Домой Сашеньке всё же пришлось поехать. Надо было переодеться, да и родители вероятно забыли, как выглядит их непутевая дочь. Счастливая непутевая дочь. Дома, покорно выслушав упреки, Саша хотела уйти к себе, но была остановлена маминым:
– Ты была у портнихи? Сергей, наверное, захочет взглянуть на платье.
Платье. Завтра. Сергей. Завтра от родителей, купивших дом где-то под Новгородом и проводящих там лето, возвращается Сергей, за которого я в сентябре выхожу замуж. Я выхожу замуж? Я? Какой ужас! Бедный, бедный Сережка, он меня так любит, а я! Ему надо всё и сразу объяснить. Но для начала придумать – как. Утром она пришла в огромную «профессорскую» квартиру родителей Сергея, открыла своим ключом, положила на видное место письмо, которое писала и переписывала всю ночь. Постояла, глядя на белое пятно конверта, и сунула его в сумочку. Так нечестно! Я должна встретиться с ним на нейтральной территории и все объяснить. Он ни в чем не виноват. Боже, как я могла забыть о нём? Он умный, добрый, славный, и мы бы долго и счастливо жили вместе, но я влюбилась в молодого талантливого черта. Влюбилась, хотя месяц назад считала, что это невозможно. Потрясение было так велико, что я и думать забыла о Сережке.
Встретились.
– Саша! Сашка, я так соскучился! – тянулся к ней губами, руками, но она отстранилась. Остановился.
– Что-то случилось?
Он привез ей огромный букет полевых цветов, свежих, словно только что сорванных. Как ему удалось? Ромашки, смолёвка, колокольчики, лютики, васильки. Ник пожалел бы их маленькие жизни.
– Я, я влюбилась, Сережа, и не могу выйти за тебя замуж. Это было бы мучительно для нас обоих. Прости.
Раньше ей было бы не дано прочувствовать степень овладевшего им отчаяния. Теперь она видела, как рушится, рассыпается в прах его мир, но всё же была уверена, что иначе – нельзя. Я не люблю его – милого, надежного, внимательного, перспективного. Не люблю. Мне очень жаль. Ему так больно, что хочется обнять и притянуть к себе, утешая. Он и раньше знал, что не люблю, но верил, что его чувства хватит на двоих.
Сергей долго, очень долго молчал, глядя на неё, потом поднялся:
– Я рад за тебя. Ты изменилась, и светишься изнутри. Я пойду, хорошо? – Помедлил и спросил: – Я его знаю?
– Разве это имеет значение?
– Значит – знаю.
И пошел прочь, сгорбленный, не пытающийся казаться сильным и гордым. Плакала, впервые переживая чужое горе остро, как свое. Отстраненно-трезвый взгляд изменил ей. Непривычно тяжелое бремя сочувствия и вины выжимало из глаз слезы. У нас были деловые отношения. Это у тебя были деловые отношения, это ты выбрала наиболее достойного из многочисленных поклонников, а он любил, иначе не ушел бы так просто. Я не ошиблась в выборе, но теперь это не имеет значения. Тяжело-то как, Господи, помоги ему. Помоги ему забыть меня поскорей.
Вечером она отказалась встретиться с Ником, сославшись на завтрашний экзамен. Пыталась наказать себя за причиненную другому боль? Какой экзамен? Звездная ночь глаз, кроме которой она ничего не видела, не помнила и не знала, обступала её со всех сторон. Полуобморочное состояние сладкой истомы и бесконечного падения в темной ласковой пустоте. Я ничего не знаю о тебе, кроме имени. Чем занимаешься? Где живешь? С кем общаешься? Сережа никогда не рассказывал, что был знаком с начинающим волшебником. Бедный, как он там?
Там было плохо. Сергей долго не мог вспомнить, где он поставил машину, куда надо идти, что делать. Метался по городу, не веря, что случилось то, что случилось. Но в карманах – две связки ключей, одна его, другую отдала Сашенька. Влюбилась? Да, это так. Кто-то вдохнул жизнь в Снежную королеву. Кто-то осмелился отогреть Снегурочку, не испугавшись, что растает. Кто-то не поверил ей, но поверил в неё. Кто? Саша права – не имеет значения. Я не сумел. Не разглядел тлеющего под ледяной коркой уголька. Недостаточно сильно любил? Просто не был способен? Не надо было оставлять её одну надолго. Оставил – остался один, но она счастлива, значит не все так плохо. Я не сойду с ума. Переживу. Выживу. Кто?
Следующий день он провел на диване, отвернувшись лицом к стене, хотя отворачиваться было не от кого. Мир рухнул. Надо было выбираться из под обломков, зализывать раны, и начинать строить новый. Потом, не сейчас. Он вспоминал, как довольно давно познакомился с Сашей в одной большой разношерстной компании, как относился к ней с прохладцей, посмеиваясь над её незадачливыми поклонниками, как незаметно для себя стал одним из них, и Саша вдруг благосклонно приняла его ухаживания. Ему казалось, что уважения и приязни с её стороны вполне достаточно, но оказалось! Кто-то не поверил в то, что она не способна любить. Кто? Кто-то из моих знакомых, а значит рано или поздно я узнаю – кто. Хочу того или нет.
Рано. Не прошло и двух недель. Ему было ещё очень больно жить, когда он зашел в «Букинист», просто так зашел – был рядом и решил заглянуть. Лидочка, заметив тень, исказившую его обычно безмятежное лицо, спросила:
– Что с тобой, Сережка, откуда вселенская скорбь?
Он не был склонен делиться своими переживаниями с кем бы то ни было, но Лидочка попала в болевую точку в тот единственно правильный миг, когда его взгляд упал на альбом по Праге. В Прагу они хотели поехать в свадебное путешествие. Чуть раньше или позже он бы не ответил, а тут вдруг поделился.
– Или это просто совпадение во времени, или твою Сашу очаровал Горин. Они здесь познакомились. Мы потом вместе обедать ходили.
Ну да, конечно. Мог бы и сам догадаться. Он всегда обыгрывал меня, обворовывал, опережал, успел и здесь. Горин! А кто ещё из моих знакомых мог разбить лед и не разбиться? Горин. Самый странный из известных мне людей. Саша влюбилась в
безмерность в мире мер?
Саша, с её трезвым взглядом на жизнь и неистребимой страстью оценки всего и вся, смогла оценить и его? Он никуда и никогда не вписывался. Большая часть воспоминаний о чудесных школьных годах связанна именно с ним, как это ни странно, ведь я старался не общаться. Однажды, очень давно, я слышал, как он играл на флейте. Ни для кого, для себя. Вершины гор к нему не склонялись, но снег на них таял наверняка. Темные нити тоски пронизывая мелодию, сплетаясь в изумительной красоты узор. Нежная жалоба души, заключенной в теле инструмента, открыла во мне редкую способность видеть музыку и пробудила неясные сожаления. Я топтался на пороге чужого, пугающе притягательного мира. И страх-то был несерьёзный, и надо-то было сделать только один шаг, но я развернулся и тихонько ушел, а способность видеть музыку осталась. Саша услышала или увидела нечто, пробившее брешь в её панцире? Он отпраздновал победу? Нет. Он, скорее всего, и не догадывается, что в очередной раз сделал меня. Это я устраивал тайные состязания, в которых он участвовал, не подозревая ни о состязании, ни о призе, ни о том, что я мысленно все время играю с ним в перетягивание каната. Это не он, это я был его врагом, потому как равнодушие с ним рядом хирело и сохло на корню, а для дружбы у меня не хватало смелости.
Мы периодически встречались после окончания школы. Совсем недавно, например, на похоронах Роберта Марковича, нашего пре-подавателя французского. Потом ещё раз, случайно, в концерте. Первые три и последний год в школе он опасно болел, но выбрался. При каждой нашей встрече его сопровождала очередная красавица (неизменно – красавица), и каждый раз я натыкался на ласковую усмешку в его опасных глазах. Саша пополнила список?
Через несколько дней Сережа едва не столкнулся с ними нос к носу, но успел свернуть с Большого на Ординарную. Не стоило беспокоиться – они ничего не замечали вокруг. Горин горел. Трепетные отсветы ложились на лица прохожих, машины, стены домов. Город смеялся в ответ. А Саша, Саша не шла, летела, как та девушка в розовом, на всем известном полотне. Да они квиты! и счастливы. Ей хорошо, а ведь я хотел именно этого – чтобы ей было хорошо.
Он позвонил на работу, и, выслушав в свой адрес много всякого всего, получил-таки необходимую передышку, - но только на сего-дня, слышишь? Появляться на работе с лицом, что глядело на него, отражаясь в грязном окне пышечной, не стоило. Отдышаться и научиться не думать, не думать, не думать о ней.