Егоза

Небольшая повесть

                Глава 1

            В этот заштатный, забытый богом, тихий уральский городок с раннего детства и до восьмого класса включительно я каждое лето приезжал и недельки с две гостил у старшей сестры моей бабушки бабы Таси.  Жила она, баба Тася, одна в своём доме, вот мы к ней и приезжали погостить, чтобы скрасить своим присутствием накопившиеся за зиму скуку да одиночество и помочь ей по силе наших возможностей управиться с огородом.  Мне очень нравилось сюда приезжать, так как сруб бабы Тася стоял недалеко от красавицы церкви, в которой в то время располагался единственный в городе кинотеатр «Победа», где детский билет на дневной сеанс там стоил всего то десять копеек.  Вот я и бегал в этот кинотеатр с целью, не столько посмотреть само кино, сколько успеть перед началом полюбоваться там на удивительно красивый пол, выложенный изразцовой керамической плиткой, которая за годы существования храма нигде не отстала и не раскрошилась от времени, хотя кое-где и поистёрлась от человеческой поступи на него.   

            Привозила меня туда, в этот затрапезный городок моя бабушка.  Сначала мы ехали поездом, потом пересаживались на рейсовый автобус и через полтора часа выгружались с ней на центральной площади патриархальной заводи, которая была выложена квадратным булыжником.  И бабушка мне как-то сказала, что точно так ж гранёным камнем выложена и главная площадь нашей страны в столичном городе Москве, но тогда мне это было мало интересным, но всё ж запомнилось.  А ещё на меня в этом городке произвели впечатление, бывший дом управляющего заводом, который в те годы был преобразован в местный очаг Культуры и плотина с проездом через неё напротив него через площадь, которой широко расстилалась водная гладь заводского пруда.  Старый металлургический завод, да и сам то посёлок при нём заложил ещё сам, как утверждает история, Акинфий Демидов. 

            Вытряхнувшись из пыльного автобусика, мы с бабушкой шли на подъём по узкой и длинной, каменистой улице в гору до изуродованной коммунарами красавицы церкви, что возвышалась, стоя на самой верхней точке города за изуродованным вандалами атеистами фрагментом такой же прекрасной, как и сам храм узорного литья чугунной оградой.  Мы с бабушкой, дойдя до культового здания, останавливались, и бабуля перед облупившейся от недогляда церковной папертью всегда, как и полагается верующему человеку, с молитвой и поклоном трижды осеняла себя крестом и лишь потом, ругнув за богохульство местные, да и государственные власти в придачу за то, что они без тени сомнения испоганили такое замечательное строение, открыв в нём, по её мнению, не по месту сатанинское отродье, их кино, мы неторопливо направлялись по правую руку от церкви вниз уже по купеческой, а ныне Октябрьской улице к дому родной нашей вдовицы бабушки Таси. 

            Не спеша доходили до глубокого колодца и там как заговорённые останавливались попить студёной, ключевой водички.  Зачерпнув в нём тяжёлой, на цепи кованной бадьей чистейшую влагу, мы в четыре руки, едва ворочая мокрый лиственный ворот, наматывали на него отшлифованную временем цепь и поднимали наверх эту наполненную прозрачной жидкостью из недр вкопанного сруба посудину и цедили сквозь зубы, обжигаясь, жидкий горный хрусталь из большой, такой же на цепи, кованной кружки.  Утолив жажду, бабуля, отерев тыльной стороной ладони рот, всякий раз повторяла мне одно и то же.

            - Вот и пришли мы с тобой, соколик! 

            Но годы летят.  Я вырос, а бабушка постарела, и наши визиты к её сестре, бабе Тасе приобрели необязательный характер.  Да и тесно стало в доме её.  Старшего сына старшая дочка скороспело выскочила замуж, и бабушка приютила молодожёнов у себя, а через год на Божий свет у неё появился правнук.  Я тем временем окончил школу и стал студентом, и бабушка моя навещала свою сестру без меня, да и то не на долго, лишь повидаться.  А я навещал в последний раз этот дорогой моему сердцу бревенчатый сруб летом сразу после окончания средней школы. 
            
            Но позади уже студенческие годы, и я, устроившись работать по распределению на один из заводов оборонной промышленности, осенью был отправлен в срочном порядке в командировку, как молодой специалист в городок, где прожила баба Тася, к задолжавшим нашим смежникам.  И ночевать я там устроился, помнится мне, один в пустом номере в их единственной в городке гостинице.  Появился я в этом медвежьем углу поздно вечером и с трудом отыскал местный приют для приезжих, который располагался на всю длину здания на первом этаже обычного жилого пятиэтажного дома с парадным входом с его торца.            
            
            - Мест нет, – встретила меня тамошняя администраторша, когда я ввалился внутрь.
            
            - Для меня должно быть, – предварительно поздоровался я.            
            
            - Бронь что ли? – поправила дама свою причёску, буркнув ответное здрассте.
            
            - Должна быть бронь, – приблизился я к стойке.
            
            - Как фамилия? – достала она свой регистрационный талмуд.
            
            - Будьте любезны, – назвался я и подал ей свои документы.
            
            - Надо же, – удивилась крашенная блондинка неопределённых лет, благосклонно приняв их, – такой молодой, а уже работник престижного отдела.  По блату что ли?
            
            - По блату, – устало выдохнул я.
            
            - Ну, ну... – ухмыльнулась пышнотелая мадам, баба ягодка опять, – да! – сменив ко мне несерьёзное отношение, серьёзно подтвердила она мои притязания у них на ночлег, – на вас бронь имеется.  И сколько дней вы предполагаете у нас пробыть? – приступила она к оформлению моего проживания.
            
            - Пока дня три, – предположил откровенно я, – а там посмотрим, как дело будет!
            
            - Так три или больше… – воззрилась на меня через очки с претензией тётка.
            
            - Три! – кивнул я.
            
            - Вот ваш номер, – минут через пять вернула мне паспорт и ордер портье.
            
            - Благодарствую, – принял я от неё документы и ключ.
            
            Там, куда я был поселен, оказался обычный трёхместный номер, в котором никого кроме меня при отсутствии мест почему-то не обреталось.  Одна из которых находилась у окна, а две другие две подпирали стены.          
            
            - Странно, – подумал я, но разделся и принял душ.  Расслабился и тут же прикинул, что не мешало бы мне чего-нибудь и поесть, так как всё, что мне было положено в дорогу бабулей, уже давно оприходовано в пути, и я, живо переодевшись, вышел в коридор, – не подскажите, где у вас тут можно перекусить? – полюбопытствовал я у той, что за стойкой.
            
            - Уже поздно, – отозвалась оттуда фальшивая блондинка, – наш буфет и столовые в городе закрыты.  Разве, что можете заглянуть в кафе «Уральские Зори», если позволяют у вас ваши средства, конечно!
            
            - А если не позволяют?
            
            - Тогда сходите в магазин, он пока ещё открыт.  И купите там себе что-нибудь!  А у нас вы можете заказать себе чай и к чаю свежую сдобу!  Вот и поужинаете!
            
            - И где он находится этот ваш магазин, – выбрал я второй вариант.
            
            Получив полный подорожный расклад, я отправился за покупками.   Сам магазин я нашёл довольно быстро и был приятно обрадован тем, что народу в нём было очень мало, и я спокойно отоварился, взяв грамм сто ветчинно-рубленной колбасы и батончик сайка с изюмом к чаю, и в хорошем расположении духа вернулся обратно.
            
            - Ну, как, – вытянула шею из-за стойки любопытная Варвара, – купили что-нибудь?
            
            - Купил, – показал я ей свои приобретения.
            
            - Чай заказывать будете? – подала она мне ключ мой с увесистым брелком.
            
            - Буду! – ответил я.
            
            - Чай в номер вам занести или сами у меня возьмёте?
            
            - Сам заберу!
            
            - Тогда я позвоню вам в номер, когда чайник вскипит, – упредила меня дежурная.
            
            - Хорошо! – согласился я и пошёл к себе.
            
            
            Рано утром, выспавшись, я привёл себя в порядок и выглянул в коридор.  В нос мне тут же ударил приятный запах ароматного кофе и свежей выпечки.  Это означало, что уже буфет в гостинице открыт и там можно будет перед выходом вкусно подзаправиться, что я и сделал с превеликим удовольствием.  Пройдя все формальности в бюро пропусков, я тут же навестил нужный мне отдел и решил там все, поставленные передо мной руководством производственные вопросы, и покинул территорию этого задолжавшего нам предприятия. 
            
            - Ещё денька два-три денька подожду, когда отгрузит и отправит продукцию наш, в данный момент отстающий по графику поставщик, заберу докладные и можно будет ехать домой, – с этой обнадёживающей сознание мыслью я сытно отобедал в столовой напротив проходной и направился навестить родную бабу Тасю. 
            
            Времени для этого было предостаточно, я и решил вначале зайти в церковь, рядом с которой жила бабушкина сестра, чтобы там, как раньше в детстве тихо полюбоваться на красивый, мастерски выложенный изразцовой плиткой тамошний пол. 
            
            Приблизившись к храму, я обнаружил, что он закрыт на замок, и там давно уже нет никакого кинотеатра.  Созданная руками верующих людей эта культовая красота, не зная ремонта, пустовала, возвышаясь над городом заброшенным монументом, как немой укор и приговор людскому к ней пренебрежению и равнодушию.  Постояв у входа, я приметил чуть в стороне за фрагментом ограды кем-то перевёрнутую на спинку парковую скамейку. Подошёл к ней и с трудом вернул её в нужное положение, и решил присесть, передохнуть разочарованный тем, что не смогу исполнить намеченное.  И в этот момент на совершенно безлюдной, будто вымершей улице моё внимание привлекла одна и не совсем обычная, но весьма интересная в своей ипостаси происходившая сценка.
            
            В центре небольшой церковной площади недалеко от главного входа в церковь, где я за уцелевшим куском её ограды надумал посидеть и подумать, присела на корточки, ещё нестарая, но явно бабушка, немного полноватая интеллигентного вида, опрятная женщина и старательно пыталась протолкнуть у дурачившейся девчушки лет семи верхнюю самую верхнюю пуговицу у новенького на вырост из драпа по размеру большеватого ей в серую клетку демисезонного пальто.
          
            - Ты можешь хоть минуточку постоять на месте, – ворчала она на свою в светлых и тугих косичках смешливую непоседу.
          
            - Егоза, – расплылась та, как масленый блин на сковороде в ответ на требовательное замечание своей недовольной няньки.
          
            - Что, егоза? – не поняла та, застигнутая врасплох девичьей подсказкой.
          
            - Ты забыла, бабулечка, сказать егоза, – выдало ей озороватое чадо.   
          
            - Да егоза, – согласилась, тщетно норовя протолкнуть непослушную пуговицу в эту узенькую петельку обновки, строгая провожатая любимой шалуньи.   
          
            Было заметно, что это затянувшееся противоборство бабушки с упрямой застёжкой пальто забавляло и раздражало смешливую баловницу, потому что ей очень уж хотелось в своей обновке поскорее оказаться среди сверстников, как любой из прекрасной половины человечества и пощеголять перед ними, красуясь.  Туго набитый школьный портфель этой чудо козочки сиротливо стоял возле н её, дожидаясь хозяйки.
          
            - Ну ты скоро, что ли, бабуль, – нетерпеливо топталась на месте юная капризуля.    
          
            - Да скоро, скоро, – успокоила та свою неугомонную внучку, одёрнув нервозно её за ворот пальто, – вертись поменьше, вот тогда и будет скоро, – наконец то, умудрилась она протолкнуть эту строптивую кругляшку в узкую петлю и любовно огладила размашистым жестом, топорщившиеся полы великоватого девичьего драпового манто, – пошли уже, что ли, – живо не по возрасту выпрямилась она, подхватила портфель, взяв за руку не к месту развеселившуюся школьницу, – егоза! – улыбнулась она и замерла на месте.
          
            Только что строгие складки на милом её лице расправились, и на нём затеплилась с внутренним восхищением слабая улыбка.   
          
            - Ну идём уже, бабуля, идём, идём, – начала теребить девчушка вдруг застывшую, как скульптурное изваяние родную о себе заботушку.      
          
            Но она, абсолютно, не воспринимая недовольного тона заскучавшей ученицы, тихо и откровенно любовалась красотой открывшейся её картины.  Неширокая и одноэтажная в резных наличниках деревянная улица патриархального городка, полого поднимаясь вверх каменистой лентой, упиралась в не до конца разрушенную, но когда-то очень красивую из чугуна отлитую церковную ограду, за которой возвышалось, не утратив былого величия и само величественное здание пятиглавой церкви.  Взошедшее солнце, подсветив радостной охрой некогда золоченные и обезглавленные от крестов её купола, щедро придало им хоть и пошарпанный, но райский поистине заоблачный цвет.  На фоне чистой небесной синевы все четыре малые маковки и большой заглавный купол буквально светились неземным, но совершенно божественным очарованием.          
          
            В то время в стране, хоть и не злобствовал уже, но продолжал править партийный и непримиримый к Вере атеизм, и массивные стены этого некогда прекрасного культового в городке великолепия, украшенные художественной росписью снаружи, уже пообветшали, пооблупились кое-где, обнажив под штукатуркой кирпичную кладку.  Но тем не менее его красота и совершенство форм культовой архитектуры сохранились, будто назло этому злу и падшему во грех народу богоборцу.  А заброшенный и запущенный храм на тот момент являл собой яркий пример духовной стойкости и нравственного благочестия.       
          
            - Ты только посмотри красота то какая, – задумчиво произнесла замеревшая вдруг в тихом изумлении явная патриотка родного края. 
            
            - Где, бабуля, – рассеянно откликнулась вслед унылая мордашка. 
            
            - Да вот же, – указала её нянька в сторону посрамлённого властями храма и горько с нескрываемой досадой, как на исповеди откровенно призналась, – вот сколько смотрю я на эту порушенную в бесчестье нашу красавицу Божью и каждый раз умиляюсь, и тихо в душе и в сердце до слёз восторгаюсь её земной прелестью и святым величием!
            
            - Да ты чё это, ба, – не испытывая никакого восхищения, уточнила её маленькая, с косичками вразлёт хлопотунья, – это же бывший наш кинотеатр «Победа»!
            
            - И что? – дёрнула женщина сердито за руку свою непонятливую ученицу.
            
            - Ну-у, бывшая церковь, – обескураженная её неожиданной строгостью согласилась та, – но бывшая же!
            
            - Вот именно, – последовал скоро недовольный ответ, – хоть и бывшая, но церковь!  А церковь – это всегда церковь.  Какая бы она ни была!
            
            - Ну и что, – равнодушно пожал плечами, не понимая, ребёнок.
            
            - А то, что церковь не только храм, но Вера сама, – смягчив тон, пояснила пожилая женщина своей игривой стрекозе.
            
            - Какая вера? – остановилась девчушка, подняв глаза на свою заботу.
            
            - Наша православная, – честное прозвучало признание.
            
            - Как это? – не могло взять в толк неразумное дитятко.
            
            - А так, – окончательно пришла в себя от очарования, так и не принявшая, видимо, атеизм, эта поборница русской веры, – когда я смотрю на эти святые купола, как все люди моих лет, я испытываю перед ними боль и страх за будущее моей страны, и ясную радость благочестия и покаяния.  Мне хочется молиться, молиться и плакать вместе с моей душой, – как равной начала выговаривать она своему безучастно настроенному чуду с косичками, дескать, не мешало бы и тебе, дорогая ты моя егоза, к святым творениям рук человеческих относиться уже с должным почтением и душевным благоговением. 
            
            А то, что любой городской храм, сельская церковь или деревенская часовенка - все они являются рукотворным достоянием народа для этой пожилой гражданки были просто непреложной истиной.  Но неугомонная баловница несогласно разметала с бантами тощи свои светлые хвостики и, сверкнув лукавым глазом, на полном серьёзе в ответ заявила.   
            
            - Тебе, баба, хочется, молиться, а мне – смеяться!
            
            От такого ответа благообразное лицо не совсем ещё старой женщины как-то сразу вдруг вытянулось и сморщилось, как потухшая в наплывах свеча, постарело в одночасье, и печать совершенного недоумения жестоко поставила на нём жуткий оттиск изумления. 
            
            - Да?.. – только и могла выдохнуть она.
            
            Шутливо настроенная школьница, увидев реакцию бабушки, осеклась.      
            
            - Бабушка, я поняла, поняла, почему тебе хочется плакать, – заговорчески, стреляя в неё своими лисьими глазками, как бы прося прощения за свою оплошность, заюлила та, дав задний ход, запальчивой скороговоркой. 
            
            - Ну и почему же, – принимая извинение, серьёзно спросила православная душа.   
            
            - А потому, что они похожи на лук! 
            
            - Да кто они-то, – растерялась, представительница старшего поколения   
            
            - Ну, эти… – замялась Хитрован-Патрикеевна, – купола!
            
            И взрослый ум, не ухватив мудрёную суть детской логики рассуждения, оказался в тупике, в следствие чего возникла долгая пауза.
            
            - И что с того, – нарушая повисшее молчание, полюбопытствовала обескураженная детской новостью сама доброта.   
            
            - Ну как ты, бабуля, не поймёшь, – развела ручонки в сторону озорная собеседница, – они похожи на лук, который ты каждый день чистишь у нас на кухне!
            
            - Да, Господи, – всплеснула руками в недоумении бабушка, – лук-то здесь причём? 
            
            - Да притом, – с нескрываемым подтекстом уточнила ранний философ, – когда ты с утра, готовишь обед, то у тебя всегда почему-то слёзы текут по щекам!
            
            - Ах вот ты о чём, – расслабляясь, улыбнулась хозяйка домашнего очага, – там то я плачу оттого, что лук горький, а здесь, глядя на купола, мне хочется плакать оттого, что за тебя, за себя и за весь наш народ горько и стыдно, – сокрушённо покачала она головой.
            
            - Почему? – озадачилась посерьёзневшая почемучка.
            
            - Потому! – пресекла дальнейший разговор, осерчавшая сторонница православной веры, – горько мне – и всё тут!
            
            Смешливое дитятко притихло, задумалось, видимо, пытаясь уяснить для себя, чем же вызвано это столь недвусмысленное с бабушкиной стороны неприятие её откровений.  Что такого непонятного могла сказать она, что у самого родного и любимого ею человека вдруг возникло такое строгое недовольство?  И осенённое вдруг возникшей догадкой, это милое создание вскинуло свою неглупую головку.
            
            - Бабулечка, я знаю!  Знаю!  Знаю! – радостно запрыгала она.
            
            - Чего ты знаешь, – не восприняла радостный пассаж её строгая потатчица детских забав и невинных проказ.
            
            - Знаю, знаю! – продолжала девчушка изливать елей неожиданного счастья.
            
            - Что знаешь-то, попрыгунья ты моя?
            
            - А то, – подержала, интригуя, паузу ребячливо внучка.
            
            - Ну! – последовал недвусмысленный посыл.
            
            - Церковь-то старая, – искрились девичьи глазки.
            
            - Старая.  Ну и что? – не догнала бабуля.
            
            - Значит, она, никому не нужна, – выдала свой вердикт осмелевшая непоседа.
            
            - Я тоже старая, – более чем серьёзно отозвалась в ответ мамина мама, – значит, и я по-твоему тоже никому уже не нужна?
            
            - Ну причём здесь ты, баба, – прижалась всем телом к ней, обхватив за талию, сама добродетель обиженно. 
            
            И прочная связь, основанная на глубоком чувстве любви, семейной привязанности и духовного понимания разом спеленала этих двух родных, но разных по возрасту людей и обнажилась в молчаливой признательности, замерев на мгновение, обласканная светом и теплом утреннего солнца, в каждой душе. 
            
            - Да притом, – миролюбиво погладила всепрощающая воспитательница свою и, по всему видать, более чем обожаемую попрыгунью по её прильнувшей к ней головёнке, – не богохульствуй глупая.  Это же храм Божий.  Бесстыдница ты моя!
            
            - Ну и что, – воспряла, отстраняясь, неунявшаяся забава, – храм-то божий.  Но они то блестят!
            
            - Кто блестит? – опять тяжко вздохнула любящая душа.
            
            - Ну луковицы эти.  Купола, – поправилась, начиная издалека, умасливая, лукавая кроха, – а раз они блестят, значит, это праздник?       
            
            - Какой ещё праздник? – начала терять терпение бывшая прихожанка этой церкви.
            
            - Бабулечка, милая, ну как ты не поймёшь, – искренне прижала к груди кулачки эта скороспелая не по годам мыслительница, – ты же сама мне говорила, что на празднике всё должно сверкать и блестеть, как пасхальное яичко.  Говорила? 
            
            - Говорила, – призналась любительница порядка.
            
            - А если праздник – это когда всё блестит, – продолжала гнуть своё въедливая, как гнус блоха с тонкими косичками, – то, когда всё блестит, тогда тоже праздник?
            
            Пожилая женщина снова задумалась.  Она всё никак не могла ухватить нить, куда и в какую сторону клонит её неугомонная первоклашка.
            
            - Ну, – посмотрела она ей в глаза.
            
            - А на празднике, что? – победно сверкнули хитроватые глазки.
            
            - Что? – отвисла дамская челюсть.      
            
            - Все радуются и смеются!      
            
            - Ну смеются.  И что? 
            
            - Вот и мне не хочется грустить, когда я гляжу на эти блестящие луковицы, купола, – заключила торжествующая проказница.
            
            Много чего на своём веку повидала эта не вчера перешагнувшая свой полувековой юбилей изумлённая личность, но даже ей в голову не могло прийти, что-нибудь подобное.  Не могла она понять это богохульственное сравнение святой церкви с желанием смеяться, и почему это юному поколению хочется смеяться, глядя на духовную красоту и богатство нации.  Не могла, да и не хотела, наверное, она взять себе в толк это святотатство, и на её угнетённом умом неосвоенной мыслью, приятном лице, как в зеркале отразилась, читаясь, простая и закономерная истина. 
            
            - Утрата Веры убила в людях сострадание.  Неужели и её смешливое чудо-чадушко вырастет в равнодушную эгоистичную особу? – ткнулось в любящее сердце неожиданное сомнение, но тут же исчезло, – нет! – потеплело, расправляясь, нахмуренное лицо, – это её несмышлёная мордашка, просто, неуместно и не вовремя от незнания пошутила, – а кто во всём этом виноват, – задалась вопросом в ответ справедливая душа, – она сама, её забота и нянька, или же с утра до ночи вечно занятые её родители.  А может и время само такое, – не найдя ответа на свой вопрос, оставила его открытым, убеждённая в безгрешности своей баловницы, утешилась верная наставница нейтральной фразой.   
            
            - Бабулечка, пойдём, – вывел её из оцепенения тихий призыв присмиревшей вдруг деятельной ребятишки.
            
            - Пойдём, – согласилась с ней родная опека.
            
            И они пошли, взявшись за руки, неторопливо вниз по каменистой улочке туда, где недалеко от центральной площади с плотиной, заметил я, стояла современная в три этажа новая школа с большими окнами, ожидая вторую смену. 
            
            
            Не успел я сопроводить эту парочку взглядом, как со стороны церкви ко мне тихо и незаметно подошёл среднего роста в плаще и шляпе какой-то мужчина лет на пять, а то на все семь постарше меня, с густой порослью под носом и на подбородке.
            
            - Здравствуйте, – застал он меня врасплох.
            
            - И вам не хворать, – устремил я на него свой пытливый взор.
            
            - Вы, я гляжу, человек не местный, – начал издалека мой незнакомец.
            
            - Так оно и есть, – согласился я,
            
            - Не возражаете, – изъявил он желание присесть рядом со мной.
            
            - Отнюдь, – пригласил я жестом своего собеседника и сам устроился поудобнее.
            
            - Вы, я так понял, пришли на нашу церковь посмотреть, – начал он из далека.
            
            - Да!  – признался я.
            
            - А почему?
            
            - Потому что она очень красивая ваша церковь!
            
            - И вы раньше, я так понимаю, бывали здесь у нас в городе и не раз?
            
            - Да!  Бывал, – утвердительно ответил я.
            
            - И вы знали, что раньше здесь был кинотеатр?
            
            - И знал, и даже посещал ребёнком в нём дневные сеансы!
            
            - А знаете ли вы, что на этом самом месте, где мы с вами сейчас сидим, раньше, на рубеже веков часто во время грозы случались пожары, – как-то загадочно глянул на меня из местных явно просвещённый житель.
            
            - Нет, не знал, – сознался я, – а вы откуда об этом знаете?
            
            - Видите ли, – замялся слегка мой собеседник, – я директор нашего краеведческого музея, – представился он, – Николай, – и протянул мне свою для закрепления знакомства директорскую руку.
            
            - Александр, – пожал я узкую его ладонь.
            
            - Так вот, Саша, – перешёл сразу же на «Ты» мой новый знакомый, – когда пожары на этом месте стали постоянно угрожать сожжением всех стоящим здесь домам по округе, тогда-то местное духовенство и предложило управляющему заводом поставить здесь храм Божий, так как сам Господь им на это место, якобы, указывает.  Дескать, не спроста же он не даёт людям застраивать это самое высокое в их поселении место обычными избами!  И тогда начались сборы средств на строительство задуманной церкви!  Вот так и появилась здесь эта наша в данный момент полуразрушенная красавица во имя Александра Невского небесная обитель, – закончил свою ознакомительную лекцию мой собеседник.
            
            - Вы верующий? – спросил я его.
            
            - А ты? – ответил он вопросом на вопрос.
            
            - А я жалею, когда разрушается такая красота, – не стал я лукавить, указав на храм.
            
            - А я боюсь, – честно доложил мне директор музея.
            
            - Чего? – не уловил я его пессимизм.
            
            - Что это великолепное творение мастеровых, одухотворённых рук человеческих от равнодушия и обывательской пошлости однажды разрушится и перестанет существовать, – встал Николай со скамейки, – и не будет радовать глаз!
            
            - И я боюсь, – поднялся следом за ним и я.
            
            - Мой музей находится рядом с церковью, в доме, где раньше проживал последний здешний батюшка-настоятель со своими домочадцами!
            
            - А где он сейчас этот батюшка? – полюбопытствовал я.
            
            - Расстрелян вместе с матушкой! – ухнуло мне в ответ.
            
            - Когда расстрелян? – окаменело моё лицо.
            
            - В 1922 году приехали трое на машине в кожаном облачении, посадили батюшку с матушкой к себе в открытый салон и увезли в неизвестном направлении!
            
            - А дети у них были?
            
            - Деток было пять человек: старший да младший из них мальчишки и трое девочек про меж них.  Первенцу на тот момент четырнадцать лет исполнилось, а последышу лишь первый годок едва миновал!
            
            - И где они сейчас эти дети?
            
            - Нет никого!  Один я остался, – жалко улыбнулся мой новый приятель.
            
            - Так вы сын этого батюшки, – удивился я его слишком юному возрасту для сына.
            
            - Нет, – уточнил хранитель местной истории. – я его правнук.  Единственный сын оставшегося в живых у батюшки с матушкой их годовалого поскрёбыша!
            
            - Рад знакомству, – прижал я правую руку к сердцу. 
            
            - Так что будет время, заходи ко мне в музей, друг Александр!  Я завсегда буду рад нашей встрече.  Заходи, не стесняйся!
            
            - Зайду! – пообещал я и мы расстались, став друзьями.
            
            Оставшись один, я ещё какое-то время посидел, подумал о пожарах, которые жарко согревали округу горящими избами.  Представил в красках эту картину суетящися в ужасе разночинных людей и мне стало не по себе от мысли, что здесь мог сгореть и дом предков моей бабушки и её сестры бабы Таси.  Сбросил с себя кошмарное наваждение и оставил с лёгким сердцем церковную скамейку, зашагав к глубокому колодцу на водопой, как это до этого бывало по приезду сюда с бабушкой.
            
            Погостив у бабы Таси часика полтора, откушав у неё стаканчик, другой сладкого с пирогами чаю, я терпеливо выслушал все её женские жалобы на собственный возраст и на покачнувшееся здоровье.  Затем мы с ней коротко обмолвились о разных мелочах во днях насущных.  Вспомнили о своих родных уже усопших, чтоб родная душа могла отереть со щёк своих набежавшую из глаз слезинку, осенив чело крестом.  Передав от родной сестры ей горячий привет и наилучшие пожелания, то есть моей бабули, я искренне выразил свою надежду на то, что она справится со всеми постигшими её недугами и обнявшись с нею на прощание, пожелал старушке долгих лет жизни и трижды облобызал её у порога.
            
            - Твои слова я бабушке передам, – пообещал уверенно я и с чувством исполненного долга тронулся в путь к себе в гостиницу, коротать оставшееся время у небольшого экрана тамошнего телевизора.

                Глава 2
    
            В этот раз я приехал в данное городское поселение, чтобы навестить моего старого друга, с которым познакомился в молодости как раз возле в честь Александра Невского то и воздвигнутой здесь красавицы церкви.  Тогда оставшиеся пару дне моей первой в жизни служебной командировки я провёл в основном у него в гостях, где мы за беседой, попивая чай, обсуждали разные темы.  Уезжая, я пообещал ему писать и даже заглядывать попутно на денёк, другой по возможности, но годы шли, время менялось, а удачная оказия заехать к нему так и не наклёвывалась.  Потом началась в стране перестройка, а за ней замесили в драку на крови лихие девяностые, но связь, хоть и редкая в письменном виде всё же была и укрепилась в дальнейшем уже в мобильном варианте.  С этой переносной новинкой то в кармане и настало новое тысячелетие. 
            
            Страна постепенно успокоилась, обретя мирную жизнь, и стало немного легче уже дышать, и в магазинах появилось на прилавках больше разных продуктов.  Но главное – у людей появилась работа и, как следствие деньги.  Этот то последний аргумент и позволил мне, пережив лихолетье, отправиться к товарищу в гости, на родину моей бабушки, дав на прощание при расставании слово его навещать.  И это время пришло.  Выйдя из автобуса, я сразу обратил внимание на то, что площадь, которая, как в столице в дореволюционное время ещё мощёная камнем до этого была вся в щербинах и выбоинах, а тут ни одной тебе ямки, выбоины, всё ровно и гладко, как и должно быть, вообще то по сути. 
            
            - Значится, центральное место городка претерпело восстановление, – порадовался я за этот тихий и патриархальный городок.   
            
            Но что больше всего поразило меня, так это их местная церковь, которая раньше то в советское время была безжалостно переделана под кинотеатр, а когда его после этого из неё убрали, она ещё долгое время пустовала, без всякой надобности, разрушаясь.  А нынче она возвышалась над городом вся снизу доверху обставленная густой сетью строительных лесов, а её центральный, как божественный нимб, обновлённый золотом купол, ярко сиял, освещаемый солнцем, уподобляясь ему, и новый большой, узорного литья чугунный крест величественно венчал это возрождённое кем-то восхитительное зрелище.
            
            - Нравится? – остановилась рядом со мной какая-то женщина, попутчица из этого же автобуса, уловив мой восхищённый взгляд.
            
            - Надо же! – воскликнул я благодарно от приятного удивления.

            Очерованность моя была вызвана тем, что сама церковь ещё, как раненный колосс, обшарпанная до предела струпьями разрушения, куда я в детстве бегал не столько в кино, сколько любоваться красивейшим, выложенным изразцовой плиткой полом, в обрамлении строительных лесов, стоит, как в оковах святой юродствующий нищий, но купол – голова его золотая маковка, сияет возрождённым ореолом Веры на фоне бездонно-чистой лазури осеннего неба, восстав из небытия.  И я, снедаемый жгучим любопытством, поспешил эту преображающуюся святыню неотлагательно посетить. 

            Подойдя ближе к ней, я сразу же увидел, что там, где ранее был убогий, атеистами изуродованный вход в кинотеатр, нынче же во всей красе встречал меня восстановленный центральный портал, а его новые в зелёный цвет окрашенные массивные и окованные, как ранее церковные врата, которые будто специально были слегка приоткрыты, дескать, всяк сюда пришедший местный, или странствующий пилигрим, искатель жизненной святости с чистой совестью входи и твори свою молитву.  И я, не мешкая, туда вошёл, с большим для себя удивлением обнаружил там новый иконостас и в центре по периметру, между колонн в восстанавливаемом храме стоят такие же самые многоярусные с переходами ремонтные конструкции.  В сумрачной прохладе вверху под самым куполом, где были видны и лики, и фигуры прописанных святых, которые играли свежими красками и от которых струился удивительно радужным сиянием свет. 

            День то в самом деле для конца сентября выдался солнечный и тёплый, но свет под куполом возрождавшейся обители в этот момент, как мне показалось, был совсем иного, а не природного свойства.  Залюбовавшись на мгновение необычным световым явлением, я с неохотой опустил свой взгляд с небес на землю и наткнулся на притулившуюся слева от входа деревянную пристройку скромной церковной лавки.  А за её окрашенным в жёлтый, с едким оттенком цвет прилавком стояла и пристально смотрела на меня, на редкого гостя в чёрном, как монахиня неопределённого возраста суковатой палкой посохом невысокая и худая женщина, юной которую назвать было трудно.  Но даже чёрное, из грубой ткани это её облачение не могло скрыть того, что в молодости это была весьма красивая и, по всему видать, статная дама.  Я приблизился к ней.  Вежливо поздоровался и негромко спросил.

            - А служба то здесь у вас происходит?

            - А как же, – последовал тихий ответ, – каждое воскресение утром и вечером!

            - А на неделе?

            - А в рабочие дни, – не поняла моего вопроса церковная служка, – батюшка, когда у нас имеются материалы, вместе с добровольными помощниками занимаются ремонтом.  А матушка восстанавливает сохранившуюся местами церковную роспись, и дети их не стоят в стороне, а подсобляют сердечной, как могут!
            
            - Что и дети могут лики писать? – искренне усомнился я.
            
            - Нет, – улыбнулась продавщица церковной лавки, – дети не могут лики писать.  Их у нас матушка пишет.  У неё талант.  А вот детишки трудятся у неё на подхвате! 
            
            - В смысле на подхвате, – не понял я.
            
            - В основном что-то принести, подать или наоборот убрать, унести то, что мешает!
            
            - А школа? – взбрыкнуло моё советское сознание.
            
            - Что школа? – напряглась немного служительница в храме.
            
            - На улице сентябрь, все дети ходят в школу учиться, а у вас… – упрекнул я даму в чёрном одеянии.
            
            - А у нас все дети летом были с матушкой здесь с утра и до вечера, – начала, как бы издалека оправдываться передо мной эта женщина в монашеском облачении, – но даже их самый маленький у батюшки с матушкой сынишка шлёндрал тут возле меня, помогая тем, что радостно мешался у всех под ногами!
            
            - А сейчас? 
            
            - А сейчас девочки, как и все дети учатся в школе.   Старшая ходит в первую смену на занятия, и во вторую бегает та, что помладше.  А третья, последыш, дома за братишкой меньшим сидит, присматривает за непоседой!
            
            - А кто ж тогда матушке помогает с росписью управляться, – не смог я сложить два да два вместе.
            
            - Старшая, которая вернулась из школы!
            
            - Вот вы сказали, что ваша матушка старые фрески, где они ещё сохранилась, сама понемногу восстанавливает, – я, стесняясь за свою назойливость, робко поинтересовался у своей собеседницы, – а там, где они не сохранилась?
            
            - А где не сохранились, она заново пишет, или будет писать!

            - Однако, – удивился я, – и как она со всем успевает справляться ваша матушкина в церкви помощница, и тут на подхвате, и в школе учиться?

            - Уроки наша шустрая егоза делает здесь в свободную от дел минуту, – улыбнулась тепло явная бабушка.

            И вдруг тишину и прохладу обновляемого храма нарушил очень звонкий откуда-то сверху из-под самого купала женский недовольный возглас.
          
            - Ну и где ты там застряла, егоза, – напомнил он мне о прозвучавшем здесь в нашем разговоре запомнившемся слове.
          
            - Сейчас я, мама, – снизу откуда-то ответил высокий девичий дискант.
            
            - Долго мне тебя ещё ждать? – смягчился материнский призыв. 
          
            И на мои удивлённо вскинутые брови лицо церковного менеджера, на современном жаргоне выражаясь, в церковной лавке растянулось в извинительно-неловкую гримасу, но с явным одобрением произнесло.
            
            - Это матушка наша, – и добавило с пояснением, – она то и добилась тут у местных в городе властей вместе с владыкой выделить деньги на восстановление этой красивейшей полуразрушенной временем и людьми рукотворной святыни!
            
            - И давно она у вас идёт эта самая восстановительная реставрация, – снова задал я сакраментальный вопрос.
            
            - Да, почитай, с того самого дня, когда всё это строение было передано верующим! – прозвучало в ответ, – лет уж, как с десять будет, не менее!
            
            - А до этого что ж? – улыбнулся я, – так и был здесь кинотеатр?
            
            - А откуда вы знаете о кинотеатре? – удивилась в свою очередь дама в чёрном, – вы что раньше бывали здесь?
            
            - Бывал, – кивнул я, соглашаясь, головой.
            
            И снова нарушил онемевшую тишину в восстанавливаемой православной базилике всё тот же звонкий женский голос с нотками нетерпения.
            
            - Ну где ты там?  Я уже тебя устала дожидаться!
            
            - Бегу! – появилась невысокого росточка худенькая девочка, неся в руках какую-то баночку, – ты забыла, мама, сказать егоза, – затопали по ступенькам лесов детские ножки.
 
            И я, направившись к выходу, тоже тихо произнёс это памятное для меня словечко, так как много-много лет назад и так же осенью, я оказался невольным свидетелем одной и весьма занимательной, на всю жизнь запомнившейся мне уличной сцены.
          
            Восстановив в памяти этот до мельчайших подробностей интересный мне диалог, я никак не мог даже предположить, что эта непреднамеренная встреча, спустя столько лет, в моей жизни снова получит неожиданное, но самое, что ни на есть, прямое продолжение, и   выйдя на улицу из сумеречного помещения на улицу, я притормозил перед ступеньками у входа обновлённой паперти и прищурился, привыкая к солнечному свету.
            
            - Егоза, – снова повторил я это словцо, сжав в руке свёрток из газет, которые купил себе в дорогу, как отвлечение от скуки во время поездки. 
            
            В жизни я вообще никогда не курил, хотя отчётливо помню, как пробовал это ещё в далёком детстве за компанию с ребятами из нашего двора.  Отравился и долго болел после этой дворовой процедуры, испытывая жгучий стыд, горечь во рту и неприятную тошноту.  Придя в себя и получив от матери предварительно вразумительный совет пониже спины, я навсегда оставил это наивреднейшее занятие.  Правда, в армии, хоть и некурящим был, но я получал табачный паёк, так как заметил, что двое из моих сослуживцев, с которыми был я особенно дружен быстро выкуривали свои сигареты и потом постреливали покурить уже у других.  Тогда стал я снабжать их, разделив пополам свою пачку сигарет под названием «Махорочные», видя, как они оба мучаются без курева.  С тех пор и ношу я с собой всегда в кармане на всякий случай пачку недорогих сигарет и зажигалку к ним вдобавок.
            
            Словом, оказавшись на улице, я, постояв, почему то, не зная сам почему, развернул вдруг измятые в руке газеты и расстелил их на краю верхней согретой солнцем ступеньке церковной паперти, и присел с удовольствием, будто предчувствовал что-то.  Затем вынул машинально зачем-то не начатую завалявшуюся в кармане пиджака пачку простеньких по цене сигарет и зажигалку.  Не спеша, вскрыл твёрдую упаковку, достал из неё одну штуку содержимого в ней и задумался на мгновение.
            
            - Егоза… 
            
            
            Разминая в руке вынутую из пачки сигарету, я услышал у себя за спиной приятный, как мне показалось, поставленный женский голос.
            
            - Молодой человек! – прозвучало мягкое сопрано.
            
            - Спасибо за комплемент, – обернулся я, восприняв за шутку это неожиданное для меня вежливое обращение, выбросив от неожиданности сломанную сигарету.
            
            Надо мной на той же самой верхней ступени, возвышаясь, стояла та самая в чёрном платье статная женщина из церковной лавки и не держала, а несла в правой руке длинный мундштук с воткнутой в него папиросой.
            
            - Не поможете даме прикурить, – не оценила она моё ироническое настроение.            
            
            - Отчего же, – ответил я, вставая навстречу к ней.
            
            Прикурив и сделав следом глубокую затяжку, моя мрачноватого вида визави сухо, но весьма требовательно обронила, глядя мне прямо в лицо.
            
            - Сдаётся мне, что не зря вы здесь оказались!
            
            - Может быть, – не стал я разочаровывать даму. 
            
            - Кто вы? – выпустила дым изо рта заядлая, как я понял, курильщица.
            
            - Вы правы, – убирая в карман сигареты и зажигалку, согласился я с неоспоримым доводом вопрошающей, и назвал своё имя.
            
            - И что вас к нам сюда привело? – представилась мне любительница подымить себе в удовольствие.
            
            - С одной стороны неодолимое желание повидаться со старым другом, – доложил я чистосердечно, – а с другой…
            
            - И кто ж он, этот ваш старинный друг, если это не секрет, – прервала мой монолог, не отрывая, постаревшая мадам.
            
            Я назвал ей фамилию, имя и нарочно старую должность моего товарища.
            
            - Николай Яковлевич сегодня уже не руководит музеем, – услыхал я в ответ.
            
            - И чем же он занимается? – спокойно выдохнул я.
            
            - Заведует в городе отделом культуры! – услышал я приятную новость.
            
            - Вырос человек, – порадовался я за него.
            
            - Значит, вы не виделись с ним очень давно, – поделилась со мной своей догадкой и подозрительная церковная служка.
            
            - Давно, – скрывая взгляд, склонил я голову в знак согласия.
            
            - А что у вас было второй причиной? – продолжила допытываться, а не с проверкой ли я сюда к ним явился, настороженная особа.
            
            - Любопытство, – изобразил я на своём лице подобие улыбки, – самое банальное и обывательское любопытство!
            
            - И только то? – напахнуло на меня недоверчивым дымком.
            
            - Видите ли, – искренне, чтобы снять это возникшее меж нами напряжение, начал я издалека, – когда-то очень давно, ещё в детстве, я прибегал сюда мальчишкой в этот храм, тогдашний кинотеатр, чтобы рассматривать там поразивший меня своим великолепием из изразцовой керамической плиткой выложенный пол.  А кино было только предлогом!
            
            - Вот как, – подобрела на глазах моя собеседница, – интересно!
            
            - Вот и зашёл я снова сюда полюбоваться на него, взглянуть на моё далёкое детское прошлое, узнать, что с ним стало!
            
            - С кем или с чем? – повис вопрос в воздухе.
            
            - Конечно, с чем, – изобразил я смирение на своём лице, – с полом, разумеется!
            
            - А знаете ли вы, немолодой человек, – оценила мою иронию тётя насчёт моего в её понимании, как бы юного возраста, – что этот храм в начале двадцатого века построили в этом посёлке, ныне ставшем городе на народные деньги и на деньги моего прадеда, а эту красивую плитку, которой вы только что любовались, он лично заказывал, доложу я вам и ни где-нибудь, а в самой Италии.  В Генуе!
            
            - Не может быть, – признался я.
            
            - Может, – подтвердила сказанное незнакомая гражданка.
            
            - А кто ваш прадед?
            
            - Бывший управляющий здешним заводом!
            
            - Так вы из дворян, – приосанился я.
            
            - Забудьте, – равнодушно махнула рукой бывшая представительница высшего уже в прошлом сословия и задала, видимо, изначально мучавший её вопрос.
            
            - Выходя из церкви, вы произнесли негромко слово егоза, или мне показалось это?
            
            - Нет, – заверил, я стоявшую напротив меня барыню в чёрном наряде, – именно это интересное словечко засело в моей памяти как-то очень давно!
            
            - Как давно?
            
            - В ранней юности!
            
            - Откуда? – не удержалась бывшая дворянка. 
            
            И я рассказал ей, моей волею случая обретённой собеседнице, о своём невольно, но подслушанном давнем диалоге между одной строгой, но, как мне кажется, очень доброй и любящей бабушкой с её смешливой и непоседливой внучкой.
            
            - А вы не могли бы припомнить, как была одета та самая девочка егоза, – как бы по причине поддержания разговора между прочим поинтересовалась курящая тётка.
            
            Я обрисовал ей насколько смог зримо примечательную картину из прошлого, и эта пожилая гражданка со смешливой девчушкой к моему несказанному удивлению оказались не кем иным, а матерью и дочерью этой самой курящей женщины, которая стояла рядом и смотрела на меня, как на возникший призрак из далёкого прошлого.             
            
            - И где сейчас ваша дочь, – не удержался я и спросил.
            
            - Здесь, – потушила папиросу бывшая дворянка.
            
            И я услышал довольно интересный с познавательной точки зрения развёрнутый, но совсем не радужный экскурс в историю местного завода и постройку этой самой в городе красавицы церкви с долгим продолжением до сегодняшнего дня.  Дослушав всё от начала и до конца терпеливо, не прерывая, я, как всякий олух и тугодум привёл в замешательство своим глупым вопросом эту старую разоткровеннившуюся рассказчицу.
            
            - Вы это к чему мне всё рассказали?
            
            - А к тому, что местный батюшка – это мой зять, а матушка с домочадцами, и есть та самая егоза, дочка моя со своими детишками, моими внучатами!
            
            - И много их? – порадовался я за богатую на внуков бабушку.
            
            - Кого? – не поняла она.
            
            - Домочадцев ваших, – подсуропил я сладко.
            
            - Ровно пятеро разновозрастных иждивенцев: я – довольно взрослая девочка, и ещё три школьницы, старшая из которых моя любимица, и мой обожаемый маленький пупсик, двухгодовалый внучек Алёшенька!
            
            - Значит, старшая дочь и есть первая у матери её помощница?
            
            - Будет помощница! – поправила меня дочь управляющего здесь заводом.
            
            - То есть…
            
            - После окончания школы она поступит учится в университет!
            
            - И на кого она там хочет учится?
            
            - Как и мать, на архитектора!
            
            - А вы, стало быть, за бабушку и за няньку в большой семье!
            
            - Не совсем, – улыбнулась как-то не особо радостно моя визави, – Алёшенька чаще со своей младшенькой из сестрёнок дома сидит, а я вот здесь иконами со свечками, да ещё нательными крестиками для прихожан торгую, по мелочи нам на ремонтные работы да на краски дочери зарабатываю!
            
            - Что ж вы так пессимистично, – попытался утешить я взгрустнувшую госпожу.
            
            - Неловко как-то, – кисло улыбнулась она.
            
            - Чего неловко то?
            
            - Неловко, быть на шее у собственной дочери!
            
            - Но вы же бабушка – полноправный член семьи!
            
            - Увы, бесправный член семьи, – ухнула эхом уязвлённая душа.
            
            И я понял её, эту свою непервой молодости случайную собеседницу.  Я уловил, что она в прошлом интересная и по всему, видать, властная красавица, привыкшая всегда и во всём быть на главных ролях, сейчас вдруг оказалась на задворках семейного клана.
            
            - А пенсия, – сделал я небольшой поворот в нашей беседе.
            
            - Пенсия то – есть, да сумма не велика!
            
            - И дочь вас упрекает за это?
            
            - Нет!  Боже упаси, – глянула на меня мамзель, не нуждаясь в моей жалости.
            
            И мы с ней присели рядышком на мои газетки на тёплых ступеньках.  Не стесняясь меня, моя новая знакомая с моей помощью прикурила и вторую свою папироску.  Бывшая аристократка и прима в местном самодеятельном театре, как выяснилось потом из нашей с нею приватной беседы, а ныне церковная служка и неглавная в семье у собственной дочки родня начала, изящно пуская дым, неторопливо бабскую свою житейскую исповедь, будто знала заранее, что вряд ли мы с ней когда-нибудь ещё в дальнейшем свидимся, вот она, не смущаясь, и дала волю всем своим накопившимся с годами душевным переживаниям.  И я понял, что уставшая от одиночества её ранимая душа жаждала давно встретить кого-то ей незнакомого человека, с кем бы она могла снова ощутить, не вдаваясь в подробности, своё утраченное былое внимание и простое, искреннее соучастие в её судьбе.   
            
            Сентябрьский день на Урале не так уж долог, да не короток был рассказ, поэтому к концу своего тихого, доверительного повествования, когда солнце уже начало склоняться к закату, моя собеседница вдруг резко поднялась, вскочив, буквально, как девчонка егоза на не юные ножки и, поблагодарив меня за долготерпение, произнесла.
            
            - А вот и наш батюшка, значит, пора нам храм закрывать, – и быстро направилась в свою в лавку, находящуюся внутри православной святыни.
            
            Следом за ней поднялся с нагретой солнцем и нашими задами ступеньки и я, тихо обронив ей на прощание.
            
            - До свидания!   
            
            Но у входа в храм моя беглянка вдруг остановилась, развернулась ко мне лицом и мягко с надеждой в голосе спросила, – как долго вы собираетесь здесь ещё пробыть?
            
            - Не знаю, – честно признался я, – но думаю, что, как минимум, дня три ещё!
            
            - Тогда приходите завтра снова сюда в это же время, – услышал я неожиданно.
            
            - Приду, – пообещал даме я.
            
            И она быстро скрылась за кованными дверями церкви.  А я, выпрямившись во весь свой немалый рост, собираясь уходить, заметил, что в гору навстречу мне приближается с красивой, окладистой бородой на сосредоточенном мыслью лице среднего роста довольно
крепкого телосложения мужчина в клобуке и в рясе с тяжёлым крестом по верх её. 
            
            - Здравствуйте! – поприветствовал, стоя, я, подошедшего батюшку.
            
            - Спаси Христос! – ответил тот, изобразив на лице благочестие, но не обращая при этом на меня никакого внимания.
            
            - Видно, молится человек, а я перебил ему его общение с Богом, – упрекнул я себя за собственную бестактность. – и покинул церковную площадь.
            
          
            Не спеша, вышагивая по дороге к своему старому приятелю, я неожиданно поймал себя на мысли, что юная непоседа, егоза нашла-таки свой замок для мечты, и замком этим оказалась в родном городке православная церковь, где она обновляет и заново выписывает все утраченные лики святых, чтобы люди, её горожане, которые придут с молитвой в этот заново по её собственному и вероисповедальному желанию, гражданскому неравнодушию отреставрированный храм, могли поклониться им в тиши его, обретая просветлённую, как истина радость тела, и духа.
            
            - Храни тебя Господь, матушка Егоза! – пожелал я удачи той, о ком и расскажу вам со слов ещё не совсем старой моей новой знакомой из церковной лавки восстановляемого храма в честь Александра Невского.
            
            Мама – то бишь та самая нынешняя моя собеседница на паперти, окончив в Москве библиотечный институт, вышла там замуж за молодого и подающего большие надежды на поприще юриспруденции столичного адвоката, и вернулась с ним в родные пенаты.  Дом, в котором молодая семья по прибытию поселилась, когда-то во времена оны принадлежал какому-то зажиточному купчине, который бежал от революции из посёлка, и куда новая в те годы советская власть, помятуя заслуги бывшего управляющего, переселила семью его сына, выделив им половину на втором этаже.  Сам же бывший управляющий лет за десять ещё до смены власти в стране тихо отошёл в мир иной, а вместо него завод принял на свои плечи его талантливый ученик.  После гражданской войны дом управляющего превратили в местный дом культуры, перестроив, а его холостому хозяину отвели для проживания его же бывший кабинет в управлении с комнатой для отдыха по соседству.  В конце мрачных тридцатых годов этот ученик покинул завод, перебравшись в Москву, заниматься научной деятельностью в области чёрной металлургии.    
            
            Отец мамы, пойдя по стопам своего отца, став металлургом, и принял с рук на руки руководство заводом от родительского ученика, когда тот решил уехать и стать вузовским клерком, а вскоре началась война, и завод необходимо было перевести на военные рельсы.  Ответственный, как его отец новый руководитель старенького старшим сыном Демидова в уральской тайге заложенного железоделательного завода торопился поскорее наладить по велению времени выпуск необходимой фронту продукции.  Но как всегда в таких случаях бывает в обстоятельствах вынужденной спешки, на заводе случилась какая-то авария, и он молодой и расторопный прораб заводской перестройки погиб.  В итоге, в доме, где жила в одиночестве его вдова, вскоре после окончания войны, домой вернулась их дочь, осилив в столице библиотечный институт, под руку с молодым супругом.  А через год на одной из половин купеческого дома прописанных стало четверо: мама, папа, бабушка и маленькая, славненькая внучка.      
          
            Папа – ныне покойный муж, среднего роста, худощавый, с красивой шевелюрой и с прекрасными манерами, единственный сын репрессированных столичных, технических по профилю научных интеллигентов, который вырос в доме у бабушки с маминой стороны и, живя тише воды и ниже травы, с золотой медалью окончил школу, и мечтал строить такие же красивые дома, рядом с которыми по соседству он и провёл своё скромное детство.  Но в силу сложившихся обстоятельств до мозга костей мягкий и тихий, покладистый либерал и умница с тонким чувством юмора вынужден был по совету бабушки поступить учиться на адвоката, чтобы было на что в последствие содержать свою семью.  Блестяще завершив этот не по желанию выбранный институт он никогда и ни в чём, ни в семье и ни на работе не был и не старался быть лидером, но благодаря знаниям и уму, всегда был заметен в его в этом незаменимом качестве. 
            
            Как мальчишка, влюблённый в свою красавицу жену, папа всю свою жизнь души в ней не чаял, потакая ей во всех её дамских, сумасбродных капризах и пожеланиях.  И, как истинный мужчина, уступая первенство жене, он всегда хотел заниматься архитектурой, с юности будучи влюблённым в зодческое искусство, создавать, организовывать, как он сам говорил, для проживания людей удобные, современные, благоустроенные дома и похожие на дворцы величественные здания государственных учреждений, а вынужден был стать в силу определённых обстоятельств простым адвокатом.  И надо заметить, что папа весьма недурно при этом рисовал и даже пробовал свои силы в масле, но на художественное, так сказать, творчество времени ему всегда не хватало, так как надо было на что-то содержать семью, и к тому же он был по совместительству на общественных началах бессменным в местном самодеятельном театре художником оформителем, где блистала его жена. 
            
            Мама – деятельная и жёсткая по отцу, властная натура, став заведующей местного малочисленного фонда городской библиотеки довольно быстро увеличила его, обогатила по жанрам и известным авторским именам, организовав при ней самодеятельный театр.  А позднее в городке появился молодой человек, который и возглавил её детище, став в нём режиссёром-постановщиком.  Сама же заведующая библиотекой приобрела звание примы и стала единственной исполнительницей всех главных ролей в местной труппе, переехав из тесного здания библиотеки в просторное помещение Дома Культуры.  Конечно же, все пьесы в идейно сплочённом коллективе выбирались исключительно под маму, так как ни для кого не было секретом, что режиссёр был тайно в неё влюблён.  И дома единолично и решительно правила она, но уважая мнение матери и мужа, поэтому оба, папа и мама, тем не менее, снискали в городе вполне заслуженные почёт и понимание.
            
            Этих двух абсолютно разных по характеру и по направленности образования, и по восприятию жизни интересных людей объединяло и сплачивало в единую семью их общее чувство увлечённости и ответственности за избранное ими дело, а не только узаконенная в паспортах привязанность по половому и гражданскому признаку.  Таким образом, оба эти родителя постоянно занятые днём на работе, а вечером в театре, на повседневные мелочи жизни не отвлекались, переложив всю заботу о своей единственной, подрастающей дочке на плечи ещё нестарой и безраздельно любящей внучку, бабушки.  Серьёзная и строгая на вид, ещё полная сил бывшая учительница начальных классов, она была очень добрым, как хлебный мякиш, в общении с внучкой всепрощающей потатчицей, во всём, что касалось в её отношениях с непоседливой егозой, растущей шалуньи. 
            
            Её приятные мелкие черты лица обрамляли с проседью густые, прямые с проседью пепельного цвета длинные волосы, которые всегда были аккуратно расчёсаны и уложены на затылке в туго завязанный узел-розетку в форме этакой сладкой кондитерской плюшки.  Выйдя с рождением внучки раньше срока на пенсию, она весь свой педагогический опыт направила на воспитание обожаемой ею через чур самостоятельной, деятельной причуды.  Ей хотелось, хотя б иногда, побыть более строгой со своей стрекозой, но любящее сердце всякий раз уступало, потакая невинным озорствам неподражаемой непоседы.  Всегда и во всём, что касается нарядов, строгая и чопорная в одежде она не признавала никаких, даже домашних, или иных халатов.  А посему каждый день она была одета в длинную, почти по щиколотку тёмную юбку со светлой кофточкой сверху с закрытым по шею воротничком.  Очаровательной же особенностью её домашнего наряда был цветастый кухонный фартук со множеством различных по величине и значимости необходимых карманов, в каждом из которых всегда что-то, но обязательно лежало. 
            
            Из бывших, как говорили иногда окружающие эту семью соседи, бабушка всегда и неукоснительно следовала ещё до неё заведённым родительским правилам, быть со всеми, не взирая на их статус происхождения и положение в обществе, вежливой и тактичной, но соблюдая дистанцию.  Учтивость и предупредительность, с кем бы то ни было, были у неё отличительными чертами, которые и выдавали её воспитанность, терпение и выдержку.  В этом, стоя прочно на базе с детства привитых отношений, она блюла и свою ненаглядную любимицу, при том, что вела ещё и всё домашнее хозяйство – стирала, убиралась в доме и готовила на всех еду, мягко и ненавязчиво привлекая девчушку к своим делам, дабы и её к делам хозяйским приучить, чтобы, как будущая женщина она умела сохранить домашний
очаг, не чураясь при этом скучных, но необходимых в доме обязанностей.
          
            Внучка – без пяти минут, как школьница, этакий ангелочек с кукольным личиком, и неутомимая лазея, и проказа походила на не в меру развеселившегося розовощёкого пупса чертёнка.  Придумщица и фантазёрка она не могла усидеть на месте.  Её слегка вьющиеся, как у папы светлые волосы непослушными прядками ниспадали на лоб, придавая милому, курносому личику хитровато-плутовское выражение.  Но внешность, как известно, бывает обманчива.  На самом то деле проказница-беда редко переступала границы непослушания, несмотря на то, что энергия из неё, так и била, извергаясь кипучим вулканом.  Маленькие чуточку припухшие губки, похожие на нераспустившийся бутон пурпурной розы, таили в себе твёрдость и упрямство, скрытые за простодушной на первый взгляд смешливостью и игриво-безобидной иронией. 
            
            В свои неполные семь лет, она уже довольно сносно умела читать и производить в уме несложные действия с простыми числами, но главной чертой её характера была какая-то не по-детски серьёзная и глубокая, вдумчивая рассудительность.  Правда, это пока что проявлялось в странных на первый взгляд и неожиданных высказываниях.  Но отношения                между пожилой и строгих правил старшей дамой в семье и юной её проказой, баловницей сложились в очень тёплую и более чем доверительную связь.  Шустрая стрекоза души не чаяла в своей любимой кормилице, как уважительно называл её временами папа.  Бабушка для неё была не только единственным большим и настоящим другом, но, прежде всего, её основным учителем и наставником в жизни – мудрым проводником в её будущую жизнь. 
            
            И хотя, росший в любви и ласке, единственный ребёнок в семье не был обделен ни заботой, ни лаской со стороны двух своих постоянно отсутствующих родителей, но тем не менее, ощущавшийся недостаток внимания с их стороны и повседневный, тесный контакт с обожаемой ею домоработницей наложили свой отпечаток на сложившийся миропорядок в доме.  Прохладная учтивость всегда и во всём со стороны взрослых в этой семье могла б показаться, что должной близости между ними нет, но это было далеко не так.  Учтивость и сдержанность в проявлении чувств была естественным отличием в отношениях этой не
похожей на других благополучной и дружной ячейке общества. 
            
            Увлечённые больше работой и творческой страстью, нежели домом и дочерью оба родителя, поздно уставшие возвращались домой, мечтая лишь о тишине, отдыхе и покое. Посему внимание к дочери уделялось ими коротко, как необходимая обязанность.  Быстро целовали милашку в лобик и в щёчку, и удалялись к себе в комнату.  Ужин бабушка часто им приносила туда.  Но иногда, в редкие выходные дни, когда родные трудоголики никуда не спешили, в доме устраивался настоящий праздник любви и семейного счастья.  В такие дни утро, как правило, начиналось с совместного завтрака.  Все дружно неторопливо пили чай с бабушкиными пирогами и магазинными сладостями, а потом, отдохнув, и это самое главное, папа, мама и их очаровательное создание шли гулять.  Взяв дочушку за руки, они по долгу, прогуливаясь, наслаждались хорошей погодой.  И это было для девочки верхом блаженства.  Взятая за руки с обеих сторон, она не шла, а плыла, не касаясь земли ногами.  Окрылённая в чувствах, неугомонная фантазёрка, казалось, что вот-вот, и она сорвётся, и взлетит высоко в небо, как лёгкий воздушный шарик, и только тёплые родительские руки прочно удерживали её подле себя.  Какое счастье: папа и мама рядом с тобой!               
            
            Вот и в этот раз, в последнюю субботу августа, на кануне первого сентября милые родители, выкроили долгожданный-таки выходной и, пригласив узкий круг своих друзей и близких знакомых, устроили дочери по-настоящему незабываемый в жизни день.  День её рождения, с шипучим вином, с горящими свечами на именинном торте, с праздничным чаепитием и щедрыми подарками.  По средине скромной, но уютно ухоженной гостиной накрыли раздвижной круглый стол, а по его кругу тесно расставили старинные, гнутые по дуге венские стулья.  А между двух окон в тесной гостиной, где возвышался, стоя на полу в широкой кадушке модный в те времена под самый потолок разросшийся фикус, там под его сенью водрузили папино любимое кресло для виновницы торжества.  А чтобы ей было удобно принцессе сидеть за высоким столом, возложили на него целую горку подушек. 
            
                Глава 3 

            Когда все гости и хозяева чинно расселись по своим местам, нарядная и несколько смущённая именинница не без труда взгромоздилась поверх воздвигнутой для неё мягкой пирамиды, и праздник начался.  Сначала гости дружно поздравили бабушку, маму и папу с днём рождения их замечательной внучки и дочери.  Пожелали им дальнейших успехов и побольше радостных дней в её воспитании.  И только потом хозяева и гости обратили своё внимание на ту, чей, собственно, день рождения они и отмечали.  Понаговорили ей всяких разных приятных слов, произнеся в честь её помпезных тостов, и лишь потом приступили к вручению принесённых подарков.         
            
            Первыми, как и полагается в таких случаях, конечно же, были родители.  Они оба ненадолго удалились в свою комнату и торжественно вынесли совершенно обезумевшей от счастья будущей школьнице строгое в прямую складку тёмное платьице с кружевным, отложным воротничком, на котором красовался белый, праздничный фартучек с лёгкими волнистыми крылышками по плечам и повседневный чёрный.  А в руках у папы блестели на маленьком каблучке, не виданная роскошь по тем временам, остроносые лакированные туфельки и две длинных, как дорога в будущее широкие ленты для бантов.  Одна под цвет платья коричневая, а другая прозрачная, светлая. 
            
            - Это будет шикарный бант, – с любовным пафосом произнёс гордящийся дочерью папа, как бы с напутствием вручая ей своё принесённое богатство. 
            
            - Папочка, какая прелесть! – буквально скатилась, как с горки со своего мягкого, но не совсем удобного подушечного пьедестала радостная егоза.
            
            - А вот это, – подавая дочери школьные наряды, проворковала растроганно и мама, – чтоб ты, дорогая наша девочка, знала, что учёба в школе – это серьёзный, повседневный труд, который потребует от тебя старания и упорства!
            
            - Спасибо, мамочка! – расплылась в широченной улыбке сама благодарность.    
            
            Гости дружно зааплодировали, а за спинами у родителей появилась и бабушка.      
            
            - И это ещё не всё, – не менее торжественно сказала она.
            
            Родители расступились, и перед загруженной подарками чадом возник объёмистый с блестящим замком и ременной ручкой туго набитый школьный портфель, который она и держала прямо перед собой.
            
            - Бабуля, – только и могла произнести, едва не плачущая стрекоза, давая понять ей своими широко раскрытыми от счастья глазами, что руки у неё заняты, и она не может от неё принять её драгоценный подарок.
            
            - Это чтобы ты хорошо училась, ласточка моя, – прослезилась растроганная бабуля и, приобняв свою любимицу повела её в обжитую девчушкой уютную детскую.
            
            - Наконец-то, она идёт в школу.  И она там будет вместе со всеми учиться, и у неё в школе будут новые друзья.  Много друзей! – неся свою поклажу, молча ликовала будущая первоклассница.       
            
            А когда старая с малой вернулись к столу, папа сразу предложил гостям наполнить им свои бокалы и выпить за предстоящую ученицу, которая, как он с достоинством сказал о ней, обязана учиться только на одни пятёрки и никак иначе.  Гости шумно поддержали в этом пожелании отца и хозяина дома и, стоя, дружно выпили шипучего вина, приветствуя его заявление.  После этого слово взяла раскрасневшаяся от выпитого строгая мама.      

            - Деточка! – несколько назидательно начала она, – все эти необходимые для учёбы вещи мы с папой и бабушкой подарили тебе, чтобы ты знала, понимала и ценила, что мы в тебя верим, любим тебя и надеемся, что ты всех нас не подведёшь и будешь не только, как папа сказал, на отлично учиться, но и достойно себя вести, – обвела она широким жестом всех присутствующих в доме, – и будешь слушаться нас, твоих любящих тебя родителей и заботливую бабушку, ну и, само собой разумеется, свою учительницу, – заключила мама с натянутой улыбкой, поощрительно взъерошив девичью головку.    

            - Мамочка! – обхватила руками дочка родную, ласкающую ладонь и с любовью, не скрываясь, всей щекой прижалась к ней. 

            - Мы верим тебе, – слегка отстранившись, мягко отреагировала та и расплылась во весь рот перед гостями, сидящими за столом, как бы извиняясь за импульсивный порыв в проявлении чувств своего не в меру порывистого чада.   

            - Мамочка! – ещё раз ласково, будто прощаясь, тихо произнесла девочка, неохотно отрываясь от приятно пахнувшей родительской руки. 
Бабушка неодобрительно посмотрела на свою чересчур уже строгую дочку и молча вышла к себе на кухню, покинув застолье.  Промелькнула первая, как бы и незамеченная в доме гостями искорка семейного напряжения.
            
            Но именно в этот самый момент и вознамерились почему-то вручить свой подарок имениннице друзья и товарищи хозяйки стола, служители, так сказать, местной в городке самодеятельной Мельпомены.
            
            - Как нельзя кстати, – заметил папа, не проронив ни слова. 
            
            Словно сердцем услышала мужа расстроенная мама и, забрав с кухни бабушку, она с ней вернулась к столу.  И тогда один из гостей с маминой стороны, высокий и худой, как стожар моложавый мужчина, её партнёр по театру и штатный в их труппе герой-любовник отодвинул стул, поднялся во весь свой немалый рост из-за стола и поставленным голосом произнёс, как магическое заклинание, заученную накануне фразу.

            - Милейшая девочка! – и замолчал, сделав акцент на своей персоне.  Выдержал, как полагается длинную академическую паузу и томным голосом, не спеша, продолжил, – мы, театральные друзья и коллеги твоей замечательной и любимой тобою мамы долго думали и ломали наши лицедейские головы, что б тебе такое, не совсем как бы обычное подарить на пороге школы и пришли к однозначному, но непростому выводу, что это должно быть то, что напоминало бы тебе и об актёрской нашей среде необычны, и о твоём вступлении в новую жизнь, где ты будешь пополнять свои знания и опыт взаимопонимания со своими одноклассниками и новыми друзьями, и с другой стороны, чтобы никогда не унывала при возникновении огорчительных ситуаций.  Как говорил Антон Палыч Чехов: «Юмор – это спасательный круг на бурных волнах нашей жизни!». 

            После этого он неловко как-то нагнулся, сложившись вдвое, как шарнир и достал с дежурной улыбкой из-под стола простую и на первый взгляд обычную из картона совсем непрезентабельную коробку, в которых продают обычно в магазинах обувь.  Но в объёме эта коробка была и в длину, и в ширину наполовину больше обувной.  Когда коломенская верста изящным театральным жестом открыл её, то в ней, оказалось, лежат не туфли, или другая какая-то обувка, а странная в необычном и пёстром наряде с размалёванным лицом гуттаперчевая кукла-клоун.  И была эта странная кукла, балаганный шут-гаер немногим в размере меньше самой именинницы.

            - Неожиданно! – отреагировала удивлённая мама.

            - Почти как живой! – дополнил супругу с иронией папа.

            - Я в точности такого же видела в молодости, – недоумённо отреагировала и добрая бабушка.  И день рождения продолжился.
            
            Сам подарочный этот ковёрный балагур праздничное настроение за столом таки не поднял, как рассчитывал его даритель, одет был в довольно свободный в круглых рыжих и хаотично наляпанных пятнах белый комбинезон, с резинками на концах рукавов и внизу у шаровар, а вот его, будто болотную кочку лохматую голову венчал такой же в оранжевый горошек высокий конусом колпак, как у сказочного звездочёта с кисточкой шариком того цвета на верхушке.  Производил сей клоун какое-то странное – двоякое впечатление: то ли это был никогда неунывающий простак-весельчак, то ли уж обиженный кем-то рыдающий
остряк-самоучка.   

            Но когда худосочный герой-любовник вынул циркового пересмешника из коробки, чтобы показать во всей красе этот коллективный их презент от театра, то девчушке вдруг почудилось, что тот на мгновение странным образом ожил, и на неё, и на гостей, не мигая, с грустью взирали из-под рыжей, лохматой, искусственной шевелюры обведённые белым гримом умные глаза гуттаперчевого создания.  А небольшая нарисованная капля его слезы на его щеке, наползавшая из-под ресниц, на растянутый в улыбке ярко размалёванный рот – ещё мгновение, и она сорвётся вниз, как настоящая с его неживого лица и разобьётся на крохотные хрустальные брызги, затронув всех сидящих за столом своими осколками. 

            И его, как бы приклеенный малиновой пипкой нос картошкой следом сморщится в капризно-плаксивой гримасе, и это странное существо разразится навзрыд, будто малое и взбалмошное дитяти и заявит о своём неутешительном горе, то ли же наоборот займётся в гомерическом хохоте ошалевшего с дуру недотёпы.  Огромный розовый в крупный горох салатного цвета бант неунывающего оптимиста убеждал, что это всего лишь безобидный шутник, способный весело по-клоунски подурачиться.  А такие же как у банта пампушки пуговицы у него на груди и животе, будто нарочно подчеркивали шаловливый характер у этих прицепившихся к комбинезону милых игрунков, как бы оживших его царапчиков. 

            Большие белые мягкие тапочки на его ногах с загнутыми вверх колечками к концу с заострёнными носами, на которых, будто привязанные болтались пышные идентичного цвета с шарообразными пуговками утверждали, что пред вами добрейшей души и щедрый на выдумку хохмач, и праздничный заводила.  Открытое к общению сердечко маленького и наивно доверчивого человечка, присмиревшей именинницы чутко уловило, что за всей этой броской противоречивой неоднозначностью кричащей пестроты в наряде циркового клоуна скрывается нечто совсем другое, нежели смех да слёзы, но что-то более потаённое и, может быть, даже самое сокровенное.    
            
            - Какая замечательная кукла! – воскликнула довольная подарком юная виновница торжества, принимая этот околпаченный намёк из рук служителя местных подмостков.   
             
            - Это клоун.  Цирковой артист, который никогда и не при каких, обстоятельствах не унывает, – удовлетворённый реакцией девочки, вежливо пояснил высоченный дядька, – и мы, друзья твоей мамы, желаем тебе, деточка, чтобы ты всегда была такой же, как и этот
клоун неунывающей, очень весёлой и радостной девочкой!
            
            - Буду, – приняла егоза свой подарок.
            
            - Нравится? – не ожидал такого восторга мамин коллега.      
            
            - Очень, – прижимая куклу к груди, совершенно счастливая ответила ему со всей её благодарностью воспрявшая пигалица, – он настоящий!
            
            - Ну, конечно же, настоящий, а какой же ещё… – не уловил он подлинного смысла, усаживаясь на место, самодовольный артист.
            
            И только мама, зная дочь, тут же всё поняла, как надо и недобро нахмурилась.
            
            - Что, значит, настоящий, – с мягкой настороженностью спросила она.
            
            - Ну-уу, – замялось оторопевшее личико, – мне показалось, что он живой!
            
            - Ты права, милая, – снова, улыбаясь, кивнул головой мамин коллега по актёрскому цеху, – и куклы иногда, если захотеть, могут стать живыми, – заключил он философски, – ты приходи к нам на репетицию и сама убедишься в этом!
            
            - Я была!  Даже много раз с мамой, – доверительно призналось простодушное дитя, – но глаза у него, хоть и нарисованные, мне почему-то кажутся, что живые!   
            
            - Браво, браво! – одобрительно захлопали папа и все остальные гости.
            
            И снова мама не восприняла дочерний поступок.
            
            - Тебе не кажется, милая, что это не совсем корректно сравнивать какую-то куклу с живым человеком?    
            
            - Ну, право же, дорогая, в этом нет ничего предосудительного, – обращаясь к жене, примирительно заметил супруг, всё ещё продолжая хлопать в ладоши, – давайте, друзья, – призвал он собравшихся, – наполним наши бокалы! 
            
            И друзья поспешили исполнить должное предложение.  Таким образом возникший было не совсем приятный момент оказался снятым с повестки дня.   После этого подошла пора и торжественного чаепития.  Освободив стол для предстоящей перемены, мужчины с хозяином вместе отправилась во двор подымить папироской, а женская половина с мамой во главе удалилась в родительскую комнату, так как мама, как и папа была любительница покурить.  А бабушка в это время убрала со стола грязную посуду, вымыла и поставила её на место, принесла на освобождённый праздничный стол старинный чайный их семейный сервиз и водрузила посредине сервированного пространства, в те времена явную экзотику, закипевший электрический трёхлитровый самовар.
            
            - Прошу к столу, – пригласила она гостей и хозяев занять свои места.
            
            - Не будем заставлять себя ждать, – откликнулся на приглашение папа один за всех мужчин, покинувших гостеприимный дом, чтоб побаловать себя табачком. 
            
            Когда все снова чинно заполнили собою гостиную, бабушка медленно, но так, чтоб во время ходьбы не погасла ни одна из зажжённых ею свечей, внесла на подносе большой и сладкий именинный пирог, который она же сама накануне для внучки и испекла.  Семь с огоньком тоненьких, словно детские пальчики мерцающих свечечек венчали его пышную взбитую шоколадно-кремовую глазурь с карамельными ягодками малинками поверх неё.
            
            - Это, просто, кулинарный шедевр! – разразились дружными хлопками, сидящие за столом взрослые дяди и тёти, – прелесть! – восхищённо оценила бабушкино умение вся на празднике детского дня рождения присутствующая женская половина. 
            
            
            После того, как полагается в подобных случаях, свечки по традиции были быстро и успешно счастливой стрекозой успешно задуты, и началось само торжественное чаепитие с новыми для неё поздравлениями.  Вознамерились и гости с папиной стороны, решив, что и для них пришла пора преподнести имениннице свой в закутке припрятанный за фикусом у окна громоздкий подарок.  Из-за стола выбрался, шумнув легонько стулом, круглый, как колобок, располневший мужчина.  Вальяжным жестом он разгладил начавшие седеть свои пышные усы и бородку клинышком и звонким тенором не сказал, а пропел заготовленное им заранее поздравление.   
            
            - И наш подарок тоже необычный, – начал он с низких нот, но с каждым словом всё выше поднимая интонацию, – чтобы вы, прелестное дитя, лучше научились понимать мир и окружающее вас пространство, мы, коллеги вашего папочки решили преподнести вам на память в дар большой деревянный конструктор, – улыбнулся он во весь свой полнозубый рот.  Приосанился, и чопорно, поджав губы, продолжил, – может быть, когда вы, деточка, подрастёте, и осуществите мечту своего уважаемого нами родителя, то наш подарочек для вас, как нельзя, может оказаться кстати!
            
            - Я не знаю, – смутилась обескураженная кроха.
            
            Колобок покровительственно склонил свою крупную голову и, не спеша, пояснил с серьёзным видом всем притихшим, собравшимся за столом в ожидании побыстрее узреть, «енту» предназначенную в дар имениннице не девичью забаву.
            
            - Конструктор состоит из трёх разделов, в каждом из которых множество разных по форме, цвету и по величине необходимых для сборки деталей, из которых можно было бы много чего не только интересного, но и полезного соорудить, то есть построить, – с явным знанием предмета высокопарно закончил он и неуклюже протиснулся между окном и там стоящим на полу в кадушке разросшимся домашним фикусом.    
            
            - Я помогу, – тут же поднялся из-за стола ещё один папин сослуживец, похожий на тяжелоатлета, на котором вместо пиджака был одет толстый вязанный свитер. 
            
            Девочка, конечно, не знала, да и знать не могла, что подарить то ей сей громоздкий конструктор придумал папа.  Он в тайне от всех мечтал, что его единственная дочка будет архитектором, а не станет библиотекарем и актрисулей, как её своенравная мамочка.
            
            - Архитектура! – возвышенно говаривал он, – это музыка, застывшая в камне!
            
            Именно поэтому он и нашёл, и оплатил этот дорогой и не совсем обычный подарок по большей части, пригласив своих коллег по работе поучаствовать в этой его задумке, то есть в начале помочь найти, а потом и внести за эту покупку чисто символическую лепту.  Так что, появившись из-за фикуса, этот самовар с усами, тяжело дыша, достал, передав на руки своему помощнику, одну за другой три похожих на спичечные коробки объёмистые, один другого больше открывающиеся, как школьный пенал, из тонкой фанеры увесистые контейнеры.  Сверху на крышках каждого из них были наклеены красочные картинки, где на двух, что поменьше были представлены в цвете всех имеющиеся в объёме фигуры, а на самом большом коробке была изображена в окружении разбросанных деталей, сидящая на полу симпатичная то ли девочка, то ли кукла, но чем-то уж очень похожая на ту, для кого и предполагался, собственно, этот папин сюрприз.
            
            Водрузив вынутые из-за фикуса покрытые лаком эти деревянные шедевры детской головоломки перевёрнутой пирамидой к себе на стул, второй дяденька с чувством добрых и напутственных пожеланий торжественно продекламировал.
            
            - Владейте, деточка.  Творите, милое чадо.  Созидайте собственный мир!
            
            - И помните о нас, о друзьях вашего папы, – в тон ему добавил и коротышка.
            
            - Куда прикажите отнести? – обратился к родителю его спортивного вида товарищ.
            
            - В детскую, – радостно отозвался тот.               
            
            И все гости тут же оживлённо разразились шумными аплодисментами, а даритель с лёгкой одышкой от своей полноты, расшаркавшись, опустился к себе на стул.  Крупные, с мелкую горошину капли пота на его крутолобом лице выдавали в нём совсем нешуточное волнение.  Вынув из кармана в крупную клетку носовой платок, он молча промокнул им с некоторым смущением свой высокий, взмокший лоб, пухлые щёки и короткую, к плечам
утолщённую шею.
            
            - Будте счастливы, милое дитя, – с облегчением выполненного долга завершил он, наконец, свою нелёгкую миссию.
            
            - Может, вы станете настоящим архитектором и построите самый высокий и самый красивый дом в нашем городе, – поддержал его ещё один тощий представитель зодчества. 
            
            И на эти слова дружеских пожеланий все приглашенные на этот детский праздник тут же отозвались всеобщим одобрением, даже строгая мама не осталась от них в стороне, а вездесущая бабушка быстро и деловито под аккомпанемент чопорного застолья вместе с добровольным своим помощником, не мешкая, перенесла всё это трёхмерное богатство из дерева в комнату внучки.  Вернулась назад и поблагодарила при всех своего ассистента, и уж было собралась отнести туда же и куклу, но её подуставшая егоза воспротивилась и не отдала ей коробку с подаренным рыжим клоуном.   
            
            - Не надо, бабуль, – вынула она своего буффона из картонной упаковки, – не уноси его, – поудобнее устроила она его у себя на коленях.
            
            - Почему? – не поняла обескураженная нянька.
            
            - Он такой забавный, как мечта, – с лёгкой грустью на лице, помолчав, призналось ей без пяти минут первоклассница.   
            
            И у всех, буквально, отвисли челюсти.
            
            Когда повисшая пауза уж слишком затянулась, то первой очнулась от изумлённого анабиоза, разумеется, мама.               

            - Так ты что же мечтаешь стать клоуном? – холодно, с нескрываемым подтекстом в голосе поинтересовалась она.   

            - Не знаю, – беспечно отозвалась утомлённая праздником его виновница, – но мне нравится, когда люди весело смеются!

            - Вот как? – со сдержанным возмущением облокотилась на стол хозяйка дома и по совместительству мамаша, – и мне тоже нравится, – начала она, – и всем, я думаю, так же нравится, когда в мире царят радость и веселие, – обвела она по кругу глазами гостиную, – отчего все люди счастливо улыбаются!
            
            - Не улыбаются, а смеются, – поправила маму её стрекоза.

            - Хорошо, – согласилась та, – пусть смеются, но никто из нас не мечтает стать, как бы в будущем клоуном!

            - Конечно, – не заметив перемены в голосе и в поведении матери, раскрасневшаяся от выпитого чая, пожала плечами владелица разряженного гаера, – ведь вы давно уже все стали взрослыми! 
            
            - И что из этого, – блеснул недобро родительский глаз.

            - Взрослые не мечтают.  Взрослые действуют, – огладила по спине своего комика с грустью невозмутимая девчонка, – так всегда говорит наш папа. 

            И за столом опять в немом удивлении возникла неловкая пауза.  Приглашённые на праздник дня рождения коллеги и друзья родителей все кроме мамы, конечно, на радость папе и бабушке были приятно озадачены столь неожиданным заявлением рассудительной пигалицы.

            - А дети чем занимаются? – перешла на шёпот недовольная ответом дочки главная героиня в местном самодеятельном драмтеатре. 

            И чадо спокойно, как ни в чём не бывало, продолжило, прижав к груди свою куклу.

            - Все дети мечтают.  И мне кажется, что, если кто-то смеётся, то, значит, ему весело и хорошо, а, если кому-то весело и хорошо, то, значит, что и другим, кто смотрит на него, тоже весело и радостно.  Разве плохо мечтать о том, чтобы всем у нас в городе и в стране, и на всей Земле людям было всегда весело, радостно и хорошо?

            - Что, значит, хорошо? – прозвучал со стороны мамулечки возмущённый вопрос.

            - Хорошо, как сегодня, мамочка, – вздохнула по-взрослому, ставшая на год старше эта словоохотливая и неглупая ребятишка.

            В воздухе сразу же запахло грозой.  Второй раз возникло ощущение разлада в этой дружной семье.  Всем известный крутой норов властной родительницы не предвещал для дочери ничего хорошего.  Даже папа не рискнул вмешаться в этот неожиданно возникший жёсткий диалог между двух его самых обожаемых девочек: дочушкой и супругой. 

            - Если тебе хорошо, то почему ты вдруг стала такая грустная? – не унималась мама, не привыкшая к дерзости со стороны единственного ребёнка.

            - Я не грустная, – посмотрела ей прямо в глаза будущая школьница, – я, мама, даже очень-очень счастливая, – и улыбнулась, – у меня есть вы с папой и бабушкой, и этот мой клоун весёлый и грустный, как радость и весёлая мечта!
И снова за столом все притихшие ахнули.  Чтобы как-то скрасить эту возникшую за столом вынужденную паузу и отвлечь внимание сердитой дочери на себя, добрая бабушка палочка-выручалочка, загромыхала, собирая освободившуюся грязную посуду.  Но точная копия по характеру своего крутого родителя в женском обличие отступать не собиралась.

            - Ну, если ты счастлива, то почему же ты не весела?

            Девочка ещё шире улыбнулась во весь рот, как могла и снова пожала плечами.

            - Не знаю.  Может, долгое счастье немного утомляет людей.  Особенно маленьких!

            Это превзошло уже все ожидания.

            - Ну, право же, дорогая, – наконец, не выдержал и папа, – сегодня день рождения, а не день публичных порицаний, – попытался он вступиться за свою малолетнюю радость.

            Зыркнувший взгляд недовольной жены не смутил чересчур её деликатного мужа, и она, подчиняясь правилам этикета, выдавила из себя жалкое подобие улыбки, как зримый прецедент семейного примирения.
            
            - Ты прав!

            - Вот и славно, – констатировал факт либерально настроенный супруг и предложил гостям наполнить их пустые бокалы.
            
            Ещё не успели разлить, открыв шампанское, как разочарованную маму буквально прорвало.

            - В её возрасте надо не мечтать о том, чтобы стать клоуном, а думать о том, как она будет учиться.  Школа – это не праздное препровождение времени!    

            - В её возрасте позволительно быть романтиком и мечтать о чём угодно, – смело, со свойственной ему интеллигентностью возразил уязвлённый отец, – гораздо хуже вообще в эти годы не иметь мечту, а только думать и думать, уподобляясь старухе, как предлагаешь ты, – укорил свою половину не только муж, но и хозяин дома и предложил очередной тост за светлое будущее своей ненаглядной, через чур разумной глупышки.

            Слово старуха больно укололо ранимое самолюбие молодой женщины и актрисы, и мама демонстративно, встав из-за стола, быстро скрылась у себя в комнате.  Праздник был таким образом неожиданно и прежде времени скомкан.  Гости, как воспитанные люди все, не спеша, под разными благовидными предлогами начали потихоньку покидать стол и сам дом.  Но в дальнейшем благородное семейство скандал в доме не продлило.  Авторитет, да и присутствие бабушки в нём не позволяли любые разбирательства между родителями.  И властное подавление детской самостоятельности бабушкой не поощрялось.
          
            
            Распрощавшись с гостями, все в семье умиротворённой именинницы остались при своих.  Папа молча переоделся в свой тёплый и длинный домашний халат, и с ощущением исполненного долга безмятежно устроился в своём глубоком, любимом кресле в гостиной, перед этим разгрузив его от подушек.  Взял газеты и стал внимательно изучать все свежие новости в центральной и местной прессе.  Не прошло и получаса, как он, накрыв газеткой лицо, задремал, мирно переваривая праздничные угощения. 
            
            Мама же, не восприняв это пацифистское благодушие со стороны своего супруга, с негодованием скрылась у себя в комнате и принялась усердно доучивать свою новую роль в предстоящем спектакле, до премьеры которого было достаточно ещё далеко.  Но чтобы с души снять возникшее напряжение, она вслух читала, проигрывая реплики будущих сцен.  И это не самый худший способ заучиваний текста, так как в главных ролях его достаточно много.  А ещё она таким образам давала понять своему заснувшему благоверному, что она на него очень даже обижена. 
            
            Бабушка же, убрав в гостиной и наведя порядок на кухне, молча устроилась там же, взявшись за любимое ею вязание, решив, что внучку сейчас не стоит беспокоить со всеми её старческими охами и вздохами, проявляя жалость и соучастие.  Короче говоря, каждый из взрослых, уединившись, сами по себе замкнулись в собственной скорлупе, забыв о той, ради кого они и устроили пышный праздник в семье, вычеркнув из головы и саму пустую причину возникшей размолвки.
            
            На едине со всеми своими подарками осталась и сама будущая школьница.  Сидела со скучным видом на неразобранной постели в комнате у себя и молча натирала усиленно кулачками свои глаза.  Чуть не плача, малявка силилась понять, за что на неё так сильно и так несправедливо осерчала её любимая мамочка.  И чего такого нехорошего она могла на дне рождения сказать, что мамулечка оказалась ею недовольная.  Подпирала строптивая в нарядном платье егоза спиной своей прикроватную стену и ломала голову над тем, о чём с возмущением ей советовала мать, как ей надо думать и поступать, ноне находила ответа.

            - Ну чего такого плохого в том, когда люди смеются? – искренне не понимала и не могла понять наивная душа.

            Она не догадывалась, что папа мечтает увидеть своё продолжение в дочери на ниве архитектуры, а мама надеялась увидеть дочку на подмостках профессионального театра и по ночам часто воображала, как она счастливо аплодирует ей после очередной её шумной премьеры, преподнося ей свои любимые цветы полевые ромашки.

            - Слезами горю не поможешь, – ткнулась в детскую головку бабушкина поговорка. 

            - Если люди улыбаются – это, значит, что им весело и хорошо, – оттолкнула от себя эту провокационную мыслишку рассудительная душа, – то всё хорошее разве может быть чем-то плохим? – искренне не могла никак понять малолетняя мудрая тютя, не ощущая за собой никакой такой провинности, – ведь радость – это же очень здорово, а ещё здоровее, – считало мечтательное чадо, – от радости можно улететь высоко-высоко в небо до самых облаков и парить там, совсем не боясь упасть.  Но у людей не бывает крыльев, – сама себя же и урезонила философ-егоза.

            - А крылья людям, как птицам иметь – это очень даже замечательно, – подсказало с удовольствием мечтательнице юное сердечко.

            - А мама сказала, что мечтать для девочек недозволительно, – закрыла лицо руками одинокая птаха, пролив минутные горючие слезки. 

            Но как известно, детское горе недолговечно.  Постепенно, никем не потревоженная именинница начала успокаиваться, мрачные мысли отступили куда-то вдаль и надолго, и тогда, она, не спеша, расплела косички, свернула в рулончик весёлые банты, сняла с себя праздничный наряд, и всё это, аккуратно убрала в шкаф для одежды.  И тут её скучающий взгляд, как нарочно наткнулся на висевшую на стуле школьную форму, заинтересовалась, и плохое настроение в тот же миг окончательно улетучилось.  Огорчённая было стрекоза с новым желанием решила более тщательно ознакомиться со своей приобретённой обновой.  Сначала она прикинула на грудь себе слегка на вырост великоватое платьице.  Подошла с ним к зеркалу, что висело на дверце шкафа, и несколько раз, подражая взрослым, так и сяк перед ним повертелась, представив себя, какой она будет неотразимой в свой первый день в школе, и, оставшись довольной своим отражением, бережно его надела.  Потом пошёл в дело белый праздничный фартук, а за ним не остались в стороне и школьные туфельки.   

            Нельзя сказать, чтобы они походили на хрустальные башмачки сказочной девушки Золушки, но вид имели вполне приличный.  Аккуратненькие на небольшом каблучке они с узкими, лодочкой носиками в самый раз пришлись ей по ноге.  Несколько раз прошлась опять перед зеркалом красуясь собой, оглядывая на ногах свою обувку, и осталась весьма довольной своим вполне достойным видом.  Налюбовавшись вдоволь на саму себя, юная краля и воображуля аккуратно разулась, разделась и бережно убрала обновки всё в тот же шкаф, в углу которого висело и новенькое в крупную серую клетку её пальто.

            - Всё хорошо, – успокоилась шустрая козочка, закрыв свой гардероб. 

            Затем поставила со стула на стол свой портфель и открыла его.  Вынула из него всё содержимое и пролистала наскоро ещё пахнущие краской новенькие учебники, но так как будущая школьница и писать, и производить несложные действия с числами уже умела, то они не вызвали у неё особого внимания, и она отложила более тесное с ними знакомство в будущем, на занятиях в школе.  Просмотрела так же и тощую стопку тетрадей, заглянула в пенал с набором перьев и ручек, открыла новую коробку со цветными карандашами, но ей нравились и начатые старые.  Что делать дальше, встал вопрос, и, заскучав, хозяюшка эта бережливая хозяюшка собрала свой портфель и вернула его на место. 

            Потом взобралась с ногами на стул, который стоял возле окна, раздвинула шторы и посмотрела в окно.  А там прохладный не по времени август уныло ронял с деревьев свою увядшую листву.  Над городом, низко нависнув, тяжёлая туча, мрачно, будто насмехалась над людьми, роняла нудный и обложной свой осенний дождик.  И на опустевших улицах, сопутствуя промозглой сырости, лениво хозяйничал, вороша опавшие листья, с мокрыми завихрениями зябкий северный ветер.  Тоска.  Спустилась молча со стула на пол обратно, и не в силах придумать сколько-нибудь подходящее для себя занятие забытая взрослыми у себя в комнате именинница опять взяла свою новую, но неодобренную мамой от её коллег из театра в смешном наряде подаренную куклу.  Ещё раз оглядела её и, устроившись тихо поудобнее на неразобранной постели, стала размышлять, чем таким может быть пока что непонятная её мечта.

            - Если мне нравится, когда люди радуются и смеются, разве, это плохо?  А, если им хорошо и весело – это уже и не мечта?  Или мечта – это, когда никого рядом нет, и совсем не хочется играть?  Нет! – всё больше утверждаясь в правоте своих мыслей, заключила не по возрасту зрелый мыслитель.  Мечта – это когда бабуля, папа и мама не оставляют тебя одну, а любят тебя и радуются вместе с тобой, – ведь, когда люди смеются, они уже ни на кого не сердятся, потому что они люди добрыми.  Вот и мама моя, – пожаловалась грустно размалёванному циркачу егоза, – когда сердится на меня, то она не может быть доброй, не то, что папа, или бабушка, – вздохнула, забытая взрослыми, именинница, – только бабуля, даже когда бывает совсем недовольная мной, всё равно остаётся хорошей и доброй!

            - Откуда ты знаешь, глупая девчонка, какой я есть на самом деле? – молча взирала на жалобщицу с немым равнодушием в руках у неё в шутовской наряд обряженная кукла.   

            - Всё равно ты хороший, – сказала девчушка, прижимая к себе, эту полюбившуюся ей игрушку, – и я буду заботиться о тебе, и ухаживать за тобой, как моя бабушка.  Ведь ты же, теперь моя мечта, – призналась она и прикрыла глаза, – а мечта – это когда ты хочешь, чтобы всем и всегда было весело и хорошо!    
            
            Как часто в жизни бывает, что однажды странным образом возникшие и, ставшие в дальнейшем генеральной идеей-фикс детские фантазии, могут принести и не мало горьких слёз, и жестоких разочарований.  Вот и эта добрая и благородная мысль оберегать, жалеть и заботиться о своих родных и близких, став навящевым желанием – сослужит в будущем этому наивному созданию отнюдь не радостную службу.  Желая убедиться, что с внучкой её всё хорошо, в комнату к ней тихонько заглянула та, о которой только что с теплотой и признательностью отзывалось загрустившее чадушко.
            
            - Умаялась, видно, сердечная, – подумала она, увидев молчаливо сидевшую, будто спящую свою на постели притихшую внучку в объятиях с несуразным, по старческому её разумению, подарком, цирковым потешником, рыжим клоуном.
            
            Но будущая ученица не спала.  Она представляла, как она, папа, мама и бабушка – все вместе скоро уже пойдут в школу, и на ней будет её новая, нарядная форма.  И мама в тот день будет весёлая и добрая, и папа бесконечно радостный и счастливый, а обожаемая ею бабушка станет грустной, потому что она стане реже видеть свою непоседливую егозу, любимую внучку.  И от этой неожиданно возникшей мыслишки девчушка тут же открыла слипшиеся глаза.

            - Нельзя, чтобы бабушка была грустной, – подумала она и тут же соскочила на пол со своей кровати, – и она, её единственная внучка, никогда не должна её огорчать, потому что она уже старенькая и ей нельзя волноваться, – пожалилась она опять своему новому в её коллекции игрушек гуттаперчевому приятелю. 

            Зная, что бабушка любит всегда и во всём чистоту и порядок, юная хозяйка строго осмотрела скромные чертоги своего обитания и осталась ими весьма довольна.  В комнате у неё царил образцовый ажур, и тогда уже весь оставшийся день она так и не расставалась со своим необычным размалёванным молчуном, то и дело, пересаживая его с одного места на другое, не зная куда его, красавчика, окончательно приспособить.  Но к вечеру устав от своего непотревоженного одиночества, неунывающая стрекоза решила рассмотреть и этот свой познавательный, как сказал ей неуклюжий дядя толстячок, деревянный конструктор.  Отволокла в свободный угол уже другим дядей занесённые в её комнату тяжёлые коробки и попыталась открыть выдвижную крышку у самой большой из них, но та поддалась ей на удивление легко и свободно, и любознательная фифа открыла затем и две остальные. 
            
            Внутри каждой из них в разбитых на разновеликие ячейки тонкими перегородками лежали аккуратно сложенные разные по форме, величине и цвету окрашенные деревянные предметы, готовые для сборки детали и модули, но, самое главное, в той коробке, которая была больше других, во всю её величину поверх того, что в ней находилось, лежала целая стопка бумажных листов-картинок.  На верхних трёх были изображены пронумерованные по отделам эскизы всех, в каждой коробке лежащих предметов, что присутствовали в этом конструкторе, а на остальных красовались в цвете, в собранном виде готовые те, или иные предлагаемые постройки, на обратной стороне которых был в чёрно-белом варианте и сам поэтапный план сборки.  Разложив на полу по порядку все свои красноречивые подсказки, девчушка вдруг сообразила, что из всего того, что у неё имелось под рукой можно собрать довольно большой и красивый, настоящий сказочный замок с башенками, балкончиками и с нарисованными дверями и окнами под высокой черепичной крышей.    

            - Я знаю! – радостно заключила она, – это будет твой дом, – и подхватила рыжего красавца на руки, – в нём теперь ты будешь жить, когда я его тебе построю, – загорелась идеей наивная обладательница деревянного богатства, – и я назову его в твою честь, – от счастья чуть не плача, призналась будущий созидатель, – «Замок для мечты»! – посадила она к себе на кровать одного его осторожно, – подожди тут меня.  Я быстро, – окрылённая внезапно возникшей мыслью и жгучим желанием, с энтузиазмом принялась строитель за
задуманное ею дело – осчастливить рыжего своего приятеля.  Святая простота.

                Глава 4

            Перво-наперво она освободила от старых и поднадоевших ей игрушек для будущей постройки подходящее место, потом собрала картинки, отбуксировала тяжёлые коробки с их содержимым в сторону, чтобы те не мешали предстоящему строительству.  Затем, как и полагается, детально ознакомилась с планом своего будущего архитектурного шедевра и с удовольствием, не спеша, взялась за реализацию намеченного замысла.  Увлекающаяся по характеру деятельная натура, она искренне верила, что в этом замке клоуну будет намного лучше, нежели он будет сидеть в углу в общей куче с другими игрушками. 

            - Ведь это же особая кукла, – рассуждала простая душа!       

            - И с сегодняшнего дня она моя самая любимая! – утвердилась в своём выборе уже на год ставшая старше мечтательница, не торопясь, подбирая, складывала она по высоте и по форме один на другого разнофигурные детали в нужном порядке.  Подгоняемая собственной поставленной перед собой задачей усердная деятельница и не заметила, как за работой, забыв о недавней грусти, снова приобрела обычное для себя приподнятое, бодрое настроение.  Захваченная приливом азартного трудолюбия и жаждой неукротимого вдохновения, она в приступе лёгкой эйфории начала потихонечку напевать.
            
            - Я сама сейчас построю 
              Лучший замок на весь мир, 
              Чтобы жить в нём мог просторно 
              Рыжий клоун – мой кумир! 

            Когда дело уже почти подошло к своему завершению, то удивлённая зодчий вдруг обратила внимание, что первый опыт её созидания и в самом деле превращается во что-то такое большое и высокое, почти вровень с самим творцом, как бы старинное и красивое с разными прибамбасами необычное строение с круглыми башнями.

            - Какой противный замок, – кто-то зло и безжалостно назвал это её сооружение из деревянных, различных по форме кирпичиков.

            Девочка удивилась, услышав это, и настороженно осмотрелась, но в комнате кроме неё не было никого.

            - Странно, – подумала она, – кто бы это мог быть? 
            
            И снова услышала.

            - Мерзкий домишко!

            - Нет! – поднялась с колен довольная своим творением труженица, – это мой самый замечательный дом! – и потирая радостно руки, с восхищением воскликнула, – тебе тоже, я знаю, понравится он.  Понравится? – спросила она у сидящего на кровати представителя циркового искусства, осторожно пристраивая сверху последнюю деталь – высокий шпиль
готической крыши.

            - Нет, не понравится! – прокричал ей в ответ бессловесный балаганный гаер. 

            Но девочка его не услышала.  Детское сердце отходчиво, и долго помнить обиды не может.  Вот и сейчас восстановившийся кураж положительных эмоций захлестнул волной счастливое сердечко, и она, возлетевшая птаха, окончательно оправившись от неприятных ощущений на прошедшем своём дне рождения, во второй раз начала вполголоса напевать, пританцовывая и кружась.      

            - Я построила прекрасный,   
              Лучший замок на весь мир, 
              Будет жить в нём, я согласна,
              Рыжий клоун – мой кумир! – и, подхватив на руки свою лохматую мечту, с ней в обнимку и закружилась волчком по комнате.    

            - Чего ты там мурлычешь, неугомонное создание? – услышала вдруг возбуждённая плясунья, неожиданно раздавшийся у неё за спиной негромкий ласковый голос любимой и заботливо любящей внученьку няньки.

            - А-а!  Это ты бабуля, – радостно обернулась, захваченная врасплох, стрекоза, – ты посмотри, бабулечка, что я построила, – потянула она её за руку в дальний угол, где зримо возвышалось довольно высокое нагромождённых кубиков, напоминающее сказочный, как бы замок, в разноцветных тонах воздвигнутое сооружение, – правда ведь хорошо, бабуль, у меня получилось? 

            - Хорошо! – сдержанно одобрила результат девичьего старания старый педагог, – а что это такое?

            - Это замок! – сверкнули восторженные глазки

            - Ну замок, так замок, – вздохнула кормилица, собираясь уйти, и вдруг обернулась, – а для чего ты этот свой замок построила?

            - Бабу-уля, – немного обиделась, уязвлённая столь равнодушной оценкой её труда, маленькая архитектор, – не для чего, а для кого! 

            - И для кого же, позвольте у вас узнать? – осведомилась пожившая мудрость.

            - Для него! – ответило чадо.

            - Для кого, для него? – услышала удивлённо малявка. 

            - Для моей мечты! – взяла она своего клоуна в руки.      

            - А-а… – силилась понять это необычное для девочки возникшее у внучки странное пристрастие добрая покровительница детских забав, – для клоуна, – кивнула головой она, будто поняла зачем нужен клоуну замок.   

            - Это для тебя, он клоун, – нахохлилось юное создание, – а для меня мечта!

            Между двумя разновозрастными, любящими друг друга людьми, прочно связанных узами родства и доверительных отношений, впервые возник раскол недопонимания.      

            - Прости меня, родная.  Я не поняла.  Прости меня, старую, глупую, – осознав свою ошибку, поспешила извиниться обмишурившаяся ненароком мамина мама.
- Правда ему там будет лучше? – с лёгким сердцем, принимая её извинение, снова оживилась простоволосая егоза.

            - А как он у тебя туда попадёт? – поинтересовалась пожилая женщина.

            - Куда попадёт? – осеклась её любимая шалунья.

            - В замок твой, – указала она рукой на конструкторский шедевр, – у него же двери то ненастоящие?

            - Очень просто, ба, – осторожно сняла доморощенный прораб центральную часть её сборной крыши с монументальной своей постройки и опустила её рядом с собой на пол, – вот так, продемонстрировала вход уверенная в себе фантазёрка и усадила туда по средине незаселённого сооружения, лукаво смеющегося фаворита мечту, и с той же аккуратностью вернула на место снятую часть, якобы, черепичной кровли.

            - И всё? – поняла всю несостоятельность девичьей мечты мудрая наставница.

            - А что ещё? – снова дрогнуло детское сердце.

            - А как он будет выходить то оттуда у тебя, радость моя, – попытал вникнуть в суть мечтательных рассуждений обожаемого чада верная её потатчица.

            - А ему не надо оттуда выходить, – расплылся сладкой сметаной милый строитель.

            - Он так и будет сидеть у тебя там один в темноте? – округлила глаза сама простота с изумлением, не поняв с какой целью этот набор деревяшек был тут воздвигнут.

            - Нет, – ответила забавная шалость, – спать он будет у себя в замке, а утром я буду его забирать из него к себе!    

            - Я думаю, – боясь опять обидеть неосторожным словом, согласилась верный друг и потворщик единственной радости, – в чём тогда твоя мечта? – не удержалась, в который уж раз попыталась снова она прояснить для себя истинную причину её столь странного и непонятного для взрослого ума девичьего выбора. 
- Ну как ты не поймёшь, бабуля, – надула губки бантиком хитрая мордашка, – он то
и есть моя мечта!
            
            - Так кто или что являются для тебя мечтой, – развела руки бабуля, – кукла, или же этот из кубиков построенный тобою замок?
            - Замок – это дом для моей мечты, – прозвучало ей тихо в ответ.

            И снова между двумя родными людьми возник не совсем приятный диалог, хоть и говорят в народе, что старый, что малый – всё едино, но в этот раз старая поговорка дала неожиданный сбой.   

            - Ты хочешь стать клоуном? – последовал тут же скорый вопрос.   

            - Бабушка, ты опять за своё? – не поняла её именинница.

            - А что ещё?

            - Я тебе о мечте! 

            - Так и я про мечту!

            - А ты про клоуна! – вознегодовало юное сердечко.   

            И раскрывшееся было навстречу одобрению и поддержке ранимая детская душа от обиды и непонимания захлопнулась враз, как раковина моллюска в минуту опасности и в одночасье ушла в глухую защиту.  Развернувшись, раздосадованная фантазёрка подошла к своей кровати и начала, не спеша, разбирать постель.   
- Вот и славно, – согласилась с ней сама доброта, пытаясь сгладить возникшее меж ними разногласие, – утро вечера мудренее! – подытожила она, и тихо затворила за собою дверь в детскую комнату.

            
            Детство – это счастливая пора радужных надежд и непримиримого максимализма в отношениях со взрослыми, когда едва заметная похвала с их стороны воспринимается, как грандиозный успех и достижение, а вот мельчайшая капелька непонимания, как большая и тяжкая обида, и откровенная угроза.  Детство – оно не умеет и не может ещё уметь, в силу своего, небольшого жизненного опыта, адекватно оценивать происходящие с ним события в жизни, как и своё поведение, так и действие взрослых.  А посему эта обострённая её, но ограниченная временем познаний угловатая логика противоречивых заключений, терзала и рвала неокрепший ум будущей первоклассницы в невинных рассуждениях несогласных с реальностью и в преждевременных выводах. 
            
            Поздний вечер.  Близится ночь и, лёжа в постели, погружённая в свои невесёлые и путанные мысли, обиженная на маму непоседа, не заметила, как, устав от эмоциональной перегрузки минувшего дня, тихо провалилась куда-то в мягкую, окутывающую теплом её убаюкивающую бездну забытья, решив в последний момент, что всё-таки она права, и тут же уснула.  И снится ей удивительно-странный сон.  Её рыжий клоун – это вовсе не клоун, а сказочный принц, превращённый какой-то злой колдуньей в ярко разукрашенную куклу.  И кукла эта, посаженная ею внутрь конструкторского заточения, вдруг судорожно как-то вздрогнула всем своим заговорённым гуттаперчевым телом, будто просыпаясь, и, как это обычно делают люди, которые долго находились в неподвижной позе, разминая затёкшие мышцы тела, начала постепенно ими шевелить, оживая. 

            Сначала она одними только своими нарочито с вызовом, комично подрисованными глазами осторожно и внимательно огляделась вокруг, как бы оценивая обстановку, и сразу же замерла.  Увиденное, явно, ей не понравилось, и она сжала сердито в узкую, как разрез свои растянутые в широкой улыбке ярко накрашенные губы.  Потом медленно наклонила в разные стороны свою рыжую в колпаке лохматую голову и, повторив, сделала круговые движениями по часовой стрелке и против неё своей ожившей патлатой макушкой, как бы прицениваясь к своим возможностям, и осталась этим удовлетворена.  Затем, передохнув, поднял шутник с цирковой арены, вытянул вверх сначала левую руку, а потом и правую и покрутил кистями обеих рук, как бы проверяя на гибкость и послушаемость верхние свои гуттаперчевые конечности. 

            После этого он несколько раз согнул в локтях обе руки свои, будто подтягиваясь на турнике.  И снова узник девичьего замка остался доволен собой.  Эти его осмысленные по порядку производимые действия ещё больше вдохновили своим результатом настойчивое в своём желании странное существо.  И этот уже не кукла, но ещё и не человек тут же ещё несколько раз одну за другой согнул в коленках и свои, остававшиеся ещё неподвижными вытянутые на полу в сидячем положении ноги и попытался медленно встать.  Но это пока у него получилось плохо и он, вернувшись в исходное положение, отдохнув, настойчиво с удвоенной силой повторил ещё одну попытку подняться на ноги, но и в этот раз у него так же ничего не вышло.  Лишь с третьего раза этому похожего на человека искусственному в костюме клоуна кричаще размалёванному созданию удалось-таки обрести вертикальное и устойчивое положение, превратившись в среднего роста, крепко стоящего на своих ещё не совсем послушных ногах, окончательно ожившего девичьего пленника.   

            Потом этот то ли вдруг оживший кукольный клоун, то ли заколдованный принц, не спеша, обошёл по периметру строения, исследуя это заботливо выстроенное деточкой для него конструкторское чудо, и нашёл его слишком тёмным, тесным и совсем непригодным для пребывания в нём.  И это ему сильно не понравилось.  Раздосадованный он яростно со всего размаху ударил кулаком по стене.

            - Глупая девчонка, – проявил он голос, – кто тебе сказал, что у мечты обязательно в этом мире живых людей должен быть какой-то дурацкий дом или замок, – и снова нанёс с ненавистью мощный удар кулаком по стене, – у мечты, чтобы ты знала, вообще не может быть каких-либо границ: ни замков, ни домов, ни стен, ни крыш – насильно отупляющих ограничений и растлевающей сознание навязанной темноты, – продолжал с негодованьем он сердито ворчать, придирчиво вглядываясь в глухое пространство своего обитания.  Но выхода не было, и это его окончательно разозлило, – несносная выдумщица, – выругался он и со всей силой уже плечом навалился на стену, – мечта всегда должна быть свободна,
как свет от солнца, заполняя собой всё вокруг!

            Но стена устояла.  Тогда рассвирепевший весельчак, снова ударил своим окрепшим плечом в ненавистную преграду, пытаясь раскачать её.  Стена дрогнула слегка, но и в этот раз выдержала его возмущённый натиск.

            - Не надо! – прокричала во сне спящая чудотворка и перевернулась на другой бок. 

            Очередное усилие осерчавшей, ожившей куклы обрадовало её.  И это уже не кукла, а сильный, нацеленный на задуманный результат запертый в заточении гуманоид, с новым упорством начал раскачивать эту из деревянных обрезков сооружённую для него преграду к свободе, с диким устремлением всё больше и всё сильнее наваливаясь на неё всем своей протестующей мощью.  Но детский замок опять устоял, одолев и эту отчаянную его атаку, но ощутил всю силу протестующего негодования своего постояльца. 

            - Но я всё равно не буду здесь сидеть, наивная глупышка, – не соглашаясь со своим положением, потряс в пустоту кулаками, не желающий сдаваться отчаянный стоик. 

            И снова взялся обходить надоевшую ему постройку, высматривая на ощупь слабые места в этом раздражающем его девчушкином сооружении, надеясь найти место, где бы с большей пользой он смог бы применить свою силу и мощь разгневанного индивида.  Ему чрезвычайно было неуютно в этом тёмном и тесном, замкнутом пространстве, и он всё так же продолжил настойчиво искать способ его разрушения.  Наконец, он понял, что углы – это и есть то самое слабое место в данной конструкции, которое он так долго искал.  И эта мысль укрепило его в правильности намеченного выбора, придав ещё больше сил, энергии и желаемого упорства добиться своего.

            - Посмотрим чья возьмёт, – встал он наизготовку.

            - Мыумым… – донёсся до смельчака чей-то тяжёлый вздох спросонок.

            Тогда дерзкий клоун отошёл подальше как мог от угла, постоял, как бы определяя в пустой голове нужную ему точку приложения собственных сил, разбежался, прыгнул и со всей злостью ударил обеими ногами в стену рядом с углом.  Сделав рискованный кульбит назад через голову, он прочно встал на ноги и был готов к дальнейшему действию.  А вот стык двух стен от этого удара не выдержал и немного прогнулся изнутри наружу, но лишь слегка покачнувшись, но не рухнул.

            - Ага-а! – возликовал повеселевший трюкач, – если я твоя мечта, то ты непременно знать должна, самонадеянная пигалица, что даже самая скромная и неказистая мечта, даже из самых наилучших побуждений, но насильно посаженная в клетку, никогда и никому не принесёт желаемых результатов, – разбежался одинокий философ балаганного шапито и с новой силой прыгнул, крепко ударив ногами в ненавистный угол. 

            Но и в этот раз он всего лишь предательски шевельнулся, но не развалился.  Тогда прыжки заточённого во тьму скомороха утроились, всё с большей яростью раскачивая по сочленению угловую опору замка.  И стойкий бастион детского творчества, наконец-то, не выдержав, закачался и вдруг, накренившись наружу, неуклюже выронил из своих цепких объятий пару, другую раскрашенных кубиков, и там образовался небольшой пролом.

            - Бабушка! – перевернулась в этот самый миг с боку на живот, жалобно всхлипнув, во сне напуганная чем-то или кем-то спящая стрекоза. 

            - Да, здравствует свобода!  Да, здравствует мечта! – уже не прокричал, а буквально прорычал утробно с торжествующим чувством успеха, настырный боец, – мечта – это же и есть необходимая для полёта мысли необходимая свобода! – с гордой яростью пропел в тишине он ещё раз свою победную фразу, как триумфальный и освободительный гимн для всех угнетённых и устремлённых в светлое будущее порабощённых людей и народов. 

            Подбежал к образовавшейся прорехе и стал быстро руками выталкивать кубики раз за разом из стен наружу, совершенно не заботясь о том, что, рухнув, они могут завалить и его самого.  Но желание вырваться из удушающих объятий девичьего заточения совсем не остановило непримиримого поборника необозримых просторов, и он с утроенной силой с неистовой страстью продолжил выворачивать из обеих стен их отдельные, но устойчивые ещё, сложенные в стены части части.

            - Клам! – отзывалось эхом каждое падение кубика из-за стен снаружи.   
- И только отсутствие всяких оков и унизительных понуждений даёт мечтателю его
мощные крылья, – твердил он упорно, разбирая поддавшееся его стараниям препятствие, – и только оно – лёгкое, свободное движение мысли может позволить человеку ощутить тот самый истинный полёт смелых и неуёмных фантазий.  Свобода – вот наивысший стимул к всевозможным познаниям и творческому созиданию, – не уставал бесстрашный боец один на один сражаться со своим не по злому умыслу созданным девичьим заточением, яростно расширяя образовавшийся в ней небольшой прогал. 

            И вот подломленный им угол медленно, заваливаясь внутрь, ожил и посыпался, как карточный домик, увлекая за собой остальные, стены и крышу с готическим шпилем.

            - Мама! – испуганно прокричала девочка, не в силах разлепить тяжёлые веки. 

            - Ура-аа! – успел издать победный клич, удовлетворённый своими действиями этот разгневанный разрушитель личного заточения, прежде чем ненавистный ему замок всё же развалился, погребая под своими обломками и его самого, счастливого безумца.  Какое-то время спустя, это чудо устало выбралось наружу, с трудом продираясь сквозь груду завала нагромождённых кубиков, и в изнеможении рухнуло на самом гребне её вершины личным победителем, – теперь, я надеюсь, что ты больше не захочешь сооружать эти свои гадкие с глупой мечтой пошлые замки, – как заклинание, проговорило, деревенея, рыжеволосое это явление, снова становясь обычной, ярко раскрашенной детской игрушкой.   
            
            
            Утром совершенно разбитая и в холодном поту девочка открыла глаза и в гнетущей тишине настороженно посмотрела прямо перед собой, но потолок не зеркало и там ничего на нём интересного не отражалось.  Полежала немного, ни о чём не думая, и вспомнила со страхом свой нехороший ночной сон и, ещё не совсем проснувшись, отважная хлопотунья настороженно посмотрела туда, в угол, где должен был стоять, возвышаясь, воздвигнутый ею вечером из кубиков охранный бастион для её мечты, но там, вместо этого, старательно возведённого чуда детской домашней архитектуры, на полу лежала бесформенная куча из развалившихся деревянных предметов.  С таким желанием и усердием построенный замок кем-то был до основания безжалостно разрушен, а сам он, олицетворение радости, рыжий весельчак Арлекин венчал собой вершину этой отвратной пирамиды в какой-то уж больно странной и неловкой изломанной позе.  И только его ещё более широко, будто бы на зло, с вызывающей наглостью и усмешкой на малолетнего зодчего и прораба молча взирал, ярко разрисованный, разверзнутый рот с высоты её личного поражения. 
            
            Ничего непонимающая и удручённая разором изумлённая вчерашняя именинница с болью в душе, чуть не плача подумала.   
 
            - Неужели это он, её любимчик и мечта, разрушил эту замечательную постройку? – тихо ужаснулась ещё совсем недавно счастливая и радостная будущая первоклассница.

            - Но он же кукла, а не человек, – прокричало ей несогласное сердце.
И тут же вкрадчивая память подкинула фразу одного из вчерашних гостей.

            - Иногда и куклы могут вдруг становиться живыми, если сильно захотеть, когда это кому-нибудь очень нужно!

            - Всё равно, – сопротивлялось упрямо детское сознание, – кукла же этого сотворить сама никак не могла, – но в голове у неё тут же возник невразумительный кошмар ночного видения.   

            - Тогда кто? – мучительно, теряясь в догадках, глотая слёзы, думала девочка.
            
            Восстановив все события прошедшего дня, юная философ поняла, что папа, и мама разрушить замок не могли, так как оба они к ней сюда в комнату даже не заглядывали.

            - Но, может быть, они заходили к ней сюда ночью, когда она спала? – обожгла ум и душу каверзная в голове подсказка.

            - Нет! – отвергла этот пакостный намёк любящая дочь, – мама и папа любят меня и разрушить мой замок не могли.  Он же получился у неё такой красивый!      

            Мама и в самом деле ничего не знала о построенном дочерью замке для мечты, так как была увлечена разучиванием своей новой роли, и папа весь вечер читал газеты, так же, ничего не зная о совершённом дочкой строительстве.  Оба они, и папа, и мама пытались с бабушкой вместе преодолеть эту возникшую на дне рождения внучки и дочери нелепую и совершенно ненужную размолвку в семье.  Они специально не заходили в комнату своего ребёнка, чтобы не напоминать ей о случившемся недоразумении во время праздника и тем самым не травмировать ранимую психику девочки. 

            Сама же она прекрасно понимала, что хоть и проявляли родители к ней сдержано в отношениях свою любовь, тем не менее, они никогда её не обижали и не наказывали даже за все её детские невинные шалости, но вот строгие замечания имели место быть.  Просто, папа был убеждён, что излишнее баловство, как не раз он говаривал вслух, только портит и развращает души детей.  И в этом рассуждении он был в доме совсем не одинок.

            - Но кто мог совершить это жуткое безобразие? – терзало детское сердечко ночное во сне увиденное и неразгаданное происшествие. 

            И это непонятное, более чем странное по своей сути необъяснимое событие, как бы понуждало обескураженного мыслителя подвергнуть сомнению на лояльность отношения к ней со стороны всех её родных и близких.
 
            - Бабушка, – загнула пальчик, рассуждая, строитель, – тем более, не могла.  Но кто тогда? – ломал голову малолетний прораб, – она единственная была, кто знал и видел в её комнате это конструкторское творение вечером?

            Но любящая душа резко сопротивлялась этому недоказанному умозаключению.  И тогда, перебирая в памяти всех домашних, ничего не понимающая малая хозяйка детской, всё больше и больше убеждалась в том, что никто из них сломать замок не мог.  Тогда она стала думать о том, а кто бы мог сотворить эту гнусную шутку из друзей или знакомых её родителей.  Но и здесь её ожидало фиаско.  Зачем кому-то ночью приходить и разрушать её творение, когда все кругом спят?   В общем, кандидатов на обвинение в этом подлом и мелкопакостном поступке у юного следователя не находилось.  Оставалось только одно – это сам по себе развалился её деревянный шедевр, потому что она сама где-то, не заметив, совершила непродуманную ошибку, увлёкшись строительством. 

            - А сон – это её всего лишь её ночная подсказка, чтобы утром она, проснувшись, не сильно расстраивалась, – утешилась самостоятельно будущая архитектор.

            - Всё пройдёт!  Всё перемелется – мука будет! – говаривала часто бабушка, утешая свою провинившуюся в чём-то заигравшуюся проказницу.
 
            - Ну и пусть, – в растрёпанных чувствах решила она, – строить больше я ничего не буду, а этот подаренный клоун будет с этого дня находится теперь со всеми другими уже, поднадоевшими ей игрушками вместе! 
            
            Встала босая и простоволосая пигалица, подняла своего размалёванного бедолагу и положила его к себе на кровать.  Постояла, посмотрела пристально на него, успокоилась и втиснула с облегчением босые ноги в домашние тапочки, и направилась умываться. 

            - Да ты, часом то, не заболела ли, милая, – увидев, мрачно идущую с полотенцем на шее внучку, выглянула из кухни, озаботившись её непривычным видом, бабушка – на тебе же лица совсем нет, – попыталась она участливо ободрить любимицу.   

            Но та не ответила, и с трудом сдерживая, предательски наворачивающиеся слёзы, в быстром темпе прошмыгнула в ванную комнату и закрыла за собою дверь.  Водопровода в доме, как такового не было, но холодная вода была, которую качали из колодца во дворе в бак на чердаке, из которого она поступала потом на кухню, в туалет и в ванную.  Раньше в доме не было этих бытовых удобств, но папа расстарался, придумал план, как это сделать и пригласил мастеров.  Сам бак и трубы к нему из него были тщательно утеплены, чтобы в зиму они не замерзали, и можно было домочадцам принять горячую ванну, но прежде для этого надо было с улицы принести дрова и протопить высокий, двухметровый, стоящий в углу титан, и часа через два, лежа в ванной с нагретой водой, можно получить и радостное удовольствие.  Так что, спустя минут пять, ополоснувшаяся студёной водой, появилась на пороге помывочной посвежевшая бабушкина попрыгунья.
            
            - Хлоп! – сообщила кормилице закрывшаяся дверь, что радость её нынче к завтраку уже готова.

            - У меня есть остатки именинного пирога, – между делом по привычке спросила у внучки хозяйка кухни, – будешь есть, шлёндра непричёсанная?   

            - Не-а! – беспечно, стараясь придать своему голосу скучный тон, мотнула головой умытая шалунья и, не торопясь, прошлёпала к себе в детскую комнату.

            Беспорядочно валявшаяся в углу разномастная груда деревянных, конструкторских брусков снова ткнулась мутным хаосом в душу несостоявшегося строителя, и она взялась наводить порядок, отгоняя от себя все мрачные мысли.  Аккуратно быстро заправила свою постель и, выскочив на кухню, она доверительно попросила, – бабушка, дай мне, пожалуйста, наш утюг!

            - Зачем он тебе? – насторожилась та.
      
            - Я хочу погладить костюм!

            - Чей костюм?

            - Рыжего бедолаги?

            - Какого ещё бедолаги? – повисло в воздухе старческое удивление.

            - Ну, клоуна! – обронило беспечно чадо.

            - А что с ним?

            - Я помяла его!

            - А зачем ты это сделала? – усомнилась кормилица.

            Не зная, что придумать, маленький хитрован молча поджала губки и зябко так, как взбалмошная капризуля передёрнула голыми плечиками.

            - Так, нечаянно получилось!

            - Ладно уж, – уступила потатчица непонятной прихоти своей баловницы и достала из шкафчика сверху аккуратно завязанный на узелок мешочек, – на вот.  И смотри мне, не обожгись, – протянула она, где лежали приличный кусок медицинской марли и в то время признанная у населения новинка – электроутюг.

            - Хорошо, – пообещало обрадованно покорное чудо и поспешила к себе.    
Достала с полки в шкафу чистую простынь, сложила вчетверо её и, включив утюг в розетку, постелила на стол.  Потом бережно сняла с расхристанного весельчака клоунское его облачение.  Самого же его, раздетого голыша она усадила подле подушки на кровать и разложила на столе поверх простынки помятую одежонку её бунтаря.  Затем вернулась на кухню, намочила там под краном марлю и быстро кинулась назад.

            - Смотри не обожгись, – напутствовала вслед ей семейный кашевар.

            - Не обожгусь, – аукнулось ей в ответ, и дверь в детскую плотно захлопнулась.

            С опаской, подражая взрослым, старательная белошвейка плюнула на гладкую, как зеркало поверхность утюга, проверяя его нагрев.  Слюна зашипела и быстро скатилась на пол закипевшим шариком.  Тогда она с ещё большей осторожностью сквозь увлажнённую марлечку принялась отпаривать клоунскую в горошек мантию.  Отгладив этот крикливый наряд, юная прачка начала аккуратно, чтобы не повредить его, надевать на гуттаперчевые телеса.  И в этот момент ей вдруг показалось, что одеваемый как-то судорожно дёрнулся у неё в руках, как корчатся и извиваются при прикосновении к коже те из живых людей, кто очень боится щекотки.

            - Иеэх! – уколол огорошенный колпак ладонь отважной костюмерше. 

            - Что бы это значило, – придирчиво осмотрела она полураздетую свою игрушку, со всей осторожностью повертев её в руках, – наверное, мне показалось, – с лёгким сердцем вздохнула она, – будешь теперь сидеть со всеми игрушками вместе, – завершив одевание, подвела она итог своим стараниям, – и не вздумай шалить, – как бы догадываясь о чём-то, погрозила она, улыбаясь, пальчиком своему молчаливому весельчаку, – надеюсь, ты меня понял, проказник? 

            Но в ответ тот лишь вызывающе щерился своим большим, смеющимся ртом, молча распластав по столу свои резиновые руки и ноги.  И только бант его, как удавка на шее, не смирившись с нынешним своим положением дерзко пестрел на распятой фигуре спокойно лежащего на столе дерзкого разрушителя детской мечты.

            - Нельзя мечту упрятать в клетке, – кричало всё его неживое естество.

            - Вот так будет лучше, – повеселела от проделанной работы, мягко сказала девочка, – вот приберусь, и найду, дружок, тебе твоё постоянное место! 

            Настроение поднялось и, нахлынувшая было утром горечь досады и разочарования сама собой рассосалась и улетучилась, будто и не бывало в её жизни вовсе.  Но такова уже природа детских обид – коротки и забывчивы пустяшные слёзы.  И шустрая хозяйка своей неприбранной детской абсолютно спокойно с привычным старанием тихо начала собирать разваленную на полу груду подаренного ей папиными сослуживцами конструктора, точно раскладывая каждую деталь по своим ячейкам обратно в коробки.  За этим занятием её, не ожидая увиденного, и застала обомлевшая бабушка, войдя неслышно в комнату через чур уж активной своей егозы, желая убедиться, что с утюгом и с внучкой ничего не случилось. 

            - Батюшки свет! – воскликнула озадаченная зрелищем старая нянька, – ты зачем же поломала замок-то свой? – всплеснула она руками, – ведь он такой у тебя был красивый!

            Сердце её ликовало.  Она однозначно восприняла этот поступок своей баловницы с разрушением ненужной постройки, как спешное разочарование в пустой затее.      
            
            - Я не ломала, – последовал краткий ответ, – он сам!   
            
            - Как это сам, – не поняла обрадевшая сторона.
            
            - Не знаю, – пожала плечами старательная уборщица.               

            - Ну да, – удовлетворённо кивнула седой головой повеселевшая родная потатчица и защитница обожаемой ею забавы, – конечно сам, – развела она руками и так же неслышно вышла, прихватив с собой утюг и марлю, навсегда закрыв за собою дверь, в безвозвратное прошлое, беспечного дошкольного детства взрослеющей баловницы.

            А та даже не обратила на бабушку никакого внимания, продолжая складывать свой разбросанный по полу в углу конструктор, наводя в комнате должный порядок, как учили её мама и папа с бабушкой вместе.  Собрав свой громоздкий подарок, удручённое чадо со свойственной возрасту переменчивостью успокоилась окончательно.
            
            - Теперь бабуля будет довольная мной, – грустно вздохнула юная уборщица.
            
            Но оставшийся осадочек царапался где-то там, в глубине подозрительной детской души острым и настойчивым коготочком недоверчивой кошечки, которая в тайне хотела бы доесть всю порцию из своей чепарушки под названием «Правда и Справедливость», но беда в том, что миска то эта была мистически пуста.
 
                Глава 5         

             Пролетели, отзвенели звонками, отшумели переменами и отгуляли каникулами все школьные незабываемые годы, в результате которых угловатая непоседа девчонка сама не заметила, как из первоклассницы превратилась в невысокую, как и мать очень красивую и стройную девушку.  За это время у неё открылись, как и у папы довольно-таки неплохие к рисованию и она, повзрослевшая стрекоза на радость своему тайно торжествующему отцу охотно совершенствовала их в местной детской студии живописи, которую вёл старинный папин приятель.  К окончанию школы вся комнатка у молодого дарования была обвешана гордящимся родителем шедеврами его любимой дочери.  И всякий раз, когда он, вставив в рамку, удовлетворённый творчеством своей егозы, прикреплял очередной её выдающийся рисунок на свободное место на стене в её детской комнате, радостно шевелил губами.
            
            - Прекрасно, дитя моё.  Прелестно, – покрякивал чадолюбивый селезень.
            
            И это увлечение под ненавязчивым патронажем родного покровителя повлияло всё же на выбор девушки будущей профессии.  Школьная медалистка, не раздумывая, поехала и поступила в областной университет на престижный в те годы факультет архитектуры по специальности промышленное и гражданское строительство.  Училась студентка легко и с большим интересом.  Позади уже первый курс.  Летняя сессия в самом разгаре.  Волнения перед экзаменом, скупые радости и огорчения, неожиданные встречи и новые знакомства. Именно в эту непростую пору, как часто бывает у молодых людей, и постучалась в сердце без пяти минут второкурсницы ранее незнакомое, непонятное чувство, и виновником этих светлых, но с лёгкой грустинкой её переживаний оказался высокого роста и атлетического телосложения, молодой человек с третьего курса одного с ней факультета.  Тёмноволосый шатен он сразу привлёк её внимание к себе.  Всегда подтянутый и энергичный, известный в университете спортсмен он выделялся среди всеобщей массы обычных студентов своей порывистостью прирождённого спринтера.   

            Но и оперившаяся ласточка не затерялась в толпе среди университетских сверстниц с ростом чуть выше канцелярской кнопки.   Её распахнутые с лукавой смешинкой зелёные глаза, мелкие, будто выточенные искусным мастером мягкие черты лица предрасполагали к себе и не остались не замеченными в студенческом кругу среди противоположного пола.  Обратил своё внимание на неё и знающий себе цену красавец спортсмен.  Время шло, оба молодых человека продолжали учиться, но иногда встречались на общих университетских мероприятиях компаниях.  Были даже немножко знакомы, но не были дружны, так как оба боялись первыми проявить свою заинтересованность и нарастающее между ними желание сближении к более тесному их общению.  Он, как мужчина, который знал, что пользуется повышенным вниманием у девушек, набивал себе цену, она же сдерживала себя из, чисто, девичей предосторожности.  Но тем не менее их обоюдные симпатии росли, и однажды по закону природного жанра, они сблизились и подружились под Новый год на студенческом празднике, и провели весь вечер вместе, не расставаясь.  Иногда танцевали, но в основном говорили, говорили и говорили, никого и ничего не замечая вокруг.   

            Праздник прошёл.  Началась зимняя сессия, и разговоры остались разговорами.  Но сам праздник отложился в памяти у обоих будущих архитекторов, хотя настоящая дружба у них началась не сразу, а ближе к лету.  Поначалу это были частые, но короткие и ничего, казалось бы, не значащие встречи в коридорах университета.  Потом уж как-то сами собой возникли их встречи после занятий с провожанием студентки до её общежития.  Правда, с наступлением каникул эти встречи прекратились по причине отъезда красавицы домой.  А осень пришла, и прерванные их краткосрочные свидания переросли в постоянные рандеву с милыми прогулками по городу без всяких излишеств.  Весной, уже перед самой сессией, осмелев, провожаемый рискнул поцеловать свою пассию, и она этот дерзкий с наскока его поступок не отвергла, то ли оттого, что не сталось сил, ощутив от этого приятные для себя эмоции, то ли оттого, что сама давно уже этого хотела.  Но первый и откровенный контакт с поцелуем в губы без всяких слов дал понять неравнодушным друг к дружке парню и его девушке, что и они уже обречены.  Всё то, что тлело угольком во глубине их пылких душ, вырвалось наружу и обожгло им сердца ярким заревом вспыхнувшего костра.
            
            А вот и долгожданные каникулы.  У одной в зачётке за третий курс проставлены на круг пятёрки, у другого же имеется не менее успешно защищённый диплом.  И с этим вот багажом, сговорившись, дипломированный инженер и студентка четвёртого курса молча с рюкзаками за спиной и отправились отдыхать дикарями на юг к Чёрному морю.  Как один день пронеслась и скрылась где-то там, за горизонтом счастливая пора на пляжном берегу в дружеском окружении таких же, как и сами влюблённых пар.  Загорев аж до негроидной расы, возвратились блаженные влюблённые домой, чтобы снова расстаться.  Ему, прорабу с дипломом предстояло уехать на работу по распределению строить горожанам в соседней области дома для проживания, обещая ей оттуда писать, а она осталась на месте встречать бабушку, чтобы, перебравшись из общежития на съёмную квартиру, через несколько дней продолжить свою учёбу. 
            
            Едва уловимая тень вынужденной разлуки лишь слегка отразилась печатью грусти на лице у затосковавшей Джульетты, как эта резкая перемена в её настроении была тут же замечена неусыпным оком опытной в жизни бабушкой.  В силу того, что родители даже и думать не могли о дальнейшем проживании дочери в общежитии, сняли от университета в ближайшем районе города вполне приличный угол без хозяев и соседей, и отправили туда на правах смотрящей любящую внучку кормилицу, чтобы оберегать единственное чадо от житейских невзгод и непредвиденных обстоятельств, дабы та не отвлекалась уже от учёбы на бытовую свою неустроенность.
            
            - Общежитие, – сказал, отправляя тёщу в долгосрочную командировку, папа. – для нашей девочки уже не подходит.  Того и гляди – найдётся шустрый наглец, и тогда уже не оберёшься горя, прозевав доверчивую душу созревшей девственницы!
            
            - Ну и кто же он такой? – однажды, не удержавшись, задала-таки бабуля свой давно назревший в её голове вопрос, когда её печальная голубка, вернувшись с занятий, присела притихшей птахой, не разуваясь, за стол на кухне. 
            
            - Ты о чём это, баб, – еле слышно отозвалась ученица.          
            
            - Да я всё о том, о ком твоя грусть-тоска, – участливо подсела к ней верная душа, – может, ты поделишься со мной своей тайной?  Я, глядишь, и пригожусь тебе старая!   
            
            И пунцовый румянец густо залил миловидное личико, тем самым предательски, со всеми потрохами выдав красавицу.  И ей пришлось ответить откровенно.
          
            - Наш университетский выпускник!
          
            - Это с ним ты, якобы со своей подругой, всё лето на море провела?
          
            - Угу, – последовало краткое признание.
          
            - И что там между вами было? – сузила недобро брови строгая нянька.
          
            - Ничего такого, – удивлённо прозвучало в ответ.
          
            - И где сейчас, этот твой выпускник, подруга, – задала вопрос охранитель девичьего целомудрия.
            
            - Уехал, – чуть не плача, доложила присмиревшая егоза.
            
            - Бросил что ли богохульник и скрылся? – вознегодовала отважная старушка. 
            
            - Почему сразу скрылся, – не восприняла её обвинения девушка, – почему ты вдруг решила, бабуля, что он богохульник?
            
            - Потому что ты с самого начала занятий постоянно находишься дома и все вечера, скучаешь тут одна, – резонно заметила сама справедливость.
            
            - В другом городе он, баба, по распределению, – вздохнула грустная ответчица. 
            
            - И что он там делает?
            
            - Работает!
            
            - И как долго он там будет работать по распределению?
            
            - Два года!
            
            - А кто он по профессии?
            
            - Инженер-строитель!
            
            - Это хорошо, что строитель, – улыбнулась вдруг строгая прародительница.
            
            - Почему хорошо? 
            
            - Потому что строит, а не разрушает!   
            
            - Ты о чём это, бабуль, – поняла её намёк загрустившая мечтательница.
            
            - Да так, – махнула та рукой, – о своём, о старческом!
            
            - Он замечательный, – впервые за вечер улыбнулась, зардевшись, барышня, – такой сильный и внимательный, – вспомнила она о том, как решила подарить деткам из детского дома свой большой, деревянный конструктор. 
            
            А дело это было так.  Возвращаясь домой, уставшая от долгого четырёхчасового по регламенту написания экзаменационного сочинения, довольная собой отличница, проходя мимо детского дома, который находился недалеко от их школы, она заметила, как у забора в песочнице одинокая девчушка пытается что-то построить, но, когда у неё там уже почти получилось что-то, в этот момент подбежал к ней мальчишка и всё молча сломал, затоптав ногами её песочную постройку.
            
            - Ты зачем это делаешь? – подбежала, осерчав, к забору школьная выпускница.
            
            Но проказник мальчишка, ничего не ответив ей, убежал.
            
            - Ничего, – спокойно отреагировала девочка, – я снова построю!
            
            - А что ты, милая, строишь? – присела у забора добрая душа.
            
            - Мост, – взялась за свою постройку упрямая детдомовская воспитанница.
            
            И в ней бывшая егоза увидела, как бы саму себя в этом же возрасте, и ей захотелось поближе познакомиться с этой упорной и трудолюбивой девчушкой.
            
            - А зачем тебе, девочка, мост? – назвав своё имя, протянула она свою руку.
            
            - Там, где я раньше до детского дома жила, – прикоснулась к протянутой ладошке с признанием своей рукой песочная рукодельница, – у нас через речку не было моста, и я не могла поехать в город к маме моей.  А потом меня почему-то забрали сюда.  Вот я и строю мост к моей маме!
            
            - А с кем же ты жила до того, как тебя забрали сюда? – прониклась к детской мечте сердобольная самаритянка.
            
            - Со старенькой бабушкой!
            
            - А где сейчас она, эта твоя старенькая бабушка?
            
            - Там же в своём домике в деревне осталась!
            
            - Живая?
            
            - Не знаю!
            
            После этого и возникло у будущей студентки желание подарить свой конструктор в этот детский дом, оставшимся без попечения родителей осиротевшим детям.  И когда уже у неё был аттестат с отличием и золотая медаль, она пришла в детдом и сказала тамошней директрисе о том, что хочет сделать им подарок.
            
            - Это очень похвально с вашей стороны, – согласилась с ней начальница, прекрасно зная чья это дочь к ним пожаловала, – и мы будем рады принять от вас ваш подарок!
            
            - Но я не могу его принести, – смутилась немного дарительница.
            
            - Как так, – удивилась руководитель детского учреждения, – подарить, значится, вы его нам хотите, но принести свой подарок сюда к нам не можете.  Но так, как мне кажется, не бывает, – скривилась у неё на лице саркастическая ухмылка.
            
            - Бывает, – улыбнулась бывшая школьница.
            
            - Поясните, – уставился на неё предвзятый взгляд.
            
            - Он тяжёлый и его надо привезти!  А у папы нет машины, – извиняющимся тоном призналась посетительница.
            
            - И что это за подарок, – последовал тут же недоумённый вопрос.
            
            - Большой деревянный из различных кубиков сборный конструктор!
            
            - А почему вы хотите его нам отдать?
            
            - Потому что я люблю, когда кто-то радуется.  А когда люди радуются, особенно те из детей, у которых мало радости в жизни, значит, им стало хорошо, весело и приятно, – с улыбкой на лице пояснила мотивацию своего поступка щедрая душа, – а все весёлые – это счастливые люди: и взрослые, и дети.  И становятся эти весёлые и радостные люди добрее и внимательнее ко всем окружающим!
            
            - И всё? – вытянулось в жалкую сосульку женская физиономия.
            
            - Нет!  Не всё, – храбро заявила школьная медалистка.
            
            - Что ещё, – начала уставать от этого визита чопорная директриса.
            
            - Когда будет машина?
            
            - У нас в детском доме нет никакой своей машины, – ответила, ощерясь, хамовитая начальница спецучреждения, – вы уж сами постарайтесь свой подарок как-нибудь к нам в детдом привезти, – уколола баба-язва незваную гостью, – если у вас, конечно, найдётся на чём привезти!
            
            - Привезу, – поняла её сама справедливость, – обязательно привезу! 
            
            Не сразу, но всё-таки помог великодушному спонсору с доставкой конструктора по назначению её любящий папа, заказав появившееся в городе такси.  И сиротской радости, и неописуемого восторга от этого подарка, особенно у мальчишек, не было предела.
            
            - Ты знаешь, пап, – призналась ему дочка, смущённо, – когда у меня появится своя семья, то у меня будет много детей!
            
            - Зачем тебе много детей, – не понял её благодушный родитель.
            
            - В большой семье жить веселее!
            
            - Ты думаешь, – поняв свою егозу, смутился вдруг её верный помощник.
            
            - Ты у меня, самый хороший в мире папочка, – обняла отца повзрослевшая дочь.
          
            И тёплая улыбка озарило лицо влюблённой студентки.
          
            - Он хоть пишет тебе, твой замечательный то? – нарушала затянувшуюся паузу эта набравшийся терпения родная дознавательница.
            
            - Пишет, но не часто, – вздохнула сосредоточенная душа.
            
            - А, может быть, и правильно, что не часто, – согласилась постаревшая нянька, – не хочет он отвлекать тебя от учёбы!
          
            - Может быть, – ухнуло девичье эхо.
          
            - Или есть сомнения? – посмотрела прямо ей в глаза мамкина мама.
          
            - Не знаю я, – прозвучало в ответ.
          
            - Письма-то хоть хорошие? – перевела разговор в иное русло мудрая хранительница девичьей чести.
          
            - Очень, – опустилась низко светловолосая маковка.
          
            - Ну и чего ты грустишь, – ободрила свою любимицу старая потворщица, – время то быстро пролетит, ты и не заметишь даже, как промчатся эти два разлучных года!
          
            - Не получается, бабуля, что-то не замечать, – ещё горше вздохнула её студентка.
          
            - Это сначала кажется, что время тянется, как резиновый шарик, а на самом то деле оно и не заметишь, как пролетит.  Вот увидишь, – утешила бабка приунывшую стрекозу. 
            
            - Я люблю тебя, бабусечка, – расцеловала её в обе щёки влюблённая шалунья.

            
            Бесконечно длившийся первый год вынужденной разлуки всё же закончился тихо и без потрясений, не оставив следа, как и обещала, знающая жизнь мудрая бабушка.  Она не знала, что в самом конце прошлогоднего отдыха в объятиях тёплого моря её милая внучка со своим избранником решили, что после того, как она закончит свою учёбу, он ей сделает предложение, и осенью они сыграют свадьбу.  В конце июля будущий жених, оформив на работе положенный отпуск и получив отпускные, не задерживаясь, вернулся к себе домой, где и ждала его неуехавшая к родителям предстоящая невеста, и истосковавшиеся друг по другу молодые люди были вознаграждены ежедневными продолжительными свиданиями.  Дело шло к свадьбе, и уже не в силах больше расставаться парочка пришла к соглашению, что год ещё они, как-нибудь, скрепя сердцем, потерпят, но им необходимо и прямо сейчас рассказать, каждый своим родителям, о своих намерениях на следующий год, создать, так сказать, свою семью.

            Второй срок расставания прошёл быстрее чем первый и был посвящён со стороны родителей подготовке к предстоящему торжеству, который при встрече сообща наметили провести на начало будущей осени.  Ей – предстояла защита диплома, а ему – завершение отработки, которая заканчивалась как раз в конце августа.  Обе стороны познакомившихся родителей были удовлетворены, каждый со своей стороны, удачным выбором своих чад, и посему сговорились обо всём быстро и слажено.  Праздновать решили в доме у родителей жениха, а вот жить молодые будут у родителей невесты, так как в той семье единственный был ребёнок, а в другой имелись ещё двое младших – мальчик и девочка.  Зимой, когда на Новый год прибыла домой на праздник будущая невеста, на семейном совете решили, что летом в доме нужно сделать ремонт, освежить, так сказать, жилое пространство.  А потом и поменять в бывшей детской комнате непригодную для взрослой, семейной жизни почти детскую по размерам мебель маломерку.   
            
            Настал июль.  Получив диплом, будущая невеста вернулась домой помогать своим родным в проведении задуманного ремонта.  И к концу месяца общим старанием женской части семьи был завершён весь запланированный фронт работ необходимых обновлений.  Односпальная кровать, двустворчатый шкаф и школьный письменный стол перекочевали в комнату бабушки, потеснив её старый диванчик.  Над ним висевший старинный гобелен, на котором был выткан окруженный могучими деревьями на берегу пруда средневековый замок, перебазировался на стену в обновлённую детскую.  А расстаравшийся папа привёз, наняв машину, из мебельного магазина добытую им по величайшему блату двуспальную с деревянными спинками современную с панцирной сеткой кровать, трёхстворчатый, едва в комнату вошедший, с зеркальной дверцей по середине полированный шифоньер и новый, раскладной обеденный стол-тумба, два узких кресла и четыре мягких стула.  Всё это было с особым старанием и с заметной любовью втиснуто и рационально расставлено по своим местам в крохотной комнатушке будущих молодожёнов.
            
            - В тесноте да не в обиде! – ворковал довольный собою отче, тщательно планируя и создавая семейный уют для своей единственной оперившейся ласточки.

            - Это и будет мой новый настоящий замок для настоящей мечты, – решила для себя неисправимая фантазёрка, радостно оценив появившийся в её комнате на стене старинный бабушкин гобелен, который, как нельзя кстати, подчеркивал её из детства старую задумку. 

            На стол у окна вездесущая бабулька связала белую кружевную розетку, на которую была водружена подаренная маме кем-то из её театральных поклонников изящная ваза для цветов в форме женской фигурки в длинном платье, с высокой спинкой до её обнажённых как бы плеч с глубоким декольте на груди, но без рук.  А единственное в комнате окно по всей длине почти от самого потолка и до пола мягкой волной накрывала тонкая тюлевая с кружевным узором занавесь, по бокам которой по обе стороны под стать гобелену свисали на старинный лад тяжёлые светлые портьеры.  Настал черёд и для накопившихся игрушек. Большая часть была отдана в тот же детский дом, что-то досталось соседским детишкам, и остался лишь один рыжий размалёванный ярко цирковой шутник.

            Девичьи рисунки нашли себе приют на стенах в бабушкиной келье, но наиболее из них интересные, по мнению папы, были оставлены на месте.  Но и околпаченного клоуна тоже надо было куда-то пристраивать.  Своей кричащей пестротой он всюду создавал как бы конфликтную несогласованность в общей обстановке, а порой и полную дисгармонию.  Так и не определившись, куда и как балаганного комика в комнате поместить, чтобы был он украшением в ней, а не бельмом в глазу, будущая хозяйка счастливого семейного уюта, устав от бесполезного занятия, упала безмятежно в новое кресло.

            - Теперь уже не ты моя мечта, – с лёгким сожалением призналась она молчащему в колпаке балагуру, – а другой.  Живой, настоящий и совсем не циркач как ты!  Но смеющийся весельчак всё так же молча продолжал взирать на скоропостижные в доме перемены, нагло разодрав во всю ширину свои с вызовом накрашенные губы.

            - И я не клоун, – как бы намекал он ей, ощерясь, о том, кто он такой на самом деле.

            - Ничего ты не понимаешь, глупая кукла, – после небольшой паузы тихо вздохнула девушка, – это я для него, для своего любимого готовлю этот небольшой, но будущий наш с ним замок для обоюдной мечты!

            - Мечту в замке не спрячешь, – глядели на девушку говорящие глаза.
И она, кисло, улыбнувшись, чуть не плача, прижала рыжего пересмешника к своей щеке осторожно и нежно, не предполагая даже, что может ожидать её впереди. 

            - Какие пути-дороги у неё впереди, – ткнулась в душу тревожная мысль, – как-то у неё сложится их, с её избранником семейная жизнь, так ли уж безоблачно и счастливо, как бы ей хотелось и предполагалось? 


            Непростая штука эта взрослая жизнь, то ли дело беспечное детство.  Но скоротечно время земного пребывания, и детство, как сладкий сон осталось где-то далеко, на рассвете начатой жизни.  Промчались, сбежав – не догонишь, и неповторимые годы счастливой, но такой непредсказуемой студенческой юности.  Настал черёд и главного экзамена в судьбе: вхождение в следующий этап взросления.  Вместе с этим и новое вмешавшееся в сознание чувство беспокойства и ответственности не столько за саму себя, сколько за того, кого ты сама себе выбрала в спутники жизни и о ком тебе вскоре предстоит постоянно заботиться в течение всего вашего совместного существования в будущем. 
            
            Грустно расставаться с тем, что когда-то всё было так просто и ясно и, когда всё за тебя, или во многом принимали решение твои взрослые папа и мама, и бабушка.  И слегка загрустившая королева настенного замка, заново обихоженного уже, не просто, какого-то сказочного дома, но лично её с будущим мужем цитадели любви, решила пристроить-таки своего на разноцветную кляксу похожего грустного весельчака на самом видном месте.  И этим местом оказалась старая-новая люстра.  Старая, потому что она и раньше в комнате у неё висела, а новая потому что один папин знакомый мастер по просьбе его снял, отдраил её всю до зеркального блеска и заменил устаревшие плафоны на современные из тонкого с рисунком матового стекла.

            - Мечта – это то, что всегда находится высоко и озаряет своим светом будущее, – с уверенностью решила для себя девица на выдане.

            - Но, может быть, ты поспешила с решением, – уколола вдруг мыслишка сомнения.

            - Вот потому и люстра, – убеждая саму себя в правильности выбора, подхватилась с удобного кресла быстро, как в детстве повеселевшая озорница. 

            Пододвинула новый стол под самую люстру, поставила на него стул, и проворно со всей отвагой вскарабкалась на сооружённую ею пирамиду и посадила гуттаперчевое чудо ровно посередине обновлённого источника света.  Слезла.  Вернула на место стол и стул и отошла немного в сторону.  Придирчиво оценила свою выдумку и осталась ею довольной, в одночасье спонтанно возникшей своей оригинальной идеей. 

            - Что ещё опять учудила моя неугомонная выдумщица, – весело поинтересовалась у неё вошедшая в комнату бабушка, услышав там непонятный шум.

            - Егоза! – в тон ей откликнулась, в сущности всё ещё тот же шалун-ребёнок, хоть и наречённая в жизни невеста.

            - Что егоза, – озадачилась простая душа.      

            - Ты забыла, бабуля, сказать егоза, – крутнувшись вокруг себя, озорно подскочила к своей обожаемой нянюшке, как бывало чи ранее, скорая и лёгкая на подъём попрыгунья и обхватила в кольцо надёжные плечи родного человека.

            - Согласна, – откликнулась та, – егоза!
          
            Украсив, как смогла своё будущее семейное гнездышко, влюблённая козочка стала ждать от будущего мужа радостную весточку, и в назначенный срок шумно и весело была сыграна свадьба.  Влюблённые, теперь уже законные муж с женой, переехав из областного центра в районный городок, поселились в своём, обустроенном супругой новом замке для мечты под крышей её родителей.  Первые полгода прошли как в тумане.  Один сплошной медовый месяц.  Ненасытность жарких объятий, страстные поцелуи по ночам и обоюдная от любовных утех изнурительная худоба светились упоительным счастьем в глазах обоих молодожёнов.  Муж трудился прорабом на городской жилищной новостройке, а жена, так и не приступив к работе, дожидалась кормильца дома, хлопоча по хозяйству.  И молодому человеку, как мужу поначалу нравилась со стороны его жены эта постоянная забота о нём,
 вызывая в душе неосознанную гордость за свою подругу. 
            
            Однажды весной, придя с работы домой, он с радостью сообщил на ушко любимой женушке, что ему, как молодому, семейному сотруднику инженерно-технического отдела, при условии, что он вступит в городской молодёжно-жилищный кооператив, пообещали в тресте в одном из трёх домов, на строительстве которых он сейчас, собственно то, и занят, предоставить в порядке очереди однокомнатную квартиру.  А очередь в этом кооперативе пока не велика!
            
            - А зачем нам квартира? – не поняла его обиженно молодая жена, – разве тебе здесь плохо? – укорила она своего добытчика семейного достатка.
            
            - Здесь хорошо, – поцеловал её, окрылённый посулом строитель, – но когда у нас с тобой появится маленький, ему здесь негде будет играть!
            
            - А откуда ты знаешь про маленького? – зарделась вдруг его ненаглядная.
            
            - Ты хочешь сказать, что… – прикусил губу будущий папаша.
            
            - Рано ещё говорить об этом, – приложила свой пальчик к его губам хлопотливая в семье хозяйка, – надо ещё раз перепроверить, – забыла она о неприятном для неё свежем мужнином сообщении о собственной квартире.
            
            Привыкшая с раннего детства к этому обжитому с бабушкиным уютом дому, став в нём сросшейся частью, сама будущая мама не представляла даже себе, что она может вот так вот просто с насиженного места сорваться куда-то и уйти отсюда, оставить одних тут своих любимых родителей с обожаемой ею бабушкой.   
            
            - Всё равно, – подхватив жену, закружился муженёк по комнате как заводной, – это же в жизни семьи самая замечательная новость, – вернулось всё в прежнее русло их тихой, как в сказке, любовной идиллии.   
            
            Бабушка, глядя на цветущий восторг своей единственной внучки, радовалась за неё больше всех в доме.  Она даже не догадывалась, что самая короткая и непредусмотренная семейным раскладом любое затянувшееся опоздание мужа с работы вызывало у её егозы с раздражением пока ещё скрываемые приступы неоправданной бабской ревности.  Всё, как в библейских притчах давным-давно прописано: читай – не хочу.  Правда, к весне, как-бы сами по себе эти ревностные притязания у неё неожиданно стихли, и молодая жена обрела благообразный вид умиротворённой мадонны.
            
            - Ты не к врачу ли идти-то собралась, – помогла будущей мамаше надеть пальто, с радостью в сердце уточнила седовласый ангел её и хранитель.
            
            - К ней, – доложила, целуя няньку, остепенившаяся попрыгунья.
            
            - Смотри!  Иди осторожно, – напутствовала её будущая прабабка, – береги себя, да и плод свой, егоза, – добавила она, – и не спеши, торопыга, широко то шагать!
            
            - Не буду, – донеслось уже с улицы.
            
            И ведь, как в воду смотрела старая.  Не сберегла её баловница желанного первенца.  Не стала в срок счастливой матерью.  Через несколько дней у неё неожиданно для всех, да и для неё самой случился выкидыш и целую неделю она безутешная промаялась, лежа, вся в слезах и одна в палате местного роддома.  И каждый вечер сразу после работы спешил к ней в больницу удручённый несчастьем её верный супруг, чтобы и навестить, и успокоить разбитую горем свою любимую.  Если телесная рана со скрипом, но понемногу всё-таки у молодой роженицы притупилась, то боль в сердце у неё от утраты первенца, не заживая, с кровью саднела и пугала её, что в один прекрасный день она из-за этого выкидыша может остаться одна, без мужа и без ребёнка, которая только ещё усиливалась.
            
            - Где и с кем он сейчас находится, – билась в голове у неё неотвязная мысль.
            
            Но и дома, после выписки из больницы, эта мысль не перестала мучить её и терзать в раздумьях надломленную душу несостоявшейся роженицы.  Так как перед выпиской сам главный врач роддома рекомендовал ей почаще гулять, вот она и стала каждый день после обеда к мужу ходить на работу и скрытно за ним наблюдать.  Но не обнаружив каких-либо с его стороны даже косвенных, порочащих связях, она успокоилась, но возникшая где-то в глубине души ревнивой женщины маленькая трещинка недоверия, всё же осталась и тупо саднела, как невынутая из подозрительного сердца заноза.  Некогда окрылявшая молодого семьянина излишне хлопотливая забота о нём со стороны супруги, постепенно начала его раздражать и угнетать – в огне тропки к спасению не имеется. 
            
            И понемногу в нём стало угасать, задыхаясь в объятиях чересчур уж хозяйственной половины желание интимной близости, но при этом супруги мечтали о малыше, надеясь в глубине души, что он свяжет и объединит их в постоянных хлопотах о его рождении.  Как не крути, но второй год после преждевременной утраты беременности этой радости им не принёс, да и сами супружеские обязанности между двух любящих голубков уже не были в их отношениях, так же страстны и нежны как ранее.  Не свыкся бедолага муженёк с этим у его ненаглядной половины странным желанием заполнять собою, всё его личное мужское, человеческое пространство.  Несмотря на это он оставался всё тем же ласковым, чутким и внимательным её оберегом, финансовой и моральной опорой в семье, да только не спешил с работы возвращаться домой, находя постоянно какую-нибудь на это причину, чтобы ещё задержаться там немного дольше обычного.
            
            - Неладное что-то творится у внучки в семье, – мучилась по ночам обеспокоенная в недобром предчувствии вдовая голова.
            
            
            Третий год супружества был похож на бабье лето.  Первый год – весенний восторг и радужное ожидание открывающихся перспектив обновлений.  Второй – жаркая, но уже удушливая пора солнечного противостояния с неотвратным убыванием дня.  Вот и осень.     После спонтанно возникающих нервозных размолвок, наступала недолгая нега тепла, всё чаще заканчиваясь обильными слезами.  И однажды в этой разрушающейся семье уже без погодных перемен, окончательно заморосило.  На излёте года между супругами состоялся давно назревший разговор, когда муж, как всегда задержался то ли на работе, то ли где-то ещё, но к рюмочке тягу, как спортсмен не проявлял, возвратившись домой.
            
            - Я так больше не могу, – встретила его с упрёком слегка раздражённая тётка.
            
            - Чего ж ты, милая моя, не можешь, – миролюбиво улыбнулся в ответ её суженый.         
            
            - Тебя постоянно нет дома, – не приняла она его жест примирения.
            
            - А где ж я, по-твоему, – попытался откровенно приласкать любимую уставший на работе и от семейных распрей угнетённый архитектор с дипломом. 
            
            - Да где бы ты ни был, – ушла она от объятий, – я о том, что я постоянно сижу тут с кастрюлями на кухне одна неприкаянным истуканом и жду тебя!
            
            - Ну почему же одна то, – не стал настаивать на поцелуе любящий прораб, – рядом с тобой все дни напролёт твоя любимая бабушка!
            
            - Но мне не бабушка нужна, а ты!
            
            - Но я не могу всё время рядом с тобой находиться, – впервые за всю их недолгую, совместную жизнь раздосадовано ответил молодой человек, – кто-то же должен из нас на жизнь нам с тобой зарабатывать.  Не сидеть же мне, взрослому мужику у твоих родителей на шее!
            
            - Я не о деньгах, – передёрнула плечами раздосованная баба.
            
             А о чём, – снова попытался уйти от скандала проголодавшийся работник. 
            
            - Я о тебе, – набирала обороты обиженная душа.
            
            - В смысле? – напряглось слегка лицо оголодавшего.
            
            - Ты всегда домой приходишь очень поздно и злой, не так как это было раньше!
            
            - А как было раньше?
            
            - Раньше ты возвращался раньше и не был мрачным!
            
            - Значит, я много работаю и устаю!
            
            - И я устала тебя ждать, – перешла на крик недооценённая мужем домохозяйка.
            
            - И что я должен сделать, чтобы ты, родная, не кричала, – ушёл в глухую оборону и удручённый несправедливостью обиженный муж.
            
            - Я хочу знать, где ты всё это время находишься, – насытились влагой глаза жены.
            
            - И где ж я, по-твоему, бываю, – тихо осведомился семейный добытчик денежных средств. 
            
            - Я не знаю, – недовольно парировала уже не жена, а раздражённая мегера, – но ты же где-то бываешь и везде без меня!
            
            Огорченный неприятным разговором узаконенный в доме примак не ответил на эти надуманные, по его мнению, дамские беспочвенные обвинения и молча прошёл в комнату совместного с милой проживания.  Он то в самом деле любил свою жену и даже помыслов в голове о каких-то там изменах никогда не имел, но жёсткие тиски супружеских объятий постепенно, как ржа стали, разъедая дух и волю, разрушать его цельную мужскую натуру.  Тем не менее и этот очередной, неприятный разговор между благоверными закончился всё же мирно, хотя тяжёлый осадок в душе у каждого из них остался.  Но дальше было только хуже: необоснованная подозрительность и недоверие со стороны потерявшей голову жены и не смирившейся с утратой первенца ревнивой собственницы, возникнув, стала всё чаще и чаще повторяться, каждый раз перерастая из бурных всплесков капризного негодования в безумные акты пламенных примирений. 
            
            Так прошло ещё полгода, с каждым днём сокращаясь в развитии и без того уже, как мгновение короткие интервалы временного затишья в ускорявшемся их семейном разладе.  И вдруг издёрганная в клочья нервная супруга начала заметно сдавать, прекратив все свои беспричинные истерики.  На лице у неё стала возникать какая-то загадочная задумчивость и в движениях неспешная осторожность.  Изменился маршрут её прогулок, и выпрямилась спина, предъявив окружающим слегка округлившийся у женщины животик.  Папа и мама тут же предложили отяжелевшей дочери немедленно лечь на сохранение в больницу и тем самым предотвратить, будучи под наблюдением врачей, возможный повторный выкидыш, и снять одновременно, пошедшее на спад, затянувшееся напряжение в её семье.  Но дочка отказалась, заверив их, что у неё, по мнению врача, пока что всё в порядке с протеканием беременности.  И удручённая странными семейным положением своей егозы постаревшая бабушка вновь ожила.  В её измаявшейся душе за свою непоседу хилым росточком взошла надежда на то, что всё ещё в жизни у неё наладится и образуется.
            
            - Вот родит, – рассуждала она, – и всё пройдёт.  Перемелется и мукою станет! 
            
            Но всё пошло совсем по-другому.  В конец, измученный долгими и беспочвенными придирками муж обрадовался, что у него снова появилась надежда стать отцом, но к его и её родных, он встретил со стороны своей, находящейся в интересном положении супруги, молчаливое отторжение.  На все его попытки обнять, приласкать и поцеловать, любимую, она холодно отвечала ему.
            
            - Не надо!
            
            И однажды, не выдержав это демонстративное отстранение со стороны матери его будущего ребёнка, он задал ей прямой вопрос.
            
            - Что происходит?
            
            - Это не твой ребёнок, – ответила она ему.
            
            - А чей? – взял себя в руки отторгнутый мужчина.
            
            - Мой!  И только мой, – недвусмысленно дала понять женщина виновнику своего обретённого статуса.
            
            - А я, выходит, тут не при чём, – разочарованно улыбнулся отвергнутый супруг.
            
            - Только, как производитель, – дерзко бросила раздражённая чем-то его подруга.
            
            - И всё? – уточнил уязвлённый старатель женского тела.
            - Именно так! – последовал резко краткий ответ.
            Приняв это как вызов, будущий папаша уволился с работы, собрал свои вещи и, не прощаясь, перебрался жить к своим родителям.  Он понял, что этот начавший распадаться любовный союз уже не спасти.  Беременной бабе, правда, хватало мудрости не проявлять открыто при родственниках своё неприятие отца будущего ребёнка, но и житейского ума ощущалась явная нехватка, чтобы разобраться в причинах их супружеского разлада, дабы в корне самой пересмотреть собственное отношение к семейной жизни.  Увы, но так часто бывает, особенно, когда женщина находится в состоянии божественной мадонны.  Короче говоря, утлое семейное судёнышко рассохлось и, развалившись от ударов о волны плохо и неумело организованного быта и ложно поставленной цели, пошло ко дну.

                Глава 6

            Весной уже бывшие муж с женой расстались насовсем.  Развод их был тяжелым, но скорым, без упрёков и взаимных обвинений.  По всей вероятности, ещё не совсем угасшие чувства с обеих сторон, не позволили молодым людям осквернить память об этих некогда светлых поначалу отношениях непримиримой враждой в конце.  Свои обязанности отца в недалёком будущем разведённый муж в суде признал полностью, тем самым подтвердив и свою гражданскую, и человеческую порядочность.  Вернувшись домой, разведённая жена плюхнулась устало к себе на кровать, где ещё совсем недавно вихрились по ночам жгучие протуберанцы семейного счастья, и проревела весь оставшийся день.  Так и уснула одна в слезах, не раздеваясь. 
Сквозь тяжкую дрёму обиженной души, пробивается в её сознание странное и не менее тяжёлое, и мрачное видение: их первая в жизни брачная ночь. 

            Они одни.  Они вдвоём полные любви и неукротимых желаний.  Жаркие объятия и горячий шёпот искренних клятв в их вечной любви.  Затяжные поцелуи, страстный трепет обнажённых тел и безумный полёт разнополого естества.  Наконец-то, вот он, её любимый и желанный мужчина рядом с ней пылкий и возбуждает в девственной плоти сладостное и подчинённое стремление принадлежать ему.  Его воспалённые губы исступлённо и нежно одновременно всю её непорочную суть, лаская, покрывают едва ощутимыми, но жадными прикосновениями.  Ещё мгновение – и резкий толчок пронзает насквозь всё её девическое естество, причинив тем самым острую боль и непостижимо-упоительное удовольствие.  А боль, что вдруг низвергала разгорячённое тело в пучину вулканических наслаждений в то же время унесла окрылённую душу на орбиту одухотворённого космоса. 

            Подчиняясь всепоглощающему, пьянящему душу и разум чувству, она и любимый в едином и умопомрачительном ритме телесных атак, отдались на расправу конвульсивно безудержной страсти, отвергая все законы земной гравитации.  Ночь, бледный пятак луны в окне, тишина и безмятежное изнеможенье.  Но вдруг возникла духота и опустошённая в горле жажда.  Он и она ещё парят на вершине блаженства, но пересохшие губы сковали их учащённые дыхания.  Её избранника мучит жажда.  Он хочет пить и пытается подняться с постели, разорвав её объятия, но она со всей силой нерастраченных чувств прижимает его к себе и шепчет распутно с желанием ненасытной жрицы любовных утех.   

            - Ещё немного!  Подожди!!  Не уходи!!! 

            Но он не слышит её.  Жгучая жажда изуродовала всё его приятное глазу лицо, и он не прекращает попытку встать, хрипло произнося одно единственное слово.

            - Пить, пить и пить!

            - Подожди, подожди! – кричит всё её сознание вместе с сердцем и душой.   

            - Дайте мне глоток воды! – задыхаясь, взорвался криком её любимый.

            Но и она не слышит его, глас вопиющего в пустыне, и продолжает упорно, и очень настойчиво удерживать мужа в своих удушающе-цепких объятиях.  Тогда он, этот самый, желанный в её жизни первый мужчина резко, причинив обидную душевную и физическую боль, оттолкнул её, разорвав тесную хватку окольцованных рук, и вырывался на свободу.  Резко соскочил с постели и его живые руки на глазах у оскорблённой супруги стали вдруг странным образом обретать неживую гуттаперчевую форму.  После рук ноги, а потом всё тело и голова любимого превратились во взбешённую куклу клоуна.  И это уже не её муж и драгоценная радость, а прорезиновая игрушка с бунтующей ходульной яростью начала разбрасывать и крушить всё, что с такой заботой и любовью обустроила она в их комнате ради любви и их общего семейного блага.

            - Несносная девчонка! – буйствовал он, – любовь – не вещь!  Её в угол, как предмет не поставишь и на ключ, огородив от всех, не запрёшь в своём придуманном глупом замке под видом благополучного семейного гнезда, – рычал разъярённый не на шутку цирковой потешник, – любовь – это прежде всего доверие, чтобы ты знала, понимание и согласие во всём между двумя людьми, которые можно с легкостью задушить в окольцованных тупым и пошлым подозрением ревнивых объятиях, раз и навсегда разрушить всё самое дорогое и светлое в их отношениях!  А главное – утратить должное уважение!

            Удивлённая женщина приподнялась на постели и со слезами на глазах прошептала.

            - Разве плохо, когда тебя так сильно любят?

            На что, то ли муж, то ли уж ряженый клоун ядовито усмехнулся.

            - Любовь – это терпкое вино, которое иногда пьют взахлёб, но не злоупотребляют в возлиянии.  Иначе в пьяном угаре не трудно разбить сосуд, из которого пьёшь – это самое хмельное содержимое, – закончил он свой протестный монолог и рухнул посреди им же и порушенной комнаты в неестественно изломанной позе.

            И неуспокоенная душа будущей матери одиночки проснулась вся в холодном поту.  В окно комнаты с высоты небес тихо и зябко, отголоском морозной зимы светила тусклая луна, мертвенной скорбью заливая в комнате разбросанные по ней различные предметы и вещи, а посредине погрома корчилась в застывшей конвульсии, словно издеваясь над ней, её любимая гуттаперчевая игрушка.  Хищно оскалившись своим широко разукрашенным ртом, он как бы, злорадствуя, говорил ей.

            - Ну что?  Допрыгалась, егоза? 

            Пробудившаяся от странного видения одинокая и, отяжелевшая умом и телом баба, испуганно села, поджала ноги посередине нерасправленной постели и стала пристально с пристальным вниманием всматриваться в густой сумрак осиротевшего гнёздышка.  Она с трудом попыталась сообразить, что же такое могло произойти в её комнате пока она тут в расстроенных чувствах дремала. 

            - Неужели он приходил сюда отвергнутый ею любимый? – шепнула шалая голова, находящейся в прострации разведёнке.

            - Он одумался.  Он понял, что она любит его.  Он вернулся, – обожгла напрасно её внезапная догадка, вселяя смутную надежду на примирение.

            Быстро соскочила с кровати.  Включила свет.  Но в комнате никого не оказалось.  И только повсюду, то тут, то там валялись кем-то и непонятно зачем хаотично разбросанные вещи.  Рыжий клоун, свалившись с люстры, лёжа на полу в неестественной позе, завершая собой открывшуюся взору непонятно почему и зачем возникшую неразбериху.   

            - Бабушка! – последовал громко из бывшей детской призыв.

            - Что случилось, милая, – тут же, словно давно поджидала она у двери, осторожно поинтересовалась, протиснувшись в узкую щель, сильно сдавшая её ангел хранитель.  Но, увидев в комнате полный кавардак, тут же захлопнула следом за собою дверь, – что это? – участливо, как всегда, не повышая голоса, спросила она. 

            - Здесь кто-то был у меня сейчас?

            - Никого, – почему-то на шёпот перешла та в ответ, – а разве, это не ты вверх дном тут всё сама перевернула?

            Хозяйка комнаты растерянно мотнула головой.

            - Нет, – опустила голову вниз располневшая стрекоза.

            - Странно, – недоверчиво обронила старушка. – здесь не было никого.  Только ты и была тут весь вечер одна, а ночью-то и подавно!

            - Хорошо, – смиренно согласилась растерянная женщина, в прошлом непоседливая шалунья, – не тревожься, родная, – улыбнулась сквозь слёзы она, – пусть будет так, будто я сама тут всё это натворила.  Ты, бабульчик мой, ступай.  Иди.  Я сама тут разберусь!

            - Разберись, разберись, – проскрипела закрывшаяся дверь.

            Бедная бабушка.  Разбитая разводом своей любимицы, она страдала ничуть даже не меньше, чем её в разобранном виде неугомонная в прошлом баловница.  Как же она перед свадьбой радовалась, казалось бы, предстоящему вечному счастью своего повзрослевшего чада.  Но базарные цены – с домашними не сходятся.  Счастье оказалось совсем недолгим. Тяжело обеспокоенная невесёлыми событиями верная и безгранично любящая нянька ещё больше постарела и сдала.  Острее всего развод единственной дочки воспринял папа, себя укоряя в том, что это именно он не смог помочь ей сберечь свой семейный брак по любви и будущего их ребёнка, по сути то, пусть ещё и нерождённого, но уже обожаемого внука.
            
            Время, как известно, лечит да не всё и не вся, вот родители с бабушкой и старались не докучать одичавшей в замкнутом одиночестве предстоящей роженице своим излишним от избытков чувств сердобольным вниманием.  И она начала потихоньку, неторопливо всё же оттаивать.  В её на сносях округлившейся фигуре появились степенная осмысленность материнской ответственности и заботы о будущем своём дитя, результате вымученных по согласию коротких страстей двух непримиримых антагонистов влюблённых, чей плод всё настойчивей и настойчивее просился на божий свет.  В августе ночью накануне своего дня рождения будущая мама благополучно разрешилась премиленькой девочкой.  И уже через неделю после выписки из роддома новоиспечённый дед, будучи на вершине счастья, сам с гордостью вышагивал впереди всех, бережно неся на своих руках самый дорогой для него в тот день конвертик с наградой, его новорождённой красавицей внучкой и мурлыкал себе под нос свою любимую песню.
            
            - И на марсе будут яблони цвести! 
            
            А позади него, подхватив роженицу с обеих сторон под руки, шагали, не торопясь, мама с бабушкой, опекая ещё не совсем окрепшую от родов дочку и внучку.  А вечером, в связи с этим радостным в семье прибавлением, папа, теперь уже дед, закатил грандиозный ужин с подарками и поздравлением в адрес своей вернувшейся из роддома домой ставшей мамой, обожаемой им любимицы.  И в унывшем доме снова на какое-то время поселились радость и благостное настроение.  Постаревшая бабуля, ныне прабабушка, дождалась-таки своего желанного счастья, как признавалась она, всякий раз пеленая это родное крохотное
существо женского пола.
            
            - Вот подрастёшь, и мы станем с тобой ходить, гулять, маленькая моя егоза, – пела аллилуйю своей правнучке православная душа, когда та при пеленании сучила ножками и, улыбаясь, положительно реагировала на действия взрослого человека.
            
            Но недолго пришлось прабабушке радоваться наступившему счастью.  Уставшая её душа радостно обрела покой, и через годочек с небольшой добавкой после первых, робких и самостоятельных шажков младшенькой егозы старшая в доме нянька, ангел хранитель и оплот всей семьи тихо под утро отошла в мир иной.  А следом за ней через год ещё и папа, недолговременный дедушка всем своим домочадцам приказал долго жить.  Все эти резкие и крутые перепады климата у дочки в семье и надорвали без этого не самое крепкое у него здоровье.  Правда, сама она уже начала ходить за полгода до папиной кончины на работу в городской отдел архитектуры, но уже без папы в нём.  И маме, оставшейся без поддержки мужа и бабушки, пришлось переквалифицироваться из актрис и заведующей библиотекой уже самой в домохозяйку и бабушку, выйдя раньше срока на заслуженный отдых.

            Нельзя сказать, чтобы ей это сильно так уж понравилось, но, не решаясь оставить в прошлом свою духовную отдушину – театр, она, чтобы как-то разгрузить от родительских обязанностей надломленную разводом дочь и подспудно поддержать себя вдову, стала три дня в неделю вечерами брать с собой в Дом Культуры на репетиции в родном театре свою маленькую внучку.  Там милейшее создание в окружении артистов любителей нежилось в неподдельной любви и всеобщем обожании.  Постепенно с взрослением родного чада уже не актриса, а лишь заслуженный член коллектива, но больше бабушка, она незаметно сама привязалась всем своим вдовьим сердцем к этой подрастающей рядом радости, от которой исходили свет, тепло и трогательное умиление.  И не совсем состарившейся приме всё же пришлось оставить любимое ею многолетнее увлечение и взвалить на себя все хлопоты по дому в заботах о подрастающей внучке и незамужней в то время пока ещё дочери. 

            Что-то такое непонятное мучило и угнетало молодую и одинокую маму, и улыбка у неё на лице была замечена редко, даже маленькая дочка, родная кровинушка, которую она всем сердцем любила, так и не избавила от горьких воспоминаний омрачённую в прошлом её женскую душу.  Отец растущей малышки, надо признать, исправно отчислял алименты, но сам ни разу так и не приехал в покинутый город, чтобы повидать её.  Он точно знал год и мог приблизительно подсчитать день рождения своего ребёнка, но уехал, как отрубил, за всё сложив вину на жену.  Ничего о нём не было слышно.  Даже его родители не пытались выяснить, как обстоят дела у их бывшей снохи, так как появившаяся на свет красатулька с папиной помощью не была им чужой и, как две капли походила на него.  Всё прошло и не вернуть обратно, лишь воспоминания остались от бывшего брака, да и те со временем как-то размазались, стали чернильной кляксой и в душе, и в сознании у обиженной женщины, но обожаемой мужем когда-то супруги.

            - Наверное, глухое равнодушие со стороны отца по отношению к его родившемуся младенцу и скорый уход из жизни самых близких родных людей ожесточило истерзанное сердце женщины-матери и убило в ней радостное восприятие сегодняшнего дня, – думала бывшая библиотекарша и актриса по совместительству, как мать, рассуждая на едине сама с собой о своей, ставшей неулыбчивой егозе, но в душу к ней, осознавая всю ситуацию, со своим утешением и глупыми советами, как старшая в доме не лезла, а ждала да надеялась на её душевное выздоровление, всецело отдаваясь подрастающей внучке. – значит, время её пока не пришло, – утешалась она окончательной мыслью, – подождать, видно, надо! 


            Так прошла ещё одна унылая зима.  И вот уже где-то вдали лениво погромыхивают в небе первые весенние грозы, а вместе с ними накатила, как гроза радостная новость, что в город снова приехал передвижной цирк шапито с акробатами, зверями и клоуном.  Он и раньше сюда, хоть изредка, но заглядывал.  И мама, ныне уже бабушка, как представитель более высокой сферы искусства недолюбливала цирк, как что-то более низкое, абсолютно не достойное её олимпийского внимания, вместе с тем не отрицала и высокое мастерство, и умение артистов манежа.  Она считала, что наивысшим проявлением артистизма может быть только театр с его системой перевоплощения.  А покойный папа о цирке был совсем иного мнения нежели мама и открыто утверждал, что цирк славен не перевоплощением, а своим представлением, где артисты на тонкой грани между жизнью и смертью находятся постоянно.

            - Каждый номер, считай, как хождение по проволоке.  Любой, неточный шаг, и тут же расплата, как результат непоправимой ошибки, которая может стоить артисту жизни, – мягко убеждал он ещё молодую маму, свою супругу.
Но та всегда ему возражала.

            - Обыкновенный площадной балаган для толпы, – с некоторым пренебрежением со свойственной ей прямотой называла она это такое же площадное, как и её любимый театр, древнее искусство, – что может быть в нём такого интересного и поучительного?  Пошлое фиглярство, да и только!

            - И звери пошлость? – резонёрски замечал в ответ ей мудрый папа.

            - А зверей, которых туда-сюда возят в клетках на колёсах, мне, просто, жалко, – не соглашаясь с ним, пожимала плечами городская местная прима.   

            И разговор на этом завершался, поэтому родители и не ходили никогда в цирк, и не водили туда свою девочку на его любимые народом представления, но в этот раз всё было по-другому.  Не высказывала своего пренебрежительного мнения о приезжих гастролёрах постаревшая мама, молча отстранившись от заполонившей город эйфорической вести.  Да и девчонка егоза была уже совсем не девочка, а мать, у которой было своё маленькое чудо лялька.  И время в ощущениях наступило другое, и скорость жизни резко увеличилась.  Но зато в городе, несмотря ни на что, буйно резвился благоухающий май, и повсюду пестрели яркие плакаты, оповещавшие население о скором начале весёлого праздника прибывших к ним цирковых артистов, дрессированных зверей и смехотворного клоуна, как утверждали надписи на них. И вот на площади, напротив порушенной церкви, бывшего кинотеатра, на виду у любопытных горожан начался возводиться из железных конструкций брезентовый купол разъездного шапито.   

            Занятия в школе подошли к концу, и свободная от уроков городская ребятня днями напролёт у церкви на площади пропадала, но само строительство циркового шатра её мало интересовало, гораздо интереснее было то, что находилось рядом с воздвигаемой группой рабочих конструкцией будущей арены.  Там стояли, полукольцом примкнувшие к церкви, ярко раскрашенные на колёсах жилые вагончики с гримёрками для артистов и с клетками для животных.  Ещё там были разной величины подсобки с цирковым реквизитом да сами грузовики, которые тянули за собой весь этот длинный поезд на резиновом ходу. 

            Но всё внимание со стороны обывателей этого патриархально-тихого городка было приковано к клеткам со зверями, от которых исходил специфический запах и который, как бы должен был отпугивать всех излишне любопытных обывателей.  Несмотря на это сюда то и тянулась вся местная неугомонная школьная шантрапа.  Были среди неё и девчонки, у которых хватало смелости на равных толкаться там среди проказников мальчишек.  Редко в этом провинциальном городке что-то такое подобное бывает, как бесплатное зрелище – приезд звериного иллюзиона, то всякий раз для данных жителей неизбалованных разными концертными дивертисментами, то всякая такая неожиданность, конечно, становилось для них чем-то вроде экзотического праздника. 

            Вот и в этот раз шумные разношёрстные группы всех мастей дотошных подростков облепили роящимся ульем строящуюся площадку.  Воскресенье.  День в разгаре.  Никуда не спешащая молодая мамаша гуляла, наслаждаясь хорошей погодой, мягко придерживая за ручку свою маленькую игриво припрыгивающую непоседу.

            - Прекрати дурачится, егоза, – заметила она у церкви большую толпу людей и тут же заинтересовано направилась к ней. 

            Подошла, не спеша, привстала, вытянувшись, на цыпочки и попыталась заглянуть в ту сторону, куда были устремлены взгляды обывательских интересов, по верх их голов.  А там между вагончиками происходило весьма забавное действо.  Решив, что дочке это тоже будет интересно, она подхватила её на руки, посадила себе на плечи и смело протиснулась сквозь толпу.  Её взору открылась преинтересная картина: возле крайнего вагончика было видно, как неловко суетится какое-то юное создание, пытавшееся приготовить в миске для большого бурого медведя кормёжку.  А голодный хозяин тайги ревел и нервничал, требуя себе еды, и пытался достать лапой того, кто пытался его накормить.  Но вот его съедобное месиво в перемешку с добавками и витаминами готово, и зверя надо было уже кормить.  И неопытный юнец, чей то, видимо, сын кого-то из артистов, перемешав все компоненты по рецепту медвежьего рациона, начал как-то неуклюже, с некоторой долей опаски снизу под решёткой пропихивать к нему в клетку похожую на тазик вместительную посудину с этой приготовленной для косолапого артиста трапезой.  Но тот, не беря во внимание эту свою с едой наполненную чеплагу, продолжал старательно дотянуться лапой до самого, как и сам неуклюжего подавальщика.  И в очередной раз, увернувшись от его попытки когтистого, с пристрастием приветствия, кормилец вдруг неловко дёрнулся всем телом, и алюминиевая лохань с пищей тут же оказалась на земле, как и полагается, кверху дном.   

            Толпа взревела, заулюлюкала, засвистела, смеясь и хватаясь за животы, особенно в этой комической ситуации преуспевали шустрые, остриженные налысо кренделя, никогда не ведающие пощады.  Без улыбки на это, и вправду, невозможно было смотреть, и милая крохотуля, восседая на материнских руках, заражаясь общим настроением толпы, заёрзала и залепетала непонятное что-то, весело захлопав в свои махонькие ладошечки.  И оценив эту радостную у дочушки реакцию на смешную кормёжку медведя, повеселела и мама её, решив, что, когда цирк начнёт давать свои представления, она обязательно их посмотрит.  Окрылённая, возникшим желанием и предчувствием чего-то хорошего, она выбралась из толпы и направилась домой, подгоняемая весёлым лепетом своего разыгравшегося чада со светлыми косичками.

            Но смех, злорадство и потешное кривляние безжалостных зевак неожиданно вдруг за спиной у покинувшей толпу повеселевшей мамы смолкли и замолчал сам бунтующий в клетке топтыгин.  Это из вагончика рядом с медвежьей берлогой на колёсах вышел на вид крепкий зрелый мужчина с пакетом в руках, явно медвежий дрессировщик.  Не торопясь, спустился по ступенькам на землю, подошёл к своему помощнику и тихо сказал ему.

            - Собери!
Парень собрал в опрокинутую миску медвежье угощение и подал её мужчине.  Тот отошёл от клетки, поставил кормовую посудину на ступеньки своего вагончика, что-то из пакета туда добавил, перемешал руками и вернулся к своему подопечному в бурой шкуре.

            - Ешь, Машка.  Ешь моя хорошая, – просунул он в клетку её еду.  И медведь, но не он, а как оказалось молодая медведица, понюхав, начала жадно и с удовольствием, чавкая, поглощать свой собранный с земли и разбавленный чем-то хозяином сытный харч.    

            С началом лета в день защиты детей приехавший цирк торжественно распахнул для заждавшихся горожан щедрые объятия своих развлекательных выступлений.  И народ, как оглодавшая стая оголтелых беспризорников двинул валом туда на эту потешную забаву со всем семейством и без оного.  В первую неделю свободных мест под куполом не было, так как все билеты были загодя раскуплены.  Но ощутившая вдруг под ногами твёрдую почву разведёнка с дитём на руках, твёрдо решила для себя, что обязательно посетит это весёлое смешное, захватившее город зрелищное мероприятие.  Отстояв длинную и долгую в кассу очередь, она приобрела билет на конец следующей недели и стала терпеливо дожидаться в кругу семьи предстоящего выходного дня, когда с открытым забралом ожившей души она сможет впервые войти под своды этого высокого брезентового купола гастрольного цирка шапито.  Она не знала, но почему-то верила, что там должно что-то такое произойти, что и перевернёт всю её молодую, но неустроенную жизнь.   
            
            А постаревшая родительница, теперь уже бабушка накануне перед выходом дочери в свет весь день со странным ощущением предстоящих перемен колдовала над своим ещё нестарым шикарным, для её премьер предназначенным платьем, специально переделывая его на повзрослевшую егозу, которая была чуть повыше её и после родов немного полнее, чтобы она на цирковом представлении выглядела лучше и интереснее других.  То и дело с завидным упорством она что-то подправляла, разглаживала, стараясь придать обновлённо платью новый шик и изящную респектабельность.  Она с тревогой в душе надеялась на то, что это посещение заезжего шапито чудесным образом окончательно и бесповоротно таки исцелит её одичавшую дочь от незадавшегося замужества.  И долгожданный вечер настал.  Нарядная, слегка волнующаяся сама красота появилась из комнаты на обозрение родимой рукодельницы и повернулась вокруг своей оси, демонстрируя маме переделанное ею её же премьерное облачение.   

            - Ну-ка, ну-ка, повернись, дочка, – придирчиво осматривая свою работу, довольная тем, что у неё получилось, улыбнулась скупая на проявление чувств, с некоторых пор уже нынешняя глава в этом старом доме, но в новом семействе.    

            Но её тут же прервала, захлопав своими розоватыми ручонками, маленькая кокетка – будущая красотка высшего разряда, залепетав восхитительную белиберду.

            - Что?  Нравиться тебе, дочка? – отреагировала на детскую радость нарядная мать. 

            - Да, хорошо, – поддержала восторг своей стрекозы и бескомпромиссный оценщик собственного труда, – очень даже элегантно, – были бы живы бабушка с папой, – грустно призналась она, присев на краешек стула, – они бы порадовались за тебя вместе с нами, – обняла она счастливую от увиденного родную пуговицу безотцовщину.

            - Спасибо, мама, – только и смогла ответить, погрустнев, то ли женщина, то ли ещё девушка, то ли же благодарный ребёнок.

            - Да, ладно, иди уж, – вздохнула та, смахнув со щеки накатившуюся слезу.

            - Иду!  Иду, – заторопилась, озорно блеснув глазками, воспрявшая духом дама, – но вернулась почему-то в свою комнату.

            - Опоздаешь ведь, дочка, поспешай, а то без тебя начнётся там представление!

            - Я сейчас, – донеслось из комнаты, – ещё успею!

            - Ну смотри, – замолчала домашняя модистка. 

            Но когда повеселевшая тётя в расцвете лет вышла, держа в руках своего рыжего, на день рождения, подаренного ей циркового раскрашенного губошлёпа, то озадаченная мать недвусмысленно у чада спросила.

            - А этот-то тебе зачем?

            - Пусть будет, – улыбнулась повзрослевшая егоза, – мне с ним будет лучше, – и, не дожидаясь родительской реакции, чмокнула свою дочурку в нос, – пожелайте мне удачи!

            - Храни тебя Господь, – перекрестила родительница вслед покинувшей дом своей с рождения неугомонной непоседы.
          
            Возле цирка, куда и направлялась молодая мамаша одиночка, как и предполагалось, толпился народ.  Из репродуктора, что висел у входа на столбе, заполняя своим звучанием всё пространство старой площади во всю мощь громогласной радиоточки, напоминающей колокол, из которого, как из рога изобилия лилась задорная музыка.  И празднично одетые женщины, и всё их разновозрастное потомство, толкаясь в очередях, атаковали выросшие рядом с прибывшими гастролёрами временные торговые точки местного общепита, жадно скупая там всё подряд без всякого разбора, хотя двадцатый век на исходе изобилием то не баловал страну, но к открытию цирковых гастролей в город, как замануху завезли разные сладости и бочковое пиво, которое продавалось только тем, у кого были билеты на данное по времени представление.   
            
            Любители пенного напитка, как и полагается мужчинам, не суетясь, выстроились в ряд у пивного киоска с высокой амбразурой и, с вожделением обзаведясь кружкой, другой желанной влаги, степенно отходили в сторону и неторопливо устраивались стоя у высоких наскоро сколоченных деревянных столиков, вежливо потеснив соседей и тихо приступали к священнодействию.  Отпив немножко из кружки прохладной амброзии, удовлетворённо кряхтели и, отерев от пены рот, закуривали.  Под пивко с табачком неспешные тары-бары ни о чём не заставляли себя ждать.  И лишь потом со смаком делался второй полноценный до насыщения неторопливый заход.
            
            - Ииээх! – отдуваясь, выдыхали с наслаждением любители хмельного напитка. 

            Женщины же с детьми, понабрав охапку всего, они отходили в другую сторону, где живо, как и подобает этому роду-племени, махровым цветом цвели досужие сплетни.  Так, развязав свои языки, одни мамаши спешно пили и ели то, что успели прикупить, подгоняя своих малолетних зевак-последышей, другие же, охладившись лимонадом, прихватив чад своих, поспешали укрыться под сводом с высоким брезентовым куполом шатра циркового ристалища.  В предбаннике все семьи, разойдясь перед этим, с успехом воссоединялись по уговору и семенили ногами, не напирая на крепко сбитых контролёров, одетых в костюмы лесных зверюшек.  Подав им с указанными местами свои билеты, все взрослые улыбались и говорили, немного смущаясь.

            - Здрассте!

            - Милости просим, – вежливо отвечали животные, оторвав у билетов контрольный талон.

            Как можно быстрее, стремясь, не толкаясь, занять свои места, люди входили в этот перегретый на солнце полог, попадя в плохо освещённое, полусумрачное пространство, но не роптали, а приглядевшись, быстро находили свои места.  А тем, кто всё же терялся, тут же спешили на помощь женщины билетёры.  Через день весь городок знал уже что сможет увидеть в цирке, но всем то было чрезвычайно интересно увидать всё самим, поэтому то и шли горожане чтобы лично поглазеть на то, что привезли с собой заезжие артисты с арены сегодня.  Главным было не столько, чтобы насладиться рискованным мастерством удалых цирковых умельцев и послушной исполнительностью дрессированных животных, а в том, чтобы потом в разговорах можно было бы обронить, что были там он или она, но при этом с акцентом добавить лениво.

            - Не плохо, конечно.   Но ничего такого особенного!

            В основном люди признавались, что им и их детям всё понравилось.  Сарафанное в городе радио быстро разнесло по друзьям, соседям и знакомым, что нынешняя программа в цирке вполне достойная, но особенно хороши и забавны все номера с животными.  Вот и шли горожане, жертвуя сбережениями, в приехавший шапито ради собственных детей, так как не баловали город своим вниманием служители культуры и искусства.  Ещё немного и пришедший зритель займёт свои места, и сразу начнётся представление, вот и торопились опоздавшие успеть к началу, чтобы не мешать, рассаживаясь, другим.  Лишь одна молодая и симпатичная женщина с куклой в руках стояла в стороне и не спешила зайти внутрь под сень парусиновой маковки этого до отказа, заполненного людьми передвижного балагана. 

            Уже все зрители на своих местах, и скрылись за кулисами те артисты, которые при входе отрывали контрольную часть билетов, а одинокая молодая женщина всё стояла, как оробевшая козочка и стояла, неспособная совладать с собой, чтобы, наконец то, решиться и сделать свой первый шаг внутрь шатра, где она с тревогой в сердце ожидала больших и важных для себя перемен.   

            - У вас, девушка, нет билета? – раздался рядом с ней негромко старческий, как кашель хрипловатый голос.

            - Нет, нет!  У меня всё есть, – показала она свой пропуск с указанным местом.   

            Пожилая дама, вежливо взяла из рук оробевшей посетительницы билет, посмотрела его и подняла на неё большие оттого, что в очках с толстыми линзами неопределённые по цвету, но по-матерински добрые глаза.

            - Следуйте за мной, – мягко сказала она. 

            Её незнакомая подопечная, сделала шаг, другой и остановилась ровно по середине в одном из проходов.  Как-то необычно то ли зачарованно, то ли испуганно посмотрела на открывшуюся перед ней пустую арену и замерла.  Между рядов ещё продолжали деловито суетиться, размещая опоздавших зрителей, помогая отыскать им своё место, билетёрши из местных пенсионерок.  Остальная же вся сидящая разряженная публика, активно шуршала и хрустела, жевала и чавкала, переговаривалась между собой, самодовольно ждала начала предстоящей феерии.  Впервые в жизни попавшая в атмосферу передвижного цирка, наша егоза потеряла дар речи и ориентировку.  Ей всё здесь было не только в диковину, но даже интересно и привлекательно, включая запах.  И она с немым восхищением, как школьница пристально разглядывать всё до самых незначительных и на первый взгляд неприметных с ходу важных мелочей, пытаясь предугадать их смысл, задачу и назначение. 

            От всего увиденного сердце её вдруг почему-то забилось, затрепыхалось, точно так же, как когда-то перед первым свиданием с будущим мужем, и, ухнув, оборвалось вместе с внезапно ярко вспыхнувшим светом, и она испуганно выскочила наружу.  За её спиной в тот же миг опустился, закрывая вход брезентовый занавес циркового шатра.  А там внутри неожиданно громко заиграл, заряжая зрителя, небольшой оркестр из местных музыкантов, под барабанный ритм бравурную мелодию циркового парада алле.  А это означало только одно, что представление началось и началось без неё.  И тут на фоне призывно звучащего оркестра с неменьшей громкостью раздались вдруг бурные аплодисменты.  Это зрители с восторгом дружно встретили, приветствуя, высыпавшую на арену в необычно ярких, как и само цирковое явление, шикарных костюмах труппу артистов.  И, казалось бы, ничего ещё такого особенного не происходит, подумаешь, аплодисменты, но сердце у женщины вдруг как-то сжалось, затрепетав, в жалкий комочек в предчувствии чего-то непонятного, но при этом в ожидании непременно чего-то хорошего.  Аплодисменты, затихая, прекратились, и под круглым с высоким куполом натянутого конуса, раздалось что-то непонятно странное, от чего одиноко стоящую и обилеченную посетительницу идущего представления, кто-то будто взял, да и пихнул сзади в спину.   

            - А вот и, я-а-а-а! – зазвенела в ушах многообещающая фраза.   

            Женское сердце ткнулось, обжигающим комком в рёбра под самой грудью, с болью заставив её развернуться, и, буквально, ворваться туда, во внутрь сборной пирамиды, всей душой откликаясь на балаганный призыв.  И что это?  По ярко освещённому кругу арены, выстланной опилками, семеня ногами, бегал артист, точь-в-точь повторяющий её рыжую игрушку, которую она держала в своих руках.  От такого сюрприза удивлённая гостья тут же в один миг онемела, а её душа взорвалась непонятным желанием, и руки сами подняли на уровень глаз её размалёванный подарок, гуттаперчевое чудо в колпаке. 

            - Не может быть! – вылезли из орбит глаза прекрасной полонянки цирка. 

            Там, по арене бегал, смеялся и кривлялся человек, как две капли воды, один в один похожий на рыжего в пятнистом комбинезоне красавца, на сюрприз от маминых друзей ей в день рождения преподнесённый.

            - Как будто знали всё заранее, подгадав с подарком, – ткнулась в голову женщины каверзная мыслишка.

            - Никто из них ничего не знал, – одёрнула сама себя посетительница цирка. 

            Но такая же на удивление, как и у её любимца грубо отёсанная голова в высоком и смешном колпаке звездочёта на нечёсаной макушке и такие же ярко намалёванные во весь лоб огромные глаза и тот же широко улыбающийся, словно вечно незакрывающийся рот с густо обведёнными помадой губами.  Но главное – его костюм.  Огроменный бант на шее, такие же белые, как пушистые котята мягкие тапочки с большими розовыми пампушками, ну ни дать, ни взять её любимая игрушка детства.  Вот она, рядом – её живое воплощение.  От такой неожиданности, оторопевшая в прошлом маленькая егоза, вдруг поняла, что это совпадение совсем не случайное, что именно он, этот самый настоящий, а не игрушечный клоун поможет или подскажет, что ей дальше в этой жизни одинокой бабоньке делать.  И когда тот, отработав свою начальную репризу, уже собрался было покидать ограниченное бордюром рабочее место, как вдруг из глубины зрительских рядов дерзновенно взлетел аж под самый купол пронзительно высокий взволнованный женский голос. 

            - Постойте!

            Публика в цирке разом ахнула и замерла в ожидании непредвиденного действия.  И ковёрный балагур от неожиданности вздрогнул, встал как вкопанный, ожидая подвоха, и с настороженностью устремил свой взгляд на зрительскую аудиторию.  Там, сквозь тишину затаившегося шапито к арене медленно приближалось невысокое, но очень милое женское создание.  Её руки прижимали к груди какую-то куклу.  Весь цирк: смолкнувшие зрители, застывшие колами униформисты готовые сменить уже реквизит для следующего номера и взбулгаченные выкриком оркестранты, и артисты, недоумённо, повысовывав свои носы из-за кулисы, онемев, застыли в ожидании развязки возникшей вдруг внештатной ситуации.
Подавшая голос, хрупкая, больше похожая на девочку молодая женщина, смело подошла, перешагнула через манежный барьер, ограждающий арену от зрителей, и подошла к нему, к тому, к кому она обратилась. 

            Вблизи она разглядела, что клоун оказался человеком не молодым, но и не старым – лет так около сорока.  Яркий, толстым слоем наложенный, грим не скрывал на близком расстоянии его с крупными чертами усталое лицо.  Обычные, но очень грустные глаза уже повидавшего жизнь человека пристально и с выжиданием смотрели на приближающуюся к нему, весьма, симпатичную незнакомку.  Побелевшие суставы тонких и аккуратненьких, небольших, как у ребёнка пальчиков предательски выдавали в ней чрезмерно сильное, как отчаяние бушующее волнение.  Подойдя к обескураженному человеку в костюме паяца, с похожей на него своей куклой прекрасное создание остановилось и произнесло неровным, дрожащим голосом.       

            - Возьмите, – протянула она ему сдавленное в руках своё гуттаперчевое чудо, – он очень похож на вас.  Очень похож!  Возьмите его.  Возьмите, пожалуйста! 

            Потеряв дар речи, тот, чья профессия заключалась в том, чтобы развлекать в цирке публику, взял из рук незнакомки похожую на него старую куклу, внимательно осмотрел и с присущей обычному человеку благодарностью улыбнулся тепло и печально.  Он вдруг с уверенностью понял, что это не просто случайный эпизод, а встреча, которая сыграет уже в дальнейшем поворотную роль – значимое событие в его судьбе и в жизни этой молодой особы, как предначертанное свыше продолжение.

            - Он мне тоже нравится, – тихо ответил ковёрный балагур, – приходите в гримёрку ко мне сразу же после представления, – пригласил он эту незнакомую женщину в гости.

            - А где находится ваша гримёрка, – не ожидала такого приёма дарительница куклы.

            - В вагончике, на котором везде нарисован я, – ответил ей размалёванный дядька в колпаке и быстро покинул, забыв раскланяться, пустой манеж.   

            Разочарованная публика дружным хором застучала, затопала, засвистела, выражая, таким образом, своё всеобщее неудовольствие.  А нарушившая привычный ход циркового представления маленького роста, статная молодая дама, с благодарностью восприняла это простое и человеческое признание её поступка от умудрённого опытом служителя шапито и, не обращая ни на кого никакого внимания с гордо поднятой головой направилась прочь на вход.  Сердце её необузданно бухая, ликовало.

            - Как хорошо, что она взяла с собой этого рыжего своего пересмешника, – пела, как соловей на ветке ранимая её душа.

            - Что он сказал вам? – встретила на выходе радостную егозу та же самая билетёрша с добрыми глазами в очках с толстыми линзами.

            - Что он ему тоже понравился, – призналась ей странная гостья представления.

            - Кто он, – не поняла работница цирка.

            - Мой клоун, – остановилась на полпути незнакомка.

            - Ваш клоун? – прозвучал невнятно упавший голос.

            - Да клоун, моя игрушка, – и, не дожидаясь ответа, быстро вышла на улицу.

            Там окрылённая душа недолго искала вагончик пригласившего её рыжего буффона. Возле ступенек его размалёванного узнаваемыми образами передвижного пристанища на земле стоял старый, потрёпанный дорогой и временем одноместный пляжный шезлонг.  И в его никем не занятое соломенное лоно с удовольствием опустилась, присев, уставшая от житейских невзгод, но воспрявшая духом миловидная барышня и прикрыла лицо руками.  Немое в зените ласковое солнце обняло её своим убаюкивающим теплом и она, задремав, видит к своему жуткому удивлению странный сон, в котором отданный её гуттаперчевый эксцентрик бегает и прыгает, кувыркается и скачет на манеже этого разъездного цирка и
кричит, будто с ума сошёл, выделывая несуразные кренделя.

            - Вот он замок для моей мечты!  Вот где живут и опасность, и риск, свобода и смех – то самое радостное ощущение жизни, а не то, что твоя причуда из каких-то там кубиков из дерева или иллюзия из надуманного с гипертрофированной ревностью пошлого уюта в замкнутом пространстве!  Прощай, глупая моя мечтательница, – сотворил переворот через голову потешник, – и не сотвори себе зла, несносная выдумщица, – скаканул он под купол цирка и исчез в вышине, будто растворился в необъятной синеве распахнутого неба.
Уснувшая в шезлонге приглашённая гостья от увиденного во сне, очумев, очнулась
и спросила напугано у самой себя.

            - Что же это было? – но поняв, что это был только сон она успокоилась и стала тихо дожидаться предложенной ей аудиенции в вагончике у пригласившего её хозяина.

                Глава 7

           Давно уже опустел этот самый брезентовый купол после последнего представления.  Разошёлся по домам довольный увиденным зрелищем разгорячённый нарядный зритель, и угомонились по своим местам уставшие за день артисты, они же и рабочая униформа, вот только презревший усталость ковёрный балагур, не сняв с лица свой толстый слой яркого, кричащего грима, молча, будто немой, внимательно, не перебивая, слушал свою молодую, очаровательную гостью, которую он нашёл спящей в своём шезлонге возле его вагончика.  А та, не спеша, рассказывала ему о своей любимой бабушке, маме и папе, о памятном дне рождения, и о подаренном ей конструкторе с милой игрушкой, куклой клоуном.  О своём, неизвестно кем разрушенном замке для мечты, который она построила для этой куклы.  И не утаила она о том, что окончила в университете архитектурный факультет, о возникшей в студенческие годы большой любви, и не обошла стороной неудавшееся в последствии её замужество, вторую, по её мнению, разрушенную попытку выстроить для себя и для него общий чертог для их взрослой и осознанной семейной мечты. 
            
            Поведала она и о том, что у неё есть маленькая чудо-дочка и, что живут они теперь втроем с её мамой, а папы и бабушки больше нет.  Не жалуясь, но с лёгкой грустью всё же призналась, что пока у них всё нормально, и как она, молодая мама, решила посетить этот цирк, прихватив неизвестно зачем, и почему, как талисман свою старую гуттаперчевую, ту самую, отданную на манеже куклу.  И как была она поражена удивительным сходством её игрушки с новым её знакомым, короче говоря, открыла всю свою обездоленную женскую душу, честно, как на исповеди очистив её от беспричинных обид девичьего максимализма.  Только, когда она с нескрываемой грустью закончила свою нерадостную повесть, всё это время сосредоточенное лицо молчащего её собеседника, ожив, расправилось сквозь грим в тёплой и понимающей, в переживательно-сочувственной улыбке. 

            - Всё будет хорошо, – успокоил он свою гостью, встав с расшатанного стула, – да, у тебя, милая девочка, будет всё, просто, преотлично, – и начал медленно измерять мелкими шагами тесноту своей гримёрки, артистической передвижной обители, было видно, что её хозяин над чем-то усиленно размышляет, – мечта, – остановился мужчина напротив своей собеседницы, – это не просто звук ил обычное слово, – сказал он, глядя ей прямо в глаза, и продолжил вслух свои мысли дальше, но не как артист, а как человек познавший жизнь, – мечта!  Что она означает?  В чём конкретно должна выражаться, и что при её достижении должно произойти?  Какова суть и цель этого романтического устремления?  Что такое по сути мечта? 

            - Моей мечтой была вот эта самая кукла, которую я вам сегодня подарила, – честно признавшись, смутилась гостья.

            А её гуттаперчевый весельчак, этот самый подарок миловидной барышни, скромно восседал на краю старого гримёрного столика, откинувшись спиной на освещённое двумя лампами по бокам невысокого потускневшего трёхстворчатого зеркала.  И размалёванное лицо его выражало открытую радость и демонстративное удовлетворение, чтобы хозяин и его посетительница, находящиеся рядом в вагончике, это заметили.

            - Странно, – взял в руки уменьшённую копию себя уже не клоун, а зрелый вполне мужчина, – кукла, даже такая как эта, никак не может быть мечтой.  Мечта – это главная идея, которую истинный мыслитель, а не пустой фантазёр, всегда стремится воплотить в свою жизнь предметно!  А, в чём твоя была, девочка, идея?

            - Ну, как вы не поймёте, – удивилась та, – клоун дарит людям радость!

            - Согласен, – улыбнулся широко и как-то по-отечески сердечно, многое по жизни познавший гастрольный артист, и стянул с головы свой рыжий парик, – значит, ты, я так понимаю, хотела стать клоуном?

            - Нет! – отказалась бывшая егоза, – я хотела построить замок, где могла бы жить в нём моя мечта!

            - Какая мечта?

            - Дарить людям радость!

            - А почему именно замок?

            - Не знаю.  Может быть, как оплот собственной безопасности!

            - Тогда причём здесь цирк и клоун?

            - Мне, когда я в первый раз в жизни пришла сюда, к вам, на ваше представление, не зная почему, но показалось, что цирк и есть тот самый замок, где может жить моя мечта!

            - Может быть, – поддержал запальчивый тон своей рассказчицы, манежный плут. – но цирк и безопасность плохо сочетаемые вещи!

            - Почему?

            И от наивного вопроса в тесной гримёрке возникла лёгкая неувязка. 

            - Знаешь ли ты, милое моё создание, что такое цирк, – вопросом на вопрос, жёстко ответствовал, начав разгримировываться мудрый обольститель публики.

            - Наверное, нет, – последовал тихо ответ, – но я знаю, что в нём живёт радость!

            - Вы правы – вернулся на «Вы» хозяин тесного помещения, – цирк – это невероятно искромётное зрелище, но сам то он прежде всего арена, где в древние времена, если бы вы знали, происходили далеко не самые радостные, хотя и потрясающие представления!

            - То есть, – оробела, внимая, молодая особа.

            - Там шли гладиаторские бои, то есть убийства людей и животных!

            - Я знаю, – отозвалось мягкое эхо, – изучала историю!

            - А как, вообще, появился современный цирк, ты, девочка, знаешь?

            - Нет, – порозовело женское личико. 

            - То-то и оно, – после непродолжительной паузы вздохнул верный служитель этого, одного из самых древних видов искусства.  И вдруг быстро порывистым движением одной из рук он взял со столика увесистую сувенирную пепельницу и неловко уронил её, как бы себе на ногу, изобразив гримасу жуткого страдания.

            Гостья весело улыбнулась, узрев нарочитость его поступка.  Тогда он выровнял обе ноги в чёткую линию и, как бы скользя ступнями ног своих по туго натянутой проволоке и в то же время балансируя руками, продемонстрировал канатоходца.

            - Браво! – захлопала в ладошки персональная зрительница.

            И тут же её просветитель, сделав кувырок назад, взял, как бы две ходульные палки и, держа на них шутливое равновесие, совершил несколько шатких шагов вперёд к гостье свой навстречу.   

            - Вот так появился цирк, – подняв оставленную им на полу уроненную пепельницу, подвёл он итог, – поняла?

            - Не совсем! – донеслось до ушей просветителя.

            - Тебе показалось, что мне было больно, но в то же время стало и смешно!

            - Смешно и больно, – вздохнула удивлённо вчерашняя егоза.

            - Тебе было страшно и в тоже время интересно, когда я, как бы шёл по канату?

            - Очень, – сжала та свои кулачки возле груди.

            - А тебе захотелось вместо меня встать, на ходули?

            - Хотелось!

            - Но ты не рискнула?

            - Да!

            - Потому что это опасно?

            - Да, – упавшим голосом созналась милейшая мамочка.

            - Хотя в нынешнем цирке и имеются страховки, – поучительно, выдержав паузу, со знанием дела продолжил мудрый, как змий искуситель, погрустневший шутник, – всё же в нём есть некоторые номера, совсем не лишенные смертоносной опасности!

            - Жизнь тоже, штука не совсем безопасная, – подхватила упрямая блоха.

            - Ишь ты какая, однако, – улыбнулся, тихо рассуждая вслух, уверенный в себе шут на арене и осторожный в жизни человек.

            - Егоза! – вслед печально улыбнулась молодая женщина.

            - Что? – не ухватил её суть углублённый в себя артист.

            - Так звала меня в детстве моя добрая бабушка!

            - Как, как? 

            - Егоза!

            - Так вот, госпожа егоза, – нащупав нить дальнейшего разговора, продолжил речь свою служитель разъездного шапито, – цирк – это дело не простое и не только опасное!

            - В смысле не только?

            - Цирковой артист – артист бродяга!  А это, значит, что он лишён привязанности к какому-либо месту.  Дорога и постоянный тяжкий труд – вот его удел и его судьба! 

            - Но, когда человек, преодолев опасности, дарит людям радость, это и есть, на мой взгляд, высший смысл и полёт мечты, – прозвенел негодующий возглас в небольшом, как клетка закутке спального вагончика.

            - Вот тебе и карты в руки! – тут же отозвался контрастом басовитый ответ.    

            - Карты? – недоумённая пауза, – а при чём здесь карты?  Какие карты?

            И тогда, повидавший жизнь во всех её непростых, обыденных и радостных иногда проявлениях, успевший пожить на этом свете нагруженный опытом человек, а не артист и подорожник заговорчески, начал издалека.      

            - У вас в областном городе есть своё настоящее, профессиональное и стационарное здание цирка?

            - Не знаю, – ухнуло отходчиво храброе чадо, – наверное, есть!

            - А я знаю, что есть!  Но старое, – скромно доложил уставший клоун.

            - А что это меняет? – не уловила смысл архитектор по образованию. 

            - Ну вот тебе и карты! – впрямую дал ей совет собеседник.

            - Ещё раз не поняла, – извинилась сама простота.

            - А по профессии вы кто?

            - Архитектор!

            - Вот вам и руки!

            - Какие руки?

            - Ваши, то есть твои!

            - Вы хотите сказать?

            - Вот именно!  Возьми и придумай, и построй у себя в областном городе большой и самый настоящий, современный цирк – красивое и функционально предназначенное новое для представления радости удобное здание!  Вот это – мечта!  Мечта достойная во всех её отношениях!   

            - Но я не знаю, что такое цирк!

            - Так в этом и суть моего предложения!   

            - То есть?..

            - Над тобой не будут довлеть закоренелые штампы и профессиональные догмы.  Ты и придумаешь, и построишь свой, абсолютно ни на что непохожий праздничный цирк!

            - Я?!

            - Ты!   

            - Создать-то, может быть, я и создала бы, если позволят!  Но ведь надо ж ещё знать и что такое цирк, не только как здание с высоким куполом, но и как производство! 

            - Прелестно, милое дитя!  Прелестно, – похвалил, став похожим на папу, старший по возрасту повеселевший философ, повторив его любимую фразу, – для этого уже есть и известные построенные в разных городах и странах замечательные цирковые сооружения и здания.  Изучи досконально все их достоинства и недостатки, и ты будешь точно знать, что и как, и зачем тебе будет нужно!

            - И что потом?

            - Изучи всё до мельчайших подробностей!  А потом, переосмыслив свои знания, ты и создашь свой оригинальный, в неординарной форме непохожий проект! 

            - Но это же не просто.  Взял.  Изучил и создал.  Я не Македонский!   

            - А кто тебе говорит, что это просто! 

            - Но любой проект всегда даже самый малый, что ни на есть, упирается в деньги!  В средства, и совсем, совсем не малые?!

            - Наверное, – согласился с доводом, как оказалось не меньший, но осторожный, как прагматик мечтатель, представитель древнейшей смешащей людей профессии.

            - И что тогда?

            - А тогда, – многозначительно поднял палец вверх и помолчал уже не клоун, – для тебя есть другой путь для реализации своей мечты!

            И в ответ последовал долгий и откровенно признательный рассказ о том, как он, её сегодняшний пока ещё представитель передвижного цирка шапито решил, что сразу после окончания этих последних в его жизни обширных гастролей собирается оставить манеж и принять священный сан!  Посвятить, так сказать, всю свою оставшуюся жизнь в служении Господу Богу и его вероисповеданию!

            - Вы хотите стать попом? – изумлённо воскликнула, удивившись, его собеседница.

            - Священнослужителем, – мягко поправил свою гостью житель гримёрки.

            - Но ведь это же одно и то же!

            - Нет! – добродушно заключил свой долгий рассказ, будущий служитель культа, – поп – это, просто, церковный служитель, а священнослужитель – это глава и настоятель храма! 

            - А как же радость? – огорчилась немного повзрослевшая шалунья.

            - Какая радость?

            - Ну та, которую вы, как артист цирка, дарили, дарите и ещё какое-то время будете дарить в разных городах нашей страны!

            - Кому дарить?

            - Людям!

            - Священник тоже дарит людям радость и утешение, – последовал мягкий ответ.

            - Какую радость может дарить скучная и бесконечно длинная, однообразно идущая церковная проповедь?

            Пауза.

            - Вы бывали когда-нибудь на службе в церкви, – нарушил тишину проповедник и апологет добра и справедливости.

            - Да!

            - Сколько раз?

            - Два раза!

            - И по какому случаю?

            - Когда бабушку и папу отпевали!

            - Отповедь – это не проповедь, – улыбнулся, как бы сосредотачиваясь в мыслях, не спеша, продолжил свой монолог уже бывший почти ковёрный фигляр, но как бы уже и без пяти минут будущий священник, – церковь тоже дарит радость, но только не моментально сиюминутную, как клоун в цирке, а ту постоянную, одухотворённую, просветлённую, как свеча, которая освещает идущему путнику во тьме времён сердечную радость в его душе!

            - Вы забыли добавить, не знаю, как вас теперь уже называть, – грустно произнесла в ответ молодая особа.

            - Что добавить? – не понял её будущий священник.

            - Егоза!

            - А это уж, как вам будет угодно, – завершил свою беседу, глядя молодой, красивой и строптивой проказнице прямо в глаза или в самую глубину её души, пока ещё цирковой Арлекин, – просто Егоза, или матушка Егоза!

            - Вы что, делаете мне предложение? – прозвучало нескрываемое удивление.

            - Пытаюсь, – просветлело лицо автора, сделавшего этот ход.

            - Я подумаю, – серьёзно отреагировала на этот акт женщина и мать, и, не прощаясь, быстро покинула сей гостеприимный, но слишком тесный цирковой приют.

            Прошло время, и та встреча с клоуном в гастрольном цирке принесла свои плоды, о которых я расскажу немного ниже.
            
            
            Расставшись со своей собеседницей в чёрном одеянии, продавщицей из церковной лавки, я направился к своему старинному приятелю, к которому, собственно, то и приехал повидаться.  Жил он недалеко от этой реставрируемой красавицы церкви по-прежнему, по тому же адресу.  Так что через несколько минут я уже стучался к нему в его калитку.  Там меня встретили более чем радушно, так как я впервые в этом доме был в гостях, и, достав из сумки свой прихваченный из дома подарок я, торжественно водрузил его по средине на скорую руку накрытого стола.  Отужинав в узком кругу под стопочку, другую хорошего и дорогого виски, мы с другом, отпустив супругу, разговорились, попивая душистый чай, и я рассказал ему о своей встрече в церкви, для краткости рассказа опустив незначительные по смыслу моменты.  И вот что я услышал от него в ответ.
            
            Отработав прощальные гастроли бывший клоун, приняв сан, вернулся в город, став батюшкой и настоятелем этого самого восстанавливаемого ныне храма.  После того как из города уехал цирк люди в городе долго судачили между собой об инциденте, который там устроила дочь этой женщины из церковной лавки, пускаясь в догадки.  А всё дело то было в том, что пока цирк находился в городе, то виновницу непредвиденного инцидента в нём, люди стали примечать гуляющей каждый день по церковной площади возле цирка вместе со своей маленькой девочкой.  К цирку, где толпился народ, они не приближались и в него после начала программы не заходили ни разу, а, просто, не спеша, отправлялись домой.   
            
            Сначала взбудораженные случаем горожане думали со слов присутствующих в тот день на цирковом представлении, что это обычное подставное лицо, как часто делают это не только в цирке.  Но потом оказалось, что это была дочка библиотекарши, всем в городе известной главной героини в местном драмкружке.  Затем по городу прошёл злой слушок, что у неё с клоуном была давнишняя связь, и ребёнок у неё от него, а не от мужа.  Потому то они и расстались.  Но и это оказалось неправдой.  И наконец, пришли к общему выводу говорливые сплетницы, что всё это было не просто так, а, значит, что роман у них только, только начался, не зря ж она подолгу прогуливалась возле цирка, так что надо ожидать им дальнейшего продолжения.
            
            - Выйдет или не выйдет замуж за клоуна эта их разведёнка с дитём, – трепали бабы своими языками, – а если выйдет, то как скоро это случится?  И где они тогда будут жить? – волновались городские сплетницы, – в этом городе или уедут куда-то?
            
            Но все были уверены почему-то, что клоун и дочь библиотекарши всё равно станут вместе, и не было ни одной, даже самой маломальской мелочи, которую б не обмусолили в магазинных очередях и на дворовых посиделках любопытные клушки между собой.  Но главным вопросом было одно, о чём никто, ничего не знал, – была ли после этого в цирке инцидента между ними интимная встреча или только наметился их любовный роман.  Им не ведомо было, что к тому времени полуразрушенное культовое строение при поддержке местных властей и по настоятельной просьбе верующих горожан было передано навсегда во владение русской православной церкви.  И будущая матушка приняла в этой передаче самое, что ни на есть активнейшее участие.  Это она и уговорила городское руководство и поместного владыку от щедрот свои выделить хотя бы небольшие средства на ремонт и на восстановление разрушающегося, осквернённого поруганием атеистами святого прихода.   
            
            В конце концов несмазанная колымага со скрипом, но тронулась с места.  Первым делом там было разобрано внутри, варварски сооружённое перекрытие, которое служило потолком в образованном кинотеатре, и была смыта со стен вся многократная побелка и с осторожностью сбита внизу вся безликая штукатурка, высвобождая полуоблупившуюся в восстанавливаемом храме роспись.  После этого новоиспечённый батюшка, очистив храм от мусора, и начал по воскресеньям службу вести.  Пошли пожертвованья, и тогда-то уже в купе с добровольцами были организованы и ремонтные работы по возрождению этой в городе поруганной безбожниками единственной церкви.    
            
            - Я тебе больше, друг мой, скажу, – откровенно признался мне мой приятель, – как только в церкви службы начались, батюшка первым делом окрестил дочку своей будущей матушки, собираясь её удочерить, чтобы быть ей отцом-батюшкой сразу в двух ипостасях: как родной и как крёстный вдобавок!
            
            - Думаю, что это вполне разумный поступок с его стороны, – отхлебнул я из чашки давно остывшего чая.
            
            - А знаешь, кто был крёстной матерью у девчушки на крестинах? – вкусил чайку за мною вслед и гостеприимный мой товарищ.
            
            - Откуда! – пожал я плечами.
            
            - Моя жена!
            
            Не выразив совсем никакого удивления, я только полюбопытствовал.
            
            - Так вы с этой семьёй, надо понимать, что давно уже были знакомы?
            
            - Моя жена такая же любительница театра, как и та женщина, о беседе с которой ты какое-то время назад, сам же мне и поведал, – назвал меня по имени отчеству вежливый и щедрый потомок местных священнослужителей.
            
            Дальше я узнал от него, что новый настоятель возрождающегося храма согласно их церковным канонам в назначенный срок отбыл со всеми своими домочадцами в областной город и там владыка окрестил его будущую жену и её мать, предстоящую тёщу, и в тот же день обвенчал молодых.  После чего молодые супруги навестили бывшего отца девочки, и тот, написав отказную, дал тем самым согласие на её удочерение.  Домой новая семья уже вернулась полностью воцерковлённой и объединённой узами освящённого брака.
            
            - А где сейчас этот гуттаперчевый клоун-игрушка находится? – под занавес нашей беседы задал я свой назревший вопрос, – сохранил свой подарок то, или нет, – уж больно интересно мне было узнать о судьбе этой судьбоносной куклы. 
            
            - Не знаю, – поднялся из-за стола заведующий отделом культуры города, – кстати, – задержался он возле него, ставя на место свой стул, – а не покурить ли нам на улице, так сказать, на сон, грядущий?
            
            - Я не курю, – отказался я от его предложения, – но рядом постоять могу!
            
            - Так я на это и рассчитывал, – признался местный дымокур.
            
            
            Ворочаясь ночью в чужой постели, я всё думал о том, что закончит роспись в храме повзрослевшая егоза, и будут лики святые со стен преображённой церкви взирать на своих прихожан, напоминая людям, что писал эти светлые образы с мечтою в сердце, со светлой душой влюблённый в жизнь человек непоседа.  Но годы спустя, никто и имени даже этого творца, придя в этот возрождённый храм Господа, не припомнит.  А люди будут, глядя на эти в красках запечатленные рукотворные образа, свои молитвы читать, совсем ничего не зная о том, что эта красота и величие – чей-то осуществлённый замок для мечты.  И с этой мыслью я, не расставаясь, уснул.  Сколько времени удалось мне потом поспать, я не знаю, но проснулся я, как и привык рано утром бодрым и отдохнувшим душой как никогда.       
            
            Чуть свет, и я, уже открыл глаза.  Встал с постели, тихонько, стараясь не будить их, своих благодетелей, написал им, благодаря за гостеприимство, тёплую записку и тихо, не завтракав, покинул этот тёплый дом, приютивший меня, чтобы успеть на первый автобус.  На улице было довольно свежо.  До автовокзала на главной площади города рукой подать, и я, вдыхая всей грудью эту прохладную свежесть утра, вдруг увидел, как над горизонтом где-то за городом в рассветной дымке появился край зардевшегося светила.  Это нагретая за лето земля, отдавая своё тепло, накрылась лёгким, прозрачным саваном из конденсата.  И возникшая над городом оранжевая полусфера в обрамлении рябеньких, будто небесные пёрышки у земли, наплывающей ленточкой облачков, напомнила мне улыбку того самого размалёванного на показ гуттаперчевого клоуна, только перевёрнутую вверх тормашками.  И я подумал, что начинается хороший день, отчего на душе моей, не смотря на колючий с порывами ветерок, стало как-то легко и радостно, с пониманием того, что не зря я посетил
эти родные и дорогие моему сердцу незабываемые места. 
            
            Подойдя к церкви, я увидел, что на паперти в длинном чёрном пальто и в такой же по цвету шляпке с вуалью у приоткрытых врат стоит и курит моя вчерашняя знакомая.  И она, заметив мою одинокую длинную фигуру, подала мне приветственный знак, дескать, я жду вас, подойдите ко мне.  Что я, собственно то, и сделал.
            
            - Здравствуйте! – наклонил я голову, подойдя.
            
            - И вас не хворать! – ответила мне курящая дама.
            
            - Вы всегда так рано ходите на работу? – предупредил я её готовый вопрос.
            
            - Нет! – коротко ответила та.
            
            - Однако! – осенила меня догадка.
            
            - А вы всегда так рано утром покидаете своих друзей? – сделала глубокую затяжку старая любительница табака.
            
            - Хочу с первым автобусом поскорее добраться домой, так что надо мне успеть ещё и в кассе купить билет, если достанется!
            
            - Нужда заставляет или что-то вам не понравилось? – пустила она колечко дыма.
            
            - Никакой нужды нет, – улыбнулся я, – просто, хочу на едине с самим собой дома в тишине переосмыслить всё вами мне тут рассказанное!
            
            - Зачем? – вынула курилка мундштук изо рта.
          
            - Чтобы понять весь смысл вашей повести!
            
            - Зачем? – последовал снова жёсткий нажим.
            
            - Так надо, – уклончиво ответил я.
            
            - Я ещё вчера хотела у вас спросить, – спустилась с паперти на грешную землю, как бы доверяя моей человеческой порядочности, церковная служка, – вы сами то верующий в жизни человек?
            
            - Скажем так, – начал я издалека, – в детстве был своей бабушкой окрещён!  И само наличие Бога в душе не отрицаю, но в церкви я бываю очень редко, быт, знаете ли, заел, – как на духу признался я.
            
            - Это не быт виновен, а вы сами, – услыхал я глубокий дамский вздох.
            
            - Возможно, – согласился я с ней.
            
            - А что, там у вас, где вы проживаете рядом нет даже захудалой часовенки?
            
            - В том то и дело, – вздохнул уже теперь и я. – но когда я бываю в центре города, то обязательно стараюсь заглянуть в наш главный собор, но не затем, чтобы там помолиться, а как бы постоять в благостной тиши, отрешаясь от городской суеты и, никому ни в чём не мешая, о вечном и сиюминутном поразмышлять, и полюбоваться на внутреннее величие в священном храме, осознавая царственную стать его и благостную атмосферу православия в святой Обители на русской земле и вообще на планете под названием Земля!
            
            - Да вы философ, – затушила в карманной, дамской изящной пепельнице остаток от своей сигареты дворянка из бывших.
            
            - А где сейчас этот клоун, гуттаперчевая игрушка? – задал я, расхрабрившись, свой самый главный вопрос в нашей с ней утренней встрече.

            - Сидит у батюшки в кабинете на его письменном столе! – честно призналась тёща.

            - И что он с ним делает?

            - Ничего.  Сидит, как напоминание о том, кем был раньше до принятия сана и отец в семье, и батюшка в храме!

            - И как относится к этому ваша дочь? – не мог я уйти, не выяснив всё до конца.

            - Никак!

            - То есть?..

            - Она же его подарила ему!

            - И всё же, что-то тут не так, – подумал я, и снова задал мучивший меня вопрос. – и просто так вот, сидит эта игрушка, пристроенная на столе у настоятеля церкви, и всё?

            - Нет не всё, – улыбнулась слегка моя собеседница, – он теперь считается в семье у моей дочери счастливым талисманом и ангелом её хранителем.  А зять иногда, когда он в хорошем расположении духа пребывает, то позволяет младшим детям с ним поиграть!

            - А что?  Бывает и плохое?

            - Бывает!

            - Видимо, все мы люди, человеки, – утешил я себя и мадам.

            - Когда по долгу нет средств, чтобы продолжать ремонтные работы в храме – тихо, с горечью в сердце пояснила мне понимающая тёщ, – как вот сейчас, например, в данный момент, – достала она новую папиросу.

            - Но матушка то не отдыхает.  Трудится, – гнул я своё.

            - Она за этот труд денег не получает.  И роспись ведёт исключительно по желанию.  И батюшка, муж её, это богоугодное дело поощряет.  Но и писание лик святых скоро тоже у нас закончится! – сделала глубокую затяжку бывшая прима местного театра.

            - Это почему же закончится то, – удивился я.

            - На сносях у нас благочинная, к зиме ещё одним ребёночком станет больше!

            - Так, может быть, не так уж была не права ваша Егоза, назвав свою гуттаперчевую неживую куклу своей мечтой, – попытался я ободрить уставшую от жизни женщину.

            - Может быть, – согласилась со мной и мать, и бабушка, и тёща, – когда младшие в доме девочки с этим клоуном играются, – призналась она мне напоследок, – то они часто называют его, веселясь, рыжий папин егоза!
          
            - Рад был с вами встретиться перед отъездом, – поднял я на прощанье руку.
            
            - Храни вас Бог! – отозвалось вслед негромкое эхо.

            А солнце всё выше и выше, всё больше и больше заполняло собой горизонт, как бы напоминая мне идущему, что всё в этом мире имеет свой смысл  своё предназначение.
      
            - Будь счастлива, матушка иконописец, – пожелал я ей успешно от бремени к зиме разрешиться, – твоя мечта нашла свой замок, Егоза, где живут радость и упокоение греха – всё то, что освобождает наши человеческие души от капризно-алчущего эго, – Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас: меня и матушку Егозу с её домочадцами.