразу признала, папочку родного. Да мы с ней так задружим!
- Она уже из тебя веревки вьет. Зачем ты ей конфету дал? Дети, они, знаешь, какие хитрые. Сразу чуют, кто их баловать будет.
- Буду. А ты как думала? Я с ней уже сегодня в куклы играл.
- Ты – в куклы! Ой, не могу. Здоровый мужик. Спина, как шкаф.
Шея, как у атланта. Сидит на полу и играет в куклы.
- Как у атланта – это как у тех, которые небо держат на каменных плечах?
- Они самые.
- Так это как? Хорошо или плохо?
- Ну это кому как. Если мне такую шею…
Они оба загоготали, уткнувшись в подушки.
- Ну а если тебе… Ой, не могу!
- Стало быть, хорошо. Красиво. Всё. Теперь всегда буду ходить с голой шеей. Хвастаться.
- Смотри, не простудись.
Они еще долго болтали и смеялись, уткнувшись в подушки, боясь разбудить ребенка.
2021 - 22 г.
г. Псков