Мои женщины. Ноябрь 1964. Ярочки.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация из сети Интернет: Романовская овца – крупная (бараны до 100 кг, матки – до 70 кг), крепкой конституции, с необычной двухцветной овчиной. Романовская овца – это генетически чистая порода. Пух у овцы белый, ость черная, масть разная – от светло-серой до черной. Пух, перерастая ость почти наполовину, образует завитки-кольца в виде косиц. Такая особенность пуха и шерсти романовских овец обеспечивает высокие теплозащитные свойства овчины. (Агро XXI). Романовская порода выведена в XVIII веке (первое упоминание — 1802 год) в крестьянских хозяйствах приволжских районов Ярославской губернии отбором лучших по шубным качествам местных северных короткохвостых овец. Названа по месту первоначального распространения — Романово-Борисоглебский уезд (Википедия). Считается одной из перспективных в силу скороспелости и универсальности, а также неприхотливости. Овчины и мясо романовских овец пользуются большим спросом. (Агро XXI).
Летом 1964 года наш папа, Суворов Сергей Иванович, вместе с нашим соседом дядей Ваней Азаровым, скооперировались и купили в пригородном совхозе по двух ягнят мясной породы на окорм. Дядя Ваня Азаров, как инженер-строитель, работал в этом совхозе на стройке каких-то сооружения, на наш папа в межколхозных мастерских по вечерам работал токарем, фрезеровщиком, сверловщиком и шлифовщиком, короче, мастером-специалистом по металлообработке, монтажу и сборке любых деталей и изделий.
Дядя Ваня Азаров и наш папа работали так, что заменяли собой десяток, а то и более, разных специалистов. Руководство совхоза просто «молилось» на них и готово было на любые уступки и привилегии. Вот почему Азаровым и нам в совхозе дешевле продавали или просто одаривали нас за отличную работу комбикормами, кормовой соломой и силосом, зелёной ещё и созревшей кукурузой, кормовой свёклой, капустой, морковью и картофелем. Конечно, нам продавали не много, а только то, что наш папа просил для прокорма двух овечек, которые обитали у нас в сарае при доме. То же самое делал и дядя Ваня Азаров, у которого в семье было трое ребят: старший Сашка (ровесник нашему Юре), средний Колька (старше меня на 2 года) и младший Толик (младше меня на 2 года).
Для выращивания овечек наш папа с помощью Юры и меня построил в сарае закуток – отдельное дощатое помещение с дверцей, воздушными продухами и слегка покатым полом, чтобы жидкость и отходы, образуемые от жизнедеятельности овечек, стекали в специальный поддон, откуда могла выноситься на огород и в сад, в компостные кучи. В торцевой стенке закутка было смотровое прямоугольное отверстие, чтобы овечки могли видеть того, кто к ним подходит с кормом или собирается войти в закуток, чтобы сменить подстилку и почистить внутри. Кроме этого в закутке на ближней ко входу стенке был прикреплён крепкое деревянное корытце с солью и необходимыми для овец минералами. В сарае было проведено электричество, был свет, который также необходим для нормальной жизнедеятельности овец. Наш папа всё сделал «по науке» и потом ещё много раз помогал другим соседям сделать такие же загоны для овец и свиней.
К появлению милых небольших овечек с круглыми выпуклыми тёмными глазами, любопытными мордочками и курчавой шерстяной шубкой на тонких ножках с копытцами, я отнёсся очень радостно. Я сразу же с ними подружился, потому что имел опыт общения с овцами дяди Максима и тёти Маруси в деревне Дальнее Русаново. Для меня не было зазорно носить им корм, рвать для них траву на буграх за городом и на карьере Горный, поить из чистой водой, играть с ними, чесать за ушком и спину, чистить им загон. Я их баловал корочками хлеба или мамиными сухарями черного хлеба с солью и подсолнечным маслом. Эти сухари были любимым лакомством этих ярочек и они меня встречали всегда радостно…
Наш папа считал себя знатоком частного сельского хозяйства, потому что его детство пришлось на ту пору, когда в их родной деревне Кошелёвка ещё даже в 30-е годы XX века жили по законам и правилам натурального хозяйства, как минимум, XVIII века, то есть по домострою, природному календарю и традициям предков. В домашнем хозяйстве моего деда по отцу, Суворова Ивана Егоровича, были: лошадь, корова, овцы, свиньи, гуси, утки, куры, собаки, коты. Эти домашние животные фактически жили при семье Ивана Егоровича и его жены Анисьи Ивановны, и кучи детей, из которых выжили после Революции, Гражданской и Великой Отечественной войны 1941-1945 годов только четверо: мой папа Сергей Иванович, его средний брат Анатолий Иванович, ещё один средний брат Егор Иванович и младшая сестра Клавдия Ивановна Суворова.
Таким образом, наш папа уверенно руководил всеми нами в процессе кормления и содержания наших двух ярочек, то есть молодых овечек, ещё не имевших потомства.
- Овцы мясных пород быстро наращивают массу даже при скудном питании, - авторитетно говорил наш папа, предлагая маме купить двух ярочек на прокорм на мясо и сало. - За ними проще ухаживать, чем за тёлками или бычками. Придётся только немного косить и рвать траву и ботву, а в закутке овцы хорошо едят комбикорм.
- А где мы возьмём комбикорм? – спросила мама.
- На межколхозной базе. Вышло постановление. Гражданам разрешили иметь в личном хозяйстве свиней, овец, коз и кур. Наши районные и городские власти обещают наладить такие поставки и торговлю.
- А кто за овцами будет ухаживать? – спросила мама. – Я их запах не выношу.
- Как кто? – неуверенно, но «бодро» ответил папа. – Мы будем. Я, Саша, Юра.
- Не! – сразу же взъярился мой старший брат Юра. – И не подумайте! Я в клетку к этим баранам не полезу. Сами давайте!
- А баранинку ты будешь кушать в плове? - спросил еле сдерживаясь наш папа.
- Баранинку буду, - сказал Юра, - а в клетку не полезу. Вон, пусть Сашка лезет. Он животных любит.
Я тогда ещё не знал, сколько труда будет вложено в этих ярочек, в их закуток, в сбор травы и ботвы, в варево им корма. Конечно же, львиную долю работы и заботы о наших овечках несли на своих плечах и руках наши мама и папа, особенно, когда наша мама летом отправляла папу в дом отдыха и меня в санаторий на лечение. Её в заботе о ярочках помогал наш Юра. При этом он тщательно от всех скрывал, что чистит закуток ярочкам, меняет им подстилку, косит траву и возит её в мешках на велосипеде домой.
Долгих шесть месяцев две овечки-ярочки содержались и жили в нашем закутке в сарае. Когда они достигли 60 кг живого веса, пришло время их забить. Я впервые воочию осознал, что нам придётся зарезать этих двух дружелюбных милых, пушистых от выросшей шерсти домашних овечек, лишить их жизни, чтобы содрать с них шкуры, выпотрошить, разделать, сложить и сохранить их тёплое жирное живое мясо и сало, а потом сесть зимой и весной…
Пока я об этом не думал и с удовольствием помогал маме и папе содержать наших ярочек. Мы кормили и поили их три раза в день. Закуток ярочек мы чистили по мере загрязнения, но, как правило, один раз в два-три дня. Всё, что папа или я выгребали из закутка, мы переносили в вёдрах в компостную кучу за садовым туалетом и за лето в выгребной яме скапливался «прекрасный» по выражению папы, плодородный навоз. Этот навоз папа использовал при вскопке новых глинистых участков огорода и в ямах под будущие посадки вишен, яблонь и груш.
Папа показал нам с юрой ту траву, которую мы можем использовать на корм нашим овечкам-ярочкам, это были: борщевик, бобовые растения и культуры, белый клевер и тимофеевка. За этой тимофеевкой Юра и я, с ребятами Азаровыми, ездили на велосипедах в лес к полянам, посаженным лесником и ещё кем-то. Там тимофеевка и клевер росли так густо, и их там было так много, что наши «партизанские» набеги даже были незаметны.
Набеги на поля тимофеевки и клевера придавали этой работе ореол романтики и приключений, тайной и опасной операции, поэтому мы их осуществляли по всем военным правилам. Сначала осторожная разведка одним-двумя «старшими» поля и окрестностей. Потом выставление из «младших» постов «на шухер» по границам и углам участка поля, откуда могла быть опасность. Затем быстрый набег с серпами на поле, косьба, складывание на месте небольших жгутов травы. После этого такой же быстрый сбор этих жгутов в мешки и отнесение их к спрятанным в кустах велосипедам. После этого быстрое отступление к заранее разведанным участкам подлеска или просеки в лесу, где тоже росла тимофеевка или клевер. Отсюда мы уже ехали и шли не торопясь, как честные и порядочные граждане среднего и младшего возраста.
Мы ни разу не попались владельцам этих посеянных полян, спрятанных в лесу, а «не пойман, значит, не вор». Поэтому мы шли, окрылённые удачным боевым походом и набегом и радовались удаче и результату. Правда, через день или даже на следующий день поход повторялся и опять сердце и совесть скребла мысль, что мы совершаем что-то неправильное, нехорошее, незаконное.
Мы, ребята на улице, часто и много обсуждали эту проблему о том, можно ли брать то, что тебе не принадлежит. Все пацаны сошлись во мнении, что если известно, чья это вещь или трава, то, конечно же, нельзя. Но если неизвестно и нигде не указано и не написано, что эта трава или орехи, или грибы, или ягоды кому-то принадлежат, то ничего зазорного в том нет, если взять этих природных богатств чуть-чуть, немного, то есть не скосить всё поле, не собрать все грибы, все ягоды и орехи. Так мы себя успокаивали и оправдывали, но всякий раз, идя в «боевой поход» за травой для наших овечек-ярочек, мы ждали подвоха и встречи с кем-то, кто будет с яростью защищать ту самую тимофеевку и клевер…
Кстати, по краям тех лесных полян и полянок были высажены красный клевер, рос не скошенный ковыль и хвощ полевой, которые первыми бросались в глаза, манили себя сорвать и собрать, но были ядовитые для овец, для наших ярочек. Так что не только мы одни были такие…
Наших ярочек мы кормили свежей, но не сырой травой и кукурузным силосом, вернее, зелёной рубленой массой. Дядя Ваня Азаров из колхозов и совхозов, в которых он руководил стройками, привозил машины грубого корма – соломы бобовых культур, ячменя. Овса, сено из люцерны, белого клевера, а также прессованный сенаж. Кое что по-соседски и по дружбе перепадало и нам.
Мы на нашем придомовом огороде сажали и выращивали кормовую свёклу, морковь, тыкву, кабачки, картофель и всё это шло на корм нашим ярочкам. Зато наш папа за свою работу в межколхозных мастерских приобретал кормовые концентраты – зёрна пшеницы, овса, кукурузы, отруби, подсолнечный жмых, готовые комбикорма. Всем этим он тоже по-соседски и по дружбе делился с Иваном Азаровым.
В сутки нашим ярочкам требовалось сена из травы 1,5-2 кг на одну овцу, свежей травы или силоса – 2-5 кг на овцу и 600 гр кормовых концентратов. Кроме этого в отдельной кормушке был толчёный мел с дроблёным зерном или комбикормом. Мел надо было насыпать в кормушку после того, как ярочки вдоволь попьют чистой свежей воды, а зелёный и грубый корм – до питья.
Мы взяли на откорм овечек-ярочек в их четырёхмесячном возрасте, а к сентябрю они уже достигли убойного веса. Папа сказал, что «до ноября они будут ещё прибавлять в весе и мышечной массе». Вот тогда-то я впервые подумал о том, что этих домашних животных придётся убить…
В начале октября наш папа и дядя Ваня Азаров привезли из совхоза машинки для стрижки шерсти овец и постригли их. Папа собрал шерсть наших ярочек, который стали «голые», дрожащие, несчастные, но он их быстро привел в норму, давая им большой и сытный корм, и включая на ночь электрический масляный обогреватель в сарае. Ярочки быстро оправились и опять начали обрастать шерстью.
Потом мой папа, несмотря на слабые протесты и недовольство нашей мамы, позвал меня в сарай и сказал мне, чтобы я только смотрел и помогал ему, не давая ярочкам вырваться из сарая. Я встал в дверях, которые мы перегородили специальным дощатым щитом, который наши ярочки не должны были перепрыгнуть. После этого папа взял большой кривой нож и начал его затачивать на точильном бруске. Я понял, что сейчас буду присутствовать при убое наших овечек…
Папа молчал. Нож «свиркал» по точильному камню, а в загоне тоже молча лихорадочно метались из угла в угол две овечки.
- Это они мечутся в поисках корма и питья, - сдержанно сказал папа. – Не обращай внимание.
- Пап, - сказал я нерешительно просительным тоном. – Может быть не надо?
- Чего не надо? – сурово спросил меня отец.
- Не будем их резать…
- А что будем? Отпустим на свободу? Отдадим кому-нибудь?
- Продадим, - ещё более нерешительно предложил я.
- А на вырученные деньги купим баранины?
- Да…
- И будем ту баранину кушать?
- Да…
- А почему не эту баранину? Свежую? Свою? Вскормленную нашим трудом и потом?
- Потому что она… живая.
- Да, сынок, - печально сказал наш папа. – Живая.
Только понимаешь, мой мальчик, - папа перестал точить нож и задумался. – Так в этом мире устроено, что животные, дикие и домашние животные, выращиваются для того, чтобы давать нам молоко, мясо, сало, то есть то, без чего человеку невозможно жить.
- Убой скота – это не убийство, а добывание средств жизнеобеспечения. Если не убивать животных, значит, остаться без говядины, баранины, курятины, рыбы и так далее.
- Убой или добывание – всё равно это лишение жизни, - упрямо сказал я папе.
- Ещё один защитник животных! – воскликнул наш отец. – Один сбежал, не может видеть кровь, якобы! И ты теперь хочешь оставить меня одного…
- А кто вам к обеду мяса принесёт? Кто в супе сварит фрикадельки? Или нажарит вам котлет? Мама?! А где она возьмёт это мясо, этот фарш? В магазине? А в магазин откуда это мясо иди фарш привезут? Из мясокомбината. А что делают на мясокомбинате? Там забивают скот, Саша. Понимаешь? Забивают скот. Другого пути и способа получить мясо нет…
- Может быть, нам надо отдать наших ярочек на мясокомбинат? – опять нерешительно предложил я. – Или пригласить человека с мясокомбината?
- Может быть, - задумчиво скащал папа. – А что сделает человек с мясокомбината с ярочками? Чего молчишь? Отвечай, раз такой разговор пошёл.
- Убьёт их, - тихо ответил я.
- То-то и оно, что убьёт, - печально сказал папа. – А какая разница, кто их убьёт: человек с мясокомбината или мы с тобой?
- Дело в том, Сашок, - сказал твёрдо мой отец, - что рано или поздно, но каждому мужчине придётся встать перед выбором, как себя вести – по-мужски или иначе. Сегодня пришёл твой день принимать решение…
- Твой старший брат такое решение принял и не пошёл со мной. Ты принял иное решение. Тебе было интересно и любопытно, потому что тебе интересно и любопытно всё. Но сейчас пришло время твоего испытания на мужество и твёрдость характера.
- Да, убийство, любое убийство в любой форме – это тяжкий грех и страшное зло, - сказал торжественно мой папа и даже ярочки в загоне немного успокоились и затихли.
- Только вот о чём подумай. Когда мы с мамой пошли на фронт, на войну, то нашей, в том числе моей, обязанностью было убийство наших врагов, гитлеровцев, фашистов.
- Они тоже были человеки, но они напали на нас, захватили огромные пространства нашей страны, убили, уничтожили, сожгли, угнали в рабство миллионы наших советских людей. Так что же нам было делать? Позвать кого-нибудь с мясокомбината, чтобы они за нас уничтожили этих фашистов?
- Нет, Сашок, - ещё твёрже сказал мой папа. – Позвали нас и нам сказали: «Уничтожить этих нелюдей». Это ваш долг и обязанность граждан СССР. И мы сделали это.
- Так то война, - сказал я тихо-тихо. – Там всё понятно и ясно.
- Верно, - ответил папа. – Но сейчас ясно и понятно это – нельзя получить жареную яичницу, не разбив яйца, а яйцо, как тебе известно, это будущий птенец, курочка или петушок. Ты умеешь жарить яичницу? Отвечай прямо!
- Умею…
- Так ты что, не понимаешь, что всякий раз, разбивая яйцо, ты убиваешь зародыш птенца? – жёстко спросил меня отец, теряя терпение.
- Понимаю, - еле слышно ответил я.
- Тогда возьми себя в руки и пойми, что это неизбежно и обязательно. Ты должен быть настоящим мужчиной и пройти через это испытание, через эту инициацию.
- Какую инициацию? – уже иным тоном энергично спросил я.
- Инициация – это
Инициация – это понятие происходит от латинского слова «initiatio», что означает «посвящение». Инициация – это один из древнейших обрядов перехода человека с одного статусного уровня развития на новый уровень взросления или положения в обществе. Инициация – это обряд ещё до первобытно-общинного строя и ему около 10 миллионов лет. Инициация – это то же самое, что приём в пионеры, в комсомол, в партию. Инициация – это то же самое, что принятие военной присяги или клятва. Инициация – это становление характера на новом уровне, например, переход в статус не мальчика, но мужчины, а мужчины, как тебе известно, имеют особое качество: «Давши слово, клятву или присягу, они исполняют их во что бы то ни стало, даже ценой своей жизни. Иначе мы бы фашистов не победили…
- Вот поэтому, мой мальчик, - сказал мой папа, - сейчас тот самый момент, когда ты должен выбрать – станешь ли ты самостоятельным мужчиной, сумеешь ли ты преодолеть свой страх, свою законную жалость ко всему живому, или возьмёшь на себя ответственность и обязанность стать и быть добытчиком, обеспечить свою семью, жену, детей жизненно необходимыми средствами. Что ты выбираешь?
- Что я должен делать? – ответил я вопросом и решительно шагнул к папе.
- Я сейчас открою дверь в закуток, сказал папа, схвачу одну ярочку, вытащу её, а ты должен встать у дверцы, отогнать вглубь другую ярочку, захлопнуть дверь и задвинуть засов. Ясно?
- Да.
- Начали…
Папа воткнул свой нож в стенку сарая, открыл дверцу закутка, схватил ха голову одну из ярочек и потащил её на выход Вторая ярочка рванулась поверх первой на выход и чуть было не сшибла моего папу с ног. Я тоже схватил вторую ярочку за шею, но она вырвалась и отскочила вглубь закутка. Как только папа выволок упирающуюся ярочку наружу, я захлопнул дверь и задвинул засов.
Папа забыл взять заготовленный небольшой эмалированный тазик с верстака, поэтому, когда он полоснул ножиком по горлу ярочки, кровь широким тёмным потоком полилась на устланный соломой земляной пол сарая.
- Подставь под кровь тазик, - приказал мне папа, усмиряя судорожные движения умирающей ярочки. Я быстро исполнил папин приказ и вскоре таз наполнился свежей алой кровью. Ярочка прекратила дёргаться и только из её выпуклого чёрного неподвижного глаза выкатилась маслянистая слеза…
- Это ничего, это бывает, - сказал папа, заметив, что я пристально смотрю в мёртвые глаза только что бывшей живой нашей ярочки. - Это естественный процесс. Не смотри, ещё насмотришься.
- Ну, ты как? – спросил меня папа. – Готов?
Я прислушался к своим ощущениям и подумал, что сейчас было бы неплохо услышать внутренние голоса моих друзей. Они молчали. Я был один и мне одному принимать решение…
- Можно мне? – спросил я папу изменившимся голосом.
- Ты уверен? – спросил тихо отец, и я кивнул ему головой.
Папа открыл дверь закутка, протиснулся внутрь всем телом, схватил мечущуюся ярочку и, пятясь, выволок её наружу. Потом он ловко оседлал её, подмял её тонкие ноги, взялся за её узкую мордочку и задрал её верх. Ярочка затихла и не шевелилась…
Я обошёл папу и встал с правой стороны, вытащил нож из стены сарая, примерился и внезапно, с каким-то особым неизведанным чувством, выполнил то, что долен был сделать. Поток чёрной в сумраке сарая крови выплеснулся из распластанного горла ярочки.
- Таз давай! – хриплым страшным голосом крикнул я папе. Он испуганно пододвинул таз и направил в него кровяной поток.
Я воткнул в щель между досками окровавленный нож, посмотрел на свои окровавленные руки и почувствовал, что во мне вот-вот что-то взорвётся.
- Саша, пока я тут готовлюсь снимать шкуры и разделывать туши, надо сходить домой. Во-первых, отнести таз с кровью и отдать его маме. Во-вторых, надо принести большое ведро с горячей водой. Можно пока из отопления. Справишься?
- Справлюсь, - с облегчением ответил я, чувствуя что мой внутренний взрыв утихает.
- Только не расплескай, - сказал папа. – Эта кровь нам ещё понадобится.
Я нёс тяжёлый и наполненный почти до краёв так с кровью, она густо колыхалась и грозилась выплеснуться на землю, и мне совершенно некогда было смотреть по сторонам и вспоминать мёртвые чёрные выпуклые глаза наших двух ярочек.
Мама открыла входную дверь и распахнула дверь на кухню, помогла поставить мой таз с кровью на табуретку и посмотрела на меня и на мои руки такими глазами, что я испугался: она смотрела на меня как на убийцу…
- Мам, ты чего? – спросил я мою маму, вдруг ставшую страшной.
- Ты весь в крови, - сказала мам. – Пойди умойся и вымой руки.
Я тут же отправился в умывальник, где под краном в ванной уже наполнялось горячей водой большое эмалированное ведро. Действительно, в зеркале и так я увидел, что моё лицо и даже волосы на голове забрызганы кровью, а руки густо ею покрыты, как будто я действительно классический убийца…
- Ты что там делал? Что он заставил тебя делать? – строго спросила меня мама, когда я вернулся на кухню.
- Ничего, - испуганно ответил я, чувствуя, что это у мамы сейчас будет взрыв и она пойдёт ругать папу. – Я стоял на страже у дверей сарая, чтобы помешать овечкам выскочить наружу.
- Что ты видел? – ещё строже спросила мама.
- Ничего, я спиной стоял, - соврал я усталым голосом. – Там папе нужна горячая вода. Я пойду?
- Иди, - сказала мама. – Отдай ведро и возвращайся сразу же. Ты меня понял?
- Да, мама.
- Иди, - мама подала мне полное тяжёлое ведро с горячей водой, и я пошёл в обратный путь по нашей дорожке к сараю. Папа меня уже заждался…
Он молча при мне сначала обмыл горячей водой тушу одной из ярочек, потом проделал в её задних ногах прорези, вставил в прорези короткую ручку от лопаты, привязал к центру ручки верёвку и с трудом, с моей помощью, подвесил тушу ярочки к потолочной балке сарая. После этого мы ещё некоторое время подождали, пока вся кровь не стечёт из туши ярочки и после этого папа приступил к снятию шкуры и разделке туши.
Я бы мог подробно описать процесс снятия шкуры и разделки овечьей туши, потому что мой папа деловито и технологично всё мне показал, разъяснил и рассказал. Однако я боюсь, что и так уже наговорил вам, уважаемые читатели, много такого, отчего у некоторых впечатлительных личностей может испортиться настроение и сложится неверное отрицательное мнение к моему папе и ко мне, автору этой книги. Нет, мы были не живодёры и не убийцы, мы были настоящие мужчины и выполняли свою нелёгкую естественную обязанность добытчиков пропитания для нашей семьи.
В этот день я сделал множество рейдов от сарая до дома и обратно, неся пустые или заполненные миски и кастрюли. Мама давала мне их чистыми и принимала наполненными. Это челночное движение полностью выветрило из моей головы все печальные и стыдные мысли, заполнило ощущениями и чувствами гордости и причастности к настоящему мужскому действию и работе. Вскоре наш чувствительный, любопытный и азартный Юра присоединился ко мне, потом к папе и «с сопением в носу» начал сам разделывать тушку второй ярочки.
В этот день наш сторожевой пёс Дик, помесь немецкой овчарки и канадского хаски, которого папа привёл пешком из пригородной деревни Лужки, наелся разного мяса, требухи, сала и жира столько, что к концу дня уже не вставал, а просто ревниво и настороженно водил головой, отслеживая моё перемещение по пути из сарая домой и обратно. Кстати, вместо холодного питья мама дала ему мясной отвар и он его с удовольствием вылакал.
В этот день доволен был не только наш верный, строгий и дикий «волкодав» Дик. Довольна была наша мама, которая наполнила морозильник холодильника отборной бараниной, приготовила чудесный и вкуснейший горячий плов с бараниной, сварила великолепный суп шурпу с бараниной и отложила мяса баранины для наших близких родственников. Отдельно наша мама приготовила в духовке газовой плиты незабываемый по красоте и вкусности шашлык из баранины и приманила нас, её дорогих мужчин, домой, принеся в наш сарай всего один кусочек горячего ароматного и вкуснейшего шашлыка нам «на пробу».
На дворе был холодный промозглый ноябрь 1964 года, а у нас в доме был настоящий кулинарный праздник и полное удовольствие и удовлетворение. Наши общие труды завершились неизбежными переживаниями и деяниями, но зато наш дом был наполнен на некоторое время необходимым запасом самого важного и главного продовольствия – мясом. Правда, в последующие дни, кроме дней подготовки к встрече Нового 1965 года и проводов Старого 1964 года, а также ко дню моего (7 января) и маминого дня рождения (мы отмечали этот день 27 января), эта баранина нам уже приелась…
Воспоминания о живых ярочках, которых мы вырастили с возраста ягнят, смешались с восторженными и вкусными воспоминаниями блюд из баранины, удовольствием от сытости, довольства, благополучия и даже некоторого счастья, потому что теперь мы всю зиму 1964-1965 годов не отвлекались на заботы и проблемы о базовом пропитании. Мы были очень благодарны этим двум ярочкам, но после них мы уже никогда не брали на откорм ни овец, ни баранов, ни свиней, ни кур.