Кризис патриархата книга 2 Часть 2 гл. 1-4 Под защ
Глава 1. Научиться жить с болью
Дети спали,и сын, и дочка... А Люба не могла уснуть: как она приживётся в новом эстонском коллективе? Выдержит ли её сердце такую нагрузку: работа со взрослыми учениками, учёба и необходимые разъезды на зачёты, экзамены и летнюю сессию, главное - маленькие дети. Как и на кого их можно оставлять? И по-прежнему придирчивый и ревнивый, часто гневный и даже жестокий характер мужа... Не учиться при таком характере избранника никак нельзя, мало ли что или кто встретится в его жизни. Крайне необходима определённая независимость от его зарплаты, размеры которой - "военная тайна". Учиться надо будет ещё целых два года! Боже мой!Как она бежала домой в этот, казалось бы радостный первый день её новой работы в ШРМ, который и разделить-то не с кем... От КПП она не бежала, она мчалась! Она могла думать только о детях. Что теперь с ними? Что её ждёт? Вся радость от найденной работы по специальности, такой долгожданной и нечаянной, исчезла напрочь. Она вспомнила, как она бежала, не замечая никого и ничего на свете... Как чуть не ползла, еле дыша, взбираясь на пятый этаж, как, открывая замок, прислушивалась, пыталась успокоить своё сильное по словам врачей сердце... Трудно... Но ведь было ещё труднее, и она стала вспоминать, как она выбиралась из казалось бы непреодолимой ситуации, чтобы стать сильнее, организованней и целеустремлённей.
Да... Был ещё и более трудный год в её материнской и женской жизни. Ничего, справилась! В их неспокойном земном мире разразился было "карибский кризис". В этот день она в первый раз после роддома, ещё не чувствуя себя вернувшейся к нормальной женской жизни, оставив трёхнедельную АЛЁНУШКУ на Володю, пошла, вернее поплелась впервые, в ближайший магазинчик за самым необходимым - молоком, хлебом и творогом. Надо было попробовать, как ей, израненной до крайнего предела тяжелейшими родами, всё-таки удалось выжить и даже встать на ослабевшие ноги. Она с грустью припомнила, как в их палату вошла улыбающаяся медсестра,молоденькая физкультурница и предложила:
- Милые мамочки, начинаем утреннюю гимнастику!
И как мгновенно изменилось её лицо, когда она увидела, что Люба не сумела приподнять ноги даже на сантиметр над простынкой, до крови укусив свои губы...
Люба вспомнила, как нелегко было сделать всего несколько старческих шажков из дверей роддома, хотя её держали и за руки, и за бока, чтобы не упала... Её выпустили на десятый день и то после официально написанного заявления о том, что она не может спать от боли и от обстановки, где ей пришлось выдержать адские мучения и поэтому боится, что отсутствие сна повлияет на психику. И все санитарки и медсёстры подтвердили, что она не может спать, а снотворного, успокаивающего, обезболивающего ей нельзя давать, она - кормящая роженица....
Как трудно было влезть на заднее сиденье военной машины, прилечь и не закричать на всю улицу... Она преодолела себя на семнадцатый день жизни Леночки, заставив, собрав всю свою нечеловеческую волю, хлопотала весь день, передвигая по-старушечьи непослушные ноги, повторяя про себя:
-У меня есть дочка, нас теперь двое на свете, ей нельзя остаться в этом жестоком мире патриархата одной, маленькой, совсем беззащитной. У неё есть и должна быть Я, только Я... Никакому фашисту не удастся сломить меня, никому не отдам моё маленькое солнышко, настоящее чудо Природы, истинное сокровище! "Через невозможное - вперёд, к главной цели!" Конечно же никто из родных к ней не приехал. После смерти мамы, с шестнадцати лет, можно было надеяться только на себя. На себя одну...
Вот и теперь ей придётся всё делать, не рассчитывая на чью-то помощь и поддержку. Работать, учиться заочно, растить детей... Люба вспомнила, как потихоньку, считая каждый шаг, радостно возвращалась она домой в первый раз из магазина... Но что это? В коляске - плачущий ребёнок, дрова не наколоты, а топор брошен на траву. Володя! Никакого отклика... Что случилось? Она вынула ребёнка из коляски, сменила пелёнки и, покачивая дочку на руках, тихонько напевая, обогнула домик и позвала:
- Тая! Не знаешь, Володя ушёл куда-то, даже дочку бросил! Дрова не нарубил, воды не накачал. Что-то случилось, да? Что-то очень серьёзное?
Тая вышла на крылечко.
- Боевая тревога. Минутная готовность! У всех так. Сказали, что продлится долго. Воды я тебе принесу, не беспокойся, дров тоже пока хватит. Валерка надолго запас. Нам с тобой хватит, не думай. Справимся! Привыкай! Мы же не простые жёны, мы - офицерские... Ты же сразу поняла, что они держат руки "на кнопке",а мы держим огромный тяжёлый щит круглые сутки и на всю жизнь без отдыха.
Прошло несколько дней. Однажды поздно вечером в окошко постучали. На крылечке стоял муж.
- Кончилась тревога? - улыбнулась ему Люба. - Как же ты теперь будешь жить без своей возлюбленной "железяки". Знал бы, как я её ненавижу...
- Всё только ещё начинается. Без неё теперь не проживёшь! Такие вот дела в неспокойном капиталистическом "мире". Я прощаться с вами приехал. Заявление подал о согласии добровольно ехать за океан и заодно второе заявление - о вступлении кандидатом в члены КПСС. Можешь поздравить. Или даже поругать...
- Поздравляю, ты правильно сделал! Твой отец тоже две войны прошёл коммунистом. Кому-то надо...Ты один?
- Нет, впятером, все из Рижского училища, наш выпуск. Только один из нас, шестой, отказался, догадываешься кто?
- Конечно! И что же он вам сказал?
- До ступенек политотдела дошёл вместе с нами, потом развернулся. С женой, мол, надо посоветоваться...Ребёнок у них маленький. Жене тоже сразу стало нездоровится... А ты-то как?
- Папа наш говорил в таком случае:"Сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит!" Трус поганый этот твой "Латыш"! Училище ваше позорит. А вот нам, женщинам, медалей "За храбрость и выдержку" не дают, хотя мы каждый раз рискуем и красотой, и здоровьем, и своей свободой, не говоря уже о работе, профессии и литрах крови, стараясь забыть, как тяжело во всех отношениях выносить подаренный вами плод... Об этом нам, молоденьким девушкам и женщинам, даже не говорят. Сами не понимаем, что нас, чистых помыслами, искренних девчонок, ждёт, возможно даже смерть, как Лизу Болконскую... Не говоря уже о скорой нелюбви, превращающегося во владыку и крепостника, былого ухажёра - избранника. Тебя покормить? Я наварила на три дня вперёд!
- Нет! Мы уже поужинали. А ты-то поела? Или опять забываешь без меня о самом главном?
- Забыть трудно, уакающий звоночек напоминает строго по часам! Я так наработалась... Искупала, покормила, перепеленала, еле-еле до кроватки донесла, прилегла и сразу вырубилась. Ничего, "будильник" мой прозвенит, в 12 часов покормлю и что-нибудь потом поем, чтобы сразу же заснуть... Сейчас так устала, намучилась, что ничего не хочу.
В окно тихонько постучали: "Владимир Леонидович! Мы только вас ждём!"
-Всё! Я поехал. Ты только себя сбереги для нас с дочкой. Ладно? И не думай обо мне плохо... Мы всё сделаем, как надо, под лозунгом "Миру - мир!" Я тебе писать буду, а ты хоть по нескольку строчек отвечай, самое главное опиши, а я понял наконец-то как вам живётся...! Пока!
- Ты всё правильно решил, я тебя одобряю! А у меня теперь самое главное - дочка! Её жизнь, здоровье и развитие!
Глава 2. Малиновая варежка
Люба с каждым днём чувствовала себя увереннее, сильнее, всё время справляясь в книге "Наш ребёнок": не упускает ли что-нибудь в воспитании ребёнка. Слава Богу, что молока было много, приходилось даже сцеживать, лишнее, трудное напряжение и работа. Но что поделаешь? Другой молочной кухни в их городке на эстонской земле не было...
- Терпите, а там, глядишь, и прикармливать придётся, будет полегче.- Успокаивала её детский врач Лебедева, настоящая русская "Лебёдушка".- Но это - ближе к осени. А сейчас берегите себя. Очень плохо делают мамочки, приучая младенцев к соскам. Из груди молоко даётся ребёнку трудом, вот и растите нам и себе трудоголика! Государству и вам пригодится!- Шутила она на "полном серьёзе".
Но вскоре появилась в их маленькой комнатке соседка, та самая, муж которой отказался разделить свою военную службу с давними своими однокурсниками в Риге. А его жена, которая только что закончила мединститут, оставила малышку - трёхлетнюю дочку на бабушек в Риге и приехала "отдыхать к мужу" от пятилетней учёбы.
- Ничего, что мы на маленькой кухне "без удобств", теперь две хозяйки, а пеленки совершают своё вечное движение,- думала Люба. - Зато рядом, за стенкой, уже поселилась врач, надёжная помощь в случае крайней необходимости.
Однако, судьба и тут подбросила Любе ещё одно испытание. Нет, не случайно у новой соседки была рано расплывшаяся фигура. Она бросилась в глаза,а её слащавый тон насторожил, но Люба одёрнула себя тут же: "Нельзя сразу судить только по внешности, некрасиво отталкивать её настороженным взглядом. Но это - не Линда и не Тая, сразу видно. Поживём, хорошенько "раскусим". Судить будем по поступкам!
И вот однажды Люба отлучилась, надо было срочно сходить в магазин. Она оставила записку на кухонном столе: "Я - до ближайшего магазина. Бегу! Ключ в двери." Бегать ей было строго запрещено врачом и природой, очередь спускалась на крылечко, тянулась от двери и Люба взволновалась и взмолилась не на шутку, виновато попросила:
- Мне только молока и хлеба. Ребёнок маленький...
- Иди сюда! - крикнула ей русская продавщица. - У неё - уважительная причина, грудной ребёнок, новорожденный. Ей ещё лежать надо, а она одна осталась. Пропустите!
С бьющимся сердцем молодая мамаша тихонько, осторожненько переходила довольно широкую улицу без тротуаров, подержалась за низкий заборчик. Надо было, однако, спешить. В домике - тихо. Она вымыла после магазина руки и лицо, переоделась в домашнее платье и вошла в комнату. Но что это... На правой ручонке девочки была надета малиновая, вязаная, шерстяная, крашеная детская варежка! Губы, щёчки, шея, - всё было в анилиновом красителе... Ярко-красный большой палец малышки был во рту, тоже окрашенный в малиновый цвет! Она с видимым удовольствием сосала этот перепачканный палец.
- Зельма! Зачем ты надела моему ребёнку эту химическую гадость?! Это же - грудной ребёнок, ей даже месяц ещё не исполнился! Младенец до года!!! Ты что, не понимаешь, или сознательно сделала, ты - ВРАЧ, отравила маленького, беспомощного человечка?! Тебя, что? Купили за доллары? Ты - кто? Шпионка или вредитель!!!
Она громко постучала в стенку:
- Тая, Таечка! Миленькая! Приди ко мне скорее, я не знаю, что делать...
Люба прислонилась к стенке, беспомощно заплакала:
- Это - преступление! Даже фашисты такого не делали! Какая отвратительная гадина,предатель, гадюка...
Влетела встревоженная Тая.
- ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?
- Эта толстуха Зельма МОЮ ДОЧКУ ОТРАВИЛА! Как можно младенцу грязную крашенную шерстяную варежку сунуть в рот? Плакала? А она, видите ли, спит до двенадцати, понимаешь, спит до двенадцати! Лентяйка! Грязнуля и предательница! Я в наш магазин сходила, чуть ли не бежала и туда, и обратно, попросила без очереди меня пропустить, - Люба горько зарыдала. Но сразу же опомнилась и спросила: "Что делать надо,Таечка, подскажи?"
- Так... кипячёной воды и стерильной ваты, вижу - на подоконнике, давай вытирать быстрее, пока не впиталось. Спички, а, вижу...- Тая намотала бинтик на край спички, обмакнула в воду и протёрла осторожненько маленький малиновый "уакающий" ротик.
Бинт СРАЗУ ЖЕ СТАЛ МАЛИНОВЫЙ...
- Кормить скоро будешь?
- По часам - через сорок минут.
- Корми немедленно! Потом надо бы как-то заставить её срыгнуть... И снова дать другую грудь. А я побегу искать врача!
Тая вышла в коридорчик и начала стучать в дверь:
- Зельма! Зельма! Зельма! Немедленно ищи машину и вези сюда врача! Что ты наделала?! Ты - преступница!
Зельма не отзывалась, Тая выбежала во дворик, но почти тут же вернулась:
- Лебедева сейчас придёт! Она у нас, в городке! Любушка, кажется, мы спасены...
...На следующий день они пошли в детскую поликлинику: надо было взвешивать, измерять малышку. Дождь лил с самого утра.
- На каждой пелёнке - "рисовый стул", правда розоватый цвет постепенно исчез, - чуть не плакала Люба.- Малышка, даже если судить на глаз, похудела, осунулась. Всё было так хорошо: мы и режим соблюдали, прогулки в хорошую погоду устраивали, в остальное время она у окна спала, пока эту гадость к нам в домик не подселили. Я же сама предложила ей занять маленькую комнатку. Думала поучусь у неё, она же - дипломированный врач. Володя мой в очень дальней командировке, защитить нас некому. Кто же мог ожидать, что женщина-врач, у которой тоже есть трёхлетний ребёнок, может такое совершить... Я и вышла только минут на пятнадцать... Мне же надо покупать продукты, воду качать, и как мне быть спокойной, нельзя нервничать, а тут... То Кризис в Карибском море, до которого за всю жизнь не доплывёшь, то ребёнка хотят на Родине отравить, отравить маленькую, такую безвинную. Настоящая фашистка! Недаром никто её не пускал в дом...
- Успокойтесь, мы вам поможем. Но и вы напишите жалобу. Такого нельзя оставлять без наказания! Посмотрим, что ваше начальство делать будет, а мы поможем вам во всём, верьте нам, ладно? А то молоко портиться начнёт.Берегите себя для дочки!
- Я напишу... Завтра утром кто-нибудь из работающих в нашей части женщин вручит полковнику. Но за что такое? Я ни с кем не ссорилась, никого не обидела, всем помочь старалась... Мне сказали, что никто в нашем городке не хотел её пускать в маленькую комнату, а я согласилась на свою голову, пожалела её, вот ведь - совесть моя комсомольская!
Пожилая фельдшерица фыркнула у себя в углу:
- Враг не дремлет! Вы не видите, что в мире-то творится? Фашизм поднимает голову! Недобитые фашисты и, оказывается, даже среди нас, медиков...
- Как только освободится место в детской больнице,- добавила Лебедева, - мы вас с дочкой определим в бокс. Там все условия для вас и ребёнка: отдельный бокс, душ, туалет, пеленки, еда для вас, питье для ребёнка. Социализм: всё бесплатно... Только вы никому больше не доверяйте, никого близко не подпускайте к вашему боксу. Никаких контактов! Всё будет хорошо. Вам надо отдохнуть после таких родов. Ведь чудом выжили, все удивляются. Это ваша воля к жизни сотворила чудеса неизвестным для врачей образом... А в городке лучше сказать, что вы уехали к родственникам в Москву. Чтобы никого больше к вам не подослали.
- Я бы эту соседку лично расстреляла, как в войну, из автомата!И рука бы не дрогнула! Господи,помоги нам справиться с нашими бедами. Спаси и сохрани нас, хотя бы малютку, Господи! И кубинцев тоже, - молилась вслух атеистка и комсомолка Люба.
Глава 3. В больничном боксе
Через окно светило солнышко, неслись мимо осенние листочки, захваченные ветерком, мокрые, они прилипали на минутку, словно рассматривая их с дочкой новое жилище, но потом срывались и спускались к земле. Сосны качали под ветром свои лохматые "лапы", изредка отпуская по ветру пожелтевшие иголки хвои. Всё в природе словно шептало, насвистывало:"Держись, Любу-ш-ш-ш-ка! Чем бы тебе помоч-ч-чь ?"
- Сейчас погулять бы с коляской, такая погода хорошая! Но нельзя, нам не разрешают... Нам нельзя студиться. Вот и колясочка наша видна через стёкла в тамбуре, где запасной выход, но нельзя. Леночка снова весит, как при рождении,похудела малютка, хотя сосёт, гулюкает, двигается, машет ручками, улыбается. Вот только желудочек не переваривает теперь даже целебное материнское молочко. Скоро кормить, будут взвешивать, чтобы узнать, сколько она высосала из меня живительных соков. Хватает ли ей моего питания?
Вошла молоденькая санитарка: "Тере, тере! (Здравствуйте, здравствуйте!) Вам сначала покушать надо, а за посудой я буду минут через пятнадцать. Приятного вам аппетита, правильно я говорью?
- Правильно! У нас ещё желают: "Кушайте, пожалуйста, на здоровье!"
- Надо запоминать, я в вечерней школе учусь, маме помогать надо, работаю.
Запомню, нашей учительнице скажу, что с вами по-русски разговаривать часто буду. Вы мне всё поправляйте, я повторьять буду, хорошо? Ыпетая-учительница мне оценки ставить будет за наши беседы.
- Договорились...
Взволнованная Люба неохотно съела очень вкусный суп с салакой по-эстонски, куриную маленькую котлетку с картофельным пюре и ложечкой квашенной капусты. Выпила компот из сухофруктов, а стакан с заваренным шиповником-витамины оставила "на потом", после кормления. Вымыла посуду здесь же, в раковине, расположенной рядом с входом в детскую стеклянную "клетку", поглядывая через стекло на просыпающуюся дочку.Распеленала, обтёрла тёплой водичкой с добавлением марганцовки. Дочка ловила в воздухе губами невидимый, но понравившийся ей сосок. Она уже следила за лицом матери и не плакала.
- Сейчас, сейчас, потерпи чуточку,- приговаривала ласково Люба,- вот ведь как ты проголодалась, но сначала пальчики вымоем,уберём... Проголодалась, моя девочка, кушай на здоровье, вырастешь ты у меня большая, красивая, умная, да к тому же талантливая! Постарайся ПОБЫСТРЕЕ поправиться, ведь я - рядом совсем, я всё для тебя сделаю. Жаль, что папка твой очень далеко. А нам нужны гранаты. Нет, не военные, не дай-то Бог! Нужна мне печёнка для восстановления потерянной крови. Их на нашем рынке нет, из Таллина привезти для меня некому. Никто нас не посещает, не проведывает, никто не жалеет. Да мне и не разрешают передачи.Боятся провокаций!
- Ну, вот, ты уже опять глазки закрываешь. Давай-ка ещё поработай, до конца высасывай, а то мне сцеживать придётся.- Люба осторожно потеребила носик, не давая сразу заснуть ребёнку. - Я тебя ещё на ручках подержу, срыгивай, давай походим, потом опять кушать будешь. Ну, что? Повторим? Вот и умница! Хорошая, послушная, моя девочка... Солнышко моё на счастье мне прилетевшее откуда-то из
неизвестного на Земле далека...
Уставшая дочка позевнула и закрыла глазки. Люба осторожно окутала её одеяльцем, сама накинула большой русский платок, перевязалась "крест-накрест" и подошла к окну, услышав шуршание налетевших кленовых и осиновых листьев. Кто-то шёл к её тамбуру по ступенькам. О, радость! Это была Тая! Коляска с её дочкой стояла на виду, рядом с кустами, сплошь покрытыми белейшими катышками странных невиданных ранее цветов.
- Люба, ну, как ты тут? Поправляетесь? Я тебе кровяную колбасу отварила, тебе это необходимо для восполнения крови. Ты что грустная?
- Я приготовила тебе письмо подробное, всё описала, а Володе - коротенькое о самом главном. Передашь в нашу часть?
- От Володи письмо, сейчас тебе передадут. Ещё там в передаче очень спелые яблоки, груши, черника (сами в лесу у болот набрали). Ешь, пока свежие ягоды. Я варенья наварила и на твою долю тоже несколько стеклянных банок. Могу принести. Какое хочешь?
- Не надо, здесь хорошо кормят, не беспокойся. Спасибо тебе, что меня не забываешь!
- Я пойду, хорошо? Вас так далеко завезли, еле нашла... Всё выжидала тёплого денёчка без дождя. Что за лето плакучее? Леночка спит, Алёнушка наша?
Люба оглянулась, кивнула головой и махнула на прощание рукой, мол, идите поскорее, не дай Бог, опять хлынет дождик, как все предыдущие дни лил, не переставая. Тая взялась за свою закрытую от ветра и дождя тяжёлую коляску, на ходу обернулась, послала "воздушный поцелуй" и скрылась за углом больницы.
Люба взяла общую тетрадь, раскрыла грамматику немецкого языка, уже теперь готовясь к совсем нескорому поступлению в ВУЗ, больше всего боясь экзамена по этому ненавистному и ненужному в её жизни предмету. Она читала, стоя, ещё строго запрещали сидеть. Только ходить, кормить лёжа. Можно иногда покормить и стоя, если не кружится голова, если нормальное давление и есть надёжная опора. Надо пока всё время придерживаться за стены, столы и стулья. Беречь себя от досадных опасных новых случайностей. Лучше кормить лёжа, ведь, это - большой труд, большая потеря жизненной энергии...Конечно, пока ещё очень больно, очень больно без посторонней помощи ложиться и вставать с постели, всё время напрягая свои слабые женские руки. Но что поделаешь? "Вы родились женщиной и родили будущую женщину, надо учиться терпеть, ждать и всегда учиться на совершённых ошибках"!
Во времена патриархата от нас требуют "коня на скаку остановить, войти в горящую избу" или в глубоком тылу ежедневно заменять труд пятерых мужчин, ушедших добровольно или по мобилизации на фронт, впрягаясь вместо коня в плуг, в борону, сродняясь с тяжёлой тяпкой, лопатой, косой, топором и колуном... И всё равно: хорошо жить! Видеть солнышко, слушать журчание ручья и детский лепет. Да ещё и верить, верить в нашу Победу! Даже в ту, за океаном. Но лучше бы заключили мир для всех матерей и для всех ребятишек, неважно белобрысые они, чёрненькие или кареглазые и загорелые... Пусть говорят на своих родных языках на радость мамам, даже на немецком, пусть.
Так размышляла Люба в своём "боксовом" одиночестве, пока тихо посапывала во сне Алёнушка, посасывая губками, вспоминая мамину близость, тепло и её самый лучший подарок - грудное молочко с витаминами и полезными веществами... А Люба, лёжа, продолжала вживаться в такую трудную грамматику немецкого языка. Она в этой тишине и одиночестве невольно вспомнила, как издевались мальчишки из соседней деревни Бимери над "немкой", ведущей у них уроки немецкого языка, как прямо на уроке стреляли из каких-то трубочек горохом, как только та, некрасивая от несчастий женщина, лицом поворачивалась к доске. А она была совсем и не немкой, а эвакуированной чешкой, у которой фашисты убили мужа... Вот она и бежала к нам, в Советский Союз, от наступающих германских войск и от головы поднявших недобитых полицаев. Жестокие фашисты, кто их родил, кто так воспитал, что было совсем неправильного при их зачатии или во время беременности и родов, что возникла такая уродливая для человечества психика?
Такими жестокими бывают дети,- вспоминала Люба. Однажды они писали в шестом классе контрольные работы, "городские", по русскому и математике. Шла проверка качества подготовки учеников сельских школ. Отец, завуч, категорически запрещал отличнице Любе давать списывать и подсказывать лодырям, которые приходили в школу очень часто, не приготовившись ни к одному уроку. Когда она после таких внезапных контрольных вышла из школы, её поджидала уже группа одноклассников. С дикими воплями они бросились всем кагалом избивать её сумками с учебниками, стараясь попасть в голову или со всего размаха - сильно хлопали по спине,да ещё умудрялись и пиннуть. Было больно и больше всего - обидно до слёз.
За что? Она никому ничего плохого не делала и не желала делать! Но оскорбительнее всего, что руководила хулиганами девочка, Рая Ананьева, смелая, высокая, красивая, очень нравившаяся Любе. Что они кричали?! Люба запомнила на всю жизнь с первого же раза:
- Тебя никто не любит, никто с тобой не дружит и не захочет дружить никогда! (Следом раздавался удар по спине с одной стороны).
- Ты - чужая, инкубаторская, детдомовка, чужой хлеб ешь... (Следовал удар по голове).
- Ты - приблудная воображала, тебя под забором нашли, выброшенную. У тебя родных нет, никто за тебя не заступится, никому ты не нужна, сдохни! (Следовал удар с другой стороны, кто-то ещё и пиннул её сзади вдобавок).
- Ты всем чужая, убирайся в свой инкубатор, никто о тебе не пожалеет, никто взамуж не возьмёт, никто тебе приданного не приготовит, голая в отрепьях ходить будешь, нищенка бездомная! - кричала, плюясь Райка. И захохотала...
- Если я - инкубаторская, то ты - самая настоящая п--------ка!- закричала в ответ оскорблённая всем кагалом Люба.
На её счастье вышла на крылечко нянечка с метлой в руках: "Ах, вы - уроды, хулиганьё,сорванцы деревенские, необученные, ну-ка, прочь по домам, а то пройдусь метлой по вашим спинам. Пошли по домам, говорю, банда бимерская!"
Все одноклассники разбежались, а Люба побрела домой, безвинная, обиженная, оскорблённая и избитая. Дома она, вытерев слёзы, прибралась, разогрела щи, покормила Танюшку, которая училась в третьем классе, сделала уроки, проверила задания у сестрёнки и побежала за братишкой в садик.
- Ну, как Егорушка себя вёл сегодня, никого не обидел? Не капризничал?
- Что ты, что ты, Бог с тобой!-испугалась воспитательница.- Он у нас - герой лучше всех, пример хороший показывает, мой лучший помощник, так и скажи матери!
- А я вот тоже стараюсь всё делать, учусь хорошо, отстающим помогаю и вожатая меня хвалит, так за что же меня так избили? -думала Люба по дороге домой и слёзы покатились по щекам.
- Тебя кто обидел?- Поднял свою головёнку голубоглазый, как мама, Егорка.
- Жалко, что наш Шура далеко, в Саратове на геолога учится, а то он им бы показал, можно ли избивать девочек.
- Я, Люба, быстро вырасту, научусь драться и заступаться за тебя буду. Я уже знаю, что мальчики сильнее девочек и должны их защищать... Я тоже буду!
- А меня к вам послаль! - услышала она звонкий молодой голос уже знакомой санитарки. - Я сегодня дежуриль с Лебедевой, она мне сказаль: помогать вам в дУше после девятичасового кормления. Я ещё не успель сказать: меня звать Минна!
- Я рада вам! Повторите за мной: меня послали; я дежурила; мне сказали; я не успела познакомиться с вами; меня зовут Минна. Или: моё имя Минна! А можно ещё и так: зовите меня Минна! Молодец! У вас хорошая слуховая память! А меня зовите Люба, а мою - дочку Алёнушка или Леночка. Как больше нравится?
- А что ви писаль, писали? А когда спали, то почему-то плакали?
- Я заранее готовлюсь в институт. Вот дочка подрастёт, в садик устрою, буду работать и учиться, пример ей надо же будет показывать? Повторяю теперь уже грамматику немецкого языка. Хочу быть историком, с детства мечтаю, как моя мама была...Вот и готовлюсь: сначала экзамен по истории, потом сочинение, русский язык и литература устно, последний - иностранный язык. Помогите мне лечь, пожалуйста! Что-то меня знобит сегодня... Как бы не заболеть...
- Принесу вам термометр, мерять температур, я бистро... И ещё просить второе одеяло буду.
- Не надо, не беспокойтесь, со мной всё в порядке...- Но девушка уже убежала, не услышала её. Люба потрогала лоб. - Да, ещё одна неприятность. Температура повышается,- сказала Люба сама себе,-давненько такого не было, даже в роддоме.
- Сколько? Скажите, ПОЖАЛУЙСТА...
- Сейчас дежурный врач позову...- девушка снова убежала.
Пришёл незнакомый мужчина лет тридцати, сел у её кровати, санитарка встала у спинки, глядя на Любу сочувственными глазами.
- Ну, что ж вы, мамочка молодая, мне расскажете? Устали, расстроились из-за чего-то? И температурка подпрыгнула... Из-за чего же? Расстроились?
- Из-за её желудочка плакать мне хочется... Но держалась пока, знаете, я читала в чешской книжке, что уже можно начинать прикармливать ребёнка в этом возрасте, понемножку приучать, а то заболею, молоко пропадёт, что мы с ней, грудной, делать будем?
- Успокойтесь, на завтра на девять часов утра назначу вам первый прикорм: всего одну чайную ложечку: картошечка, морковка протёртые, чуточку сливочного маслица, а потом уже грудное молоко в качестве премии. Грудь нигде не болит?
- Нет, нигде не болит, я проверила осторожненько. Грудницы нет...
- Просто устали, переволновались, у вас ведь первый ребёнок?
- Да...
- Я уже просмотрел ваши документы, анализы у вас все отличные, просто с молодыми мамашами это бывает. Отдыхайте, пока соблюдайте постельный режим, будьте спокойны, мы вас не упустим... Почитайте. Что вы любите? Я купил первый том карикатур Бидструпа, смеялся, а сегодня по пути на работу отхватил последний экземпляр второго тома. Посмотрите?
- Да, с удовольствием. Вы - эстонец? А как хорошо говорите по-русски!
- По отцу я - эстонец, с ним говорю по-эстонски, а с мамой мы общаемся только по-русски.
- А женитесь на какой национальности? - пошутила Люба.
- Не я, сердце само выберет...
- И это - правильно, чтобы жить долго, дружно, вместе и счастливо. Спасибо вам, я, кажется, в самом деле начала успокаиваться. Испугалась за дочку больше всего и начала было вспоминать все тяжёлые случаи в моей жизни.Несправедливости, издевательства, даже побои...
- А вот этого не надо!Я вам сейчас пришлю, но потом заберу книги для мамы, чтобы она тоже посмеялась. Договорились? Спокойной вам ночи! И лучше никогда не вспоминайте плохих людей. Хороших больше, гораздо больше. Поверьте мне...
И всё-таки Люба, накормив и уложив спать Алёнушку, продолжала вспоминать эту Раю, её троюродного брата Колю, за которого она потом вышла замуж и родила сына. Люба однажды встретила их троих в пригородном поезде. Они даже поздоровались и поговорили, но эти супруги Ананьевы так и не попросили у неё прощенья. Не так они были воспитаны, не по-русски и даже не по-советски. "Куркули! Недобитые!" - называл их любин отец в домашней обстановке и оказался прав...
Перед сном Люба всё ещё продолжала прокручивать всплывшую в памяти обидную детскую историю. Да... На следующий день она пришла в школу, села за свою парту, но в конце первого же урока её поманила нянечка. Подняв руку и спросив разрешения выйти, Люба услышала: " Тебя вызывает директор. Наверное, из-за вчерашней драки."
- Надо же! Меня избили, наоскорбляли по-всякому, да ещё и директору сами побежали ябедничать. Вот так люди...
Директором школы у них был офицер, фронтовик, тяжело раненный на войне. Его жена преподавала математику и Люба была у неё лучшей, любимой ученицей.
- Может быть, расскажешь, почему ты назвала Раю Ананьеву очень нехорошим словом? Ты - дитя учителей, отличница, пионерка, должна всем показывать пример, а ты таким нехорошим словом обозвала Раю. Тебе не стыдно? Посмотри-ка мне в глаза! Нехорошо!
- Это мне нехорошо! Какая я - "инкубаторская, детдомовка, подзаборная, никому на свете не нужная, лишняя, ем чужой хлеб, крапивница, нагулянная, нищая крапивница", - захлёбываясь слезами, перечисляла Люба и увидела внезапно ставшее белым лицо директора.
- Сядь! Вот водички попей, успокойся, я к тебе маму позову. Пусть она с тобой поговорит.
Директор вышел из кабинета, пригласил нянечку, а сам пошёл заменять на уроке Римму Николаевну.
- Расскажи подробно, кто тебя обидел, за что и где ты услышала такое нехорошее слово.
Захлёбываясь слезами, Люба рассказала о запрете отца не давать ленивым ученикам списывать на контрольных работах, о том, как её подкараулили все бимерские мальчишки и девчонки, как избили её и что они кричали при этом избиении, как оскорбляли её...
- Если вы меня взяли из детского дома, так прямо и скажите! Я не хочу есть чужой хлеб, я не хочу слышать, что меня никто не любит, что со мной никто никогда дружить не будет, никто не полюбит и бездомную никто замуж не возьмёт, что я - нищенка, подкидыш, что за меня никто никогда не заступится... А я так жить не хочу, уйду, убегу, разыщу родных, может, не все они на войне погибли? Может, они за меня заступятся?! Жалко, что Шура далеко, он бы им накостылял, а я драться не умею... И не хочу! Вот и сорвалась, сказала то, что не нужно...
Мама посадила Любу на диван, сама села рядом, обняла, погладила, расчесала растрепавшиеся волосы: "Послушай теперь меня: у тебя есть мама, папа, Шура, две сестрёнки и братишка. Какая ты "инкубаторская", ты - не сирота, ты у нас теперь самая старшая после Шуры, ты - отличница, мы все гордимся тобой! Подрастёшь, я тебе помогу, ты поступишь в институт, а выйдешь замуж, я помогу растить тебе твоих детей. Я думаю, что станешь учёным, у тебя такая изумительная память, что сможешь сделать настоящее научное открытие! А на глупых и ленивых мальчиков и девочек не обращай внимания, я объясню им. Они завидуют твоим способностям и решили отомстить тебе, вместо того, чтобы развивать свой собственный мозг. Они - глупые. Не понимают, что в каждом человеке заложен талант от природы, только во время надо его развить, не лениться... Вот и всё! Поняла, в чём причина твоего конфликта? Я им объясню... Только скажи мне, где ты услышала то нехорошее слово? От кого?
- Мама, оно есть у Макаренко в "Педагогической поэме". Не помнишь? Там речь идёт о Вере Березовской, которую Антон Семёнович спас на железнодорожном полотне, привёз в колонию, и вся её жизнь пошла совсем по-другому.
- Видишь, какая у тебя память...
- А недавно я услышала это слово от нашей соседки, тёти Паши. Она доила свою козу, та брыкалась, я подошла, подержала её за рога, а она, негодная, так брыкнула своей ногой и наступила в миску с уже надоенным молоком, испортив его грязью и навозом. Вот тётя Паша разозлилась, стукнула козу по боку кулаком и обозвала этим словом...
- Ты поняла, что оно обозначает?
- Поняла... У Макаренко всё описано! Конечно, оно не подходит к Рае, но разве я - нищенка, заблудыш, подкидыш и подзаборная? Я тоже обозлилась в конце концов несправедливостью. Вот и сорвалась. Посмотри, у меня вся спина в синяках... И я никому не жаловалась...
- Покажи-ка...Почему вечером мне не показала? Надо было смазать йодом. Пройдёт и забудь! Я поговорю с ними со всеми. Они поймут. Я им всё объясню... И с их мамами поговорю.
...Если я вправду удочерённая, то почему со мной никто не поговорил откровенно, когда я стала взрослеть?- продолжала она обдумывать свою детскую проблему,-ведь у меня где-то в душе так и сохранилась обида... Я знаю, что мама поговорила не только с моими обидчиками, а, скорее всего, и с их родителями тоже, разъяснив, что только она, мать, имела право раскрыть мне тайну удочерения во время войны, все другие за разглашение такой тайны могли получить десять лет лишения свободы. Меня больше никто не обижал, но и Ананьевы так никогда и не попросили у меня прощения...
- Перед своей смертью мама рассказала мне о том, что было написано в одной районной газете: он всю войну и в послевоенное время просидел в подполье у жены. Она должна была уделять ему в тайне даже от детей еду со своих карточных норм. Над ней смеялось всё село, потому что она якобы "гуляла", то есть продолжала рожать детей "неизвестно от кого". Ей некогда было заниматься воспитанием своих старших, вот они поэтому лодырничали и хулиганили. В результате жена так устала, измучилась, что всё-таки уговорила своего "подпольного мужа" пойти с признанием в милицию. Но его не привлекли к суду за истекшим сроком давности совершённого перед народом и государством преступления! После чего он хоть стал работать по дому и на приусадебном участке. Над ним теперь смеялось уже всё село, жалели его жену и детей, сочувствовали им, качая головой. Нелегко быть женой и детьми поганого труса! Наверное, мама, рассказывая об этом, хотела, чтобы я забыла обиду, нанесённую мне детьми из такой неблагополучной семьи. Там, в этой школьной банде было несколько Ананьевых. Я же всегда могла гордиться своими родителями: отцом - фронтовиком, четырежды раненным, и матерью - депутатом районного Совета трудящихся.
Проследив свои воспоминания о незаслуженно нанесённой в детстве обиды, уже успокоившись и простив своих обидчиков, Люба прикрыла глаза и заснула, а утром увидела на тумбочке у кровати принесённые Минной два тома карикатур датского художника Бидструпа и начала листать, пока ещё спала дочка, улыбаясь, качая головой и даже позавидовала таланту художника и его неизбывному чувству юмора...
Глава 4. Переезд
Время летело быстро. Леночка на глазах наливалась и хорошела. А Люба с каждым днём чувствовала себя всё сильнее и сильнее.
- Может быть можно уже делать зарядку? Какие-нибудь лёгкие упражнения,- спросила она своего врача на обходе.
- Только лёжа! Я пришлю к вам специалиста, к нам пришла совсем юная, но очень способная и думающая девушка. Она посоветуется со своими педагогами. А вы пока не геройствуйте, лучше выждать. Девочка набирает вес с каждым днём, мы за вас рады. А вам её вес - нагрузка! Да ещё и кормление. Потерпите! Но вот вам по секрету: скоро и ваш муж вернётся, международная обстановка становится гораздо спокойнее... Надеемся на лучшее. Он вам пишет?
- В основном вопросами. Ничего не знаю: где он, чем занимается, здоров ли...
- Звонили из вашего политотдела, спросили о вашем здоровье, не надо ли достать каких-либо лекарств, даже машину предложили в случае необходимости. И знаете почему такое внимание, вдруг, к нашей больнице? Ваш муж получил орден! Вам дают двухкомнатную квартиру в районном центре. Там очень хорошая крупная поликлиника и больница, врачи-специалисты, есть русская школа, музей, чудный парк и Старая крепость, детский садик и даже круглосуточные ясли. Но вас мы выпустим только под расписку мужа. Так что ждите гостя!
- Ничего себе...- сказала Люба оставшейся в её боксе Минне.
- Что это ви сказали сейчас? Почему? Требуется объяснять...
- Это сокращённая часть из монастырской православной пословицы: "Ничего себе, всё - всем людям!" Правда, подходит в мою ситуацию? Раньше говорили при капитализме: "Не было ни гроша, да вдруг - алтын!" Это о внезапном получении нежданных денег. А тут, вы слышали? И отдельная квартира, и муж-орденоносец, и более крупный городок...
- Вам там будет хорошо! Я там была. Там музей есть и Старая крепость. Я на экскурсии ещё школьницей по-бы-вала. Правильно я говорю?
- Да! Вы с каждым днём делаете всё больше успехов! Молодец! Умница!
- Стараюсь, мама ради... Маму радовать приятно! - поправилась она.
Через некоторое время, после утреннего раннего кормления дочки Люба услышала шуршание нападавших листьев на улице, вдруг, заскрипела наружная дверь бокса и показался между стеклянными стенками Володя в новой офицерской форме.
- Уходи, уходи, что о нас подумают? Мы - в изоляции! Слышишь, шаги? Придут температуру нам измерять... Вот уже подходят...
Володя присел за стёклами, а дежурная медсестра всё-таки заглянула на него мимоходом и понимающе усмехнулась.
- Я сказаль: "Пять минут посмотреть..." Покажите через стекло дочку и всё!
Люба взяла дочку, обняв и придав ей вертикальное положение.
- Вот мы уже хорошо держим головку, сейчас поставим градусники, и ей и себе, потом будем кушать. Ты когда нас заберёшь?
- Очень скоро! Сейчас везём все наши вещи в новую квартиру, собираем мебель, наводим чистоту. Потом приеду вас выписывать. Сказали, что уже можно...
- Буду ждать! Ты всё-всё взял?
- Всё! Даже окна и полы вымыл. Уезжаем в другую жизнь, забываем всё плохое и тяжёлое. Но меня машина ждёт тут, у больницы.
- А нам, мамам и деткам, можно теперь жить-поживать спокойно?
- Можно. Жить-поживать и добро наживать! Потом подробно поговорим! - Он помахал рукой, прислонился губами к стеклу и "поцеловал" сначала дочку, потом Любу, потом ещё несколько раз дочку, поднял вверх большой палец руки и стал, не оглядываясь, спускаться с лестницы. Вошла дежурная медсестра, открыла внутреннюю дверь, потом заперла обе двери и сказала: "Он так просил, только вы меня не выдавайте больничным начальникам!"
Через несколько дней их выписали из детской больницы. Одетая в домашнюю осеннюю одежду Люба, проходя мимо, протянула принесённые Володей три коробки конфет с надписью фломастером на открытках: "Лебёдушке с любовью Люба", "Минне с пожеланием успехов в учёбе", "Андрею Антоновичу с благодарностью! Спасибо всему коллективу! Вы - хорошие люди! Счастливо оставаться! Я вас никогда не забуду!"
Продолжение следует.