70173
Эрнхардт Александр
** Эберхардштрассе
Штутгарт
Германия
Помогите, кто-нибудь! Прекрасно понимаю всю бессмысленность этой затеи - кричать вот так, в пустоту ... но кажется это единственное, что я способен предпринять.
Мое имя Александр Эрнхардт, мне двадцать пять, я танцор, вернее, был им, до того как ноги перестали подчиняться моей воле. Я парализован. Отчаянием.
Наверное это сложно объяснить тем, кто не имеет отношения к балету, но поверьте, для нас жить - равно танцевать. Мы начинаем очень рано, примерно тогда же, когда появляются первые детские воспоминания. Моей памяти двадцать один год и первые ее шестнадцать лет заключены в пространстве балетного класса.
Обычная ежедневная рутина: утренний станок, репетиции, занятия в школе, снова станок, класс, вечерние спектакли. Изо дня в день, из года в год. Ты взрослеешь, меняется тело, постепенно подчиняясь тебе. В какой-то момент ты знаешь эту машину наизусть, приходит осознание своей власти над ней и того, насколько виртуозно ты ей управляешь. Настолько, что механизм, состоящий из костей, мышц и связок становится способным транслировать образы. Так я думал до встречи с моим Учителем.
Его появление перевернуло все. До этого момента я словно спал: слушал музыку, но не чувствовал ее; читал партитуру, скрупулезно и безупречно воспроизводя рисунок танца, но не видел сути движений, их подчиненности логике развития образа. Мои знания об истории искусства были свалены мертвым грузом на чердаке сознания и я не понимал как ими пользоваться.
Дэвид будто осветил пространство и выстроил направляющие в сценографии моей жизни. С ним все обрело смысл. Он научил меня слышать паузы и танцевать тишину; не просто соединять движения, но позволять телу перетекать из одного равновесия в другое. Книги, которыми он делился со мной, музыка, которую мы слушали, наши поездки по галереям, ради того, чтобы примерить на себя пластику образов; наши прогулки по Городу... все это была постоянная работа:
- Что ты видишь? Что ты чувствуешь? Какие рождаются ассоциации?
Он просто спрашивал, а я действительно начинал видеть, чувствовать и устанавливать взаимосвязи. Мой мир становился целостным, осмысленным, сама жизнь превращалась в невероятной красоты танец.
Не могу сказать, что мы стали друзьями, Дэвид старше меня всего семью годами и эта разница в возрасте не могла разумеется быть препятствием нашей дружбе, как и его статус - в школе не существовало никаких формальных или неформальных правил, которые могли бы быть помехой дружескому сближению преподавателей и студентов, напротив - зачастую и те, и другие были заняты в одних и тех же постановках. Дэвид не танцевал, только вел занятия классикой. Не знаю по какой причине, мне так и не удалось это выяснить.
Друзьями мы не стали потому, что казалось у него вообще не могло быть друзей. Он был как бы сам по себе, некая воплощенная целокупность, завершенность, не нуждающаяся в дополнениях. Суть без излишеств - никогда не наблюдал ничего похожего ни у кого из известных мне людей - каждый жест лаконичный и точный, каждое высказывание ясное и исчерпывающее, и еще удивительное чувство формы и времени. Меня не покидало ощущение, что он беспрерывно танцует с жизнью, под только ему слышимую музыку.
Он был Учителем, в самом высоком значении этого слова. Благодаря ему во мне рождалась абсолютно новая сущность, обладающая невероятной силой. Мой танец становился дыханием. Мне подчинялись законы гравитации! - я чувствовал как удивительно растягивалось мгновение, когда в Grand Jete я длил равновесие между усилием взлета и легкостью падения... этой власти над временем я тоже был обязан ему.
Мне казалось, что мы не расстаемся ни на минуту. Так это и было, во всяком случае для меня - я жил в мире, тщательно выстроенном Дэвидом. В один из следующих сезонов меня пригласили в основной состав балетной труппы и он согласился остаться моим педагогом.
- "Не забывай, это не ты на сцене - это через тебя! Отдай тело образу, а душу — красоте."
Два сезона спустя мы взращивали Нарцисс в изначальной, дягилевской версии хореографии Фокина:
- "Почему Нарцисс дрожит перед своим отражением?", - спросил он меня, когда мы разбирали партитуру;
- "Он потрясен своей красотой!", - не сомневаясь в своих словах ответил я, на что Дэвид от души рассмеялся - "Нет. Он знал о ней и раньше".
- "Поверхность воды дрожит, а он повторяет."
- "Абсолютно точно. Он повторяет движения своего отражения. Он пытается отразить самого себя и становится кем?", - Дэвид внимательно наблюдал за процессом моего прозрения;
- "Отраженным образом!" - мне вдруг стала очевидна суть концовки этой сцены, казавшейся мне всегда слишком стремительной;
- "Да, тем кого не существует. Символом. Это и есть метаморфоза прижизненной смерти", - он помрачнел.
Прошедшие со дня нашей встречи пять лет казались веком и, одновременно, быстротечным днем. Я записывал в дневник наши беседы, запоминая его слова. Еще одна важная деталь, о которой я никогда не задумывался, будучи рядом с ним - он никогда не строил планов. Я хочу сказать, мы никогда не говорили о будущем. Возникали идеи, образы - спонтанно и мы их тут же воплощали.
Я был счастлив. Абсолютно. Мне казалось, что так будет всегда. Но в один день мой прекрасный мир рухнул. Дэвид исчез. Внезапно и бесследно. Точнее... он оставил мне в подарок книгу Джона Рескина с единственной надписью:
"Дальше ты пойдешь один".
Не хочу описывать подробно, что случилось после. Та сила, которая вдохновляла и питала меня исчезла вместе с ним. По иронии сложившихся обстоятельств, я в буквальном смысле не могу идти дальше один, прикованный к инвалидной коляске, разве что ехать...
Я пытался его разыскать. По меньшей мере три неофициальные версии сообщали о его возможном местонахождении, но на поверку все три оказались ложными. Номер заблокирован. Электронные письма остаются непрочитанными. Мне ничего неизвестно о его семье. Похоже, я был ближе к нему, чем кто бы то ни было. А моя жизнь остановилась, застыла над отражением прошлого. Что в ней осталось ... воспоминания? Иллюзии? Надежда?
Чего я хочу? Вернуть смысл своему существованию. Жить. Я даже уверен, что смог бы встать на ноги, если бы у меня была возможность вернуть то осмысленное бытие, которое было в моей жизни при нем.
Я все еще надеюсь на твое возвращение, Дэвид.
***
Наткнулся на это послание вчера, в сети ART-Link, блуждая по веткам страниц потенциальных участников аукциона. Изначально внимание мое привлекла его фотография, своим невероятным сходством с одним из портретов кисти Боттичелли. Потом, после прочтения презентации под снимком ... что-то произошло у меня внутри.
Странная история. Почему так зацепило? Да, много совпадений и все же, что-то главное ускользает, какая-то основная тема.
Идеально ровные поверхности, зеркальные покрытия повсюду: глянцевый пластик перегородок, траурный лед черной мраморной плитки под ногами, отраженный в натянутой молочной белизне потолка, окна в высоту стены, маслянистые кристаллические панели мониторов на полированном плацу стола переговоров, зеркальные лифты, дресс-кодированные, похожие друг на друга люди, каждый держит в руке, или несет в кармане идеальный черный прямоугольник гигантского зеркального пазла, создающего иллюзию доступности нас друг другу.
- "Анна, задержусь в Штутгарте на пару дней. По личным обстоятельствам".
- "Да, Дэвид. Поняла тебя. У нас практически все готово, осталось сверить заявленные лоты со списком презентаций и еще раз просмотреть редактуру."
Анна, помощница, неопределенного возраста, белокурая и курносая, как и положено шведке, нейтрально любезна, тоже словно отполирована изнутри и снаружи - идеальная поверхность, без вкуса и запаха ... Господи, надеюсь ее аккуратная головка не имеет встроенной функции чтения мыслей. Что если показать ей страницу?
- "Можешь взглянуть на это. Что скажешь?" Она стремительно, по диагонали считывает текст и в недоумении переводит взгляд с фотографии на страничке в ART-link на меня:
- "Новая стратегия? Мы так теперь обставляем продажу Боттичелли?" - ни одна мышца на ее безупречно гладком лице не выдает эмоций.
Юноша на фотографии действительно обладает невероятным сходством с "Портретом Неизвестного с медалью": крупной лепки твердо очерченный нос, высокие скулы, волна чувственного рта, окаймленная полными губами, немного тяжелый раздвоенный подбородок, и самое странное - абсолютно то же выражение глаз, что и на портрете, в которых читается одновременно и мольба о неразглашении тайны и предупреждение: если вы ..., то и я ...
Разница только в одежде, отсутствии головного убора и коротко стриженных волосах на фотографии. Да, и в руках у него вместо пастильи с медалью старшего Медичи - игрушечный лабиринт из синей пластмассы с крохотным стальным шариком, загнанным в самый его центр.
- "Отличная модель! И прекрасная идея, на мой взгляд! Я попрошу Эндрю ввести в программу распознавания лиц портреты из наших коллекций. Думаю мы без труда подберем подходящие модели и украсим аукцион беспрецедентным шоу живых портретных двойников. Ты гений, Дэвид!", - она обнажает безупречно-ровные белоснежные зубы, словно делает книксен, и уже через мгновение выражение ее лица возвращается к привычной нейтрально-вежливой маске.
- " Неизвестный, насколько мне известно не продается, Анна. Прочитала текст?"
- " Да, великолепный ход, Полностью поддерживаю. Достоверная и трогательная стори, и никакой прямолинейности, все аккуратно упаковано. Разве что чуть укоротить, на пару абзацев. И я не совсем поняла метафору с инвалидной коляской."
- " Это реальная история, Анна. Настоящий живой человек. Обитает в Штутгарте. Собираюсь навестить его после конференции.", - цветовой баланс ее балтийских глаз остается неизменным:
- " Зачем?! Дэвид, я ценю твое чувство юмора. В любом случае, тебе не нужно беспокоиться, я справлюсь с подготовкой. И мы на связи. Хорошей поездки."
Возможно дело в предельной, безрассудной искренности? Или в совпадении имен? А может быть в портрете, поразительное сходство с которым только что подтвердила Анна? Нет. Что-то еще. Так же точно перехватывало дыхание в судьбоносные моменты жизни.
Предчувствие выхода за пределы обыденности. Всегда боялся ее липких объятий. Убаюкивающей определенности. Обыденность пропитывала поры всех обитателей городка, включая мою семью, въедалась неистребимым запахом и приговаривала к бесконечной размеренной череде повторений одинаковых судеб. Словно раз за разом рождались, чтобы сыграть роли в одной и той же, изжеванной беззубым ртом до смерти пьесе. Как не осточертел этот балаган за столько то столетий?
Поэтому наверное и выбрал эту странную авантюрную стезю аукциониста: здесь не было места обыденности, так казалось когда-то. Ошибочно, разумеется. Дилеры от искусства в действительности мало чем отличаются от любых других торговцев - овощами, недвижимостью, воздухом. Единственная разница - близость к тем, кто был по-настоящему свободен, к результатам их труда. И это причастие добытой ими красоте и впрямь создает иллюзию выхода за пределы узкой предопределенности человеческой судьбы.
Хочется поскорее выбраться из пространства отражающих поверхностей. Дышать некондиционированным воздухом. Взять и приехать, ворваться в жизнь этого парня, выкрасть его из пределов затхлого прошлого, в котором он перебирает свои воспоминания. Вывезти, проехать по городу, поужинать вместе где-нибудь. До смерти хотелось просто разговаривать с живым, способным чувствовать человеком. О чем угодно ... о произведениях, которыми торгую, как они становятся частью меня самого. Не важно о чем, когда говоришь на одном языке - и молчание наполнено смыслом. А я чувствовал, что мы разговариваем на одном языке…
Отражение проскальзывает сквозь стеклянную карусель входа. Вдыхаю. Набираю полную грудь воздуха и словно расправляю невидимые крылья - полет возможен!
- " Привет, ма!"
- " А, да, привет, дорогой. Сегодня разве Четверг?"
- " Нет, уезжаю на несколько дней. Решил позвонить, просто так, без повода. Чем занимаешься?"
- " Выгуливаю Бонни, собираемся домой. Позвони мне в Четверг."
- " Привет ей. Да, разумеется позвоню."
- " Не забудь. Пока. До Четверга."
- " До четверга."
... какого черта, почему не поговорить сейчас ... Никогда ни о чем не спрашивает - "Я уверена, что у тебя все хорошо. Как всегда много работы, но ты сам выбрал это сомнительное занятие. Так что не жалуйся." -, монолог неизменно повторяется всякий раз, слово в слово. Как и телефонный разговор по Четвергам. Иногда думаю сделать запись с должно выдержанными паузами и поставить на автодозвон - она и не заметит наверное, что разговаривала не со мной, а с автоответчиком.
Все меньше поводов открывать рот, чтобы произносить слова. Заказываю машину через приложение, следующий клик и тридцатью минутами позже ужин дожидается в ячейке бокса на входе в дом.
Когда произошла эта метаморфоза? Когда живая спонтанность общения схлопнулась? Список контактов переполнен именами родственников, знакомых, коллег и клиентов, при этом в нем нет ни одного человека, которому можно было бы позвонить. Просто так, без особого повода. Не для того, чтобы выпить вместе, убив время за ничего не значащей беседой. Кого-то, с кем можно было бы поговорить, о картинах, чьи репродукции лежат сейчас на столе в моем кабинете, о свойствах живописи открывать совершенно иные пространства, где рождаются мысли и ощущения не связанные с повседневностью, принадлежащие той крохотной части личности, что еще сохраняет уникальность и связь с Тайной, о которой невозможно сказать ничего, кроме того, что она существует. Что она и есть суть мира. А искусство рассказывает о ней на всех своих языках. Ни одного человека.
Дом приветливо вспыхивает светом, система распознает Дэвида, единственного и неповторимого Дэвида, с уникальным принтом зрачка и ладоней, с только ему присущими жестами, мимикой и походкой, Дэвида, у которого в голове сейчас звучат, повторяясь строчки:
"Успокой меня китайскими цветами,
Потому что я считаю, что зеркало - зло"
Но эти слова система не слышит, потому что она не умеет распознавать мысли. Или уже научилась?
То, о чем он не написал ... Что там осталось, за кадром этой истории - болезнь, авария, несчастный случай? Именно эта вынесенная за скобки физическая боль, которая оказалась и не особо важна, по сравнению с масштабом внутренней катастрофы, вот что меня впечатлило.
На столе репродукции Боттичелли: "Портрет неизвестного с медалью Козимо Медичи Старшего" и "Портрет молодого человека с медальоном", канувший недавно в частную коллекцию, после продажи за баснословную сумму на торгах Сотбис. Об этом статья, которую не успеваю написать для "М`ART". Закончу в дороге. Мы могли бы обсудить ее с Александром. Эти вставки: пастилья и медальон на двух картинах - гипсовая копия медали и фрагмент иконы византийского канона, (версия с предполагаемым авторством Бартоломео Булгарини не кажется мне убедительной) - обе ощущаются довольно чужеродными элементами. Вполне годная тема для разговора, чтобы растопить лед. Еще одно совпадение с аватаркой. Раскрываю его страничку на ART-Link, чтобы убедиться. Удивительное сходство, и он знает о нем - аллюзия на портрет с медалью очевидна. Только на фотографии в руках молодого человека лабиринт, который кстати выглядел бы очень органично будь он эмблемой на подлинной картине. Лабиринт. Шартрский паттерн.
"О, искусное стеклянное зло, о, смешение цветов!
О, свет, вогнутый, о, душа пленника.
Почему меня предупреждают?"
Повезло с этой квартирой. К слову, благодаря Анне у меня есть стерильное, в том числе и в смысле звуков пространство. Эти апартаменты в доме на четыре семьи принадлежат кому-то из ее родственников. За несколько лет пребывания здесь, ни разу не встретил никого из соседей, что безусловно .. . хмм.. занятно ... справа от новостной ленты всплывает анонс свежего издания Паунда. Вероятно, не отдавая отчета, периодически произношу вслух свой внутренний монолог.
Написать заранее? Попросить о встрече? Под каким предлогом? Господи, о каком предлоге речь, когда человек кричит о помощи. Просто приехать и позвонить в дверь. Он оставил физический адрес. Что еще нужно? Надежда. На что? На переписку не обязывающую ни к чему? Бесплотное общение? Нет. Ему, как и мне, нужен живой человек. Способный слушать и слышать. Знающий о красоте.
" ... Почему меня выслали?
Почему твое блистание полно странного недоверия?"
Почему эти строчки Паунда раз за разом всплывают в сознании? Нужно выспаться. Завтра дорога и переполненный суетой день. А вечером я возможно постучусь в дверь дома на Эберхардштрассе и что-то произойдет. Что-то хорошее. Не только в моей жизни. Надеюсь.
***
Утро начинается с сюрприза. Звонок из службы доставки в половине седьмого.
- Вы уверены, что это не ошибка? Я не жду никакой корреспонденции?
Голос отчетливо произносит мое полное имя и точный адрес. Что это может быть? Иногда мы пользуемся сервисом частной курьерской службы для пересылки документов и отправки приглашений. Но всегда от имени компании, с указанием адреса офиса. Туда же приходит вся, так сказать личная корреспонденция, если можно назвать личными мои контакты с заказчиками, агентами и партнерами.
Стандартная упаковка: картон и черно-желтый скотч. В качестве обратного адреса указана аббревиатура IMT DeDAL (br) и адрес в Штутгарте. Возможно Анна забыла предупредить, хотя это совершенно на нее не похоже. Почему доставили сюда, а не в офис? Прежде, чем вскрыть коробку, хочу проверить и посмотреть расшифровку аббревиатуры.
Адрес реальный. Институт Современных Технологий, Департамент Дизайна Аутентичной Жизни, филиал. Странное название ни о чем мне не говорит. Интересно, что там внутри. Спросить Анну? Слишком рано для звонка, а если написать, то все равно ответит не раньше, чем через три часа, когда начнется ее официальное рабочее время. Вскрыть посылку после приезда? Еще целая четверть часа до прибытия такси, и я поддаюсь любопытству.
Внутри коробки тщательно упакованный в несколько слоев бумаги предмет, специальная противоударная пленка, шершавый винно-бордовый бархат, я словно разворачиваю рождественский подарок от Санта-Клауса. Или разбираю на листья гигантский вилок Пекинской капусты. Что там спрятано в сердцевине этого кокона? Раскрываю осторожно края мягкой ткани и ... не могу поверить своим глазам - в моих руках оказывается небольшое фламандское зеркало: выпуклое, размером чуть больше ладони, запечатанное с обратной стороны гипсовой пастильей, барельеф которой, с осыпавшейся позолотой, представляет собой лабиринт, тот же самый шартрский паттерн, что и в руках Александра на его страничке в ART-Link.
Если это подлинник, что, насколько могу определить на глаз, вполне возможно, то оставлять его здесь на несколько дней - безумие, впрочем, как и брать с собой. Но у меня не остается времени для долгих размышлений и я выбираю меньшее из зол: сделав предварительно несколько снимков и тщательно измерив параметры своего неожиданного обретения, убираю его в сейф.
Происходит что-то очень важное. То, без чего жизнь теряет смысл - таинство.
"О, стекло, тонкое и коварное, о, тленное золото!
О, нити амбры, двуликая радужность."
Вокзалы и аэропорты ... вечные узлы реальности, точки бифукации, порталы в иные пространства куда и откуда текут потоки самых разных человеческих жизней, выдернутые из своей монотонности, объединенные неустойчивым состоянием путешествия. Храмы современных пилигримов, совершающих паломничества к растерзанным мощам распятого между цивилизациями времени. Обожаю эти места за возможность возвращения к своему естеству кочевника.
Пересадка во Франкфурте. За два с половиной часа над землей успеваю почти полностью переформатировать доклад и переписать статью для М'ART : "Технологические и документальные аспекты установления подлинности и атрибуции произведений искусства - две стороны одной медали." Помимо этих двух сторон есть и еще одна - поверхность ладоней, интуиция того, в чьих руках находится предмет исследования.
Догадка пронзила мое сознание в момент взлета, и если она подтвердится - это будет настоящей сенсацией сразу в нескольких вселенных - аукционистов, историков, искусствоведов и коллекционеров. Двусторонний медальон с зеркалом и лабиринтом, вполне может быть частью работы Боттичелли, проданой недавно Сотбис. Размеры совпадают. Идеально. Обрамление на картине типично для фламандских зеркал того периода: зеркало "Менялы с женой" Квентина Массейса, "Женщина с зеркалом и клепсидрой" Ганса Бальдунга Грина, круглое зеркало за плечом Богоматери в "Диптихе" Мартина ван Ньювенхове, зеркало в "Гордыне" из "Четырех последних вещей" Босха, зеркало на столе "Святого Элигия в своей мастерской" Петруса Кристуса - только несколько из тех, которые могу припомнить - все они имеют точно такое же обрамление, что и медальон Боттичелли. Картины - документированное прошлое, и степень достоверности факта возрастает пропорционально частоте его повторяемости на полотнах различных мастеров одной, или близких эпох. Об этом я буду рассказывать на конференции, об этом же моя статья в M`ART. Тот, кто отправил посылку явно в курсе моих исследований.
Сколько лет прошло? Шесть? Нет, больше, ... уже восемь, да, восемь лет назад, в пору моей преподавательской практики в университете Фиренции, один из студентов ...как же его звали? ... Не могу вспомнить имени. Русоволосый, застенчивый парень, кажется поляк или русский. Каждый раз, когда обращался вслух к собеседнику страшно краснел, понимал это и смущался еще больше. Я как-то упомянул, что хотел бы прочитать когда-нибудь в оригинале "Египетскую марку" Мандельштама и даже готов выучить русский, на котором произведение написано. Процитировал несколько строчек его стихов на итальянском. Через два года, после окончания курса, парень вручил мне свой перевод первой главы книги с подстрочником и подробными комментариями.
- "Вы как-то сказали, что хотели бы прочитать это на русском?" - его лицо порозовело от смущения - "Вот. Я сделал перевод для Вас. Здесь только первая глава - то, что успел. Это не простой материал. Вы понимаете."
Он был самым преданным студентом: ловил каждое слово, не пропускал ни единой лекции, ни одного семинара. Помню, что приятно удивился тогда, но погряз в своей докторской, к тому же в суете переезда затерял папку, так что прочитал его работу только несколько месяцев спустя, будучи уже далеко от Фиренции. И не удосужился даже написать ему... Стал бы я заниматься переводом ради того, чтобы кто-то другой смог читать то, что написано на моем языке? Что должно было бы произойти во мне, чтобы взяться за такой труд? И кем я был для этого парня, о котором я помню только то, что он смешно краснел и не смогу теперь даже назвать его имени?
"Привет, Дэвид! Как ты? Не поняла твоего вопроса. О каком отправлении речь? Ты ожидаешь посылку?"
Анна прочла мое сообщение. Значит, ей ничего не известно. Пусть и дальше остается в неведении.
Арки вокзалов - мосты времени, всегда перпендикулярные векторам нашей устремленности. Арки вокзала во Франкфурте напоминают плетение конструкций Эйфелевой башни, словно оказываешься внутри стального тоннеля, ожидаешь движения вверх, взлета к небу. Атлант на крыше вокзала еще удерживает планету от падения, кажется из последних сил.
Решаю взять билет на скоростной ICE. Обычно стараюсь проехать с пересадкой через Мангейм, но не в этот раз - слишком часто бьется пульс ожидания внутри меня, не терпится оказаться в Штутгарте, перед дверью, за которой, и теперь я убежден в этом, произойдет важная встреча невозможного с необходимым.
- "Вы позволите?" - толстяк снисходительно улыбается и втискивается в кресло у окна. Судя по всему, мне повезло с попутчиком. Чрезвычайно полный и подвижный, напоминающий гигантского взрослого путти, или ребенка, который выдул огромный мыльный пузырь, умудрился наполнить его жиром и утопить в нем свою хрупкую детскую сущность, надежно защитив ее устричную уязвимость от острых углов реальности.
Этот контраст внушительной телесности и детской непоседливости вызывает умиление. На толстяка хочется смотреть, наблюдать как он непрерывно двигается - театрально, осознавая впечатление, которое производит на окружающих: достает из рукава рубашки платок и манерно проводит им по поверхности откидного столика, затем извлекает из кожаного портфеля журнал с подсвечником греческой "Пси" на обложке, театрально раскрывает его и утюжит холеной рукой разворот, умело прикрывая заголовок. В этот же момент в его левой руке оказывается влажная салфетка, которой он тщательно проводит сначала по узким полоскам кожи вдоль эспаньолки, а затем под складками подбородка. При этом он поглядывает на меня живыми маслянистыми глазками, слегка наклонив голову, и непрестанно что-то приговаривает неразборчивым тенорком: интонации приподнимаются вверх, вместе с одной из бровей и тут же соскальзывают в полном согласии с мимикой, он будто сам себя спрашивает о чем-то и сам же себе отвечает.
Будет ли шоу продолжаться в отсутствии зрителя? Достаю свой ноут.
На мониторе осталась открытой вкладка с "Портретом молодого человека с медальоном" Уплощенная фигура, отсутствие пейзажа, колористическая монотонность - почти икона, если бы не откровенно светская фигура на портрете. А если представить, что в его руках действительно зеркало?... Тогда стоящий перед картиной становится ее частью. Что если обе работы фиренцийского мастера только живописные рамы для недавно возникшего чуда, чья стоимость в те времена превышала цену, которую давали за картину?
" Почему твое блистание полно странного недоверия?"
О, стекло, тонкое и коварное, о, тленное золото!"
Как драматически изменилось восприятие пространства и времени с появлением часового механизма и отражающего перевернутый мир стекла, двух изобретений, почти ровесников - часов и зеркала. Примерно того же порядка трансформация происходит прямо сейчас с нашим сознанием.
Александр заменил на своей фотографии одну эмблему на другую - лабиринт, вместо медали. Вполне понятное послание. Тайна ... синтез пространства, симметрии и времени... Вспомнил еще одного Неизвестного - на гораздо более поздней работе кисти Бартоломео Венето, с лабиринтом на груди, который повторяет все тот же шартрский паттерн. Хочу немедленно взглянуть на него.
- "Вход расположен нехарактерно" -, толстяк бесцеремонно уставился в монитор моего бука. Его непосредственность обескураживает, но почему-то не вызывает негодования:
- "Вы хотите сказать, что обычно его изображают снизу или справа?" -, я делаю вид, что принял вмешательство в свое личное пространство как должное;
- " Да, если речь не идет об изображениях лабиринтов индейцев Северной Америки, там вход традиционно изображался сверху", - он обезоруживающе улыбается, потирает ладони и протягивает одну из них для рукопожатия, - "Примо, мое имя."
- "Дэвид" -, я не могу сдержать улыбки, его имя переводится с итальянского как "Первый", и он произносит вслух вопрос, который крутится у меня на языке:
- "Обычно после того как я представляюсь меня спрашивают - "А сколько вас всего? Ха-ХА-ХА-ХАХ!!" - он смеется настолько свободно и заразительно, что и я не в силах сдержаться, - "нас, как и положено, семеро, я старший", он хлопает меня своей теплой ладонью по плечу, - Занимаетесь искусством?"
- " В каком-то смысле. Торгую шедеврами. Я аукционист."
Примо прищуривается и грозит мне шуточным жестом:
- "Будьте точны с определениями! Не торгуете! Шедеврами нельзя торговать! Создаете условия для наилучшего сохранения бесценного, с целью продления сроков годности, хах-ха-ха".
- " Пусть так, - я улыбаюсь, он расположил меня к себе, - "А Вы? Что-то из области психологии? - киваю на журнал под его рукой с греческой буквой-символом на обложке.
- " О, нет, я как раз художник. Занимаюсь дизайном." - он забавно разводит руки в стороны и пожимает плечами, застывая в этой позе, словно в ожидании следующего вопроса;
- " Дизайном чего?"
- " Жизни, в основном, но теперь и смерти",- его явно забавляет произведенный эффект и он дает мне время, чтобы облечь недоумение в слова, но поскольку пауза затягивается, продолжает: - "Вы что-нибудь слышали о DeDAL?"
- "Ничего, до сегодняшнего утра, но теперь мне не терпится узнать как можно больше. Расскажите? Я начинаю думать, что все происходящее не случайно".
- "Случайностей не существует самих по себе, ибо если нам не видна закономерность, стоящая за ними, это только свидетельство недостаточной отстраненности наблюдателя от наблюдаемого явления, дорогой друг! Хах-ха-хах!! - "А что именно произошло сегодня утром?"
- "Я получил посылку, отправителем значится IMT DeDAL, Чрезвычайно ценную посылку. Буду рад, если просветите меня. Чем именно занимается ваша организация?"
Он выписывает руками какую-то замысловатую фигуру и несколько раз хватает ртом воздух, пытаясь то ли найти слова, то ли наоборот, не давая им сорваться с языка. Голос его становится гораздо тише, а сам он придвигается ко мне, насколько узкое пространство позволяет это сделать :
- " Благодаря недавним эпидемиям, мы получили так сказать уникальную возможность, огромное поле для исследования, выборку беспрецедентных масштабов - прямой доступ к нескольким миллиардам мозгов. Не буду посвящать вас в детали проекта, но суть в том, что в результате обработки огромного массива данных выяснилось, что мозг подавляющего большинства из нас продуцирует крайне ограниченный набор сходных алгоритмов. В точности как с языком - будь в нем хоть пятьсот тысяч слов, в повседневной жизни мало кто из нас пользуется больше, чем одним процентом этого богатства. Как Вам такая статистика? Эти паттерны не составило труда систематизировать и расшифровать. Если хотите подобающую метафору, то вот она - перед вами", - он кивает в сторону репродукции на моем мониторе, "Портрет неизвестного", Бартоломео Венето, - "Лабиринт, в центре которого неукротимое чудовище, только отнюдь не бык - там обитает морской конек, древнейшая часть мозга, ответственная за память и эмоции - то есть за то, что и составляет нашу личность." - Примо крестообразно складывает руки на груди и впивается в меня взглядом, совершенно уже не напоминающим о детской открытости и непосредственности. Чувствую себя насекомым, распятым между аппаратных стекол микроскопа.
- " Вы научились управлять человеческими эмоциями и памятью?" -, мне вдруг становится физически неприятно находиться в такой близости от огромного человека в соседнем кресле, что-то похожее на тошноту подкатывает к горлу;
- " Хах-ха-хах!" , - он раскрывает руки, закидывая их за голову, я выпадаю из под пристального фокуса его взгляда и мне становится легче, - " Этой технологией мы овладели уже довольно давно, сейчас наши задачи гораздо интереснее. Мы можем создать оптимальный дизайн конкретной человеческой жизни, исходя из уже имеющихся предпосылок, так сказать исходных свойств личности - ее наилучшую версию." - он хватает мою правую ладонь и переворачивает ее тыльной стороной вверх, - "паттерны, уникальная графика наших рук и неповторимое, но изменяемое сияние там", - и он приставляет два пальца к моей голове на манер револьвера, - "Все, что вы можете контролировать находится здесь, в префронтальной коре, Homo Sapience, Ваш личный Тесей. У него есть единственный шанс возвратиться к своей сути - сразившись с чудовищем, обитающим в глубине, стать Кентавром - укротителем зверя. А это возможно только если в Ваших руках связующие нити, соединяющие в единое целое бессмысленную путаницу лабиринта - условие и победы, и возвращения. В Вашей жизни есть любовь, Дэвид?"
"Почему меня предупреждают?
Почему меня выслали?"
Мне было хорошо известно все то, о чем он сейчас говорил, однако, не покидало ощущение, что только что, холеные ладони моего визави разобрали на кусочки хорошо знакомую картину мира и, заново собрав пазл, представили совершенно новое изображение.
- "Вы читаете по латыни? - увеличиваю фрагмент, чтобы отчетливо видна была импреза на головном уборе юноши: тонущий корабль с обломившейся мачтой и надпись:
- "Меня ведет надежда! Как и его."
- "В таком случае, боюсь, Вам не выбраться, дорогой мой друг. Три нити, три клубка - а не один - слишком долгий путь. Подумайте об этом. Мифы обеспечивают сохранность сути, но дьявол, как известно, в детали, а по этой части их сюжеты грешат неточностями."
Примо откидывается на спинку кресла и закрывает глаза, предоставляя меня самому себе. За окном плывет геометрический пейзаж - прямоугольники полей всех оттенков зеленого: мята, нефрит, аспарагус, шартрез, виридан... Увы. Любви не было в моей жизни. Я не имею в виду привязанностей, влюбленностей, отношений и всех прочих попыток избежать человеческого одиночества. Любви - в смысле выхода за пределы своего суетного Я ... "Это не ты - это через тебя. Отдай душу красоте", - в этих словах другого Дэвида, мерещился мне призрачный отблеск того, в чем я отчаянно нуждался.
Поочередно переключаю окно монитора между тремя изображениями: лабиринт, икона, медаль... нет, не то - лабиринт, зеркало ... Там была другая вставка, медаль - более поздняя подмена чего-то другого. Того, что он удерживает на уровне сердца...
А на второй картине была вставка-зеркало. Теперь это представляется мне очевидным. Игра с пространством, он выносит эмблему за рамку картины... вот почему холст обрезан справа. Туда, в эту часть зазеркалья не заглянуть. Там прячется художник, творец. Возможно именно эта работа Боттичелли стала впоследствии прообразом стареющего портрета Дориана Грэя. Кто ты? Образ или подобие? Изображение или отражение? Что останется на холсте твоей жизни, после того как стоящий перед зеркалом не найдет в нем себя?
Дизайн подлинной реальности ... какая несусветная чушь!
Дождь внезапно покрывает мир за стеклом шуршащей целлофановой пленкой и восприятие мгновенно модулирует в иную тональность. Внутри вагона вспыхивает свет, многократно умножая пространство с обеих сторон, превращая его в зеркальный тоннель. Снаружи, напротив - день стремительно тонет в чернильно-фиолетовом сумраке. Капли, подобно мазкам прозрачной краски с импрессионистическим бесстрашием размывают четкие контуры реальности. Небо на краткие мгновения раскалывается, покрывается трещинами, но кракелюры на его поверхности тут же исчезают, ткани регенерируют и целостность полотна восстанавливается, чтобы вновь вспыхнуть разветвленными грибницами света.
- " Lo spеttaсolo! Грандиозное зрелище!" - мой попутчик проснулся и с детским восторгом наблюдает за происходящей мистерией, - " Смотрите! Вы видели это?! Какое великолепие! Еще! Еще одна!" , - можно подумать, он впервые в жизни наблюдает грозу.
- " Как похожи эти вспышки на электрическую активность нейронов в нашем мозге! Сколько времени он по-вашему продолжает функционировать после того, как останавливается сердце?", - Огромный взрослый ребенок в соседнем кресле продолжает завороженно следить за разрядами молний в почерневшем небе;
- " Не уверен, но кажется что-то около десяти секунд. Я не прав?"
- " Ах если бы, ах если бы, мой дорогой друг. Никто не знает, что такое жизнь и никто не знает, что такое смерть. Мозг умирает долго. Через минуту после остановки сердца уровень допамина увеличивается в двенадцать раз; еще через минуту высвобождается серотонин в количестве, в двадцать раз превышающем средние значения. Три минуты спустя возвращение еще возможно почти без последствий. Пять минут - он все еще жив. Десять? Четверть часа? Может быть. И мы не знаем ничего о том, что такое наше сознание, даже если оно только функция мозга. Но у всех нас есть опыт того, как может растягиваться или ускоряться бег времени в субъективном восприятии. Может минута стать вечностью? Кто знает... Вот это и есть именно та область, которая, как бы сказать, поддается некоторому внешнему регулированию."
"О, искусное стеклянное зло, о, смешение цветов!
О, свет, вогнутый, о, душа пленника."
- " Вы заключаете контракты с будущими покойниками на посмертное обслуживание?"
- " Пока только с добровольцами. Хотя уже сейчас появляются потенциальные клиенты, готовые платить немалые деньги за комфортный отход "в страну теней, откуда ни один не возвращался", - он театральным жестом хватается за сердце и не понятно - иллюстрирует ли таким образом свое повествование, или же ему действительно нехорошо.
- "Воды?"
Он улыбается и заговорщически подмигивает мне:
- "Все в порядке. Рано или поздно мне придется проверить практическую ценность разрабатываемых нами технологий на собственной шкуре. Но не сейчас, позже."
- "Так в чем суть вашего танато-дизайна? В электро-стимуляции мозга умирающего?"
- "Ну нет, все не так прямолинейно, мой друг. Это гораздо более сложный процесс" - он отворачивается к окну и что-то задумчиво мурлычет себе под нос.
Мы выезжаем из грозы. Молнии перестали раскалывать небеса и сквозь плотный серый шелк дождя просвечивают контуры цивилизации: человеческих жилищ, церквей, башен, ратуш, промышленных построек.
- " Когда-то эту функцию выполняли религиозные институты. Они занимались подготовкой сознания к последнему переходу. В определенном смысле, это происходило на протяжении всей человеческой жизни. Многократно повторяемые, читанные-перечитанные вдоль и поперек канонические тексты. Протаптывание тропинок в сознании и подсознании; сосредоточенное, направленное внимание, которому просто некуда выпрыгнуть из хорошо накатанной колеи. А теперь это делаем мы. Для желающих. Нет, разумеется никто не может дать никаких гарантий, но, судя по нашим многочисленным исследованиям, очень похоже что механизм именно таков. Вся разница в том, что вместо общепринятого в традиционных обществах того или иного канона, вы можете, так сказать заранее создать свой собственный сценарий посмертных галлюцинаций, а мы помогаем его реализовать. На самом деле это долгая и кропотливая работа, и, разумеется, мы не можем предоставить никаких гарантий - все зависит от клиента, от силы его веры в то, что будет происходить. И чем дороже ему обходится наша услуга, тем, судя по нейроактивности мозга, эта вера сильнее, ХАХ-ХА-ХАХ!!"
- " Мы подъезжаем. Был рад знакомству, Примо!" - меня опять начинает подташнивать. Хочется поскорее ощутить твердую землю под ногами и набрать полные легкие воздуха;
- " Моя визитка, Дэвид", - он протягивает мне прямоугольник цвета слоновой кости с лаконичной каллиграфической надписью: PRIMO, похоже, выполненной от руки и двенадцатью цифрами - "До встречи в следующей жизни!"
Я наконец-то в Штутгарте. Черный конь на желтом фоне - герб города неожиданно обретает для меня новую символику. С кем или с чем мне предстоит сразиться? Гостиница в четверти часа ходьбы от платформы в Кенигсбау. Впереди свободный вечер.
Разговор с попутчиком осел мутным осадком в памяти. Нащупываю в кармане острые края его визитки, и ловлю себя на том, что затея с посещением дома на Эберхардштрассе без приглашения сейчас уже не выглядит такой легко осуществимой, какой она представлялась мне пока я не оказался в непосредственной близости от места, где живет Александр Эрнхардт. Я вдруг ощущаю зазор между слоем моего воображения и осязаемой предметностью окружающего пространства. Эти реальности не вполне совпадают и в пространстве между ними зарождается сомнение.
Сначала нужно добраться до гостиницы, принять душ, пообедать, может быть вздремнуть, а затем просто пойду к его дому.
Мне необходимо что-то еще. Какие-то детали к его портрету. Пытаюсь найти странички в соцсетях, но среди множества Александров Эрнхардтов мне не попадается ни один, хотя бы отдаленно напоминающий того, который нужен мне. Странно, но и вполне объяснимо - возможно он пользуется псевдонимом, возможно страницы закрыты, или удалены после того, что с ним произошло. Возвращаюсь к единственному посланию в Art-link и заново перечитываю его.
В моей жизни никогда не было такого Учителя. Я сам был Дэвидом. Дэвидом-великолепным, который не помнит имен, который легко снимается с места, закрывая за собой двери в прошлое. Дэвидом, который никогда не понимал, что такое одиночество ... до недавнего времени.
Выбираюсь из гостиницы и вот уже два часа слоняюсь по городу. Дохожу сначала до Пивного сада, потом до Галереи, добираюсь до Университета, затем выхожу к Музею искусств. Брожу вокруг да около, постепенно сужая круги приближаюсь к его дому.
С кем он живет? Должен же ему кто-то помогать. Что я ему скажу? Просто произнесу: - "Здравствуй, Александр! Я Дэвид?" Что потом? Как объяснить, как рассказать о всей долгой цепочке событий, состоящей из случайностей и закономерностей, которая привела меня сюда? Что меня останавливает? Почему я все еще не решаюсь подойти? Вот она - дверь заветной парадной. Боюсь выглядеть идиотом. Да и, сказать честно, сам себе не могу объяснить до конца почему его послание словно перевернуло все во мне. В конце концов, смогу ли я уехать отсюда, даже не попытавшись постучать в его дверь? Нет, не смогу.
Сердце мечется перепуганной птицей запертой в клетке. Пульс отдается эхом по всему телу. Подхожу к парадной. Напротив номера квартиры пустая табличка. Нажимаю на кнопку звонка. Кажется проходит вечность, вот оно - растянутое между ее мгновениями время. Мне никто не отвечает, вместо этого раздается щелчок и дверь открывается. Широкая мраморная лестница с витыми перилами. Из под молочной белизны ступенек проглядывает разветвленная сеть голубоватых артерий мрамора, походящих на русла множества рек, переплетение течений под тонким слоем льда или пеленой облаков. Я поднимаюсь, почти плыву, словно в полусне, мысленно отсчитывая шаги своего восхождения, отделяющие меня от предстоящей встречи. Время становится вязким как смола и, сквозь его застывающие на лету мерности, я отчетливо вижу внутренним зрением эмблему, которую вероятно впоследствии заменила медаль с изображением старого Медичи на первом портрете Боттичелли ...
"Успокой меня китайскими цветами,
Потому что я считаю, что зеркало - зло"
Массивная дверь с медной ручкой медленно открывается ... в ее проеме появляется высокий сереброликий старик, длиннобородый и простоволосый. Мы стоим друг против друга, прислушиваясь к хрустальному молчанию. Удивительно спокойный и ясный взгляд. У него прозрачно-голубые глаза, из которых словно исходит мягкое сияние. Он вполне может быть отцом юноши. Решаюсь надорвать края тишины:
- "Здравствуйте. Я бы хотел увидеть Александра. Александра Эрнхардта. Я не ошибся? Это верный адрес?"
Он молча отходит в сторону, освобождая вход и жестом приглашает меня войти. Пространство за дверью наполнено звуками: слышен мерный ход старинных часов с маятниковым механизмом, скрипят дощечки паркета под весом наших шагов, где-то рядом монотонно капает вода, настойчиво ударяясь о дно металлической раковины, в недрах квартиры слышно пение канарейки, рассыпаются мелодичным звоном колокольчики музыки ветра, озвучивая гуляющие сквозняки, шепеляво шелестит дошедшая до центра винилового диска игла, безуспешно пытаясь вернуться в последнюю колею. Звуки только оттеняют тишину, живущую в этой квартире. Закрываю глаза и наслаждаюсь ей. Я не думал о том каким окажется внутреннее пространство его дома, но сейчас мне ясно, что оно никак не могло быть иным: полумрак, старинная добротная мебель - отреставрированная, заново перетянутая там, где это было необходимо тщательно подобранной тканью, деревянные панели на стенах, потускневшие зеркала. Но основное пространство занимают портреты - стены увешаны ими от пола до потолка - разнообразные лица, словно собравшиеся здесь на какой-то неведомый конгресс, прибывшие сюда из всех прошедших эпох. Среди картин и репродукции, и копии известных полотен, и вероятные подлинники. В рамках и без, самых разнообразных размеров - от крохотных миниатюр, до гигантского полотна, полностью занявшего проем между окнами. На меня взирают старые друзья, а также незнакомцы и незнакомки всех возрастов и национальностей. Их взгляды всегда сходятся в одной, единственной для каждого присутствующего точке. Мы в гостиной.
- "Потрясающая коллекция", - я завороженно оглядываюсь по сторонам, - "Меня зовут Дэвид, я провожу аукционы."
Последняя фраза произнесенная мной звучит довольно фальшиво и неуместно в подлинности тишины поселившейся в этом доме. Старик молча улыбается, одними глазами, слегка их сощурив, дважды кивает и лаконичным жестом открытой ладони предлагает мне расположиться в массивном кресле-качалке напротив огромных задрапированных зеленым гобеленом окон. Затем молча выходит из комнаты.
Я прислушиваюсь. Где-то совсем рядом, возможно прямо за этой стеной, находится человек, ради которого я здесь. Не терпится увидеть его. Мое смущение постепенно исчезает. Я чувствую радость от того, что встреча наконец состоится. Что в моей жизни появится кто-то, кому я буду нужен. Кому я смогу помочь. Улыбнусь ему - Здравствуй, Александр. Я Дэвид. Другой Дэвид, но это совпадение имен - оно не случайно... Расскажу о своих открытиях, совершенных благодаря его подсказке - о зеркале и часах, настоящих эмблемах пространства и времени, живописными рамками к которым служили два прекрасных портрета Боттичелли. Да, это пока гипотеза, но я уверен, что она подтвердиться. Я заражу его своей энергией. Это необходимо и мне - вернуться, прийти к своей сути. Дело не в словах. Во внутреннем родстве, которое я ощутил так явственно, читая его послание.
Мне нравится впустивший меня старик, кем бы он ни приходился Александру - я даже чувствую облегчение - спокойствие, исходящее от него передается и мне. Усаживаюсь в кресло и решаю, что достаточно просто быть искренним, эти люди ... они поймут меня.
Он возвращается с бутылкой Шиллервайн (Schillerwein) и двумя бокалами. Двумя... У меня сжимается сердце - что если я опоздал? Что если Александр решил, что его крик о помощи так и не был никем услышан? Я не знаю как спросить. Боюсь причинить боль. Старик не проронил ни единого слова с того момента, как открыл передо мной дверь. Может быть глухо-немой?
Сейчас он кажется полностью погружен в процесс откупоривания бутылки. Почему только два бокала? Где Александр? На прогулке? В больнице? Я чувствую волнение и не понимаю как начать разговор.
Он медленно разливает вино: смесь плодов красной и белой лозы, нежный оттенок цветочных лепестков, аромат юности, набирающего силу лета. Протягивает мне бокал и пристально всматривается в мои глаза. Почему он молчит?
Отходит к окну, приоткрывает тяжелую портьеру и, , повернувшись спиной ко мне произносит:
- "Мне жаль, Дэвид."
Порыв ветра сквозняком проносится через мое сердце, которое разлетается на тысячу лепестков, китайские колокольчики оглушительно звенят внутри головы, разбившись от грубого столкновения со стеклянной поверхностью окна в дробины, каждая из которых оставляет кровавую царапину на теле моей надежды.
- "Александра нет." - приговор произнесен, и я чувствую как расползается пустотой, пятнами выгоревшего целлулоида кинопленка моих ожиданий. Какая гиблая тоска-а!
- "Александра нет и никогда не было." - старик видно сошел с ума от горя. Какая тоскааа!!. - " Видите ли... я старый человек, неудачник. Несостоявшийся актер. Здесь мой театр, мои персонажи",- он обводит усталым жестом стены, увешанные портретами, - "Я придумываю им истории и закидываю в сеть, на манер писем в бутылках", - его глаза краснеют и становятся влажными, - "Простите меня, Дэвид ... Я не ожидал... правда .. За много", - он запинается, - "За много лет, вы впервые ... вы единственный, кто ..." - он опускается на стул, одиноко стоящий в углу комнаты и ссутуливается на нем, зажав ладони между коленей. Я вижу, что он дрожит, - "единственный, кто приехал".
Молчание. Совершенно иного рода молчание. Растерянная тишина. Он собирается с силами. Ему нужно договорить:
- "Я всегда оставляю этот адрес. Настоящий адрес. Но никто никогда не приходил сюда. Их много - моих ролей: мужских, женских. Вы не подумайте, я не мошенник.. мне ничего не нужно от этих людей, с которыми я переписываюсь от имени моих персонажей. Я придумываю им судьбы, истории, имена и лица...", - он продолжает свой монолог, а я понимаю, что мне необходимо срочно выбраться отсюда. Делаю глоток, еще один, чувствую анестезирующее тепло, проникающее внутрь вместе с разбавленной кровью Шиллера и выскальзываю из квартиры, слыша за своей спиной затихающие с каждым шагом слова никому не нужной исповеди: - " ... каждому из них, во всех деталях... в моей жизни ничего больше нет, кроме этой безобидной игры ... важно ... .. бы люди не разучились... жив... ... и я ...шу вас ... не ... ться ... ... ...
Замковая площадь Шлоссплац выжжена безжалостным солнцем. Свеча Юбилейной колонны вот-вот оплавится, а крылатая Конкордия падет на землю даже не взлетев, подобно дерзкому Икару. В выцветшем небе над ней плывет словно гигантская рыба ослепительно белый дирижабль с красной надписью COCA-COLA. Конференция завершена и ничего больше не удерживает меня в этом городе. Что я оставил здесь?
Воспоминания?
Иллюзии?
Надежду?
Поезд до Франкфурта, железнодорожный вокзал, электричка, аэропорт, два с половиной часа за облаками ... такси доставило меня к дому. Я очень спешил.
Мне позвонили из службы доставки. Еще одна посылка из Штутгарта. Через пятнадцать минут курьер передает мне точно такую же коробку, опоясанную черно-желтым скотчем, как и три дня?! да, трое суток тому назад. В прошлой жизни. Я знаю, что внутри. Поэтому не тороплюсь ее открывать. У меня есть гораздо более важное и срочное дело.
Я сажусь за письменный стол. Достаю чистый лист бумаги. Затем очень аккуратно, отступив положенные два дюйма, тщательно вывожу:
Здравствуй, Александр!
© Полина Глубокова
1996 - 2022
"Un pictura poesis"
"Поэма должна быть говорящей картиной, картина - молчаливою поэмой" (Псевдо-Цицерон, из "Риторики Гереннию", IV, 39)