Г Л А В А В О С Ь М А Я
В «Сытых боровичках» начинался приятный вечер. Ганс сидел на скамейке, положив ногу на ногу, и скептически изучал свой видавший виды тапочек. Иногда он поднимал голову и смотрел на прогуливающихся перед главным корпусом отдыхающих. Сначала Ганса утешало то, что никто не смотрит на его рваную обувь, но потом этот же факт стал его раздражать. Например, можно было заговорить с заинтересовавшимся его обувью человеком, а потом попросить у него взаймы пару штиблет.
«Василиса обещала кирзовые сапоги выдать, — подумал Ганс, — одену «кирзу» и пойду в ней на пляж. Пусть рабовладелице будет стыдно!»
Не лишенная беззаботной насмешки мысль помогла справиться с раздражением и вернула вечеру его тихое очарование. Но благодушное настроение не решала проблему обуви. Мимо торопливо прошел Витька Кузьмин с большой полиэтиленовой сумкой в руках. У него было взволнованное, бледное лицо и устремленные в одну точку фанатичные глаза.
«Клад свой понес, — догадался Ганс, едва взглянув на лицо сторожа и на алые розы на сумке. — А куда?..»
Витька устремился к главному корпусу.
«К Василисе!?» — удивился Ганс.
Он окликнул сторожа. Витька замер, вздрогнул всем телом и медленно оглянулся.
— Дядя Витя, одолжи на вечер сандалики, — улыбнулся Ганс. — А если хочешь — продай. Я расплачусь кирзовыми сапогами.
Витька проворчал что-то неопределенное, отвернулся и быстро пошел прочь.
«Несет его лиса за темные леса, — усмехнулся Ганс, — За высокие долы, за крепкие заборы… Умная Василиса беспощадно эксплуатирует свой простодушный народ, но народ этому рад. И что поделаешь, — классовая идиллия!..»
В приемной Василисы Петровны никого не было. Секретарша Вика, видимо снова болтала на улице с подружками, а прочие сотрудники офиса хозяйки «Боровичков» уже растворились среди отдыхающих. Что же касается здоровенного как слон охранника Василисы, то, как успел заметить Витька, проходя через вестибюль, он был занят ужином причем так, что его голова едва торчала из-за горы посуды. Витька прямиком направился в кабинет Василисы. Он рванул дверь, сделал шаг, взялся за ручку второй двери и, еще не открыв ее до конца, громко сказал:
— Здравствуйте, Василиса Петровна!
Ручка сумки зацепилась за дверную ручку двери, и Витьке пришлось существенно задержаться в крошечном тамбуре между двух дверей. Но, очевидно, Василису все-таки заинтересовало пожелание здоровья еще не видимого посетителя.
— Кто там? — спросила она.
— Я! — ответил Витька. Он просунул в щель голову и добавил: — Сумка, черт!.. Зацепилась.
Когда Витька все-таки вошел в кабинет, Василиса Петровна уже не улыбалась, а в ее глазах потухли веселые искорки.
— Ну, здравствуйте еще раз, Виктор. Что-нибудь случилось?
Взволнованный Витька стал торопливо рассказывать про клад, но быстро сообразил, что Василиса узнала о находке раньше него. Он так и замер с открытым ртом.
Василиса кивнула на кресло:
— Да вы садитесь, пожалуйста.
Витька послушно сел. Он наконец заметил безразличие во взгляде хозяйки «Сытых боровичков» и — как ни странно! — именно это и успокоило его. Он чуть подался вперед всем телом, собираясь продолжить свой монолог, но Василиса остановила его:
— Вы сильно возбуждены. Не спешите говорить, сначала подумайте. У меня еще есть целых четыре минуты.
Витька кивнул и послушно задумался, но ненадолго, потому что четыре минуты вдруг показались ему совсем крохотным отрезком времени.
— Василиса Петровна, хочу машину купить… Богатую, в смысле дорогую, — наконец начал он. — Иначе пить никогда не брошу. Ведь ни один дурак за руль пьяным не сядет, если у него машина черт знает сколько стоит. Вот вы, наверное, думаете, что это я виноват, что Женечка заикается. А мне кого винить в том, что меня по-иному, без водки, радоваться не научили? Советскую власть или то, что я в глухомани родился?.. — Витька говорил быстро, подчеркнуто твердо произнося каждое слово. — И я бы мог многих обвиноватить, только зачем? Кому от этого легче станет? К тому же кричать про обиды на пьяную голову еще куда ни шло, а вот на трезвую — одно паскудство это и больше ничего, — Витька поднял с пола сумку и поставил ее на колени. — В общем, тут деньги… Тридцать пять тысяч евро.
Пока Витька говорил, Василиса задумчиво смотрела в окно и чуть кивала головой. Когда Витька замолчал хозяйка «Боровичков», тем не менее, продолжила свои размышления до тех пор, пока гость не кашлянул.
— Да-да, я понимаю, — не то чтобы опомнившись, а просто привычно переключая работу мысли в нужное русло, сказала Василиса. — В вашей сумке двадцать пять тысяч
— Тридцать пять. Десять — мои, — поправил Витька. — Но этого мало. Дайте, пожалуйста, в долг. Я верну.
Витька покраснел и уставился на сумку. Впрочем, скромность ночного сторожа была показной — все верхнемакушкинцы отлично знали, как охотно дает в долг хозяйка «Боровичков», что она никогда не берет проценты, а при случае (мало ли что случается в жизни?!) существенно сокращает выплаты селян.
— Что вы хотите купить?
— Я уже говорил, машину. Богатую…
Василиса чуть заметно улыбнулась:
— То есть дорогую?
— Ага, и я…
— Подождите. Сколько вы хотите одолжить?
— Я это… Я пока не знаю… — растерянно сказал Витька. — Наверное, нужно объявления посмотреть… Ну, про цены на машины. Или в магазин съездить, — уже куда менее уверенно закончил он.
Столкнувшись с заинтересованным взглядом хозяйки «Боровичков» Витька вдруг с удивлением понял, что чувствовал себя значительно увереннее, когда Василиса не проявляла к нему никакого интереса.
— Минуту, — Василиса Петровна сняла телефонную трубку. — Константин Егорович?.. Извините, что беспокою. Кажется, у вас лишняя машина появилась? — женщина широко улыбнулась. — Только пригнали из Москвы, понимаю… Продать ее хотите?.. Прекрасно! Какая сумма вас устроит?.. Сорок две?.. — Василиса наконец взглянула на Витьку и по-заговорщицки ему подмигнула. — Это мы тут осилим легко. Кажется, есть покупатель. Ой-ой, ну зачем же убаюкивать меня такими комплиментами… Да, заодно разберемся с нашими долгами. Да-да, с вашими… Если у вас есть время, зайдите ко мне, пожалуйста… Жду.
Василиса Петровна положила трубку.
— Простите, Виктор, как вас по отчеству?
— Михалыч, — с хрипом сказал Витька. Он словно окаменел, вдруг осознав, что его мечта так близко. Он даже видел ее три дня назад краешком глаза, когда новенькую, покрытую дорожной пылью «иномарку», загоняли в гаражный блок за главным корпусом. «Мечта» была приземистой, с высоко поднятым багажником и чем-то напоминала прильнувшую к земле перед прыжком кошку. Цвет машины Витька не запомнил. Кажется, он был темным, но оттенок скрывала пыль.
— Виктор Михалыч, тут есть, по-моему, один неплохой вариант… — сказала Василиса.
Витька кивнул. Вся обслуга «Сытых боровичков» уже знала, что дочь главврача Константина Егоровича Паюшева отказала своему жениху. Свадебное торжество, на котором Константин Егорович собирался вручить дочери ключи от новенькой машины, сначала было отложено, а чуть позже, из-за скандала с родителями жениха, не только перечеркнуто в календаре изломанной нервической линией, но и заштриховано полностью до черного пятнышка с рваной дырочкой посередине.
Василиса что-то говорила, но Витька не слышал ее. У него вдруг зашумело в ушах, а на глазах навернулись слезы. Острое, победное чувство в его груди было не только сентиментальным и оглушающим, но даже каким-то все и вся заполняющим.
«Сейчас!.. Скоро!.. Сейчас!», — билось в мозгу Витьки.
Время словно превратилось во что-то похожее на воду. Материализовавшись, время вдруг заполнило кабинет хозяйки «Сытых боровичков» до потолка и в нем, как в аквариуме, плавали какие-то блестящие искорки и цветные, полупрозрачные, едва видимые ленточки. Когда Витька поднял руку, чтобы вытереть пот со лба, он вдруг ощутил примерно такое же сопротивление, какое ощущает рука водолаза.
Приход Константина Егоровича, разговор с ним, передача денег и многое другое, включая согласие Василисы Петровны одолжить Витьке какую-то сумму, (какую он не запомнил) не то чтобы напрочь выпали из его памяти, они просто остались в ней какой-то нелепой, бесшумной «подводной» возней.
Осознавать происходящее яснее Витька смог только когда он и Константин Егорович пришли в гараж. Главврач называл родителей несостоявшегося мужа дочери «жлобами» и «пижонами». Увидев машину, Витька затряс головой, прогоняя остатки странных видения и глупо засмеялся.
— Это действительно смешно, — согласился Константин Егорович. — Представляете, я покупаю своей дочери все: квартиру, машину, обстановку, круиз по средиземноморью, а они?..
Какой страшный проступок совершили родители жениха, а возможно и сам жених, что они не купили или забыли купить, Витька так и не узнал. Он смотрел на машину и видел только ее.
Константин Егорович отрыл самые гаражные ворота и сказал:
— Минуту, я сейчас ее выгоню…
Осмотр новенькой машины получился чисто формальным. Витька влюбился в машину сразу и влюбился еще сильнее, когда Константин Егорович открыл вместительный багажник, показавшийся Витьке едва ли не мини-погребом. Ну, а когда Константин Егорович пригласил Витьку в салон машины, и он увидел внутри целый мир из кожи, пластика, стекла и электроники, то уже этот реальный мир, а не призрачные огоньки и ленточки заполнили все пространство вокруг Витьки. Этот мир приятно пах чем-то таким, что несомненно стоило самых сумасшедших денег, но в довершении всего к чарующему запаху кожи и пластика примешивался еще какой-то другой, уж точно волшебный аромат. Витька счел, что так пахнет электроника, а, возможно, и автомобильное стекло.
— Ну?.. — наконец спросил Константин Егорович.
— Да, — коротко и твердо ответил Витька и тут же, на всякий случай, переспросил: — Что?
Константин Егорович широко улыбнулся:
— Надеюсь, все?
— Все! — мгновенно согласился Витька.
— У вас права есть или вас домой отвезти?
— Прав нет, — сознался Витька и чуть погрустнел.
Ему очень хотелось самому проехать по Верхним Макушкам в новенькой машине. Но дело было в том, что Витька откровенно побаивался своей дорогой покупки, он ни разу в жизни не водил машину и попросту терялся, глядя на ее приборную доску.
— Хорошо, я вас отвезу, — сказал Константин Егорович. — А домой пешком вернусь. Вы недалеко живете, а я люблю пешие прогулки.
Дорога от гаража до главных ворот наискосок пересекала половину «Сытых боровичков». Немногочисленные верхнемакушкинцы, задержавшиеся на территории санатория по своим делам, оглядывались и с удивлением провожали «иномарку» глазами. За рулем машины сидел главврач и вез куда-то ночного сторожа Витьку. Разумеется, все уже знали о найденном кладе, но то, что клад так быстро превратился в дорогущую машину, было все-таки довольно неожиданным фактом.
Витька увидел Ганса. «Пленник» всевластной хозяйки «Сытых боровичков» по-прежнему сидел на скамейке и грустно глазел то на свою обувь, то на прогуливающихся людей. Витька попросил Константина Егоровича остановиться.
Заметив спешащего к нему Витьку, Ганс насторожился. Хотя Витька плохо справлялся с ролью охранника, он имел право в любой момент предъявить какие-либо (да хоть взятые с потолка!) претензии к «пленникам». А острый язык Ганса слишком часто задевал сторожа. Новая, сверкающая «иномарка», из которой вышел Витька, не удивила и не порадовала Ганса, а скорее насторожила.
Витька сел рядом и снял свои новые спортивные сандалии.
— Скидывай свои чеботы, — сказал он Гансу.
— А твои мне подойдут? — осторожно, стараясь быть предельно деликатным, спросил Ганс. Он был на голову выше Витьки и, хотя размеры их одежды были сопоставимы и практически взаимозаменяемы, но только не по длине.
Витька молчал и ждал… Ганс разулся и всунул левую ногу в Витькин сандалий. Кончик большого пальца Ганса вылез наружу из открытого носа обуви.
— Но с боков не жмут, — одобрил обувь Ганс.
— Ремешок ослабь, — посоветовал Витька.
Ганс послушно ослабил. Палец чуть попятился внутрь сандалия, но все равно привлекал к себе внимание большим желтым ногтем с широкой, траурной каймой.
— Ногти можно подстричь, — заверил Витьку Ганс.
— Это еще два сантиметра, — пошутил Витька.
Ганс вежливо улыбнулся шутке ночного сторожа.
— Берешь? — спросил Витька.
— Кончено, — быстро согласился Ганс. — Сколько с меня?
Витька немного помолчал.
— Даром отдаю. Я только что машину купил и целую сумку денег потратил. Что мне теперь до твоих грошей? — сказал он.
Витька поднял глаза, хотел было улыбнуться Гансу, но к своему удивлению не смог этого сделать. Он вдруг с ужасом почувствовал, что ему не очень-то хочется возвращаться в машину. Совсем крохотное дельце — обмен обувью — на минуту вырвал его из прежнего колдовского мира, в котором овеществлялось время, роились и множились неведомые запахи, а новенькая машина — пусть не мир, но мирок сделанный по последнему слову техники — словно выскребал из человека его прежнюю сущность. Витьке хотелось просто посидеть на скамейке, поболтать о чем-нибудь с Гансом, а потом заняться дома привычными делами. Старая, размеренная и спокойная жизнь уже не казалась ему ни причиной его пьянства, ни заезженной, пыльной колей.
«Бред какой-то! — возмутился Витька. — Что же ты сволочь такая, а?!.. Купил — значит баста. Что ты еще выдумываешь тут?..»
Он резко встал.
— Ладно, я поехал, — не глядя на Ганса, расстроенным голосом сказал он.
Старые тапочки Ганса зашлепали о Витькины пятки. Сторож сильно сутулился, словно каждый шаг давался ему с трудом.
«Любопытно, что получится из этого фокуса, — подумал Ганс, рассматривая напряженную Витькину спину. — У него глаза акробата, который под куполом цирка вдруг вспомнил, что забыл прицепить страховочный трос».
…Иван Ухин рассматривал машину долго и внимательно. Он даже хмурился, словно подчеркивая и важность момента, и серьезность Витькиной покупки. Витьку немного задело то, что жена Вера и дочка Женечка потратили всего три минуты на знакомство, как выразился Витька, «с новым членом семьи». Потом Женя робко попросила отца посидеть на месте водителя, а Вера, не спрашивая разрешения, села сзади и тут же принялась подпрыгивать.
— Ты что диван пробуешь?! — возмутился Витька.
Вера замерла.
— Тут мягко, — виновато сказала она. — И удобно очень.
Жена и дочь вышли из машины и сразу же потеряли к ней интерес. Вера ушла в дом, а Женечка пошла кормить кроликов.
Теперь Витька смотрел на Ивана, ждал его мнения, и оно почему-то казалось ему спасительным.
— Я тебе вот что скажу, — многозначительно начал Иван. — Это вещь!..
Витька кивнул. Иван почесал затылок и вдруг понял, что у него кончились слова. Ни он, ни Витька не разбирались в «иномарках», что же касается технических тонкостей, например, современных двигателей внутреннего сгорания или особенностей подвески автомобиля, то и Иван, и Витька могли сравнить их только с трактором или, на худой конец, с грузовым мотороллером «Муравей».
Когда пауза затянулась, Витька простецки сказал:
— Обмыть надо.
— Ее? — Иван кивнул на машину.
— Ну не козу же.
Три дня назад Витька, по настоянию жены, действительно купил «вострушку». Василиса Петровна снова приобрела в Италии крохотное стадо каких-то особенных коз и возле прибывшей «фуры» с живым товаром сразу выстроилась очередь селян. Каждую козу тщательно осматривали, взвешивали, а кое-кто из покупателей, как лошадиный барышник, пытался заглянуть «вострушкам» в рот. Василиса Петровна продавала коз «с гарантией» два месяца — если животное гибло, покупателю возвращали деньги. Если бы не настойчивость жены, Витька оказался единственным верхнемакушкинцем проигнорировавшим очередное нововведение хозяйки «Сытых боровичков». Ему досталась самая последняя, самая маленькая и самая худенькая козочка. Когда Витька шел с ней по улице, казалось, что это не он ведет козу на веревочке, а обрадованная коза тащит его за собой в новый дом…
Пить домашнюю водку Витька и Иван решили на свежем воздухе, за «летним столиком» под старой вишней. Новенькая машина стояла рядом, и при случае ее можно было потрогать.
Выпив первый стакан, Иван сморщился, запихивая в рот соленый огурец, и кивнул на машину:
— Я это… — он немного помолчал, с усилием глотая огурец. — Я что хочу сказать-то…
Водка уже приятно грела Витькин желудок, и ему стало очень хорошо. Даже когда Иван вдруг заговорил не о его новой машине, а стал расхваливать свою итальянскую козу, он не обиделся, а охотно поддержал разговор. Правда, если Иван превозносил итальянских «вострушек», то Витька относился к ним несколько скептически. Ругать коз Витька не смел из-за уважения к хозяйке «Боровичков», но и явно экономил добрые слова.
— Один пух, а не коза… Ей у меня даже зимой жарко будет, потому что сарай теплый.
— А молоко какое, а?!
— Хорошее, — охотно соглашался Витька. — Но всего два литра…
— Мои две по три с половиной дают. Вчера лаборантам носил. Они полчаса охали и ахали, мол это не молоко, а клад… Ну, для ускорения обмена веществ, понимаешь?
Витька кивнул. Он сразу же забыл, что его коза, как оказалось, хуже других, но охотно поддержал очень популярную среди верхнемакушкинцев тему о влиянии обмена веществ на полноту.
Выпили еще… Хмель освобождал голову от мыслей и, не смотря на надвигающийся вечер, раскрашивал мир в радужные, оптимистические тона. Разговор плавно перетек от коз к покосу, а затем к будущему урожаю картошки и курсу рубля. Иван собирался брать большой кредит, но уже не у Василисы Петровны, а в банке.
— Что мы все к ней пристаем, дай и дай?! — возмутился Иван. — Ну, «вострушки» ладно — это для лечения «боровичков». А вот если я решил свой курятник в мини-птицеферму превратить, Василиса-то тут причем?
— А в магазине в Меловой договорился?
— Ты про сбыт? Давно договорился, — отмахнулся Иван. — Там тоже расширяются, говорят, ресторан строить будут.
— Жаль, что в Меловой московский поезд только три минуты стоит… Если бы, к примеру, час или больше, то — да! — в такой ресторан пассажиры валом бы повалили. Может быть, Василиса и такое сможет?
— Она?.. — Иван многозначительно хмыкнул. — Ну, она многое что сможет.
Хмель брал свое и подвыпившие мужики любили свою покровительницу какой-то страстной, граничащей с самопожертвованием, пылкостью.
Уже окончательно захмелев, Витька принялся подробно рассказывать Ивану, как он «ходил» к Василисе Петровне и как говорил с ней. Витька утверждал, что не собирался покупать машину, а просто выручил главврача, поскольку у того были денежные затруднения из-за несостоявшейся свадьбы.
— Ну, как не помочь было, а?.. — Витька взял себя за ворот рубахи и с силой потянул его вниз, а потом в сторону. Ворот подозрительно затрещал. — Ко мне, понимаешь, с уважением, а я?.. Я что, упырь бездушный, что ли?
Иван полностью согласился с тем, что Витька не упырь и правильно сделал, что купил машину. Но едва он заговорил о главвраче (хороший, мол, он мужик, хотя и вечно хмурый), Витька перебил его и вернул беседу к прежней теме. Он снова и уже заново (заново не столько в понимании «с начала», а еще и в смысловом переосмыслении) рассказал Ивану свой разговор с Василисой, потом с главврачом и наконец с Гансом. Последний, по уверению Витьки, пытался отговорить его от покупки, смеялся и даже корчил рожи, которые Витька добросовестно повторил перед Иваном.
— Немчура, одним словом. Что с него взять-то? — уже примирительно закончил он тему. — Хотя тоже человек, в конце-то концов.
— Человек!.. — согласился Иван и ткнул пальцем в надвигающееся со стороны леса большое облако. — Человек, как и мы. Вот если сейчас дождь пойдет, разве он вместе с нами мокнуть не будет?
Но почему люди вдруг должны мокнуть вместо того, чтобы спрятаться от дождя, Иван так и не пояснил. Разговор все больше путался и за его извилинами уже не успевали мысли. Они рвались, как раскисшая газетная бумага и множились, еще больше усиливая словесный хаос. Когда Витька запел, Иван понял, что ему пора домой. Он будто невзначай положил на стол увесистый кулак и сказал без всякой угрозы:
— Ты смотри тут… Веру с дочкой не обижай.
Витька только засмеялся.
— Я вообще домой спать не пойду, — сообщил он Ивану. — В машине спать буду.
Мысль показалась Ивану интересной и после очередного осмотра машины, он едва не согласился остаться в машине с Витькой. Если бы не жена Ивана Любовь Андреевна, уже хорошо знавшая, что пьянки с Витькой могут длиться чуть ли не всю ночь, еще неизвестно добрался Иван до своего дома или нет.
Дома Иван вдруг принялся расспрашивать жену про Василису Петровну. Но его вопросы были настолько неопределенными и туманными, что, по совести говоря, их и нельзя было признать вопросами. Иван бормотал о том, что, мол, как же так, что у «молодой здоровой девки» нет мужа и мало того, Василису, за все время, в течение которого она командует «Сытыми боровичками», никто не видел в мужской компании, так она вообще не стремится к семейному счастью.
— Сдурел ты, что ли? — удивилась Любовь Андреевна.
— А я что?.. Разве плохое про нее говорю?
Любовь Андреевна вдруг подумала, что ее муж в чем-то прав. А еще женская интуиция подсказала ей, что такие вопросы (или мутные рассуждения вслух, как в данный момент у Ивана) просто так не возникают, и она осторожно спросила:
— Знаешь что-нибудь про нее?
— На этого Василиса посматривает… ну, на Сашку, которого я поймал, — Иван широко зевнул. — Глаза у нее какие-то странные, когда она на него смотрит…
— Какие глаза?
— Сонные… или, я не знаю… ну, одним словом, будто она только проснулась.
— Сам ты только что проснулся от водки! — вдруг обиделась на мужа Любовь Андреевна. — Что ерунду говоришь?
Она легла, отвернулась к мужу спиной и сердито засопела. Удивительно, но Василиса Петровна вызывала у женской части Верхних Макушек даже большую симпатию, чем у мужской. Это было едва ли не нарушением законов природы, потому что авторитарное женское «большинство» (в смысле, что с ними не стоило связываться) селянок составляли женщины «за сорок» и старше. Во многом разочаровавшиеся, хлебнувшие и горя, и скудной, тщедушной радости бытия, от которой порой и слезы появляются на щеках, они все-таки верили Василисе. Или ее чистоте, что ли?.. А сама Василиса никогда не давала поводов к пересудам.
— Что ж ты сволочь такая, а?! — не выдержала и громко сказала Любовь Андреевна уже задремавшему мужу.
Иван вздрогнул и приподнял голову. Какое-то время он сонно моргал глазами, осмысливая только что услышанное, но благоразумно промолчал и уронил голову на подушку.
Витька закончил свой кутеж в полном одиночестве. Он допил остатки водки, открыл в машине все дверцы, лег и немного попел про «мороз-мороз, не морозь меня». На душе было хорошо, пусто и легко. Витька уснул, улыбаясь, и успел подумать: «Действительно, к черту все! Р-р-раз на белом свете живем…»
Взошла луна, которая была старше Витьки на четыре с половиной миллиарда лет, и словно в шутку, раскрасила его лицо легкими детскими красками.
Г Л А В А Д Е В Я Т А Я
Борис Эдуардович Пряников страдал… Он страдал всякий раз, когда выпивал бутылку коньяка и поблизости не было красавицы-жены Вероники. Со своей стороны, Вероника не выносила пьяного Бориса Эдуардовича, потому что в нем уживались два абсолютно разных человека: хмельной добряк с мокрыми губами и умоляющими глазами и довольно хамоватый, трезвый тип, способный на громкую ссору из-за пустяка. Когда наступал очередной домашний праздник Борису Эдуардовичу приходилось выбирать: не пить, когда пьют остальные и открыто злиться на очаровательные улыбки жены, обращенные к другим мужчинам, или все-таки хлебнуть спиртного и с помощью этого простого фокуса превратиться в простодушного и доверчивого мужа.
Неделю назад Вероника осталась в санатории рядом с сыном, и теперешнее состояние Бориса Эдуардовича было похоже не столько на депрессию, сколько на темную, пустую бочку без дна. Пьяному мужу хотел обнять жену, но ее не было рядом, он жаждал сказать ей добрые и ласковые слова, но возможно именно сейчас Вероника выслушивала другого мужчину, молодого, с белозубой улыбкой и нагловатыми манерами.
Борис Эдуардович разбил опустошенную бутылку коньяка о стойку камина и отхлебнул из второй. Покинутому мужу одновременно хотелось ругаться и плакать; кричать и гордо помалкивать; собрать вещи, уйти в дождливую ночь, но тут же, вернувшись из тьмы ночи, и спросить: «Ты меня любишь?!» Как довольно точно писали в старинных романах, бедному герою хотелось «стенать и вопиять», но… Но ему некому было пожаловаться на жизнь. Одиночество казалось почти робинзоновским и совсем безысходным. Поздним вечером измученный (а может быть даже измочаленный) глухой тоской Борис Эдуардович сел за руль шикарного «Вольво» и направился в «Сытые боровички».
Цепкий инстинкт самосохранения делового человека ожил вместе с включенными фарами. Он подсказал своему владельцу, что нужно как можно быстрее свернуть с оживленной трассы и пробираться в «Бровички» проселочными дорогами. Инстинкт был похож на трезвого капитана судна с перепившейся командой. Его вопли-импульсы как мощный капитанский рык прорывались сквозь рой пьяных мыслей, удерживали на руле руки и вовремя давили на педаль тормоза. Чуть протрезвевший вне дома Борис Эдуардович сдался на волю инстинкта. Покинув город, он сворачивал с одной проселочной дороги на другую, все дальше забиваясь в ночную темную глушь. Инстинкт немного успокоился и разрешил Борису Эдуардовичу закурить, правда, используя при этом только одну руку. Борис Эдуардович дважды ронял зажигалку на штаны, она почему-то не гасла, а, прищемив складку штанов, продолжала гореть синим, злым пламенем.
Старая проселочная дорога за Меловой, проложенная не менее пьяным, чем Борис Эдуардович бульдозеристом была просто отвратительна. Но суть маневра нашего героя состояла в том, что дорога вела не к главным воротам «Сытых боровичков», а подбиралась к санаторию с тыла, со стороны густого леса, и инстинкт (совместно с Борисом Эдуардовичем и его ревностью) выбрал именно ее. Чем ближе становился санаторий, тем заковыристее делалась дорога. Казалось, что в ее изгибах и колдобинах застыла сложное душевное состояние тракториста-первопроходчика напрочь забывшего, что кратчайшее расстояние между двумя точками есть прямая. Дорога металась из стороны в сторону, собирая по пути все бугорки и овражки. В очередной раз, приблизившись к лесу и даже нырнув в него, она вдруг выписывала такую дикую загогулину, что, во-первых, поневоле напрашивалась мысль, а не решил ли давний первопроходчик вернуться к своим друзьям, чтобы продолжить прерванную пьянку, и, во-вторых, лес снова оказывался за багажником машины.
Только отвратительное состояние сельской трассы не позволяло страдающему мужу уснуть за рулем — едва лишь голова Бориса Эдуардовича сонно клонилась к рулю, машину резко встряхивало. Инстинкт самосохранения снова переходил на крик, и водитель открывал глаза. Фары освещали то ночные лужи, то устремлялись к мрачному небу, а то вдруг откуда-то сбоку выныривал в лучи света нерукотворный «заборчик» из елок. На очередном повороте машина все-таки снесла одну из них, но смогла ускользнуть от ее куда более мощной соседки. Веселый бог дураков и пьяниц не дремал и хорошо знал свое дело.
Борис Эдуардович любил Веронику со всей страстью богатого пятидесяти пятилетнего мужчины. К его беде, молодая женщина обладала крепким характером. После того, как она заявила мужу, что остается в «Сытых боровичках» рядом с сыном, она пренебрежительно поцеловала его в нос. Это значило только одно: вопрос был исчерпан и больше не подлежал обсуждению. Борис Эдуардович вдруг подумал о том, что «остаться рядом с сыном» совсем не значило, что Вероника будет постоянно рядом с мальчиком. Тот жил в больничной, светлой палате под наблюдением врачей и именно поэтому молодая женщина вдруг обретала огромную, явно провоцирующую к греху, степень свободы.
— Когда ты приедешь ко мне, милый? — уже явно теряя интерес к мужу, поинтересовалась Вероника. Молодая женщина смотрела в сторону пляжа и, как показалось Борису Эдуардовичу, женские ноздри вдруг затрепетали от скрытых внутренних переживаний.
Борис Эдуардович много работал, и у него было мало свободного времени. Иногда он возвращался домой после одиннадцати вечера, и от него пахло коньяком и банными вениками.
— Вениками и половыми тряпками, — уточняла Вероника. — Ты опять назюзюкался как последний свин, дорогой!
В супружеской постели пьяного хозяина дома частенько ждал не очень теплый прием и порой этот прием превращался в упрямые ладошки, отталкивающие мужа на край кровати, а то и за него.
— Ну, и когда ты приедешь? — спросила на прощание Вероника.
Любопытство жены, пытающейся выведать точное время ближайшей встречи с супругом, показалась Борису Эдуардовичу подозрительной. В голосе, а главное, в поведении Вероники (чертовы женские ноздри!) явно угадывались нотки нерастраченной нежности, и молодая женщина не собиралась вкладывать эту нежность ни в слова, ни в прощальный поцелуй.
Борис Эдуардович пообещал жене что-то неопределенное и забрал у нее запасные ключи от домика.
— Зачем? — на секунду удивилась Вероника, но ее улыбка тут же стала понимающей: — Ты, что, хочешь сделать мне сюрприз, дорогой?
Борис Эдуардович слегка покраснел. Он пробормотал что-то неопределенное о том, что может приехать в любое время и не хочет разыскивать жену на пляже, столовой или по процедурным кабинетам.
— Глупый!.. — Вероника взъерошила остатки растительности на голове мужа. — Я люблю только тебя. Понимаешь?
Борис Эдуардович понимал все и даже больше. Он не верил в бескорыстную любовь Вероники, был откровенным собственником и признавал только свои сердечные переживания.
Очередная порция воспоминаний едва не усыпила Бориса Эдуардовича. Инстинкт резко вскрикнул и обозвал его дураком, а мощные автомобильные фары задумчиво уставились на очередное дерево прямо по курсу. Казалось, оно росло прямо посреди дороги. Инстинкт самосохранения взвизгнул на самой высокой ноте, Борис Эдуардович вывернул руль вправо и въехал в огромную лужу. Мотор заглох… За окном слева по борту, на две ладони ниже уровня стекла, плескалась черная, с луной, похожей на гигантскую утопленную ложку, вода.
Борис Эдуардович вытер мокрое от пота лицо и нашарил в кармане ключ от домика номер «55». До санатория «Сытые боровички» оставалось вряд ли больше трех километров...
… А Вероника лежала на скомканной постели и тихо смеялась. Она не очень старательно отбивалась от разгоряченного Ганса-Романа, а когда ее веселый гость вдруг стал особенно настойчивым, нежно укусила его за ухо. Ганс попытался лечь удобнее, задел ногой стол и тот со скрипом отъехал в сторону.
— Это не комната, а каюта какая-то, — пожаловался Ганс-Роман. — Она похожа на пенал для карандашей. По ней можно совершать пробежки, но трудно развернуться. Кстати, а это что у тебя?..
— Что?..
— Вот это… Точнее, эти… Можно я одну слегка укушу?
— Роман, пожалуйста, отстань! — женский шепот был горячим, смеющимся и пах луговой мятой. — Кажется, я начинаю говорить в рифму: Роман — отстань. Романчик, ну отстанчик!..
— Так что там?
Ганс снова пытался найти своими губами близкие женские губы, а его руки продолжали жадно шарить по женскому телу.
— Где, там?
— Вот тут...
— Ай!.. — засмеялась Вероника. — Я не знаю.
— Тогда я буду первооткрывателем.
— Роман!..
— Сама отстань. Я делаю великое открытие. Я — Христофор Колумб. Я два месяца плыл по безбрежному морю и умирал от жажды. Оставшиеся на берегу, друзья кричали мне вслед, что там, за горизонтом, ничего нет. Но я мечтатель и я верю в существование райских островов. По крайней мере двух…
— Ты порвешь лифчик!
— Это не лифчик, это пояс верности какой-то.
— Осторожней…
Голос Вероники дрогнул от ласки. Ее сопротивление слабело с каждой секундой.
— Роман, ты — зверь. У тебя губы горячие, как два утюжка.
Неожиданно за входной дверью что-то подозрительно зашуршало. Ганс замер. Он почувствовал, как нервически вздрогнуло и напряглось тело Вероники. Она села и, глядя на дверь широко распахнутыми глазами, приложила палец к губам.
Какое-то время за дверью было тихо. Ганс уже собирался перевести дух, как вдруг шорох, на этот раз более отчетливый, повторился.
Вероника встала и на цыпочках подбежала к окну. Она замерла, потом вздрогнула и тихо выкрикнула:
— Боже мой, это Боря!..
Женский шепот был и возмущенным, и трагическим. Ганс почувствовал легкий холодок в груди. Как любой донжуан, он несколько переоценивал как физические, так психологические преимущества обманутых мужей. Кроме того, если Ганс считал себя хрупким и утонченным «поэтом любви», то мужья (по крайней мере, в его воображении) представлялись ему туповатыми амбалами, не имеющими представления о прекрасном.
Ганс метнулся к окну и выглянул через женское плечо. У двери, раскачиваясь из стороны в сторону, стояла мрачная тень мужчины. Пробивающийся сквозь густую листву свет фонаря блестел на его мокрой одежде. Борис Эдуардович чуть повернул голову и Ганс увидел недобрую усмешку ревнивца. Заерзал по металлу ключ… Ключ не мог попасть в замочную скважину, но упрямо искал цель.
Ганс осмотрел комнату и быстро понял, что бежать некуда. Единственное окно разделенного на четыре номера домика выходило в ту же сторону, что и дверь. Что же касается спартанской обстановки, то кровать, шкаф, тумбочка, холодильник и другие, более мелкие предметы мебели, годились в качестве укрытия только для детской игры в прятки. Домики «люкс» в «Сытых боровичках» только строились, и пока лишь скромный десяток распахнул свои двери для особо важных персон.
У Вероники ослабли ноги. Она грызла кулачок и тоже не видела выхода. Женщина вдруг вспомнила, что в двери домика два замка. Старый, с забитой и закрашенной скважиной, находился сразу под дверной ручкой, и, очевидно, что именно в него пытался сейчас вставить ключ муж, и новый, ниже старого, блестящую окантовку отверстия которого скрывала тень от сосен. Но Борис Эдуардович рано или поздно должен был разобраться с замками.
— Роман, ну придумай хоть что-нибудь!..
Неожиданно Вероника поняла, что рядом с ней никого нет. Женщина оглянулась. Роман-Ганс исчез… Вероника не поверила своим глазам. Она быстро заглянула в шкаф, под кровать и даже под стул. Любовника-неудачника нигде не было.
Все еще не в силах поверить неожиданному счастью, Вероника осела на кровать. Под ней что-то тихо шмякнулось на пол. Вероника нагнулась… Ганс лежал на полу, все еще продолжая цепляться руками за продольные конструкции ложа.
— Больше минуты я на весу не удержусь, — пояснил Ганс. — Тут ухватиться почти не за что…
Он встал и заметался по комнате. Вероника закрыла лицо руками. Там, за дверью, стоял не просто муж, там «стояла» шикарная квартира, суперприбыльный риэлтерский бизнес, две шикарные дачи и три роскошные «иномарки». Самая дешевая из перечисленных вещей стояла баснословные деньги.
— Черт!.. — тихо сказал за дверью голос Бориса Эдуардовича.
Вероника вздрогнула. Вполне возможно, что муж, наконец, понял, что пытается открыть не тот замок. Отчаяние придало женщине сил, и она попыталась взять себя в руки.
«Итак, допустим, что я спала… Именно спала! — лихорадочно соображала Вероника. — Когда я проснулась, то увидела в комнате Романа… То есть постороннего и неизвестного мне мужчину…»
Спешка путала мысли молодой женщины. Она прикусила судорожно сжатый кулачок и вдруг нашла логическое продолжение своей хрупкой версии: «Этот негодяй к тому же шарил в моих вещах!» Все, что могло последовать дальше, вдруг представилось Веронике простым и ясным.
— Помогите!.. — неуверенным, деревянным голосом слабо крикнула она: — Грабят!
Ганс оглянулся и с ужасом посмотрел на женщину.
— Вероника, ты с ума сошла! — с гусиным шипением выдавил он.
— Насилуют!.. — уже куда более твердо, но все-таки еще шепотом продолжила Вероника.
Она встала и бросилась к двери. Ганс перехватил женщину посередине комнаты. Вероника театрально тянула руки к мужу за дверью. Но страх не ее лице казался уже отнюдь не наигранным.
— Грабят и насилуют!.. — теперь уже полушепотом продолжила Вероника.
Она укусила Ганса за руку. На этот раз о нерастраченной нежности не могло быть и речи, Ганс охнул и ослабил захват. Вероника устремилась к двери. Она успела открыть замок, но подоспевший Ганс оттащил ее в сторону. Вероника отчаянно сопротивлялась, и Ганс быстро понял тщетность своих усилий. Спасительная мысль пришла совершенно неожиданно.
«Дверь же открыта!..» — вдруг понял он.
Ганс разжал руки и вместе с Вероникой бросился к двери. Синхронный удар двух тел оказался настолько тяжелым, что дверь буквально смахнула Бориса Эдуардовича с высокой верандочки. Ревнивый муж кубарем скатился с порожек и сшиб небольшую урну.
Свежий, ночной воздух прорезал отчаянный, женский крик:
— Помогите!..
Ганс метнулся в сторону, перепрыгнул через перила веранды и, разрывая грудью колючий кустарник, бросился в темноту. Все произошло настолько быстро, что сидящая невдалеке парочка «дикарей» не успела разлепиться после поцелуя.
— Помогите же!..
Вероника сбежала вниз по порожкам. Она тщетно пыталась разорвать на себе распахнутую кофточку, но та была расстегнута до последней пуговицы, и оторвать можно было разве что рукав (на что у Вероники не хватило сил) или воротник (что было крайне неудобно). Под распахнутой кофточкой в свете фонаря светилось полуобнаженное шикарное женское тело цвета шоколада с задранным вверх лифчиком. Но никто почему-то не спешил на помощь страдающей женщине…
Вероника немного пришла в себя, одернула вниз лифчик и присела рядом с мужем. Борис Эдуардович безучастно лежал возле поваленной урны и молчал. Вероника поняла, что кричать больше не нужно и осторожно тронула мужа за плечо.
— Боря… Боренька, ты живой? — взволнованно дыша, спросила она.
От Бориса Эдуардовича сильно пахло коньяком. Вероника уже гораздо смелее потрясла мужа за плечо. Борис Эдуардович открыл глаза и с удивлением посмотрел на жену.
— Я где?.. — тихим, явно нетрезвым голосом, спросил он.
Вероника опустилась на колени и заплакала от счастья.
— Со мной, милый! Ты со мной!..
«И всегда будешь со мной!..» — тут же подсказал Вероники не лишенный то ли ехидства, то ли житейского практицизма голос.
Борис Эдуардович приподнял голову и осмотрелся по сторонам.
— А как я тут оказался?..
— Наверное, ты приехал на машине, — сквозь счастливые слезы пояснила Вероника. — Кстати, где она?
Борис Эдуардович наморщил лоб. Он с трудом вспомнил ночную дорогу и последнюю лужу глубиной в полметра. Все последующие события — путь пешком до санатория, стояние на порожках домика и попытка открыть дверь сначала ключом зажигания, а потом каким-то другим, но тоже не желающим влезать в замочную скважину — расплывались в густом тумане.
Вероника радостно всхлипнула. Поверженный дверью пьяный Борис Эдуардович был безобиден, как младенец.
Парочка «дикарей» встала и подошла поближе.
— Это вы кричали? — вежливо спросил рослый, похожий на Геркулеса, парень.
— Да, я, — охотно призналась Вероника. — Помогите, пожалуйста. Мой муж немного не в себе.
«Геркулес» легко поднял с земли тело Бориса Эдуардовича.
— Осторожнее!.. — Вероника суетилась рядом. — Не уроните.
Сзади сдавлено хихикнула девушка. Бориса Эдуардовича внесли в домик и уложили на постель. Едва добровольный помощник покинул помещение, Вероника осмотрела голову мужа
— Боренька, лежи тихо, пожалуйста! — прикрикнула она на мужа, когда тот попытался отвести руки жены.
— Я думал… — с явно треснувшим, но еще живым чувством ревности в голосе, начал Борис Эдуардович. — Я думал, что ты…
— Молчи!
Осмотр головы был окончен. Ничего подозрительного, кроме небольшой шишки на темечке Веронике найти не удалось. Вероника быстро сняла с мужа мокрую одежду. Голый и толстый муж производил довольно комическое впечатление и Вероника едва не расхохоталась.
— Господи, как же ты меня напугал! — Вероника театрально подняла глаза к потолку. — Представляешь, я проснулась от странного шороха. Встаю, смотрю в окно, а там стоит какой-то тип и пытается открыть дверь. Кошмар!
— Это меня дверь так шарахнуло? — наконец догадался Борис Эдуардович.
— А чем же еще, дурашка? Завтра нужно обязательно показать твою шишку врачу.
— Я хотел побыть с тобой… — плаксиво сказал муж.
Вероника быстро разделась и легла рядом.
— Конечно, побудешь.
Она обняла расслабленное и вялое тело мужа. Борис Эдуардович затих.
— Спи, милый, ты устал…
Вероника мысленно похвалила себя за краткость объяснений. Во-первых, пьяный Борис Эдуардович вряд ли бы смог понять сейчас многословную и витиеватую ложь, а, во-вторых, ситуация, которую нарисовала ему Вероника, казалась настолько обыденной и даже естественной, что не вызвала у уставшего от приключений мужа даже тени подозрений.
Через пару минут порядком подуставший Борис Эдуардович блаженно всхрапнул. Его приключения, если не считать утопленной в луже машины, закончились, а вот что касается любовника-неудачника, то его приключения только начинались.
…Ганс бежал так, словно за ним гналось целое стадо разгневанных мужей. Та сторона, куда он бросился в начале, показалась ему чересчур освещенной, и донжуан, описав под фонарем крутую петлю, бросился в другую, более темную. Ганс шарахался от припозднившихся влюбленных парочек и так старательно запутывал свой след, что, в конце концов, запутался сам. Он смог остановиться только в островке кустарника за тылом одного из домиков. Сердце клокотало где-то в горле, ноги дрожали и подкашивались от усталости.
Ганс присел на корточки и оперся на землю рукой.
— Черт, а?.. Вот это кросс!
Вообще-то его кросс был не таким уж и длинным, но темп, который еще на старте взял Ганс, не смог бы выдержать даже хорошо тренированный бегун.
В «Сытых боровичках» царила почти интимная тишина. Криков и топота погони не было слышно. Ганс попытался сообразить, где он находится. Но, во-первых, территория санатория была слишком большой и еще мало им исследованной, а, во-вторых, обзору вокруг мешал кустарник. Наиболее логичным шагом в данной ситуации была бы попытка отыскать центральную, всегда ярко освещенную аллею. Домик «рабов» находился напротив центрально корпуса и возле начала этой аллеи.
Ганс сделал первый шаг. Он сделал его в полной темноте и сразу же наступил на что-то большое и мягкое. Послышалось грозное хрюканье и перед Гансом, словно из-под земли, выросла гигантская тень. Ганс дико вскрикнул. Эразм — а это был, конечно же, он — тоже. Разумеется, Ганс уже знал, что на территории «Сытых боровичков» пасется добродушный лесной кабан, но суть в том, что нервы Ганса были натянуты до предела и он, если так можно выразиться, в данный момент не верил в доброту какого-то ни было живого существа. Кроме того, кабан, на которого наступил Ганс, мог оказаться совсем не одомашненным Эразмом.
Кустарник резко затрещал в прямо противоположенных направлениях. Перед широко распахнутыми глазами Ганса замелькали темные ветви сосен и желтые блики далеких фонарей, проваливающихся куда-то вправо. Плохо понимая, что он делает, Ганс метнулся к ближайшему домику. Дверь оказалась открытой. Ганс сумасшедшим зайцем влетел в домик, с силой захлопнул за собой дверь и, несмотря на то, что сразу же громко и четко щелкнул язычок английского замка, привалился к двери спиной.
Только потом Ганс осмотрелся по сторонам. Комната, куда он ворвался, была небольшой, но довольно уютной. Маленький светильник на столе отбрасывал тени похожие на китайские иероглифы. Там же, за столом перед зеркалом, сидела женщина в ночной сорочке. Она держала в руке тампон с чем-то белым и с немым страхом смотрела на неожиданного гостя.
В конце концов, едва ли не через минуту, Гансу удалось справиться с бурным дыханием.
— Извините, — к собственному удивлению он говорил почему-то шепотом. — Там, на улице лесной кабан.
Прошло, наверное, еще целых полминуты и женщина удивленно спросила:
— Кто-кто?!..
В дверь тут же нежно постучали.
— Это не кабан, а мой муж, — мертвым голосом сказала женщина. — Он вернулся из сауны. Его не было целых полчаса.
На какое-то мгновение Гансу показалось, что он сошел с ума. Тихий лесной санаторий был переполнен черт знает откуда появляющимися — вот так запросто и вдруг! — мужьями и лесными кабанами.
В дверь постучали сильнее и явно настойчивее. Ганс нащупал колесико английского замка. Когда дрожащие пальцы попытались повернуть его, колесико вдруг соскочило с оси и, тихо постукивая ребристыми гранями по полу, покатилось в неизвестность. Самое простое решение — открыть дверь и попытаться честно объяснить пришедшему из сауны мужу происходящее — отпало само собой. Колесика от замка не было видно, и дверь оставалась закрытой.
— Олечка! — донесся снаружи утробный бас. — Почему ты не открываешь своему медвежоночку?
Судя по тембру голоса, он принадлежал совсем не медвежонку, а, скорее, матерому медведю-шатуну. У женщины задрожал подбородок и это произвело на Ганса совсем уж удручающее впечатление.
— Боже мой, — с ужасом прошептала она. — Коля может подумать невесть что…
Ганс метнулся к окну. Женщина подошла к двери и, еще не зная о злосчастном колесике, попыталась открыть замок.
— Я сейчас, Коля! — нервически выкрикнула она.
Но женские пальчики бессильно скользили по торчащей наружу тонкой оси механизма замка. Кусок железа был абсолютно глух к людским страданиям.
— Быстрее, пожалуйста, — в голосе за дверью уже слышались недоверчивые нотки. — У тебя что, гости?
— Ну, что ты!.. — механически возразила женщина и тут же ужаснулась своему вранью. Впрочем, это же вранье было чистой правдой, потому что до прихода (точнее, до финиша) Ганса женщина и в самом деле явно наслаждалась одиночеством.
Она наконец догадалась о колесике, которого не было. Женщина достала из кармана халатика заколку и нагнулась к замку. Но тоненькая железная проволочка почти ничем не могла ей помочь.
Ганс подергал окно. В отличие от комнаты Вероники окно было не рядом с дверью, а на стене слева и смотрело на хорошо знакомый Гансу кустарник. Но рама словно вросла в стену, а выбраться наружу через открытую форточку смогла бы только кошка. Ганс невольно поежился. Предстоящая разборка с ревнивым мужем обещала быть несправедливой и довольно драматической. Ганс уже без надежды осмотрел комнату.
Над дверью и рядом с ней на стене, было вбито две железные скобы. Они выступали примерно на полторы ладони и об их предназначении в быте отдыхающих не догадывались даже всезнающие завхозы «Сытых боровичков».
«Ну, скобы и скобы, — размышляли про себя завхозы. — Если их вбили в стену, то значит так и надо».
Впрочем, все-таки было одно более-менее разумное объяснение существования этих загадочных скоб — они предназначались для полки. Но была ли когда-нибудь, то есть существовала ли, так сказать, в природе вещей эта полка, клали ли на нее когда-нибудь другие вещи — этого точно не знал никто. Говорят, что когда-то Екатерина Вторая поставила часового у распустившейся розы, чтобы никто не срезал ее раньше времени. Роза отцвела, но отменить пост забыли и это сделал только Николай Первый спустя много-много лет… А о чем это говорит? О тоталитаризме ли в России или об уважении в ней же к мимолетному женскому капризу? Ха, пойди разберись!.. Если даже со скобами, вбитыми когда-то в стену неизвестно зачем и в рассуждениях о первопричинах существования которых, (благодаря историческим аналогиям) поневоле тянет в улыбку, то… Сложно все это. Сложно, потому что, с другой стороны, в упомянутых аналогиях пытливая человеческая мысль то и дело направляется в сторону мрачных обвинений и легко уходит от анекдотической, веселой и простодушной сути. Короче говоря, не ошиблись ли древние греки, разрубив, как гордиев узел, свой, а теперь уже наш общий Театр, на Комедию и Трагедию? Не кажется ли вам, уважаемый читатель, что в жизни (не смотря на давно проклятую автором этих строк так называемую «правду жизни» от унылых неудачников) все значительно сложнее и делить философскую сторону жизни надвое, пусть даже на части, называемые «Добром» и «Злом», нужно неторопливо, на протяжении тысячелетий, оставляя тем самым возможность будущим поколениям выносить свои собственные суждения?.. С точки зрения здравого смысла, не нужно спешить заканчивать историю человечества в то время, как она только начинается.
Впрочем, вернемся к приключениям Ганса.
Женщине наконец-то удалось справиться с упрямым замком и не столько при помощи заколки, сколько с помощью отчаяния. Дверь распахнулась внутрь с театральным грохотом. Ворвавшийся в комнату огромный, волосатый со всех сторон, полуголый человек имел полный набор физических достоинств, приписываемых анекдотами ревнивым мужьям: у него были могучие руки душителя, литые плечи ветерана дыбы и маленькая голова садиста-изувера способная выдержать удар двухпудовой гири.
Ганс сжался в комок и едва не пискнул от страха. Коленька остановился посреди комнаты и посмотрел направо… Потом налево… Затем заглянул под кровать. Никого не было.
Ревнивый муж сердито засопел. Чутье подсказывало ему, что в комнате все-таки кто-то есть. Коленька понюхал воздух широкими неандертальскими ноздрями и, расставив руки, попятился к двери. Чужак вот-вот должен был попытаться прорваться наружу.
В это время дверь, спружинив о стену, медленно возвращалась на прежнее место. Отступающий Коленька подтолкнул ее спиной, и дверь захлопнулась. Ревнивый муж вздрогнул. Мысль, что неизвестный прятался за дверью и теперь сумел проскользнуть наружу за его спиной, была быстра как молния и фантастична, как большинство идей ревнивцев. Во-первых, между стеной и дверью практически не было места, а, во-вторых, протиснуться между широченной спиной Коленьки и торцом двери мог только газетный лист.
Мужчина взревел и бросился вон из комнаты. Но чутье обмануло ревнивого мужа — Ганс висел над дверью, вцепившись обеими руками в скобы и подняв худые ноги к потолку. Его поза была настолько неудобной, что как только Коленька захлопнул за собой дверь, донжуан-неудачник тотчас обрушился вниз.
Подозрительный грохот за дверью заставил Коленьку прекратить обыск кустов и вернуться. Он подергал дверь. Та снова была закрыта на английский замок. Коленька вежливо постучал.
— Кто там?!.. — выкрикнула обезумевшая от несправедливых страданий женщина.
— Я, милая, — вкрадчиво ответил муж. — Открой, пожалуйста.
Женщина наконец-то нашла колесико от замка. Но Коленька не спешил. Сначала он просунул в щель, между дверью и косяком руку, и отстранил в сторону женщину. Коленька открывал дверь медленно и осторожно, примерно также, как закоренелый двоечник заносит над зазевавшейся мухой испачканную чернилами тетрадь. Его толстые пальцы жадно шарили в воздухе.
Ганс висел на прежнем месте. Отчаяние придавало ему силы, а недавний опыт позорного падения подсказал более удобную позу. Коленька, наконец, протиснулся в комнату и сделал шаг вперед. Ганс не стал ждать и с тишайшим мастерством гимнаста опустился на только что освободившееся место за спиной мужа. Не оглядываясь, Коленька толкнул дверь назад. Она слишком быстро вернулась, снова вложив медную ручку в лапу мужа, но затем, словно вспомнив свое прежнее движение, подалась назад. Маленькие глазки Коленьки стали круглыми от изумления. За его спиной с дверью постоянно происходило что-то странное, но ревнивцу так и не удавалось на это взглянуть.
Коленька быстро обернулся и рванул дверь. На пороге стоял молодой человек в мокрой от пота майке.
— Извините, — сказал незнакомец. — Это домик номер шестнадцать? Саша дома?..
Ганс хитрил. Он уже успел рассмотреть еле видимый в темноте номер домика — двадцать восьмой.
— Ага, дома, — тем не менее, легко согласился Коленька.
Он нехорошо улыбнулся и протянул вперед волосатую руку. Ганс попятился.
— Вы с ума сошли! — довольно естественно возмутился он.
— Коленька, не надо! — пискнула сзади женщина.
— Ага!..
Рука Коленьки была похожа на бревно средней величины. Ее пальцы медленно шевелились, словно уже ощупывали нежное горло жертвы. Ганс повернулся и побежал. Точнее говоря, он заскакал как заяц. Более тяжелый и неповоротливый Коленька летел следом как выпущенный из гигантской рогатки утюг. Мужчины часто и шумно дышали.
— Убью!.. — пообещал сзади Коленька.
Ганс поверил и прибавил ходу. Мужчины вырвались на широкую, ярко освещенную аллею. Под одним из фонарей стояла Василиса Петровна. Она беседовала о чем-то с двумя богато одетыми отдыхающими. Услышав шум, женщина оглянулась и увидела Ганса. Он пролетел рядом с хозяйкой «Сытых боровичков», едва ли не шаге, и нырнул в кусты. Его преследователь Коленька перепрыгнул через кусты, используя в качестве опоры лавочку. Василиса Петровна пожала плечами и продолжила беседу.
На какое-то мгновение Коленьке удалось схватить беглеца за плечо. Но мокрый от пота Ганс был скользким, как рыба. Погоня перестала быть просто забегом по пересеченной местности. Теперь Ганса и его преследователя разделяло расстояние меньше шага. Ганс то и дело пытался увернуться, а Коленька — схватить жертву. Это была почти вольная борьба, с той лишь разницей, что один из противников стоял спиной и постоянно подпрыгивал.
Ганс вломился в очередной островок кустарника. Тяжелая рука ткнула его в плечо, и донжуан полетел на землю. Ревнивец споткнулся о свою жертву и растянулся чуть дальше во весь свой рост. Следующий старт обоим мужчинам пришлось брать уже с земли. Ноги Ганса забуксовали на прошлогодней листве. Он сжал зубы, стиснул ладони в кулаки, захватив при этом две горсти мягкого грунта, и рванулся вперед. Тяжеловесный Коленька споткнулся и отстал.
Кабан Эразм неторопливо трусил по широкому овражку похожему на разбитую артналетом траншею. Кабан направлялся в сторону дармовой «столовой» устроенной «боровичками» на противоположенной стороне санатория. Там его ждали куски свежего хлеба, еще теплые макароны и горки самых разнообразных диетических салатов. После десерта кабан планировал посетить лесное стадо. В последнее время молоденькая свинка с задорно вздернутым пятачком, бросала на мужественного Эразма долгие, многозначительные взгляды.
Уже на выходе из овражка рядом с Эразмом прыгнул на землю человек. Не взглянув в сторону кабана, он побежал дальше. Эразм остановился. Элементарная вежливость требовала сменить направление движения, чтобы человек не счел себя преследуемым, тем более, что совсем недавно кабан уже столкнулся с каким-то странным типом в кустах. Эразм уже развернулся, как вдруг на его спину обрушилось что-то тяжелое и не менее волосатое, чем он сам.
— Попался, гад?!.. — выдохнул в ухо Эразма горячий голос. — С живого шкуру спущу!
Голос был довольно злым и Эразм, как и совсем недавно Ганс, поверил неожиданному обещанию совершенно незнакомого ему человека. Кабан поднялся на дыбы и бросился вперед. Человек на его спине испуганной ойкнул и вцепился в шерсть Эразма обоими руками. Вес незнакомца и сила, с которой он держался за шерсть кабана, вдруг сделали угрозу снять с кабана шкуру довольно реальной. Эразм резко затормозил, и его всадник перелетел через голову кабана.
Через секунду все трое — Коленька, Ганс и Эразм — торопливо покидали устье овражка, взрывая его травянистую поверхность ногами и копытами. Но из трех беглецов наибольшую мудрость проявил кабан. Эразм остановился наверху и замер, прислушиваясь к топоту чужих ног. Его бывший «всадник» и человек с перекошенным от напряжения лицом, теперь убегали друг от друга в разные стороны. Кабан подождал еще немного и решил проскользнуть в сторону лесной «столовой» через ярко освещенную аллею.
«Так меньше риска», — решил Эразм.
На аллее он встретился с Василисой Петровной. Женщина уже шла к центральному корпусу. Она улыбнулась кабану и помахала ему рукой. Эразм вежливо хрюкнул в ответ и по-собачьи вильнул крохотным, витым хвостиком. Хозяйку «Сытых боровичков» уважали все без исключения.
…Ганс открыл дверь в домик всем телом. Мишка сидел за столом и конспектировал что-то в тетрадь из тома сочинений В. И. Ленина. Сашка лежал на кровати и задумчиво рассматривал дымящуюся сигарету. Оба не без удивления посмотрели на запыхавшегося и взъерошенного Ганса.
— Зачем принес? — спросил Сашка.
Он показал сигаретой на руки Ганса. Пальцы донжуана-неудачника все еще сжимали охапки прошлогодней листвы.
— Выбрось, — посоветовал Мишка.
Ганс согласился. Он приоткрыл дверь, просунул в щель руки — страх уходил слишком медленно и Ганс попросту боялся улицы — и потер ладони.
— Тебя кто ловил-то? — уже улыбаясь, спросил Сашка.
— Кабан, — соврал Ганс.
— Врешь, — Мишка вернулся к работе. Он грыз авторучку и рассматривал только что написанный текст. — Вчера я погладил Эразма по голове. Довольно милое и безобидное животное.
Ганс не стал спорить. Он опустился на кровать и простонал:
— Умыться бы, ребята!.. Мишка, пожалуйста, принеси ведро воды, а? Я на верандочке умоюсь.
— Сам сходи. Душ и фонтанчик — рядом.
— Ничего себе рядом! — возмутился Ганс. — До душа метров сто.
Возбуждение таяло, и Ганс обрел если не способность мыслить, то, по крайней мере, хитрить.
— Миш, ну, принеси ведро воды, а? — взмолился он. — В качестве оплаты я могу подсказать тебе одну замечательную политическую тему.
Мишка поднял голову.
— Врешь.
— Честное слово. А если хочешь, мы законспектируем ее вдвоем. Ты будешь развивать идею вслух, а я записывать и удивляться твоей гениальности.
Но за водой для Ганса все-таки сходил Сашка. Он же полил из ведра на спину Ганса и бросил ему полотенце.
— Ты потише бы себя вел, что ли? — сказал он. — Я не хочу, чтобы нас отсюда выгнали.
— Не выгонят. Кто будет долг отрабатывать?
— Василиса плевать хотела на любые долги, понял? Ты что, не видишь, какая она?
— Вижу, — Ганс усмехнулся. — И на твоем месте я бы… ну… как это?.. В общем, это не мне нужно вести себя потише, а тебе. Когда Василиса рядом, ты то бледнеешь, как анемичная девица на своей первой свадьбе, то светишься от счастья, как мыльный пузырь. Неужели ты думаешь, что эта капризная девица, играющая в благодушие, может заинтересоваться таким провинциальным балбесом, как ты?
— Не твое дело! — резко оборвал Сашка. — Лучше свои проблемы решай.
— Я просто не хочу, чтобы у тебя появился еще один повод заглядывать в бутылку. Я видел, как ты общался с бывшей женой, теперь вижу, как ты стоишь на задних лапках перед Василисой и знаешь, что я тебе скажу?.. Женщины производят на тебя какое-то немилосердное влияние. Саш, я тоже люблю баб, но быть рыцарем в наше меркантильное время просто глупо.
Сашка сделал вид, что замахивается на Ганса. Тот засмеялся и отступил, прикрываясь растянутым в руках полотенцем.
— Саш, все!.. Я сдаюсь и я — дурак.
Спать легли рано и перед сном особенно не болтали. Все попытки Ганса продолжить легкое общение закончились ничем.
— Мишка, слышь!.. Ты вроде бы шесть часов назад совсем пьяный был, а когда я пришел, ты что-то писал. Как ты можешь работать на похмелье?
— Иван какой-то травки дал. Пять глотков чая — и нет похмелья.
— Кошмар!.. — возмутился Ганс. — За такую травку нужно судить как за наркотики. Как говорил один мой знакомый, «я столько прочитал о вреде алкоголя, что в конец концов бросил читать». И только благородное и отрезвляющее похмелье еще может наставить человека на путь истинный.
… Мишка разбудил Ганса в пол-четвертого утра. За окном стоял серый рассвет. Ганс испугался, увидев перекошенное и бледное лицо Мишки.
— Что?!.. — хрипло спросил Ганс. Остальные слова застряли в горле, он закашлялся и зачем-то стал тянуть к горлу одеяло.
Мишка положил на одеяло, полностью скрывшее неширокую грудь Ганса, что-то темное и грязное. Сонному Гансу вдруг померещилось, что это лягушка.
— Ты с ума сошел?! — Ганс подскочил на кровати и стряхнул «лягушку» на пол, а следом бросил и одеяло.
Мишка молча поднял загадочное нечто и поднес его к глазам Ганса.
— Я в туалет ходил. Нашел на пороге нашего домика. Это деньги… Пачка. Пять тысяч евро. Где ты ее взял?
— Я?!.. — снова удивился Ганс.
— Деньги лежали в мусоре, который ты притащил в своих лапах. Помнишь?.. А потом ты выбросил его за дверь.
Ганс довольно долго рассматривал деньги в руках Мишки.
— Не может быть… — наконец неуверенно сказал он.
— Ты их украл?
Мишкин вопрос прозвучал довольно иронично, но не без тени тревоги. Бывший глава демократической партии мечтал вернуться к политической жизни. Кража кабеля в «Сытых боровичках» стала позорным пятном в его биографии, и Мишка, пусть и втайне от друзей, невольно опасался худшего. Это был довольно подленький страх, Мишка стеснялся его, но политическая мечта была сильнее, весомее, ярче, а главное, только она одна могла стать главной целью жизни.
— Да ничего я не крал! — возмутился Ганс. — Саш, скажи ему!.. Что он ко мне со всякой ерундой пристает?
Сашка громко зевнул.
— Поспишь тут с вами, неугомонными… — буркнул он. — Миш, что там за деньги?
— Пять тысяч евро. Они лежали в куче листвы на веранде вместе с клочком бумаги с цифрой «3», — без выражения сказал Мишка. — Наверняка Ганс притащил.
— С перепугу, что ли? — уже улыбаясь, спросил Сашка.
Ганс припомнил свои вчерашние «перепуги» — а их было целых три, включая встречу с Эразмом — и подумал, что он действительно мог и не заметить то, что механически сжал в ладонях, стартуя с земли в полной темноте.
— Ну, я не знаю… — начал он.
— Подожди, — оборвал его Мишка. — Ты притащил деньги вместе с листвой, а значит они были ей присыпаны. В противном случае деньги давно нашли без тебя. О чем это говорит? О том, что если деньги и были потеряны, то явно не вчера и вряд ли кто из отдыхающих будет на них претендовать. Кроме того — записка с цифрой… — Мишка торжественно поднял маленький листок. — Возле «Боровичков» уже нашли один клад и там была цифра «2». Сейчас — «3». В том, который нашла дочка Витьки было двадцать пять тысяч, в этом — только пять. Иными словами, если подумать, то очень даже вероятно, что Гансу удалось схватить только часть денег…
Мишке всегда не хватало житейского практицизма. Но теперь вдруг на него снизошло вдохновение свыше, и костлявая рука жадности ласково скользнула по его полной груди обвивая профессиональным, змеиным движением всего Мишку с ног до головы.
— Понимаете или нет?!.. — вскрикнул Мишка и обвел горящими глазами лица друзей. — Теперь, если мы найдем этот чертов клад целиком, то мы можем заплатить Василисе за кабель и выкупиться из рабства. Это конец нашему унижению. Долой крепостное право!
Мишку буквально распирала светлая радость и только в самой глубине его глаз горел ледяной, меркантильный огонек.
— А куда ты пойдешь, после того, как выкупишься? — спросил Ганс. — Домой к Сашке водку кушать?
Мишка замер с открытым ртом. Он быстро смутился.
— Что значит водку?.. — Мишка потеряно взглянул на Сашку. — Что мы без водки не сможем, что ли? Саш, скажи ему.
— Что он может сказать тебе, раб? — театрально громко спросил Ганс. — Нет, Мишка, ты не только раб, но еще и дикарь, который мечтает вернуться в свою первобытную пещеру к костру и мамонтам. Тебе повезло — тебя взяли в плен цивилизованные люди. Да, они эксплуатируют рабов, но самым щадящим образом и эта несвобода спасительна для нас, вандалов.
Мишка обиделся.
— А ты, значит, хочешь на чужом цивилизованном горбу в рай въехать? — резко возразил он. — Врешь ты все и словоблудием занимаешься. Придумал варварство какое-то, а его вовсе и нет. Тебя, Гансик, только бабы интересуют, а тут их — море. И жизнь, как сметана: поковырялся кое-как днем в лесном болоте, а вечером — на пляж, охотиться на сексапильных дамочек.
— Как цивилизованный европеец, я тебе вот что скажу, — на лице Ганса на мгновение промелькнуло презрительное выражение, но тут же скомкалось и стало попросту болезненным, словно у Ганса неожиданно заболел зуб. — Мне плевать, что ты там обо мне думаешь. Если ты выкупишься из рабства — живи дальше, но уже без меня. Я не хочу, как ты, снова становиться алкоголиком. Но я — да! — я легко соглашусь с тем, что этот клад — подарок судьбы и его нужно найти. Зачем?.. Ну, хотя бы затем, что это интересно и в детстве я не нашел ни одного клада. Кстати, ты… — Ганс ткнул пальцем в сторону бледного и возмущенного Мишки. — Ты не должен забывать, что ты — бездомный. Тебе, хомячку, нужны деньги для норки, в которой ты будешь писать свою книгу. Или ты собираешься всю свою жизнь прожить в доме Сашки?
— А ты разве не бомж?!.. — возмутился Мишка.
— Бомж, — легко согласился Ганс. — Но в отличие от тебя я не собираюсь становиться в недалеком будущем американским сенатором. Кроме того, я без вопросов соглашаюсь со своим теперешним положением. Короче говоря, я легко перенесу свои проблемы, а вот ты свои — нет.
Г Л А В А Д Е С Я Т А Я
Сашка так и не смог уснуть. Ганс и Мишка угомонились только после пяти, и за окном было уже светло, как днем. Легкомысленные белые облака укрывали небо как вата подножие новогодней елки и создавали некую перевернутую, невесомую и почти праздничную гармонию в сочетании с верхушками зеленых сосен. Но даже если бы в этом опрокинутом мире вдруг пошел снег, природа все равно не утратила своей первозданной теплоты.
«Пойду, в реке искупаюсь, — решил Сашка. — Какой тут сон, если как пацану побегать хочется».
Он встал, оделся и тихо скрипнул дверью.
— Не закрывай, — сонно сказал Мишка. — А то душно…
— Ладно. Ты спи.
— Уснешь тут с вами, варварами, — не менее сонно пожаловался Ганс. — Кстати, забыл сказать, что Мишка вообще похож на голого и доброго людоеда с кастрюлькой манной каши.
— Бред! — отозвался Мишка и повернулся на другой бок.
Сашка замер в дверях, оглянулся на Ганса и спросил:
— Ганс, а на кого я похож?
— Ты?.. Ты похож на простого дикаря, — Ганс натянул на голову одеяло. — Тоже голого. В общем, иди отсюда, я спать хочу!
Утренний воздух снаружи пах освеженной за ночь травой и сосновыми иголками. Сашка не знал, где находится пляж и поэтому просто пошел в сторону реки. Идти босиком было приятно и легко. Сашка улыбнулся, рассматривая светлые, легкие облачка.
«Хорошо. И чисто как!.. Кстати, Ганс, наверное, в чем-то прав, когда про Василису говорил. Ну, разве мы пара?..» — последняя мысль вдруг заставила Сашку устыдиться чего-то. Но он не стал разбираться в ней, прогнал мысль и, подняв глаза к светлому небу на секунду закрыл их. Наступила темнота.
«И все равно хо-ро-шо!..» — повторил про себя Сашка.
Дорога вышла к развилке. Сашка выбрал дорожку поуже, а потом свернул на едва заметную тропинку. Справа осталась лодочная станция и большой пляж, слева к реке вплотную подбирался лес. Траву сменила осока, она становилась гуще, выше и постепенно растворяла в себе тропинку. Запах реки и свежего болотца торжествовал.
Крошечный пятачок серовато-белого, прибрежного песка со всех сторон обступали заросли. Над водой стелился чуть заметный туман. Нарождающийся день был простодушен и ласков. Свет, казалось, приходил ниоткуда и не знал теней.
«Я понял, почему сейчас хорошо, — уже раздеваясь, подумал Сашка. — Потому что вокруг нет ничего лишнего…»
Он взглянул на брошенные на песок старое трико и майку и — уже чему-то снова улыбаясь — добавил к ним трусы. Может быть, он вдруг вспомнил о том, что Ганс называл их всех дикарями, а, может быть, просто хотел встретить начинающийся чудесный день немного необычным способом.
Сашка ринулся в воду. Та приятно обожгла не столько прохладой, сколько пронзительной свежестью. Сашка ухнул и сделал несколько сильных гребков. Уже на середине реки, загребая под себя воду, он поднялся над ней и нырнул. Рука так и не достала до дна. Сашка вынырнул и сквозь слипшиеся ресницы увидел краешек солнца над далеким горизонтом. Облака отступали так, словно их гнала прочь сила солнечного света. Сашка поплыл к берегу, вернулся и снова нырнул…
— Эй, гражданин мужчина! — окликнул его с берега звонкий, молодой голос.
Сашка оглянулся… На берегу стояли три девчонки лет семнадцати и Василиса Петровна. Сашка потер лицо ладонью, сгоняя с него воду. Теперь он смог рассмотреть девушек лучше: двое подошли к самой кромке воды — обе рослые, похожие на пловчих, с уверенными и спокойными лицами. Василиса и небольшая девушка с русой косой стояли за их спинами.
— Это наш пляж, мужчина, — сказала одна из пловчих с какой-то особенной неприязнью произнося слово «мужчина». — Мы тут всегда утром купаемся.
— А я этот пляж и не собираюсь покупать, — быстро ответил Сашка. — Я вам мешаю?
— Да! — довольно резко ответила девушка.
Сашка не нашелся, что ответить. Спорить не хотелось, хотя притязания девушек и казались довольно нелепыми. Василиса, наверное, одернула бойкую девушку, и та отошла на шаг от воды.
— Вы, скорее всего, новенький, да? — спросила рыжая девушка подружка первой «пловчихи».
— Я новеньким только в детстве был, а сейчас уже старенький, — отшутился Сашка. — Ладно, я сейчас выйду, только вы отойдите подальше.
— В кусты, что ли? — высокомерно улыбнулась рыжая. — Вы нас стесняетесь?
— Нет, просто я плавки у Адама одолжил.
Намек поняла только Василиса. Она что-то сказала девушкам, и те прыснули от смеха.
— Ладно, отойдем, — сказала рыжая Сашке. — Только зачем же вы в таком виде рыб пугаете? Кстати, тут утром кроме рыб еще и женщины плавают. Ну, как красивые русалки, понимаете?.. А вы тут без кальсон!
На берегу снова раздался смех. Сашка благоразумно промолчал. Спорить с юными поклонницами утреннего купания, да еще в присутствии Василисы было попросту глупо.
Девушки отошли. Сашка быстро оделся, с трудом протискивая мокрые ноги в старое трико. Пригладил рукой волосы, оглянулся… Тропинка была одна и избежать новой встречи с насмешницами было нельзя.
Сашка быстро пошел вперед, опустив голову и старательно, словно впервые, рассматривая тропинку. Девушки стояли за высокими зарослями прибрежного камыша.
— До свидания, мужчина, — ядовито сказала ему первая «пловчиха».
Сашка механически кивнул и на секунду поднял глаза. Он столкнулся взглядом не с Василисой, хотя краем глаза увидел ее светлый сарафан, а с глазами маленькой девушки рядом с ней. Ее почти детское лицо с чуть вздернутым, конопатым носиком и огромные, чистые глаза вдруг показались ему немного знакомыми.
Мелькнула мысль: «Неужели такие девушки еще есть сейчас? Это, наверное, Женя, дочка Витьки, которая клад нашла…»
Сашка уже проскользнул мимо, но Василиса Петровна окликнула его:
— Саша, на минуточку.
Сашка замер. Он остро боялся очередной шутки и даже слегка поежился, когда оглядывался.
— Саша, пожалуйста, подождите меня немного, — Василиса улыбалась, но мягко, без тени насмешки. Она кивнула в сторону луга: — Там подождите. Мы не договорили с вами в прошлый раз, я просто кое-что забыла вам сказать. Хорошо?
Сашка кивнул. Он хотел сказать, «да» или «договорились» и также непринужденно улыбнуться в ответ, но слова застряли в горле, а вместо улыбки (как ему показалось) получилась болезненная гримаса.
«Вот ведь урод, — выругал себя Сашка. — У тебя никогда ничего не получается!»
— Саша, вы не ругайте себя, пожалуйста, — снова окликнула его Василиса. — Мои «ежики» (несомненно, что «пловчихи») покусают даже тигра через решетку. И не вздумайте убежать в «Боровички»!..
Когда девушки подошли к реке, Настя вдруг сказала:
— Я в воду не пойду.
— Почему? — удивилась Оля.
— Там голый мужик только что купался. Фу!.. — Настя поморщилась.
Оля какое-то время обдумывала слова подруги, и на ее лице тоже появилось капризная гримаска.
— Действительно… Давайте на большой пляж пойдем?
— Идите куда хотите, а мне здесь нравится, — Василиса быстро разделась и смело, почти бегом, вошла в воду. — Ая-я-ай, как хорошо!.. У-уф-ф-ф!.. — уже с середины реки она крикнула. — Настя, ты замуж когда-нибудь пойдешь?
— Ну, допустим. А что?..
— А как же ты мужа любить будешь, если сейчас мужика испугалась?
Очевидно, Василиса раньше никогда не задавалась подобных вопросов, и немного обескураженная Настя задержалась с ответом. Она ответила, когда уже снимала через голову платье:
— Ну, я не знаю… Одного мужика я, наверное, все-таки потерплю. Только не страшного. Ведь нам, молодым дурам, свойственно верить в женское счастье.
— А этот… ну… новенький, которого ты только что прогнала, неужели такой страшный?
— Нет. Он симпатичный.
Василиса потеряла интерес к теме и — показывая рукой на Женю — закричала:
— Женечку с собой возьмите!.. Она опять на берегу стоять будет. Женечка, раздевайся сейчас же.
Обе рослые «пловчихи» дружно «напали» на Женю и, визжа от смеха, стащили с нее платье. Та сопротивлялась только для вида и в ее глазах тоже появились веселые искры.
— Осторожнее! — продолжала командовать Василиса. — На глубину ее не тащите. Вот так!.. Поддерживайте, поддерживайте!.. Женечка, а ты плыви. Вот так!.. Молодец! Умница!..
— Василиса Петровна, а мы?! — с притворной обидой спросила Настя.
— И вы просто замечательные! Не переживайте, придет время, и вы мужчин любить научитесь.
— Правильно! — весело отозвалась Оля. — Я трех мужиков хочу! А еще чтобы они подрались из-за меня.
— Но это же вульгарно! — возразила Настя. — И это не хорошо.
Василиса засмеялась:
— Настя, а ты знаешь, как переводится на русский «вульгарность»? Как «обычный», «обыкновенный», а можно как «доступный» или «народный». В Древнем Риме так называли простолюдинов. Настенька, ты что-нибудь имеешь против трудового народа?
— Нет, но… я не знаю… может быть, «вульгарность» — это все-таки антоним «красоты»?
— Какой красоты, милая детка, средневековой, что ли, когда эти понятия противопоставили друг другу? Кстати говоря, тогда не существовало представлений о гуманизме или демократии, а если бы какой-нибудь сумасшедший вдруг произнес эти слова вслух, его просто сожгли на костре.
— Боже мой!.. — сквозь смех взмолилась Оля. — Слушаю вас и удивляюсь. Как рассуждения о голых мужиках могут обрушить женский ум в средневековую схоластику?
— Никак. Женя, плыви ко мне!..
— Нет, лучше ко мне!.. Я — ближе, а Женька уже воды нахлебалась.
Шумный урок плавания перемежёвывающийся веселыми криками продолжался чуть больше пяти минут, и Василиса покинула реку. Она сняла купальник и тщательно отжала его.
— Василиса Петровна, какая же вы красивая! — вскрикнула Оля.
— Это подхалимаж? — не оглядываясь, спросила Василиса.
— Нет, что вы!..
— А я — вульгарная, потому что голая?
— Нет-нет!.. Вы — обалденная! — восхищенно закричала Настя.
— Да здравствует вульгарность! — тут же отозвалась Оля. — Да здравствует демократия и гуманизм и долой сырое средневековье!
Заканчивая одеваться, Василиса стала лицом к реке:
— Женечка, ну-ка, подай свой чудесный голосок.
Женя уже выходила из воды. Услышав просьбу, она послушно остановилась, тоже повернулась к реке лицом и какое-то время рассматривала свои руки возле груди. Руки были тонкими, почти детскими и слабыми. Прошло несколько секунд и Женя тихо сказала:
— Я не смогу сейчас... — девочка жалобно смотрела на Василису и в ее глазах была самая настоящая мука.
— Сможешь! Тебя чему Денис Денисович учил? Если ты не сможешь запеть в любую секунду и в любом месте, дальше так и будешь заикаться. Всегда будешь заикаться. Ты поняла? А теперь пой!..
Девочка молча опустила глаза… Все ждали. Прошло совсем немного времени и когда Женя снова подняла глаза, в них был уже чуть ли не дерзкий вызов. Контраст с предыдущим выражением лица девочки был настолько разительным, что Василиса невольно удивилась.
— Я не буду петь! — твердо сказала Женя.
— Почему?
— Не хочу!
— А заикаться ты хочешь?
Девочка молчала. Она сжала губы, отчего они стали бледными и тонкими, и гордо — неумело гордо — вскинула голову.
— Тоже мне, Наташа Ростова! Я на тебя сегодня же Денису Денисовичу пожалуюсь, — строго сказала Василиса. Она перевела взгляд на «пловчих»: — А вы если пойдете на большой пляж, пожалуйста, больше не хулиганьте там. Вы меня поняли?..
Настя и Оля хихикнули. Не так давно, какой-то не совсем трезвый толстяк, катаясь на лодке, отпустил в адрес девушек откровенную, сальную шутку. Те в ответ опрокинули лодку, а поскольку это произошло на глубоком месте, и толстяк плохо плавал, все едва ли не кончилось трагедией. Василисе удалось замять дело только после того, как она пригрозила жене пострадавшего возбудить дело о педофилии против ее темпераментного супруга. Разумеется, от этого скандала высочайший престиж «Сытых боровичков» не пострадал, но Василиса всегда очень остро переживала подобные неприятные моменты.
— Вы меня поняли, девочки? — повторила она.
Оля и Настя послушно закивали головами.
… Сашка ждал Василису на изломе пространства между речной поймой, пропахшей свежим болотцем, и лугом, утопающим в запахе сухих, утомленных летним солнцем, трав. Он курил, разглядывая рассвет и о чем-то сосредоточенно думал. Судя по складкам на лбу, Сашка решал непростую задачу, но — как это с ним бывало уже не раз — его мучило не сложность решения, а неясность неких вводных данных к самой задаче. Сашка не был нерешительным человеком, он мог и умел настаивать на своем и за его видимой мягкостью по отношению к ближним таился довольно сильный характер, но… Тут очень хочется воскликнуть: что же это за несправедливость такая, черт бы ее побрал, когда добродушие человека, его нежелание причинять другим людям боль вдруг заставляют его охватывать проблему на такую ширину, что только диву даешься?! Если, например, позже Сашка снова говорил себе, мол, «если бы я только знал обо всем раньше», это значило только одно — он не смог решить очередную задачу совсем не потому, что был слаб и глуп, а потому что действительно многого не знал. Но разве можно знать все?.. И нерешенная задача снова попросту превращалась в химеру ведь нельзя решить уравнение с двумя или тремя неизвестными, если это уравнение записано одной строкой. Кстати говоря, если во время брака с Леной эта маловероятная смесь мужской силы и деликатности в применении этой силы и порождала неуверенность, то уже позже Сашка стал более сознательно стремиться к некой ясности «вводных условий» и, наверное, именно потому после Лены у него не было женщин. Встреча с Василисой и обмен с ней там, на лесной тропике, какими-то не по-земному ласковыми взглядами, конечно же, произвели на него колоссальное впечатление, но — увы! — уже спустя несколько часов этот воздушный замок все-таки начал рушиться… Наверное, Сашка не умел верить. Верить во что?.. Улыбнусь: во все! И здесь не нужно подсовывать в текст некие религиозные, философские или чисто гражданские понимания веры. Что нам до них?.. Ведь вера начинается с умения верить, а это умение можно смело сравнить с обычной почвой. Какой она бывает?.. А всякой: каменистой и черноземной, сухой и заболоченной, короче, любой. Но будет ли расти благородная пшеница в пустыне, а дикий лотос на черноземе, как бы его не возделывали вспашкой?.. Я отлично понимаю, как неудачен этот пример, в котором все будет зависеть от климатических зон, стран, истории развития земледелия, в конце концов, от общественных формаций, их краха и даже настроения человека, но, в сущности, я хочу сказать только одно — мама, любящая Сашкина мама, дала своему сыну все, что только смогла. И ее ли вина в том, что исторический кризис какой-то там формации или нелепейшие действия политических секретарей с их отжившей идеологией помешали ей дать сыну больше? Разве только от почвы зависит будет ли идти дождь?..
Впрочем, Василиса уже приближается к Сашке и нам пора вернуться на землю.
— Саша!.. — Василиса помахала Сашке рукой.
Он поднял глаза и неуверенно улыбнулся приближающейся женщине.
«Господи, какая же она красивая!.. Как ангел».
Но в данный момент и на беду Сашки, Василиса была не только красивой, но еще и веселой, раскрепощенной и совсем смелой. В ее глазах резвились беззаботные бесенята, а ноги вытанцовывали легкие танцевальные «па». Василиса была очаровательна как никогда.
— Та-ра-рам, пам-пам!.. Саша не хмурьтесь, пожалуйста. Ту-рум-ту-ту!.. Нам нужно съездить с вами в город за кое-какими вещами. То есть за шмотками. Ганс прав, рабовладение — затратная штука и, если «боровички» станут обращать внимание на рабов в рванье, кое-кто может это неправильно понять.
Она подошла вплотную, женская рука скользнула под локоть Сашки.
— Саша, вы смотрите на меня так, словно боитесь, что я вас укушу за ухо или поцелую.
Женский чарующий гипноз все-таки сработал и Сашка бездумно ответил:
— А мне и в самом деле целоваться нельзя…
Уже через секунду он был готов откусить себе язык, но слова — неуместные и ненужные! — все-таки уже были сказаны. Василиса перестала улыбаться.
— Что-что?.. — тихо переспросила она.
Сашка промолчал. Он вдруг почувствовала, как его лицо загорелось огнем адского стыда. Василиса какое-то время внимательно рассматривала его и сказала:
— Саша, да не волнуйтесь вы так, пожалуйста!.. То, в чем вы признались нет ничего страшного, но это очень и очень важно для меня. Именно для меня, понимаете?..
Сашка ничего не понял, но все-таки кивнул.
— Саша, сейчас я задам вам идиотский с вида вопрос и вы, ради бога, не удивляйтесь. В каком районе города вы живете?
Сашка назвал район.
— А улица?
— Уральская. А что?..
— Ничего. Боже мой, боже мой!.. — вдруг громко простонала Василиса. — Но так не бывает!.. Это просто невозможно!
Сашка поднял глаза и с удивлением посмотрел на Василису. В глазах молодой женщины светился то ли светлый, восхищенный ужас, то ли куда большее, чем у него, удивление.
— Саша, так не бывает!..
Василису качнуло. Она оперлась на руку Сашки и коснулась губами его плеча. Сашка беспомощно оглянулся по сторонам и заметил бревно, которое, судя по его отполированной поверхности, служило не только бесполезным бревном, но и — от случая к случаю — лавочкой для влюбленных любующихся восходом.
— Сядем?
— Да-да-да…
Сашка уже забыл о своих недавних страданиях по поводу неуместных слов и с беспокойством смотрел на Василису. Та молчала, наверное, целую минуту, рассматривая реку, а потом неуверенно начала:
— Саша, хотите я вам сказку про любопытную девочку расскажу? — Василиса так и не выпустила Сашкиной руки, но уже не смотрела на него. — Слушайте-слушайте!.. Жила-была вполне обычная девочка. У нее была замечательная мама и удивительная тетя. Тетя была сестрой папы девочки, но оба эти родственника… м-м-м… как это?... в общем, почти никогда не находили общий язык. Короче говоря, брат и сестра часто ссорились и ссорятся по сегодняшний день. Но с мамой девочки тетя просто обожала общаться. Их разговоры (особенно на даче) продолжались по нескольку часов. Женщины много смеялись, иногда спорили, но никогда не ругались. Ну, а любопытная девочка любила прислушиваться к их разговорам. Она знала, что когда-нибудь станет большой и ей очень хотелось знать, о чем говорят взрослые тети… — Василиса покосилась на Сашку. — Саша, вам скучно сейчас?
— Нет, что вы!.. — Сашка чуть не подпрыгнул. — Только я не совсем понимаю…
— Сейчас вы все поймете, — Василиса подняла глаза к небу, засмеялась и в ее глазах вдруг появились счастливые слезы: — Господи, так же не бывает!..
— Я это… я сейчас… — Сашка попытался встать, хотя совсем не знал, чем он может помочь страдающей… хотя, нет, потому что нельзя страдать от счастья… тогда недоумевающей?.. тоже нет, потому что Василиса что-то начала объяснять Сашке и, судя по всему, отлично знала, о чем она хочет сказать.
— Саша, сидите тихо, пожалуйста! — Василиса удержала Сашку. — Вы что, решили мне принести речной воды в ладошках?
Сашка немного расслабился. Василиса осторожно прикоснулась губами к его плечу (отчего Сашка снова чуть не подпрыгнул) и продолжила:
— Короче говоря, мою тетю зовут Лена. Елена Петровна. И именно так и звали врача «скорой помощи», которая приезжала к тебе тогда, когда тебе становилось плохо. Ну, тогда… Ты понял, о чем я говорю?
Остывший было стыд внутри Сашки вспыхнул с новой силой.
— Не совсем… — он попытался мягко освободить руку из ладоней Василисы, но та снова удержала ее.
Молодая женщина тихо засмеялась и потянулась губами к уху Сашки. Ее шёпот был едва ли не обжигающим.
— Сашенька, Сашенька!.. Тетя Лена рассказывала о тебе много-много раз. Разумеется, не мне, а маме, но я все слышала в начале и уже явно хитрила потом, чтобы подслушать еще раз. Наверное, ты чем-то очень понравился тете Лене, ведь нельзя долго рассказывать о человеке, который тебе неприятен или безразличен. И тогда я влюбилась в тебя, понимаешь?.. Я влюбилась в мальчика, которому нельзя было целоваться. Скажешь, это смешно?.. Нет! С девочками, которые начинают взрослеть, это происходит довольно часто, я имею в виду чувство влюбленности. В общем, мне было тринадцать лет, и я влюбилась в прекрасного принца, потому что ему было предназначено ждать свою единственную возлюбленную. Ведь он не мог целоваться с другими девчонками. Тогда я представляла тебя несколько иначе — ты был худеньким и бледным, как Маленький принц Экзюпери, но, когда здесь я первый раз увидела тебя… — губы Василисы все-таки коснулись кончика уха Сашки. Он чуть отстранился, испытывая явное смущение, но не попытался встать. — … Глаза, Сашенька, понимаешь?.. Глаза!
— Ну, и какие могут быть глаза у разведенного алкоголика? — глухо спросил Сашка.
Он удивлялся всему: и тому, что воздух, выдыхаемый Василисой, был горячее ее губ; и своей реакции на происходящее, потому что не чувствовал ничего, кроме злости на себя; и какому-то обостренному чувству времени, которое, казалось остановилось и превратило жизнь в нескончаемую пытку.
— Ну-ну, какие мы, оказывается, серьезные!.. — снова тихо засмеялась Василиса. — Сашенька, солнышко мое, я совсем не собираюсь делать тебе предложение руки, сердца и пары миллионов долларов в придачу. Зачем мне это?.. Я просто говорю о том, что было и что есть сейчас. Ведь в жизни все просто и ее не нужно усложнять. Что будет дальше, я не знаю, но… Как тебе объяснить, чтобы ты понял?.. — пауза получилась настолько долгой и мучительной, что Сашке вдруг показалось, что ему нечем дышать. — Да сиди ты!.. — волна горячего дыхания чуть ли не обожгла Сашкину щеку. — Тебе красивая девушка чуть ли не в любви объясняется (смех), а ты одну секунду спокойно посидеть не можешь.
Сашка потер свободной рукой грудь и чуть поморщился.
— Как-то это…
— Тебе не хорошо? — Василиса совсем не удивилась. Она перестала улыбаться и в ее глазах появилось тревожное выражение. — Что не хорошо?
— Я не знаю… Нервы, что ли? Дышать нечем.
— Раньше такое было?
Сашка чуть поморщился, словно что-то припомнив, но вслух сказал:
— Нет.
Василиса извлекла из кармана сарафана маленький белый пузырек, ловко открыла его большим пальцем и вытряхнула на ладонь пару мелких таблеток. Секунду спустя таблетки перекочевали на ладонь Сашки.
— На!.. Положи под язык.
— Что это? Валидол?
— Твой валидол два гроша стоит, а это лекарство — целое состояние. По крайней мере, для таких нищих, как ты. Прости, я не хотела тебя обидеть, но от такого простого факта не нужно прятаться. Он, как видишь, совсем меня не смущает. Давай, давай!..
Василиса чуть подтолкнула Сашкину руку. Тот послушно сунул таблетки в рот. Сашка хотел еще что-то спросить, но Василиса остановила его.
— Помолчи немного… А я пока закончу свою мысль. Так вот, Сашенька, я уж не знаю почему так получилось, но я до сих пор влюблена в того Маленького принца. Время иногда обманывает людей, потому что забывает поменять в них что-то важное. Я отлично понимаю это и поэтому, в отличие от тебя, не чувствую за собой никакой вины. (смех) Ты скажешь, что уже прошло слишком много времени, что тогда мы были детьми и что потом ты был женат?.. Нет, Саша, нет! Можно изменить человека, но нельзя изменить его детство и юность. Кстати, это очень хорошо, что ты был женат и с тобой кто-то постоянно был рядом. В противном случае, я не уверена, что даже ты, скажем так… ну… в общем, смог бы вести моральный образ жизни. Извини, но я хорошо знаю мужчин. Короче, за тобой кто-то постоянно присматривал и это совсем не плохо. (смех) Кстати, Сашенька, ты совсем неплохо сохранился!..
Таблетки под языком полностью растворились, время потекло в прежнем естественном ритме и Сашке стало заметно легче. Пришло ощущение теплоты, покоя и Сашка невольно вспомнил о том состоянии, которое накатывало на него после уколов Елены Петровны.
«Наверное, так и в самом деле можно…», — подумал он
— Все-таки что это за таблетки? — спросил вслух Сашка.
— Не бойся, не наркотики. Правда, их не стоит принимать чаще двух раз в месяц.
— Действуют очень сильно. Непривычно сильно.
— Еще бы!.. Только что ты скушал около сорока тысяч рублей.
— С учетом кабеля, мне до конца жизни придется долги отрабатывать, да?
— Фу, какие мелочи!.. Кстати, если хочешь, может удрать в город уже сегодня. Только ведь ты не уедешь.
— Почему?
— Просто не сможешь. Ведь ты и в самом деле самая прекрасная в мире «олешка», правда, да?
Василиса искательно заглянула в глаза Сашки. Но он не обратил внимание на вопрос. Сашка выпрямил спину и, уже улыбаясь, словно видел мир вокруг себя впервые, огляделся по сторонам.
— Хорошо! — он прогнулся, выпячивая широкую грудь, провел рукой по волосам на голове и повторил: — Хорошо-то как!..
— Да, именно хорошо, — одобрительно сказала Василиса. — Поэтому лично я всегда хочу все, сразу и именно сейчас. Как видишь, это у меня здорово получается. Ну, а все лишнее можно легко убрать. Ты не против?
— Нет, — Сашка освободил руку из сильных ладошек Василисы и осторожно, едва касаясь, провел ладонью по спине молодой женщины. — Еще как нет!..
Василиса быстро отстранилась.
— Нет, мы так не договаривались! — наигранно капризно, но уже без улыбки сказала она. — Сашенька, ты ведь совсем не такой. Кстати, тебе твоя мама говорила о том, что советовала ей тетя Лена?
— Не-е-ет… — растеряно протянул Сашка. Его рука замерла и вернулась на прежнее место. Ладони Василисы охотно приняли ее.
— Почему нет?
— Потому что через полгода мама погибла.
— Извини, я не хотела… — Василиса заморгала глазами, опустила их, снова подняла и, с заметным усилием, словно преодолевая какое-то сопротивление внутри, спросила: — Но тогда получается, что ты ничего не знаешь о себе?
— А что я должен знать?
— Тебе ничего не говорит, например, слово «олешка»?
— Нет.
— Боже мой!.. Боже мой, опять!.. — Василиса сложила ладони, поднесла их к кончику носа и молитвенно (хотя, снова с улыбкой) посмотрела на небо. — Боже мой, я словно нашла свою старую и любимую детскую игрушку! — она перевела взгляд на Сашку. — Но тогда получается, что… если твоя мама тебя ни о чем не предупредила… я знаю о тебе больше, чем ты сам?!.. Сашенька, но это же чудовищно несправедливо!
Сашка замер. Таблетки, которые дала ему Василиса, здорово утихомирили его подсознательные поиски очередных «вводных данных» в нарождающейся «задаче», но, тем не менее, не победили их полностью.
— Извини, конечно, но что ты знаешь и что мне должна была рассказать мама?
— Да, так, ерунду, в общем, — Василиса в упор смотрела на Сашку то ли счастливыми, то ли полубезумными глазами, ее белозубая улыбка становилась все шире и (усиливая беспокойство Сашки) в глазах молодой женщины вдруг появились снисходительное выражение. — Тебе не о чем беспокоиться, дорогой.
Чужеродное «дорогой», взятое из иностранного кино, взятое специально, чтобы пусть и слегка, но все-таки подшутить над ним, задело Сашку.
— Расскажи!.. — довольно резко заявил он.
— О чем?
— Ты знаешь, о чем.
— Еще чего!.. — чуть отстраняясь, парировала Василиса. — Милый мой Олешка, во-первых, мы об этом не договаривались, во-вторых, тетя Лена могла нафантазировать много-много лишнего и, в-третьих, запомни, я — не твоя мама.
— А кто ты?
— Я та, которой нужно все, сразу и сейчас. Да, мне нравится устраивать судьбы простодушных здешних аборигенов, но, кажется, мне пора вспомнить и о себе самой. Кстати, Олешка, если ты еще раз погладишь меня по спине как кошку, я ударю тебя по лицу.
… Ганс лежал на кровати, заложив руки за голову, и рассматривал потолок. Мишка сидел за столом, листал книгу и косился на тетрадку с конспектами.
— Вот интересно, почему мне ни черта делать не хочется? — с обидой в голосе спросил Ганс. — Вопрос, конечно, риторический, но мне все равно интересно.
— Сегодня суббота, — отозвался Мишка. — Кстати, лично я работаю.
— Лопатой и киркой? — усмехнулся Ганс.
— Разумом, — Мишка поднял глаза. — Мы на завтрак пойдем или нет?
Ганс шумно вздохнул.
— Если честно, то я немного боюсь… Понимаешь, Мишенька, как мне вчера ночью удалось выяснить, на территории «Сытых боровичков» обитает целое стадо злых и лохматых мужиков. Они охотятся на ни в чем не повинных отдыхающих и их побаивается даже местный кабан-пацифист Эразм.
— Ты потому и клад в каком-то погребе нашарил?
— Нет, я уже говорил тебе, — вероятно, я просто стартовал с земли из лежачего положения. Господи, как только я в темноте глаз какой-нибудь веткой не выколол?!
— Мог и на сук раскрытым ртом налететь.
— Мог!.. — легко согласился Ганс. — И ты знаешь, после этого чертова забега во мне словно что-то оборвалось… — Ганс погладил себя по неширокой, худой груди. — Словно там, внутри меня, вдруг кончился клоун.
— Умер от страха, что ли?
— Не совсем. Просто кончился. Знаешь, как мне сейчас кажется, иногда что-то смешное может породить откровенную и большую человеческую трагедию. Что со мной, в данный момент, и происходит.
— А, по-моему, — перебил Мишка, — смерть клоуна должна рождать массу аплодисментов и дружный смех. И хватит языков трепаться! Мы на завтрак идем или нет?
Ганс согласился покинуть домик только после того, как Мишка пообещал идти впереди него и высматривать всех рослых (не ниже 190 сантиметров) лохматых мужиков с боксерскими, расплющенными носами. Кроме того, он не хотел идти на поиски клада без Сашки.
— А почему это я должен клады разыскивать, когда кто-то в домике на койке валяется?! — притворно возмущался Ганс. — Клад всем нужен?.. Всем! Вот и будем искать вместе. Кстати, куда пропал Сашка? С русалкой на реке познакомился?
После завтрака друзья решили дождаться Сашку возле большого фойе-«аквариума» главного корпуса. Не так далеко — возле центральных ворот «Боровичков» и рядом с детской площадкой — сидел на скамейке Иван Ухин. Неформальный староста Верхних Макушек дожидался Василису Петровну на своем обычном месте, но на этот раз он явно нервничал, часто привставал, чтобы ему не мешал разросшийся кустарник, и посматривал куда-то за парадные, ажурные ворота.
Ганс и Мишка подошли к Ивану. Тот только мельком взглянул на них и приложил палец к губам.
— Вас тут ищут, — по-заговорщицки тихо сказал он.
— Кто? — удивился Ганс. — Кому нужны несчастные и измотанные непосильным трудом рабы?
Иван качнул головой, указывая на ворота.
— Там белая машина стоит, а рядом с ней красивая дама. Вообще-то, она Сашку ищет, а про вас, как про связанную с ним примету меня расспрашивала. Мол, где вы — там и он…
Ганс и Мишка, как по команде вытянули шеи.
— Слева смотрите, — подсказал Иван и продолжил: — Она, наверное, сейчас в машину села, потому ее не видно. А Сашка сейчас с Василисой на реке. Уже полтора часа сидят там на бревнышке… Я уже волноваться стал.
— О чем волноваться? Думаешь, что они сейчас вот так сразу и поженятся? Кстати, откуда ты все и про всех знаешь?
— Должность у меня такая, — отмахнулся Иван. — Мы тут как в деревне живем. Ты только подумаешь, чтобы такого сделать, а народ уже все знать будет.
— Ка-Ге-Бэ какое-то, а не народ!.. — скривился Мишка.
— Сам ты Ка-Ге-Бэ, — быстро парировал Иван. — Народ должен знать все иначе он нервничать начнет. А люди в большом количестве, это что-то типа дойной коровы, — если такая корова нервничать начинает, то молока от нее не дождешься. С такого факта все безобразия, включая политические, и начинаются.
Из белой машины за воротами вышла Лена. Очевидно, женщина смотрела в окно и, наконец-то, увидела тех, кого ждала. Бывшая Сашкина жена держала на руках котенка Жабку, легкомысленно улыбалась и, судя по всему, была в хорошем расположении духа.
— Это Лена, бывшая жена Сашки, — пояснил Ивану Ганс. — Очень нервная особа. Она могла бы стать гениальным художником, но предпочла карьеру в рекламном бизнесе. Я видел ее рисунки, которые она оставила, точнее говоря, бросила у Сашки. Она — экстремист, который и любит, и ненавидит одновременно.
— Вот и я сразу неладное заподозрил! — охнул Иван. — А Василиса-то с Сашкой сейчас… Как бы не передрались бабы при встрече. Ваш Сашка хоть и не ходок, но видно, что женский пол липнет к нему сильно.
— Женщины ко всем липнут, — со страдальческими нотками в голосе сказал Ганс. — Особенно когда им скучно. А скучно им всегда.
— Ты — другое дело! — отмахнулся Иван. — Кстати, не верти головой, уехал только что тот лохматый мужик. Ну, который ночью за тобой гонялся. Вместе со своей рыжей женушкой и уехал. Не бойся, в общем.
Ганс даже слегка присел от изумления.
— Ты и это знаешь?!
— Подумаешь, тайна Бермудского треугольника!.. — Иван победно улыбнулся. — Но я больше за Василису беспокоюсь. Уж слишком много от ее авторитета в наших «Боровичках» зависит…
Сашка и Василиса шли медленно, дорога шла на прибрежный взгорок и не такая уж далекая ограда санатория, казалось, вырастала словно из-под земли. Молодая женщина весело болтала, часто меняя разговора тему, и отмахивалась от случайной, утренней осы букетиком ромашек.
— … Слышь, Саш, тетя Лена просто обожает Пушкина и знает его почти наизусть. Правда, она пользуется им как оружием. Например, в споре может так припечатать какой-нибудь поэтической строчкой, что никому мало не покажется. В детстве я просто обожала ее и звала Лена-Крокодилена. Мне всегда было весело с ней, и она никогда не читала мне нотаций…
Василиса вдруг почувствовала, как напряглась рука Сашки, которую она держала под локоть. Она проследила взгляд Сашки и сразу обратила внимание на женскую фигурку возле белой машины, стоящей напротив центральных ворот.
— Кто это, Саша?
Сашка ответил не сразу. Василиса заметила, как на его скулах заходили желваки.
— Бывшая жена…
Василиса немного помолчала, собираясь с мыслями.
— Как ее зовут?
— Лена.
— Тезка моей тети, значит? Ты ее боишься?
Сашка вскинул голову:
— Кто боится?!.. Я, да?! — его голос прозвучал довольно резко и даже раздражённо. — Я просто происходящей между нами дури понять не могу!
Василиса тихо засмеялась:
— Олешенька, я тебя отлично понимаю. Расставание с бывшими — самое занудное в мире занятие. Кстати, ты — единственный в мире человек, которого я… — тут Василиса вдруг поняла, что не стоит лишний раз произносить слова, как-то связанные с любовной тематикой и поправила фразу: — … единственный человек, к которому я очень тепло отношусь и который — за много лет! — не надоел мне ни разу.
— И как же часто мы виделись?
— Сашенька, (снова тихий смех), то есть Олешенька, пусть извинит меня великий Пушкин за это потрепанное сравнение, но ты прошел через время, как раскаленный нож сквозь сливочное масло. Суть не в том, как часто мы виделись, а в том, как сильно влюбилась в тебя когда-то тринадцатилетняя Джульетта. Пойдем, пойдем!.. И ничего не бойся — я с тобой.
— А ведь и в самом деле подраться могут! — Ганс переводил напряженный взгляд с лица Василисы на лицо Лены и беспокоился все больше. — Сашка слишком хмурый, а Василиса слишком веселая. А у Ленки, хоть она и улыбается до ушей, такое выражение лица, словно она собирается запустить в них котенком.
— Я, наверное, пойду к ним подойду, — забеспокоился Иван.
— Стой! — зашипел Ганс. — Тебя там только не хватало.
Иван растерянно заморгал глазами и промолчал…
… Василиса ласково улыбнулась Лене и кивнула ей:
— Здравствуйте, Лена! Как добрались?
Наверное, бывшей жене было не очень приятно смотреть на красивую, молодую и явно хорошо обеспеченную женщину, которая крепко держит под локоть ее бывшего супруга. Но Лена все-таки справилась с замешательством и доброжелательно поздоровалась в ответ.
— Что, Сашенька, решил Париж на Берлин или Вену променять? — насмешливо, но без малейшей тени обиды в голосе спросила она бывшего мужа.
— Я вам не мешаю? — тут же вставила Василиса. — Может быть, мне отойти, а вы пообщаетесь немного?
— А стоит ли?.. — пожала плечами Лена. Она протянула Сашке котенка Жабку, которого, — вполне может быть! — слишком сильно прижимала к груди, и котенок испытал немалое облегчение оказавшись в других руках. — Ты кота дома бросил, он на порожках веранды плакал…
— Один плакал, да? — снова вставила Василиса.
Лена перевела взгляд на Василису и в ее глазах появилась искорка теплого любопытства. Какое-то время женщины внимательно изучали лица друг друга. Но если веселость в глазах Василисы продолжала светиться бойким и озорным огоньком, то по лицу Лены скользнула легкая тень.
— Думаете, клад нашли? — тихо спросила Лена.
— Нет, клады у нас находят другие люди, — Василиса повернулась к Сашке: — Саша, вы идите, через час я жду вас возле «аквариума». Только не забудьте, пожалуйста, хорошо?
Сашка кивнул. Когда он ушел, Лена сказала:
— Вы его совсем не знаете.
— Бывшего мужа ругать не хорошо, — снисходительно улыбнулась Василиса.
— А разве я его ругаю? — делано удивилась Лена. — Скорее, я его не понимаю и боюсь.
Брови Василисы взметнулись вверх.
— Кого вы боитесь?.. Сашу?!
Лена отвела глаза:
— Ну, не боюсь, а… — она замолчала, не найдя нужных слов. — Да Сашку даже сам дьявол не поймет! — вдруг с жаром вскрикнула она. — То он ласковый, как котенок, то молчит сутками и о чем он думает, когда в одну точку смотрит, никто не знает. Через год после свадьбы мы с ним зимой в деревню поехали. Ну, и в общем, он там с двумя моими двоюродными братьями подрался. Причины драки не знаю, хотя не Сашка ее начал, потому что он трезвый был. Братья мужики здоровенные и пьяны были не сильно, но Сашка все равно их избил. Потом… Казалось бы, ну, избил и избил, мало ли в своей жизни мужики дерутся? А он — нет!.. И физиономия у Сашки вроде бы не битая была, но вдруг в глазах такая боль появилась, что даже мне завыть захотелось. Короче говоря, через пару часов после драки он бутылку водки выпил и уже ночью — босиком по снегу! — пошел на другой конец деревни извиняться. Братья его то ли не поняли, то ли за слабость его извинения приняли и — снова в драку. А Сашка их второй раз окровавленными мордами в снег положил. Уже утром, когда мы уезжали, те братья нам на дороге попались. Сашка из машины вышел, к ним подходит и спрашивает: «Ну, что так и будем дальше воевать?..» В общем, ничего такого особенного Сашка им не сказал, но я никогда такого страха в человеческих глазах не видела, когда они на Сашку смотрели. Если бы он вдруг приказал им сесть — они бы в снег и сели, приказал бы ползти — поползли, — Лена немного помолчала. — Ненормально все это как-то понимаете?..
— Я не вижу в этом ничего ненормального, — Василиса выслушала Лену не без интереса, но ее реплика прозвучала довольно сухо.
— Повторяю, вы его совсем не знаете!
— Я знаю Сашу больше, чем вы можете себе представить. Просто мне, в отличие от вас, очень сильно повезло. Кстати говоря, не ревнуйте нас, пожалуйста, нам еще очень далеко до романтических отношений, — в глазах Василисы снова зажглись веселые огоньки. — Я очень капризна и не люблю форсировать события. А еще я не умею бегать за мужчинами, потому что привыкла, что всегда — понимаете, всегда! — бегают за мной.
Лена недоверчиво усмехнулась. Какое-то время она задумчиво терла щеку и рассматривала не такую уж далекую реку.
— Красиво тут у вас…
— Да, очень красиво.
— А вы, значит, очень гордая?
— Да, гордая. Это уж точно.
Лена немного помолчала.
— Можно я вам записку напишу? — вдруг, заметно оживившись, спросила она. — Только вы прочитаете ее, когда я уеду.
— Зачем?
— Мне все-таки жаль вас. Кстати, это все ваше? — Лена кивнула в сторону санатория.
— Не только это. Все что вы видите вокруг тоже мое.
— Круто! — Лена понимающе улыбнулась и ее глаза потеплели еще больше. — Что ж, вы умны, у вас восхитительная внешность и… — Лена снова немного помолчала, внимательно рассматривая лицо Василисы. — … И, кажется, вы действительно гораздо богаче меня, хотя и я далеко не бедный человек. Но вы все-таки не справитесь…
Очередная пауза получилась гораздо длиннее предыдущей. Первой не выдержала Василиса:
— Простите, не справлюсь с чем?
— Это вы поймете из моей записки. Карандаш и бумага у меня в машине. Вы сможете подождать одну минуту, пока я напишу?
Василиса снисходительно кивнула…
— Не подрались, — с облегчением сказал Ганс. — Нам еще таких идиотских проблем тут не хватало. Хотя, жаль, конечно, что мы не слышали, о чем они там болтали…
Иван, глядя на небо, перекрестился, а порядком взволнованный Мишка вытер мокрую от пота фузионною. Не смотря на все свое политическое высокомерие, Мишка явно побаивался всевластную хозяйку «Сытых боровичков» и даже когда она проходила мимо, невольно втягивал голову в плечи.
— Ганс, пошли, Сашку возле «аквариума» подождем, — попросил Мишка.
— Подожди, — отмахнулся Ганс. — Ленка на капоте машины что-то пишет… Записку, наверное. Так… Сейчас отдала ее Василисе… Садится в машину… Уезжает.
Трое мужчин дружно тянули шеи в сторону ворот.
— Ну, пойдем!.. — продолжал настаивать Мишка. — Где мы потом Сашку искать будем?
— Отстань!
Василиса проводила глазами удаляющуюся машину Лены и не спеша направилась к воротам. Потом она развернула записку и замерла… Нет, она даже сделала небольшой шаг назад, словно испугалась чего-то или листок бумаги обжег ее руку. Мимо нее, разворачиваясь в сторону ворот, прошла машина, но Василиса не обратила на нее внимание, хотя и стояла едва ли не в центре дороги. Она продолжала смотреть на листок бумаги.
— Что она там высматривает?!.. — сдавленно прошептал Иван.
— Откуда я знаю?.. — таким же шепотом ответил Ганс. — Наверное, Ленка что-то вспомнила и записку Сашке написала.
— Ваша Ленка всего пару минут назад вашего Сашку видела… Просто догнать могла. Зачем записку писать?
— Зачем-зачем!.. Наверное, чем кота кормить, которого привезла.
— Правда?.. — удивился Иван.
Василиса, наконец, скомкала записку и сделав два шага в сторону, швырнула ее в урну. Ганс был готов поклясться, чем угодно, что лицо хозяйки «Боровичков» изменилось самым кардинальным образом: оно слегка побледнело, а ее улыбка вдруг превратилась в презрительную гримасу. Василиса ушла гордо вскинув голову и не оглядываясь по сторонам.
— Ну, пошли теперь? — спросил Мишка.
Ганс по-заговорщицки оглянулся по сторонам.
— Сначала посмотреть надо.
— Что?
— Записку. Кроме как Сашке Ленка никому написать не могла. Может быть, в этой бумажке что-нибудь важное? — глаза Ганса вдруг стали вороватыми, быстрыми и темными. — А Василиса ее почему-то выбросила… Странно это.
Трое мужчин осторожно вышли из засады и двинулись за ворота санатория настолько плотным табунчиком, что едва не наступали на пятки друг друга. Если Ганс и Мишка шли чтобы, при случае, выручить из беды Сашку, то Иван Ухин увязался из жгучего любопытства, причем настолько острого, что вдруг стал громко посвистывать не очень-то сильно заложенным после недавней простуды носом.
— Вот ведь черт! — выругался Иван и, пытаясь справиться с дискредитирующим его проявлением слабости в виде свиста, сглотнул тягучую слюну. Но слюна превратилась в упругий комок и застряла где-то в середине горла.
Рядом притормозила машина, из окна высунулся веселый толстяк и спросил:
— Ребята, это «Сытые боровички»?
— Они самые, — ответил Иван. Его голос, то ли из-за посвистывающего носа, то ли из-за застрявшей в горле слюны, вдруг прозвучал с такими откровенно злодейскими нотками, что толстяк перестал улыбаться и надавил на педаль газа.
Ганс легко нашел в урне листок бумаги, выброшенный Василисой, — он лежал сверху небольшой горки чистенького мусора. Когда он развернул листок, все трое мужчин застыли от неожиданности: на нем был нарисован широкоплечий воин-монах. То, что это был именно монах не вызывало никаких сомнений, — его склоненное лицо, вплоть до огражденного тенью упрямого подбородка, прятал капюшон-куколь с едва видимой надписью кириллицей по краю-оборке да и сама широкая одежда ничем не напоминала что-то мирское. В правой руке монах держал длинный, узкий и острый меч. Острие меча было опущено вниз и, судя по всему, по его лезвию сбегали вниз капли — под острием уже образовалась небольшая лужица влаги. В левой руке монаха был широкий и выпуклый, треугольный щит с надписью: «Нет зла».
— Это Сашка, что ли?!.. — ахнул Иван.
Ганс вдруг с неизъяснимой тоской оглянулся по сторонам, словно пытался найти объяснение странному рисунку где-то там, в водах речки Синей или за линией горизонта. Наверное, больше всего его смутила надпись на щите монаха-воина: «Нет зла». Если монах на рисунке и в самом деле собирался объявить войну злу, то лозунг так и должен был бы звучать, то есть в дательном падеже — а именно «нет злу», — но он был написан именно в существительном. Еще Ганс подумал о том, что, пожалуй, на рисунке изображен, например, совсем не фрагмент боя, а что-то совсем другое. И зла не существовало там, за спиной воина-монаха, причем трудно было сказать о том, что же именно или кто стоит перед ним.
Ганс перевел взгляд на Мишку.
— Чертовщина какая-то!.. — одними губами сказал тот. — Но даже если все это и так, то… не знаю… может быть, все не так мрачно и темно, что ли?!
— А где ты видишь тут темноту?
Да, Лена умела рисовать и рисунок был выполнен с помощью легких штрихов. Тени возникали только внизу рисунка за исключением тени скрывающей лицо. Кроме того, загадка рисунка состояла еще и в том, что невозможно было сказать, стоит ли монах на месте или делает шаг вперед — поза монаха была и напряжена и, в тоже время, свободна как для удара, так и для защиты.
Иван Ухин достал коробок спичек. Коробок сначала чуть слышно громыхнул тонкими деревянными палочками, а потом заскрипел ими по картонному донышку. Звук получился таким громким, что Мишка невольно скривился.
— Сжечь это надо! — глухо сказал Иван. — Бывшая жена бывшего мужа в хорошем смысле не нарисует.
Ганс прикрыл рисунок ладонью.
— Ты что инквизитор, что ли?
— Скорее этот… как его?.. — Иван показал глазами на руку Ганса прячущую рисунок. — Скорее, это он, а не я… этот, как его?..
— Первый раз вижу простодушного селянина, который хочет сжечь инквизитора, — слабо, одними губами, улыбнулся Ганс. — Жажда исторической мести покоя не дает? Это совсем не изверг и живодер, неужели ты не понял?
Иван Ухин замер. Он в упор смотрел на Ганса, силился что-то понять и не мог.
— Это, наверное, Великий Инквизитор, — вдруг тихо сказал Мишка. Он сильнейшим образом удивился совпадению своей давней мысли с образом, изображенным бывшей женой Сашки, но взял себя в руки и продолжил: — Да, этот Инквизитор — совсем не зверь, но и хорошего в этом ничего нет.
— Чего там нет, там про то написано, — Ганс скомкал рисунок и осторожно вернул его на прежнее место. — Пусть тут и лежит, поняли?
Никто не стал возражать.
К удивлению Ивана Ухина Ганс занял прежнее место на лавочке скрытой кустарником. Он сунул в рот сигарету, уселся на широкие, недавно покрашенные доски и принялся ждать. Вся его расслабленная поза говорила о том, Ганс, если потребуется, будет ждать неопределенно долго. Иван Ухин вдруг понял, что, во-первых, он не имеет ни малейшего понятия, чего же именно ждет Ганс, а, во-вторых, он снова не смог уйти, чтобы заняться привычными, повседневными и успокаивающими делами.
«Вот так свяжешься неизвестно с кем, а потом мучайся тут!..» — с досадой подумал неформальный староста.
Что касается Мишки, то он уже устал напоминать о своем присутствии и молча сидел рядом с Гансом.
— Идет!.. — наконец шумно выдохнул Ганс.
Все посмотрели в сторону широкой аллеи. По ней торопливо шла секретарша Василисы Вика. Узкая, короткая юбка явно мешала длинным ногам девушки и потому ее движения выглядели какими-то уж совсем резкими. Вика остановилась возле урны, в которой Ганс оставил записку, вынула из нее что-то и так же торопливо пошла назад. На лице девушки светилось настолько сильное недовольство, словно кто-то только что прервал ее свадебный танец с молодым красавцем-мультимиллиардером.
Иван смотрел на Ганса и ждал его реплики. Но Ганс молчал. Мишка шумно зевнул. Ему больше некого было бояться — Василиса ушла и глаза Мишки стали совсем сонными и совиными.
«Значит Василиса все-таки поверила! — подумал Ганс. — Правда, я понятия не имею как сильно и во что именно она поверила…»
Иван Ухин устал ждать, с досадой махнул рукой и молча пошел прочь.
— Мишка, ты спать, наверное, хочешь? — спросил Ганс.
— Да. А что?
— Сейчас вернемся в свой рабский домик — поспишь чуть-чуть. Я уже заметил, что после встречи с Василисой тебя неудержимо тянет в дремоту. А потом мы клад искать пойдем. Правда, без Сашки.
— А почему без Сашки?
«Не думаю, что сегодня Василиса его отпустит от своей персоны», — подумал Ганс, но ничего не сказал вслух.