Сентиментальная проза Глава 18 Визит

 

  Пока Горин в туалете заправочной станции пытался привести себя в порядок, Сергей изучал небогатое меню придорожного кафе. Глядя на выставленные в витрине обветренные горки салатов раздумывал – рискнуть? Плюшки и молоко надежнее. Или? В кафе ввалилась шумная компания дальнобойщиков. Или.

– Ты очень рвешься домой, Ник?

– Резервация, – непонятно ответил тот, поморщившись, – не очень. Есть предложения?

– Поехали к моим в Симагино, вымоешься нормально, переоденешься, пообедаем как люди – здесь страшновато, а в приличное место тебя не пустят, извини – воняешь. Там хорошо. Речка. Переночуем на сеновале.

– А это удобно?

– Экий ты однако, церемонный, более чем. Через полчаса будем на месте.

  У заправочной их ждала наполовину вымытая «девятка». То есть левая сторона машины была надраена да блеска, а правая выглядела так, как и должна выглядеть после двухсот километров в дождь по трассе. Немая сцена. Мгновенно нарисовавшиеся прилично одетый юноша и косящая под юношу девушка популярно объяснили им суть маневра. Если вымыть всю – народ норовит уехать не заплатив, под тем предлогом, что не просили, а так – кому охота быть посмешищем. Платят. А мы быстренько домываем другую сторону. Остроумно. Заплатили, посмеявшись. В принципе всё равно – на трассе через десять минут не будет никакой разницы, но способ добывания денег понравился.

  Вечером, прогуливаясь вдоль речки, Лена утащила Сергея вперед. Он знал, что попался и не вырваться. Каждый раз обманывался, напрасно надеясь, что обойдется. Не обошлось.

– Сын, ответь мне – это тот самый Ник Горин, который увёл у тебя Сашу?

  Понятно. Отец не выдержал допроса с пристрастием. Дыба или испанский сапожок?

– Есть варианты?

  Отрицание очевидного не имело смысла.

– Хорош. Свекровь от него в полном восторге, – оглянулась, – да и Костя нашел достойно слушателя.

  Отец, и правда, разливался соловьем, а ба кокетливо опиралась на руку Горина, стараясь скрыть хромоту. Смеялись. Сергей по опыту знал: дергаться бессмысленно, не высказав, Лена его не отпустит. Твердый, не оплывший с годами профиль, жесткая щетка коротко стриженных волос, маленькое ухо с острой брильянтовой икрой. Никаких скидок никому. Бедные студенты.

– Тебе не кажется, что в вашей дружбе есть некое извращение? Или она питается возможностью часами говорить о Саше? Вы говорите о ней?

– Мы о ней часами молчим, Лена, чего ты хочешь?

  Она была продвинутой матерью и не признавала иных к себе обращений.

– Во первых  хочу знать, как мне удалось вырастить размазню, от которого девушка сбежала с первым встречным, а во вторых – почему размазня со встречным этим возится?

– Лена, прекрати, в данный момент, не я, а он со мной возится.

– Это его не извиняет, но твой тон мне нравится. Ещё чуть-чуть и научишься требовать.

– Как ты вытребовала у отца подробности.

– Между прочим мы прожили душа в душу тридцать лет именно потому, что не имеем друг от друга секретов. И потом, это нормально интересоваться жизнью своего ребенка.

– Тебе не кажется, что ты перегибаешь?

– Мне вообще ничего никогда не кажется! Твоя, не знаю как назвать - дружба? с этим человеком ни к чему хорошему привести не может. Тебе надо строить карьеру, жить полноценной жизнью, путешествовать, обзаводиться полезными знакомствами, а не вот это всё. Ты смотришь на него с собачьей преданностью, заботишься, сверяешься, оглядываешься непрестанно, тратишь на него своё драгоценное время, а что взамен?

  О, Боги, зачем? Память играет со мной эту шутку много лет подряд. Я забываю и нарываюсь вновь и вновь. Ей некуда и не на кого выплеснуть накопившееся раздражение. Отец и ба не подходят для этого по определению – объект должен быть младше. Рефлекс. В городе все не так. Она разряжается в универе, и потому дома, если не подставляться, добрейшей души человек, а здесь ей просто необходим мальчик для битья. Каждый раз находит повод, а сегодня и искать не надо, вон он  идет сзади, давно, надо сказать, идет.

– Я к тебе обращаюсь!

- Ни за что, Лена, ни за какие коврижки ты не втянешь меня в это! Нам пора возвращаться.

– Беспокоишься, что он переутомится? Тебя устраивает роль компаньонки?

  Она ждет когда я сорвусь. Каданс! Апогей! И тут же начнет порхать вокруг как ни в чем не бывало.
       
– Вполне.

– Лена, Сергей, поворачиваем, комары одолели! – крикнул отец.

  Ура! Спасение близко!

– Мы сейчас. – Она остановилась, насмешливо глядя на сына, – Он имеет на тебя сильнейшее влияние, он заманит тебя в пустое, никчёмное полубогемное бытование, да ещё и деньги будет тянуть, если уже не тянет. За его загадочным, притягательным фасадом ничего нет, ты влюблён в фантом, в тень, в призрак!

  Ты что не в курсе, Лена, что я давно, ещё в школе именно у него научился спокойствию терпению, как лучшим из возможных защит.

– Не дождешься.

– Руку не выкручивай. Я ещё не закончила.

– Не имеет значения. С меня достаточно. Срочное дело на завтрашнее утро я сумею себе придумать.

– Всё, всё, всё, не ерепенься, давай догонять наших.

  Медленно ходить Лена не могла – не умела, правой рукой вцепившись в сына, подхватила левой мужа и потащила «своих мальчиков» к дому паровозом, накрывать на стол к ужину. Сквозь сумеречную дымку, оглянувшись, можно было увидеть помолодевшую, переставшую хромать ба, легко шагающую рядом с чуть склонившимся к ней спутником. Поворот. Нельзя увидеть. Дождь в это всеми забытое место не добрался – тоже забыл? А  ночь тут как тут.

– Что-то их давно нет, – сказала Лена после того, как на столе были расставлены чашки/тарелки и самовар вот-вот должен был закипеть, – Давно бы пора.

  И правда. Сергей вышел за ворота. Под рябиной на лавочке ба что-то увлеченно рассказывает Нику, то и дело касается его руки, смеется.

– Родители, давайте ужинать. Когда явится эта компания неизвестно, а я голодный.

– Всё в порядке? – спрашивая отец точно знает, что всё в порядке, – и где они?

– Точно не скажу, но думаю довольно далеко отсюда.

– В смысле?

– В смысле – давайте ужинать.

– Ты радуешься, будто вытянул счастливый лотерейный билет, – сказала Лена, ставя на стол чугунный горшок с гречневой, томленой с белыми грибами кашей.

– Билет вытянула булечка, а я радуюсь за компанию.

  Антонина Григорьевна появилась на веранде часа через полтора. Оглянувшемуся на скрип двери Сергею в первый миг показалось, что через порог шагнула не маленькая кругленькая ба, а та девушка со старых фотографий, что одна выглядела живой среди плоских мертвых изображений. Люди рядом с ней готовились быть запечатленными, а она попадала в кадр словно случайно и оставалась в нем жить. От неё явственно пахло морем. Южным морем. И она была счастлива.

– Мам, куда кавалера дела? Замучила разговорами до потери пульса?

– Он пошел спать, а я хочу чая.

  Самовар давно остыл. Поставили чайник. Отец спорил с Леной по поводу места бурения скважины. Давно спорил. Не до морского бриза, принесенного на веранду ба.

– Хватит вам! Спросите завтра  Ника.

– Он специалист? – отец.

– Будет ходить с прутиком? – Лена.

– Ещё какой, – засмеялась ба, – но с прутиком не будет.

– То есть?

– То есть спросите его и бурите именно на том, а не на другом месте!

  Ба явно раздражали глупости, отвлекающие её от пребывания где-то-там. Где? Очень тихо Сергей спросил её:

– Где ты была, Тонечка?

– Я не люблю, когда ты так меня называешь, милый.

– А я не люблю милого.

– Ты первый начал. Не отстанешь?

– Нет, булечка, интересно же.

  Она перестала помешивать ложечкой чай в чашке, куда, кстати сказать забыла положить сахар:

– В Крыму      много лет назад    одна     я тогда впервые поняла как огромен мир. Что он прекрасен, я догадывалась и раньше, а что велик       только тогда. Первая поездка далеко, первое не чахоточное море, первый звездопад       и потом – это был июнь сорок первого. Видимо по контрасту запомнился так ярко.

– Одна?

– Отсутствующим спутником. Был и не был. Не мешал        было бы обидно верить, что чудеса бывают, но так никогда и не дождаться.

  Помолчала. Так много всего, что стоило бы, но не вслух.

– Кто-то завтра с утра за грибами собирался! – громко, и сыну с невесткой тоже.
Вот теперь понятно, кто здесь хозяин. Сорвались с места в едином порыве. Поход за грибами – святое, тем более в июне, когда опоздал на день-другой, слой прошел, и остались стоять в лесу огромные, трухлявые, оседающие под своей тяжестью обабки.

  Разбудил Сергея голосистый деревенский петух. Километра четыре до крикуна, а будто под ухом орет, зараза! Но знакомое с детства предвкушение бора, удачи, тяжелой корзины, традиционного завтрака на поваленной березе у ручья, отцовских баек бывалого грибника – куда там вралям рыбакам, заставило вылезти из спальника. Кто болеет – поймет, а кто нет – тому не объяснишь, как это выйти на заросшую травой лесную дорогу и в колее увидеть белый, а рядом ещё один, и там, у пня целое семейство. Подъём! Открыл дверь и хотел было вниз, из пахучего тепла сеновала, в сырое и туманное, но замер, уже занеся ногу. По овсам, от деревни наискосок двигались восемь едва различимых в тумане фигур. Кто это? Инопланетяне! Кабаны. Хорошо идут, дружно. Оглянулся на Горина, завернувшегося в одеяло, как в кокон – тот ровно и глубоко дышал. Лица не видно, из волос – антенной – торчит соломина. Спи!

               
  Блаженство  длить, не просыпаться пока это возможно, включить в сновидение петушиный крик, мелодичные скрипы проснувшегося дома и странствовать в подаренном вчера Крыму, доставать из газетного фунтика  парные бусины черешен, нырять в зеленоватую соленую глубину, загореть до черноты, блуждая по выжженным солнцем холмам. Весь полуостров со всеми потрохами – с виноградниками, раскопками, татарами, маринистами, рейдом, Волошиным, жареной барабулькой принять, вобрать в себя и длить сон, не давая себе проснуться. Соль вода! Ещё во сне, но уже вслух, отмахиваясь от назойливой осы. Улетела, но и тонкую паутину сна утащила за собой, похитив крымское солнце.

  Антонина Григорьевна за грибами не пошла. Хозяйничала, баню начала топить. Здесь, у бани, и нашел её Горин.

-   Ты что в такую рань? Спал бы ещё и спал. Или душно там, Коля?

-   Там хорошо, но выспался лет на пять вперед. Расскажи мне об осени      другой осени        не здесь.

  Уселся за стол, подперев голову руками, внимательный не к каждому слову даже – к каждой паузе между слов. Села напротив, и, поначалу спотыкаясь (откуда бы ему знать об осени не здесь?), но потом войдя во вкус, рассказала о своей давней счастливой осени в Праге.      Что-то в нас совпало, вошло в пазы, иначе почему я не вспоминаю, а переживаю, проживаю эту осень вновь так ярко, быть может ярче, чем тогда. Грубо, через край, дождь сшивал в одно неуклюжее целое там и здесь.

– Знаешь, тогда в Праге я безумно и взаимно влюбилась и до сих пор жалею, что нельзя принадлежать двоим одновременно и в равной степени, что жизнь устроена так, а не иначе. Я сохранила семью, не потому, что Георгия – Костиного отца любила больше      чем        испугалась силы чувств и неизвестности. Уехала, сохранив воспоминание, как дорогую реликвию, но иногда мне с ужасом кажется, что большая часть меня отмерла, или не родилась вовсе. Может потому и не вырастить мне прекрасный сад, что не           зачем я тебе всё это? Я бывала там потом ещё и ещё и не находила в себе сил встретиться, даже когда вырос Костя и не стало Георгия, потому что легко быть смелой, когда бояться нечего. Это была моя тайна. Тайная тайна. Никто не знал. Иногда мне казалось, что я взорвусь, если не расскажу хоть кому-нибудь, но даже близкие подруги         я достаточно стара, что бы понимать – оставшись в Праге, сожалела бы об утраченном         никогда не узнала бы Сережки. Наказание и есть жизнь?

  Встретиться с ним взглядом – вспыхнуть? провалиться? оледенеть? Зачем я? Что хотела услышать? Вечером он уедет и       лучше бы никогда не видеть, не встречать, не знать, мыкаться в нежелающем расти саду с несостоявшейся любовью, корректировать воспоминания.        Уедет, не ответив ни на один вопрос, соблазнив возможностью ответа.

  Поднялся из-за стола.

– Самоедство непродуктивно, Антоша, пойдем, погуляем.

– Не надо! Пожалуйста, не надо! – сухие, без слез рыдания, - Сядь! Бог с ним, всё давно прошло, а сад –  огурцы-помидоры растут и ладно.

  Гладил полные плечи, утирал, как маленькой, прорвавшиеся таки слезы.

– То и дело  приходиться отвечать на вопросы, ответов на которые  не знаешь, не можешь знать, но любовь – неделима. Кусочек не отщипнешь, на хранение не сдашь. Она есть и этого достаточно, иначе зачем бы вновь и вновь сажать вымерзающие розы?

  У него были ледяные руки, Антонина Григорьевна сняла висящую на гвозде старую куртку, накинула ему на плечи.

– Спасибо.

  Покачала головой и, хромая больше обычного, пошла подбросить в печку дров. Случайной волной прибило к ногам золотую рыбку –отпущу в синее море, ничего не попросив – совестно. Всё есть, а чего нет – не заслужила или не захотела иметь. Ей и так, рыбке, тяжко приходиться – неводы всё больше, ячейки всё чаще, желания заковыристей, а экологическая обстановка всё хуже. В предбаннике жарко пахло нагретым деревом и особым банным уютом. Сначала мальчики – они любят погорячее, потом мы. Жаль, что Нику недоступно это удовольствие        многие удовольствия недоступны        компенсация или расплата? И поправляя кочергой березовое полено, услышала его голос:

– Усталые, но довольные? Как грибы?

  Всамделишным дождь так и не стал, тучи разогнало ветром и серое утро потихонечку переросло во вполне приличный – прохладный, но солнечный день. Ник от души веселился, помогая чистить тугие скрипящие под ножом боровики, выслушивая историю нахождения каждого и успешно избегая разговоров «за жизнь» с Леной. Как не рвалась, а увидеть его под кисло-сладким соусом с веточкой петрушки во рту не получалось. Махнула рукой. В конце концов Сергей вправе выбирать себе друзей самостоятельно, это раз, а два – мне остается только уважать его выбор, хотя Ник Горин  это слишком.
 
  Добыча была изжарена с луком и частично уничтожена с аппетитом и удовольствием, вполне Горину доступным. Из старого оцинкованного корыта у плиты, куда бросали бумажный хлам на растопку, вытащил несколько листов и угольком, подобранным здесь же, рисовал Антошу, Тонечку, Антонину Григорьевну и её сад, тот, предстоящий.

  К Павловым, для переговоров по поводу бурения, приехал на мотоцикле грузный похмельный дядечка, добродушный и агрессивный одновременно, и все они расхаживали по участку, ведя  малопонятные, для непосвященного в систему расчетов, разговоры. В конце концов, раздавив огромным резиновым сапогом  чахлый кустик парчовой азалии, дядечка удалился, результатами визита довольный.

– Во, народ, единственная конвертируемая  валюта – водка, – Константин Георгиевич подошел к Нику, – Говорят финны спиваются! Нет, в этом виде спорта мы безусловно впереди планеты всей. – Он был довольный, барственный, пропустивший под грибы чуть больше конвертируемой жидкости, чем обычно. – Сережка вчера уверял нас, что вы видите в землю на три аршина, скажите, пока мы не перессорились с Леной окончательно, где бурить?

  Отложив уголек и скинув куртку, за размашистым хозяином – в обход владений.

- Здесь. Или здесь, у старой березы.

– Лена!!!
 
– Так-таки здесь? Мне кажется, правильнее ближе к дому.

  Дошли до дома, где Сергей по просьбе и под руководством Антонины Григорьевны, доставал из подпола банки с вареньем и огурцами.

– Можно и у дома, Елена Александровна, но глубже и не такая вкусная.

– Николай! Ну как не стыдно, откуда вы можете знать о вкусовых достоинствах вод там, под землей?
 
– Ой, Лена, перестань, я слышал, так бывает.

– Естественно бывает, тем более, что ты хотел бурить именно у старой березы. И когда вы успели сговориться, мужчины?

– Лена! –  Павлов старший ушел в дом, досадуя на жену.

  Только давай без спецэффектов! Нет, не удержался, поднял с земли сухой прутик, и воткнул в том месте, где точно знал – живая, звонкая вода совсем близко. Черемуховая веточка немедленно тронулась в рост, выпуская нежные листочки.

– Только черемухи нам здесь не хватало!

– Простите, Елена Александровна.

  Ни тени раскаянья – озорная мальчишеская улыбка от уха до уха, на больного ты не похож, хоть режьте! И тут же порезалась, только вот обо что? Хлопнув легонько по спине в знак примирения, сильно оцарапала руку. Слизывала кровь с ладони – больно, как током ударило. Горин, внимательно осмотрев, сорвал черемуховый листик и прижал к ранке. Ничего, не страшно, могло быть  хуже.

– У тебя там шип для недоверчивых?

– У меня там строгий ошейник.

  Пластырь не потребовался, ранка кровить перестала, но выглядела воспаленной. Ядовитый шип? Соломинка или колючка застряла в ткани, а я оцарапалась, вот и всё. Инцидент исчерпан, дырку в земле ковырять будем на этом самом месте, а с Ником Гориным надо дружить, умница свекровь неспроста его так трогательно опекает. Елена Александровна была не из тех, кто способен отпустить рыбку в синее море, не вытребовав хотя бы нового корыта. Ничего обременительного, не хочу ни царицей, ни владычицей морскою, хочу молодости и уверенности в завтрашнем дне. Знаю, как это бывает, когда у зрелых мужчин сносит крышу. Имела возможность наблюдать. Жена мгновенно становится надоевшей старухой, а он ещё о-го-го, конь-огонь, девчонок вокруг вьется – рой, выбирай любую, а что девчонок интересует не он сам, а возможность получить всё и сразу, ему невдомек. Это не про него, умного, талантливого и ещё очень, очень молодого. Да и Костина поясница, кстати сказать, нуждается в таких руках, как у этого мальчика – ранка на ладони затянулась мгновенно         только       обо что же я укололась и как к нему подступиться? к такому вот насмешливому и загадочному? Сочтет стареющей, выжившей из ума бабой, просить нельзя, должен помочь сам, в добровольно-принудительном порядке, это раз, а два – надо так сформулировать просьбу, чтобы у него не нашлось повода отказать.

   Однако подступиться к Горину оказалось непросто, мешал Сережка, заподозривший в её хождениях кругами какой-то подвох. Загрузив в багажник банки с солениями и варениями, не отходил от приятеля ни на шаг, как приклеился! Наконец Елена Александровне удалось выслать его в деревню за сметаной, молоком и яйцами, но его место немедленно заняла свекровь. А Горин, гаденыш, видел её маневры, но лишь улыбался по поводу и без.  Тем же ножом, которым чистил картошку, срезав цветонос у пиратки-сныти  мастерил для Антоши дудочку – в подарок загорелой хромой девочке, отдавшей ему Крым и кусочек Праги – владей.

– Что это, Николай, свирель?

– Зеленый палец для Антонины Григорьевны.

– Не надо, Коленька, дело только в том, что не место японским кленам под Новгородом. Каюсь, начиталась книжек с красивыми картинками. Откажусь от экзотики, буду сажать проверенные и районированные.

  Дудочка была из чего угодно, только не из сныти. Что ты такое, мальчик? Соединительная ткань бытия? Замочная скважина? Дверь? Прячься, не выдавай себя – разорвут, растащат по куску на сувениры. Никто не взял тебя в оборот, потому как первичное накопление капитала идет полным ходом, не до глупостей         да всё ты знаешь, и что препарировать могут, и датчики подключить, и убить просто потому, что другой. Тоска на донышке  глаз – смертная.

  Ничего, Елену Александровну никогда не обескураживала неудача, напротив – придавала задора. Я до тебя в городе доберусь, улучу момент, когда не за кого будет прятаться. Машинально со стола – непорядок – скрутила жгутом, подожгла и сунула в топку вслед за поленьями несколько кусков серой разрисованной углем бумаги.

– Пойду, поищу Костю, куда он запропастился? За плитой следите, будьте добры, я блинов напечь собираюсь гору.
   
Ушла. Ник ещё немного повозился с дудочкой. Выдуваю из себя тлен?

– Я сейчас, Антонина Григорьевна.

  И едва не пританцовывая за ворота, к реке. Вернулся с тихоней тростником и налетчиком одуваном.   Что я буду делать со свирелью? Принесу её в жертву здешнему садовому? домовому? А если мои редкостные туи и роскошные кипарисовики не растут потому, что осень? У меня - осень? Хотя у тебя, мальчик – знаю – тоже осень, а в агротехнике ты много меньше моего         совсем ничего не смыслишь.

  Пока мастерил из тростника дудочку побольше, а из одуванчика и вовсе свистульку вернулся из деревни Сережа и Елена Александровна растворила на блины целую кастрюлю теста. Ник опасливо покосился на плиту, собрал со стола и протянул Антонине Григорьевне три деревянных, не деревянных, но и не травяных полых тельца.

– Что мне с ними делать? Я не умею и уже не научусь играть.

Вопросительно и беспомощно улыбалась.

– Отдайте Антоше, она справится, – не поверить ему невозможно, так убедительно-ласков.

  Он надеялся быть понятым. Отдал и исчез в тени под яблонями, растворился в родной среде бликов и завязей, намеков на  листопад.

  Ловко орудующему топором внуку – широким лезвием членил полено на щепки в самовар раз, раз, раз: «Увози его, Сережа».

  Остановился, вогнал топор в измочаленную колоду.

– Не может быть! Вы поссорились, ба?

– Увози его, Сережа.

– Позже. У города гарантированная пробка, протолкаемся пару лишних часов. Что тут у вас? О чем ты, булечка? В рядах нежелающих ничего объяснять прибыло.

– Некогда ему объяснять, и потом         ничего не объяснить, понимаешь?

– Не понимаю, поскольку адвокат и могу объяснить всё что угодно.

  Настроение было отличным, ни в лирику, ни в загадки не тянуло, казалось, что решение  плодово-ягодных и смежных с ними проблем дома, воды, дров на зиму легко могут составить счастье полноты бытия. В глушь! В деревню! Острая нехватка спинномозговухи     ладно, поумилялся и будет, хорошо хоть трубка не берет. Однако булечка не паникерша, надо пойти взглянуть на Ника. Отличным – было.

   Горин дремал в гамаке под яблонями, солнечные зайчики весело прыгали по его лицу, ветер сгонял их, возвращались. Прохладно. Принес старую отцовскую куртку и осторожно, не разбудить, укрыл.

– Сережка, это смешно, ты ну просто вылитый Сэм Гэмджи. – Прокомментировала Лена его заботу о ближнем. – Как тебе в денщиках? Ведь он-то не Фродо, и судьбы этого мира от него не зависят. Ты помогаешь ему нести Кольцо и не знаешь, что Кольца у него нет и не было никогда.

– А знаешь, Лен, мне нравится Сэм Гэмджи. По-моему, во всей книге нет персонажа бескорыстней и благородней.
   
– Оставь, Костя, ты же понял, о чем я. Подобные  скромность и верность качества может и прекрасные, но в нашем мире явно лишние, мешающие строить отношения, карьеру.

– Лен, зато Сэм не отправился в Серые гавани раньше срока.

– А я-то, дурак, хотел привезти его на неделю – погостить.

  Бред! Какой бред они несут! И Сергей ушел к подвязывающей в теплице помидоры ба, помочь, успокоить и успокоиться. Но она была какая-то отстраненная, хрупкие пахучие стебли не обламывались по чистой случайности, настолько отдельно от неё, поглощенной каким-то непростым переживанием, жили руки, ловили свисающие сверху веревочки, обвивали оными жирную, темно-зеленую рассаду, дабы выстояла под будущей тяжестью. Присоединился и тут же сломал пару веточек – от досады и неловкости.

  А, Лена! Так быстро? Я ждал минут через двадцать. Не вижу – занят. Вижу – не хочу общаться. Придется.

  Елена Александровна вовсе не устыдилась, но посчитала, что ес-ли сын привезет  Ника на неделю, у неё будет масса возможностей испросить желаемое. Главное, чтобы привез. Она вообще была из тех любителей покушать, кто, борясь с жировыми наслоениями, наедается до отвала и тут же в туалете, сунув два пальца в рот, освобождается от проглоченной пищи. Противно, зато подстрелены сразу три зайца. Есть не хочется – это раз, центр удовольствия своё получил – это два, ну а три – снижение веса гарантировано.

– Прости, Сережа, сегодня не мой, неправильный какой-то день, срываюсь, прости. Приезжайте хоть на неделю, хоть на месяц, всё будет чудесно, замечательно, благостно и в кайф, вот увидишь, зо-ви бабушку, буди Ника, будем пить чай и заедать блинами с медом и сметаной.

– Спасибо, что-то не хочется. Булечку позову, а Ника будь добра, не трогай, пусть спит.

– Ты куда?

– Прогуляюсь вдоль речки.

– Сережка! Он сложный,  я нервничаю, не знаю как себя вести.

– Ты не знаешь? Лена, если бы ты не знала, как вести себя с людьми любой категории сложности не быть тебе ректором.

– При чем здесь ректор? А, ладно, иди, гуляй.

  И Сергей ушел, правда недалеко. Разбудит ведь, обязательно разбудит, что-то она хочет от него – не обломилось – злиться, но надеется получить своё. Надо будет сказать ей, что не только в землю на три аршина, но и насквозь, может быть тогда остережется лгать. Хотя бы лгать. Вернулся. Были сомнения? Разбудила, усадила и теперь обхаживала со всех сторон. Ник отмалчивался без неизбежных нарочитости, кокетства или хамства – учись.

– Поехали? Попробуем прорваться через Рыбацкое.

  С готовностью и облегчением Горин поднялся из-за уставленного

                мед – малина – молоко 
               
стола, ба понимающе улыбнулась, протягивая ему руку для поцелуя неожиданно-царственным жестом. Увидимся? Обязательно. Константин Георгиевич пытался было сопротивляться – новый слушатель – находка для говоруна, но тщетно. Лена кусала губы.