Сентиментальная проза Глава 21 Потоп

   

  Взяв Саше в кафе напротив мороженое и парочку молочных коктейлей, Горин исчез в грязном подъезде когда-то розового дома, давно приобретшего тот незабываемый цвет, каким, независимо от первоначального, щеголяют практически все городские постройки. Надвигался ливень, гнал перед собой стену упругого влажного воздуха с мельчайшими, но осязаемыми вкраплениями воды.

  Как быстро черному удалось сформировать во мне привычку читать везде, где только возможно – мать билась, билась, а этот – раз два и готово, таскайся  повсюду с книжкой. Зато не скучно. Пока черный отсутствовал – отсутствовал и Сашка. Кто бы мог подумать, что классика так увлекательна. Оторвавшись, наконец от трех «Р» Достоевского – Родион Романович, да ещё ко всему Раскольников – парнишка обнаружил рядом с собой Горина – тот, не стряхнув ливень с волос, запивал коньяком кофе, а за окном  разверзлись и низвергалось. Ливануло, как сказал бы один мой знакомый. Машины встали, прохожие забились в щели, стихия хлестала, пузырилась и неслась к канализационным, по обыкновению не справляющимся, люкам. Сашка прилип к окну – как пропустить столь яркое, хотя по большому счету ничего яркого не было в этом зрелище – зато присутствовали все оттенки серого. Наш город не то что с дождем, с провинциальными девушками разделывается в два счета: примерно через месяц обитания они перестают носить цветастое, отдавая предпочтение жемчужно-серым тонам.
 
  Васильевский плыл по кипящей Неве, натужно пыхтя ростральными трубами, а обрушивший стену воды черный как ни в чем не бывало запивал коньяк кофеем. Спроси – вскинет брови: Я? Ты ещё позавчера говорил – будет. Не более чем внимательно слушал прогноз. Спрошу о другом:

– Как прошла встреча?

– На высшем уровне.

– Я вижу. Нашел бы другое издательство и все дела.

– Увы. Эдуард Борисович прав – кому я нужен? Он меня, инвалида, из милости держит, а я – буквально – не ценю его благородства и альтруизма, полагаться на меня – верх легкомыслия и только уважение к светлой памяти моих          сволочь!

  Рюмка с остатками коньяка треснула и развалилась на две совершенно одинаковых части.

– Превратил бы в крысу.

  Не услышал. Дождь громыхал и хлестал, не ослабевая. Нет, услышал:

– Нельзя, у него дети, ну и в память о прошлом Эдуарде Борисовиче.

– А что с ним случилось?

– С ним случились большие легкие деньги, Саша. Бог ему судья, надо выбираться отсюда.

– Так ливень же! Транспорт стоит.

- Мы пешком. Прогуляемся – возможность увидеть город заключенным в кристалл воды настолько редка, что не воспользоваться моментом – преступление. У тебя нет жвачки? Вот, спасибо, а то будет мне от Володи.

  Расплатился за разбитую рюмку, закинул сумку на плечо и двинулся было к выходу, но Сашка вцепился в него мертвой хваткой. Пожалуйста! Жалел потом, конечно, представляя себя и черного под огромным прозрачным зонтом, под расходящейся надвое завесой дождя – подозрительно легко сдавшись. Ник вернулся на место в сопровождении недоброго взгляда барменши. Осколки ей не понравились, но будучи ведьмой пожившей и повидавшей, от комментариев она благоразумно воздержалась, да и некогда – по случаю непогоды посетителей набилось тьма-тьмущая, и всем чего-нибудь да требовалось.
 
  Через полчаса ливень начал сдавать позиции – за окном наблюдалось какое-никакое, а оживление. К остановке подкатил троллейбус и пока он открывал/закрывал ревматические двери, Ник успел подхватить Сашку, протолкаться к выходу из кафе и запрыгнуть на подгнившую ступеньку одышливого монстра. Ступенька скрипнула и гордо выпрямилась – не таких выдерживали!
Тронулись.

  Сквозь призму дождя трупных пятен на имперской туше города не видно. Раздробленный на фрагменты великий замысел, кажется пригодным не токмо для рабского восхищения размахом, но и для жизни, маленькой и отдельно взятой. Недаром черный любит грязноватые, тесные, но уютные Коломну и Петроградскую. Нахватался я от Горина & компании – будь здоров.

  Через мост и по самому краешку площади крадучись, не задеть, не нарушить гимн пустоте, в котором и огромность столпа кажется случайной занозой, к узкому истоку Невской проспективы. Лавка художника через дорогу – бегом. Между капельками, между капельками! А запашисто здесь! В углу продавщица ворковала с каким-то типом в бейсболке с обрезанным козырьком, Горин неторопливо и любовно выбирал кисточки-краски, ворох разноцветной рисовой бумаги, пояснив: «У Ларисы день рождения скоро, развесим по веткам китайские фонарики».

– А ты умеешь?

– И тебя научу – за спиной не носить, вдруг пригодится. 
   
– И меня! – блестела глазами вышедшая из подсобки девушка, – что-то вас давно не было видно, Ник, уезжали?

  Глины у Господа не хватило на её хорошенькую мордашку – вздернутая верхняя губа придавала ей выражение изумления и всегдашней готовности к улыбке.
 
– Просто дорога не шла, здравствуйте, Танечка, знакомьтесь, это Саша Воробьевский, мастер садов и просто хороший человек.

– Это правда, Саша?

– Не знаю, ещё не решил.

– Вы насчет мастера не решили или насчет хорошего человека?

  Сашка вспыхнул, а она похлопала узкой ладошкой по рукаву его ветровки, засмеялась и повернулась к заросшему бородой по самые брови дядьке, которому требовалась какая-то особенная тра-та-та. Дядька был мокрый, грузный, сердитый, пахло от него ужасающе, и говорил он неопрятно – слова сползая с губ, застревали в буйной растительности белесыми крошками.

– Извините, мы ещё не закончили, – от собственной смелости у будущего мастера перехватило дух. Пока бородатый набирал в грудь воздух, собираясь достойно ответить этому цыпленку, Горин сообщил довольно известному в узких кругах художнику, что искомая тра-та-та имеется на Садовой линии Гостиного. Воздух был торжественно выпущен на волю.

– Точно есть? Вот спасибо, третий день ищу. Ну, я пошел.

  Погрозил Сашке пальцем и. с трудом протиснувшись в дверь, потянул за собой длинный шлейф ароматов жареного с картошкой лука, водки, пота, масляных красок.

– А там точно есть? – опасливо спросила Танечка, – а то будет мне, на орехи.

– Есть, не беспокойтесь.

– Спасибо, мальчики, выручили. Я привыкла, конечно, у нас кого только не увидишь, но всё равно боязно. А Марианна моя как глухарь на току, ей Богу, с этим своим керамистом.  Хотите, я вас чаем напою? Ник, вы изменили пастели? Куда вам столько красок? Вы где учитесь, Саша, в Мухе?

– Я в школе учусь, в Твери, и никакой я не мастер, это Горин при-думал, чтобы повыше меня сделать.

– Фу, господин Воробьевский, – только и сказала Танечка, а неизвестно чем довольный черный расплатился, откланялся и потащил хорошего человека под дождь.

– Лопнешь!

– Какой из меня мастер?

– Замечательный, Саша. Нам любой подходит, поехали. Ну вот, бумагу не уберег, намокла.

  Почтальон Печкин продолжал дуться, а посему не спросил, что за загадочную тра-та-та искал бородатый монстр и откуда известно, что она есть в Гостином.

  В подвале всё застопорилось – вода хлестала  откуда-то снизу, и было понятно, что каждый раз, едва начнет таять снег или на город, вот как сегодня, упадет разом месячная норма осадков – будет так. Лариса в мокрых по колено брюках курила сигарету за сигаретой под козырьком соседнего подъезда, Кальфа со строителями таскал воду ведрами в унитаз. Бросилась навстречу:

– Что мне делать, Ник, что?

– Перестать рыдать, отпустить всех по домам, вода сама уйдет. Дождь кончится, и уйдет. А дальше – думать, сантехников вызывать, колодцы чистить. Саш, будь добр, скажи Володе, чтобы заканчивали – бесполезно.

  Бросила окурок в консервную банку, стряхнула навернувшиеся слезы – жалко, и мечты, и трудов и денег. Поверила, но всё же уточнила:

– Думаешь в колодцах дело?

– Где-то я уже видел такую беду. Исправимо. Завтра посмотрим, в каком месте пробка, вычистят, будешь раз в год вызывать из ЖЭКа мастеров труб и вентилей.

– Ты меня поражаешь деловитостью.

– Ну, не всё ж в эмпиреях.

 Из подвала – отдувающийся Володя.

– Спасибо, друг, выручил. И насос бы не справился – уровень всё время один и тот же, а над головой – ну мальчики, ну пожалуйста, немножко осталось. И сама ведь таскает, насилу выгнали. Я ребя-там сказал, чтобы не приходили завтра – сушить придется, печки включать, может и не один день понадобится. Во отпуск выдался – похудел и курить почти бросил – некогда.

  Погладила его по спутанной гриве – не сердись.

  Пока Лариса извинялась перед успевшими облачиться в сухое и чистое отцом и сыновьями, младший из которых был явно старшим, за разбушевавшуюся стихию, пока строители топтались на пороге, примеряясь, как бы с меньшими потерями проскочить под непрекращающимся артобстрелом дождя, Кальфа решил их подвезти – недалеко, умаялись и хватит уже воды на сегодня. Лариса одобрила – дорожила бригадой, да и просто по-человечески         не отказывайтесь, вы же совсем рядом живете, это не займет много времени, мы подождем. «Гольф» хотел было устроить акцию протеста  – отсырел, но быстро понял, что сопротивление бесполезно. Пофыркал, прочихался и вперед.

– Вот, заморила всех бессмысленной работой, боюсь, что вижу своих ненаглядных строителей последний раз. Это уже третья бригада!

– Не переживай, вернутся – дорожат репутацией.

– Когда ты успел разглядеть подробности? Пару минут со спины, а толкуешь о  репутации.

– А ты  же знаешь об особой выразительности этой части тела? Саша! Там же мокро, вылезай!

  Сияющий всклоченный Сашка с зажатыми подмышками кедами.

– Задачку про трубы помните? Ой, извини, Лариса, это я не подумал.

  Махнула рукой и снова закурила. Где взять столько печек? По знакомым собрать. Лето – острой необходимости в радиаторах нет, дадут. Выходные, а значит сантехники недоступны. Придется отложить до понедельника. Жалко, что у Володи заканчивается отпуск – с ним так надежно. Справлюсь. Надо привести себя в порядок – распустилась. Сегодня и займусь, нет худа без добра. Спрашивать у Ника о самочувствии отчего-то не принято, однако  выглядит он вполне       может всё закончилось, совсем закончилось? Хорошо бы, но маловероятно. Дурачится как мальчишка – Горин подкидывал и ловил черный, с белой, наискосок, полоской камешек, вынимал у Сашки из-за шиворота, из кармана, просто из воздуха, катал по ладоням и предъявлял пустые.  Было в его движениях что-то неуловимо притягательное. Поосторожнее с ним, с возмутителем. А Санька – совсем ребенок, хохочет, отгадывает, ловит. Хорошо, что он нарисовался и рядом, иначе бы у Ника торчал Володя, а мне жадно – мое и со мной. Радует, что отдаю себе в этом отчет.

  Краски оставили в затонувшем корабле на козлах – не таскать же, домой добрались быстро и без проблем – подрядившийся возчиком Кальфа слышать не хотел о метро и прочих общественных глупостях. По дороге неугомонный Матроскин пытался напевать:

                Врагу не сдается наш гордый «Варяг»

  Но, торжествующе глянув на Ника, с темы съехал, зато в качестве компенсации стал требовать «Одинокого пастуха» Морриконе, если записи нет, согласен на флейту в твоем исполнении, можно не сейчас, можно вечером, я потерплю.

- По-моему мы зря его кормим! - не выдержала Лариса.

                ***

- А Фонтанный дом, это далеко? – сдувал со лба прилипшую прядь.

  Очередную порцию материалов Горин накупил в лавочке при Мухинском училище, и теперь они тащились под завязку забитому транспортом Литейному пешком.

– Совсем рядом.

– Мы можем?         мать Ахматовой бредит       ей было бы…

– Иди, конечно.

– А ты?

– Посижу в садике. Не обидишься? Душно.

  Сашка скорчил мину, но тут же:

– Нет, ты представляешь? Это же наши, из параллельного класса! –  компания юниц форсировала проспект, меняя чет на нечет, – я поздороваюсь только!

  Вернулся, презрительно фыркая:

– Они в цирк, представляешь? В цирк! Как маленькие.

  И было видно, что ему тоже очень хочется в цирк с этими голенастыми и смешливыми.

– Билеты, наверное, есть,  Саш, ты вполне можешь успеть.

– А ты?

– Пойду работать.

– А краски?

– Донесу.

  Девчонки сворачивали на Белинского, самая  высокая, оглянувшись, махнула Сашке рукой: – Пока, Воробей! – не позвала – по-прощалась.

– Что я маленький, в цирк? Да и тяжело тебе одному.

– Донесу, ничего страшного, можешь в конце концов с собой взять, хотя неудобно и, представляешь? цирк любят не только маленькие
.
– Ладно, проехали. Нам сюда?

  Ник устроился на скамейке, в тени, а дядя Федор  ускакал в музей. По кругу, столь удачно вписанному в тесное пространство садово-парковой культи, совершали моцион бодрые бабушки в не-мыслимых панамках, справа у заколоченного портика манежа размашисто и умело косил траву лысеющий юноша. Шарк – шарк – шарк, вжик – вжик – вжик, ну и голуби, воробьи, зяблики – ревущий Литейный отгорожен желтой изнутри, а снаружи серой тушей торговых рядов. Ни о чём не думать, просто сидеть и ждать. Даже не ждать, нет, раствориться в тени, замереть и слушать приглушенные звуки города.
 
  Черный – мастер неловких поз и нелепых ракурсов  на белой скамейке в плену шереметьевских  доходных/ дворцовых/ торговых  стен. Матроскин пристроился рядом, продублировал изгибы скамейки, как можно дальше вытянул ноги, глубоко, с причмоком, вдохнул густо пахнущий травяной кровью воздух и томно, в пространство, нарочито-небрежно, явно копируя чьи-то интонации:

– Странно, не правда ли? самый упоительный из запахов есть запах смерти.

  Прежде чем перетечь из одной неловкой позы в другую, черный выдержал солидную паузу. Черти отплясывали буги-вуги и дрожали углы губ.

– ?

– Трава  зарезана  ладно, не смейся, это мать как-то высказалась, а я запомнил, там, – он кивнул на ахматовские окна, – там не так пыльно и вообще            ты был?

– Там – нет, - отвернулся, – там – нет, а здесь да, когда никакого музея ещё, а братались медведи с пингвинами, мама тоже бредила Анной Андреевной, договорилась на вахте, нас пропустили в эту призрачную коммуналку.

– В смысле?

– В смысле количества персонажей на квадратный метр. Музам тесно, неохваченной, пожалуй, только Урания, да и то не поручусь.

– А твоя – где?

–  Моя? Высокомерные греки не предусмотрели. К чему? Не творцы – обслуга, технический персонал. Пойдем?

– С тобой тяжело, знаешь? Ты о чем?

– О переводчиках. Наше дело донести, не расплескав, и только. Уловить, приручить чужую и не дать себе воли творить.

– А, ладно! пойдем, нас, небось, потеряли.

  Потеряли, высказали, сообщили, что звонил Сергей, который собирается завтра по рабочим каким-то делам в Петергоф, говорит, что занят будет не больше часа, возвращаться в офис не хочет, зовет Саньку  – морем, на ракете, чтобы без пробок и с удовольствием, да и народу там в будний день поменьше.
– Ура!!! – Ларисе – можно? отпустите? – Нику – ты с нами? почему? на ракете же, представляешь?

   На черного уговоры не действуют – много работы, стена высохла, завтра, помолясь,        а ты – конечно, тебе обязательно надо, и туда и вообще по пригородам. Как-то я упустил, что именно тебе это просто необходимо        жалко – полистать нечего перед поездкой, ничего, успеешь, мы Сережкину  библиотеку прошерстим, Вергуновские «Русские сады и парки» я там точно видел, и Лихачева          надо Сергею про Александрию напомнить         дырка  ближе к заливу, если не заделали, можно не обходить поверху. Я тебе даже завидую – это каждый раз потрясение, но первый! Именно с моря – как было задумано. Петр Алексеевич море включал и подчинял        возьмешь мой рюкзак, он поменьше, бутербродов, воды, яблок – в парке перекусить можно, но не нужно. Там кроме фонтанов целая россыпь дворцов, не пытайся сразу – во все, если только в прозрачный Монплезир            обрати внимание, как быстро менялось представление о роскоши.
   
  Говорил, а сам поглаживал, ощупывал стену, примеряясь.

– Ник! поехали, а?

Лариса, посмеиваясь:

– Не старайся, Саша, он весь в процессе. Ты видишь? Как бы ночевать здесь не остался. Придется тебе обойтись без личного гида или примкнуть к экскурсии, хотя для первого раза достаточно помнить, что всему этому без малого триста лет и от души впечатлиться. Кстати, бутерброды можешь не брать, думаю, Сережа не удовлетвориться перекусом всухомятку. Рядом с верхним парком открыли несколько вполне приличных ресторанчиков.  Николка прав –  с эксплуатацией детского труда пора заканчивать. Обязуюсь разработать культурную программу. Обедать пойдем? Упоминание о бутербродах лично у меня вызвало обильное слюноотделение