Я приметил это поле, когда мы тянули кабель привязки к дальнему леску, где развернулся опорный узел связи. Тянули перед рассветом, ступая в тумане по мокрой от росы траве, разматывая с машины тяжелые грязные барабаны. Когда дотянули, солнце уже осветило горизонт, выхватив из темноты неясные очертания одиноких деревьев.
Я обернулся и замер. Внезапно на поле - там, откуда мы ехали, открылась картина, как на полотнах Моне. Диковинные цветы, неимоверных красок и оттенков, устилали поле. На взъерошенной траве искрятся капли утренней росы. Розовый свет пробивается через марево тумана и падает на землю многочисленными тонкими неровными лучами, так как дети рисуют на своих рисунках. В этих лучах густая и спутанная трава становится рыжей и пряной, как волосы любимой после дождя. И через всю эту красоту, через все поле по цветам, до самого горизонта, словно шрам от ножа маньяка, тянулся наш черный кабель да потоптанный след от солдатских сапог и колея машины.
«Вау» - чуть не закричал я, от внезапно нахлынувшего чувства прекрасного на увиденной картине.
Уставший полусонный прапорщик высунулся из аппаратной уплотнения и протянул мне трубку:
- На, комбат тебя…
В трубке кряхтенье, сопение, затем недовольный голос комбата:
- Сколько можно вошкаться. Давайте быстрее, бля! Вы что там до обеда собираетесь кататься!
Проснулся.
Наша станция развернута километров в восьми от узла связи, чтобы своим мощным тропосферным излучением не демаскировать пункт управления. С солдатской точки зрения – это самое лучшее место на учениях. На узле связи бригады все машины расставлены под ниточку, дорожки оттрассированы, кабели в линеечку прикопаны, все ровно и под прямым углом. Здесь пункт управления. Кругом снуют проверяющие генералы и полковники. Даже на идеально вылизанном узле связи они найдут у лейтенанта в каком ни будь загашнике старый веник или обертку от сухпая. И за этим следуют длинные воспитательные монологи о воинской дисциплине, сознательности и ответственности каждого военнослужащего в период перестройки. Ну, и куда без замечаний. Если нет замечаний, значит проверяющий плохо работает. А в армии закон - кто плохо работает, тот плохо ест.
А наша одинокая станция - как на хуторе у куркуля. Стоим в посадке, укрытые масксетью. (Хотя это укрытие и бесполезно - антенные тарелки тропосферной станции видны издалека). Сами себе хозяева. Готовим сами. Едим хорошо. Все у нас свое, сухпай, тушёнка, картошка, консервы и масло в трехлитровой банке из расчета на две недели полевого выхода. Никто нас здесь не строит, не беспокоит. Начальство и проверяющие сюда не приезжает. Комбат у нас на точке старший, здесь все на его ответственность. А если каналы устойчивые, без помех, вовремя сданы на узел связи, то и он голову не морочит. Сидит у себя в кунге, играет в шешбеш с Мишей Гавой. Миша у комбата вроде неофициального адьютанта. За долгие годы службы он лучше всех знал, где и в каком месте что можно купить, что на что выменять, одолжить или в крайнем случае спи… В общем, это называется - раздобыть.
У Вовки Кравцова, нашего начальника автослужбы сегодня день рождения. У нас на точке он оказался случайно - перед учениями расписывали, кто куда едет, и вместо заболевшего желтухой прапорщика-дизелиста начальник штаба записал нам Кравцова. Не хрен ему в бригаде околачиваться, когда все в полях. Вовке тут в общем делать нечего, оттого и мается.
После завтрака и скупых поздравлений Вовка весь день слонялся от куста к кусту, как волк в клетке, не зная, чем себя занять. После обеда, когда комбат был уже добрый, он напросился съездить в село за водой и сигаретами. Для разъездов у нас был транспортный ЗИЛ, на котором обычно перевозится полевой кабель.
Казалось, ничего не предвещало беды…
Машина вернулась, когда солнце уже садилось. Вовка вылез из машины белый, как кролик и с перекошенным лицом побрел в бытовку к комбату, укрытую масксетью.
Вечернюю тишину разрезал визг дикого кабана. Это не своим голосом орал комбат. Его крик разносился далеко над полем и посадкой. Отчетливо слышались только отдельные слова.
- Сука-а-а! …Как можно?... Сбить… И кого?... Да за это…Яйцекладку вывернут наизнанку! …Откуда ты взялся на мою голову!
Всем стало ясно, что произошло какое-то происшествие, а именно Кравцов кого-то сбил в селе.
Позже выяснились подробности происшествия. Кравцов рассказал, что машина возле магазина заглохла, и он с водителем долго пытался завести ее «кривым стартером». Крутили поочередно с солдатом. И когда наконец завели, солдат отпустил рукоятку, а Кравцов отпустил сцепление… Оказалось, была включена задняя скорость, машина резко дернулась назад и… наехали.
Раскрасневшийся комбат вылез из кунга, одел сапоги, спешно сел в свой УАЗик, за ним сел Кравцов, и они уехали в село на место происшествия.
Там комбату открылась такая картина.
Еще днем на площади посреди села, рядом с магазином стоял Ленин и вытянутой рукой показывал местным товарищам и всем проезжающим верную дорогу. А теперь на низком пьедестале торчали только ноги Ильича, скорее похожие на пару грубых яловых сапог, в забывчивости оставленные на бетонной коробке. Сам же вождь мирового пролетариата тихонько прилег на земле и хитро щурился редким любопытным зевакам.
Комбат обойдя поваленного вождя, заглянул ему в лицо и прицокнул языком.
- Ишь, как ты его уложил то. Прямо как Фанни Каплан…
Ленин лежал лицом к земле, сощурившись и вытянув руку, как близорукий калека, выпавший из своей коляски, нащупывая в траве утерянную копейку. Вторая рука все так же крепко сжимала фуражку.
- И что мне теперь с этим делать, - потерянным голосом спросил комбат как бы у самого себя. – Теперь вот только этого о****ола залить бетоном и поставить на пьедестал заместо памятника…
Ему стало все ясно. Случилось ЧП самого высокого масштаба. Притом на точке, где он старший. Это не утерянный автомат, это не сгоревшая машина, и даже не рукоприкладство. Это покушение на святое – на Вождя! А особисты, тут могут диверсионную и террористическую деятельность приплести. По нынешним перестроечным временам за такое виновника в тюрьму может и не посадят, но жизнь омрачат и ухудшат. И тогда – прощай перспективная замена в Польшу, в Северную группу войск…
И комбату стало грустно.
- Поехали, - печально сказал комбат – Будем решать, что с тобой делать…
Наутро к нам на точку приехали все, кто только мог. Даже председатель местного колхоза. Все они жаждали испить крови виновника. И немного нашей за кампанию.
Комбриг ходил по поляне злой как черт. Он начал с порядка на территории.
- Устроили здесь бардак, свиную берлогу! – Зарождалась цепная реакция деления с выделением высокотемпературной плазмы. Его взбесил не сам факт произошедшего ЧП. Здесь накопилось все, что накосячили в батальоне. И то, как выезжали на учения по тревоге и в спешке снесли ворота в парке. И то, что по дороге машины закипали, и отстали, и что солдат весной в карауле сломал штык-нож. И то, что на стройке новых боксов двое солдат-крановщиков «с воспитательной целью» подвесили третьего на двенадцатиметровой стреле за ремень и тот чуть не убился. А на хоздворе столовой старшина отцеживал вино через респиратор. Да и разве упомнишь все художества батальона. Но негатив то накапливается, остается, как большая атомная масса…
За комбригом в пол шага сзади с преданно-траурным лицом следовал комбат.
Комбриг заглядывал в каждый ящик и бардачок. Вытягивал оттуда разный мусор и швырял его на землю. Проверял аппаратный журнал и книгу инструктажа. Почему не заполнены как следует? Толкал ногой пустые кабельные барабаны – почему не сложены аккуратно рядами? Топтался по неровно выложенным кабелям, хватался за плохо натянутую масксеть - почему кабели не вывешены на кольях и колья не забиты параллельно-перпендикулярно? Почему нет окопов по периметру?!
- Вы сволочи, вместе со своим комбатом! – сделал он вывод. Никто не возражал.
Председатель колхоза в этот момент не решался задавать вопросов и только тихонько о чем-то переговаривался с Мишей Гавой возле кунга комбата.
Потом комбриг сказал:
- Даю три дня! Чтобы через три дня памятник стоял на месте, где стоял! Договаривайтесь вон с товарищем, - он махнул на председателя и добавил, - Иначе я из вас сам сделаю бетонный монумент. Конную статую профессора Менделева с сыновьями! А выводы по каждому я позже сделаю! И вообще, бегом устранять все недостатки, шагом марш!
Все хаотично задвигались, как броуновские молекулы, собирать мусор, поправлять масксети, раскладывать кабели, посыпать дорожки и копать окопы.
Начальник политотдела затребовал у замполита характеристику на Кравцова, которую тут же срочно и настрочили. Из характеристики выходило, что Кравцов хоть и является хорошим специалистом и кандидатом в члены КПСС, общественной жизнью батальона не интересуется, политзанятия пропускает, классиков марксизма-ленинизма не конспектирует, неправильно понимает слово «демократия» в контексте новой политики - перестройки.
Кто-то вспомнил, что Кравцов однажды сказал, что демократия – это когда обязанности пастуха возложены на баранов.
Кравцов при этих политических разборках не присутствовал. В это время в кунге комбата его допрашивал особист. Лысый подполковник смотрел на лейтенанта мутным влажным взглядом, изредка приглаживая свои редкие волосы, уложенные редким хвостом на голове от уха к уху. Особисту нужны показатели в работе, а тут такой случай – диверсия с контрреволюцией. Он очень хотел вывести Кравцова на чистую воду.
- А не было ли у вас умысла против вождя мирового пролетариата?
Но Вовка знал, что рыба с закрытым ртом не попадется на крючок. Поэтому только скукоживался и отрицательно мотал головой.
- Ну что вы? Какой умысел. Это был несчастный случай. – возражал он.
- Тут же даже дело не в ущербе. – настаивал особист. - Памятник восстановить можно. Дело в самом осквернении памяти вождя. Это то же самое, что сесть на Мавзолей и насрать.
- И мысли такой не было, - настаивал на своем Кравцов. – Как вы могли такое подумать. Нам срать что ли негде. Это был несчастный случай.
Затем он пафосно добавил, чтобы у особиста не осталось сомнений:
- Ведь это же Ленин! Мы говорим - Ленин, подразумеваем - партия, мы говорим - партия, подразумеваем – Ленин. А партия – это святое!
После того, как начальство и особист уехали, комбат пригласил председателя в кунг и там они стали договариваться, что почем. Договорились – за тонну бензина и два километра полевого кабеля колхоз сам все сделает. Ударили по рукам, и радостный комбат проводил председателя к его УАЗику как любимого родственника.
Когда нам дали команду «СК» и все стали сворачиваться, я пошел в соседнее поле и нарвал огромный букет цветов. Тех самых удивительных разноцветных полевых цветов, лепестки которых как перья сказочной жар-птицы искрились тогда в ранней утренней росе. Желтые лютики, алые маки, белоснежные ромашки, лиловый иван-чай, голубые васильки, такие же яркие, но и недолговечные, как стая ночных мотыльков над костром.
Букет ехал домой в ведре с водой. А когда вечером я возвращался в троллейбусе из части, какая-то женщина посмотрела на букет и сказала мечтательно:
- Какая наверное счастливая жена у этого лейтенанта.
Я улыбнулся ей.
- Это букет моей невесте…
PS. Через месяц после происшествия Вову Кравцова отправили из батальона исполнять интернациональный долг в Афганистане.