Бабушка, выйдя из комнаты, забрала с собой все звуки.
Мы с дедушкой сидели напротив друг друга за квадратным столом, стоящим у окна. О нашем обеде напоминали блюдце с вишнёвым вареньем и стакан чая передо мной, а ещё резная тарелка-хлебница и солонка, накрытые белым вафельным полотенцем. Сегодня, кроме меня, ждали ещё одну гостью: мою двоюродную сестру из Волгограда, поэтому хлеб остался на столе.
Дедушка смотрел в окно, а я вылавливала из красно-коричневого густого сиропа сморщенные вишни. Их мякоть давно вытолкнула из себя сок, засахарилась и тонким подсохшим слоем окружала маленькие косточки. Рядом с блюдцем лежал квадратик отрезанной газеты, на котором сейчас они выстраивались ровным бордовым треугольником.
– А ты Таню помнишь? – нарушил тишину глухой бас.
Я быстро кивнула, не отводя взгляда от глаз дедушки. Дневной яркий свет из окна высветлил одну половину его лица, и сейчас глаза казались разными: один голубой, а другой серый.
Дедушка кивнул, перевёл взгляд в окно и снова застыл без движения.
После его вопроса я попыталась вспомнить Таню.
Вспомнилось покрывало, спрятавшее сгорбленную хнычущую фигуру над табуретом в маленькой прихожей одной из квартир длинного высокого дома.
В тот день я первый раз в жизни была в таком доме и долго-долго поднималась по лестнице, пока бабушка не остановилась перед одной из дверей. Не успели мы как следует осмотреться – двери открылись, бабушка потянула меня за руку, и мы оказались в прихожей. Здесь, посередине маленькой комнаты, я и увидела странный хнычущий холм.
Что говорили тётя Аня и бабушка, я не слушала, пытаясь понять, почему в таком большом доме такая маленькая комната и что в ней спрятали под накидкой?
– У меня вся голова мокрая и шея, – растягивая слова, произнёс девчачий голос из-под покрывала, и женщина с красным лицом, которую бабушка назвала Аней, грозно произнесла.
– А у меня и спина! Ниже наклоняйся! – рука женщины легла на округлость в середине холма, придавливая её.
– Аааа! Дышать горячооо! – сразу же заголосило покрывало.
Не снимая руку, тётя Аня сказала бабушке:
– Над картошкой паримся. Простудились. Ну вы проходите.
Мы прошли в комнату с двумя окнами. И моё недоумение выросло ещё больше: комната тоже маленькая, и выйти из неё в те, другие, которые есть в этом доме, – нельзя.
– Ба, а как туда ходить? – я подошла к стене и похлопала по ней ладонью.
– Куда туда? За стенку? Никак. Там чужие люди живут. Там их квартира.
– А как они туда зашли?
– Как мы сюда, только по другой лестнице.
Мне тогда было пять лет. Мы с дедушкой и бабушкой жили в отдельном доме, и, что есть многоквартирные дома, я узнала впервые.
Бордовый треугольник из вишнёвых косточек стал больше на два ряда, деда всё так же смотрел в окно, изредка моргая, а бабушка не возвращалась. Я допила чай и поднялась со стула.
– Ты куда? – сразу же спросил дедушка.
– Пойду посмотрю… – махнула я рукой в сторону выхода.
– Посиди. Сейчас баба вернётся, – он глянул на закрытые двери и, слегка повернув туловище, взялся рукой за костыль.
Не успела я решить, садиться мне снова за стол или нет, за дверью послышались голоса, и она открылась, впуская русоволосую, круглолицую девочку старше меня, тётю Лиду и бабушку.
Я смотрела на девочку и вспоминала, как сидела в квартире на кухне за столом и счищала с внутренней поверхности высокой стеклянной банки налипшую малиновую корочку. Варенье меня не интересовало, во рту оно сразу становилось очень сладким киселём, который приходилось проглатывать, а после запивать очень невкусной водой из крана. Подсохший слой на стекле был похож на карамельку. Пока я рассасывала маленький кусочек, получалось соскрести следующий. Занятие было очень нелёгкое! Варенье так крепко вцепилось в стекло, что казалось, ничего не получится, но вот истончённая плёнка внезапно прорвалась и ложка цокнула о стекло. Я положила ложку и поддела корочку ногтем. Она поддалась, обещая большущий кусок сладости.
– Это мой джем! – громко сказала девочка с двумя косичками, выхватывая банку из моей руки.
Возможность насладиться засохшей корочкой пропала, и стало невыносимо обидно. Так невыносимо, что аж в носу засвербело и стало плохо видно из-за слёз в глазах.
Девочка наклонила банку и, набирая варенье ложкой, облила им край корочки, наверняка лишив меня возможности снять желанную «карамельку».
Я вспомнила растерянную тётю Аню, которая достала из шкафа ещё одну баночку джема, испуганные огромные глаза Тани, не понимающей, почему я отказываюсь от обеих банок сразу, и бабушкино объяснение:
– Устала, вот и капризничает.
Сейчас Таня стояла передо мной. Она была совсем взрослой - лет четырнадцать, или даже пятнадцать! Светло-русые волосы потемнели, а серые глаза за стёклами очков стали ещё больше.
– Ну, проходи, – подтолкнула бабушка гостью ближе к столу. – Ты деда, наверно, совсем не помнишь? – и обратилась ко мне:
– Иди в зал, Таня с тётей Лидой обедать будут.
Бабушка позвала меня не скоро:
– Иди прощайся с дедом, и отправляйтесь с Таней домой. Мы ей карандаши подарили, чтобы хоть немного порадовать, не трогай их. У неё мама умерла.
Мы вышли во двор. Деда, опираясь на костыли, стоял возле забора рядом с Таней, прижимающей к себе двумя руками длинную, тонкую коробку. Я видела такие карандаши в магазине – тридцать шесть необыкновенных цветов! Мама сказала, что они стоят очень дорого.
По пути домой, стараясь развлечь гостью, я рассказывала про старую школу, про то, что напротив нашего дома достраивают новую, четырёхэтажную и, что в пятый класс я буду ходить туда. Жаловалась, что к бабушке ходить каждый день не получится, потому что не по пути.
Таня была немногословной. Только однажды, когда заговорили о карандашах, она произнесла фразу, которая заставила замолчать:
– Ты счастливая – у тебя есть мама.
Остаток дороги я мысленно доказывала ей, почему в этом нет никакого счастья и что я хоть сейчас согласна получить такую коробку карандашей и остаться жить у бабушки…
…– Галочка, посмотри какое необыкновенно голубое небо! Удивительно чистый цвет!..
…– Ты посмотри, сколько разного зелёного цвета на одной поляне! Не пересчитать!..
…– Иди смотреть на закат. Сейчас на небе столько красок! Солнце подсветило облака – и это просто неописуемо!
…– Галочка, а помнишь, какие красивые были сопки на севере? А горы в Домбае?..
Я смотрела через стекло закрытого гроба на маму и просила прощения за ту глупую девочку, желавшую больше всего на свете получить коробку карандашей.
– Спасибо, родная… Спасибо за то, что больше полувека я была счастливой… Спасибо, что ты научила меня видеть разноцветный мир. Мир, который нельзя нарисовать теми карандашами. Слишком они тусклые…